В поисках мира

Первая глава. Община.

Он, затаив дыхание, смотрел через кусты на озеро с утками. Целый выводок барахтался в воде, какая удача! Охотник подавил в себе чувство голода, сглотнув предательскую слюну. С каждым разом это удавалось делать все лучше, что позволяло порой не есть больше двух суток, обходиться самым малым запасом. Крайне полезный навык для смутной эпохи. Он натянул тетиву самодельного лука, вставил стрелу, также выполненную собственноручно, занял правильную позу, закрыл правый глаз вместо прицела. Одна уточка отделилась от остальных, поплыла ближе к берегу – и вот, она уже цель охотника. Прикусив язык, усмирив скачущий пульс усилием воли, он наметил ориентир и отпустил стрелу в полет.
Одновременно с этим вдруг раздался страшный звук выстрела. Охотник тут же упал наземь, прикрывая руками голову и сжимая в одной из них следующую стрелу. Он давно не слышал громких звуков, а шум от дробовика был слишком знаком, чтобы резко изменить своему хладнокровию, забыть об утке, голоде, подбирающейся стуже – обо всем, кроме инстинкта самосохранения. Вроде и жизнью не за что дорожить, а все равно цепляешься, боишься ее потерять, готов сражаться и спасаться вопреки здравому смыслу, иногда и собственным желаниям. Охотник не знал почему, но выжить страстно хотел.
Дрожа всем телом, он не боялся быть обнаруженным. Он боялся, что звук дробовика, эхом пронесшийся по лесу, повторится ближе, жестоко, бесцеремонно расколупав старые раны.
Кто-то в наглую вторгся в его пространство, постучав по шляпе, что покрывала голову стрелка, которую он носил в любое время года и практически не снимал, настолько свыкнувшись с ней, что считал продолжением головы. Поэтому охотник сильно обиделся, что кто-то столь вопиюще бестактно потревожил его самого и его шляпу. Он медленно опустил руки, панически сцепленные с головным убором, и исподлобья поднял взгляд. Над ним склонился внушительных размеров владелец дробовика, что он лениво держал в левой руке, а в правой у него была убитая утка с торчащей из шеи стрелы. «Ну хоть попал», - малодушно подумалось стрелку.
- Кто такой? – грубым, властным голосом осведомился оруженосец. – Твое? – и помахал дичью у охотника перед лицом, задевая перьями нос.
- Мое, - сознался он, морщась.
Утку отодвинули, видимо, опасаясь, что чужак вырвет дичь из пальцев и съест на месте, оставив их ни с чем. И правильно боялись. После чего охотник подсчитал, что столпились вокруг него человек десять-двадцать. В грязных практичных одеждах, каждый – при каком-либо оружии, и огнестрельном, и холодном.
- Тимур, давай его в лагерь? – предложил один из них; он выглядел моложе других. – Вон как метко стреляет, пригодится?
Черноокий плечистый Тимур почесал спутанную черную бороду, доходящую ему до груди.
- Ну, не скажешь, кто ты? – строго спросил он.
У стрелка от страха словно камень в глотке застрял. Голос осип, и он не смог нормально выговорить свое имя. Очень не хотелось ни в какой лагерь, кочевая жизнь путника-одиночки была ему по душе больше. Безопаснее и надежнее.
- Ладно, пусть Марат разбирается, - бросил Тимур. – Сгодится он на кой, иль нет.
Он махнул рукой, и двое таких же крепких «дружинников» подняли охотника под руки и поволокли за собой. Лучник успел забрать лишь стрелы в мешке, да лук зажать в пальцах, а ногами только и перебирал, пока его тащили.
Когда они вышли из густого леса к деревне, он соизволил идти сам. Вопреки опасениям стрелок был приятно удивлен и поражен тем, что увидел. Данный лагерь производил впечатление цивилизованного куда больше, чем все встреченные им ранее. Здесь сохранилось несколько деревянных изб, серых, местами обгорелых или заплесневелых, но пригодных для проживания с учетом того, что имели печные трубы, из которых валил пар. Однако, что было не менее интересно, большинство построек напоминали степные юрты. Вдали виднелась церквушка, что было уж совсем из области фантастики. Тем не менее, дома и юрты имели расположение по типу улиц, а у некоторых из них были номера. О катастрофе напоминали только полуразрушенные кирпичные здания без крыш, отсутствие, как и везде, висячих электропроводов. Была также площадка с выжженной травой, вокруг которой находились импровизированные места для сидения, выложенные из грубо вытесанных досок - это центральное места сбора, огороженное камнями. Путник сразу понял предназначение такой площадки, поскольку встречал нечто подобное в других селениях. В этом лагере, помимо церкви, нашлось еще одно нововведение: неподалеку от площадки-кострища был длинный стол под навесом. Видимо, иногда эти жители собирались и за ним.
Охотника-стрелка оставили тут, у центральной площадки, под охраной двоих громил, а все остальные солдаты-дружинники разошлись. Главный по имени Тимур устремился в одну из юрт. Незадачливый лучник только сейчас заметил, что на него со всех сторон уставились люди, высунувшиеся из своих жилищ. В простых одеждах они не напоминали тех солдат, что сопровождали одинокого охотника. В глазах их проявился страх, вместе с ним и любопытство. Несомненно, появление чужака вызывало неподдельный интерес. Сам лучник не боялся, он безропотно ждал, что же ему предложат. Ясно было лишь то, что они восприняли его невинное передвижение как попытку вторжения.    
Из юрты номер один вышел высокий, подтянутый мужчина. Он контрастировал и разительно отличался ото всех опрятным видом, аккуратной бородой, чистой одеждой. Более того, на нем были меховая жилетка, сапоги-бурки, ярко сверкал золотой перстень на пальце - по всем признакам он был привилегирован не по меркам сложившегося уровня жизни. Впору было изумляться, как ему это удалось. По одному лишь взгляду на своих подопечных и тишине стало понятно: власть его тут беспрекословна. 
- Кто таков, откуда? – спросил он четко поставленным голосом, отменной дикцией.
- Меня зовут Григорий Шункарь, - отмер, наконец, лучник. – Иду на Восток.
- Ну Гриша, а я – Марат Аловеров, все называют меня отцом или покровителем, - выказал благодушие «покровитель», которое, без сомнений, было иллюзорным, судя по натянутой улыбке и зорким глазам, что таили недоброе. – Ты попал в мою общину. У нас действует ряд правил, одно из которых состоит в том, что чужаков из неведомых земель без проверок не допускать, - усмехнулся он и невзначай так обернулся на Тимура, что стоял позади. Тот угодливо выдал смешок, а за ним и другие присутствующие повторили то же. Григорий был уверен: без Марата люди здесь и не зевали. Оттого и такой внешний порядок, ощущение цивилизации.
- Хорошее правило, - Гриша и в самом деле так считал.
- Вот и расскажи мне, Григорий, где научился стрелять из лука, а главное, кто его изготовил?
- Я.
- Ты, - кивнул сам себе Марат. – Знаешь, Гриша, нам с тобой стоит уединиться.
Он хитро улыбнулся и подмигнул, кладя руку Григорию на плечо и завлекая за собой в юрту. Аловеров попутно прошептал что-то Тимуру, после чего они с Гришей остались наедине внутри маленького жилища, сравнимого с хорошей палаткой по размерам, но намного надежнее и теплее по своим свойствам. Внутри имелась двуспальная кровать, письменный стол и два стула. Пол деревянный с характерным скрипом, прикрытый ковром, крыша куполообразная с отверстием вверху. Из чего она сделана, и из чего состоят стены – Григорий определить сразу не смог, имел догадки. Что главное, в юрте было необычайно тепло за счет находящегося по центру очага, огороженного камнями. Сейчас он не горел, но холоднее не становилось.
Аловеров разулся, снял жилетку. Оставшись в носках, он выглядел не менее значительно. Григорий тоже снял старые протоптанные ботинки, на секунду выпустив вещмешок и лук, неловко пристроил свою обувь подальше от бурок Марата, потом прижал свое имущество назад к груди. Аловеров уже устроился за столом и ожидал, когда и он займет второй стул.
- Нервничаешь? – поинтересовался Марат. Зрачки его были черны, как и у Тимура, но, в отличие от него, бездонные и устрашающие, завлекающие в самую пропасть. От таких инстинктивно держишься подальше.
- Я в смятении, - поправил Григорий. Стало душно, и он чуть расстегнул свой видавший лучшие годы пуховик, присаживаясь на стул. В руках остался мешок, а лук уместился между колен.
- А должен нервничать, - сузил глаза Марат, поставив локти на стол и сложив ладони вместе. – Значит так, у тебя всего два варианта: уверить меня, что ты нужен общине, или расстаться с жизнью, - вот так разом он развеял последние сомнения в своих намерениях.
- Почему я не могу уйти?
- Потому что я не могу позволить тебе забирать нашу дичь в лесу, - недобро сверкнул он глазами.
- Я не останусь в вашем лесу, я странник, - заверил Григорий, поправляя шляпу.
- Мы с тобой сейчас разговариваем лишь потому, что ты произвел впечатление на моих парней, - наклонился вперед Аловеров.
- То есть у меня нет выбора, - пронял Гриша.
- Нет, - кивнул Марат, откидываясь на спинку и заводя руки за голову. – Так кто ты, Гриша?
Григорий вздохнул. Давненько ему не приходилось рассказывать о себе. Никого это не волновало. А здесь вдруг понадобилось.
- В прошлом я был плотником и мастером спорта по стрельбе из лука. А сейчас я странник, который лишь хочет построить новую жизнь. В мире и порядке.
- Считай, что ты нашел место, где тебе в этом помогут, - любезно включился Марат, мигом преобразившись обратно в гостеприимного хозяина. – В моем лагере нет хаоса, войны и все живут в согласии, как единый организм. Мы стремимся восстановить былые блага, сделать их совершеннее. У каждого жителя свои обязанности и своя роль, поэтому никаких споров, склок. А всё потому, что у них строгий, но справедливый лидер, отец, - нескромно заметил он с улыбкой превосходства. - Что плохо, среди нас нет хороших плотников. Несмотря на твои явные успехи в стрельбе, я бы предложил тебе заняться ремонтом. Охотников и безголовых опричников и без того слишком много. А ведь в деревне не хватает стульев, есть проблемки со старыми избами, их срочно надо бы залатать. Решайся и будешь получать паек, дам жилье.
Аловеров по-отечески заботливо называл те задачи, которые требовалось решить для его людей. Григорий смотрел на него внимательно, но не вслушиваясь, а пытаясь понять, в чем тут подвох и выгода самого Марата. Он уже не смущался и не боялся лидера общины, несмотря на его угрозы пару минут назад. Отношение к нему переменилось на ироничное и даже немного жалостливое. Амбициозный глава, который с нуля организовал свою общину, искренне веря, что без него они не выживут, на нем одном все держится. Гриша встречал таких людей прежде, в той жизни, и его поражало, что законы ушедшего мира воспроизводились вновь. Правда, пока он не заметил существенных недостатков в самой деревне. Если где и остановиться, то здесь, в этой выстроенной системе, отголоски которой он, казалось, никогда больше не увидит. Пожалуй, плотничать – не так и плохо. Григорий и не помнил, когда в последний раз держал инструменты, а его мастерство требовало постоянной практики. К тому же, скоро зима, и переживать холода в помещении гораздо надежнее, нежели в шалаше. Да и шанс вернуться в какое-никакое общество неплохой, стоило попробовать. Авось народ справился и преодолел последствия катастрофы? Быть может, в этой общине есть хорошие, разумные люди, которых так не хватало?
- И вы примете меня в общину? – обдумывая, спросил Гриша.
- Сперва ты ознакомишься с правилами и обязуешься их соблюдать. Потом поработаешь немного. И только после этого пройдешь посвящение.
- Посвящение? – Григорий-то решил, что весь фокус в том, чтобы убедить его остаться, а тут еще и условия есть, которые, впрочем, интриговали. Он сминал в руках вещмешок.
- Мой механизм потому и работает отлаженно, без сбоев, - трижды сплюнул Марат через плечо, - что лишних деталей в нем нет. Когда община создавалась, все проходили инициацию. Не волнуйся, ты справишься. Иначе бы я не тратил на тебя столько времени.
В его взгляде и приторной улыбке так и читался подтекст «только попробуй не справиться». У Григория передернуло плечи. Сюрприз за сюрпризом.
- Что включает в себя посвящение?
- О, все детали после. Ты должен освоиться, обвыкнуть. Полностью овладеть правилами, - подчеркнул Марат и припечатал листком бумаги, который он с хлопком выложил из ящика на поверхность стола и пододвинул к Григорию.
Гриша подслеповато прищурился, вглядываясь в буквы. Вблизи он видел гораздо хуже, чем на дальние расстояния. В самом верху большими буквами было озаглавлено:
«ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ В ОБЩИНЕ ОТЦА МАРАТА»
И далее следовало десять правил, по стилю и тематике до жути напоминающие Григорию библейские заповеди Моисея:
«1. Я отец, благодетель твой, спасший тебя от голодной смерти. И нет в общине больше никого, кого ты не можешь ослушаться.
2. Равняйся поступками на покровителя своего.
3. Трудись во благо общине, не забывай о своих обязанностях. Заботься о ближнем.
4. При обнаружении чужака заяви старшему опричнику или сам задержи его во избежание неприятностей от него.
5. Не убей*.
6. Не укради.
7. Даже находясь за пределами общины, поступай на благо ей.
8. Не будь многоженцем, если не в состоянии обеспечить наложниц всем необходимым.
9. Не желай жены ближнего, дома ближнего – не завидуй лучшей доле, сам стремись к большему.
10. Не нарушай правил и не будешь изгнан.
* спорные вопросы обсуди с отцом твоим, Маратом».
- Ну как, проблем на первом этапе не будет? – с усмешкой спросил Аловеров, словно того и ожидая, что Гриша воспротивится и взбунтует, тем самым, сразу навсегда вылетев из лагеря. Злонамерение Марата казалось нелогичным, но оно точно имело место быть. А схожесть его правил с библейским источником бросала Григория в дрожь.
- Я обычно чту законы, - ответил Гриша уклончиво.
- Это, конечно, не законы, а всего лишь свод правил, - поправил Марат с ложной мягкостью в голосе, - но твой настрой правильный. Скоро мы общими усилиями возведем государство – первое в новом мире, и кто знает, быть может, они станут первоосновой миропорядка, - глаза Аловерова заблестели, в тоне появилось благоговение. Невзначай он и раскрыл свою цель или, во всяком случае, заветную мечту.
- Да, никому неизвестно, что нас ждет впереди, - снова отвлеченно, осторожно кивнул Григорий.
- Что ж, беседа получилась продуктивной, - покивал Аловеров, подымаясь.
Гриша чуть не выронил свои пожитки, заторопившись встать следом. Он инстинктивно подумал, что сейчас ему пожмут ладонь, а у него заняты руки. Однако подобного жеста не последовало. Марат оправил одежду, надел жилетку, поторопился с обувью. Григорий едва поспевал справляться столь же быстро, стараясь не выпускать своих вещей. Горький опыт не позволял расслабляться.
- Григорий, это мой самый верный опричник - Тимур, знакомый еще по прошлой жизни, - бодрым тоном известил его Марат, выходя наружу и указывая налево.
Верный Тимур от входа далеко не уходил и подвернулся вовремя. Он учтиво склонил голову при словах Марата. Выглядели они даже, пожалуй, не просто давними знакомыми, но и сверстниками, и земляками. Чертами лица и по иным внешним признакам оба напоминали восточную нацию, скорее всего, татар.
- Он и покажет тебе округу, - добавил Аловеров к неудовольствию Тимура, заметно сникшего. – А также подыщет юрту нашему новому плотнику, - акцентировал он уже специально для своего опричника. – Тима, после обустройства гостя, позови мне Еву. Сегодня всех ждет праздничный ужин, - объявил Марат громче для всех, кто невольно подсматривал или подслушивал за своим покровителем. 
Отдав распоряжение, Марат подозвал зрелого, чуть ли не пожилого на вид опричника, уйдя с ним в сторону. Тимур был оскорблен и с сильной раздраженностью принялся исполнять приказ, вынужденно, нехотя уводя Григория в противоположную от лидера сторону.
Раздающийся в плечах крепыш нарочито вел его за собой, перекрывая весь обзор. Едва Гриша вознамеривался поравняться с ним, как Тимур нехитрым способом преграждал ему лазейку. Проселочная дорожка редко петляла, местами промерзающая, с редкими вкраплениями пожелтевшей травы и с полным отсутствием листьев, так как то малое число деревьев, что сохранились, давно сбросило листву, едва ли успев процвести. Деревня не была большой – с невысокого склона у леса виднелся противоположный ее край довольно отчетливо. Так что и до нужной юрты они добирались не более пятнадцати минут. Приоткрыв полотно, служившее тут входом, Тимур заглянул внутрь.
- Павлов? Выходи давай, освобождай юрту.
Так ненароком выяснилось, что Гриша претендовал на чье-то жилье. Он не сразу осознал, надеясь, что ему просто достанется сосед.
- Что? Почему? – высунулся перепуганный сухопарый мужчина в очках, крепко водруженных на нос, держащихся за счет шнурков, обмотанных вокруг ушей, из-за чего те были загнуты книзу. Одет он был в старый, заштопанный рабочий синий комбинезон, на ногах ботинки разных размеров. Нелепость и неряшливость не отталкивали. А вот пугливость, истинный ужас, отразившийся на его вытянутом лице, - другое дело.
- Иди в церковь, там все твои. Давно пора, - равнодушно бросил Тимур, выволакивая бедолагу на улицу.
- Но почему? – взмолился несчастный Павлов вдвойне. – Я ведь небесполезен! 
- Ты? – зло расхохотался Тимур, насмешливо глядя Павлову в глаза. – Ну все, хватит твоих выкрутасов, не тебе занимать отдельную юрту.
- Тимур, мы с ним могли бы жить вдвоем, по-соседски, - миролюбиво предложил Григорий. На миг у Павлова загорелись глаза. Такие чистые, голубые глаза.
- Не вам тут распоряжаться, - не повышая тона, но довольно жестко отчеканил Тимур. – А ты, Павлов, вконец распоясался, - он схватил худощавого мужчину за шкирку, и тот мгновенно съежился, напоминая воробышка с выбивающимся хохолком. Григорий до того обомлел, что потерял дар речи и способность к действию.
- Нет-нет, я уйду! – вскрикнул он, зажмурившись. – Пожалуйста, отпустите! – совсем уже пропищал Павлов.
- То-то же, - довольно сказал Тимур, расцепляя пальцы.
- Позвольте вещи забрать, - тихо попросил униженный.
- Неужели скопил что-то? – подозрительно сощурился грозный опричник. Павлов снова сгорбился, прикрыв один глаз. Тимур усмехнулся. – Да забирай уже, не задерживай.
Павлов вернулся в юрту. Гриша пребывал в глубоком потрясении. Он не понимал, куда отправляют безобидного человека в этой якобы полной доброты общине, молился лишь, что прямиком не на тот свет. У него появилось острое желание посетить церковь и загладить вину перед Павловым, а может, разрешить нелепое недоразумение и вернуть бедолагу в его дом. Делить с этим кротким человеком крышу для Григория не было зазорно или боязно.
- Чего уставился? – вдруг рыкнул на него Тимур. И в самом деле, Гриша не заметил, как безотрывно пялился на бессердечного опричника. – Назвался плотником – отвечай.
- А Павлов кто?.. – невольно вырвалось у него.
- Долгое время притворялся инженером, - хмыкнул Тимур. – Да так ничего и не сделал.
- Я предлагал вернуть электричество, - выбираясь на улицу, пробурчал Павлов, неожиданно более уверенный и смелый, чем до этого. За пазухой у него поместились его пожитки, свернутые в покрывало.
- Только и делал, что молол языком. Профессор, - в открытую издевался Тимур, фыркая и выпроваживая Павлова легким ударом по шее. Григорию, небрежно: – Ну, а ты вселяйся. Особо не высовывайся до ужина, веди себя тихо.
- Тимур, а почему «опричник»? Не солдат. 
- Слово красивое. Откуда мне знать? – огрызнулся тот. - Батя придумал, - оправдание было не терпящим возражений и вопросов.
-  И ты не спрашивал? Вы же друзья?
- Слишком много вопросов, мужик, - понизил тон Тимур. – Запомни, что бы тебе ни говорили о дружбе он и другие, ее здесь нет и не может быть, - с внезапной откровенностью заметил он. – Как и любви, и всех тех устаревших понятий, о которых ты по какой-то причине еще помнишь.
- Но вы же большая семья? – не укладывалось в голове у Григория. Лидер вещал об одном, а верный последователь уверяет в обратном?
- Семья, - с неоднозначным блеском в глазах кивнул Тимур и ушел типично офицерской, размашистой походкой восвояси. 
Гриша почесал подбородок. Ох и не раз аукнется ему решение остаться.
Он зашел в юрту. Как ни странно, аскетичная обстановка совпадала с той, что у Марата. Кровать только поменьше, а вместо ковра был половик. И на голом полу у стола Григорий заметил ручку. Настоящую, шариковую. Он ее тут же поднял и решил отдать Павлову при случае. С новым миром ручки, как и многое привычное в быту, оказались в дефиците, и такая потеря может сильно расстроить инженера. Было подозрение, что он все же не просто болтал, а действительно над чем-то работал. Грустно стало Григорию. Он бросил тоскливый взгляд на кровать – Гриша спокойно бы отдал ее инженеру, ему самому мысль о том, что будет ночевать не в лесу, не в случайном шалаше, а на полноценной кровати с постеленным бельем, была даже абсурдна, сказочно нереальна. Годы скитания научили Григория обходиться и без этого малого комфорта.
Гриша положил на кровать лук – самое дорогое, что у него есть, а сам сел на деревянный, ничем не обработанный стул. Твердый, пахнущий лесом, но для него куда удобный и привычный, нежели мягкая перина, и, несомненно, лучше, чем пенек. Вещмешок он выложил у себя на столе. В нем, помимо десятка стрел, была книга в твердом переплете, но довольно старого, ветхого издания, требующая особого ухода. Так что завернута она была в тряпицу. Кроме того, у Григория имелся свитер ручной вязки, чудом оставшийся в относительной целости, подаренный ему матерью много лет назад. Его, по столь особому случаю, как выход «в свет» на ужин, Гриша и собирался надеть. У него также сохранились расческа и потрескавшееся в нескольких местах зеркало в футляре. Так что он сумел немного привести в порядок свои длинные лохмы и пушистую бороду, которая его согревала, хотя порой изрядно надоедала. Лишних волос когда-то Гриша терпеть не мог, часто бреясь, но теперь уж деваться было некуда – за гигиеной следили от случая к случаю. Бритвы он, как и большинство людей, не приберег. А использовать подручные средства надобности не видел.
Так и просидел Григорий, заклевав носом и уронив голову в свою нелюбимую бороду, перед ворохом того последнего, материального, что связывало его с реальностью и напоминало о том, что он все еще жив. Разбудили Гришу чьи-то шаги. Чуткий слух выработался в извечном блуждании в лесах и пока, не в пример зрению, ни разу не подводил его. Григорий резко распахнул глаза, чем напугал схватившуюся за сердце женщину, застывшую возле него с одеялом наготове.      
Он протер глаза и убедился, что перед ним не женщина, а совсем юная дева, прекрасная. Нежная, чистая, свежая, как сама весна. Весна, какой она была в прошлом – цветущая, с приятными доносящимися ароматами. Сама девушка в силу возраста едва ли помнила тот другой мир и понимала свое великолепие в полной мере. Впрочем, ей и забывать ничего не пришлось, в чем тоже был источник ее непорочной красоты. Пусть и в простом, залатанном сером платье и накинутом поверх изношенном пальто с плешью, теплых плотных коричневых колготах и стоптанных сапогах, а выглядела она как неземная, выше всего материального, к чему по привычке стремился человек старше нее. 
Она шагнула назад, неловко потупив взор. Григорий пробудился теперь уже от грез и проявил гостеприимство:
- Вы не стойте, присаживайтесь, раз уж зашли.
Так и пятясь назад, она набрела на второй стул и неуклюже брякнулась на него, сжимая одеяло. Гриша бросил взгляд на кровать – лук был перемещен на пол. Это немного покоробило его чувства, но срываться на девушке он не стал.
- Я пришла позвать вас на ужин. Почти все готово, - заговорила она тихим, но внятным голосом.
- Как зовут вас, юное создание? – ему все не верилось, что она – с той, что и он планеты. Такой красоты, казалось, сохраниться просто не могло.
- Мария, - порозовела она, окончательно смутившись.
- Я – Григорий. Маша, позвольте узнать, - тем не менее, внешность Марии не отвлекла Гришу от более волнительного для него вопроса. Он посчитал, что вместе с чистотой, что несла она своим обликом, в Маше есть и искренность, и сочувствие. – Куда отправили обитателя этой юрты?
- В церковь, конечно. Туда, где ему и место, - отозвалась Мария с пренебрежением, и весь трепет от нее пропал, развеялся.
- Но почему?
- Потому что разводил ложные идеи, занимался словоблудием.
Григорий за свое скитальчество еще не встречал той точки зрения, по которой церковь – нечто вроде места для изгоев, отшельников, лоботрясов… Он мог понять происхождение многих перемен и найти объяснение, но не для значения церкви. Неужели она и вправду стала ассоциацией с наказанием, ссылкой? Это потрясало Гришу до глубины души, и он утвердился в своем намерении посетить ее. 
- Не сослужил практической пользы? – дополнил Григорий, мрачно ожидая ответа.
- Да, - не помедлила с ним Мария, твердо глядя скитальцу в глаза.
- Маша, а вы кем трудитесь? – постарался сменить Григорий тему, чтобы, прежде всего, отойти сердцем самому.
- Как и все женщины, по хозяйству, - не без гордости заметила она. – Я – младшая жена Марата.
- Младшая? – не менее удивился Гриша.
- Седьмая, - кивнула девушка.
- Но в правилах сказано об одной жене… - совсем запутался он.
- Для нашего покровителя сделано исключение. Мы сами упросили его об этом, и Марат сказал, что в состоянии обеспечить и защитить семерых – так и принял шесть самых лучших под свое личное покровительство. Старшая Ева у него уже была.
- И она не возражала?
О многоженстве Григорий тоже не ожидал услышать. Хоть это и потрясало меньше, чем новость о судьбе инженера и церкви, его изумляло, как столь невероятной красоты юная душа не томится, ничуть не тяготится тем, о чем говорит. Ее устраивало положение вещей, а Гришу разрывало на части.
- И для нас, и для Евы большая честь быть избранными покровителем, - подчеркнула Мария. – Какие возражения?
- В самом деле, - неопределенно качнул головой Григорий, уставившись перед собой в пустоту. Свыкнуться предстоит очень со многим, общие правила были лишь пушинкой в большом пространстве вокруг фигуры по имени Марат. – Так меня приглашают на ужин?
- Да, он ради вас, - к ней вернулась сконфуженность. Только Гришу это больше не трогало.
- В мою честь, - на автомате поправил он, подымаясь.
Мария чуть не забыла оставить одеяло, а Григорий и не напоминал. Его мысли были далеко от этой юрты.
Цивилизованная община вовсе не отвечала требованиям, а скорее напоминала о культуре первобытного человека. Не укладывалось в голове, когда и почему он пропустил нивелирование церкви, потерю достоинства женщиной… Церковь и до того теряла свое значение сакральности, но по-прежнему, интуитивно почиталась народом. Он был из тех людей, что ходили в церковь заодно, мимоходом, читая по бумажке молитвы и не особо-то и веря в них. А вторые из этого мини-списка насущного, женщины, добились в демократизации прав и свобод апогея, позволяющих им занимать равные, иногда и превосходящие мужчин позиции, ни в чем не уступая им и отрицая в себе природную слабость. Тогда Гриша из-за ограниченности сознания боялся, что настоящий мужчина просто вымрет под каблуком у эмансипированной, самостоятельной современной амазонки. 
Но вот все повернулось вспять. И Григорий абсолютно не был доволен. Хотя он насмотрелся вещей и похуже, но что-то должно же было остаться неизменным. Мораль и духовность, например, в сердцах юных, прекрасных собою людей.   
Медленно шагая за Марией, Гриша разуверял себя, надеясь, что заблуждается. Что найдет в этой общине нечто ценное, сразу прочувствованное им, когда он только спустился из леса к деревне. Отыщет то, с чего можно начать устройство нового мира, который все никак не обретал порядок, не желал превращаться из хаотичного в единое целое. Григорий надеялся, что Вселенная перестанет испытывать его, а даст покой и уют.

Вторая глава. Отверженные.

Стремительно темнело. Мария вела Григория за собой и по мере приближения к главной площадке освещенных мест становилось больше. В редких избах мерцал огонь из печей, что бликами отражался в окнах. На площадке же, где находилась юрта предводителя Марата, уже был разожжен костер, чье пламя уходило в самое небо, и хорошо просматривался стол, сверху закрытый брезентом. Сейчас подле стола были стулья и собравшиеся на них терпеливо ожидали его, Григория. Маша откланялась, прошествовав к женщинам, что сидели отдельно, на другой половине от мужчин. Гриша спокойно направился к Марату. Всеобщий «покровитель» до того активно стучал по стулу рядом с собой, что не заметить его было сложно.
Пока он шел, то отмечал, насколько богаты угощения. И свежие овощи, и зажаренное мясо (вероятно, среди смачных кусочков была и утка, убитая им сегодня), и картофель! Где-то в деревне явно были свои теплицы и закрома, о чем встреченные Григорием ранее люди не могли и мечтать. Он и сам, перебивавшийся лесной пищей, рефлекторно облизнулся, не в состоянии сдержать прорывающегося голода.
Гриша сел на предназначенное ему место и окинул взором людей. Он насчитал около тридцати, где явное преимущество было за мужчинами – рослыми, крепкими. Все из них были молоды, определенно моложе Григория и самого Марата. Только один показался сильно старше. Павлова среди присутствующих Гриша не нашел. По правую руку от Марата расположился Тимур. И если Григорий осматривал народ, то Тимур – во все глаза следил за ним одним.
- Братья и сестры! – торжественно начал говорить Марат, убедившись, что все готовы его слушать. – Шесть лет назад всех нас постигла катастрофа, которую мир еще не знал. Вспыхнув всепоглощающей вспышкой, планета погрузилась во тьму. Великие державы были разрушены по щелчку злых пальцев, от иных не осталось и следа. По большому счастью, Россия – огромная страна, и нам суждено было выжить. Никакой Апокалипсис нипочем сибиряку, - улыбнулся он, вызывая сдержанные смешки у невольной публики.
Гриша сравнил бы то, что случилось с планетой, со Всемирным потопом, но Марат то ли постеснялся провести такую аналогию, то ли не стал специально, чтобы подчеркнуть масштабы трагедии, то ли вообще не помнил или не знал легенды о Ное. Последний вариант был сомнителен, учитывая возраст Марата и его осведомленность, впечатление он производил никак не глупое. А вот остальные слишком верили ему, чтобы усомниться в словах «отца», поэтому преувеличение последствий взрыва было намеренным ходом. Конечно, многие страны были действительно стерты с лица Земли… Но весьма обширные территории остались нетронутыми. Грише не было известно точных фактов – никакие из средств информации по-прежнему не работали, однако логика и новости последних до катастрофы минут наводили на мысли, что все именно так. Австралия, Африка и Латинская Америка, помимо России, наверняка сохранились в полном порядке. Матушка-Европа тоже не могла погибнуть вся, как и отдельные страны Азии. 
Словом, слушать Марата стоило с известной долей скепсиса.
- Нам повезло быть на одной земле, - между тем, высокопарно продолжал «покровитель». – Общими усилиями, под моим руководством, мы сумели выстоять и организовать новое сообщество, не уступающее старому. У нас свое государство, друзья, и мы на пути к переменам, к переходу в лучшую жизнь, - они все снова заулыбались, уже искреннее, с надеждой в глазах, - кто-то из вас не помнит прежнего мира… А я уверяю, что мы создадим гораздо лучше. Своими руками!
Послышались робкие аплодисменты от особо восторженных его последователей из юных. А женщины, хоть и молчали, всецело были на стороне «покровителя» - практически у каждой горели глаза, неотрывно следящие за своим лидером. Марат скромно улыбнулся, отмахнувшись.
  - Конечно, впереди немало работы. До идеала нам далеко. Бог создал землю за шесть дней, - все же его познания о Библии не остались сокрыты. – Я, к сожалению, всего лишь человек. Но с вашей помощью докажу, что ничем не хуже. С сегодняшнего дня в нашей общине будет работать, я надеюсь, без сбоев и проволочек, настоящий плотник, - перешел Марат к Григорию. – Он же поможет юным опричникам в искусстве стрельбы по дичи. Я уверен, наши общие усилия станут еще интенсивнее. А значит, светлое будущее еще ближе, - пафосно завершил Аловеров.
Он добавил «выпьем», поднял стакан, и все проделали то же самое. Гриша по старой памяти поддался инстинкту толпы, поднял и свой. Лишь запоздало глянул на дно, проверяя, что там вообще за напиток. Прочувствовав вкус, определил, что похоже на морс. Да тут еще и варенье варили! Марат был прав в том, что он и его люди действительно прикладывали максимум усилий для возвращения прежних бытовых привычек, когда хозяйки и не задумывались, получится ли и будет ли из чего делать заготовки на зиму…
Как же приятно-притягательно было испить воды с ягодой, сразу вспомнился вкус сочной и спелой клубники, уносящей куда-то в кажущиеся нереальными благостные времена без войны и катастроф. Гриша вкусил лежащего у него на тарелке куска мяса и совсем прибалдел. Это был не сырой или плохо, наспех прожаренный ломоть, а настоящее, домашнее блюдо!
От ужина остались противоречивые чувства. От пищи и напитка, которыми он был одарен, было лестно и приятно. Отказываться Григорий и не стал бы. С другой стороны, личность Марата вызывала все больше вопросов. Кто же он, покровитель или деспот? После его внушительной речи трапеза почти не нарушалась разговорами, и друг на друга старались не смотреть. Гриша был удивлен, хотя, возможно, в этом не было ничего предрассудительного. Когда он учился в школе, их тоже приучали молчать, когда ешь. Вполне вероятно, в общине люди просто следовали здравому смыслу – не отвлекаться и следить за тем, что вкушаешь.
После вечерней трапезы все медленно разошлись по своим жилищам. Марат проводил Григория лукаво-сосредоточенным взглядом. Собиравшийся в церковь, Гриша сперва пошел в другую сторону, где была его юрта, дабы не навлекать подозрений, и только после того, как «покровитель» ушел к себе, он развернулся и зашагал туда, куда и планировал. 
Идти пришлось вслепую, та часть деревни никак не освещалась, и домов в ней почти уже не было. Тем не менее, Григорий запомнил расположение церкви, ее силуэт выделялся блеклым лунным светом, так что мимо он не прошел. Несколько раз спотыкался на ровном месте, утыкался в твердые поверхности (вероятно, стены изб), но благополучно добрался. Григорий вблизи признал церковную дверь, нащупал ручку и повернул, свободно проникнув внутрь.
Пахло костром, горящей бумагой и сыростью. Эта смесь перебивала другой запах – человеческого пота. Так как в небольшой церквушке, прямо на полу, вдоль стен группками расположились одиннадцать человек. Двенадцатый подошел к Григорию с вопросом в глазах. Пока он не загородил ему обзор, Гриша успел заметить, что очаг тут размещен по центру вместо священного алтаря, много книг, сваленных стопками. Никаких икон на стенах, свечей и иных атрибутов церкви. Преградивший путь мужчина был с седеющей бородой, бледнолицый, со впалыми щеками и грустными глазами, худосочный и больного вида, как многие из тех, кого Григорий встречал. Правда, в общине среди опричников таких не водилось. Да и этот человек явно не присутствовал на ужине. Грише стало неловко, что он вот так явился, из любопытства поглазеть на людей, которые по какой-то причине были обделены и не участвовали в обычной жизни общины.
- Вы заблудились? – вежливо осведомился мужчина. Он обладал хорошей дикцией. По данному параметру вполне мог соперничать с Маратом. 
- Нет, я пришел… - Григорий замялся на секунду, выглядывая из-за плеча мужчины. Так он наткнулся взглядом на Павлова. Тот угрюмо ковырялся в своем комбинезоне. – Проведать Павлова. Меня поселили в его юрту, и мне очень неудобно, что так получилось.
- Ах, ну конечно, проведайте, - отступился мужчина.
- Григорий, - представился он, почувствовав, что с ним обошлись даже излишне гостеприимно. Гриша протянул ладонь.
- Петр, - улыбнулся новый знакомец, но пожатие не принял, спрятав руки за спину. – Не здороваюсь за руки, извините.
Григорий не выразил на это ни досады, ни огорчения, а лишь направился к Павлову, перед которым действительно чувствовал вину. Попутно он наблюдал, что тут находились и одинокие мужчины, и семейные, с женами. Детей Гриша видел в общине, но крайне мало, и здесь их не было. У каждого из расположившихся в церкви было по пледу, у одной пары – общий, на двоих. И почти все они, что странно в данных обстоятельствах, или держали книгу в руках, или имели при себе. Не все фолианты шли на растопку. Особого внимания на Гришу люди не обращали, занятые своим, они были куда равнодушнее к новичку, нежели те, что в лагере. Ни страха, ни любопытства не проявляли. Только Павлов лениво поднял взгляд и с тем же безразличием опустил, беспомощно теребя свои пальцы. Григорий медленно опустился рядом с ним, невольно следя глазами за движущимся по периметру Петру. Он обходил всех и склонялся над каждым, интересуясь, очевидно, как самочувствие или что-то вроде – проявлял искреннее участие и получал робкие улыбки в ответ. Затем Петр взял из общей кучи книг две и подбросил в центральный очаг. Определенно, он и был тут управителем, и, возможно, знал больше, чем остальные.
- Павлов, вы простите, не знаю вашего имени, - тихо обратился к своему соседу Гриша, устраиваясь по-турецки. Пол был довольно холодный даже по его, привыкшему к ночевкам на земле, меркам.
- Да и я его не помню, все меня по фамилии зовут, - пространно отозвался тот, то ли в шутку, то ли всерьез.
- Слушайте, все так неожиданно получилось, я не ожидал, что из-за меня кого-то выселят.
- Да ничего, мне все равно. Рано или поздно, они бы нашли повод меня сплавить.
- Но разве вы как инженер ничем не были полезны?
- Как оказалось, не был.
Гриша заметил, как из кармана инженера шел дымок.
- Что у вас там?
Павлов встрепенулся и занервничал. Он быстро запустил руку в карман и извлек наружу лампу накаливания! Григорий раскрыл от удивления рот и собирался высказаться, но инженер спохватился, припрятал лампочку под плед и зашикал:
- Прошу, молчите.
- Да что такое? – шепотом спросил Гриша. – Почему не избавить всех от необходимости разводить костры, если вы сумели воспользоваться ею?
- Потому что то, что не нравится или непонятно Марату, автоматически под запретом, - пробурчал Павлов с сожалением.
- Но разве сложно разобраться? – он и по себе знал, что нет.
- Видимо, да. Я предлагал восстановить электросеть. Понадобилась бы помощь и время, но он не стал и слушать. Ни одна моя идея не состоялась.
- Очень странно, - призадумался Григорий, дотронувшись до подбородка. – А почему сюда вас отправили? Что, церковь – место для изгнанников?
- Сами посмотрите, - хмыкнул Павлов и отвернулся от собеседника.
Гриша со страшным пониманием оглядел зал и обмер: да, похоже, Марат в самом деле использовал церковь для содержания тех, кто неугоден. Все эти люди скорее были несчастны, однако и не сломлены духом. Вряд ли они представляли опасность, чтобы их выселять из более пригодных к холодам условий.
Григорий решил, что Петр сговорчивее, поэтому попрощался с Павловым, выразив надежду, что ему удастся вернуть инженера в лагерь, и направился к благовидному миролюбцу. Тот стоял в стороне, отвернувшись к стене. Гриша прошел нескольких человек и остановился позади Петра, покашливая в кулак. Он обернулся, пряча что-то за пазуху. 
- Можно поговорить?
- Всегда пожалуйста, - сделал он приглашающий жест. Григорий прислонился рядом к стене, отвернувшись от всех остальных.
- Я первый день в лагере, - пояснил он. – И не очень понимаю, почему вы все здесь, а не в теплых избах.
- Дом божий тоже создан для того, чтобы быть приютом душ, - проговорил Петр.
- Вы были священником? – озвучил возникшую догадку Гриша. Поставленность голоса, манера речи, поведения сошлись воедино и нарисовали Григорию определенный образ.
- Да, когда-то, - что и подтвердил Петр.
- Но согласитесь, Марат не вкладывает в это место такое значение.
- После катастрофы планета продолжает гибнуть, - отметил с философской отрешенностью Петр. – А вы говорите о мнении отдельно взятого человека. Вполне естественно, что и мировоззрение перевернулось.
- Сегодня на вечере он говорил о движении к прогрессу, но у меня сложилось чувство, что стремление лидера вовсе не туда.
- Кто бы ни стремился занять позицию лидера, он несет большую ответственность перед людьми, - изрек Петр. – А курс, который им избирается, относителен, как и все в природе.
- Хорошо подмечено.
Гриша похвалил его за формулировки, но по факту ничего не добился. Да и с чего бы мужчине, пусть и бывшему священнику, доверяться чужаку с улицы.
  - Витражи занавешены, - лишь сейчас он обратил внимание, что вместо витражей длинные плотные шторы.
- Днем здесь много солнца, - ответил Петр с загадочной улыбкой. – А его не должно быть больше, чем везде. Но это неважно: настоящая вера, она в сердце, - прислонил он ладонь к своей груди и поднял палец вверх.
Гриша задрал голову: на потолке сохранились уникальные росписи, изображения святых. Ничем не прикрытые, не замазанные, в первозданном виде. Щемящее чувство овладело им, глядя на знакомые лики, пусть и издалека.
Он и не понял, что Петр оставил его, а ноги сами вели к выходу. Кто-то укладывался спать, потихоньку гасили костер, но не до конца. В начавшейся размеренной суете Гриша хотел уйти незаметным, как внезапно кто-то снизу потянул его за руку. Он недоуменно опустил взгляд на стоящего перед ним на четвереньках парня с сиреневым шарфом. Глаза не отличались нормальностью.
- Не приходи сюда больше, а то заклюют.
- Кто заклюет? – не сразу понял смысла Григорий.
- Птицы черные, да воители. Оставь прокаженных на милость судьбы, авось выживешь.
- Как тебя зовут?
Однако таинственный помощник уже пополз назад и не намерен был продолжать беседу. Гриша проводил его долгим взглядом и вышел на улицу, на пробирающую стужу.
Ночи стали намного холоднее, приближалась поздняя осень, и не за горами суровая зима.

Третья глава. Монгол.

Следующее утро разбудило лагерь дождем. Крыша юрты не протекала, и было тепло даже без огня, которого Григорий с вечера не разжигал. В углу у кровати он обнаружил стопку книг и коробок спичек, но не воспользовался.
Вернувшись в потемках из церкви, Гриша дважды чуть не ошибся с юртой, но заранее, при свете отсчитал свою, так что шансы не заблудиться имел неплохие. Не раздеваясь, лег на пол спать. Некоторое время у него ушло на раздумья, но долгое скитание по лесам дало о себе знать, и он, несмотря на непрекращающийся поток сознания, провалился в восстановительный сон.
Гриша задался целью переговорить с Маратом насчет тех людей, что по какой-то причине ютились в церкви. Все-таки число жилищ номинально превышало количество человек, да и всегда можно потесниться. Вопрос с электричеством тоже был неясен. Если есть решение, почему его отвергают, не проверив? Попав в лагерь, Григорий словно пробудился, вернулся в общество и систему взаимоотношений, где всякое взаимодействие не сводится к борьбе за лишнюю ягодку или вовсе шишку. Приятно хоть немного ощутить себя среди людей, без необходимости драться, бежать и прятаться. Он чувствовал себя лучше и воодушевляюще. В то же время Гришу многое смущало, и он хотел разобраться в этом. Вместе с новым ощущением жизни пришло и стремление к социальной справедливости, тогда как еще вчера Григорий и не представлял, что это возможно в скором времени. Так что в целом, состоять в общине ему скорее хотелось, чем нет.
Гриша поднялся, поправил одежду, нацепил на голову шляпу, припрятал вещмешок и пристроил лук обратно на кровать, прикрыв одеялом. Крепко наевшись вчера, теперь желудок призывно просил пищу, и Григорий не помедлил выйти, выяснить, что там с завтраком. Дождик накрапывал, он накинул капюшон.
- Новенький, ну наконец-то! – внезапно налетел на него юноша, по чьему лицу сбегали дождевые капли, но он лишь морщился, никак себя не закрывая.
Тот забежал под козырек от юрты Григория и достал из куртки журнал с записями, протянул ему с ручкой. Гриша тут же вспомнил, что так и проносил в своих карманах ручку инженера, позабыв ее отдать.
- Что это?
- Акт регистрации, ставьте галочку, что ознакомились, - нетерпеливо пояснил белокурый юноша.
Григорий не мог долго читать, не вымочив документ под дождем, поэтому сделал, как велено, хотя его и удивило, что они вообще используют подобные акты. Юноша быстро сунул журнал в куртку. Затем столь же суетливо пролепетал, что Грише давно пора приступать к работе, при этом неизменно называя его «новеньким».
- Я бы не прочь перекусить. И, кстати, мое имя – Григорий. А твое?
- Стас Серафимов, - пробурчал он. – Поторапливайся, новенький, а еда полагается после работы. Вперед!
Под напором и наглостью юнца Григорий невольно подчинился. Засунув руки в карманы, он пошлепал по образовавшимся лужам. Прохудившиеся ботинки мгновенно наполнились водой, и Гриша вздохнул, привыкший к своей обездоленной участи и вынужденный терпеть неудобства и молиться, чтобы не подхватить простуду. Впрочем, по части болезней ему удивительно везло. Зараза от него отлетала, как рикошетом.
- Стас, а где Тимур? Я думал, он ко мне приставлен.
- Не того ты полета птица, - фыркнул Серафимов надменно, - чтобы тобой Тимур лично занимался.
- А ты, значит, что-то вроде секретаря?
- Секретаря? – смешался Стас. – Я – помощник Марата, покровителя нашего. 
Важная «птица» Стас продолжил вышагивать перед Григорием, а Гриша спрятал усмешку. Он вспомнил, что на ужине этот розовощекий юноша сидел от Марата недалеко, через одного человека, и, видимо, был приближенным. Его фигура, правда, вызывала у Григория лишь желание по-отечески потрепать по голове. Юноша так трогательно делал вид, будто значит больше, чем есть. Никакой опасности и власти за ним не ощущалось, как за Тимуром или Маратом. От тех веяло скрытой угрозой, от черных глаз разило холодом. А в зеленых глазах Стаса были только амбиции.
- Вот, будешь тут работать пока, - оповестил Серафимов, указывая на сарайчик.
Гриша заглянул за дверь, которая болталась на петлях. Он был изумлен увиденному: внутри была целая мастерская плотника! Даже пахло опилками. Набор инструментов, развешанные на стенке приспособления. Рубанок, удобный рабочий стол. И печка-буржуйка, отапливающая помещение. Возле нее сидел азиат в телогрейке, уставившийся в мерцающий огонь.
- Твой напарник, Монгол. 
- Оноунгэрэл, - моментально отозвался он, не скрывая неприязни к самоуверенному бестактному Стасу.
- Монгол, не отлынивай. К тебе большое уважение за былые заслуги, но ничто не вечно, - отчитал его юнец.
- Ничто не вечно, - эхом повторил мужчина азиатского типа. Он сохранял прежний, слегка раздраженный тон, но похоже было на передразнивание.
- Поговори еще, - цокнул языком Стас, но больше ничего не добавил. – Новенький, сделайте по луку на каждого опричника и по комплекту стрел.
- С чего вдруг? Я видел при вас при всех оружие.
- Патронов осталось крайне мало, - поджал губы Серафимов. – Значит, нас семнадцать. Плюс для Марата.
- Мне нужны материалы.
- Решайте с Монголом, действуйте сами.
Стас с самодовольным видом покинул сарай. Григорий с любопытством осмотрел инструменты, по которым успел заскучать, оперся о стол и повернулся к Монголу.
- Это вы подсказали с юртами, верно?
- Я их и устанавливал, - буркнул тот, складывая руки на груди.
- Поделитесь технологией? Очень интересно.
- Как-нибудь, - хмыкнул Монгол.
- Я не запомнил вашего имени, - признался Григорий, чувствуя к напарнику симпатию.
- Расслабься, на тебя в обиде не буду, - оттаял тот, улыбнувшись. – Меня бесконечно задергал этот контроллер, - поморщился Монгол. – Мнит себя самым главным.
- А ты не стесняешься правды, - проникся Григорий к нему уважением.   
- Что, если не правда наша главная ценность, - заключил он. Гриша согласно кивнул.
- Я рад, что могу вернуться к плотничеству.
- Ну, желаю, чтобы энтузиазм нескоро иссяк.
- С вдохновением тут, похоже, не очень.
- Точно, - сделал одобрительный жест Монгол. – Ну, приступим? У меня завалялось немного материала.
- М-м, отлично, - потер ладони Григорий от приятного волнения.
Монгол показал на место, где у него хранилась древесина. Гриша принялся осматривать то, что сгодится для изготовки.
- Странно, что ты, как превосходный стрелок, торчишь в сарае, - отметил Монгол, поглядывая на него с интересом.
- Я и не прочь отдохнуть от охоты, - поделился Григорий с усмешкой, отбирая несколько хороших образцов для лука и стрел.
- Так называемые опричники забирают себе добычи куда больше, чем достается работягам вроде тебя, - вкрадчиво сказал Монгол.
- Но, как я понял, их большинство? Не справедливо ли делиться поровну? – оглянулся Григорий, желая уточнений.
- Конечно, большинство, - хмыкнул Монгол с ехидством. – По сути, все мужчины, кроме нас с тобой, ну и отверженных. После опричников ценятся наложницы Марата, а мы – третьи в очереди. Одна или две из барышень Марата беременны, так что их дети скоро займут нашу очередь.
- Отверженные… - повторил Григорий, качнув головой, словно не слыша замечания про детей. – Не понимаю, откуда такое деление.
- Поймешь со временем.
- Я обсужу это с Маратом, - повторил это Григорий скорее для себя.
- Ну-ну, попробуй.
Григорий посмотрел на Монгола внемлющим взглядом, но он не стал ничего прояснять. Гриша решил пока оставить все, как есть. Дело не терпит. 
Григорий отсортировал материал, объяснил Монголу, что собирается делать, и как ему помочь.
- Не парься, я займусь наконечниками, тетивой.
- Ты тоже специалист?
- Кочевник, - хмыкнул Монгол. – Много чем занимался, но, собственно, потому и оказался далеко от Монголии, которая, вероятно, немало пострадала…
- Думаешь, она тоже была целью? – с сочувствием спросил Григорий, берясь отдирать сучки и наросты, осторожно убирать кору с древесины.
- Как знать, - пожал плечами Монгол, лишь на секунду приуныв. – Я-то здесь.
Он подобрал из своего «хранилища» несколько камней и устроился с ними на полу, ближе к печке, спиной к Грише. Отбить и отшлифовать камни до наконечников – дело нехитрое, но и непростое. Тем не менее, за него Григорий был спокоен. Если уж усилиями Монгола были сооружены такие прочные юрты, то с заданием он справится.
До того, как был объявлен перерыв, Гриша успел сделать немного. Обработал и отмерил десять заготовок для лука. Конечно, за одни сутки со всем заданием и не справиться, поэтому он был доволен проделанной работой. Не хватало электроприборов, но Григорий неплохо управлялся и ручным трудом, даже почувствовав прилив сил и улучшение настроения. Еду в сарай им принесла Мария, хотя Гриша и надеялся на общий обед, где с Маратом и обсудил бы все насущное.
Девушка быстро удалилась, а Григорий высказал свои мысли Монголу, пользуясь тем, что он не закрывается, а слушает его.
- А ты не понял? – спросил тот.
- Чего?
- Не будет больше красивых совместных ужинов, - сказал Монгол. – Они собираются вместе за столом, но только опричники. Да и то не каждый вечер.
- Хм, - многозначительно протянул Григорий.
Обед быстро закончился, и беседа сошла на нет. Гриша увлекся процессом созидания и провозился с заготовками до вечера. Монгол создал наконечников меньше, но это требовало больших усилий. Об окончании работы Григорий узнал от Стаса, который явился за ним, потрясая своим журнальчиком и вновь требуя расписаться и его, и Монгола. Последний демонстративно поставил за себя крестик и ушел. Его юрта была по соседству с сараем.
- А ты еще и работу отслеживаешь? – уточнил Григорий, размашисто подписываясь в своей графе.
- Естественно. А тебя и провожать пойду, темнеет крайне неожиданно.
- Да уж, неожиданно.
Стас повел Григория «домой». Дождь закончился еще в обед, но грязь развезло жутко. Гриша оглядывался в поисках Марата, но того нигде не было видно. Пока еще было светло, и «покровитель» вряд ли отправлялся спать спозаранку, однако, как назло, среди прогуливающихся опричников Аловеров не наблюдался. 
- Ну что, проблем нет? Вопросы? Отлично, я зайду утром, - проговорил Серафимов скороговоркой, когда проводил до юрты, и не дал Грише шанса ответить. Развернулся, поспешил назад.
Но Григорий ухватился за возможность:
- Вообще, я бы хотел с Маратом поговорить.
- Зачем? – свысока посмотрел на него Стас.
- Обсудить положение отдельных людей в лагере.
- Чего? А не наглеешь ли? – с напором спросил он, тыча в Гришу имеющимся при нем ножом.
- Вчера мы беседовали… Дело в посвящении? – выдвинул версию Григорий.
- Жди, когда он сам тебя пригласит, если посчитает нужным, - деловито сообщил Стас. – А пока – не суйся, старик, лучше постарайся выполнять, что велят.
Он вздернул подбородок и величаво удалился.
Григорий застыл в смятении. Эти порядки – не то, к чему он стремился. Гриша подумывал об уходе. Ночью можно скрыться в лесу, никто и не успеет хватиться. Да и ни к чему будет гнаться за сбежавшим, каким бы кровожадным Марат ни был. Не те у него задачи. Правда, какие на самом деле, тоже было неясно. Вроде Аловеров говорил о семье, равенстве, коллективном движении вперед, но пока лишь было понятно, что он создал закрытое общество, где определенно у власти стоял авторитарный человек.
Гриша услышал детские голоса и смех. Он повернул голову и увидел, как трое мальчишек резвятся в луже. Григорий было утратил интерес, но дальнозоркость не подвела его, и он заметил, что они не просто копошатся в грязи. Под ногами ребятни был голубь. Гришу поразила даже не столько игра (он встречал и более дикие развлечения) с мертвой птицей, сколько сохранившийся голубь. Вернее, он уже не был жив, но года четыре назад именно эти птицы были истреблены в первую очередь, как самые неприспособленные и доступные для поимки. Похоже, голуби не собирались вымирать. 
Григорий встрепенулся и направился к ребятам.
- А вы знаете, что голубь считался символом мира, плодородия? – обратился он к ним сходу.
- А-а? – неопределенно отозвались мальчишки, которым на вид было лет от пяти до восьми.
Гриша боялся и предположить, чему их теперь обучали, если вообще обучали.
- Голубь – птица заразная, малоподвижная. Но парадоксально, ее использовали для передачи сообщений, а потом сделали символом мира, как я и сказал.
- А нам дали поиграть, - неловко проговорил младший ребенок.
- Вижу, - взгрустнулось Григорию. – В наших правилах есть пункт о заботе о ближнем, - дети кивнули. - Слышали ли вы притчу о том, кто есть ближний?
Мальчики вытаращили на него глаза, однако заинтересовались. 
- Некоторый человек попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым. По случаю один священник шёл той дорогою и, увидев его, прошёл мимо. Также и левит, быв на том месте, подошёл, посмотрел и прошёл мимо. Самарянин же некто, проезжая, нашёл на него и, увидев его, сжалился и, подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино. И, посадив его на своего осла, привёз его в гостиницу и позаботился о нём . Кто, по-вашему, ближний из тех, кто встретился с раненым?
- Который третьим был, - уверенно ответил мальчик – средний по возрасту.
- А почему?
- Он позаботился, а те прошли мимо.
- Как тебя зовут?
- Андрей, - оробел мальчишка.
- Молодец, Андрей, - похвалил его Григорий, потрепав по волосам. Все-таки ответ необычайно порадовал его, а он уж боялся, что люди навсегда утратили моральные ориентиры. Дети чувствуют, где истина.
- Дядя, а вы расскажете нам еще что-нибудь? – вдруг выразил надежду старший из мальчишек.
- Обязательно, ребята, - кивнул Гриша, задумавшись о данной перспективе всерьез.
- Боря, - представился вопросивший, и Григорий с удовольствием пожал ему руку.
А самый младший и вовсе прижался к Грише, едва дотягивая ростом ему до живота. Мужчина растрогался, погладив по липким волосам ребенка, который так нуждался в человеческом тепле. Оглядев мальчишек, в глазах которых враз проявилась осмысленность, Григорий печально вздохнул. Нет у них солнечного детства, которое было у него. Обездоленные, потерянные дети, для которых в этой общине вроде бы и нет угрозы голода и холода, но едва ли возможно счастливое будущее. Если им не помочь. Он вспомнил о Марии и подумал, что и ее участь незавидна, а между тем вины девушки в том нет. А вот ему, Григорию, вполне по силам попытаться что-то изменить.
Сердечно попрощавшись с мальчиками, младшего из которых звали Глебом, Гриша вернулся к юрте и обнаружил Монгола. Радость и удивление смешались в Григории от внезапного визита напарника. Солнце неумолимо клонилось к закату, и перемещения по лагерю в это время не одобрялись и не были целесообразны. Тем не менее, Гришу переполняло пьянящее чувство, и он был готов поделиться им с Монголом, пригласить к себе, несмотря на негласный запрет.
- Будь осторожен, Гриша. – предупредил Монгол. – Тут у всех острый слух и длинный язык. Уже болтают, что видели, как ты ночью к церкви ходил.
- Ничего дурного в этом нет, - с улыбкой ответил Григорий, перестав испытывать безотчетный страх, что витал вокруг и не давал ему трезво мыслить.
- После того, как ты пройдешь посвящение, тебе ничего не спустят с рук. Особенно, твои беседы подобного толка, - сказал Монгол. – Ты же понимаешь, что мы от изгоев в одном шаге.
- И до избранных – в одном? – усмехнулся Гриша, но не со зла, а из дружеского участия. Монгол не улыбался и не выглядел беспечно, как днем в работе. Сейчас он был хмур и порой нервно оглядывался.
- До них мне и тебе куда больше шагов, - понизив голос, произнес Монгол. 
- Много избранных, да мало званых, - многозначительно протянул Гриша, с улыбкой поглядывая на детей, которые подняли голубя, бережно очистили от грязи и унесли.

Четвертая глава. Инициация

В течение следующих двух суток Гриша исправно трудился, а Монгол также молчаливо помогал, больше не возвращаясь к предупреждениям. Григорий и сам не ввязывался в текущий уклад общины. Во-первых, он внял предостережениям и здравому смыслу не влезать во внутренние дела, пока толком не разобрался и не стал полноправным членом общины. Во-вторых, сама перспектива провести зиму в комфортных условиях, с людьми, стремящимися к прогрессу, Григорию нравилась. И в-третьих, он несколько опасался расспрашивать об изгоях, раз тема вызывала столько запретов и ограничений, хотя эта группа не переставала его волновать. Тем не менее, увлекшись изготовлением лука и стрел, Гриша отмел лишние мысли и сосредоточился на том, что хорошо ему давалось и приносило удовольствие. Стас указал ему, что посвящение начнется, когда он выполнит это задание. В определенный момент Гриша, долгое время лишенный общества, почувствовал желание быть оцененным другими, вызвать уважение, получить статус, потому все его стремления были подчинены предстоящему испытанию, о сути которого он, конечно, не знал. Монгол только заметил, что у всех оно было разным.
И вот, Стас официально заявил, что на пятый день пребывания Григория в лагере, когда созданные им лук и стрелы были розданы и опробованы опричниками, на вечер назначено посвящение.
По такому поводу Гриша вновь облачился в свитер «для особых случаев», не изменил привычной шляпе, а погода располагала выйти на улицу без куртки. Ему было сказано взять свой лук, что Григорий и сделал. Посвящение проходило на центральной площадке, куда он явился в сопровождении Стаса, до последнего державшего сам процесс испытания в тайне. Его не покидало будоражащее ощущение предстоящего праздника.
К удивлению Григория, на обряд посвящения пришли посмотреть, похоже, все жители общины. Он узнал даже парочку из церкви, причем женщина была одета не в платье или юбку, как остальные представительницы слабого пола, а в джинсы и свитер. С приходом Гриши она выступила вперед с явно определенной целью. Какой - он пока не понял. Разожгли основное кострище, покорно выстроились.
Марат, как обычно, появился последним. Торжественно, величаво встал посреди образовавшегося полукруга, покровительственно похлопал Григория по плечу – так, словно не пытался отгородиться от него предшествующие четыре дня кряду, а дружески болтал каждый вечер. Потом пригласил подойти и встать рядом ту самую женщину, вслед которой тут же доносились смешки и свист.
- Ну-ну, что вы, не стоит унижать Ольгу, - отметил Марат, хотя по его кривой усмешке было видно, что он не против. – Пусть она еще раз испытает свои силы, ее упорство заслуживает уважения.
- В третий раз поперлась, дура! – заорали из толпы.
Светловолосая Ольга хмурилась, но молча терпела откровенные издевки, а Григорий, испытав к ней сочувствие, по-прежнему не понимал, что планируется.
- Всякий из низов хочет подняться наверх, - изрек Аловеров, глядя на нее с чувством превосходства и насыщаясь им. – Если не муж, так жена вступилась за семью. Неправда ли, похвально? – он вроде и призывал к хорошему к ней отношению, но гогот собравшихся свидетельствовал об обратном. Скорее подначивал.
Гриша уловил, как покраснел и с каким страхом из толпы взирает на происходящее ее муж. Кажется, как Григорий где-то слышал, он и Ольга занимались как раз-таки выращиванием овощей, но, видимо, с чем-то не справились, раз просиживали в церкви. Хоть Гриша и не знал, покидали ли они ее вообще (разрешалось ли?), но предполагал, что нет. Днем все жители находились на работах – на охоте, в мастерской, как они с Монголом, или еще где, а женщины – готовили, убирали, да разносили пищу. Если же отверженные были «сосланы», то вряд ли свободно прогуливались, пока другие пахали.
- Но мы собрались, чтобы чествовать Григория, нашего мастера, - с куда более явным энтузиазмом продолжил Марат. – Он уже создал для наших охотников по отменному оружию, чем доказал преданность общине и ее идеям, - люди внемли его словам, и никто над Гришей и не думал насмехаться, что невольно польстило ему. - Однако, разумеется, как и все, должен соблюсти формальности и завершить свой путь от чужака до признанного члена общины символическим испытанием.               
  Аловеров сделал драматическую паузу, и народ застыл в интригующем ожидании. Да и Григорий заволновался, сжимая в пальцах свои лук и стрелы. 
- Ольга пройдет то же испытание, что и ты, Гриша, - сообщил Марат неожиданно. – Я уверен, ты справишься, - вновь колкая реплика для Ольги, сохраняющей невозмутимое выражение лица, - просто элемент соревнования. Твое посвящение состоит из трех этапов: стрельба из лука в движущуюся мишень, собственно, затем – испытание огнем. Ну и как каждый мужчина, ты должен хорошо питаться – для тебя припасена отменная куропатка. Я решил, что ты будешь вкушать ее, пока твоя оппонентка получит сырую птицу и постарается за то же время очистить ее от перьев и потрохов.
Последнее Ольгу возмутило.
- Почему мое третье задание отличается?
- Потому что ты - женщина, дорогая, - глумливо подчеркнул Марат, кривя губы.
- Я требую одинаковых условий для заданий.
Мужчины активно загоготали, женщины – улыбались. Ольга не шелохнулась, не проявив и капли страха. Марат, тоже находившийся в состоянии веселья, медленно сменил свой настрой на серьезный.
- Только потому, что твой покровитель – щедрый и милостивый, - зафиксировал он, -  так и быть, я засчитаю тебе, если ты ее просто ощиплешь, без возни с потрохами.
Оля поджала губы, но уже не возразила. Григорий снова поразился несправедливости, однако решил дождаться этого этапа, чтобы найти иной вариант, исходя из конкретной ситуации.   
Всеобщий гул возвестил об официальном начале посвящения. Народ расселся по рядам на вынесенных на улицу стульях, организуя что-то вроде партера. Марат, Григорий и Ольга остались стоять перед «публикой». Он объявил, что стартует первый этап. Грише скомандовали встать боком, чтобы он не попал в зрителей, но и им было видно. Так, его лук указывал в сторону церкви, а не большинства изб и юрт. Григорий послушно готовился к стрельбе, не задаваясь вопросом, почему Ольге не говорят того же.
- Итак, а мишенью для отважного мастера выступит его конкурентка! – празднично произнес Марат.
Такой подставы Григорий стерпеть не мог. Оля побледнела, когда ее толкали Тимур и Стас к месту, где ей планировалась стоять. Примерно метров на двести от стрелка.
- Но Марат, она же человек, - проговорил Гриша ошарашенно.
- А никто и не просит стоять ее смирно, - хмыкнул Аловеров. – Не волнуйся, ты не будешь мишенью. Цель Ольги – не допустить твоего попадания.
В данном случае он не стремился к справедливости: требовать быть жертвой наравне с Олей – не геройство, а несусветная глупость.
- Марат, не лучше ли дать мне неодушевленную мишень, а Ольге – тоже возможность выстрелить.
Из «зала» послышались неодобрительные выкрики и свист. Марат, похоже, несмотря на застывшую улыбку, все-таки задумался. Ответил он не сразу.
- Знаешь, а неплохо. Мы ни разу не давали женщине пострелять или поохотиться. Но сперва она побудет мишенью. Я разрешу только дать ей, ну, допустим, огурец. Есть у нас огурец? – его реплика опять вызвала безотчетный бурный смех, а одна из жен Марата – статная, сдержанная блондинка - сухо кивнула. – Бегай перед Григорием, но строго вдоль линии, а ты Гриша, целься в огурец.
«Бойцы» Аловерова начертили носком сапог перед Ольгой линию. Женщина не сдерживала эмоций, которые на нее накатывали. Пока жена Марата бегала за огурцом, Оля мучилась в ожидании. Колошматило и Григория, хотя в своей меткости он не сомневался и был уверен, что попадет, куда надо, а не в несчастную жертвенницу. Улюлюкающие, злорадствующие голоса не утихали, перерастая в галдеж и звуки приближающегося ужаса. Сама ситуация под шум оголтелой толпы напоминала второй Апокалипсис и вводила Гришу в замешательство. Как было поступить? Отказаться, протестовать? И тем самым признать за собой поражение, а за всеми этими людьми – победу.
Тем временем, огурец принесли и вручили Ольге, словно агнцу. Она подняла его над головой и принялась вяло метаться. Очерченные границы не позволяли прытко бегать, и ее бессмысленные попытки движения смотрелись отчаянно и жалко. Хотя сама Ольга вновь всем видом демонстрировала стойкость и мужественность. Она не показывала страха, и он решился. Гриша натягивал тетиву и боялся, как бы не спасовать. Еще до начала состязания он тщетно искал в толпе Монгола – напарник не явился на показательное действо, видимо, догадываясь, что его ждет, и намеренно не участвуя. А жаль, именно его поддержки не хватало. Пусть и нельзя было сказать, что они сдружились, но Монгол точно был тем, кому Григорий мог доверять. И к кому сохранял стопроцентную симпатию и благосклонность.
Между тем, Ольга продолжала имитировать мишень, только живую, и было бы жестоко тянуть время, раз уж все равно решился стрелять. Сосредоточиться все равно было трудно. Она – человек, а не утка! Но пути назад нет. Остается напрячься, вспомнить все навыки и просто сделать идеальный выстрел. Абсолютный, как он умеет. Гриша представил, что перед ним мишени в тире, картонная Оля, которой управляет механизм. Картинка в воображении изменилась. Григорий закрыл глаз, прицеливаясь, поднял лук, заново натянул тетиву, успевшую ослабнуть. Вставил стрелу, конечно. Мысленно сосчитал до трех, задержал дыхание и послал стрелу. На мгновение Гриша, опуская руки, забыл, как дышать, боясь поднять глаза и увидеть, что Ольга больше не движется. Сердце колотилось, руки тряслись, а в сознании билось «ошибка». Нельзя было соглашаться. Ни в коем разе. 
Громкие аплодисменты и крики вернули его к реальности. Марат лично вновь похлопывал по плечу, поздравляя. Григорий поднял на него глаза и потом перевел на Ольгу. Та держала перед собой продырявленный огурец. Точно также не реагируя на шум вокруг. Не мигая, раскрыв рот. Гриша смотрел на нее и чувствовал глубочайшую вину и раскаяние. Но не мог и вымолвить ни слова. Его куда-то повели и усадили на камень ближе к «зрителям».
- Наш герой блестяще справился, господа! – громко объявил Аловеров. – А теперь давайте поглядим, на что способна леди Ольга.
Пожалуй, в ее сторону летело меньше насмешек, но Григорий не мог знать точно, все еще пребывая в прострации. Он завороженно наблюдал, как Оля на негнущихся ногах проследовала на его место. Ей всунули в руку лук и стрелу.
- У тебя два варианта, Ольга. Или признать себя проигравшей в этом этапе, или стрелять, как ты и хотела, но твоей мишенью станет Юра. Твой муж.
Оля спала с лица. Юрия немедленно подняли и вытолкали на середину. Он был совсем невменяем и едва держался на ногах. Григорию стало тошно, и он уже хотел было влезть, прекратить безобразие, напоследок выпустив четыре оставшихся стрелы в кого-нибудь из доблестных рыцарей Марата. А лучше – в самого Аловерова. И плевать, что будет. Однако Ольга не сдавалась.
- Я принимаю вызов.
Юра упал на колени. Тимур и Стас силой поволокли его к линии и заставили подняться. Вездесущая блондинка отдала второй огурец, который буквально всунули ему в руку. Пальцы мужчины сомкнулись и создалось впечатление, что теперь при любом раскладе они сами не разомкнутся. Ольга глядела мужу в глаза, видимо, как-то пытаясь сообщить то, что ей требовалось. И действительно, стоило Юрию набраться храбрости и посмотреть на ту, которая рисковала его жизнью, как он более-менее успокоился. По-прежнему обливаясь потом и разве что не скуля, Юра выпрямился. Губы его дрожали, однако он заставил себя побежать, чтобы испытание случилось. С замиранием сердца Григорий ждал, когда Ольга выстрелит. Никто не знал, каковы ее способности. Девушка, впрочем, умело взялась за лук, встала в нужную позу и справилась со всем остальным не хуже Гриши. Он шепотом просчитал до трех и для нее, и, словно уловив его вибрации, Ольга выстрелила на счете «четыре».
В отличие от Григория, Оля неотрывно следила за стрелой до момента ее попадания. Тревожно вцепился взглядом и Гриша. На ту самую минуту заглохли абсолютно все. И синхронно ахнули. Потому что стрела Оли угодила в цель. Юра еще инстинктивно метался, лишь после обнаружив, что испытание завершено. Он заулыбался счастливо, будто пережил второе рождение, и от избытка чувств упал в обморок. Победительница Ольга уже передавала лук Тимуру и не дрогнула, услышав, что произошло с супругом.
Вновь засмеялись, но не над ней, а над Юрой. Какие-то парни под сгущающиеся сумерки оттащили его в сторону, а Гриша смотрел на Марата. Тот не веселился и не злобствовал. Он мрачнел. Даже Ольга позволила себе легкую улыбку, а Аловеров пыхтел от гнева. Григорий озадачился.               
Но предстояло второе испытание, и оно казалось совсем не легче первого. Марат так и заявил, что им обоим следует перепрыгнуть через костер – тот огромный, что освещал и согревал площадку.
- Как джентльмен, ты пропусти даму вперед, - бахвальство вернулось к Аловерову, но в более ожесточенной форме.
Григорий и Ольга прошли к огню по другую сторону от зрителей. Им дали для обдумывания несколько минут. Гриша поглядывал на Олю и сострадал ей: что толкало ее участвовать во всем этом ужасе? Вместе с тем, ему и самому не хотелось прыгать в костер. Да и кому в здравом уме захочется? Любому понятно, что просто невозможно не обгореть. Был фактор случайности, влияния ветра. Ну, один проскочит, а второй? Или, наоборот, не повезет первому. И что же потом делать? Специализированных клиник нет, врачей – тоже. Даже с мало-мальки собранной аптечкой, если таковая есть, толку-то немного! Прыжок в огненную бездну - может, мгновенная, но отложенная смерть. А жить, вопреки условиям и безумным чужим попыткам помешать, хочется.   
- Оль, не прыгайте, сдайтесь, - произнес Гриша, оттягивая время. – Мне-то придется, да и черт с ним. А вы поживите в здравии.
- Я сюда пришла не для проигрыша, - твердо сказала она.
- Оля, дождитесь менее опасных испытаний, не рискуйте понапрасну. Ваш муж не переживет и не справится, если вы покалечитесь.
- Вы не понимаете… - помотала головой Ольга. – Ради нас я и участвую. Вы не знаете, как мы живем.
- Я обещаю выяснить и поговорить с Маратом завтра же.
- Нет, не поможет. Пока он у власти, никто не справится, - быстро проговорила Ольга, опуская глаза. – А я выиграю нам место в доме.
- Оля, я помогу, - из искренних побуждений прошептал Григорий, потрясенный и растроганный, потянулся, чтобы обнять ее, как из-за спины Ольги вышел Марат.
- Ну, готовы? – спросил он небрежно, с омерзением глянув на Гришу, явно не одобряя так и не свершившийся жест.
- Готовы. Мы прыгаем вместе, - пошел ва-банк Григорий.
- Сразу оба? – вскинул брови Марат.
- Да, - отрапортовал Гриша, беря не ожидавшую такого поворота Ольгу за руку и ступая к костру.   
- Поздравляю, вы прошли испытание, - с каменным лицом внезапно объявил Аловеров, выходя к людям. – Они на полном серьезе решили прыгать! – уже на потеху публики высказался он громогласно и выдал фирменную приклеенную улыбку.
Гриша и Оля переглянулись, не веря, что их просто облапошили.
Марат не дал им опомниться, как запустил последний этап. По его четким командам на стол под презентом принесли готовую куропатку и недавно пойманную, не обработанную. Гриша знал, как поступит. Будет есть, не торопясь, и позволит Ольге закончить вместе с ним.
Они сели на свои места, Аловеров склонился над ухом Григория и прошептал:
- Не подыгрывай ей, Шункарь.
- Я играю честно, Марат, - в тон ему отозвался Гриша, не повернув и головы в его сторону.
- Начали! – завопил Аловеров, отходя назад.
Оля потрошила и чистила куропатку не вполне умело, но с нажимом, голыми руками, с особым рвением. Григорий придерживался плана, а между зрителями развязалась борьба: одни кричали в поддержку Гриши, а другие, к вящей неожиданности, Ольге. Григорий даже завелся духом азарта, но одернул себя, напоминая, что Оля не должна проиграть. Он действительно почти ничего не выяснил об отвергнутых, но жилось им несладко - факт. Гриша не имел представления, что грозит ему, если он уступит ей, поэтому просто тщательно следил, чтобы закончить одновременно.
Он доедал последний кусочек, когда Ольга, взмокшая от напряжения, бросила на пол последнее перышко. 
- Что у нас, ничья? – недовольно пробурчал Марат, тщательно осматривая очищенную куропатку Ольги. Придраться было не к чему. А девушка уже сияла.
- Гриша, ты прошел посвящение, официально принят, - с кислой миной пробормотал «покровитель», изменяя своей отменной дикции. – Оля, завтра занимай крайнюю избу. Там забит дымоход – разбирайтесь вон, вместе с Григорием. Работать приходи в овощехранилище. Все, расходимся! – Марат помахал руками, и народ зашевелился, засобирался.
- Марат, но ты дал слово, что в случае моего успеха мы с Юрой переедем вместе, - настойчиво встряла Ольга, привлекая внимание Аловерова. – Или твои обещания ничего не стоят? – нарочито превысила она тон, чем заставила некоторых жителей изумленно уставиться на Марата. «Покровитель» постарался сохранить лицо и не терять самообладание, но было заметно, что ее слова его задели.
- Конечно, я забыл про него добавить. Несомненно, уговор есть уговор.
Марат заиграл желваками, посмотрев на Олю в упор. Она выстояла, не отведя взгляд. Он поджал губы и стремительно ушел, мановением пальца позвав за собой Тимура. Опричник бросил свои сборы, кинул пару слов рыжей девушке (видимо, своей жене или подруге) и тотчас примчался сопровождать Аловерова.    
Гриша взглянул на Ольгу и хотел расспросить о том, о чем не успел, но она уже хлопотала над Юрой, который пришел в себя. Ни слова упрека они друг другу не сказали. Напротив, были бережны и внимательны. Оля подхватила мужа под руку, и они медленно побрели в церковь. А Григорий подобрал свой лук и отправился ночевать в юрту.
Гриша устроился на полу, завернувшись в одеяло и подложив под голову свою шляпу. Подушки были роскошью.
Григорий стоял с автоматом в руке и неотрывно следил глазами за противником напротив себя. Дуло его автомата было нацелено на него. Гриша знал того, кто держал его на мушке. Они прожили с этим человеком на одной улице лет десять или больше. А теперь сражались по разные стороны баррикад. Встреча удивила обоих.
- Опусти оружие, сдавайся, - проворнее оказался сосед.
Гриша отбросил автомат и поднял руки. Сопротивляться было бессмысленно.
- Ну… я не знаю, помолишься?
- Перед смертью? – лишь уточнил Григорий с безразличием.
Знакомый, из которого время сделало солдатом без войны, остался безмолвен. Но свое оружие не опускал.
Гриша встал на колени, опустил голову и закрыл глаза. Если суждено вот так умереть, то последняя отповедь необходима. Пусть он слабо верил в Бога, никогда не вникал в религию и не задавался вопросом, а что там, за завесой, но сейчас ощущал острое желание поблагодарить Его за данную ему жизнь. Исповедоваться, покаяться. Душа должна быть готова к вознесению – единственное, что волновало Григория в этот момент. Он жалел только, что не выучил молитву. Правда, начав с главного и искреннего позыва, Гриша принялся шептать слова, и получалось неплохо для исповеди.
- Григорий, ох… - услышал он посторонний голос своего знакомого.
Гриша не отвлекался, не желая терять драгоценные минуты. Он произнес последнее слово «аминь», перекрестился и открыл глаза. Противника и след простыл. Неужели спасен?
Григорий огляделся в разрушенном доме, в котором находился и с удивлением обнаружил в обломках и клубках пыли книгу. Он потянулся к увесистому фолианту, поднялся, не менее озадаченно прочел название и наспех припрятал в своих одеждах. Потерять ее было нельзя. 
   
Пятая глава. Первая из жен.

Гриша проснулся в липком поту. Неприятный звоночек из прошлого преследовал его в кошмарах вплоть до раннего утра. Давно Гришу не мучили воспоминания, и он счел это дурным знаком. Григорий встал и запустил руку под матрас, где хранил вещмешок. Пошарив внутри, не доставая ничего, убедился, что книга на месте и выдохнул.   
Новый день принес новые обязанности. Ему и Монголу предстояло разобраться с печным дымоходом избы обладательницы счастливого билета Ольги. Они с Юрой уже отправились в овощехранилище на свою работу, а Григорий с напарником устроились в их доме. Простенькое жилище с двумя комнатами – спальней с печкой, совмещенной с кухней и прихожей. У входа находился обеденный стол и традиционные два стула, а также шкаф для посуды, которой насчитывалось не более, чем на двоих человек. Жилая комната была совсем крохотной. Едва умещалась пружинистая кровать и стол для готовки. Печка занимала почти все пространство.
Они с Монголом начали осмотр, хотя Григорий в печках понимал значительно хуже, чем в стрелах.
- Тебя не было на посвящении. Мне казалось, оно обязательно к просмотру.
- Вовсе нет, - буркнул напарник, снова был не в духе.
- Я надеялся на твою поддержку.
- Уверен, там нашлось, кому за тебя поболеть.
- И тебе неинтересно, что было?
- Говори уже, что тебя терзает, не мути воду, - сдался Монгол.
Грише действительно было, что прояснить.
- Ты сказал, что нам до избранных много нужно сделать шагов. Ладно мне, я – новенький. А ты, как превосходный строитель юрт, хранитель ценных знаний, наверняка же должен цениться? Или какие тогда требования у покровителя?
- Я был ценим. Потом начал огрызаться, срываться, и меня вернули на место.
- Но не отправили к изгоям. Личные предпочтения Марата определенно играют роль, или нет?
- Уф… - выдохнул Монгол, проведя ладонью по лицу. Он явно решался сказать что-то важное: - Я знал Марата до взрыва, как и Тимур. Тимур – его чуть ли не школьный товарищ, а я с Маратом был знаком по работе, всего ничего. Звали Марата Лукманом, что в переводе с татарского – заботящийся кормилец. И был он профессором истории. Я был приглашен в качестве консультанта.
- Зачем менять имя?
- Марат – лидер французской буржуазной революции. Видимо, просто погнался за более удобным для произношения именем, да и символично носить имя передового революционера.
Стало ясно, откуда у него столько харизмы – профессора совершенствовали дар рассказчика не меньше, чем ярые политики и главы государств. Посоперничать с ними мог бы хороший поэт, но таких в общине вроде бы не имелось.   
- А ты, получается, вовсе не степной кочевник? – спросил Гриша и тут же понял, что сморозил глупость.
- Если я жил в степи и занимался скотоводством, земледелием и иногда дикой охотой, это не значит, что я не сошел бы за консультанта, - фыркнул Монгол, ничуть не обидевшись. – Я был официально приглашен в институт, где трудился Лукман-Марат, так как порой читал лекции по этнической истории в нашем вузе.
- Ого. Весьма разносторонние интересы и знания у тебя. 
    - Как видишь, больше никто их не ценит. Я не с изгоями только по старой памяти, тебя, Гриша, не простят. Ну, займемся делом, хватить мусолить.
Григорий еще некоторое время пробыл в прострации, переваривая услышанное. В личности Марата проявлялось все больше противоречивых черт, и он никак не мог определиться, как относиться к главе общины. Все это было двойственно.
С чисткой дымохода провозились до обеда. На сей раз командовал Монгол, используя подручную кухонную утварь, а Гриша лишь ассистировал. Свою порцию еды они получали уже в мастерской, но не от Марии или Стаса, а от блондинки со строгим лицом, что вчера пристально следила за Григорием и находилась у Марата «на подхвате». Она молча поставила котелок с кашей и двумя ложками, но так буравила взглядом Гришу, что он не сомневался: ей было что сказать. Монгол поставил кипятиться старый чугунный чайник, женщина направилась к выходу и обернулась. Григорий не хотел мучиться догадками и недосказанностью, бросил напарнику, что выйдет подышать, и последовал за ней. Блондинка наспех обошла сарай и остановилась там, где из поселка ее никто не увидит. Разве что из леса. Гриша подбежал к ней минуту спустя.
- Меня зовут Ева. И я хотела поговорить с тобой, странник, - начала она. – Откуда ты пришел?
Голубоглазая, статная, с длинной косой с лицом немолодым, но не утратившим былой красоты, Ева внешне была приятной, несмотря на сдержанность в эмоциях. Даже благородной, достойной. Лихорадочный блеск в глазах свидетельствовал о ее живом, подвижном уме.
- С Запада, примерно за пять тысяч километров отсюда, может больше. Следовал на Восток, смещаясь к югу.
- Мне неважна география. Что вы видели, пока шли? Каких людей встречали?
- Я много, чего видел, Ева, - спутался Гриша. – Голод, разруху, одичалых людей, убивающих своих родных… Но и хорошее видел. Разное.
- А другие общины? Существует ли что-то подобное? Города, деревни.
- Организованные, как здесь, – нет, - не стал врать Гриша.
- Значит, в тех местах еще хуже?.. – в ее тоне слышалось огорчение.
- Там нет электричества, много разбитых построек – как от взрыва, так и от рук людей после, - подумав, перечислил Григорий. – Да, пожалуй, хуже.
- Ясно, - сникла Ева и развернулась, собираясь уходить.
- Извините, что не оправдал ожиданий.
- Я просто не верила, что это затронуло всю планету, - совсем отчаявшись, проговорила женщина, задержавшись.
- Ну, я далеко не всю планету обошел, - постарался обнадежить ее Гриша. – На самом деле, у меня много теорий, и я был бы рад подтвердить и обновить хотя бы одну. Если человечество чего ценного и лишилось, так это средств связи и транспорта. 
Он был доволен, что может вот так непритязательно, без лишних эмоций, обсудить это с кем-то. И немного польщен, что делился идеями с Евой.
- Коммуникация изрядно пострадала, - согласилась она, подобравшись и усилив свой интерес. – Без электричества мы оказались совсем беспомощны. О нем напоминают лишь старые, ржавеющие приборы.
- Что-то сохранилось? – Григорий проявлял любопытство, так как, безусловно, встречал предметы былой роскоши, но в этой общине практически нет. Медная или чугунная посуда и чайник ценились выше, а от остального барахла, видимо, избавились. Хотя Ева определенно на что-то намекала или обронила случайно.
- Да. Наши опричники сделали выгребную яму за поселком, снесли все ненужное туда. А я не удержалась, оставила на память радиоприемник. Он, конечно, давно не работает, но так, глаз радует.
Григорий озарился идеей.
- В общине ведь есть инженер, может, он бы посмотрел и наладил, - предположил он.
- Ох, не надо мне об этом инженере, - отмахнулась Ева, посуровев. – Не стоило мне заводить с тобой такие разговоры. 
Она удалилась столь же быстро, как и пришла сюда. Внезапно, с особой осторожностью и читающимся в этих странных действиях подтекстом. Чего хотела Ева, Григорий не понял, но беседа определенно состоялась запланировано ею.
Он вернулся к работе, а мысли витали вокруг Павлова и радиоприемника. Ах, как же сладка жажда украсть его и подключить к затее инженера. Пагубное желание, да и запрещенное правилами, но до чего маняще, а вдруг подействует? Ева была права: пора было обновить информацию об остальном мире. Что если где-то дела налаживались и шли намного лучше? Образовались новые города или восстановились старые. Их община – пережитки племенных времен. Все-таки попросить помощи или хотя бы просто узнать, как самим обустроиться, вернуть утраченное было бы полезно.
Гриша закончил работу на сегодня, Стас объявил, что завтра – выходной. На этот раз Серафимов только отметил его и уже не провожал до юрты. Инициация давала чуть больше свободы и доверия членам общины – очевидно, в том и был ее смысл. В связи с чем, Григорий решил наведаться к Ольге и ее мужу, узнать, как дела. А заодно посмотреть, где это пресловутое овощехранилище. Спросив у первой встреченной Гришей женщины, он получил ответ. Если мастерская находилась к северу от центра, то второе крупное сооружение – к югу-востоку, не так и далеко от церкви. Юрта же Гриши была на северо-западе, поэтому он не заметил склад.
Пройдя между плотными рядами юртами и избами по указанному направлению, Григорий отыскал овощехранилище. Он обошел здание, надеясь отыскать вход, но услышал приглушенные голоса за углом и осторожно заглянул. Молодая пара, тесно прижавшись друг к другу, ворковала. Должно быть, склад закрыт, раз они тут укрылись. Приглядевшись, Гриша узнал в них Марию и Стаса. То была странная картина – эти двое не были похожи сами на себя: Серафимов – без пафоса и напыщенности, Маша – без лишней жеманности. Они были юны, красивы, искренни в улыбках друг к другу. Идеальная хорошая пара, если забыть, что Мария – жена Марата. Может, насчет этого в общине свободные нравы, несмотря на правила?
Но нет, версия отпала сама собой, когда Стас заметил Григория, и они с Машей отпрянули в разные стороны.
- Не вздумай болтать о нас, понял? – грубо обронил Серафимов, в миг преобразившись, вернув себе напускное превосходство. Он вновь приблизился к Маше, сжал ее ладонь и подарил нежный взгляд напоследок. После чего ушел.
- Почему бы тебе не быть с ним? – спросил Гриша, видя, как по-другому предстала Мария, как она расцвела, как алели ее щеки.
- Потому что я дала слово мужу, - закусив губу, произнесла Маша и отправилась восвояси, избрав противоположное от Стаса направление, хотя провожала его долгим взглядом.    
Григорий невольно улыбнулся с оттенком светлой грусти: а он, оказывается, ошибся насчет местных девушек, в частности, Марии. О женской чести забыто не было.
Гриша ушел от овощехранилища, убедившись, что двери и правда закрыты. Он невольно бросил взгляд на церковь и издали увидел прогуливающего вокруг нее Петра. Григорий свернул на тропинку, ведущую туда, решив, что это знак. «Покровитель» не одобрял походы в церковь, но просто пройтись возле нее вряд ли сочтет неправильным.
- Отец Петр? – Григорий окликнул бывшего священника, чтобы тот ненароком не скрылся из виду.
Петр удивленно обернулся и дождался, пока Гриша до него дойдет.
- Меня давно так никто не называл, - с благодарственной, скромной улыбкой отозвался он.  - Чем могу?   
- Вы передадите сообщение Павлову?
- Без проблем.
- Скажите ему, что есть детали старого приемника и еще, возможно, от других приборов. Узнайте, сможет ли он собрать работающий радиоприемник. А завтра я зайду за ответом, договорились?
- Что ты задумал, Григорий? – Петр сложил ладони между собой.
В его тоне не было ни намеков, ни укоризны, скорее тревога и желание предостеречь.
- Всего лишь послушать, что творится в других деревнях, в мире.
- Я понимаю. Но сама затея рискованна. Марат не допустит такого шага за своей спиной. 
- Он настолько все контролирует? Чему тут быть против? Его жена сама завела эту тему, - был в недоумении Гриша.
- Ох, будь осторожен, - последовало то, чего и следовало ожидать, - кабы тебя не проверяли. Марат желает править единолично, не допустит никаких закулисных интриг. Он именно тот, кто ты думаешь, - видя, как гаснет надежда в глазах Гриши, Петр добавил: - Я передам, о чем ты попросил. Нам-то терять нечего. Я лишь о тебе волнуюсь.
- Отец Петр, насколько все плохо? Помимо того, что вам, безусловно, холодно ночевать.
- Грех жаловаться.
- И все же. Я чувствую, что многое от меня сокрыто, да и в общине не всякий в курсе полной картины происходящего у них под носом.
- Голод, Гриша, - непритязательно ответил Петр, словно и не зная никаких проблем. - Нас кормят только вечером тем, что осталось после всех.
- Серьезно? – был обескуражен Григорий. – Чем же вы все провинились?
- Тем, что другие, - загадочно сказал Петр.
- В чем?
- Во всем. Чувствую, что и ты другой, Григорий. Продержись подольше, не подставляйся, - по-светски посоветовал Петр и отвернулся, намереваясь зайти в церковь.
Григорий ничего не сказал, хотя вопросов прибавилось. Интерес к отвергнутым не угасал. Но, поскольку завтра выходной, Гриша рассчитывал, что все же переговорит с Маратом днем, в более неформатной форме. В конце концов, отношение к лидеру сложилось не в полной мере. О нем витало куда больше слухов и домыслов, много чужий мнений, а Григорию хотелось убедиться в чем-то лично. Он медленно развернулся и зашагал в сторону своей юрты.   
  Солнце с неумолимой скоростью садилось. Бродить в потемках сегодня не было настроения.
Едва Гриша вошел, не успев и раздеться, как к нему заглянула Ева с подносом еды. Он сделал располагающий жест рукой, и она прошла внутрь, почтенно склонив голову.
- А что с Машей сегодня? – уточнил Гриша, памятуя о том, что все его предыдущие обеды-ужины приносила она.
- Она с Маратом, ее очередь, - рапортовала Ева, устанавливая поднос на стол и косясь на кровать, где покоился лук.
- Мм… А вы, значит, главная среди женщин, я прав? – вкрадчиво спросил Григорий, снимая верхнюю одежду и проходя за стол.
- Марат – наш единственный покровитель и глава, - чинно продекламировала Ева, пятясь к выходу.
- Естественно, но неофициально-то вы где-то рядом? – посмотрел он искоса.
- Первая из жен, - скупо пояснила Ева.
Григорий вкусил картошечки с овощами, отпил кипятка. Пригладил бороду и внимательно посмотрел на эту холодную внешне женщину, несомненно, сильную духом и некогда волевую.
- Угу. Ты, выходит, все-таки главная, Ева, - утвердительно заключил Гриша, больше не обращаясь к ней на «вы», не чувствуя в том нужды. - И поэтому отец-покровитель доверяет тебе больше других.
- К чему ты клонишь? – насторожилась она, замерев у порога, но и не торопясь сбегать, уходить. Так поступила бы Маша, но не Ева. Так и переход на «ты» она легко приняла, подстроилась, однако определенно не сдала позиций. У него по-прежнему оставалось ощущение, что Ева за ним по-особенному следит. Если Петр был прав, то прогнозы неутешительные. Но если у нее другая цель – самое время выяснить. Недомолвок и подложных игр Григорий не терпел. 
- Не нужно меня расспрашивать, - прямо сказал Гриша. – Я не представляю для Марата опасности.
- Ты – смутьян, Григорий, - не стала юлить и Ева, ухмыльнувшись. – Но зря думаешь, что я нарочно, для него, тебя расспрашиваю.
- А для чего же?
Она помотала головой, не желая отвечать.
- Скажи уж, а то слухи пойдут о твоем интересе, - настоял Гриша, не упоминая, что успел сообщить о ней Петру. Он устал уговаривать людей сообщать правду, а от женщины откровенности и не ждал, однако все же надеялся, видя, что Ева – не слабая, не вполне всецело подчиняющаяся своему мужу, как та же Мария. Ее держал в общине не страх перед Маратом, а что-то другое.
- Ему действительно не понравится то, что мы обсуждали, - нехотя пояснила Ева, устроившись напротив него на втором стуле. – Марат говорит, что то, что происходит за пределами общины – не наше дело. Поэтому к тебе отнеслись настороженно и едва ли не враждебно. Но убедились, что разрушающей информации ты с собой не принес. Ведь не принес?
- Если бы было место лучше вашего, я бы не остался.
- Вот и муж мой так считает. Они не смогли бы тебя удержать. Ни в коем случае не жалуюсь на нашу общину, - предостерегла Ева от кривотолков. – Меня почти все устраивает. Но я полагаю, за шесть лет многое переменилось, и наша община могла бы подчерпнуть чего-то полезного.
- Марат же не будет вечно держать общину в изоляции? Это невозможно.
- Нет, он планирует расширять границы, - отметила Ева. Видно было, что ей известно больше, и она намеренно умолчала, но давить Григорий не стал. 
- Значит, тогда и узнаете, как дела «у соседей».
- Гриша, - вкрадчиво произнесла Ева, глядя ему в глаза. Она на короткий миг коснулась его руки, потом резко одернула свою, стушевавшись. – Дайте знать, если у вас появятся идеи, - от волнения она приняла официальный тон. - Я помогу, не выдам вас, обещаю.   
- Вы славная женщина, Ева. Берегите себя, - проговорил Григорий, давая понять, что он понял, и разговор окончен. У него не было стратегии и полного доверия к ней, а идти по окольным путям, не испробовав прямой, он не привык.
Ева, которая только что была эмоциональна и довольно принципиальна, со своей позицией и мнением, вновь превратилась в черствую особу. Вздернув подбородок, она поднялась, с гордым видом высвободила поднос из-под тарелки и кружки, и с ним удалилась механической, лишенной женской грации походкой. Такой была старшая жена Марата.
Поужинав, Гриша решил не оставлять посуду грязной до следующего визита одной из хозяюшек, поэтому, в чем был, налегке вытащился на улицу, чтобы вытряхнуть отходы. По мерзлой земле в носках далеко не убежишь, так что он остановился с тарелкой в паре метров от входа. Уже стемнело, но блики от огня, что Григорий развел в своей юрте, да блики из соседних жилищ, немного освещали дорожку. Из ближайшей юрты напротив высунулся мальчишка. По светлым волосам, торчащим из-под шапки, да по возрасту, Гриша признал в нем Борьку – одного из зевак, которым он рассказывал притчу.
- Привет, - улыбнулся Григорий.
Боря одичало выпучил глаза и молчал.
Гриша, не придав тому значения, спокойно стряхнул на землю мелкие остатки пищи (еще неделю назад он и с тарелок не ел, и следов от трапезы никогда не оставлял; а тут уже начал проявлять избирательность).
- А что это у вас, дядя? – любопытство пересилило, и мальчик подал голос.
Григорий взглянул туда, куда уставился Борька. Это из-под теплой кофты Гриши вырвался нательный крестик, который он не снимал с самого детства.
- Крест. Ты не знаешь, что это? – вот и новое откровение-потрясение.
- Нет. Расскажи.
Григорий увидел, что приближается огненное пятно. Это опричники совершали обход с факелом. Гриша заметил, что мальчик утратил зачатки смелости и практически скрылся из виду, но по какой-то причине еще желал добиться ответа.
- Завтра с друзьями найди меня. Расскажу, - пообещал Григорий, и малец с облегчением шмыгнул «домой», где его уже окликали взрослые.
Вплотную уж подошли двое опричников. У одного при себе – меч, у второго – автомат.
- Прохлаждаешься, сумасброд? – насмешливо спросил владелец огнестрельного оружия.
- Вдыхаю воздуха перед сном, - тактично отозвался Григорий.
- Тебе в юрте его мало, что ли? – сардонически обратился к Грише второй. – Давай-ка, быстро домой! Пошевеливайся, старый хрыч, - и отвесил ему пинок под зад.
Григорий, потирая пятую точку, не стал препираться, тем более что ноги и правда подмерзли. Он поспешил в тепло. Опричники, гогоча и громко обсуждая его, остолопа, пошли дальше. Такое обращение не стало для Гриши откровением, хотя он и надеялся, что опричники лучше, чем кажутся. Откровенно хамское поведение его задело. Все-таки Марат старался их «дрессировать», Тимур и Стас вели себя более-менее достойно, но Григорий предполагал, что как от всяких солдат, надо готовиться к худшему.
Гриша привычно постелил себе на полу. К нормам питания вот приучился, вспомнил этикет, а к кровати не мог адаптироваться. Укладываясь спать, Григорий в который раз печально подумал о судьбах отверженных, об отчаянной Ольге, чуть ли не принесшей себя в жертву, лишь бы вырваться из этого ряда. Все-таки он неправильно поступал, что откладывал разговор с Маратом, да и никаких иных действий не предпринимал. Если уж возвращаться к цивилизации, то и начинать прежде всего с того, чтобы уравнять в правах всех членов общины и уменьшить число случайных смертей от холода и голода. Опричники со своим главой жили на широкую ногу и не испытывали дефицита в питании. Гриша полагал, что необходимо откровенно и по существу попросить Марата о коррективах. Ведь при всей строгости правил, ограничений он вразумительный же человек, профессор истории.

Шестая глава. Вопросы веры.
 
Выходной разительно отличался от так называемых будней. Во-первых, никто Гришу не будил, но он и сам встал спозаранку. Во-вторых, был подан-таки завтрак. Причем накрытым за общим столом на площади, так что любой мог брать. Но, впрочем, никого из отверженных Григорий не встретил. Он полагал, гастрономически уже не удивится, однако его ждал приятный сюрприз в виде булочек. Свежеиспечённые булочки! Как уж жители общины исхитрились сохранить здоровую почву и грунт, взрастить овощи – одно дело, но раздобыть муку – вот, где загадка из загадок.   
А в целом, с утра, и народ поактивнее гулял и ходил в гости, и опричники не казались грозными и излишне величественными или, напротив, развязными. Они веселились, болтали, усевшись во дворах, с женами и подругами, а кто-то играл с детьми. Под общую расслабленность Гриша и набрал булочек за пазуху, надеясь угостить отверженных. Он не принимал оправдания воровству, даже в тяжелый период после Взрыва старался не нарушать давних своих принципов, чтобы не потерять себя. Но сейчас считал, что поступает, как никогда, правильно. Голодающих нужно кормить – и нет ничего зазорного чуть обделить тех, у кого еды в избытке. А уж с таким лакомством изгнанники встретят Григория «на ура».
Пользуясь тем, что люди слонялись по деревне свободно и по всей ее территории, он спокойно добрался до церкви и постучал, не решаясь, все же, войти. Петр открыл, и Гриша сразу просунул ему булочки в руки. Бывший священник принял их и скрылся ненадолго, после чего вернулся и вышел с Григорием на улицу. Они принялись неспешно прогуливаться, но строго вокруг церкви, словно существовал некий очерченный круг, за который отверженным выходить запрещалось. Отец Петр неустанно держал пальцы в замке перед собой.
- Павлов согласился попробовать, но обещать результата не может, - сообщил Петр. – И выйти отсюда – тоже. Поэтому детали придется тебе искать самому.
- Я найду, - рассеянно ответил Гриша. Его терзали совсем другие вопросы. Они были с ним все эти шесть лет, а зародились и того раньше, но лишь сейчас обрели необходимую речевую форму. Да и слушатель был самый, что ни на есть, подходящий. – Батюшка, а какое твое ощущение происходящего? Почему произошел Взрыв – я могу объяснить. Наказание, кара, грехов человеческих накопилось… Но после?
- А что после? – оживился Петр, но не из праздного любопытства. Ему было интересно мнение человека, и то, куда оно его приведет.
- Ну как, планета и не думает восстанавливаться. То есть, конечно, мы не знаем, что там с другими странами. Но… в общем… не было ли у тебя чувства, что Бог оставил нас? Теперь, когда твой статус священнослужителя ничего не значит?
- Для меня он не утратил своего значения, - мирно ответил Петр. – И в Боге я никогда не сомневался. Особенно сейчас. Как раз-таки в это время я Его очень даже ощущаю.
- Понятно, в тебе говорит священник. Петр, честно, как у всякого человека разве не было сомнений?
- Как у человека – были. На то мы и люди, слабые и безвольные существа, чтобы иногда допускать отсутствие всякой веры. Но с момента Взрыва я ни разу не усомнился, что Господь с нами.
- Мы все – звенья одного Большого плана?
- Вдумайся, Григорий, много ли среди умерших в первые дни было праведных людей? – вопрос Петра сбил его с толку.
- Сложно сказать, я не следил за статистикой, если она вообще возможна по таким категориям.
- А я уверен, что много. Они уже были достойны лучшего мира, выполнили свой долг и главную задачу перед Господом, поэтому получили высвобождение и спасение. А другим, как тебе, было суждено остаться на бренной земле и еще послужить, пройти испытание. Кто не справился и сдался – тоже погиб в первые месяцы-годы. Но кто выжил, преодолел все тяготы, тот и строит новый мир.
- То есть мы как бы избранные? Наряду с теми, кто вознесся на Небеса в первые дни катастрофы?
- Можно и так выразиться. У нынешних людей свои роли, свои функции. У всех, включая Марата. И тебя, конечно. 
- Меня?
- О, как только ты вошел в церковь, я сразу определил, что ты – особенный, - доверчиво вещал Петр. – Странник, случайно забредший в общину, где внешне все благополучно, но столько несуразностей изнутри…
Он так точно описал состояние, переживаемое Григорием, что у Гриши захватило дух. И лишь оставалось, что внимать каждому слову Петра, который вдруг открывался с новой стороны. Как раз с той, какой Гриша и ждал с самого начала.
- Было кое-что, что я списал на пережитый стресс или просто случай, - ответил откровенностью Григорий. От волнения он притормозил, с надеждой всматриваясь в добрые глаза Петра. – Взрыв… излечил меня. Я страдал от рака, мне предстояла операция. И в общем, после всего я обнаружил, что не болею, как прежде. Исчезли симптомы, любые намеки на аномалию. По прогнозам я должен был умереть лет восемь назад. Но жив и практически не подвержен никаким другим болячкам. Ни простуд, ни серьезных травм. Смертей я действительно повидал много и разных, но про меня Она, похоже, забыла, - печально улыбнулся Гриша.
Глаза батюшки просияли.
- Это и есть чудо божье. Он тебя бережет, и мне это очевидно. Даже странно, что ты спрашиваешь, я думал, ты человек просвещенный, - склонил голову набок Петр.
- Мне просто нужно было подтвердить или опровергнуть свои предположения. Независимое мнение.
- Я так и понял. Зайдешь познакомиться с остальными или не созрел еще?
- Не пришло пока время, батюшка, - Гриша откланялся, сердечно попрощавшись до следующей встречи. Разговор с Петром значительно облегчил его душу, и он точно знал, что придет и не раз.
В деревне, тем временем, подходило дело к обеду, и народ собирался за большим общем столом. На сей раз никто не собирался возвеличивать Григория и отдавать ему почести, поэтому и место ему выделили в дальнем краю, возле женщин. Монгола он предсказуемо не увидел, а напротив него сидела Ева, чуть подальше и Мария. Во главе стола Марат, по обе его стороны Тимур и Стас.
Обед протекал мирно и плавно, за беседой, тон которой задавал Аловеров, ни на секунду не выпуская контроля. Мужчины были всем довольны, женщины – тем более. Супругов Ольги и Юрия Гриша не отыскал. Даже если им и позволили бы трапезничать со всеми, то они и сами отказались бы. По той же причине отсутствовал Монгол. Григорий понимал: с каждым новым посещением им общих сборищ он пропитывался фальшью и пафосом, которые были чужды его натуре. С другой стороны, только тут Гриша свободно мог обратиться к Марату. При своих «солдатах» ему придется дать обещание о разговоре с Григорием, и нарушить слово он себе не позволит – такой вот был бесхитростный план. 
Однако Аловеров к середине обеда неожиданно закрутил другую тему:
- Хочу поднять вопрос о женской верности, - и красноречиво устремил взгляд на Марию. Может, и не на нее (с такого расстояния не проймешь), но Маша сама зарделась, что и выдало виновницу.
- Да, актуальная проблема! – охотно подвякнул ему Стас. Та самая причина, по которой возникла проблема.
- Маша, свет мой, слышал я, ты с кем-то из моих опричников верных встречаешься? За моей спиной?
Парни похабно заулыбались. Все, включая Стаса.
- Я… нет… как можно, - тихо пробормотала Мария, опустив глаза.
- Что ты лепечешь, милая? Машка, учти, выгоню тебя, жалеть не стану! Баб у нас хватает, и держу вас только, пока вы преданны своему слову. Ты – моя жена, Людка вон Тимурова жена. А у Пашки и Верки уговор, они условились не соблюдать верность, - обозначенный Павел – высокий рыжий богатырь кивнул с задиристой улыбкой; Верка – дородная баба, типично русская, деревенская, одобрительно засмеялась. - Так вот, родимая, я этого не одобряю и лишь за редким исключением допускаю.
- Не встречаюсь, - пропищала Маша, став совсем жалким, маленьким существом, неспособным за себя отвечать.
- Вчера видели тебя с кем-то у овощехранилища, - добил ее Марат.
Мария была близка к покаянной истерике. Абсолютно все опричники с издевательскими, насмешливыми минами, приправленными пошлыми намеками во взглядах и свисте, пялились на нее. Разве что пальцами не тыкали. А женщины брезгливо морщились, отодвинулись и без того выделяя ее, «выбрасывая» на амбразуру. 
- Не встречается она ни с кем, батя, - встрял Григорий, не вытерпев. Он не повышал голоса, и не думая перекричать отдельные звуки и возгласы мужчин. Но сказал уверенно, въедливо глядя Марату в глаза, и добился своего.
- Что? – переспросил Аловеров, чем заставил прихлебал замолчать.
- Верна тебе Мария. Вчера я столкнулся с ней у овощехранилища. Девушка просто гуляла, никого с ней не было.
- Какие же основания мне не подозревать тебя? – вскинул брови Марат, довольный своим удачным язвительным замечанием.
- Такие, что я, малость, староват для любовных интриг.
- Староват? 
- И слаб здоровьем. Для любви.
Гриша выставлял себя полным идиотом, но штука сработала. До Аловерова дошел смысл посыла, он гадко ухмыльнулся. После него традиционно выдали те же ухмылки опричники. Женщины на сей раз обошлись без бурных реакций. На Машу перестали коситься, да и вообще забыли. Григория с ехидцей подбил в бок сосед, заговорщицки уточняя, а правда ли? Гриша податливо кивал и угодливо подтверждал «слаб, с женщинами слаб». Это гарантированно станет темой номер один на ближайшую неделю, но Григория совсем не заботило, что о нем будут болтать. Он отвадил подозрения от той, которая не заслуживала громогласного порицания. Пусть принятые здесь мораль и устои вызывали у него спорные вопросы, но не Марии быть жертвой перетолков.   
До ужина Григорий не планировал иных бесед и встреч, а потому решил пойти домой, обдумать все.
Но у своей юрты услышал шепот, кто-то звал его. Он удивленно вытаращился на вход: а не ошибся ли жилищем? Но нет, по порядковому счету все совпадало, хотя внешне они ничем и не отличались. Гриша осторожно отодвинул полотно и в шоке увидел Машу. За ее спиной четко угадывалось, что юрта действительно его. Как она исхитрилась пробраться сюда незамеченной и опередила его самого, если Григорий сразу отправился домой, а обходных путей тут немного. Тем не менее, Мария заняла его юрту, а глаза ее лихорадочно блестели. Гриша шагнул внутрь.
- Я не поблагодарила вас… - прошептала она, опустив голову и теребя пальцы. Причем Маша не отступила назад, из-за чего была непозволительно близко к Григорию, который не мог протиснуться и как-то избавить обоих от неловкости положения.
- Я вмешался, так как счел ситуацию несправедливой, - постарался изложить отстраненным тоном он. Но Маша буквально уткнулась ему в грудь, и чувства брали верх. Не влюбленности или похоти, нет. Григорий никем иным, как дочерью, ее не представлял. Он по-прежнему выделял этот юный цветок среди других девиц общины, однако в сторону сочувствия и симпатии, желания согреть, но не обладать или жениться. Вместе с тем Гриша не считал, что Мария совсем непричастна.
- За то, что происходит, должны отвечать вы со Стасом, а не ты одна.
  - Ничего не происходит, - резко отпрянула Маша, распахнув глаза. – Между нами ничего нет!
- Как минимум, симпатия есть между вами, ребята. Но это другой вопрос. И прояснить его с Маратом должен был Стас.
- Он не виноват, - замотала головой Маша, прикрывая лицо ладонями. Плечи ее подрагивали, было ясно, она вот-вот расплачется. – Мы были парой, когда Марат предложил мне замужество. Я не посмела отказать, да и Стас согласился. Ему светила должность личного помощника, а прежние обязанности охотника отошли на второй план.
Гриша не желал, да и не ожидал получить признание, но разворачивающаяся драма его тронула.
- Обоюдно разошлись, а чувства не утихли, - проговорил Григорий, резюмируя.
- Да, - кивнула Маша, совсем сникнув.
Гриша подошел и сам обнял ее, поглаживая по спине, как доченьку-крошку, которой у него не было. Она расслабилась и не расплакалась, чего он опасался, хотя, может, просто было неслышно и незаметно. Сильная боль не проявляется ярко.
- Машуль, если раньше Стас и был искренен с тобой, то не сейчас, - отметил Гриша, вспоминая холодную маску парня.
- А что Стас? – насторожилась Мария, но не выбралась из объятий.
- Ты не злишься на него за молчание?
- Он не мог никак меня защитить, - замотала она головой, держась руками за плечи Григория и чуть задрав подбородок, чтобы видеть его глаза. Найти в них понимание и поддержку.
- Когда мужчина не признает прилюдно свою девушку, значит, он перестал ее любить, - с сожалением заметил Григорий, давая Маше возможность отойти. Она неверяще мотала головой. Сейчас он разбивал ей сердце, и даже не Стас. – Маша, он выбрал не тебя, а карьеру, Марата. Увы, милая, за обедом Стас ясно дал это понять. Ты чуть не лишилась теплого пристанища, а он не планировал и слова вставить.
Мария смотрела на него, не мигая, замороженная, пугающая своим молчанием, а потом порывисто подбежала и, сомкнув руки на его шее, дотянулась до его губ своими губами и подарила чувственный поцелуй. По телу Гриши словно промчались отголоски собственной молодости, ворвался вихрь пережитых впечатлений, захотелось новый свершений. Невероятный душевный подъем овладел им. Это вкупе настолько ошеломило Григория, что он не определился, ответить ему или нет, как опомнилась она сама.   
- Ой, простите, - столь же резко Маша попятилась от него в испуге и с чувством вины. – Жаль, что вы болеете.
Гриша про себя рассмеялся, но внешне не показал истинной реакции, сохраняя «легенду».
- Жаль, - притворно погрустил он, решив, что по поводу нее оно и к лучшему.
- М-м… можно я вечером зайду?
- Зачем? – вскинул брови Григорий, поймав себя вовсе не на «отеческой» заботе.
- Поговорить… - нерешительно протянула Мария.
- О, ну конечно, - преувеличенно бодрым тоном отозвался Гриша, сторонясь и давая пройти Маше, которая бросила на него подозрительный взгляд и исчезла за полотном. Простодушная и в то же время насквозь пропитанная идеями, диктуемыми Маратом, отчего зависимая, безвольная, страшившаяся и шаг в сторону сделать. Но нежная, трепетная, бесконечно милая – с другой стороны, что не позволяет быть к ней настроенным враждебно или всерьез осуждать. Нет, Маша была неоднозначным человеком, трогательным, который без помощи со стороны погибнет, увянет.
Григорий погрузился в чтение своего толстого фолианта, который был полностью изучен, но абсолютно не надоедал, а любимые моменты были выучены назубок. За книгой он не заметил, как приблизился ужин. Об этом Гриша узнал, услышав громкий шум, источник которого угадывался вполне явственно.
Неторопливо собравшись, он присоединился к ужину, вернувшись на то же место, что и за обедом. Однако докушать Григорий не успел. Тимур похлопал его по плечу, давая понять, что им нужно отойти в сторону. Гриша оставил тарелку и последовал за ним.
  Собственно говоря, и идти долго не пришлось. Площадка, имеющая границы, выложенные камнями полукругом, находилась всего в нескольких метрах от стола. Но попадала под освещение в меньшей степени. А из-за праздного настроения, объединяющего безмерно шумных опричников, никто и слова не расслышит, несмотря на близость площадки. Поэтому Григорий моментально определил, что разговор у него будет с Маратом, и состоится он перед глазами всех, но «не перед ушами».
И точно, Тимур оставил Григория у камней и пригласил Аловерова, чинно расположившегося спиной к столу и похлопывая по месту возле себя. Гриша присел, куда было указано, но нашел привычку даровать свою якобы благосклонность весьма смешной.
- Говорят, ты жаждал разговора со мной, - начал Марат, пристально смотря на него, прожигая чернотой своих глаз.
- Жаждал, - машинально подтвердил Григорий.
- И по какому поводу?
- Поводов несколько.
- Ты выскажешься, но прежде я попробую угадать. Итак, ты часто премило беседуешь то с одной моей женой, то с другой, уверяя, что слаб здоровьем. Ладно, допустим, шутка вышла забавная, я почти поверил. Но что ты сам-то делал у овощного склада? Второе: ты часто ходишь в церковь и всех расспрашиваешь о тех, кто в ней. И третье: проявляешь нездоровый интерес к ребятне. Первое для меня актуальнее, объяснись.
- Я слаб здоровьем, - напирал Гриша. Тот случай, когда ложь во благо, пусть он и действительно ненавидел лгунов, и боролся с собственным враньем. – А на склад ходил, хотел отчитаться о проделанной работе по поводу дымохода Юрию, да опоздал к нему. Клянусь, на ваших жен не претендую.
- Каюсь и сам, что надо было подобрать тебе бабенку, -  досадливо признался Марат. – Но раз уж все равно не нужно…  Болезнь не заразна?
- О нет, я уверен.
- Продолжай, - соблаговолил «покровитель».
- Поговорить хотел об отверженных. Их проживание несправедливо, - Марат покрутил пальцами, мол, дальше. – И в правилах о них ни слова. Кто определяет, что они – отвергнутые? Каковы причины и обоснования?
- Собрание определяет, - с нахальной усмешкой на губах, какой он себе еще не позволял, ответил Марат. – Правила дополняются, с этим тоже не торопись. До чего любопытный ты, Гриша, так упорно стремишься именно в ту группу, на дно, но никак не наверх. Давно таких не встречал, потому и терплю. Неплохой ты ведь работник, как отзывается Стас, а вопросы неправильные. Хотя и объяснимые. Тебя не было, когда община зарождалась. И те люди, между прочим, не были изгоями.
- Что же не так?
- А ты познакомься, раз так неймется. Глядишь, отвадит туда таскаться.         
- Поменяй ты им условия, Марат, бесчеловечно делить людей в общине на категории…
- А ты не учи, как мне управлять, - посуровел Аловеров. – Я их создал, а они паразитировали на моих ресурсах и всячески подводили нас. Никто не был сослан за просто так, беспричинно. И ты не ковыряй прошлое. Ну, узнай, кто из них кто, да угомонись. 
Это было прямым указом «Царя» - «не встревать». Тем самым, Григорий получил то, чего ждал – разговора тет-а-тет. Но последовали отказ и предупреждение. Хуже Гриша себя не почувствовал. Напротив, у него словно выросли крылья, амбиции, желание не просто «ковырнуть прошлое», а тщательно в нем порыскать. Точнее, в прошлом, плавно перетекшем в настоящее. Потому как Марат этого перехода явно не заметил, а между тем у всякого процесса есть свое начало. И неплохо бы понять, где та точка, с которой он начал делить людей по категориям и распоряжаться, кого наказать.
С таким настроением Григорий отправился проветрить голову и натолкнулся на группку уже знакомых ему пацанов, только с ними был еще один постарше, лет двенадцати. Выглядел он чище и аккуратнее, волосы подвязаны, а не свисают патлами, как у других ребят. Да и смотрел мальчик на всех, включая приближающегося Григория, свысока. Не робко, исподтишка, как малыш Глеб, и не с опаской и настороженно, как Андрей или Боря. В глазах этого незнакомого юнца читался вызов. Складывалось общее впечатление, будто сын барина вышел поучать детишек крестьян. А заодно и мужика Гришку. Григорий хотел уже пройти мимо означенной компании, когда Борька решительно выступил вперед и попросил:
- Дядь Гриш, расскажите о том, о чем обещали.
 Гриша в упор смотрел на мальчика, что, в свою очередь, внимательно изучал взглядом его. На устах парнишки мелькнула усмешка.
- Расскажу, - изрек Григорий. – Тебя как звать?
- Ефим, - представился мальчик, вздернув подбородок и вытянувшись по струнке.
- Дядя Гриша, Григорий, - назвался и он, почтенно склонив голову набок. Очевидно, Ефима воспитывал или обучал кто-то из опытных опричников. Его определенно готовили к «избранной» роли, где он приобретет как особые привилегии, так и идеальную дисциплину и выправку. Пока среди действующих опричников Гриша наблюдал таких меньшее количество. В основной массе грубые и нахальные, в отсутствие Марата неконтролируемые, неграмотные мужчины, в головах которых гуляет ветер. Однако Тимур, Стас и несколько им подобных сотоварищей отличались и в самом деле принадлежали к образцовым солдатам, готовым исполнять любые поручения и способные самостоятельно следить за своим поведением. Присутствие Серафимова «у руля» доказывало, что Марат стремился создать свою дружину из таких, как Стас. Логично, ведь те, кто поддакивает и угодливо ржет на общих сборищах, демонстрирует покорность и учтивость, а потом позволяют себе пинки и оскорбления в адрес невиновного, никогда не значились в списках надежных последователей. При всей своей заносчивости и склонности к несбыточным угрозам Стас не позволял себе лишнего и держался адекватно. И юный Ефим сильно напомнил его. 
С этими мыслями Григорий отвел пристальный взгляд от мальца, оставив отвлеченные рассуждения и вернувшись к насущному. К духовному.
- Крест – это спасение в царстве Божием, - многозначительно показал он наверх и одновременно показал свой крестик.
Трое младших ребят протянули «а-ах», разглядывая незнакомую им побрякушку. После чего Гриша спрятал крест назад, под одежду. Ефим предсказуемо изображал безразличие.
- А что это за царство? – уточнил Андрейка.
- Как же, Рай… Ах, дети, неужели вы и о Боге не слышали? – взгрустнулось Григорию.
- Нет… - ответил Андрей. Борис и Глеб помотали головами. Ефим сложил руки на груди, что Гриша счел за тот же ответ.
- Церковь, где сейчас содержатся якобы бесполезные вашей общине люди, прежде всегда была оплотом добра, домом Бога, местом для священных молебнов, обрядов. В ней собирались христиане – то есть те, кто верит в религию, заложенную Иисусом Христом в древние времена, - благоговейно вещал Григорий, совершенно не тревожась, что они стоят почти посреди улицы, на виду у многих жителей. - Был послан он на землю грешную во спасение людей, нес с собой добро и любовь, избавление от болезней, заветы, соблюдая которые после смерти попадет ваша душа в Рай. В Рае нет ни хлопот, ни забот, лишь полное упокоение.
- И голода нет? – робко спросил младший, Глеб.
- Нет, детка. Ни чувства голода, ни жажды, ни влияния погоды. Человеку там всегда хорошо.
- О-ох, - восхищенно выдохнули мальчики все, кроме скептика Ефима. Но и он слушал с неподдельным интересом.
- А игрушки? – решил уточнить Глебка.
- Если пожелаешь, вероятно, будут, - слегка озадачился Гриша, но нашел удобный ответ. – Так вот, ребята. О Христе говорили всюду, слава о нем росла. О делах его добрых, о речах праведных и молитвах, да о чудесах - исцелениях от смертельных болезней и прочем. Было у Христа двенадцать преданных учеников-апостолов, но нашелся среди них один нечестивый, что предал Учителя своего. Объявились у Иисуса и другие завистники, которые сочли, что он – лжец, и состоялся Суд над ним. Приговор ему был один – казнь. Состоялась она через распятие на кресте – отсюда и повелось, что крест стал главным символом нашей православной религии, символом спасения души за страдания, перенесенные человеком при жизни.
- Если же он был таким добрым, почему его казнили? – задался вопросом Ефим, впервые не выказывая равнодушия. Он поправил длинную челку, закрывающую его глаза, отбросив ее назад. Зрачки у него были редкого серого цвета, и взгляд – пытливый, не детский.
- Нашлись свидетели, утверждавшие, что Иисус – не пророк, как было предсказано, а обманщик. Кроме того, его подозревали в том, что он претендует на власть. Но они оболгали Христа. На самом деле, мальчики, не это главное. А то, что он принял смерть в искупление грехов остальных людей, принес себя в жертву. Иисус умер как человек, но затем воскрес как божество, уже искупившее грехи. Не властвовать Христос приходил, а сам послужил народу верой и правдой.
Глеб и Борис, как младшие, были очарованы рассказом Григория, хотя вряд ли и полностью его поняли. Андрей тоже был под впечатлением и задумался. Сомневался Ефим.
- И кем же он был в итоге? – спросил мальчишка.
- Сыном Божьим, рожденным от человеческой матери – Девы Марии. Спасителем. Основателем религии. А Бог – творец Земли и других планет, всего живого, в том числе людей, и неживого, является истиной, добром и красотой.
- И что, мы должны верить в это? – язвительно, провокационно обратился к Григорию Ефим. - Отец Марат ничего про Бога не говорил, а если это так уж важно, то точно бы сказал.
Трое других мальчиков тоже усомнились, требовательно посмотрев на Гришу.
- Не мне принуждать вас верить чему-либо. Бог, прежде всего, в сердцах ваших, - дотронулся он до груди Глеба, прижав ладонь и почувствовав сердцебиение. Мальчишка распахнул ясные глаза и охотно внимал. – И когда человек грешит, он уходит от него, отворачивается. Не навсегда, до покаяния. Единственное, к чему я призываю – не грешить. В ваших правилах довольно неплохо изложено то, чего не следует делать. Они разумны, взвешены. Но неистинны, неполны. Только не думайте, будто Марату неизвестно о Боге. Наш глава в Него не верит, - разочарование мелькнуло в глазах маленького Глеба. - Однако конечный выбор – верить или нет – всегда за отдельно взятым человеком.      
         - Никого важнее нет отца Марата, - убежденно проговорил Ефим, с пренебрежением и укором глядя на Григория. – Он создал общину, обеспечил всем необходимым. И многому полезному учит, рассказывает истории о России до Взрыва. А вы ходили где-то в лесах, потеряли остатки разума, вот и выдумали Бога.   
Боря и Андрей изумленно покосились на приятеля, но и на Гришу не глядели с благоговением.
- Пусть я лишился ума, но Бог есть, - мягко возразил Григорий. – Кто захочет послушать, тому я расскажу о чудесах Христа и других пророков, о сотворении земли, первых людях и прочем. А ты спроси у Марата, пусть он тебе объяснит, о чем я толкую.
- Спрошу. Обязательно, - прозвучало даже как угроза. Ефим немедленно удалился. Отточенной, ритмичной походкой. 
- Вы, правда, это… того, - порывисто выразился Андрей, также уходя.
Борька с испуганным лицом поскорее удрал. Лишь Глеб остался стоять и то, потому что Григорий так и застыл, держа руку на его груди. Мужчина убрал ее, извиняясь. Однако Глебка не торопился убегать.
- А отец Марат не может быть Богом? – с надеждой спросил малыш.
- Нет, дитя, он не Бог, - расстроил его Гриша.
- А где тогда Бог? – подумав, спросил мальчишка.
- На Небесах. Будь добрым и честным, и он тебя услышит, - предложил Григорий.
- С ним можно говорить? – удивился Глеб.
- Конечно, малыш. Он не ответит словами… Но поможет, будь покоен, - Гриша показал, как нужно сложить ладони и покреститься, чтобы молитва получилась. – Начинай с «Господи» и заканчивай «аминь».
Ребенок серьезно кивнул и тотчас повторил движения, произнес «господи», что-то прошептал и завершил «аминь». Он забыл, в какую сторону креститься, но Григорий подмог и в окончании погладил по голове, возликовав душой за маленького, верно, интуитивно определившегося с ориентирами.
- Продолжай, сынок, и ты не будешь много страдать. Молитва утешит тебя.
- Я знаю, вы добрый. А добрые плохому не учат, - закончил Глеб и с довольной улыбкой попрыгал прочь. Григорий ошалело смотрел ему вслед. Сколько мудрости в простой фразе ребенка! И куда только уходит такое верное понимание мира, доступное нам в детстве? 
Гриша вернулся в свое жилище, развел огонь, устроился на полу. Он представлял себе знакомство с отверженными и волновался, чувствуя, что не ограничится шапочным обзором, а получит нечто такое, что не позволит ему оставить их вновь. И желание защитить, вытащить их укрепиться в нем окончательно. По мнению Григория, при общих равных условиях не должно быть обделенных, и точно не Марату единолично решать, какие группы людей создавать и за что. 
Он чистил перья своих стрел (оружие всегда должно быть наготове и в полном порядке – главный его завет), когда к нему в юрту заглянула Мария. Она обещала зайти, да Гриша запамятовал. Тем не менее, он обрадовался, поднялся навстречу. Маша снова робела, прятала глаза, но уже улыбалась, хоть и украдкой. Сняв обувь, она прошла внутрь, присаживаясь ближе к теплу. Григорий сел обратно на пол, напротив нее.
- Ну что, девица-красавица, не обижают тебя? – заботливо спросил он.
- Нет, - тихо отозвалась Маша, теребя пальцами локоны, что в распущенном виде были длиной до самых ног. Кончики волос были совсем неровными, но это не портило общего впечатления. Мнение о Марии менялось у Гриши не раз, однако то, что он разглядел в ней настоящие чувства, неподдельные эмоции делало ей честь. Как ни крути, а Маша была обычной девицей, что в ее возрасте жили по велению сердца и никак не иначе. Зря Григорий пенял на безвольность. Вполне возможно, дело совершенно в другом. Естественность, наивность, порывистость чистого создания подкупала Гришу, и он был склонен все же жалеть ее, а не винить или осуждать. Лучше такая Машенька, чем холодная барышня Ева, о чьих мотивах можно только догадываться. Мария же пока вела себя вполне ожидаемо и объяснимо.
Сейчас, правда, Гриша не знал, чего она ждет от него. Настроенный философствовать он проговорил:
- Придя сюда, я искренне верил, что найду улучшенную версию былого общества, - Григорий был уверен, что, заговорив о прошлом, неведомом Марии, он привлечет ее внимание. И оказался прав. - Пройдя этапы паники и страха, которые толкают людей на безумие, мир потерял большую массу человечества. Однако затем наступает период сплочения, поскольку того требует восстановление, возобновление жизни. Сначала я подумал, что, несмотря на строгого лидера общины, мои надежды сбываются. Однако, увы, в итоге я не обнаружил, не открыл ничего нового. Ни хуже, ни лучше старого.
- К чему вы это? – встрепенулась Маша, не боясь смотреть ему в глаза.
- К тому, что подобные любовные треугольники, как у вас, к сожалению, весьма обыденное явление. По крайней мере, было таковым. И замуж выходили не по любви, а из необходимости, благодарности. И мужчины лгали, спасая себя, а не свою женщину. Если мужчина - трус, то никакое давление сверху не влияет. Серафимов, может, неплох в своих обязанностях, но твоей любви недостоин.
- Вы правы, - грустно покивала Маша. – Я думала о том же.
- Делаешь успехи, - не без удивления отметил Григорий. – Ничего, Маша, впереди долгая жизнь. Разберешься еще, где правда, а где ложь.
- А можно спросить… о прошлом? Я практически ничего не помню. Меня подобрали малышкой и привели в эти края. Община только зарождалась, я воспитывалась всеми жителями сразу. Но в памяти остались образы моих настоящих родителей, - тяжело вздохнула Мария и добавила шепотом: - Их судьбы так и остались для меня тайной. Не помню, как все происходило. А у вас были родные?
- Родители умерли от болезней в силу возраста задолго до Взрыва. Две сестры и брат – тоже не дожили. По разным причинам, в каждой из которых своя доля трагичной нелепости, с разной степенью физической боли.
- Ужас… - произнесла она машинально, но вряд ли представляла в полной мере, насколько тяжело лишиться всей семьи. - Нелегко вам пришлось без них потом, после катастрофы?
  - Скорее привычно, - грустно улыбнулся Гриша. – Их смерти я пережил. Конечно, непросто и с тяжелым сердцем отпускать родных, но впоследствии я был за них даже рад, что они не испытывают того кошмара, что свалился на меня и на весь мир. Я видел множество тех, кому пришлось не только из Ада после Взрыва выбираться, но и справляться с потерями близких. А это гораздо хуже, чем когда несколько лет ты и так один. Кто не мог пересилить душевные страдания, тот и умирал быстрее. Им и голодать долго не пришлось, они изнутри ломались.
- А сам Взрыв, что вы помните? – с содроганием спросила Маша, пребывая в шоке, но не теряя интереса.
- В момент Взрыва я был в съемной квартире чужого города и хорошо помню, как сотряслись стены и пол, попадала посуда. Очень походило на землетрясение, причем не самое сильное. Я включил радио, услышал про надвигающуюся беду в виде ядерных ракет… Диктор успел предупредить об ударе – вот, что меня удивило, но едва ли потрясло. Через пару минут все приборы вырубило, электричество больше не работало. А потом я увидел в окно, как небо заволакивает дымкой. Вспышка солнечного света – и все, затем лишь темнота, пучина из необъятной неизвестности, пугающей до смерти. Солнечного света и тепла было гораздо больше, нежели прежде.
- И что вы делали после?
- Да ничего, сидел в ужасе, обмозговывал, что произошло. На улицу было страшно выходить, но и оставаться взаперти, в пустой квартире – не меньше. Первые дни люди вели себя более-менее нормально. Конечно, прежний распорядок дня соблюдать было ни к чему. Но мы ходили в супермаркеты за продуктами, запасались одеждой. Само собой, возникали конфликты, ссоры, появились первые вандалы. Однако до кровавых разборок не доходило, как неделю спустя… Ты знаешь, выживших было гораздо больше, чем кажется. Многие погибли от голода и морозов в первую-две зимы. Они не желали покидать свои дома, но в бетонных коробках не спастись от зимних холодов, да и бессмысленно сидеть в четырех стенах, когда все магазины уже начисто лишены запасов еды, и она точно не придет к тебе сама. Так что я пустился блуждать в лесах, прихватив необходимое. Я встречал разных людей, видел множество страшных вещей, которые они творили ради утоления голода. Ни одно животное не обладает такой жестокостью.      
Но для меня катастрофа началась года за два до всемирного ядерного взрыва… В местах, откуда я родом, началась гражданская война. Свою профессию плотника пришлось забросить, а всерьез заняться увлечением – стрельбой. Вместо лука в отряде ополчения мне выдали автомат, и я стоял на защите своего народа от тех, кто почему-то позабыл о братстве всей нации и избрал нас врагами.
- Что означает война?
- Перестрелки, потери без причин, - объяснил Гриша ёмко. - Я сам был несколько раз ранен. Один из взрывов ядерного оружия был направлен на мою страну… К счастью, я устал от битвы и на момент глобальной катастрофы уже успел уехать на восток, подальше от эпицентра. Мои оставшиеся знакомые – нет… Поразительным образом я спасся, потому что некого было терять.
- Ох… - Маша помолчала какое-то время, свыкаясь с информацией. – Хорошо, что я практически не помню тех страшных картин, которые вы описываете, - она умолкла на некоторое время, задумавшись, после чего сосредоточенно проговорила: - Григорий, вы сказали, что ждали другого мира. А для вас самого что-то изменилось?
 – Я не верил в силу молитвы, а после катастрофы как прозрел. Так и мои родные не видели светлого в своих жизнях, ушли из нее, не получив главного откровения.
- Какого же?   
- Ценности самой жизни. Я вышел из материального, потребительского мира, Маша, где траты превосходили потребность в них, и точно также не понимал очевидных вещей. Война многое расставила по своим местам, но горе и помешательство не давали мне трезво мыслить и осознать этого. После же катастрофы времени на осмысление появилось предостаточно.
- Поэтому вы спите на полу?.. Из протеста?
- Нет, - усмехнулся Григорий, - лишь привык к твердой земле. Не дает расслабиться и заставляет быть начеку. Честно, кровать – то благо, от которого я бы добровольно не отказался. Но без нее удивительно легче.
Он не сказал, что переосмыслил свою жизнь и ценности в ней задолго до Взрыва и до пресловутой войны, а за оружие взялся потому, что был смертельно болен и посчитал, что большей пользы не принести. Однако болезнь разыгралась, и он уехал из родных пенатов в том числе из-за нее: дом его был разрушен, и справляться с собой, да с войной Григорию стало не по силам. А вот после Взрыва всякая смертельная для него в организме опасность бесследно испарилась вместе с симптомами. Обо всем этом Гриша умолчал.
- Ваш рассказ потряс меня. Спасибо за него, - сдержанно отреагировала Маша, но по глазам он четко видел, что действительно просветил ее.
- Не за что. Не бери в голову, все было давным-давно.
- Ну, не каждый день конец света свершается.
- Ты знаешь о конце света? – впору было недоумевать Григорию.
- Знаю. Блаженный Петр как-то всем рассказывал, - поделилась Мария. – Брешил, должно быть.
- И за якобы ложь был сослан в церковь? – разочаровано спросил Гриша.
- Он в ней и жил, - хмыкнула Маша. – Но остальным запретили к нему приходить, так что прокаженный болтун стал первым узником. Да, наверное, можно так сказать.
- А если я скажу, что все слова Петра – правда? – Григорий желал вступиться за батюшку и достучаться до Марии, которой не были свойственны все эти убеждения. Она произносила их устами Марата.
Маша сперва обомлела от реакции Гриши, после чего встала и улыбнулась, прикрыв рот ладонью.
- Скажу, хорошая шутка, Григорий, - отозвалась Мария, переиначив смысл сообщения. – Приятного вечера, - наспех натянула она сапоги и скрылась за полотном.
Гриша только глазами хлопал, приходя в чувство. Расположить к себе он Машу сумел, но выбить идеологическую глупость непросто.
Спалось в выходной день тяжело. Григорий слышал, как разгулялись опричники. Их нестройные мужские голоса не перепутать ни с чем. Горланили наперебой, трубили незнакомые Грише песни, матерились, ругались между собой – словом, ему живо вспомнились времена, когда спиртное имелось в свободном доступе в неограниченном количестве, а соседи по дому точно также мешали спать. Либо солдаты раздобыли алкоголь (или сварили свой), либо просто отрывались, как могли. То, что Марат отсутствовал, не вызывало сомнений. Если уж при нем они говорили и смеялись по команде и не громче него, то человек он нравов самих строгих и вряд ли будет развлекаться с ними заодно. И вот это обстоятельство делало из него опасного, упорного, последовательного тактика, чье мнение изменить едва ли возможно.

Седьмая глава. Сговор

С утра Гриша по привычке отправился в мастерскую, как по дороге его перехватил Стас и объяснил, что, пока снаряжения хватает, а поломок нет, ему предстоит поучить детей и неопытных охотников стрелять из лука. Выбора у Григория особого не было, так что он согласился, несмотря на то, что соскучился по плотническому делу и готов был заниматься им дольше.
Гришу привели на площадь, где кто-то уже установил нечто наподобие мишеней. Тренера поджидало трое опричников с луками и один малец – Ефим. Григорий на время урока с неохотой отдал свой лук ему, с частой периодичностью ревностно поглядывая на мальчугана. Он учил каждого правильно натягивать тетиву, становиться в позу, целиться в мишень. Ни одного выстрела производить с учениками Гриша не решился. Мишени в виде поленьев остались нетронутыми, а стрелы – целыми. Первичные навыки заняли дообеденное время, после чего Григорий рассказывал о том, как охотиться на ту или иную дичь, делился секретами. Опричники, правда, зевали и раскачивались на месте, явно бывавшие уже на охоте, а Ефим, на удивление, был внимателен. Вопреки опасениям Григория, что посетили его в первые секунды начала занятий, он не сорвал тренировку, слушал теорию и был осторожен с луком. Просто-таки проявил чудеса послушания и обучаемости.
Соответственно, и рабочая так называемая смена закончилась раньше обычного, что Гришу ничуть не расстроило и не насторожило. Напротив, у него было в запасе больше дневного времени, чтобы посетить церковь и вернуться в юрту засветло.
Григорий нагрянул к отверженным с запасами еды, чем немало удивил их. Мало того, что открыто заявился, так еще и с «запретным» плодом труда охотников. Гриша был куда жизнерадостнее и радушнее, чем в свой первый визит. С порога он принялся пожимать руки сидящим по кругу и спешно спрашивать имена, раздавая еду. Григорий по-доброму усмехнулся, услышав имена Феликс и Эраст. Причем последний, который единственный представился по полной форме - Эрастом Асхиловым, был тем самым человеком, что ползал у его ног и предупреждал об опасности. Сейчас Эраст с потрепанным шарфиком на шее выглядел вменяемо, хоть и неряшливее других. У Павлова Гриша задержался, отдал ему ручку, чему тот был несказанно рад и растроган. Теперь, поразив всех и обратив на себя внимание, он был готов переговорить подробнее. Вышел в центр, сердечно поприветствовал батюшку Петра, который, как и в прошлый раз, обходил помещение, но не садился со всеми, а находился поодаль.
- Высокое начальство нас не потревожит, можете быть покойны, - объявил Григорий и заметил, как расслабленно выдохнули отверженные, а некоторые осмелились на улыбки. – Меня зовут Гриша, и я хочу узнать вас получше за небольшое угощение. Конечно, я принес самые крохи, но обещаюсь в следующий раз урвать побольше.
- Что вы, пожалейте себя, - всполошился Петр и от волнения перешел на «вы».
- Если человек задумал доброе дело, не надо ему мешать! – воспротестовал Павлов, уминая лепешку и любуясь ручкой, словно прекрасной розой.   
- Ты, Гриша, сам волен решать, - настойчиво проговорил Петр, - но остерегись и не гневи того, кто Отцом назвался.
- Вот об этом я и пришел поговорить, - внял Григорий. – Позвольте разобраться. Эраст, скажи, за что ты здесь? Кем ты был?
Эраст недоуменно вытаращил свои маленькие глаза на Гришу и съежился, закрываясь пледом, намереваясь, видимо, в нем укрыться совсем. Григорий сменил тактику.
- Ладно, люди, просто расскажите, кто кем был до изгнания, до катастрофы. Я вот плотник и стрелок из лука. Ну, кто-нибудь начнет? – он добродушно обвел глазами зал. Все притихли и косились друг на друга.
- Зачем тебе знать-то? – тихо уточнил слабый голос.
Гриша даже не понял, кто его спрашивает. Ответил, не глядя ни на кого:
- Для себя. Чувствую я несправедливость по отношению к вам, но не пойму, по каким принципам Марат вас сюда определил. Мне кажется, вы ничуть не хуже, а то и лучше, и я намерен убедиться в этом.
- Зря ты затеял это, - вновь вмешался Петр, по-прежнему находясь у него за спиной. Он легонько коснулся плеча Гриши. – Ни к чему такие знакомства. Не приведут они тебя к лучшей участи.
- Не сбивай меня, отец, - даже слегка раздражился на него Григорий, полуобернувшись для замечания, - я хочу знать обо всех жителях общины и добьюсь этого. Павлов, вы – инженер, я помню, - продолжил Гриша, для значимости повышая тон. – И ваше изгнание до сих пор перед глазами. Жестокое и беспричинное.
Павлов понурил голову. Больше на него никто не смотрел, погруженный каждый в свое горе, свою историю.
- А вы, Эраст, возможно, артист? – предположил Григорий, исходя из имени и шарфика, которого больше ни у кого не наблюдалось.
- Я – поэт! – горделиво воскликнул Асхилов, взмахнул шарфиком и заново обернул его вокруг шеи. Приступ смелости, правда, быстро прошел, и вот Эраст уже снова опустил плечи, ссутулился и принялся озираться вокруг, боясь еще как-то выделиться ненароком.
На возглас поэта действительно среагировали его соседи, но моментально отвернулись, не желая отдавать ему ни секунды внимания.
- Артистом был я, - подал осипший голос назвавшегося ранее Феликса. То был лысый, щуплый мужчина средних лет в пальто, которое даже в сидячем положении было раза в два больше своего владельца. Одеяло его лежало на коленях. Лицо Феликса отдавало былой, киношной красотой, однако ни бледность, ни впалость щек и глаз, ни потрескавшиеся губы не давали повода называть его привлекательным. Где-то в воздухе витал хорошо поставленный бархатный голос, сражающий наповал дам: память подсунула Григорию сразу несколько примеров завораживающих актерских тембров. Нынешний артист Феликс утратил и его. Он был безлик, убог, болезненного вида, как и все остальные из отвергнутых. Может быть, когда-то Феликс блистал, и его носили на руках, он владел умами людей, а сейчас в жалкой сгорбившейся фигурке с трудом угадывался человек мужского пола. 
- Неизвестный никому артист, - вдруг ввязался в разговор поэт, показательно фыркнув и одновременно зябко кутаясь в одеяло. – Погорелого театра.
- Старая шутка, - вяло прошептал Феликс, элегантно сложив руки на коленях. – Бездарная.
- У меня хоть книжки выходили, - дерзнул ему ответить Эраст. – Да о чем я рассказываю, ты сам недавно читал.
- И с превеликим удовольствием сжег, - с мрачной усмешкой отозвался Феликс.
На том дискуссия неожиданно оборвалась. Гриша поглядывал на этих двоих, сидящих практически бок о бок, и удивлялся, как им хватает сил спорить. Но сам факт его воодушевил: значит, не омертвели, не загнали себя в страхе!
Радость Григория прошла почти сразу, так как больше никто не вызвался вымолвить ни слова. Он пробовал призывать их по именам – бесполезно. Тогда Петр шепотом начал пояснять:
- Супруги Юра и Лена, а также Егор и Дарья – фермеры, - показал он на две пары молодых, что сидели ближе к ним с Гришей, то есть в максимальном удалении от выхода. – Проще говоря, деревенские, выросли в этих краях. По мнению Марата, плохо старались в работе, не выказывали должного к нему уважения. Проще говоря, они научили других выращивать овощи, делать заготовки, а потом стали неугодны из-за конкуренции на потребление своих же плодов. И учитель Савельев, - то был заросший бородой мужчина, возле которого было больше всего книг, а одет он был в тулуп. Глядел исподлобья, озлоблено. – Пробовал учить молодежь и подрастающих детишек грамоте, счету, но попал в немилость одним из первых.
- А артист и поэт за что?
Они оба уставили на Гришу, но упорно молчали.
- За свои бессмысленные и пространные речи, - пояснил Петр. Он не усмехнулся, но в тоне отчетливо прозвучало нечто похожее. Видимо, данная формулировка и, по его мнению, была чересчур неадекватной.   
- Да уж, нарочно не придумаешь. А что там с обучением, неужели малыши совсем ничего не знают? Я общался с мальчишками, вроде бы не все так плохо, - обратился Гриша напрямую к Савельеву.
- Изначально оно все же было, - выждав с полминуты, начал отвечать за него Петр. Савельев смотрел исключительно в огонь, он и не пытался скрывать интерес, как артист и поэт. Учитель был холоден ко всему. – Я полагаю, женщины учат детей основам этикета и манерам, девочек отдельно - готовке, уборке, мужчины мальчиков – охоте и так далее. Пока прогуливаюсь, иногда вижу, что нечто наподобие занятий с ними проводится. Но читающих среди них не найдете.
На последней фразе Савельев странно встрепенулся всем телом, громко пофыркал и резко затих, будто он и начал перезаряжаться, да мощности не хватило. Петр сочувственно покачал головой.
Гриша почти не удивился положению вещей. Теперь ясно, что Марат убирал из лагеря толковых, сообразительных и умных людей – только и всего. За женщинами он особо не следил, точнее, не видел в них конкурентов и угрозу, поэтому Ольге удалось вернуться в общину, а Монгол, например, был слишком многофункционален, чтобы избавляться от него наспех, на первых порах. Ему не просто были нужны идеальные, дисциплинированные опричники, обученные на практике, а те, что не станут задавать много вопросов. Весьма удобно и вписывается в общую схему, если Григорий правильно уловил ее очертания. А правила тогда вообще потеряют смысл – новое поколение будет верить любому слову Покровителя…
- Вырисовывается не радужная картина, народ, - подытожил Гриша. – Вас изгнали, но почему бы вам не основать новую общину? Уйти в другое место, обустроиться. Каждый из вас умен и талантлив.
- Где же взять рабочую силу и строителя? – подключился один из четырех фермеров, Егор.
- Вам и инженер сгодится в качестве консультанта. А чем плоха сила в девять человек?
- Тем, что мы развалимся по частям, не выйдя за порог? – сыронизировал Юрий.
Григорий отметил, что расшевелил хотя бы часть из отверженных. Но, разумеется, и они не видели положительных моментов, утратили всякую надежду на изменения к лучшему. Он взялся поднимать острую тему, но иначе Гриша не будет чувствовать себя в порядке. Когда хорошие люди страдают в святом храме божьем, медленно умирают, то он не в состоянии каждый день видеть церковь и не попытаться разобраться, пусть выхода Григорий для них и сам пока не находил.
- Хорошо, не новую общину, а, скажем, уйти в другую, более дружелюбную.
- И много ты общин встречал по пути, странник? – осмелился спросить Павлов. – Нам и здесь неплохо сидится.
- Есть способ выяснить о других поселениях, - продолжал оптимистичную линию Григорий. – Помнишь, я говорил о радиоприёмнике? Ведь ты можешь его собрать?
- В теории – безусловно, - охотно подтвердил инженер. - Но даже если и так, что тогда? Ну обнаружится где-то поселение, нам-то что?
- Как что? Неужели не надоело быть изгоями? По-моему, стоит рискнуть, особенно, если будем знать, куда идти. Ведь никогда не поздно заняться своим благополучием.
Григорий активно жестикулировал и подначивал, но не видел в глазах отвергнутых ни искры надежды. Все они сомневались в нем и качали головами.
- Тебе-то какое дело до нас, плотник? Живи, пока живется, - посетовал Эраст.
- А нам все равно, где сгинуть, - поддержал его трагичную ноту Феликс. – Так хоть не в диком лесу.
- Тем более чем обещать, да сказки слагать, сперва сделай это, радио, а потом вещай, - возмущенным тоном пробормотал один из деревенских, Егор.   
- Я обещаю начать, - серьезно ответил Гриша, глядя на него. – А там посмотрим. Но первое, что я сделаю: буду подкармливать вас. Павлов, напиши список деталей, пожалуйста.
На сим он закончил. Инженер кивнул, взялся за ручку и вырвал из ближайшей книги листок, яростно засопел, принявшись строчить. Григорий видел, однако, что другие ничуть не оживились. Учитель Савельев дул себе на ладони, поэт Асхилов и артист Феликс неожиданно прислонились друг к другу спинами и взялись за чтение. Егор с женой закутались в один плед, тяжело вздыхая и не глядя по сторонам. Второй фермер, Юрий поглаживал супругу по волосам. И все, абсолютно все сохраняли тишину, будто только что им не втолковывали о радиоприёмнике, пище, побеге. Лишь Павлов начеркал требуемое и передал, но после и он поник, спрятавшись в одеяле с головой. Петр вызвался проводить Григория, чему тот был очень рад.
- Они тебе пока не доверяют, - заключил батюшка, выбираясь с ним на улицу.
- Я бы тоже себе не доверял. Чужак из леса.
- Да, но они в тебе нуждаются, - с благостной улыбкой добавил Петр. – Просто еще не осознают этого.
- Я не уверен, батюшка, - за стенами церкви Гриша дал себе слабину. – Они считают свое заточение нормальным, совершенно не переживают. Не знаю уж, что внушил им Марат, но его влияние очевидно.
- Не все происходит из-за Марата, - возразил Петр. – Порой люди сами себя загоняют в убыточное для себя положение. Ничего, Гриша, дай им шанс освоиться, обвыкнуть, почувствовать твои силу и твердость духа. 
- Порой я и сам сомневаюсь, что не слаб.
- Сомнение – это движение, сила – в слабости, - изрек батюшка. – Не бойся быть собой, Григорий. Твоя звезда выведет тебя на верный путь, ты уже на подступах к нему.
- Думаешь?
- Уверен.
Гриша спустился с крыльца. Петр перекрестил его, и Григорий со смешанными чувствами направился по дороге к юрте. Солнце клонилось к закату, и задерживаться более не стоило. Его не смущало, что батюшка, скорее всего, младше самого Григория, он доверял ему полностью. Советы и наставления Петра казались такой частью обыденности, о которой без надобности не задумываешься, а ведь, по сути, они приносили глубокое моральное успокоение Грише и были бесценным опытом. Хотя еще до прихода в общину он сказал бы, что не нуждается в чьей-либо поддержке и вообще человеческом участии. Гриша привык видеть в людях агрессоров и конкурирующих охотников, потому не ждал ничего хорошего. А тут вдруг встретил чистейшего человека, владеющего мудростью, простой и абсолютно необходимой. Присутствие и неизменные беседы с Петром вызывали у Григория положительные эмоции, эффект настоящей дружбы, заботы. И столь неожиданно было всякий раз возле него ощущать себя неопытным юнцом, которого поучает мудрец. Кроме того, только с ним Гриша мог свободно показывать свои слабости, говорить на любые темы и знать, что никуда за пределы эта информация не уйдет. Не из уст Петра. В реальности же «батюшка» был младше, Григорий – с полным багажом опыта на любой вкус, который уже просто не вмещался в коробку его жизни. Но в церкви они вдруг менялись местами, и все вставало с ног на голову. Однако именно эта метаморфоза вдохновляла Гришу и приносила умиротворение.
Он забыл о проблемах, планах и обещаниях, когда вернулся в юрту и растопил очаг. К концу дня не хотелось ни о чем думать. Гриша решил, что, очистив голову от мыслей, которые роем жужжали в мозгу и не давали сосредоточиться, он придет к следующему шагу. Листочек с записями, похожими на каракули, лежал перед ним на полу. Пробудился Григорий из легкого самогипноза с приходом Марии, принесшей ужин. Он буквально озарился, глядя на нее.
- Маша, милая, ты должна мне помочь. Сделай кое-что для меня, как я выручил тебя.
- Слушаю.
- Укради у Евы радиоприёмник, - сходу заявил Гриша.
- Вы серьезно? – озадачилась Мария.
- В полной мере.
- И реально думаете, что я способна на кражу? – округлила глаза Маша, вспыхнув. – Хорошего же вы обо мне мнения!
- Нет, я всего лишь прошу оказать услугу, - выдохнул Григорий. – Я вовсе не считаю тебя воровкой и не призываю ею быть, но у тебя есть доступ к хате Евы, а у меня нет. Только один раз.
- Она сильно удивится, если я начну шастать по ее юрте, - едко подметила Маша. – Нет, не стану в таком участвовать, - твердо высказалась она. - Конечно, за мной долг, но, пожалуйста, что-нибудь иное. Стирка, уборка – что угодно.
- А ты подбери время, чтобы пройти незаметно, - подбивал ее Гриша. – Пойми, Машуль, ты не вызовешь столько внимания, сколько я. А мне очень нужен приёмник. Он все равно сломан, Еве ни к чему.
- Так попросите у нее.
- Не могу.
- Что за тайны? – насупилась девушка.
- Обещаю поделиться, если все сработает.
- Ох, не знаю… - она попятилась на выход.
- Обещай подумать, - старательно упрашивал Григорий, коснувшись ее ладони. – И не выдавать меня.
- Хорошо, - после паузы отозвалась Маша и скрылась в ночной тишине.
Григорий четко осознал, насколько община несовершенна. То, что преподносилось как образец порядка, таковым не являлось. Сплошное притворство, лицемерие. Опричников – в том, что они оплот защиты, безопасности и дисциплины. Да, они слушались Марата и исполняли все, что он скажет, даже гордец Стас или своенравный Тимур. Но за дисциплиной обычно стоит культура поведения, общения, чего в рядах опричников не наблюдалось. Женщины же вместо обещанного беспрекословного послушания и преданности искали лучшей доли: Маша не забыла первую любовь и искала счастья вне семьи, Ева – строила свое закулисье в обход мужу. Оля доказывала, что не согласна с участью угнетенной и проявила характер. Казалось бы, ничего в том нового и удивительного, но Марат упорно твердил об идеалах. Он создал культ вокруг себя, и за любые провинности ссылал недостойных в церковь, лишая элементарных прав. Нормально ли это?
Аловеров стремился к полному подчинению и подавлению свободы воли и мысли. Он – тиран и деспот. Поэтому все эти притворства его приближенных – тревожный, свидетельствующий о разладе внутри, в самом корне общины, и вместе с тем обнадеживающий признак, знак скрытого протеста. Благополучие, как и говорил Петр, оно лишь внешне непоколебимо. Надежды на то, что от изгоев можно добиться большего, окрепли.

Восьмая глава. Первые приготовления.

Следующие три дня Гриша машинально проводил уроки по стрельбе, не заморачиваясь даже за свой лук в руках Ефима. Стоило отпустить волнение за тренировки, как они стали удаваться блестяще, без лишней суеты тренера и с четко поставленными задачами для учеников. Молодые опричники уходили довольными, подросток Ефим – отважился на комплименты учителю. Григорий, правда, был не в состоянии оценить. Все мысли его были поглощены тем, справится ли Маша, выполнил ли просьбу. Он украдкой таскал еду отверженным дважды: в обед и утром из того, что припас вечером. Ужин им и без того полагался. Тем самым, обеспечивал изгнанникам трехразовое питание. Все чаще при случайных встречах на Григория подозрительно смотрел Марат, но Гриша не хотел искать в этом причину или повод. Он беспокоился только за одно: сумеет ли выполнить главное обещание, данное отвергнутым.
Григорий навещал их и ненадолго задерживался, рассказывал байки о своих странничествах, да былые истории, связанные с выживанием в лесу. Люди постепенно начинали слушать его, внимать, а то и ждать с нетерпением следующего прихода.
Вместе с тем, чем сильнее он сближался с изгнанниками, тем острее ощущал отчужденность от общины, косые взгляды. Гриша не слышал перетолков о себе, прямых осуждений, но то, что отношение к нему переменилось, было очевидно. Первое, что бросилось в глаза – перестала заходить Мария. Ее заменила другая девушка, которая на все вопросы лишь хихикала или моргала – любые попытки заговорить Григорий и забросил. Мальчишки избегали его. И, наконец, если он и пересекался с Монголом, то тот упорно отводил взгляд, нарочито игнорируя Гришу. Тогда как Григорий полагал, что именно с ним, как с напарником, у них сложились приятельские отношения. Однако от Гриши стали шарахаться, как от прокаженного. И так складывалось, что пообщаться в общине больше было не с кем.   
 В то же время каждый из изгнанников открывался и преподносил себя с неожиданной стороны. Так, фермеры оказались знатоками классики литературы. Юра с женой Леной зачитывались зарубежными авторами, Егор с Дарьей – русскими. Это было занятно выяснить, учитывая, что у него сложился стереотип о деревенских жителях как о невеждах, поддерживаемый в сознании Григория до сих пор. Приятно удивил и учитель Савельев, игнорировавший Гришу дольше всех, но однажды тихо признавшийся, что его главный страх в том, что последние грамотные персоны умрут здесь, в крохотной церквушке. А такие как Марат добьют оставшихся мало-мальски хороших, способных людей.
 - Даже здесь некоторые восхищаются им как лидером, - признался тогда учитель заговорщицким тоном, злобно зыркая по сторонам. – Они не чуют, что веет от него кровью. Не добра он хочет, а только власти, контроля над слабыми, немощными, внушаемыми. Создает себе армию с идеальным послушанием. Крови жаждет отец их названный, и ничего больше.
Григорий хотел еще разговорить Савельева, элементарно узнать, какой предмет он преподавал, но больше не вытянул практически ни слова, не то, что столь длинных предложений.
Эраст Асхилов поразил Гришу своими стихами и чужими. От каждого известного поэта он точно знал по одному произведению, что не могло не вызывать уважения. Декларирование Эрастом поэзии и вовсе уносило в умиротворяющий, блаженный транс. Артист Феликс порадовал цитатами известных фильмов и некоторых пьес. А Павлов поделился личным: после Взрыва он потерял жену и дочь. Отец Петр продолжал поддерживать и давал советы, на личные же темы, тем более о прошлом говорить отказывался. 
Все отверженные были душевными, чуткими людьми, загнанными собственными страхами в ловушку. Каждый из них подарил частичку себя, и Гриша привязывался к ним, как к родным. Подвести уже не мог себе позволить. Хотя и Машу с приёмником не торопил.
Как можно было отправить их в изгнанники? Разве возможно представить мир без этих видных представителей интеллигенции? Без накопленной веками культуры, искусства? Огромный пласт наследия грозил кануть в лету, как предрекал Савельев. Конечно, вряд ли не останется совсем уж грамотных (сам Марат-то профессор), но, если не учить новое поколение, то вырождение неизбежно.    
И вот, наконец, через трое суток Мария под покровом ночи принесла старый приёмник. Жутко волнуясь, лепеча, что теперь немедленно будет изгнана, она передала его и Грише и умчалась. Григорий успел заверить, что, если вскроется кража, всю вину возьмет на себя, но вряд ли это успокоило девушку.
Сам он, однако, не пережил бы ночь в обнимку с заветным прибором, поэтому немедленно выбрался в потемках до церкви. Подобный опыт блуждания у Григория уже имелся, так что заблудиться он не боялся. Добрался до церкви без помех и с трепетом пробрался внутрь.
Отверженные дремали чутким сном, у главного очага дежурил всеведущий Петр. Он и разбудил подопечных, сообщим благую весть. Люди зашевелились, наспех пробуждаясь, и никто уже не сетовал, не ворчал и не проклинал Григория за то, что тревожит их спасительную дремоту. Каждый из них осознавал важность момента, в их глазах он впервые увидел теплящуюся надежду. Все с нетерпением ждали вердикта Павлова, который с упоением взялся осматривать старый приёмник.
- Ну что ж, кое-что я отсюда возьму, - резюмировал Павлов. – Но ты помнишь о списке?
- Да, конечно. Постараюсь достать, чего не хватает, - с готовностью отозвался Гриша.
- Самое трудное – это добиться того, чтобы радио ловило сигнал. Ну, допустим, и устройство для слабеньких импульсов электричества я создам. Я прописал тебе необходимые элементы для него. Но не факт, что мы поймаем чью-либо волну.
- Слушай, я, конечно, действительно почти не видел, чтобы сохранились радиовышки в рабочем состоянии, трансформаторы и так далее. Но, если все получится, я тебе их найду, - Павлов медленно кивнул. В глазах других Гриша не увидел былого оптимизма. - Люди, даже если с радио ничего не выйдет, я сам найду вам пригодное место для жилья, новые общины, - он предрек последующие за этим укоризненные вопросы и восклицания, а потому предупреждающе показал стоп-жест и продолжил: – Вы мне дороги, и я не брошу вас. Несколько лет я скитался без устали и думать не думал, что когда-нибудь снова встречу умных, талантливых людей, которые станут мне почти семьей. Поэт, артист, учитель, инженер, любящие книги фермеры, - отметил Гриша каждого, -  вы – свет для меня. Если и представлять светлое будущее, то с вами, просвещенными умами нации. А зажегши свечу, не ставят её под сосудом, а на подсвечнике, и светит всем в доме. Да озарится и наш путь, и пройдем мы его вместе. 
Речь, как Григорий считал, была вдохновляющей на подвиги. Он не нарочно внес в нее пафоса, так получилось. Гриша был искренен, откровенен и распахнул душу, полностью доверившись своим новым друзьям. Но «друзья» не готовы были поддержать его с пылу, с жару. 
- Да, но тогда придется идти за тобой через лес… - неуверенно пробормотал Эраст, как самый говорливый. – Извини, Гриша, но мы это уже обсуждали.
- Страшен не сам лес, сколько уход от комфорта, привычек, которые вам тут создали, - решительно продолжал Григорий, не раз обдумывающий эту тему ранее. – Но проблема в том, что лес – едва ли не цивилизованнее общины, чем кажется на первый взгляд. В нем есть своя организованность, свой порядок и законы, действующие на определенной территории. При этом они не туманны и размыты, а ясны и четки: кто сильнее, проворнее, тот и выжил. Честный путь, по которому все равны. Нет никаких уловок и подводных камней, подобно тем, что продвигает Марат. Нет деления на избранных и изгоев. Есть ты, твоя стая и природа. Так что, друзья, бояться леса не стоит. Он не хуже вашего заточения в холодных стенах, где ужин строго по расписанию и в минимальном количестве. На природе вы сами себе хозяева.
- То-то и оно… - несколько уныло пролепетал Эраст. – Мы не сильнее хищников.
- Мы – люди, и нам дан разум, чтобы избегать ненужных столкновений, - Гриша пожалел, что среди изгнанников нет ни одного биолога для доходчивости формулировок. – Сильнее не тот, кто больше в размерах, а тот, кто с умом использует свои слабости, обращая их в преимущества. Вы утратите контроль свыше, но взамен получите свободу, возможность действовать согласно своей совести и разуму. Сохранить достоинство.
Поэт и артист задумались. Последние фразы произвели больше впечатления, но добавили скепсиса в глазах фермера Егора.
- Зачем мне достоинство, если не будет еды? Я же не смогу ничего посадить.
- В лесу полно пищи. Ягоды, травы, корешки, мелкие животные, птицы и насекомые, - устало перечислял Григорий. – Тебе странно этого не знать. Но если ты предпочитаешь легкое решение, то уже, считай, мертв. Душа твоя с этим образом жизни не согласна. 
- Что мне душа? Тело будет страдать.
Терпение Григория иссякало, внятные доводы – тоже, и он посмотрел на Петра, который, как и всегда, находился в отдалении. Он вышел вперед, поравнявшись с Гришей, и произнес:
- Брат мой, тело и дано нам, чтобы выдерживать испытания материального мира. Но без согласия с душой ты не познаешь истинного вкуса жизни. Получается, что прожил ты зря.
- Когда мы уйдем подальше, ты станешь новым Маратом? – ехидно спросил Егор, испытующе глядя на Григория.
- Если потребуется лидер, мы выберем его вместе, - разрешил назревающую конфликтную ситуацию Гриша. – Двигаясь организованной, сплоченной группой, мы многого достигнем, нежели поодиночке. Но, повторюсь, вы можете и тут меня подождать, пока я найду новое место.
- В самом-то деле, риск того стоит! – завелся Эраст, неожиданно проникшись. – Народ, все в наших руках!
- Все в наших руках! – подхватил его Феликс.
Они оба вскочили на ноги, размахивая одеялами и хлопая в ладоши. Так, оттаяли и женщины, а за ними молчаливый Юра и упертый Егор, затем Павлов и присоединился Савельев. Учитель не был радостен, но выдал робкую улыбку и то, что вообще поднялся на ноги можно было считать победой. Григорий же ликовал с широкой улыбкой на устах. Он достучался. Он сумел пробудить их.
Собираясь домой, Гриша традиционно выходил на улицу с Петром.
- Ты провел отличную беседу. Теперь они точно отыщут Истину.
- Ох, дай Бог. Спасибо, батюшка, за поддержку, - тепло прощался с ним Григорий, похлопав Петра по плечу. – Надеюсь, и ты приоткроешь частицу себя, как человека. Ибо как священник, пусть и бывший, ты прекрасен.
- Лишнее знание о человеке убить может, - пространно выразился Петр, уходя.
Гриша не решился осведомляться, о чем речь. На сегодня откровений было достаточно.
Он возвращался домой, и в полутьме наткнулся на мальчонку. По силуэту Гриша определил, что это не младшие.
- Учитель?
По голосу он тут же признал Ефима. Не самая приятная встреча.
- Тебе помочь, Ефим? Ты не заблудился?
- Я эм… да.
Он отошел и попал под освещенное костром место. Подросток явно был напуган. Григорий сжалился.
- Давай, отведу тебя домой. Где твоя юрта?
- Я живу в избе, - отозвался Ефим и шмыгнул носом. Гриша присмотрелся к нему: глаза блестели - похоже, мальчишка плакал.
- Зайдешь ко мне? Немного посидишь, погреешься.
- Спасибо, - промямлил Ефим.
Григорий повел подростка к себе.
Он разжег очаг, накинул мальчику на плечи одеяло. От самоуверенности Ефима не осталось и следа. Он скромно устроился на стуле и казался таким маленьким, худеньким, совсем не задавакой, как обычно. Розовощекий (одна щека алее другой), с влажными глазами, дрожащими губами Ефим был трогательным, совсем еще ребенком. А не идеальным солдатом, которого из него лепил Марат.
- У вас тут уютно, тепло, хоть и совсем не просторно, - пролепетал Ефим, немного расслабившись и приходя в себя.
- Фима, ты единственный из детей проходишь у меня занятия. Насколько я знаю, молодые опричники тренируются, обучаются охоте, стрельбе и другому, необходимому им в охране и обеспечении безопасности лагеря. Но среди этих юношей нет никого младше четырнадцати или шестнадцати, как я мог определить внешне.
- Меня готовят отдельно, - бросил Ефим, мгновенно напрягшись.
- Однако живешь ты в избе, а не в юрте. С кем ты живешь, с мамой?
Мальчик неопределенно кивнул. Гриша подумал, что неплохо бы угостить продрогшего подростка. Он потянулся за сумкой, что лежала на столе, в ней Григорий хранил запасы еды для изгнанников на завтра. Сумка находилась сразу за плечом Ефима, поэтому Гриша просто склонился над ним и подцепил пальцами свою вещь. Однако взгляд его мимолетно брошенный приметил синяки на шее мальчонки. Понемногу ситуация, по которой четко соблюдающий правила Ефим один бродил в ночи, встревоженный и потерянный, прояснялась.
- Что это? – прямо спросил Григорий, легонько дотрагиваясь до шеи мальчика.
- Ничего, - обронил Ефим, поднимая ворот куртки и закрываясь от него. Он подтянул к себе колени, едва умещаясь на стуле, и опустил глаза.
- Тебе Стас не родственник случайно?
Григорий рассчитывал докопаться до истины. Если в лагере еще и детей бьют, то это уже совсем ни в какие рамки. Он и не предполагал, что Станислав – отец мальчика, все-таки Серафимову не более девятнадцати, но имеющиеся у него зацепки проверял.
- Он мой брат. Живет отдельно.
- А отец?
- У нас у всех один отец – Марат. 
- Не может у десятка детей быть один отец… - призадумался Григорий. Теоретически-то, конечно, может… Но остальные мужчины, что, бездетные? Гриша, однако, видел, как опричники играли с малышами пяти-шести лет. Не чужих же они нянчили.
- Воспитывает нас Марат. Слушайте, я погрелся и пойду, - занервничал Ефим, опуская ноги на пол. – Спасибо за все.
Гриша преградил ему путь.
- За что тебе поставили синяки? – стал напирать он.
- Ни за что. Пропустите, - не глядя на него, проговорил Ефим, пытаясь пройти.
- Не отвечай мне, кто, скажи, за что, - потребовал Григорий. – Это случилось впервые? Или бывало раньше? А других детей бьют?
- Оставьте меня в покое! – вскрикнул подросток, уставший метаться и не в состоянии протиснуться мимо Гриши. Он поднял на учителя глаза, наполнившиеся слезами.
Григорий смягчил давление:
- Я хочу во всем разобраться. Пожалуйста, помоги мне, а я помогу тебе.
- Вы ничего не сделаете, - пробормотал Ефим. – Дайте уйти, меня ждут дома.
- Фима, это неправильно то, какие меры воспитания избирает Марат или кто-то под его ведомом, - пояснил Гриша. – А я знаю, как ты предан ему. Просто хочу, чтобы ты уловил истину. Не становился слепым последователем, а имел свое мнение.
- Я получил свое в назидание, - заговорил, наконец, Ефим. Едко, крайне эмоционально, на грани истерики. – За вопросы, которые появились после ваших, между прочим, рассказов! – теперь он не плакал, а вполне всерьез обвинял. - В группу к вам я тоже сам напросился, о чем жалею! И нет, никто нас просто так не бьет. Вы нарочно настраиваете меня против Отца, теперь я понял.
- Ефим, я вовсе не…
- Я все понял! – повторил подросток тверже. – Не хочу больше вас видеть, - он оттолкнул Григория, вложив всю силу, и вырвался на улицу. 
Гриша тяжело вздохнул: раунд проигран. Мальчика было жаль, бесконечно жаль всех детей, оказавшихся в руках Марата. Но что мог противопоставить Григорий? Все, что мог, он уже сделал. Для изгнанников организует больше – они изолированы, подавлены, управляемы, и их легче вывести из лагеря, нежели таких ребят, как Ефим. И это пока единственное, что Гриша мог предложить этим несчастным людям…
День прошел тяжело и суетно. Он улегся спать.
Григорий поймал себя на мысли, что невообразимым образом перенесся в тренажерный зал. Он бессмысленно смотрит на гантели перед собой, блуждает взглядом по тренажерам, с которыми не умеет обращаться. Помещение пусто на первый взгляд. Гриша ловит себя в зеркале и пугается: до чего он ужасно выглядит после своих скитаний. И морщин стало больше, и седины, и кожа совсем погрубела. Дотрагивается до щек подушечками пальцев, которые почти потеряли былую чувствительность и не ощущают мелких деталей своей кожи на лице. Широкий, крупный нос кажется меньше, а глаза, наоборот, больше. Дико взирают из бороды, как два ночных светила.
- На сову похож, - возникает вдруг голос. Знакомый, но далекий голос.
Григорий не видит человека через отражение и оборачивается, в шоке сталкиваясь с собственным братом, умершим больше десяти лет назад.
- Даня?
Парень кивает. Мускулистый, чуть за двадцать, он улыбчив и доверчив. В спортивных шортах и майке словно всего лишь заглянул подкачать мышцы. Вот только Гриша никогда с ним сюда не приходил. И призрак Богдана едва ли потренироваться явился.
- Сдаешь ты, Гриня, - сетует он, присаживаясь на один из силовых тренажеров. – Меня и сестер сильнее поучал, неистово. А тут на другого человека перекладываешь.
- Богдан, как ты? – взволнованно спрашивает Григорий, не слыша слов брата. Он остается стоять спиной к зеркалу.
- Ты с темы не уходи, - вдруг сменяет на серьезный лад Богдан, мгновенно заставляя Гришу внутренне собраться. Другой стороной Богдана всегда было умение мотивировать и проявлять строгость тогда, когда это требовалось. Если Гриша любил «поучать», «читать морали», то старший брат говорил исключительно по делу и потому бил метко, в самую суть. Именно Богдан с детства был примером дисциплины для Григория и их сестер и непререкаемым авторитетом, порой превосходя родительский.
- Сложный вопрос, Даня. Я был не уверен, но теперь готов руководить и исполнять то, что задумал.
- Тебя ждут перемены, Гришка. Ты должен быть готов и не отступать от намеченного.
- О чем ты? – напрягается Григорий.
- Помнишь, как врачи запретили мне заниматься спортом? Как я это воспринял? – меняет он резко тему.
- Конечно, помню, - каменеет внутри Григорий. – Ты не хотел сдаваться и продолжил тренировки. Ты готовился к Олимпиаде, где претендовал на победу.
- И что было дальше?
Грише нелегко говорить. Но слова даются проще, чем он думает:
- После предварительной попытки у тебя было лучшее время, но потом в раздевалке тебе стало плохо. Сильно рискуя, ты принял лекарство, после которого сумел выиграть золотую медаль. А через два месяца умер от остановки сердца.
- Я боролся за дело, которое было моей жизнью.
- Но ты умер молодым, так и не пожив, - решительно возражает Григорий.
- Я добился всего, чего хотел. Гриша, у тебя есть цель. И ты должен сделать все, что от тебя зависит. Следуй моему примеру.
- Даня, я не понимаю… - он обрывает фразу, так как призрак рассеивается.
Гриша исступлённо моргает, а зал начинает исчезать вслед за братом.
И вот, он уже сидит в засаде с автоматом в руках. Перемазанный, в холодном поту, тяжело дышит: Григорий только что убегал, уклоняясь от пуль и не производя ни выстрела, хотя обойма полная. Гриша кусает губы в отчаянии, лишь бы не разреветься, как мальчишке. Но галдящий шум непрекращающейся пальбы, раздирающие крики невинных, случайных жертв – он не может, не хочет в такому привыкать и не в силах выносить. Он не приучился убивать, так как не считает противников врагами. Едва ли нормальный человек способен на это. Война оказалась гораздо страшнее и сложнее, чем Григорий думал. Он шел туда, полагая, что справится, ему будет все равно, поскольку нечего терять, и смертельная болезнь скоро сразит его. Но быть под шквалом огня и слышать раскат выстрелов стало тяжелым моральным испытанием, и Гриша очень быстро понял, что воевать – не его дело. И умирать Григорий совсем не спешит. Не от чьих-либо рук.
Гриша высовывается на полсекунды, чтобы оценить расстановку сил противника. И тут у ближайшего укрытия замечает не абы кого, а свою сестру! Вторую по старшинству после Богдана. С опухшим лицом, грязной одежде Регина распевала алкоголь из горла бутылки. Вот так, посреди боевых действий, в обстреливаемом насквозь квартале, она занималась привычным делом.
- Рена! – заорал Григорий, забыв о себе, о пулях, свистящих над головой и бросаясь к ней. – Ты чего здесь?!
- А, Гринька. Да вот, на тебя пришла посмотреть. Все воюешь? – усмехнулась она полупьяно. – Вижу, что да, - оценила обстановку Регина. – Бросай ты все к черту, братишка.
- Регина, что происходит? – он попытался дотронуться до нее. Регина отшатнулась, выпучив глаза.
- Не трогай меня, коли к нам не хочешь!
- Как ты можешь такое говорить… - оторопел Гриша.
- А ты про меня чего только не говорил, братец.
- О, вот вы где, - неожиданно, со стороны, откуда шел обстрел, элегантно прибежала вторая сестра, самая младшая в семье, Маруся. В вечно короткой юбке и с вызывающим макияжем она страдала другим грехом – блудом.
- Маруська? – ее появление болезненнее всего. Гриша еще помнит, как водился с ней маленькой, помогал пеленать, кормить – по сути, растил на своих руках.
- Развлекаешься? Не соскучился по сестрам? – насмешливо спрашивает Маруся, дразнясь.
- Соскучился, - признается Гриша. – Безумно. Но подожду нашей встречи, если вы не против.
- Ты всегда был занудой, - дуэтом тянут девицы, вытягивая губы трубочкой.
Вдруг из-за спин выходит еще одна неожиданная фигура – мама. В белых одеждах, с умиротворенным выражением лица и легкой улыбкой. Григорий впадает в окончательный ступор, а она берет из его рук автомат. Он полагает, это знак того, что стрелять тут не в кого. И действительно, с ее появлением умолкает канонада звуков. Вокруг становится тихо, спокойно. Гриша расслабленно опускает плечи. Рядом с мамой ему хорошо. Мать, однако, внезапно наводит оружие на дочерей и убивает с одного выстрела на каждую. Он оторопело открывает рот, в ужасе глядя на нее.
- Ты всегда выводил людей к свету, Гриша, - буднично произносит она, не давая Григорию опомниться. - Не подведи их и на сей раз.
Ошарашенный, он моргает и прикрывает лицо ладонями, страшась запомнить мертвые тела убитых. После чего и мама, и сестры испаряются, оставляя после себя облако дыма и развеивая запах пороха.
Григорий распахнул глаза. Близился рассвет.

Девятая глава. Живые за мёртвых.

Отец Петр скончался.
Случилось это неожиданно, под вечер. Так что когда Григорий, взволнованный утренним кошмаром, наведался в церковь в надежде посоветоваться с Петром, его труп уже окоченел и истощал отвратные запахи. Но никто из изгнанников не осмелился выйти за порог и рассказать об этом, не говоря о похоронах.
Тело лежало в том углу, где обычно Петр и стоял, любуясь иконами и витражами. Теперь Гриша четко видел, что батюшка сохранил и нательный крест, выглядывающий из-за воротника рубахи, и молитвенник. Последний крепко сжимали застывшие пальцы покойного.
- Значит, расстегнуть ему пуговицы и снять куртку вы не побоялись, - резюмировал Григорий, поворачиваясь к отвергнутым и закипая от злости. Он был о них лучшего мнения. – А выйти и рассказать поджилки затряслись? Вам нравится соседствовать с трупом? – предположил он совсем уж бредовое.
  - Приятного мало, конечно, - высказался фермер Егор как самый трезвомыслящий. Остальные потупили взоры и едва ли способны были связать слоги в слова. – Но и ты пойми, Гриша. Раньше мы выходили, тайком или по незнанию, за что получали таких тумаков от охраны, что отвадились от дурной привычки.
- Но случай-то незаурядный, - даже устыдился за них Григорий. Злоба отступала, только жалость к Петру и боль за него. Взгляд то и дело цеплялся за бездыханное тело облагородившегося человека, и не верилось в происходящее. – Может, у него был шанс спастись! – воскликнул он сгоряча.
- Наши местные якобы лекари не умеют лечить ничего серьезнее простуды, - с сожалением добавил Егор. – Он был обречен. Как и все мы.
- Что с ним было?
- Он смертельно болел. Говорил, что чувствует это, - промолвил Эраст, внезапно подключившись. - Голод истощил его быстрее, чем он думал.
- Он сильно голодал?
- Честно говоря, Петр в последние дни отдавал свои крохи нам, - отозвался на сей раз Феликс.
- Что?! – обомлел Григорий. Его очень задевало и то, что он пропустил протекание болезни батюшки, и то, что Петр не поделился этим ни разу в своей беседе. По-настоящему обидно стало и горько. Внутри бушевали эмоции, противоречивые и невыносимые, раздирающие на части.
- Он понял, что умирает, - вступил Савельев. – Грехи каждому начал отпускать.
- И после этого вы оставили батюшку на полу. Благодарные и заботливые, - выплеснул на них Григорий свое ядовитое мнение. Он тяжело вздохнул: что с них взять? Умные, да неразумные люди. Слабые, отверженные. – Ладно, неважно. Давайте его похороним. Бесчеловечно оставлять Петра, чтобы вы и дальше на него без конца глазели.
- Хоронить? – чуть ли не заикаясь, переспросил Эраст. Остальные тоже со страхом повернули головы сперва на него, затем на Гришу. И дальше поэт умолк, сам испугавшись своего вопроса, на который Григорий ждал ответа.
- В общине трупы закапывают, - пролепетал Егор. – Марат распоряжался.
- Ничего, если мы выйдем и проведем все по-церковному, никто из них не увидит. Я принесу лопаты. Попрощаемся с отцом Петром и придадим его тело земле, сказав по доброму слову, - миролюбиво завершил Григорий, с болью глядя на умершего.
- Гриша… может, все же спросить Марата? – робко, совсем тихо уточнил Эраст.
- Да что с вами?! – не сдержал Григорий рвущегося наружу крика. – Почему он все должен решать за вас? Какое ему дело до Петра? – Гриша с негодованием осмотрел людей и, к несчастью, прозрел: ничего необычного с ними не происходит. Они такие, какие и есть на данный момент. Запуганные, безразличные и зависимые от Марата, который отвечает за их «паёк» и «благополучие». Гриша рассмотрел в изгнанниках хорошие качества и обнаружил в них остатки духовности, но было слишком самонадеянно ждать от них мгновенных перемен, стремлений преодолеть свое бездействие. Общее безволие по-прежнему владело ими. Большие глаза таращились на него. Изгнанники и хотели поступить, как велит им совесть, к чему взывает Григорий, но затравленный страх мешал им.
Гриша решил, что единственный выход – привлечь Марата. Сделать по закону, раз по-другому отверженные не хотят.
- Я приведу его, - пообещал Григорий и стремительно ушел, стараясь не оглядываться, не видеть того, кто призывал бороться, опекать отверженных. Сейчас их хотелось добить. Из жалости и милосердия.
Со всех ног Григорий помчался к Аловерову. У входа в юрту дежурил Тимур с топором наперевес. Лук висел за спиной. Тот самый, что изготовил на свою беду Гриша.
- Чего надо, мужик? 
Григорий запыхался, пока бежал, и успел остыть, поэтому занервничал. Заготовленные фразы выветрились из головы, и Гриша тушевался.
- Срочная новость, пусти, - сказал он.
- Не положено. Покровитель отдыхает, - небрежно бросил Тимур. – А тебе, плотник, полагается быть в мастерской, кстати. Кто нам мебель новую изготовит?
Он обращался с Гришей куда цивильнее, нежели другие опричники. Но сейчас Григорий этого не оценил. У него умер единственный духовный друг и наставник.
- Пропусти, это важно! – воскликнул он порывисто.
- Эй, сказали же, нет! – оттолкнул его рукой с зажатым топором Тимур.
- Тимур, пожалуйста, я не для себя пришел просить, - зашептал Григорий, сбавив обороты. В глазах застыли слезы по другу, с которым толком не попрощался. Ни словами, ни сердцем.
- Тем более. Знаем мы, для кого, - ехидно подметил Тимур. – Для изгоев ничего не изменится. Разве что ты можешь официально к ним перейти.
- Пойми ты, человек умер! – перешел к главному Гриша, напирая на него.
- Кто? – на секунду всполошился опричник.
- Отец Петр.
- П-ф, - облегченно заулыбался Тимур. – Ну вышлю парней, закопают.
- Не-е-ет! – вскрикнул Григорий, падая на колени. – Отпевание надо сделать, душу проводить!
- Эй, старый, с ума-то не сходи! – отпрянул Тимур, брезгливо отталкивая его носком сапога по плечу.
- Что у нас тут такое? – наружу вышел сам Аловеров с салфеткой на груди и вилкой в руке. – А, Гриша. Что на этот раз?
Надежда на разрешение конфликта несильно, но пробудилась. Григорий поднялся на ноги.
- Отец Петр умер, - сообщил он, пробуя слова «Петр» и «умер» в одном предложении второй раз подряд. Свыкался с мыслью, да только хуже становилось на душе от частого упоминания свершившегося факта. Словно не доглядел Гриша за батюшкой, не сделал всего, что мог.
- Отец у вас один, - строго заметил Марат, глядя на него сверху вниз.
- Он был священником! – вновь эмоции контрастно сменились.
- А-а, - безразлично протянул он. - Ну и?
- Петр умер, и его надо бы похоронить, как требуют традиции православия. Те, что в церкви, боятся без тебя что-либо предпринимать, - обстоятельно объяснился Григорий, взяв себя в руки.
- Пойди и закопай без лишнего шума. Мне нет дела до их проблем, Гриша. И странно, что тебе до сих пор есть. Ты что там делал? – пытливо продолжил Марат.
- Он часто туда ходит, Марат, – доложил Тимур.
- Боже, да какая разница! – в отчаянии завопил Григорий. - Человек умер, а всем все равно! У вас же якобы цивилизация, - он скривился: тошно было слушать Марата с его цинизмом узурпатора. - Давно нет следов хаоса. Что же происходит в твоей идеальной общине, откуда наплевательское отношение?
- Осторожнее со словами, старый, - грозно глянул на него Марат.
- Опомнись, Марат, и пойди, помоги людям, которые тебе верят, несмотря на то, что ты отлучил их от общины, проведи священный ритуал, как полагается. Честь по чести, - проговорил Григорий, надеясь на совесть, человечность, если она осталась в профессоре истории Аловерове, а не прервалась вместе со Взрывом. 
- Не диктуй мне условия, плотник, - оскорбился Аловеров. - Всех мертвецов мы скидывали в овраг или засыпали землей. И твой Петр не станет исключением.
- Он был священником, - наставил Гриша.
- Да хоть Папой Римским, - издевательски бросил Марат. – Религии в общине нет, если ты не заметил. И не будет.
- Так вот в чем дело, - пронял Григорий то важное в Аловерове, что от понимания всякий раз ускользало. А теперь достигло цели. Марат отрицал религию и нарочито сделал из места поклонения сбором изгнанников. А всех, кто в чем-то лучше него, ближе к Богу, намеренно выгнал, да еще и подчинил таким образом, чтобы и думать не думали, будто он, Покровитель, в чем-то виноват. И сидят себе смирно, и остальных есть, чем припугнуть. Быть на правах изгоя – не почетная участь. Но и не унизительная для самих отверженных. Как расчетливо, удобно и беспредельно жестоко, эгоистично.
- Тебе доставляет удовольствие то, что я сейчас делаю?
- Да, Гриша, истинное, - с самодовольной улыбкой, не таясь, ответил Марат. Григорий на мгновение перевел взгляд на Тимура, что находился за спиной у хозяина. Удивительно, но преданный соратник не улыбался, как можно было ожидать. Он пребывал в смятении.
- И вместе с тем я тебя раздражаю. Постоянные вопросы, непослушание.
- И это верно, черт возьми, - забавлялся Марат, предвкушая сокрушительную победу. – Возле тебя стало крутиться слишком много людей, включая двух моих жён. Да и событий связано немало. Подрываешь мой порядок, - скорее пожурил он, чем укорил всерьез. Но Гриша не желал больше быть клоуном или куклой в его глазах.
- Я больше не буду тебе мешать.
- Обещаешь? – вскинул брови Аловеров.
- Иду на сделку. Разреши похоронить отца Петра по всем правилам, а потом отправь меня к изгоям. И не обмани, я в курсе, что ты знаком с ритуалами церкви, так что схитрить не выйдет.
- Ха, вот это предложение. Отдать свободу взамен судьбы мертвеца! – расхохотался Марат. Тимур его снова не поддержал, хмурясь.
- Я серьезно. Добровольно сдаюсь.
- Гриша, обратного пути не будет, - предостерег Марат, будто и вправду переживал за него. – Ты сядешь в церкви, и никому из вас не положено будет выходить на улицу. Урезанный вдвое режим питания. Зимой начнутся ветра, там жутко холодно. А главное, - вкрадчиво добавил он, - никаких занятий. Однообразие и скука, постные лица твоих приятелей, которые перестанут казаться хоть каплю интересными на вторые же сутки. Там тебя ждет дожитие. И все.
Марат стращал убедительно. Но Гриша знал точно, что не отступит.
- Отец Петр заслужил должное прощание. Его душа не заблудится, она прибудет точно к месту. И я ему помогу.
- Тимур, созови общину, - глядя на Григория, сказал Марат, расплываясь в ухмылке. – Цирк нас ждет сегодня. Аттракцион «отдай жизнь за мертвеца». Они обязаны это видеть.
Тимур беспрекословно отправился исполнять приказ. Аловеров подарил Грише гадкую ухмылку. У Григория же было каменное лицо. Он отправился за лопатами в свою бывшую мастерскую. Его заботила только одна задача, а собственная судьба – ни на йоту. Добившись необходимого, Гриша угомонился и дал боли о друге немного, самую малость, чтобы не захлебнуться, заполонить его.
В «сарае плотника» он взял лопаты, две палки, похожие на заготовки для стула, молоток и гвозди. Монгол впервые за несколько дней обратился к Грише, но сам Григорий торопился и не преисполнен был желанием объясняться. Напарник все узнает и сам. Собрав то, что смог унести один, Гриша вернулся к церкви.
- Марат дал добро. Вся община соберется, - поведал он изгнанникам. – Выходите.
Отверженные послушались. Двое сильных фермера подхватили отца Петра, но не смогли удержать и были вынуждены опустить тело. Григорий осмотрел мужчин: все до единого истощенные, хлипкие, и лишь Егор с Юрием имели какую-то мышечную массу. Остальные были сплошь кожа, да кости. Он присоединился к фермерам, отдав инвентарь двум женщинам. Только после этого Феликс, Эраст, Савельев и Павлов нерешительно подошли и предложили свою помощь фермерам и Грише. Общими усилиями Петра подняли достаточно высоко и медленно, сохраняя тяжелое молчание, понесли к выходу. Вот так, с мертвецом на руках, большинство из отверженных выбрались на солнечный свет, находясь взаперти в течение длительного времени. До чего был страшен абсурд сложившейся ситуации. 
Гриша выбрал более-менее удобное для копания место, на пригорке, светлое и малопроходимое, почти за самой церковью. Мужчины положили тело рядом, Григорий принялся обустраивать могилку. Земля почти промерзла, и работа шла тяжело, но он торопился. Не хотел доделывать, когда соберется вся община. К тому моменты все должно быть готово, Гриша не планировал выступать посмешищем и собирался предстать в наиболее достойном виде. Замучившись копать, продвинувшись всего на пару метров в глубину, он прервался, чтобы смастерить крест. Никто из изгнанников не помогал, они наблюдали со стороны и постоянно оглядывались на лагерь, боясь, видимо, осуждений или побоев, а то и всего сразу. Григорию было все равно. Душа отца Петра долго ждать не будет.
Передохнув и доделав простой крест, он вновь принялся за работу. Неожиданно слева замаячила вторая лопата. Гриша поднял глаза и удивился, признав в помощнике Монгола. Ничего не говоря, они принялись слаженно копать вдвое быстрее. Достаточная глубина была достигнута, и Григорий попросил женщин принести покрывало или что-то, во что завернуть покойного. Дарья принесла одеяло, сказав, что Петр и его отдал в последние дни, причем именно ей, но теперь она не пожалеет вернуть вещь владельцу. Гриша оценил ее поступок. Ему стало легче на душе: все-таки не он один жертвует своим благом ради мертвеца.
Пока оборачивали почившего, опускали с Монголом на дно ямы, устанавливали крест, стал собираться народ. Тимур добросовестно выполнил приказ, он созвал действительно всех жителей, хотя сам удовлетворенным или потешающимся, как многие опричники, не выглядел. Те же предвкушали веселье во главе с Маратом, прибывшим на этот раз не последним. Изгнанники так и остались в стороне от общей массы, Григорий и Монгол с лопатами застыли у могилы. Гриша поискал глазами Марию. Она выглядела бледной, грустной. От сердца отлегло: хотя бы Маша не поддалась массовой истерии вокруг смерти человека. Наткнулся он и на Еву, сопровождающую Марата. Ее стальной, пронизывающий взгляд вызвал отторжение, и Григорий поспешно отвернулся. Где-то в толпе затерялись Ольга и Юра, жившие прежде в церкви. Их реакции он не увидел. Гриша коротко переглянулся с Монголом и мотнул головой, показывая, что дальше он сам. Напарник отошел, не примкнув ни к общине, ни к отверженным, оставшись на нейтральной стороне.
- Ну, Гриша, зачитал ты уже свои молитвы? – обратился к Григорию Марат.
- Я сделаю это один.
- Не лишай же нас удовольствия, - откровенно потешался Аловеров. – Мы собрались не просто поглазеть.
- А поплясать на костях, разумеется, - добавил Гриша едко. – Я произнесу речь, - не дал он вставить Марату ни слова, хотя тот уже начал багроветь. – Зря ты имя сменил, хотя «Марат» подходит к твоей фамилии максимально точно.
- Не обо мне речь, - напомнил глава, предостерегающе сузив глаза.      
- Безусловно, - легко отступил Григорий, и не планируя посвящать этому человеку больше ни секунды. – Ночью умер божий человек Петр, бывший священнослужитель. Многие из вас и профессии такой не знают. И об истинном предназначении церкви ничего не слышали. Но ничего, это поправимо, пока в сердцах Бог… Давайте помянем Петра минутой молчания.
Гриша сложил ладони вместе в беззвучной молитве и прикрыл глаза, отсчитывая секунды. На сорок пятой его прервал Марат.
- Ну хватит, довольно демагогии. Никому нет дела до твоего Бога. И тем более до лгуна Петра, который и тебе внушил всякую ахинею. Нет никого выше меня, покуда я создал общину и организовал порядок в ней. А твой Бог устроил Апокалипсис. И ничего больше.
Гриша догадывался, что и половина жителей не станет с ним молиться, но он видел, что они внимательно слушают и его, и покровителя. Где-то в этих рядах и детки, что вняли Григорию. Им Марат точно не имеет права лгать. Молчать дальше – преступление сродни убийству. Убийству Истины и Морали. А значит, всего Доброго, что есть на свете.
- Хуже Дьявола ты, - обомлел Григорий от этих страшных слов. – Обманываешь, вводишь народ в заблуждение. Погрязаешь во грехе и других тянешь вниз! Ох неверно истолковал я твои намерения и правила. Было в них зерно разума, но не сердца. Создал ты общину, но не развиваешь, а во мрак опускаешь. Не все, что созидается, к пользе! Прогресс – это не воины твои, не авторитет, держащийся на страхе, а доверие и уважение народа, которого в твоей общине нет и не будет, пока есть изгои!
- Довольно, - Марата трясло, лицо его покрылось пятнами. Он сжал кинжал, что висел у него на поясе. Но глаза, бездонные, черные, как никогда, резали и без ножа. – Запереть его и всех прокаженных. Немедленно! – взревел он, перестав сдерживать эмоции.
  Тимур и еще один опричник побежали исполнять, схватив Гришу и заломив ему руки. Лопата выпала, могила осталась не закопанной. Григорий не сопротивлялся, лишь пытливо всматриваясь в лица смутившихся людей, которые не знали, как им реагировать. Он вымученно улыбнулся бледной Маше, не желая, чтобы она сгинула в пучине безумия Марата, но не в силах более помочь ей.
Опричники забросили его в церковь. Изгнанники сами пришли туда же, тихие и послушные. Монгол взялся закопать могилу, о чем известил Григория уже позднее. Сам же Гриша уткнулся в углу, прежде занятому Петром, и до самой ночи шептал молитвы, известные ему по памяти, в том числе и за почившего священника, и за свою душу, и за души всех, кого помнил поименно, включая Марата, и кого не знал вовсе.
*** 
  Кончина Петра надломила Григория. Не только потому, что он был для Гриши духовным наставником и другом. Григорий видел много смертей и до, и после Взрыва. Ни одна не трогала его, так как была обычным явлением. А Петр стал первым, чья судьба взволновала Гришу, первым, кто умер в относительно мирное время. Он был человеком, который не сдался. Петр не боялся смерти, так как верил в Царствие Небесное. Устал ли жить? Вряд ли батюшка как-то искусственно ускорял свой срок. Что еще более поразительно, он ни разу не пожаловался на болезнь. Теперь Гриша полагал, что не из недоверия ему, а из благородных побуждений и желания сохранить лицо. Все-таки Григорий не наблюдал за ним двадцать четыре часа, как отверженные, и Петр оставался для него здоровым, не требующим жалости человеком. Батюшка не цеплялся за этот мир, но и не торопился в иной.
Потерять в его лице единственный проблеск свободы, опору, Грише было нелегко. Лишившись ради Петра свободы, он утратил и всякий шанс найти детали для радио и вообще организовать побег, подготовиться к нему. А то и уйти самому. Загнал себя в угол в буквальном и переносном смысле. Но Григория это совершенно не трогало. Оказавшись в церкви, на ледяном, твердом полу он вдруг ощутил, что ему комфортно, там находиться и следует. Ему не хватило одеяла, однако Гришу не заботило и это. Выполнив долг перед почившим, он чувствовал внутри себя лишь пустоту. Никаких желаний, стремлений, планов – ничего не осталось. Никто из изгнанников не тревожил его. Может, это и есть долгожданный покой, о котором Григорий так долго просил?

Десятая глава. Помощь свыше.

Гриша не спал, хотя отвернулся к стене и усиленно притворялся дремлющим. Он слышал шепотки изгнанников, какие-то их робкие попытки шевелиться, действовать. Не раз упоминали его имя. Без лидера отверженные даже не могли определиться с тем, кто следит за очагом. Но книги вроде бы потрескивали, слабый дымок витал, холоднее не становилось, значит, огонь все же поддерживался. Григорий догадывался, что отныне изгнанники будут ждать решений от него. Но он больше не хотел быть главным. Утратил цель и смысл, поддержку, веру… Гриша не торопился в этом признаваться остальным, поэтому не поворачивался. Конечно, покой был только иллюзией. Его поглощала апатия, однако Григорий был рад обозначить ее покоем и окончательно расслабиться, поддаться обстоятельствам и смириться. Как-то же отверженные выжили спустя годы, вот и он не умрет, пока будут силы.
Правда, пробудиться все же пришлось. Кто-то настойчиво тряс его за плечо. Еще немного, и он ударится лбом о стену. Равнодушно обернувшись, Гриша признал блондинку Еву.
- Григорий, я второй день к вам прихожу, а вы все лежите в одной позе.
- Ну, по нужде я точно вставал, - вяло припомнил Гриша охрипшим с непривычки голосом.
- Все шутки шутите, - насупилась она. – Подымайтесь, есть разговор.
Не то, чтобы в нем проснулся интерес, но ради разнообразия Григорий развернулся и сел. Он заметил, с каким любопытством и вниманием следят за ним изгнанники. Они вовсе не прятали глаза, как обычно, и вовсе не стеснялись, не укрывались от Евы. Кое-кто встал прямо за ее спиной. До чего переполошились.
- Говорите.
- Я бы хотела выйти и поговорить с вами наедине.
- Говори здесь, Ева. Не тяни.
Она возмущенно вскинула брови, привыкшая, что ей подчиняются. Григорий не реагировал, глядя на нее пустыми глазами. Ева усмехнулась, признавая свой проигрыш в данной ситуации.
- Мне нужен приёмник, Григорий.
- Раз нужен, достань детали, - бросил Гриша, полагая, что это оттолкнет Еву. Но она была настроена решительно.
- Достану, - сказала Ева. – Мне понадобится помощник. За этим и пришла. Есть ли кто-то в лагере, кто верен тебе?
У Гриши не было ни малейшего желания ввязаться в это вновь. Назвать кого-то стоило, чтобы дамочка перестала досаждать ему. Первым на ум пришел, разумеется, Монгол. Но отдавать его Еве на растерзание – подлость. Неизвестно, захочет ли он помогать, но неприятностей огребет точно.
- Таких нет.
- А как же Ольга с рохлей мужем? – тут же напомнила Ева. – Те, что жили здесь?
- Я с ними не общался, - искренне ответил Григорий.
- Гриша, я ведь помочь пришла, - тише добавила она, проявив каплю сердечности, когда сочувственно посмотрела ему в глаза. Ева даже склонилась над Григорием, протянув было руку, но так и не дотронувшись.
- Мне ничто не поможет, - с безразличием протянул Гриша.
- Я поговорю с ними, - завершила Ева, отстраняясь и разрывая долгий зрительный контакт. Гриша начинал подозревать, что она владеет гипнозом – настолько пронизывающим каждый раз был ее взгляд, несущий разную энергетику. Сейчас он словно получил дозу бодрости и активности от нее. Похоже, нечто подобное испытали и отверженные. Пользуясь тем, что Гриша видит их, они окружили его и засыпали вопросами:
- Она поможет?
- Мы починим радио?
- Скоро сбежим?
- Ей можно доверять?
Все говорили враз, из-за чего Григорий не мог разобрать, кто и что произносит. У него затрещала голова, и он умоляюще вытянул руку вверх, призывая к тишине. Народ угомонился. Но не расступился. Гриша почувствовал себя слабым, зашуганным мальчиком, на которого за проступок набросились взрослые. Он, желая избавиться от неприятного ощущения, давящего на психику, медленно, держась за стеночку, поднялся на ноги. 
- Я не знаю, что выйдет из затеи с Евой. Мы не особо ладили. Какое это имеет значение, если вы были против побега? – удивленно спросил Григорий, собрав мысли в кучу.
- Не-е-ет, мы не против! – смело заявил Эраст. – Я не хочу бесславно сгинуть!
- Да, быть преданным забвению в глухом месте – не по мне, - присоединился к нему Феликс. – Поискать другую общину – выход.
- Потомством бы обзавестись, воспитать по-своему, - высказалась Дарья, переглянувшись с Егором.
- Оживились после смерти, - глубокомысленно протянул Гриша, потрясенно оглядывая их. – Ну что ж, лучше поздно, чем никогда.
    - Что будем делать? – бодро уточнил Павлов. – Я уже разобрал старый приёмник, - он указал рукой на свое место, где на одеяле были разложены детали.
- Ждать.
- Может, тихонько сходить туда, где другие запчасти? – неуверенно спросил поэт.
- Ева говорила мне, что знает, где мусорная яма, где она собирается поискать, - пояснил Гриша. – Я не в курсе, где это место. И не уверен в ее лояльности. Принесет или нет – целиком от Евы зависит.
- Значит, будем ждать, - приуныл инженер, возвращаясь к деталькам и сворачивая их в одеяле. 
     Огорченные изгнанники принялись расходиться. Собирался опуститься обратно и Гриша, но Савельев, стоящий ближе к дверям, крикнул, что к нему пришли. На сей раз Григорий пробрался туда сам, не желая раздавать ложных надежд людям, если вдруг дело опять касается старого плана.
Он не ошибся, поскольку прибыл Монгол и спросил, чем может помочь. Гриша остановился с ним у дверей, не проходя в основной зал, довольствуясь притвором.
- Я благодарен тебе за помощь в похоронах. Но ты не рвался за мной, когда я стал посещать изгнанников, хотя именно от тебя поначалу я ждал поддержки. Что изменилось? – Григорий намеревался разъяснить позицию напарника максимально подробно.
- Мне надоело молчать и бездействовать. Мои редкие реплики протеста в момент буйства души – жалкий всплеск по сравнению с тем, чего добился ты. В лагере только о тебе и говорят. Народ ропщет, молодежь донимает Марата расспросами о Боге, религии, а он свирепеет и проявляет истинное лицо. Натравливает опричников друг на друга… Не могу больше стоять в стороне.
- Вот как… Но я и не сделал ничего особенного.
Речь пробудила в Григории дух сопротивления Марату. Он увидел, что Монгол, ранее сомневавшийся и не верящий в успех Гриши, отныне полностью на его стороне. А это вдохновляло.
- Больше, чем кто-либо до тебя. Ты бросил вызов Марату! – восхищенно заметил Монгол, ранее не проявлявший столь бурных эмоций.
- Я? – поразился Григорий. Подобное признание дорогого стоило. Теперь и у него появилось желание возобновить свой план, исходом которого станет или побег, или открытая борьба против Марата. И Монгол, и Ева поверили в Гришу, что было невероятным вначале, но оказалось реальным. Может, им повезет, и они свергнут Покровителя? Изменят режим?..
- Ты отдал свободу ради мёртвого, близкого тебе человека. Показал свою духовную силу и откровенно заявил Марату в лицо то, что наболело.
- Я удивлен, что никто не пробовал поговорить с ним ранее. Недовольных я встречал, - слова Монгола все сильнее заряжали Григория на успех. Хотя он по-прежнему сохранял трезвый взгляд на ситуацию: с изгоями, да парой-тройкой жителями общины победу не одержать.
- Все, кто вслух пытался говорить свое, давно в изгоях, - подтвердил его мысли и Монгол.
- А, ну точно. Сам-то не боишься оказаться тут? – спросил Григорий, памятуя о прежнем признании Монгола.
- С тобой – нет.
- Не жертвуй понапрасну.
- Потому и пришел, чтобы узнать, есть ли у тебя какая нужда, чем помочь.
- Сам не знаю, чего ждать. А что ты думаешь, что дальше?
- Оставшись наедине с опричниками, Марат поймет, что для государства, о котором он грезит, недостаточно одной грубой физической силы воинов, - смело выдал Монгол.
- Боюсь, если осознание и придет, то не при нас. Но скорее этого не произойдет вовсе, - заключил Гриша. Он разуверился в способностях Марата осознать хоть что-нибудь. В его амбициях и притязаниях на власть растворилось любое человеческое проявление. Григорий теперь полагал, что вся выстроенная им система и «цивилизация» не стоит ничего, полный нуль. И породить такой «порядок» может лишь хаос, тенденцию стремления общества к регрессу, никак не прогрессу. Тогда есть ли смысл оставаться в ней?   
- Пусть так. Значит, надо уходить, - пришел к выводу Монгол. Такого ответа Гриша от него и ждал. - Ты ведь выжил в скитаниях. Основать свою общину.
- Я планировал так и поступить, - кивнул Григорий. – Но бежать отсюда – не легкий ли путь? Быть может, побороться и указать опричникам на то, каков их истинный лидер?
- Как бы ни были сильны наши стремления к правде, мы не одолеем Аловерова, - покачал головой Монгол. – Его влияние слишком велико. Ты посеял сомнение, но силы неравны, Григорий. Тем не менее, и на отход нам понадобится немало. Он не отпустит тебя.
- Точно нет. Монгол, ты принесешь мой лук?
- Конечно. Ты знаешь, а я раздобуду оружие для каждого из твоих. Если понадобится, сделаю новые лук и стрелы.
- Неплохая идея. Тебя не поймают, не заподозрят?
- Я буду осторожен. Они и без того считают меня странным, но лояльным, поэтому продержусь.
- Постарайся поскорее. И спасибо, что пришел. Твоя вера в меня – большее, чем я мог себе представить.
- Пока не за что, Гриша. Ваше, то есть уже наше, - оговорился Монгол, - отступление – не поражение, помни об этом.
Григорий похлопал по плечу напарника в знак признательности и уважения. Тот, от кого он ждал поддержки, наконец, дал ее. Отступать уже некуда.
***
Несколько томительных дней прошло, пока в церковь по-партизански доставлялись детали радиоприёмника (причем как самой Евой, так и Ольгой), а Павлов их тут же подбирал, собирал воедино. В успех верилось все сильнее, инженер вообще расцвел от появившейся внутри уверенности.
- Мы вынесем приёмник на свежий воздух. Хорошо бы на горку, где сигнал поймать шансов больше. Если радиовышка где-то действительно работает, - попытался объяснить Павлов, но изгнанники особо и не расспрашивали. Они с нетерпением ждали от него волшебства.
- Я верю, что нам повезет, - дополнял Григорий, наполняя сердца вверенных ему людей надеждой.
О настроениях в общине Гриша принципиально знать не хотел. С Евой, почти ежедневно заглядывающей в церковь, он вообще предпочитал не сталкиваться, отправляя к ней Эраста, которому она весьма приглянулась. Холодная барышня, первая после Марата, по сути, была серым кардиналом. Он по-прежнему не доверял ей, но и отказаться от помощи не мог. Чуял Григорий подвох, а за что зацепиться не знал. Будь у них время и иные союзники «с верхов», Гриша с удовольствием бы отказался от услуг Евы. Выбирать не приходилось. С Олей и ее мужем Юрием у Григория тоже не задалось общение. Они передавали найденные материалы фермерам Егору и второму Юрию. Гриша просто хотел, чтобы и Ольга с супругом поддержали их затею, покинули ряды Марата, но те ни в какую не соглашались. Решение принимала Оля и пояснила, что в помощи не откажет (она еще и подкармливала изгнанников по старой дружбе), однако менять общину не собирается. Спрашивать мнение Юры Григорий не стал.
  Монгол, принесший лук Гриши и сделавший два новых, доложил, что в стане все в порядке, ничего существенного не изменилось. Но опричники потеряли в бдительности, и даже Стас не цеплялся к нему, что было несколько странно, на его взгляд. Григорий тоже подивился, но дать свою оценку не мог. Ему первому Гриша и сообщил, когда приёмник планируется включать и проверять. Еву Григорий не позвал.
Час икс настал.
Отверженные собрались перед самым рассветом за церковью на пригорке. Павлов вытащил свой прибор. На днях прошел первый мокрый снег, а в основном осадков практически не случалось. Так что погода предстояла ясная. Ничто внешнее не испортит им предстоящий момент истины.
Кучной группкой они уселись вокруг самого настоящего радиоприёмника, который выглядел ничуть не хуже образца годов девяностых. С массой торчащих проводов с изолентой, но он должен был заработать! Первые проблески электричества за шесть с лишним лет… Вот уж Григорий до Взрыва никогда бы не подумал, что будет скучать и по надоедливому телевидению (он и телевизор-то одно время клялся выбросить), и по компьютеру, в котором мало смыслил, а радио будет радоваться, как ребенок любимой игрушке. Павлов, между тем, настраивал приёмник, поправляя самодельные антенны.  Инженер приступил к самому важному: принялся нажимать кнопочку, установленную им, с помощью которой искал радиосигналы. Однако, как бы он ни старался, ловил лишь шипение. Надежды таяли на глазах…
Приемник работал, но толку не было. Если они не найдут сигнал, то все попытки найти следы другой «цивилизации» бесполезны, и все поиски вернутся к началу. Для Григория это не имело большого значения, он хотел уйти и неважно куда, но он понимал, что всем его людям необходимо почувствовать уверенность в том, куда они движутся. Что место, куда Гриша их поведет, будет лучше.
Григорий принялся нашептывать «отче наш». Он всей душой желал, чтобы эти люди, считающие себя отверженными, обрели второй шанс на перерождение, на обретение самих себя заново. Каждый из них уже пережил Взрыв, выстоял, значит, он чего-то стоил! Но потом вмешался злой рок в лице Марата, возомнившего себя Богом, лучше и выше Бога. И определил, кому дарованы его блага, а кому нет. Притом, что те же фермеры ему эти блага и обеспечили, но были сосланы. Человек, посмевший использовать церковь как тюрьму, не имеет права руководить общиной. Но раз уж Гриша не имеет за собой большинства сторонников, то он уведет меньшинство из сложившегося Ада. Осталось лишь закрепить в них веру…   
Павлов безостановочно нажимал, как вдруг приёмник выдал звуки внятней, чем неразборчивое шипение. Какие-то помехи, и тихие, едва разборчивые голоса на фоне. 
- Есть! – завопил он, не удержав эмоций. - Сигнал нечеткий. Где-то есть радиовышка!
- Поздравляю нас, - улыбнулся Григорий, осмотрев всех восторженными глазами. Люди тоже переглядывались с довольными улыбками. Мини-чудо для них свершилось.
Кто-то зааплодировал. Все разом повернули головы вправо и в свете факела узнали Еву.
- А что же не пригласили меня? – вопросила она. – Мало я вам помогла?
- Евочка, мы собирались рассказать позже, - залебезил перед ней Эраст, глупо улыбаясь.
Ева одарила его надменным взглядом. На Григория же она смотрела долго и выразительно. Кроме него, похоже, первая жена здесь никого не признавала.
- Помогла, - не покривил душой Гриша. – Да не убедила в бескорыстии своем. Ты услышала, что хотела. Не задерживайся.
- Ах, прогоняешь?
- Гнева твоего мужа не желаю.
- Я тебя не сдавала, Григорий, - четко произнесла она. – Слабакам веришь, им прислуживаешь, прощаешь, а мне, женщине, отчего-то нет.
- У тебя сердце холодное, Ева. Как и у Марата. А у этих людей душа горячая, живая.   
- Плохо ты меня знаешь, - поджала губы Ева. – Ну, не желаешь больше говорить, тогда прощай. То, что хотела, я действительно получила.
Она удалилась, не дав больше никому ничего сказать ей вслед. Порывался Эраст, но по застывшему лицу Гриши понял, что бесперспективно. Григорий предположил, что, может, и перегнул палку с Евой. Внешнее отторжение не всегда правильное. Она автоматически ассоциировалась с Маратом, как его первая жена, однако не факт, что у нее не было своего мнения. Гриша так и не выяснил этого, а Ева не стремилась доказать и донести свою точку зрения. 
Но с Аловеровым Григорий вовсе не ошибся.

Глава одиннадцать. Лебединая песня.

Он явился буквально через несколько минут после жены. Уже рассвело, и факел ему не понадобился. Марат прибыл без сопровождения. Роскошный, блистательный, сияющий – никакой подавленности или злобы, ничего, что свидетельствовало бы о недавнем конфликте и моральном ущербе, нанесенном ему Гришей. Если верить Монголу, похороны по-настоящему всколыхнули общину. О нет, Марат был собран, с прямой спиной и вкинутым подбородком. Он шел с целью. И целью, очевидно, не в пользу Гриши.
Григорий инстинктивно почуял опасность. Он махнул народу, чтобы расходились. Павлов торопливо смел свой прибор, ребята его прикрывали. Все они скрылись в церкви, после чего, как по команде, грянул дождь. Ни Гришу, ни Марата это не смутило. Аловеров остановился метрах в пяти в уверенной позе, широко расставив ноги. Григорий глядел на него исподлобья, скрежеща зубами, пользуясь тем, что борода скрывает это. Он долго боролся с поглощающим, разрушающим чувством ненависти, но теперь оно накрыло его, стоило только Марату появиться. А страха не было.
- Накрыл я твою шайку-лейку, Гришка, - самоуверенно заявил Аловеров.
- Ты ошибаешься, нет у меня никакой шайки, - спокойно ответил Григорий. – И не братались мы с тобой, чтобы ты меня Гришкой звал. Я старше тебя.
- О как мы заговорили, - цокнул языком Марат, потешаясь. – Ладно, тогда по-другому разговор пойдет. Охрану к вам приставлю, а Стаса внутрь поставлю. Шибко деятельными стали твои, одного так в лагере накануне видел. Не пойдет так дело. Совсем страх потеряли.
- Ты тоже заметил? Я старался, - отметил Григорий. – Коллектив у меня хороший.
- Коллектив, говоришь? – он смачно сплюнул, демонстрируя свое отношение к изгнанникам с Гришей во главе. - Что-то быстро ты оправился после смерти друга сердечного. А то ведь убивался, свободу свою за него отдал.
- А я не отказываюсь от Петра и сделал бы то же самое снова, не задумываясь, - твердо проговорил Гриша. – Охрану ставишь, потому что боишься потерять свою власть, которая сохранялась даже среди них – тех, кого ты звал изгоями. Это тебе не по одиночке людей гнобить и стращать.
Григорий полагал, что разозлит Марата. Так обычно и бывало. Однако на сей раз он ничуть не изменил своему хладнокровию и победоносному настрою. Очевидно, Аловеров подготовил нечто из разряда «козырей в рукаве». 
- Недооценил я тебя, Гриша, - хитро прищурившись, проговорил Марат. – Пришел из леса дикарь-дикарем. А оказался волк в овечьей шкуре.
- Не волнуйся, тебя мне не переплюнуть, - ледяным тоном ответил Григорий.   
- Я и не сомневаюсь, - ухмыльнулся Марат. – Но ты мне все равно здорово мешаешь. Репутацию портишь, общину смущаешь, воду мутишь. Сплошная зараза ты и твои прокаженные, - не поскупился он на эпитеты. - Слышал о таком чудовище гидре? Отрезаешь одну голову, и много новых появляется. Но есть там одна бессмертная, главная голова. И я знаю, какая.
Слова звучали страшные, зловещие, однако Гриша и не вздрогнул.
- Остальное количество не пугает?
- Не пугает. Они без центра своего потеряются. Куда овец поведешь, туда они и пойдут.
- Но ты не пастух. А волк.
- Правильно, потому что пастух у нас ты. Поверь, все они знают, кто я. А ты – пришлый, чужой для них.
Гриша молчал. Что бы он ни сказал, Марат обернет в свою пользу, слышать другого и принимать чье-то мнение в расчет – не про Аловерова. Григорий утратил все иллюзии по поводу него, диалога с ним, потому не искал уже слов. И он, и Марат инстинктивно все друг про друга понимали. Более того, Гриша уловил и то, ради чего Аловеров сюда приходил. Не побеседовать про волков и пастухов, нет. Не проверить знания о гидре, естественно. Между строк читался тонкий намек, но Григорий не собирался отступать и выказывать уважение, просить прощения тому, кто разрушал то, что создал.
- Молчишь? – спросил Марат после паузы, не переставая ухмыляться. – Будь смирен и покорен, Гриша, глядишь и вернешься в общину. Плотник нам все еще пригодится.
- Под твое начало не вернусь.
- Тогда жди гостей, - хмыкнул Аловеров и зашагал прочь, ни разу не обернувшись.
Гриша тоже не стал провожать его взглядом. Сжав зубы, чтобы не выкинуть проклятье вслед, он поспешил в церковь.
Внутри его взволнованно ожидали. Впервые отверженные не разбежались по углам, как обычно в подобных проблемных ситуациях, а встречали своего лидера все вместе. Каждый был вовлечен и чувствовал надвигающуюся беду, но не трусил. Григорий уловил эту перемену и испытал гордость за них. Да так устал, что не смог ничего о Марате сказать. Обмолвился только:
- Уходим с закатом.
- Уже сегодня? – спросил кто-то справа.
- Другого шанса не будет, - отрезал Гриша, снимая верхнюю одежду и шляпу, чтобы подсушить их. - Если кто из лагеря придет, попросите провизии.
- А Монгол? Он добавит еще оружия?
- Возможно. Дайте мне немного отдыха, - попросил Гриша и отправился в потаенный угол.
Он вновь провел несколько часов в молитве. Еще никогда Григорий так остро не нуждался в безответном диалоге с Богом, в исповеди. Никакой иной поддержки он не просил и не ждал. Ему было достаточно просто высказаться, не напрягая и не пугая живых, но зная, что его слышат там, наверху. Григорий вспомнил и свой сон накануне смерти Петра, и ясно осознал смысл его.
Да, он колебался, о чем говорил брат. А после смерти Петра чувствовал опустошение и подумывал сдаться. О том просили сестры. Но теперь ощущал внутри себя силу, которой хватит на осуществление рывка, к чему призывала мама. 
Григорий больше не ведал ни страха за себя, ни боли. Вместе с тем, он понял поступок отца Петра, который умолчал о своей болезни. О том, что ждет самого Гришу, он тоже предпочел никому из отверженных не говорить. Правда, «план Б» все-таки должен быть в запасе, нельзя бросать людей на авось. Повидаться с Монголом Григорию было важно. Вот только где он? Поймет ли, что медлить нельзя? Когда испытывали радиоприемник, он вроде как присутствовал, но куда подевался позже – Гриша так и не понял. 
В церковь пришел посетитель. Это отлично было слышно по отворяющимся со скрипом дверям, заметно по легкому сквозняку с мороза. Григорий всполошился, решив, что достучался до сознания Монгола, однако его навестила Мария. С ней он не общался после похорон и уже полагал, что упустил девушку. Гриша вышел в притвор.
Маша была красива, как и прежде. На ней было старое пальтишко, а под ним – новое платьишко, что приятно удивило Григория. Прелестная девочка из русской сказки, которая невесть как очутилась в ледяном королевстве злого профессора, пришла к дряхлому лешему не иначе как за советом.   
- Ну, красна девица, все ли в порядке у тебя?
- А?
- Все хорошо? – перефразировал Гриша, улыбнувшись. Ради нее он готов был отвлечься от мрачных дум и забыться.
- Да, по-прежнему, - отозвалась Мария. – А у вас как?..
- Хорошо, милая, ни к чему переживать за старика, - попытался ободрить девушку Григорий, заботливо приобняв ее за плечи. – Я и в не таких условиях жил. Считай, как царские хоромы у меня теперь.
- А?
- Не бери в голову, - махнул рукой Гриша, опомнившись. О царских хоромах она и не слышала. Хотя в Покровителях ходил профессор истории – вот же парадокс. – Никто не обижает? Давняя любовь не мучает?
- Все наладилось, - помотала головой Мария. – Мне так неудобно, что раньше не зашла. Побаивалась я немного. Вам что-нибудь принести? Еды?
- Попроси Ольгу об этом, хорошо? Пусть зайдет. А сама не ходи, не стоит. И не казнись, я тебя понимаю.
- Так жаль вас, - сильнее стала переживать Маша, - вы же ничего дурного не сделали, работали усердно.
- Ох не все трудом меряется, родная, - вздохнул Григорий. Он и хотел предложить ей побег, но понимал, что за ее безопасность поручиться труднее. За девочкой Марат присматривает всяко сильнее, чем за изгнанниками. – Ты береги себя. Сохрани душевную теплоту, не позволяй кому-либо полностью влиять на себя. Договорились?
Мария пожала плечами.
- Ты только намекни, если тебе не нравится в лагере, и я подсоблю, исправлю, - тихо произнес он.
- О нет, мне неплохо в лагере, - всполошилась она. – У меня подружки тут, я не одна.
- Хорошо, - качнул головой Григорий, разом потускнев. – Маша, мою юрту еще не разнесли в щепки? Вещи целы?
- Туда планируют поселить кого-то, пока целы. Вам принести что-то?
- Там в сумке книга завернута. Возьми ее, почитай, - подумал Гриша и добавил: - Потом Еве отдай. Если не себя, так детей спасет.
- От чего спасет?
- Просто так и скажешь ей, хорошо?
- Ладно, - согласилась Маша неуверенно. – А что в книге? Я, признаться, читаю плохо.
- А Ева тебе и объяснит.
- И мы с ней не очень ладим.
- Если она не лгала мне, то человек Ева хороший. Она примет тебя.
Мария пребывала в замешательстве. А Гришу прорывало на эмоции, и, чтобы не сболтнуть лишнего, не расклеиться, он спешно поцеловал ее в лоб и распрощался.
- Может, стоило попросить ее о помощи в побеге? – рядом появился внезапно Егор. – Она бы нам дорогу хоть осветила.
- Ни о чем Машу просить не станем. Нельзя, чтобы она пострадала.
- Если осторожно, никто же не узнает.
- Он обязательно узнает, - сказал Григорий, не называя имени, без которого и так было ясно, о ком речь.
Гриша хотел отойти и немного еще подумать над побегом, но буквально и шагу не сделал, как в дверях показался еще один гость. Монгол. В руках у него были предметы, завернутые в покрывало.
- Оружие принес. Ножи, топор, подставки для факелов.
- Ты нас очень выручил. Проходи.
Григорий провел Монгола в зал. Там наступило оживление. Люди разбирали оружие, обсуждали план действий. Условились, что выходить надо в темноте, но кто-то один пускай несет факел, выдвинувшись чуть раньше остальных. На него и будут ориентироваться. Как только уйдут на приличное расстояние, можно будет зажечь и другие факелы. Выбрали и направление – на восток.
Во время бурного обсуждения Григорий и отвел в сторонку Монгола, чтобы сообщить ему самое главное.
- Ты возглавишь группу и понесешь факел.
- Резонно, ведь я один, кто может передвигаться по лагерю. В крайнем случае, если поймают, то меня отчитают. Да к вам сошлют, - ухмыльнулся Монгол.
- И это тоже. Но я о другом. Ты и дальше поведешь группу, и общину с ними новую выстроишь. Тебе не впервой осваивать земли, опыт есть.
- Что? А ты где будешь?
- Здесь.
- Как это? Гриша, ты чего? – повысил голос Монгол. Григорий шикнул, не желая привлекать внимания.
- С тобой они не пропадут, я уверен.
- Да я не боюсь лесов, если ты туда клонишь. И лидерство приму, коли так. Деваться все равно некуда, они заметят пропажу их орудий. Но почему? Откуда такие мысли, Гриша?
- Во-первых, Аловеров предупредил, что выставит нам охрану. А значит, он присматривает за нами, может даже надеется на побег. Оставшись, я задержу их.
- Как задержишь? В одиночку, с луком? – недоумевал Монгол. – Лишние жертвы, Гриша. Рискнем и уйдем вместе.
- Я не сказал, что «во-вторых». Ему нужен только я, о чем он прозрачно намекнул сегодня. Поэтому без меня вы действительно уйдете, а со мной – недалеко.
- Глупости все, не надо бросаться на амбразуру.
- Монгол, ты должен возглавить их и пообещать, что не бросишь. Я разберусь с остальным.
- Гриша…
Григорий оставался неумолим. Он все решил. И не видел для себя и для его группы людей иного выхода.
- Обещаю, - наконец, сдался Монгол, прочитав во взгляде Гриши холодную неотступность. – Ты хоть понимаешь, на что себя обрекаешь?
- Будь с заходом солнца, Монгол. Не опоздай.
Напарник долго и упорно смотрел в глаза Григорию в надежде, что он передумает. Гриша не отказался от намеченного. Монгол покачал головой и ушел.
К заветному часу Григорий объяснил своим, что отправится за ними чуть позже, чтобы отследить, что все прошло хорошо. Эраст продекламировал ему свои стихи, выразив опасения, но Гриша убедил их, что и его отход пройдет без проволочек. Поэтому, когда Монгол явился за отверженными, они преспокойно оставили Григория и покинули церковь с другим лидером.
А Гриша устроился на поляне, покрытой первым, таящем на глазах снегом. Шаги бывших изгоев благополучно утонули в ночной мгле, и Григорий даже подивился, что погони так долго нет. Однако вскоре показались огоньки от факелов и приближающиеся очертания мужчин. Их было, к счастью, немного. Далеко не разбредутся, догнать группу не успеют. Если и сумеют, то Монгол окажет достойное сопротивление. Гриша подал голос, когда тени приблизились. Они упорно двигались в церковь в обход него. Разумеется, он не мог допустить, чтобы его оставили в стороне. Не для того выбирался наружу.
- Эй, дружина, не потеряли кого?
Опричники тут же обнаружили Григория. Вперед вышел никто иной, как Марат Аловеров. Подсвечивая Гришу факелом, он злобно ухмылялся, поглаживая пальцами свой меч, закрепленный на поясе.
- Играешься со мной, голова содовая. Тимур, осмотри церковь и сожги ее чертям на усладу, а потом обыщите лес, - приказал Марат своим солдатам, обернувшись через плечо. – Надоело все. Найдешь беглецов – убей на месте.    
- Слушаюсь, - пробурчал верный опричник.
Группка человек из пяти разошлась, и Марат остался с Гришей наедине. Он достал меч и направил острием на горло сопернику.
- Ты поднимись, если хочешь, - «смилостивился» Аловеров. – Не так унизительно погибнешь.
- Я и на земле себя неплохо чувствую. Тебе же лучше.
- И когда только ты таким бесстрашным стал. И глупым.
- Хватит. Хочешь убить – убей.
- Хм… А у меня идея есть: казнить тебя утром, при всей общине… - замечтался Марат, отвлекшись. 
- Ну нет, не дождешься! – заорал Гриша и сам бросился на меч, пронзая себе грудь.
Он упал и почувствовал острую, невыносимую боль. Агонию. Тело одеревенело, язык онемел. Страшные глаза, сверкающие в ночи, словно гиены огненные, нависли над Григорием. А потом – все.
Он ощутил себя плывущим в серебристой воде, да увидел впереди девушку знакомую.
Обомлел, признав в ней свою первую любовь, ставшую почти женой, если бы не нелепая авария, забравшая у него мечту. Анютка, возлюбленная Гриши, до сих пор вызывающая трепет в душе и тепло в сердце, хотя уж и образ ее затерся на просторах памяти. Но вот, она живая, улыбчивая и воздушная, с роскошными кудрявыми локонами, машет ему, зовет к себе. Григорий плывет, Анютка брызгается, веселится. Он протягивает руку, и она подает свою. Потом резко тащит вниз, под воду. А Гриша не сопротивляется. Вместе с Аней ныряет, и она тянет дальше. Он мельком вспоминает, что видел уже однажды нечто подобное во сне и вырывался от нее. Но сейчас-то не сон. И бояться нечего. Это же его Анюта – светлое и счастливое воспоминание всей тягостной жизни.
Он доверяет ей и опускается все глубже.