Совместные с Андреем Маковеевым рассказы

Халява


Бойся данайцев, дары приносящих.
                (Гомер)


Поддайся алчности, тогда узнаешь сам,
Что у раба страстей не жизнь, а стыд и срам.
Будь как огонь горяч, будь как вода прозрачен,
Не становись, как пыль, покорен всем ветрам.
                (Омар Хайям)

Костя Кравцов, ученик десятого класса одной из школ города Александрова, кроме того, что был вполне нормальным подростком самой заурядной внешности и среднего роста, обладателем хитроватой физиономии с парочкой прищуренных глаз и пригоршней веснушек, разместившихся вкруг в меру курносового носа, чуть лопушистых ушей и непослушного вихра, вызывающе торчавшего на макушке, являлся ещё малюсеньким винтиком в огромной машине, именуемой Советским Союзом. Успеваемость у Кости была средней, то есть «от двух до пяти», в зависимости от удачности момента, впрочем, такое положение вещей было характерно для большинства его сверстников.
Характер, что немаловажно, Костя имел общительный и весёлый, порой чрезмерно весёлый, чему все вы скоро станете свидетелями. Да и за примерами ходить далеко не придётся. По весне Костя облюбовал для себя новую жертву для очередного розыгрыша.
Теперь необходимо отметить, что Кравцов обладал своеобразным талантом подстраивать тембры своего голоса под необходимые регистры и делать его совершенно неузнаваемым, то есть очень узнаваемым, и с конкретным голосовым адресом.
Непонятно?
Сейчас объясним. Как раз в то время на эстраде начали появляться имитаторы, или пародисты, как они себя называли, артисты оригинального жанра. Они подражали звукам транспорта, музыкальных инструментов, домашних и диких животных, но самым интересным в их творчестве было подражание голосам разных людей, разных знаменитостей. Было забавно смотреть на взрослых тётек, которые говорили умные вещи голосами детей, или дядек, которые изъяснялись голосами звёзд эстрады или кинематографа. Очень редко говорили голосами политических деятелей, и в этих случаях шутки были самые невинные, но всё равно было очень смешно. Самым примечательным из артистов этого направления был Геннадий Хазанов.
Появились подобного рода «пародисты» и в обычных коллективах, заводских или институтских. Из них, кстати сказать, и собирались первые команды КВН-щиков. А были и просто любители, чтобы посмешить своих товарищей, дворовых или одноклассников. Вот таким и был Костя Кравцов. И у него это всё здорово получалось, и он даже решил существенно расширить направление для своих розыгрышей.
В этот раз жертвой суждено было стать пенсионеру Петру Михайловичу Жилину. Пенсионер этот проживал в соседнем доме, напротив, и был он ветераном, и войны, и труда, и, кажется, ещё чего-то там. И всё это делало Жилина человеком надменным, смотрящим на прочих смертных свысока, почти что из-за облаков, и сие обстоятельство, учитывая его изрядно обрюзгшую внешность из-за чрезмерностей, которые он допускал, не без этого, в своей «прошедшей», почти прошедшей жизни, делало его неприятным, по ощущениям. Вот к этому Костя Кравцов и прицепился.
Дело в том, что у Жилина назревал день рождения, очередной, коих на веку ветерана, было столько, что – мама, не горюй! И в этот день рождения Жилин должен был получить личное поздравление от … от … короче, от Кости Кравцова. Точнее, посредством его.
А теперь представьте себе Петра Михайловича, облачившегося по столь торжественному случаю в свой лучший костюм, украшенный полузабытыми наградами и плохо зачищенными пятнами от жизненных неурядиц. Жилин чинно двигался по общему коридору коммуналки и бормотал о чём-то своём, стариковском, когда зазвонил телефон, стоявший на тумбочке, рядом с какой обычно находится дневальный, если дело происходит в армейском казарме. Но здесь-то была обычная квартира, обычная коммунальная квартира, память о тех временах, когда слово «коммунар» несло в себе оттенок романтики и неопределённого светлого будущего, когда коммунальным, то есть коммунистическим станет всё государство в своём праздничном целом. Вот об этом целом и думал пенсионер Жилин. Или предположительно думал, когда затренькал телефонный звонок. И, как нарочно, в коридоре прогуливался школьник Андрюха Мельников, одноклассник вы уже наверное догадались кого. Вот Андрюха и ухватил телефонную трубку и аллёкнул в неё, а потом вытаращил глаза, протянул её в сторону пенсионера и выдохнул: «Вас, дядь Петь» … «Кто там ещё»? – нахмурился Жилин и поднёс эбонитовую трубку к уху. А там …
Андрюха всё знал заранее и хитрыми намёками предупредил всех проживающих в квартире соседей, что скоро что-то будет. Поэтому, когда Пётр Михайлович начал говорить дребезжащим, но восторженным голоском, все обозначили своё в квартире присутствие. Потом все, а в особенности Андрюха, пересказывали, как пенсионер стоял у тумбочки по армейской стойке «смирно», расставив носки стоптанных туфель в стороны, и отвечал собеседнику с той стороны телефонного провода: «Да, Леонид Ильич … Спасибо, Леонид Ильич!», и пытался, раз за разом, щёлкнуть каблуками домашних полуботинок. От общения с «дорогим товарищем» Брежневым, Генеральным секретарём могущественной державы, пенсионер вошёл в состоянии такой восторженности, что уже почти что не осознавал себя и не сдерживал некоторых особенностей изношенного суровым временем организма. Лицо его сияло широкой улыбкой, а по штанам расплывалось тёмное пятно. Соседи дружно тряслись от еле сдерживаемого хохота, зажимая себе рты. То есть очередная шутка доморощенного «пародиста» удалась. От себя добавим, что шутка получилась довольно злой, даже учитывая несносный нрав «ветерана» Жилина. Но вот Кравцов после этого остановить свои порывы не смог. И даже больше того. Ильф и Петров в своей самой знаменитой книге написали, что «Остапа понесло». Так же, как сейчас и Костю. И начал он действовать уже на следующий день. Пока кураж не ушёл, должно быть.
А нацелился наш «пародист» на этот раз на директора школы, в которой он проходил обучение. С телефона- автомата дерзкий подросток дозвонился до директорского кабинета и начал отчитывать, голосом Ленина, начав с фразы - «учиться, учиться и ещё раз учиться». Кравцов старательно выделял знакомую всем по фильмам ленинскую картавинку и пылко укорял остолбеневшего директора неспособностями правильно выстраивать процессы обучения и в общей тупизне своих педагогических методов, к месту и не к месту называя его «батенькой» и громогласно заявляя об архиважности своих замечаний. Об одном жалел в ту минуту Кравцов, что рядом не было восторженных слушателей, которые внимали бы каждому произнесённому им слову. Впрочем, своим товарищам он проговорился, что приготовил нечто «архиинтересное». Именно так и сказал.
То ли директор был всё же не столь тупоумен, как это заявлялось через телефон, то ли у Кравцова начала шириться слава импровизатора, то ли его сдал кто-то из одноклассников, сложно сказать, но только уже на следующий день Костя был приглашён в тот самый кабинет, куда он днём ранее столь старательно названивал.
Теперь надо напомнить читателям об особенности нашего недавнего прошлого. Да, в те уже забываемые годы люди много и охотно говорили о коммунистических идеалах, о славном прошлом и светлом будущем, а уже вечером, употребив на кухне стакашку- другую портвеша или водочки, начинали потешаться над «кукурузником» Никитой Хрущёвым или вспоминать косноязычные обороты престарелого «дорогого товарища» Леонида Брежнева. Да, это всё было. Но затрагивать светлый образ Ильича, то есть Владимира Ленина, это было самое настоящее кощунство. Бога как бы у нас не было и его место, пусть и весьма эфемерно, занимал тот самый Ильич. Представьте, что стало бы с вами, если бы начали прилюдно высказываться, в негативном смысле, о деве Марии, в капитуле святой Инквизиции, или громогласно оспаривать суры пророка Мухаммеда в Медине. Примерно такая реакция могла последовать и в Советском Союзе, в самые суровые его годы. Так что данная шутка оказалась ещё более чрезмерной, чем выкрутасы с «ветераном» Жилиным.               
Отсюда проистекал логический исход, выраженный тем, что из комсомола «пародисту» пришлось уйти, и это было ещё очень к нему милостиво, ибо вполне могли бы выпереть и из школы, не посмотрели бы, что в Конституции государства прописано право на всеобщее среднее образование. Всё-таки годы были семидесятые, а не тридцатые и не сороковые. Дали Кравцову доучиться, но и только. Вместо полновесного аттестата выдали бумажку, справку, что учился в такой-то школе. То есть – фиг вам, а не институт и начало успешной жизненной карьеры.
Мало того, Кравцова забраковала и медицинская комиссия из военкомата. Придрались к какой-то мелочи, то ли плоскостопие, то ли ещё какая напасть, но только перекрыли Косте дорогу и в армейские казармы. Это сейчас молодёжь повсеместно старается от армии откосить. Всеми правдами и неправдами. А в ту эпоху служба в рядах Краснознамённой была чем-то безусловным и обязательным, и те, кто в эти самые ряды не попадал, считались вроде как и не мужики, а чем-то неполноценным. И девушки смотрели на таких бедолаг соответственно. Беды на голову Константина Кравцова валились, как снег в феврале, то есть нескончаемо.
Вы думаете, что мы перечислили уже все неприятности, какие испытал наш герой? Как бы не так…
А что же родители нашего юного сорванца? Как они отреагировали на все его «высокохудожественные затейства»?
Родители Кости были людьми интеллигентными, образованными и уважаемыми в городе. Да они сами об этом не раз и не два своему детищу говорили. Отец был начальником, и не малым, на одном из предприятий Александрова и коллекционировал курительные трубки, о чём было даже сказано в газетной публикации, а мама являлась чиновницей по медицинской части. Когда до конца выяснились последствия талантов их сына, обе эти персоны устроили домашний совет, по итогам которого Константину было предложено съехать с занимаемой им жилой территории, дабы он своим там присутствием не омрачал их «белоснежных мундиров» репутации.
 Бесчеловечно, скажите вы? Увы, таковы были некоторые издержки того сложного в понимании времени. К тому же всё было не так уж удручающе. Дело в том, что Косте было куда съезжать. Всего лишь в получасе неспешной ходьбы от трёхкомнатной родительской квартиры пустовал пятикомнатный частный дом, оставшийся после смерти деда и бабки нашего героя.
Вся наша жизнь состоит из череды обретений и утрат и ничего с таким порядком поделать нельзя. В том смысле, что противиться нет смысла. Печально, но года за три до описываемых событий бабка Оля по досадной случайности приняла не совсем те медицинские препараты, какие ей были выписаны, а если быть точными, то совсем не те. Всё это кончилось летальным исходом, а потом и её супруг, Костин дед, тоже, кстати сказать - Константин, в честь которого и был поименован новорожденный внук, тоже представился, как бы даже не пережив летальной разлуки со своей «половиною», с которой прожил в ладу и согласии половину века, вместивших в себя столько всего, что и не перескажешь в нашей короткой истории. Какое-то время эти смерти служили темой для разговоров и пересудов всех соседей по улице, а потом … потом всё забылось. А дом стоял заколоченным, дожидаясь, как с ним распорядятся наследники, у которых до дома всё не доходили руки.
Случайно всё в нашей жизни происходит или нет, но в права наследства вступил внук, в котором старики «души не чаяли». Выражение такое, означающее, что старики уповали, надеялись, чаяли, что души их найдут продолжение в душе внука. Как-то так…
Основательные люди были, эти самые Кравцовы, потому и дом был у них тоже основательный. Одних комнат – пять штук, да и всё остальное прочее этому определению соответствовало. Ещё будучи совсем ребёнком, маленький Коська играл и представлял, что дедов дом, это такой сказочный замок, в котором масса чудес и обязательно должна быть тайна. В детстве все мы воспринимаем мир через игру и сказку. Это потом она, жизнь то есть, наполняется всякого рода обыденностью, да и то только по той простой причине, что мы и сами себя этой обыденностью наполняем.
Если раньше для Кости Кравцова дедов дом был настоящим замком, то теперь сделался просто теремом, а безграничные и переполненные романтичными неожиданностями угодья обернулись участком в четыре сотки, огороженным забором- штакетником. «Донжон» детства, в котором мог бы скрываться славный рыцарь Айвенго, теперь сделался обычным деревянным строением, избой, пусть и в один этаж, но просторный, основательный, усиленный верандой и парой пристроев, служащих кладовками для разного рода домашних приспособлений, которые в данный момент не нужны, но когда-нибудь в них появится непременная необходимость. В углу дворика притулилась баня, построенная гораздо позднее основного дома, по крайней мере брёвна, из которых были собраны стены бани, ещё не успели потемнеть от влияния времени. Даже с большой прикидкой жить здесь было можно, и даже человеку более требовательному, чем Костя Кравцов.
Что делает городского человека беспомощным в условиях самостоятельного проживания? Это постоянное принятие самостоятельных решений, от чего людей постоянно и упорно отучают. Мы всё за вас сделаем, а вы только платите ваши денежки. А деревенский человек, он ведь прежде всего самодостаточен. Он сам себе – хозяин. Что захотел, то и сделал. Как потопаешь, так и полопаешь. А городские люди топать почти что и разучились.
Перво- наперво Костя Кравцов заглянул в печку. Печка была большой, и внутри неё места имелось много. Говорят, что раньше в русской печи даже мылись, закрывшись от всего остального мира чугунной заслонкой. Но то были первобытно- общинные времена, а сейчас у всех имеются бани. Или ванны, если дело происходит в городских условиях. Печь была справная, печь была исправная. А к печи в наличии был необходимый запас дров, выложенных в аккуратные поленницы, над которыми даже имелся навес, сооружённый стараниями Константина- деда. Топи- не хочу, а если выглянуть за ту часть забора, что находилась с тыльной части дома, то можно было увидеть, как там «коптит небо» целый деревообрабатывающий комбинат, возле котельной которого всякого рода древесных обрезков и отходов валялось столько, что и дурак бы сообразил, что проблем с отоплением возникнуть просто не может.      
А как же решить проблемы воды? Если раньше воду брали из реки или хотя бы из колодца, если в хозяйстве имелся таковой, то позднее повсеместно вошёл в обиход водопровод. Кран отвернул и пользуй воды, сколько надобно. Разве плохо? Колодца во дворе не было, но снаружи, в двух шагах от ворот, находилась водозаборная колонка, исправно функционирующая. Костя заглянул в кладовку и сразу обнаружил там свёрнутый бухтой резиновый шланг, приспособив который на колонку, мигом заполнил все свободные ёмкости в доме чистой артезианской водой. Так что и этой проблемы над душой не довлело. К тому же само жильё было полностью снабжено и мебелью, и электроплитой, а при более тщательном изучении нашёлся холодильник и даже стиральная машина, каких внук у стариков ранее не замечал. Искать и находить домашние вещи Кости очень даже понравилось, учитывая, что всё это в совокупности было его хозяйством.
Учитывая то, что высшего образования и дальнейшей карьеры его как бы лишили, то этими проблемами, весьма, надо признаться, хлопотными, можно было не заморачиваться. И пусть … Не очень-то и надо … Можно было просто устроиться на работу и начать выстраивать свою жизнь так, чтобы получать от неё удовольствие и демонстрировать всему остальному миру, что Костя Кравцов унывать не желает.
В ту уже полузабытую пору обычные работяги получали везде одинаково, или почти одинаково, и место работы выбирали из тех критериев, чтобы не ходить далеко от дома. А учитывая то, что прямо за забором находился деревообрабатывающий комбинат, то и мучаться перед выбором не стоило. Тем более, что требования к тамошним работникам были не велики и даже к таким разгильдяям, каким выставили Костю Кравцова, если внимательно изучить школьную характеристику, которой, вместе с напутствием в жизнь, снабдил его педсовет школы. Многое не было обязательным, достаточно вовремя приходить на место работы, выполнять план, и – если получалось – не «бухать» на рабочем месте. Сами понимаете, что требовать таким принципам было Косте не в тягость, да и сама работа была и вовсе не обременительной, платили, в общем-то, неплохо, а что ещё надо рабочему человеку?
Так, без особых эксцессов, пролетела у нашего героя пара лет.
И вот наступил знаменательный день. То есть уже потом Костя отметил его знаменательность, а день был самый что ни на есть обыденный. То есть, исправимся, это была суббота, следующий день, который наступает после окончания рабочей недели, то есть всё же событие ожидаемое и в чём-то радостное. К примеру, не надо рано вставать и куда-то переться по обрыдущему маршруту. Можно позволить себе просто так поваляться и ни о чём не думать, а разглядывать, к примеру, потолок. Но это занятие, скажем вам, довольно пустячное и скучное, особенно для такого молодого и деятельного человека, каким ощущал себя Костя. Он соскочил резво с кровати и, первым делом, сдёрнул с отрывного календаря (были раньше такие – карманного формате книжечки, что крепились на стену) листочек, на котором значилась пятница девятнадцатого сентября семьдесят четвёртого года. Отправив оторванный лист в мусорное ведро, Константин, позёвывая, вышел на крыльцо, попутно составляя план мероприятий на субботний, предстоящий, день. И тут внимание Кравцова привлёк угол территории, ограниченный с двух сторон загибающимся забором и стеной бани. Так себе квадрат, три на три метра, но покрытый ветками разросшихся кустов малины, среди которых валялись штакетины предыдущего, уже порядком сгнившего забора, брошенного здесь же предыдущими хозяевами, то есть стариками Кравцовыми. Тогда Константин не обратил внимания, что всё кругом было ухожено, или этот пятачок запущен донельзя. Почему так было, выяснилось позднее.
В общем-то, надо отметить, что Константин был не самым ленивым человеком и временами в нём просыпалась деятельность, что, учитывая его статус владельца собственного дома, было очень даже и неплохо. Кравцов окинул заросший участок прикидывающим взглядом и решил его очистить, чтобы соорудить там лежанку, на которой можно будет отдыхать «на природе» и даже загорать, если придёт такая фантазия в голову.
Наскоро позавтракав бутербродами с колбасным сыром и кофейным напитком «Бодрость», Константин вооружился лопатой и граблями и, переполнившись решительностью, приступил к работе. Сначала он занялся кустами малины, которые оказались колючими не менее, чем тропическое «держи- дерево», про которое рассказывал ещё Луи Буссенар в романе «Похитители бриллиантов». Костя любил читать об экзотических растениях, но, оказавшись сам в сходных условиях, ругался долго и разнообразно, выковыривая из-под кожи колючки. Всё же он стойко выдержал испытание, и скоро кусты выглядели культурно и даже почти цивилизованно, перестав быть дикими и опасными. Можно было расчищать площадку от бурьяна и разного мусора.
Попеременно работая то лопатой, то граблями, Костя приводил землю в относительный порядок и даже начал насвистывать популярный когда-то мотивчик «Не кочегары мы, не плотники», когда рабочая часть лопаты наткнулась на некое препятствие. Сначала Константин, было, решил, что это остатки ещё более древнего забора, брошенного дедом Костей много лет назад, но уже через минуту убедился, что дело имеет с чем-то другим – ящиком, а то и сундуком.
«Клад нашёл», хохотнул про себя наш герой и принялся окапывать ящик, после безуспешных попыток выдернуть его из земли грубой силой. Ящик оказался слишком тяжёлым и массивным, к тому же на нём имелся замок, аккуратно обёрнутый в полиэтиленовый пакет. Постепенно Костя откопал ящик и принялся его разглядывать, устало облокотившись на черенок лопаты. Что, интересно, такое могло быть внутри, и зачем это всё надо было закапывать? Долго раздумывать было не с руки, и Костя отправился в кладовку за ломом. Он ведь хозяин всего здесь, ему и решения принимать.
Используя лом, как рычаг, Костя, методом Архимеда («дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир») выковырнул из плена земли свою находку. Тащить ящик в дом было слишком тяжело, и Кравцов начал действовать на месте. Сбив ломом замок, он поднял довольно тяжёлую крышку и заглянул внутрь.
Есть такое выражение – «словно громом поражённый». Это вроде как получить невидимую глазу контузию от какого-то впечатления, от неожиданного впечатления. К примеру, если заглянуть в найденный в саду сундучок и обнаружить там золотые монеты царской чеканки. Вот как Костя Кравцов.
Признаемся, что его совсем не удивило, что в объёме примерно тридцати квадратных «литров» все монеты были тщательно расфасованы по стеклянным полулитровым банкам, сквозь запылившиеся стенки которых поблёскивали грани- гурты монет в «столбиках». Кроме стеклянных банок находилась ещё и парочка жестяных, из-под халвы, и к каждой приклеена бумажка, где химическим карандашом был указан номинал монет и их количество. Костя не поленился сбегать в дом и принёс лист бумаги, а также карандаш, для того, чтобы сосчитать добычу и сделать её до конца реальной.
Оказалось: в сундучке хранилось «червонцами» - три тысячи шестьсот тридцать две монеты, расфасованные по пяти банкам. Кроме них были ещё девятьсот сорок две монеты – эти по пятнадцать рублей – так называемых «империалов». И это было ещё не всё. Оставались ещё «пятирублёвики» в количестве девятисот тридцати пяти. Они и были расфасованы по банкам из-под халвы. Сам собою возник вопрос – а сколько же в общей сумме будет? То есть, руководствуясь правилам банальной арифметики в наличии было пятьдесят пять тысяч сто двадцать пять рублей, но Костя понимал, что настоящая сумма, в советском выражении, должна быть другой. Вот она-то его и интересовала.
Решение пришло само собой, почти моментально – на рынке имелась антикварная лавка, в которой должен был находиться антиквар, то есть какой- никакой, но специалист. Он и должен был просветить «наследника» свалившегося на его голову «наследства». Так как за всеми этими заботами день заканчивался, то поход к специалисту сам собой откладывался на завтра.
Пока что наш герой отсчитал шестьсот тридцать два «червонца» и присовокупил к ним сорок два «империала», а также тридцать пять «пятачков», чтобы в сундучке монеты оставались круглыми цифрами. «Излишек» он сложил тоже в стеклянную пол-литровую ёмкость, наполнив её доверху. На вес это было килограмм на семь золотых монет, ничтожная часть от общего «клада».
Отставив банку к стене бани, Костя Кравцов принялся хоронить ящик на том же самом месте, где он благополучно пребывал до сих пор. Не в дом же его, в самом деле, тащить, да в красном углу устанавливать. Пожалуй, апробированный метод хранения понадёжней будет. Туда же, на старое место, свалил обрезанные ветки малины и собранный было ветхий штакетник. Подумал, посмотрел, и принёс ещё и другого хламу. Получилась небольшая помойка. Для маскировки.
Уже дома, даже не снимая рабочей робы, в которой он затеял дворовые работы, наш герой высыпал содержимое банки на стол. Выглядело всё футуристично и впечатляюще: на скатерти ярко красного цвета груда блестящих жёлтых монет. Костя, с замиранием сердца, не менее двух часов, пролетевших мигом, любовался этим великолепием, то издали, сидя на диване, то вновь приближался к столу, куда он даже взгромоздил настольную лампу, и, выключив свет люстры, бормотал: «Во, халява! Во, чё накопал!».
Уже потом, вертясь на койке и пытаясь настроиться на сон, Кравцов размышлял: «Кто-то ушлый схоронил ящичек-то. Вот представить себе – пришёл кто-то и начал здесь искать … Где он искать примется? В погребе, на чердаке, в подполье, а где на самом деле тайка сокрыта, пойди, догадайся».
Монеты, перед сном собранные в банку, Костя упрятал за печную трубу, где имелась удобная ниша, и где он хранил бересту для растопки печи. Для себя Кравцов сделал установку: подняться в семь, никак не позднее, а ещё лучше в шесть часов, и идти к антиквару. Но перед этим необходимо хорошенько выспаться, чтобы быть, что называется – «в форме».
Наш герой до того был переполнен дневными впечатлениями, что даже не вспомнил, что так и не собрался поужинать, как и – чуть ранее – пообедать. Всё это было оставлено на потом, а пока что Кравцов погрузился в беспокойный сон.
Должно быть, вы думаете, что ему снились кошмары на тему грабителей, что готовы ворваться в дом, чтобы отобрать находку. Или что все монеты чудесным мистическим образом обратились в пробки из-под пива «Жигулёвского». Да мало ли что может пригрезиться в подобных обстоятельствах. Но ничего этого не было. Сон или не шёл вовсе или напоминал собой глубокий тёмный колодец, где не было видений, где не было дна. Куда можно было опускаться бесконечно …
Рывком, внезапно просыпаясь, Костя вскакивал с кровати, кидался во двор, к месту «захоронения» и таращился, силясь определить, не сдвинуты ли напластования бытового мусора, которым он сам же недавно завалил место, где собирался устроить «солярий» …
Всё-таки молодость берёт своё. Почти не смыкая ночью глаз, наш герой как-то умудрил всё-таки выспаться и имел вид, хоть и чуть помятый, но естественный для человека его возраста. Первым делом, вытащив банку с монетами из печной ниши- «тайника», высыпал из неё содержимое на скатерть, вновь старательно пересчитал (всё сошлось до последней монеты) и, с довольным видом, бухнулся на диван, уставившись на потолок, по которому гуляли блики от будущего блаженного существования. Наступило оно, воскресенье. Вслушайтесь в значение этого слова. «Воскресенье». Если вы каким-то образом умудрились откинуться в мир иной от всех жизненных тягостей, то в этот день вы воскресаете снова и вкушаете радости, коих в нашей жизни тоже имеется немало. К примеру, вы тоже можете найти свой клад, пусть он и не такой впечатляющий, чем у Кравцова, но, тем не менее …
Для себя Кравцов установил распорядок, по которому выстраивал каждодневную жизнь, а именно: день начинался с утреннего моциона, в который входил подъём, купание возле бочки с дождевой водой, чистка зубов, завтрак, а потом лёгкая пробежка до места работы в будни, или утренняя зарядка под бодрые звуки радиоприёмника.
Так происходило обычно, но все обычности сразу закончились, как только Константин откинул крышку сундучка, облепленную землёй. Теперь всё должно быть по-другому, а пока всё не наладилось, приходилось жить так, кувырком.
Не умывшись, непонятно чем позавтракав, кое-как одевшись, но – главное – крепко зажав в кулаке три разнономинальных монеты в качестве образца, наш герой отправился на рынок, сначала шагом, а потом всё быстрее, пока не помчался туда стремглав. Туда, это значит – в антикварную лавку.
Хозяин её … впрочем, в те времена какие же это были хозяева? цыган, с русским именем Вася, восседал среди чуть помятых, но тщательно вычищенных самоваров, нескольких икон с почти стёршимися красками, патефонов и разнокалиберной старорежимной посуды, среди которой выделялись фарфоровые балерины, томно изогнувшиеся в арабесках танца, числом в полтора десятка. Балерин, а не танцевальных колена. На витрине, под стеклом, имелись и монеты – старинные, медные, разложенные на серой папиросной бумаге. Чуть отдельно лежала коллекцию монет из «братских» стран социалистического «лагеря», где-то с полсотни, разного номинального достоинства: венгерские форинты, чешские кроны, германские пфенниги и даже квадратные монгольские тугрики.
Кравцов оказался самым первым из сегодняшних посетителей лавки, отчего удостоился от хозяина «заведения» личного приветствия. В ответ наш герой начал сбивчиво нести всякого рода ахинею. Получалось, что молодой человек унаследовал от недавно умершей горячо любимой бабули наследство, среди которого оказалось пару десятков монет, и теперь ранний посетитель желал узнать, какова же ценность свалившегося на его голову «богатства» …
Хозяин лавки весьма охотно взялся посетителя просветить относительно стоимости монет, попутно информируя про такие особенности, как «пятьдесят восьмая проба», «восемьдесят третья», а затем, тщательно изучив с помощью увесистой, и – наверняка – тоже антикварной - лупы, покачав головой с тяжёлой, тщательно расчёсанной, волосок к волоску, причёской, изрёк:
– Да, парень, повезло тебе с бабкой, двадцать золотых, это … – глаза цыгана закатились; он то ли впал в транс, то ли тщательно обдумывал свои слова, выстраивая их то так, то этак, но наконец выдавил из себя, – это … по меньшей мере – солидно.
«Двадцать золотых? – мысленно ухмыльнулся Кравцов. – Солидно? А пять с половиной тысяч не хочешь?»
Цыган Вася назвал кое-какие цифры, но вид имел столь хитрый, что Константин предпочёл в слова «антиквара» не вслушиваться. Всё равно ведь обманет и надо будет все эти цифры и слова как то проверять, и перепроверять. Он степенно поблагодарил цыгана и направился к выходу из лавки, наполненной давно ушедшим временем, в котором хозяин Вася был вместо консервированного «фрукта». Но «фрукт» его снова окликнул:
– Эй, парень! Ты, это самое, если из наследства своего что-нибудь смастерить вздумаешь, печатку там, или ещё что, то про меня не забывай, приходи, я проблемы твои разрулить помогу.
Но «наследник» его молча выслушал, кивнул и вышел вон. Вася с его ушлым хитрым взглядом сделался Кравцову сразу неинтересен. Теперь Костя спешил домой, чтобы, руководствуясь «приблизительными» цифрами, прикинуть, чем в данную минуту он располагает.
Уже дома, Константин занялся расчётами, выстраивая цифры ровным столбиком. Обвёл получившийся итог двойным красным кольцом и … едва не поперхнулся слюной. «Сколько, сколько?! – вслух переспросил он сам себя и тут же произнёс получившуюся сумму. – Полтора миллиона рублей» …
С минуту Костя разглядывал листок бумаги с начертанными там цифрами, а потом снова принялся размышлять. Цифры, это из порядка абстрактности, а вот, к примеру, сколько на всё это можно купить машин, или кооперативных квартир? Это всё-таки понятные каждому пользователю категории жизненных ценностей. Снова Кравцов склонился на бумажным листом, покрывая его всё новыми торопливо выписанными цифрами. Получалось сто пятьдесят новеньких, с горьковского автоконвейера, лакированных и разноцветных «Волг». Стояли, один за другим, новенькие пятиэтажки, с полутора сотней его кооперативных квартир. Офонареть было можно!! Получалось, что вчера, как в забойном американском вестерне, он нежданно нашёл свой личный «каньон дель Оро», и он даже запел песню из этого фильма «Но … но … золото манит нас …», а других слов из песни вспомнить не мог. Оставалась частица «но». Эта словесная частица несёт в себе определённую смысловую нагрузку. Описывают, к примеру, в иной книге разного рода красивости, что сыплются в изобилии на голову книжного героя, а потом появляется эта самая весьма скользкая «но», и начинаются неприятности. Вспомнился и другой фильм, комедия, в которой приехавшие в Советский Союз итальянцы нашли в Ленинграде клад, а внедрённый к ним в группу оперативный сотрудник объявил находчивым иностранцам, в нужный момент, что нашедшему любой клад, на территории нашей Родины, полагается всего лишь только четверть от стоимости всего сокровища. Остальное перемещается в бездонные закрома Родины. Такой вот расклад …
Получалось, чтобы получить хоть что-то, надо было пожертвовать тремя четвертями всей находки, «наследства» Кравцова. «А вот фигушки вам, – решил вдруг Кравцов. – Моё это всё, моё, и точка. Ничего никому не дам!». И тут же начал соображать. Банки-то, в которых ранее находилась халва, сохранили ещё этикетку фабрики «Рот-фронт». Это убедительно говорило о том, что клад старинных монет кто-то отыскал до него, и даже, что было скорей всего, перепрятал в другое место, а перед этим всё тщательно пересчитал и расфасовал. Сомнений, кто это был, не оставалось. Наверняка дед с бабкой постарались.             
Сначала Константин порадовался за своих стариков, которых хорошо помнил и всегда любил, больше чем родителей, да и они к нему относились соответственно. Ай да старики! А потом, поразмыслив, внук пришёл к неутешительному выводу, что те были, если честно признаться – преступниками, ибо утаили от Родины найденный клад. Не так уж государство нуждалось в том золоте, но вопрос ведь замыкается на законы и принципы, которые ведут к одному – если сейчас всё рассказать о найденных монетах, то их, после тщательного разбирательства, у «находчивого» внука всё отнимут. Самого его наказывать не станут, но умерших родственников поименуют недобрым задокументированным словом. Хотя бы ради этого следует промолчать. То есть получалось одно – сам Бог и законы логических рассуждений советовали всё оставить у себя, на сохранение и дальнейшей реализации, если появятся к этому малейшие возможности.
Поставив перед собой банку с вожделенными монетами, Костя пристроил подбородок на кулаках, поставленных друг на друга, и принялся размышлять, глядя неотрывно на сложенные столбиками жёлтые монеты. Постепенно сформировался план первейших действий: завтра же идти и уволиться с работы, которая уже казалась ему мелкой и даже постылой. Выполнять её означало унижать достоинство новоявленного миллионера. Но, так как в государстве, в её уголовном кодексе имеется соответствующая статья о тунеядстве, то устроиться на этом же комбинате обычным сторожем. То есть делать он всё равно ничего не будет, но его уже не станут преследовать в уголовном порядке, но даже и что-то ему доплачивать. Это ему-то, миллионеру. Для личного удовольствия и прикола ради. Говорят – мелочь, а приятно.
Это первый пункт плана и самый выполнимый. Но вот второй был уже сложнее. Костя решил взять пару десятков «червонцев» и снести их в «скупку». Он быстренько посчитал на бумажном листе, руководствуясь приблизительными цифрами, сообщёнными ему хитрым цыганом Васей. Получилось, что выдать ему должны где-то около пяти тысяч денежных знаков, пяти «штук», как их именовали барыги.
Кравцов, как мы уже поминали, проработал на фабрике два года, в течение которых сумел отложить, то есть скопить - пятьсот двадцать рублей. Ему до сих пор казалось, что это вполне нормальные деньги, и он даже испытывал некоторую гордость за свою предприимчивость и бережливость. А тут сразу, одним махом, сумма в десять раз больше. Было от чего голове пойти кругом. И сразу, как бы сам собой, появился третий пункт действий, меркантильный – прямо сейчас отправиться в магазин и взять палку, нет, даже две сервелата, буженины и – гулять так гулять – по три банки икры, чёрной и красной, а ещё … (в голове всё сладостно вращалось) ещё торт «полёт», а если такового в наличии не окажется, так не беда, взять «фигурный», с грушами, весом не менее килограмма. Вот это жизнь начинается!..
Решившись, с бьющимся в груди сердцем, Костя полез за печку и достал из ниши- тайника, замаскированную свёртками бересты, вожделенную банку, осторожно высыпал её содержимое на скатерть, и начал зачарованно разглядывать раскатившиеся монеты так, как кот смотрит на сметану перед тем, как погрузить в неё свой розовый язычок. В доме стояла полная тишина, в которой отчётливо щёлкали старенькие часы- «ходики». Казалось, что они торжественно отмеряют минуты новой жизни, тогда как старая осталась снаружи, среди высыхающих колючих ветвей малины. Эта, наступившая, жизнь обещала стать весёлой и беззаботной, как детство в каникулы.
Следующим утром, а это был, как вы помните, уже понедельник, Константин стоял на страже возле кабинета начальника цеха, терпеливо дожидаясь его появления. («Начальство не опаздывает, оно задерживается» - истина во веки веков, аминь!).
Всё это время Константин пребывает в центре нашего внимания, и надо бы, для порядка, немного от него отвлечься. Начальник цеха, Михал Олегович Кораблёв для этого подойдёт. Пока его нет на своём месте, мы немного о нём поведаем читателю. Как-то так получается, что люди, выбиваясь в начальство, начинают пренебрегать интересами других людей, особенно если эти другие находятся в его подчинении. Это как на уровне инстинктов, где вожак стаи всё время должен демонстрировать окружающим свои силу и напористость. Вроде бы и времена пошли другие, более цивилизованные, однако инстинкты настолько глубоко укоренились в человеке, что диктуют ему свои нормы. Потому и получалось, что среди рабочего люда Кораблёв имел репутацию хама и даже придурка, пусть простит нас читатель за подобные эпитеты. Но Кораблёв оправдывал эти свои качества. Но и у него случались разные чудачества, выбивающиеся за привычные нормы поведения. К примеру, не так уж давно, принёс он в цех и установил в курилке манекен, на который собственноручно укрепил собственную фотографию, а потом объявил столпившимся поблизости работягам, что в капиталистической стране Японии на заводах, в закутках, имеется чучело директора или хозяина, которое всякий рабочий, чувствующий какую-то несправедливость, может побить палкой и снять негатив со своей японской души. После чего успокоившийся японский пролетарий снова приступает к работе и даёт повышенный план, ибо справедливость восторжествовала. Рабочие начальника цеха внимательно выслушали и перевели взгляд на манекен. Ни одна душа к нему за всю смену так и не подошла, хотя Михал Олегович и положил рядом палку. Искоса Кораблёв поглядывал в сторону манекена, но, видать, недовольных его «политикой» в цехе не наблюдалось. Что и требовалось доказать. Кораблёв успокоился и занялся своими делами, а когда к концу рабочего дня вспомнил о своём начинании, то сразу и направился в курилку, где остолбенел на несколько минут. У манекена кто-то перерезал горло, что называется – от уха до уха, а фотографию, где располагались глаза, прожгли сигаретами. Это был самый настоящий вызов, и на него надо было как-то отвечать. «Да, – многозначительно тогда произнёс Михал Олегович. – Всё-таки у нас не Япония. Дикий народ, мать вашу. Вам ещё до японского пролетариата расти да расти». После этой громкой тирады он поднял манекен, чтобы вынести его из курилки, и тут выяснилась ещё одна подробность, им до сих пор незамеченная. В том месте, откуда считается, что растут ноги, некий неизвестный придумщик каким-то инструментом проделал столь большое отверстие, что свободно проходила рука, сжатая в кулак. Рабочие старались сохранять невозмутимый вид, но каждый из них ехидно усмехался, и явно по адресу начальника, который вздумал с ними поиграть в капиталистическую демократию. Громогласно Кораблёв озвучил, что он думает о своём подведомственном коллективе и в таких выражениях, что мы не решаемся их в данном рассказе пересказать пусть даже приблизительно. Скажем лишь, что он умудрился не разу не повториться и укорил коллектив в самого разного рода прегрешениях, в том числе и сексуального характера. Но, надо признаться, что выискивать бедокуров он не стал. А наоборот, тон своих устных претензий немного снизил и с коллективом стал разговаривать чуть мягче. Не так, чтобы очень, но чувствовалось, что он какие-то выводы для себя извлёк. А учитывая, что среди шутников, Кравцов был в первых рядах, это было немалым «завоеванием». Приведём другой пример. За год до этого дня на Константина опять накатило, и он намалевал на стене рядом с входом в «резиденцию» сантехников воззвание, стилизовав его под плакат «окон РОСТа»:
«И руки в дерьме, и ноги в дерьме,
Работа сантехника очень нравится мне!»
На беду самоназначенного агитатора мимо проходил генеральный директор предприятия, который осматривал, что случалось периодически, свои «владения». Углядев жирно намалёванные на стене «вирши», которые отчего-то ему категорически не понравились, он затопал ногами и в ультимативной форме потребовал от Кораблёва найти автора «лирических излияний» и примерно наказать его в назидании всем прочим. Тогда у Кости ёкнуло в груди, так как, ожидая реакции, он протиснулся поближе к зрелищу, но Михал Олегович, который сразу же начал пристально к нему приглядываться, вдруг подмигнул «шутнику», после чего повернулся к раскрасневшемуся директору и, прижимая руку к груди, где билось сердце коммуниста, громогласно заявил, что подчинённые ему люди, «такого сотворить не могли бы, и точка». Генеральный, по инерции, бушевал ещё с пару минут, а потом как-то сразу успокоился, перечитал ещё раз написанное, хмыкнул и удалился прочь. А надпись так и осталась висеть на прежнем месте. Интересно, что сами сантехники водили потом сюда новичков и гордо её показывали. Постепенно все вокруг стали думать, что это они сами и написали. Но кое-кто не забывал настоящего автора.
Кравцов дождался-таки начальника, который почти вбежал в тамбур перед своим кабинетом. Михал Олегович был человеком небольшого роста, узкоплеч, подтянут, лицо у него было вытянуто и аккуратные «баки» были словно приклеены к черепу. Голос у него был громкий и даже пронзительный, а рукопожатие крепкое, как у спортсмена- гиревика. В это утро у Кораблёва настроение было на диво хорошо, и неслучайно. Если Константину удалось в собственном дворе раскопать клад золотых монет, то Михал Олегович совершил ещё более невероятное дело. После пяти безуспешных попыток он наконец спихнул замуж свою дочку- дылду с манерами старорежимного фельдфебеля, такого же интеллекта и полёта фантазии. Отплясав по этому случаю весь воскресный день, он был готов облагодетельствовать каждого встречного, ну, или хотя бы через одного. Первым встречным и оказался Костя Кравцов. Глядя в благожелательные глаза начальника, Костя изложил свою просьбу.
– Чего в сторожа-то тебя потянуло? – Поинтересовался Олегович, внимательно выслушав парня. Душа, понимаешь, человек, а не начальник.
– Да вот … это самое … – сбивчиво принялся отвечать юноша. – Готовиться надо… ну, там … курсы подготовительные … не век же мне у станка стоять, в конце-то концов.
– В институт поступать намылился? – догадался, наконец, Кораблёв.
– Да, – скоромно потупил глаза Константин, – вот, собираюсь …
– Ну, и в какой же? – Заинтересованно продолжал расспрашивать начальник. – Если это не засекреченная информация.
– Да ладно вам, – вздохнул Кравцов. – Какие уж тут секреты. В Бауманской хочу, на физико-математический факультет.
– Похвально, – восхитился выбором рабочего начальник, – весьма похвально, коллега. Тогда как с местом сторожа поступим? Может, переводом оформим?
– Было бы неплохо, – солидно ответил будущий инженер, а пока что просто миллионер, хотя и «подпольный», – этим … переводом.
– Ну, – сразу посуровел Кораблёв, – тогда вечером и приходи. Нам, как нарочно, как раз сторож ночной требуется.
Где-то ещё с час Константин по кабинетам самым разным побегал, собирая подписи, чтобы расстаться навеки со своей работой, которая за выходные вдруг сделалась совершенно ненавистной. Как назло, когда торопишься, время идёт особенно заторможенно. Тише оно двигается, когда разве что болит зуб. Но всё же все заморочки завершились, и Костя отправился домой.
Вот только в доме он оставался не долее нескольких минут, потому как уже совсем скоро выскочил обратно и помчался в «скупку», которая размещалась при ювелирном магазине «Изумруд». Подобный магазин, можете нам не верить, но был единственный на весь город. И под приём драгоценных металлов и подобного рода изделий там был отведён крошечный закуток, напоминающий кассу, в каких продавали билеты на киносеансы. Кравцов вошёл в тесное помещение и скромно занял очередь. Да, собственно говоря, никакой особой очереди и не было, а стоял перед нашим героем замухрыстого вида мужичок с прилизанными волосами и стойким алкогольным ароматом, что исходил от него, словно мужичок имел скверную привычку купаться в бочке с самогоном. Мужичок суетливо достал из кармана сложенную многократно газету «Комсомольская правда», развернул её, и на свет показалась жёлтого цвета цепочка, узенькая, грамм, может, на пять. Приёмщица придвинула к себе газету, вставила в глаз миниатюрный окуляр и принялась тщательно изучать «драгоценность». Кравцов отвернулся в сторону и скорчил брезгливую гримасу. Это с какими же мелочами люди друг друга от дел отвлекают …
«Цепочка! Ха-ха. Пригласить, что ли, товарища задержаться, да посмотреть, что предлагают другие».
Конечно же, это была всего лишь куражливая мысль. К себе Кравцов внимания привлекать не собирался. Вдруг он насторожился, а сердце его бешено заколотилось, ибо дальше произошло то, чего он никак не предполагал. Приёмщица протянула из окошечка руку и мужичок столь же суетливо начал шариться по карманам, вытащив, в конце концов, замурзанный паспорт. Приёмщица выхватила документ из рук «сдатчика» и начала переписывать из него что-то в толстую тетрадь, то заглядывая в паспорт, то косясь на «тощенькую» цепочку, всё ещё сиротливо лежавшую на мятой газете. Получив сначала свой паспорт, а потом и несколько купюр, мужичок старательно вывел свою подпись в другой тетради.
Паспорт? Это меняло дело. Он уже собирался совсем ретироваться, но мужичок тем временем торопливо удалился, и теперь приёмщица внимательно разглядывала молодого человека. Теперь бежать отсюда было бы делом подозрительным, а учитывая, что другой альтернативы разжиться деньгами просто не было, так и вовсе глупым. Костя в кармане отделил четыре монеты от остальных и протянул их женщине.
– Вот … – выдавил он из себя, внезапно теряя силы, – от бабки осталось … в наследство.
Он ещё попытался что-то из себя выдавить, но получалось, что он перед ней оправдывается, что тоже могло показаться неестественным, и Кравцов замолчал. Женщина, впрочем, не обращала уже на него внимания. Она изучила каждую из монет, переворачивая их то так, то этак, взвесила на аптечных весах и, наконец, выдала резюме:
– Пятьсот двадцать рублей.
«Как – пятьсот двадцать!», – едва не закричал Костя. По его прикидкам, цифра должна быть в два раза приличней, но он свой порыв сдержал и, покрывшись липким потом, кивнул головой.
– Ладно, давайте пятьсот двадцать …
Теперь тётка принялась изучать паспорт «сдатчика», сравнила фотографию с оригиналом, равнодушно глянув в лицо молодого человека, и начала переписывать данные с паспорта в свою тетрадь. Косте захотелось выдернуть у неё свой документ и бежать прочь, но … это было бы глупо, потому как монеты он уже отдал, а деньги ему ещё не отсчитали.
– Нет, ну, – не выдержал наш герой ожидания, – ну почему пятьсот двадцать-то?
Тётка сделала вид, что не слышит несносного клиента, выдала ему требуемую сумму, а сзади уже к нему прижималась объёмистым мягким бюстом новая «сдатчица», настойчиво отдвигая парня от приёмного окошка. Она торопилась, ведь обеденное время заканчивалось до обидного быстро. Пришлось отойти в сторону.
Медленно Кравцов вышел из магазина «Изумруд», постоял какое-то время на крыльце, мысленно сравнивая цены, оглашённые цыганом Васей и той, какой распоряжалась вредная тётка с той стороны приёмного окошка. Получалось, что его надули в два раза, оплатив только половину стоимости товара. Кравцов вернулся в магазин, прошёлся вдоль витрин с выставленными золотыми изделиями, сравнивая их цены и мысленно вырывая из своей головы клочья волос. Он явно продешевил. Но что же он мог сделать?..
Решительно покинув магазин, Кравцов отправился, не думая, куда он идёт. В себя он пришёл на перроне вокзала. Зачем он здесь? Перед ним находились рельсы, на противоположном краю которых, возможно, находилась совсем другая жизнь. Но это где-то там, но он-то здесь, и надо было что-то делать.
Теперь он шагал обратно. Снова вошёл в магазин и снова сунулся в приёмное окошко.
– Вот ещё, – выложил ещё пару монет, – на поезд не хватило. Далеко ехать надо …
Приёмщица и ухом не повела, словно речь шла о банальном стакане водки. Она снова принялась изучать монеты и заносить данные в свой реестр. Далее последовал росчерк росписи и лишь после этого перед Кравцовым появились двести шестьдесят рублей.
Он вышел из магазина, направился в сторону вокзала, потом быстро свернул в сторону, и исчез в ближайшем переулке. Он бродил по городу, переходя с одной улицы на другую, ведь время его больше не беспокоило. Он сам себе был хозяином. По крайней мере, до той поры, когда надо будет идти на сторожевой пост. Но когда это ещё будет …
Необходимо было всё хорошенько обдумать. А что, если эта тётка относит свои записи в милицию? Конечно же, там глянут в тетрадь, и – оппа! – некий никому неизвестный чувак, значащийся как Кравцов Константин Михайлович, сдал золотишка где-то почти на «штуку». Можно этим заинтересоваться? Ясен перец …
Теперь он готов был грызть собственные локти – зачем второй раз туда же попёрся? Поезд зачем-то приплёл, словно из города бежать собирается. А вдруг, вот прямо сейчас, к его дому (ведь адрес тоже был внесён в реестр), к его дому подъезжает запылившийся «газик» и оттуда легко выпрыгивает какой-нибудь до боли правильный «Анискин» и кулаком начинает тарабанить в двери. Открывай, мол, сова, медведь пришёл. Ну и что, что никто не открывает. Подъедет бригада «добрых молодцев» и вскроют его жилище, а там … долго и искать не придётся. «А скажи-ка ты нам, молодой мил-человек, откуда это у вас такое богатство? Сам расскажешь, али помочь маленечко?».
Может, отправиться в бега? На душе сделалось так тоскливо, что захотелось завыть. Вечерело, и на улицах появились прогуливающиеся парочки. Они смеялись, целовались, лузгали семечки, пили пиво. У них не было денег, у них не было проблем, им было хорошо.      
Костя нашёл водозаборную колонку и умылся под холодной струёй воды. Стало чуть легче. В самом деле, не нагоняет ли он сам на себя страхи? Если он сейчас исчезнет из города, то это и будет подозрительно. Его начнут искать, придут домой, обязательно ведь придут. Стало до боли жалко тех монет, что лежали почти на виду, в банке, глупо оставленной за печкой. Её отыщет даже ребёнок. К тому же пора было идти на комбинат, сторожить там … В самом деле, у него ведь есть официальная работа и занятие, за которое ему полагается заработная плата.
Скрепя сердце, Кравцов пришёл домой, деланно не глядя по сторонам, поужинал, собрался и отправился на комбинат. Почти ничего не осознавая и отвечая невпопад, принял пост у своего сменщика и забился в сторожку. Снова начал размышлять.
Итак - что же имеется в наличии? Пятьсот тридцать рублей в сбережениях, к которым можно добавить сегодняшний улов, то есть шестьсот восемьдесят. Ах да, ещё можно приплюсовать зарплату за сентябрь. В итоге получалась немалая сумма приблизительно в тысяча четыреста рублей. Жить – можно, к тому же место сторожа тоже ведь плата пойдёт, пусть и небольшая, около пятидесяти рублей, но ведь плюсом. Этих денег ему хватит надолго, а там можно будет придумать, как остальные монеты можно использовать. Одно ясно, что в «скупку» больше соваться не стоит – себе дороже.
Сами собой мысли у Кравцова от «скупки» перешли на новые картинки, в которых милицейские опера шуруют у него весь двор лопатами, в то время как другие, что орудовали в доме, выкладывают на стол содержимое банки, по прежнему хранившейся в нише за печкой. От этих видений всё внутри Кости переворачивалось. Разве это не ужас?
Можно ли спокойно справлять службу, когда в душе бушуют подобные страсти. На жестяном циферблате старенького будильника, что меланхолично считал минуты в сторожке, стрелки показывали половину третьего ночи, а сторож, который должен обходить в очередной раз территорию комбината, в это время карабкался через забор, за которым находился дом. Конечно же, это был дом Кости Кравцова, и никто здесь не орудовал лопатами, да и в доме никого не было. Но наш герой успел настолько себя возбудить воображаемыми опасностями, что затоптал весь пол у себя в горнице, пока не осмотрел весь дом. Можно было успокоиться и возвращаться обратно? Как бы не так! Константин уже лез на печку и шарил позади неё руками. Банка тоже оказалась на месте, в неприкосновенности. Только тогда он перевёл дух, потому как почти и не дышал. Сердце в груди бухало паровым молотом, а ноги больше не хотели его держать. С большим трудом он не упал, а потом долго не мог перебраться обратно, через забор, хотя получасом ранее лихим соколом его преодолел, на одном, как говорится, дыхании.
В последующие ночи, со вторника до субботы, он не раз и не два среди ночи врывался к себе с целью проверки. Нервы его были напряжены, как перетянутые струны гитары. Долго он такого нервенного накала не выдержит. Надо было что-то предпринимать. Кравцов думал, и думал, и снова думал, ломая голову.
Насколько сильно напрягал своё воображение Архимед, когда его родственник, правитель Сиракуз Гиерон, дал задание вычислить процентное содержание серебра в своей короне? Навряд ли больше, чем делал наш герой в эти дни. Но, как Архимед справился с поручением сиракузского царя, так и Константин пришёл к схожему мнению. Схожему? Как это понять? А Костя Кравцов решил «подарок судьбы» направить на изготовление если не царской короны, так колец, простых и с печатками, браслетов, серёжек и прочей ювелирной «дребедени». На переплавку годятся монеты выше «пятьдесят восьмой пробы». А у него-то этого добра навалом.
Вот только проблема если и решалась таким образом, так с большим трудом.
В чём же дело? Вспомните сами, уважаемые читатели, как мы жили в те советские времена. Да, и тогда встречались люди состоятельные, а также те, кто старался хотя бы выглядеть состоятельными. И чем же подчёркивали они свою состоятельность? Мы уж не говорим о кооперативных квартирах. Это – дело особое. А люди вкладывали свои средства в машины, мебель, хрусталь, ковры, позднее пошла импортная бытовая техника. А золото … оно пребывало на скромных «пятых ролях», не пользовалось, почему-то ажиотажным спросом. Вспомните, как мы упоминали, что ювелирный магазин «Изумруд» был единственным в городе. Именно по этой самой причине. При этом посетители «Изумруда» на три четверти были просто люди любопытные, которые зашли сюда из чистого, даже не праздного, любопытства. Посмотрели – и забыли. Есть ведь более важные насущности. Самым повышенным спросом пользовались кольца, среди молодёжи, как часть брачного ритуала. Помните – «обручальное кольцо, не простое украшение, двух сердец оно решение» … ну, и так далее.
То есть, получалось, и здесь маячил тупик? Как бы да, но Кравцов рассматривал свою проблему чуть глубже. Ещё Остап Бендер  говорил своим «подельникам», что если в стране есть денежные знаки, то должны быть и люди, у которых их много. Если в стране продают украшения из золота, то имеются и те, кто желает их иметь, и в больших количествах. Надо их просто вычислить.
В Индии есть интересный народный обычай. Там каждая женщина обязана иметь золотые украшения, и на многочисленные индуистские праздники женщины обязаны все эти свои украшения надевать и демонстрировать соседям и прочим прохожим свою состоятельность и приверженность древним обычаям.
Но мы же живём не в Индии, скажите вы? Ха-ха, ответим мы. Наше советское государство настолько было велико, что вместило бы пять Индий, а то и все десять, и многие жители имеют не менее своеобразные обычаи. В первую очередь это жители южных рубежей Советского Союза, от Кавказа и до Средней Азии. Означало ли это, что Костя Кравцов раскатал по полу подробную карту СССР и начал высчитывать железные дороги перспективных направлений? Ну, зачем же так буквально. Есть же восточная пословица, где сказано о горе и Мухаммеде. Ехать то есть в дальние веси совсем не обязательно, ибо представители тамошних интересов уже есть у нас, совсем рядом, под боком.
Конечно же, вы уже догадались, что наш герой отправился на рынок, где, как и везде на просторах нашей страны, хозяйничали выходцы из Средней Азии и Закавказья. Александров не стал исключением. То, чем когда-то занимались цыгане, пользуясь своими «правами» свободного перемещениями по пространствам государства, теперь занялись другие, которых было не в пример больше, и они научились организовываться в свои «землячества», потеснив цыган с их таборами, контрабандой и торговлей водкой и анашой. Кавказские «цеховики» и среднеазиатские торговцы быстро почувствовали себя хозяевами территорий, пока что ограниченных заборами рынков. На них и рассчитывал Константин Кравцов. Он ведь тоже посещал рынок, и во внимательности ему было нельзя отказать. Черноволосые торговцы зачастую демонстрировали обилие колец, цепей, браслетов. Даже во рту у них сияли золотые коронки. Оставалось завязать среди них связи и … попробовать договориться. Для этого потенциальных клиентов надо было «заинтересовать», для чего предложить несколько монет по «сходной цене». Кстати сказать, если его монеты будут среди торговцев пользоваться успехом, то и затею с «ювелиркой» можно будет оставить.
С этими самыми «радужными» мыслями наш герой отправился в сторону городского рынка в ближайшее же субботнее утро. Внимание его сразу привлёк видный рослый «джигит», с усами, как у товарища Чапая, но вместо бурки на нём была надета кожаная курточка, зато золотая цепь была толщиной не менее, чем в палец. С гордым видом Чингисхана он двигался по открытой площадке между торговыми рядами с грудами дынь, гранат и винограда, и мёл «клешами» валявшийся под ногами мусор. Его, с самым подобострастным видом, приветствовали все торговцы. Сомнений не было – если здесь и был авторитет, то этот самый «горец». Поторговавшись с продавцом грушами, Костя, между прочим, узнал имя «авторитета». Пора было начинать действовать. Костя, как вы понимаете, не был наивным человеком и кое-что прикидывал. Изобразив на лице самую нахальную мину, какую только мог представить, он направился к «джигиту».
– Эй, ты будешь Зульфат? – Спросил Костя, глядя «визави» в глаза и, с независимым видом, спрятал руки в карманы брюк.
– Да, – откликнулся «горец», внимательно оглядев незнакомца быстрым взглядом чёрных глаз, а потом косо посмотрел по сторонам. – Чего надо?
Кажется, тщедушный и худощавый молодой парень не впечатлил «джигита». Но Кравцов не отчаивался, а продолжал демонстрировать гордость и независимость. Он даже сделал шаг вперёд. Маленький шаг. Шажочек.
– Вот … могу предложить …
Костя вытянул вперёд руку, сжатую в кулак и медленно раскрыл ладонь, на которой лежали пять «червонцев». Зульфат было насторожился, но потом всё внимание сосредоточил на золоте. Похоже было, что с подобными вещами он хорошо знаком и сразу понял, с чем имеет дело. Теперь он снова оценивающе посмотрел на парня и спросил, шевельнув жгучими усами:
– Сколько хочешь?
– По четыреста давай, – тут же отозвался Константин, стараясь не показывать нервенной дрожи, что его пробивала. Но, кажется, «брюнет» видел его насквозь, не хуже аппарата Вильгельма Рентгена, первого лауреата Нобелевской премии по физике.
– Сколько- сколько?! – «Джигит» сузил глаза, превратившиеся в «буравчики» и грозно шевельнул усами. – Ты что, совсем на голову больной? Полторы «штуки» даю за всё. Прямо сейчас.
– Я сказал – четыреста.
Теперь голос у Кравцова не дрожал. Он решил стоять на своём. Жадность частично поглотила страх. Он даже попытался расправить плечи и поднял остренький подбородок, глядя в глаза «горцу», который глыбой возвышался над ним. Зульфат показал белые зубы, зловеще улыбнувшись, и ткнув пальцем в сторону:
– Ты чего быкуешь, малый? Хочешь, вон, мента позовём, он поможет нам сторговаться. Хочешь?
Костя Кравцов сглотнул и покосился по сторонам. Ладонь его, на которой лежали монеты, снова начала сжиматься в кулак. Теперь «джигит» сунул в карман руку.
– Вот тебе полторы тысячи, как и обещал. Здесь и сейчас. Давай монеты.
Никакого милиционера видно рядом не было, но Кравцов не знал, может тот стоит где-нибудь поблизости и дожидается, когда Константин «пойдёт на попятную», чтобы схватить его и потащить в отделение, разбираться. Этого следовало поостеречься. «Горец» демонстрировал полное спокойствие и вполне мог здешних «носителей красных погон» прикармливать.
– Согласен, – Кравцов протянул руку с монетами. – Давай деньги.
Барыга сунул ему пучок смятых коричневых «четвериков», достал из внутреннего кармана тощенькую пачку красных «десяток», после чего сгрёб золотые монеты и небрежно сунул их в карман тесных джинсов. Затем отправился дальше, столь же неторопливо и небрежно. Липкими от пота руками Костя начал пересчитывать мятые купюры.
– Эй, уважаемый! – Бросился он догонять «горца». – Тут штука двести пятьдесят всего. Не хватает …
«Джигит» ничего не желал слушать. Он даже не повернул головы. Буркнул на ходу:
– Нету больше … Отвали …
– Эй, мужик!
От обиды голос Кравцова сделался настолько громким, что перекрыл на мгновение торговые шумы рынка. К ним начали поворачиваться головы. «Горец» остановился, развернулся и, столь же неторопливо двинулся обратно. Губы его продолжали снисходительно улыбаться, а глаза … это были глаза убийцы. К тому же из толпы выделилась парочка абреков, какие издавна резали в горах горло «неверным».
– Ты чего хочешь? – Шипел «джигит». – Соображаешь ли ты, на что сам нарываешься. Я тебе ясно сказал, что больше денег нет. Тебе не нужны деньги, тогда давай их обратно.
– А … монеты?
– Ка- ки- е монеты?
Он оскалил зубы, как лохматая кавказская овчарка, которая готовится вцепиться в горло шакалу, и Кравцов отступил назад, потом ещё отступил, а потом развернулся и двинулся прочь, поникнув плечами. За спиной он слышал, как «горец» перекидывается со своими «кунаками» короткими гортанными фразами. А потом они начали смеяться, и от этого сделалось так обидно, что хотелось бежать прочь. Но Кравцов сдержал себя и делал вид, что он не бежит, а идёт, и спиной показывает презрение своим обидчикам.
Кравцов двигался домой, и в кармане у него были деньги, но обидно было до слёз, которые он тайком глотал, стараясь не думать, что его вот так просто, по топорному, обманули, и что его план, на который он так надеялся, и который казался простым и выполнимым, моментально разрушился, как распадается «карточный домик», если быть с ним недостаточно осторожным. 
Ближе к дому, когда обида начала проходить, разум его посетили сомнения. А что, если этот Зульфат постарается выяснить, чем в действительности располагает владелец нескольких монет. А что, если он поручил своим товарищам проследить наивного барыгу и выяснить - где тот обитает, для более тесного знакомства с ним? Когда он нагрянет «в гости» с компанией «басмачей» и потребует поделиться. Да что там – для того, чтобы забрать всё! Кравцов остановился, а потом принялся озираться по сторонам. Никого видно не было.
«Всё!», – торжественно обещал самому себе Кравцов. Он твёрдо решил ближайшие пару лет никуда больше не соваться – ни в «скупку», ни на рынок, вообще никуда идти не надо. Он уже и так понаделал массу ошибок, опасных для его «клада», и даже для жизни. Кое-какую наличку он всё же получил  и необходимый запас «воздуха» создан. Если раскинуть то, что имеется, то по сотне рублей на каждый месяц у него есть. Ну, и по пятьдесят, что он будет получать, как сторож комбината. Два года можно прожить, особенно и не бедствуя, как все.
Сказано – сделано. Последующие пару лет Кравцов оставался верным данному самому себе зароку. Он даже попытался абстрагироваться от ситуации и не думать о том, как бы пристроить своё сокровище. Но это вовсе не значит, что эти годы прошли для него под знаком спокойствия. Страх, словно вирус герпеса, пустил корни в его душе. Теперь его пугал и казался неслучайным любой вопрос, заданный на работе, брошенный искоса взгляд любого, самого случайного человека, казался прицеливающимся, любой шум за окном дома казался шумом подъезжающей машины, везущей оперативную бригаду милиции. Сердце начали колотиться испуганным кроликом, пытающимся кинуться наутёк. Теперь первым делом, возвращаясь с ночного дежурства домой, он тщательно проверял окна, выходившие на улицу, а затем и остальные окна – не пытался ли кто тайком проникнуть к нему. Теперь замки и засовы висели везде, где только можно устроить запор – на воротах, у входа на веранду, в сам дом. Столь же тщательно наш герой осматривал и заднюю часть дома, где, как вы помните, был сокрыт заветный сундучок.
Это место оберегалось им особенно тщательно. Сначала он притащил сюда деревянный поддон с комбината, потом начал заполнять его кирпичами, которые таскал с близлежащих строек, прихватывая по два, а иногда даже и по четыре штуки. Пусть неизвестный наблюдатель, который «случайно» заглянет к нему, подумает, что хозяин готовится к ремонту, что он готов затеять «грандиозную реконструкцию» своего донжона. Когда поддон был заполнен кирпичом, и Костя Кравцов впервые заснул совершенно спокойно, уверившись, что никак теперь невозможно раскопать «клад» без его ведома, ему приснилась ужасающая картина. Точнее, во сне ему пришла дьявольская мыслишка, что кража уже состоялась, что неизвестные злоумышленники уже давно добрались до сундучка и опустошили его, а глупый наивный Кравцов всё это время маскировал пустой сундук. От этой идеи едва не вскипели его мозги. Целый день он разбирал сложенный поддон, потом раскапывал землю, добираясь до «денежного ящика», и, лишь выяснив, что всё в порядке и всё на месте, опустился на землю, как был и почувствовал себя полностью опустошённым. Едва смог он, на подгибающихся ногах войти в дом и рухнуть на диван. Сердце в груди ныло, воздуха не хватало. На глаза попало зеркало, висевшее на стене.
Ещё совсем недавно Костя Кравцов был обычным парнем, весёлым и компанейским. У него всегда было много приятелей и товарищей по розыгрышам. Улыбка и румянец постоянно освещали его лицо. Теперь же из зеркала смотрел совершенно другой человек со зверским выражением лица, в котором с трудом угадывался Константин. Этот, «новенький», был худ и бледен, голова походила на череп, из глазниц которого яростным огнём горели затравленные преследованием глаза, впалые щёки заросли щетинкой, а узкие губы почти обесцветились. Вспомнились с детства знакомые строчки из поэмы Александра Пушкина «Руслан и Людмила» - «там царь Кащей над златом чахнет». Это он сейчас – Кащей, или Кощей, что будет более правильно. В этом слове собрались воедино «кость» и «кощунить», то есть совершать нечто низкое, подлое, предосудительное. Но самое главное здесь будет слово «чахнет». Золото, особый металл, в который люди привыкли вкладывать свои чувства – алчность, скопидомство, жадность, накопительность. Кажется, что всё это суть одно и то же, но это разные оттенки чувств, и каждое из них несёт свою энергетику. Спрятанное же золото, оно эту энергетику усиливает. Постепенно это золото начинает воздействовать на того, кто считает, что он «обладает» золотом. На самом-то деле это золото начинает обладать своим хранителем, подчиняя и перестраивая на свой лад сознание и суть этого самого «хранителя». Отсюда и то явление, что обладатель сокровищ чахнет. Гениальный русский литератор Пушкин одной фразой выделил суть этого явления и подобных наблюдений в его творчестве – множество.
Кое-как оклемавшись, Костя Кравцов отправился обратно и снова закопал сундучок, завалив это место мусором и собрав обратно на поддон здоровенную кучу кирпичей. На своё дежурство он едва успел, утомив себя до чрезвычайности.
Вообще, надо признаться, что утомляться он стал гораздо чаще, и тогда приходилось садиться и отдыхать, переводя дыхание. Из обычных житейских удовольствий у него осталось одно – это высыпать содержимое банки, что хранилась по-прежнему за печкой, но уже в другом тайнике, изготовленном самостоятельно, для чего пришлось разобрать часть печи и собрать её заново. После переделки печь стала топить гораздо хуже, но это ведь не главное, особенно если сидишь и перебираешь личные сокровища, как это делал арабский подросток Али-Баба, пока разбойники отсутствовали в своём логове. Здесь разбойники, все эти «зульфаты», были далеко и их можно пока что не опасаться. Кравцов выстраивал монеты столбиками и то играл ими вместо шахмат или нард, а то и раскладывал из них «пасьянсы» и узоры. Как складывают мозаику, так Кравцов перебирал «империалы», «червонцы» и «пятирублёвики».
Золотые монеты. Теперь они заменяли Константину всё – книги, кино, телевизор, подруг и друзей. Он уже почти не покидал дома во время, свободное от дежурств. Раз в неделю он отправлялся в магазин, затаривал там сумку обычным набором «долгоиграющих» продуктов и сразу, порой даже бегом, мчался домой. Даже на работе он не находил теперь покоя и, бывало, за ночь по несколько раз забегал домой, проверяя, всё ли здесь в порядке. Проверял он сохранность окон и дверей, прочность и надёжность запоров, и даже изучал, подсвечивая себе фонарём, не появились ли новые следы с задней стороны дома. Успокоившись, только тогда возвращался обратно, на свой пост, то и дело оглядываясь назад.
Таким вот суетным образом миновали назначенные самому себе два года. Те две тысячи рублей иссякли, потому как он себе несколько раз закатывал «праздник», чтобы хоть чем-то раскрасить серую убогую жизнь. Если за эти два года никак не проявилось к нему чьё-то внимание, то это значило, что всё обошлось, и можно снова наведаться в «скупку» при магазине «Изумруд». К тому же, до сих пор он обходил вниманием близлежащие областные центры – Свердловск, Пермь, Горький, Казань, а ведь всё это были крупные города- миллионники, где тоже должны быть «скупки», и где тоже можно было сбыть часть монет от своего «наследства». Пусть даже он продешевит, пусть даже отдаст за полцены, он не будет жадничать, и сдавать не более, чем на тысячу рублей. Тогда им никто и не заинтересуется. Когда ехать? Тоже не вопрос. Можно обратиться к тому же Кораблёву и взяться дежурить только по выходным. В зарплате он, конечно, проиграет, но зато выиграет во времени, а время, как известно – деньги.
Буквально на следующей неделе Костя Кравцов убедился в правильности принятого им решения. Он затеял небольшую уборку и, перебирая барахлишко на чердаке, внезапно обнаружил, между пластинок Марка Бернеса и Майи Кристалинской, завёрнутую в газеты сберегательную книжку, оформленную на предъявителя. В ней значилась сумма в двенадцать тысяч рублей. При этом – интересный момент – вклады делались по две- три тысячи, с разницей, в три- четыре года.
Теперь можно было не сомневаться – его дед, тоже Константин, проделал тот же самый путь, и, при пенсии в восемьдесят рублей, сумел скопить весьма приличную сумму. Можно ли совершить подобное, не имея возможности как-то конвертировать «презренный металл». Как это там пел Шаляпин, выполняя арию Мефистофеля: «Люди гибнут за металл»?
Именно так всё и происходило, ибо для чего прятать здесь, на чердаке, эту сберкнижку? Обычно ведь такого рода вещи хранятся в шкафу, комоде, серванте, в сундуке, наконец. И, если дед с бабкой как-то эту «проблему» решили, то справится и он, их внук и наследник.
Выкладывая тем же вечером семь сотен золотых монет и расставляя их аккуратными «столбиками», Костя поймал себя на ощущении, что ему не хочется с ними расставаться. Один за другим он отодвигал от себя, на край стола, «столбики», составленные из золота, и представлял, что их заменяют красные, синие и лиловые «бумажки», которых становится всё больше на этом столе, но и они начинают таять, ведь их ему придётся тратить, на себя, на жизнь. Тогда придётся откапывать сундучок и извлекать из него всё новые порции золота. Конечно, жизнь «подпольного миллионера Корейко» увлекательна и он уже вошёл во вкус, но эти ощущения, как золото струится у него между пальцев, как оно тает, это чувство душило его, заставляло сердце сжиматься в тугой болючий комок. А потом … но об этом лучше и не думать … не думать …
Пока «своего» золота можно было не касаться. С найденной книжки можно «по-тихому» снимать по пятьсот рубчиков, раз в два месяца. На жизнь, на разные радости, вполне хватит. То есть можно успокоиться лет на пять. А уже потом … уже потом … действовать согласно выбранного плана. Он теперь простой советский миллионер, и с этим надо было как-то мириться. Ему понравилось это выражение – мириться. Он мирился сам с собой. Детская считался – «мирись, мирись, больше не дерись, если будешь драться, я примусь кусаться».
Кажется, в этот вечер установилась полная гармония. Он любовался разложенными на столе «столбиками» золотыми монетами и отдыхал. Это ведь и есть настоящий отдых, имя которому – благодушие. Золото подсвечивалось установленными здесь же, на столе, лампами, которые освещали монеты, заставляло испускать отблески, словно монеты начинали искриться. Подобным образом проверяют правильность огранки бриллиантов, но Кравцов самолично нашёл нужный угол освещения, чтобы золото «оживить» и наслаждался этим необыкновенным, почти – волшебным, зрелищем.
За окном было настолько тихо, что казалось, будто слышно, как опускаются снежинки, мягкие и пушистые, главное украшение природы зимней порой. Временами был слышен хруст снега под ногами прохожих, которых было не так уж и много, учитывая позднюю пору и стужу за окошком.
Снег скрипел и взвизгивал, словно под ногами суетились толпы крошечных поросят, которым дюже не нравится, когда на их спинки опускаются чьи-то валенки. Это такую фантазию придумал сам Костя. Он представлял себя «Наф-нафом» из диснеевской сказки, а за окном бродил мультяшный Волк, который мечтает о том, чтобы ворваться в дом и поживиться поросятинкой. Это всё же лучше, чем представлять себе очередного разбойника.
В печи весело трещали дрова, а на столе грудились золотые монеты. Одинокий Волк проходил по улице, похрустывая снежным настом. Скрип- скрип, хруст- хруст.
Внезапно … внезапно снег перестал скрипеть. Костя насторожился. Он не слышал звуков удаляющегося пешехода. Кто-то остановился перед окном? Кравцов медленно повернул голову.
Уже давно он плотно занавешивал окна, даже если на столе не раскладывал свои монеты. У него укоренилась такая привычка. Впрочем, зимой, случались дни, когда оконные стёкла затягивались морозными узорами и тогда появлялись чудесные картинки, какие дети считали рисунками Деда Мороза. Кравцов даже придумал разукрашивать их, прикладывая к изморози «империалы» или «червонцы». Налюбовавшись этой картинкой, он тщательно оттаивал отпечатки монет. Должен же быть у человека праздник демонстрации собственного богатства, хотя бы самому себе?
И вот теперь Костя с ужасом осознал, что на окошке имеются чёткие отпечатки «червонцев», а сквозь один из них просвечивал … что это там?.. человеческий глаз. Кто-то стоял за окном и наблюдал снаружи за его времяпровождением. Наверняка оттуда был прекрасно виден стол, подсвеченный настольными лампами и груды золота, и он сам, глупый поросёнок Костя «Наф-наф» Кравцов!
Одним движением наш герой закрыл монеты скатертью, отчего часть золота покатилось на пол. Упала и разбилась одна из ламп. В груди билось сердце. Дыхания не хватало. Казалось, что глаз, заглядывавший сквозь отпечаток «червонца», горит кровавым огнём, наблюдая за его прыжками. Кравцов кинулся к окошку, задвинул шторы, дёрнув их столь резко, что чуть не сорвал с зажимов. Потом долго стоял так, прислушиваясь к звукам снаружи. Тот, кто стоял по ту сторону стекла, тоже был неподвижен. Слышно было, как бьётся сердце. Оно мерно щёлкало. Через минуту Костя сообразил, что это всего лишь ходики. Только тогда он начал двигаться. Он кое-как оделся, натянул сапоги, на голову надел зимнюю шапку, с ушами, попутно прихватил топор, что стоял в сенях. Лишь после этого вывалился на улицу, распахнув наружную дверь.
Кравцов стоял на крыльце, приготовив для отпора топор, но … снаружи никого не было. Если возле окна и таился неизвестный прохожий, то он успел удалиться, скрылся в зимнем вечернем сумраке. Костя вынес фонарь и долго бродил под окошком, высвечивая снежный наст. Скоро он уже не мог понять, разглядел ли следы неизвестного, или это он сам успел здесь натоптаться. Оставалось хулить самого себя за неосторожность, за незакрытое окошко, за то, что «украсил» замёрзшее стекло отпечатками золотых монет. Только дурак не обратил бы на них внимания, задайся он такой целью.
Его по-прежнему снедал страх, но теперь этот страх перемешивался с другими чувствами. Наш герой испытывал ярость. Кто-то посмел покуситься на его золото. Если бы сейчас из темноты появился человеческий силуэт, то Кравцов с рычанием накинулся бы на него. Даже если бы врагов было двое. А трое?
Кравцов понял, что начинает мёрзнуть. Немели ноги, не чувствовал он ни ушей, ни кончика носа, да и руки, которыми он сжимал фонарь и рукоять топора, тоже теряли чувствительность. Пришлось вернуться в дом, двери которого так и оставались распахнутыми.
– Я буду защищать то, что у меня имеется! – Крикнул в темноту Кравцов. – Хрена с два вы у меня получите!!
С того для он начал принимать дополнительные охранные меры. За дверями, в углах, под столом, под печью, везде он положил либо топор, либо ломик, либо нож побольше, а за пазухой теперь постоянно носил молоток, чтобы невзначай не порезаться. Позднее придумал прятать в рукав вырезанную дубинку. Попробуй к нему теперь – подступись.
Январь семьдесят седьмого года выдался особенно суровым,  и термометры демонстрировали температуру ниже сорока пяти градусов, характерных для арктических регионов или Сибири, где в Якутии даже имелся свой полюс холода – Оймякон. Но ведь это так далеко, а тут такая стужа, и у нас дома. Но что ещё хуже, к сибирскому морозу добавилась влажность, принесённую с Баренцева моря, и пронизывающий ветер.
Не только школы и детские сады, где строго блюдут температурные ограничения, но и некоторые предприятия Александрова, распустили людей по домам, чтобы дождаться окончания лютых морозов без каких-нибудь эксцессов. На улицах города было тихо и безлюдно. Даже собаки, которые ранее носились по улицам, и те куда-то попрятались. Город как будто вымер.
Очередной вечер Константин проводил дома, как всегда в полном одиночестве, перед печью, закидывая в ненасытную пасть которой полено за поленом. И вдруг, как в прошлый раз, ему послышался скрип снега. Так он скрипит, когда кто-то старается идти осторожно, нащупывая дорогу перед собой носком ботинка. Лишь обострённый слух Кравцова мог уловить этот предательский скрип. Снег перестал поскрипывать опять же перед окошком, которое было плотно занавешено. Но тот, кто стоял снаружи, явно пытался разглядеть внутренности дома. Казалось, что даже слышно было чьё-то сиплое дыхание. Это стало для Константина «последней каплей» его истончившегося терпения. С перекошенным от ярости лицом он сорвался с места, в чём был, схватил на ходу заготовленный в сенях топор и вылетел на крыльцо.
– Гады! Убью!!
Наш герой скатился с крыльца, потрясая топором, но … перед окном никого не было. Тот, кто там был, успел бежать? Кравцов принялся озираться и заметил, как далеко, кварталом далее, кто-то мелькнул. «Врёшь- не уйдёшь». Костя кинулся в ту сторону, открыв широко рот – воздуху опять не хватало, да и перед глазами всё плыло.
Через пару кварталов он остановился. Или человеческий силуэт ему почудился, или неизвестный злоумышленник был дьявольски ловок. Итог один – Костя стоял на улице в одиночестве. Нигде не было видно никого. Руки заломило так, что он выронил топор и тот сразу утонул в снежном сугробе. Только сейчас Кравцов понял, что стоит посередине улицы в одних носках, нательном рубахе и стареньком трико, протёршемся на левой коленке. Тапочки, в которых он выскакивал, свалились с ног, когда он начал преследовать неизвестного («может – почудилось?»). Теперь Константина всё сильнее колотило от страшного озноба, и он обхватил сам себя руками, втягивая одновременно голову в плечи, ссутулившись. Надо было как можно быстрее возвращаться домой, к тёплой печке.
Кое-как, оскальзываясь на крепком насте, Кравцов поплёлся обратно, поминутно оглядываясь, будто неизвестный (или неизвестные?) могли наброситься на него, выскользнув из темноты. Всё же до дома он добрался, несколько раз упав, но каждый раз упрямо поднимаясь на ноги. Топор, конечно же, в снегу искать не стал («чёрт с ним»). Дома укутался одеялом и завалился в кровать. Постепенно забылся сном, который был на удивление глубоким и продолжительным.
Утром, когда проснулся, почувствовал, что болит голова, да и чувства отдыха не появилась, как это обычно случается по утрам. Наоборот – ощущалось, словно он отпахал у станка две смены, как это было, когда в комбинате случился аврал, и все пытались выполнить план в последний день квартала, чтобы не сорвать получение премии. Кравцов остался лежать, а ещё через пару часов начался кашель, жестокий, выворачивающий. Только тогда Константин вспомнил своё ночное приключение – как он преследовал воображаемого злоумышленника. Надо было бы подняться, выпить чаю, но сил встать не было, а кашель сделался столь сильным, что свалил бы его, наверняка, с ног, даже если бы он поднялся. Он провалялся весь день, но усталость всё не проходила. Но приближалось время выхода на очередное дежурство, и Кравцов заставил себя подняться.
Кое-как одевшись, на ватных, непослушных ногах, наш герой поплёлся на свой комбинат. Обычно за ночь он успевал обойти объект несколько раз, контролируя его на предмет внезапного возгорания, или чтобы вспугнуть воришек. Но сегодня всё дежурство он провалялся на старом продавленном диване, укрывшись грудой телогреек, натащенных им из цеха. Было трудно под этой грудой дышать, и он обливался потом, но всё равно его пробивал озноб.               
Всё-таки дежурство его закончилось, и он поплёлся домой, собираясь пойти к врачу, или заскочить в аптеку. Но сначала надо дойти до дома. Дул встречный ветер, который сбивал его с ног, в буквальном смысле слова. Хотя идти было всего ничего, но путь никак не заканчивался, и Рубцов шёл и шёл, согнувшись едва ли не вдвое. «Только бы дойти, только бы не упасть», – бились в голове мысли. Если бы он сейчас упал, то не смог бы подняться. Ноги были словно залиты свинцом. Но вот показался дом, крыльцо которого он преодолел чудом. Толкнул дверь, нырнул вперёд, с трудом сохранил равновесие. «Лечь на кровать, – билось в мозгу, – отдохнуть, всё остальное – потом».
 «Холодно как», – съёжился Кравцов, обхватывая себя обеими руками, потом забился под одеяло. Дом, пока он был на дежурстве, выстудился, и надо было затопить печку, но не было сил. Вот сейчас он поднимется и растопит печку, и тогда всё пойдёт на лад. Он хотел попить, протянул руку, но вода в жестяной кружке оказалась замёрзшей. Кравцов старался дышать в полсилы, чтобы не спровоцировать кашель, который его обессиливал капитально.
То проваливаясь, даже не в сон, а в какое-то забытьё, то снова осознавая себя, Константин лежал в постели и ему не хотелось ничего, ни есть, ни пить, не растапливать печь, и даже доставать банку с золотыми монетами. Всё это не более, чем суета. Оставалась одна только усталость, усталость от этой пустой, бессмысленной жизни. «Суета сует, и всяческая суета», – говорили библейские пророки, и Костя начинал понимать затаённый смысл этого глубокого высказывания. Он многое, казалось, начал понимать, но только не разумом, а как бы подсознанием. Жаль, что мысли, стоит только им выстроиться в безупречный логический ряд, как тут же сразу же и рассыпались, не давая ими порадоваться.
За окном снова начало темнеть. Незаметно подходило время снова отправляться на работу. В одном из рассказов Джека Лондона, главные герой истории, молодой парнишка, подсчитал, сколько он успел сделать движений, и оказалось, что их, этих самых движений, было совершенно так много, что он больше не пожелал двигаться. Просто сидел и не вставал. Он сидел, а Костя Кравцов вот лежит. И золото в банке тоже лежит. И в сундучке, зарытом под стеною бани. Выходит, что он теперь – как золото. От этой забавной мысли наш герой начал смеяться, а потом закашлялся, и кашлял, кашлял. Кое-как, скрипя зубами, он попытался подняться на ноги, и даже утвердился, сидя на кровати.
– Мне уже лучше, – произнёс вслух, для самого себя, Кравцов. – Гораздо лучше. Уже почти и кашляю. А печку топить не надо. Сейчас встану, пойду на комбинат, а там тепло, там натоплено, там даже жарко.
От этих мыслей и вправду сделалось жарко. Он медленно стащил с себя одеяло, потом расстегнул пуговицы и снял телогрейку. По телу струился ледяной струйкой пот, и Костя начал снимать свитер, потом отбросил его в сторону. Стало гораздо свободнее. Теперь он легко доберётся до своей «сторожки». Ноги уже могли держать, хотя и едва- едва. Он поднялся, немного постоял, потом двинулся к выходу. До комбината не так уж и далеко, а там всё-таки есть люди. Они помогут ему. Надо только дойти. Под ноги попала охапка дров, заготовленных им когда-то давно. Их надо было только сунуть в печь и растопить её. Но это слишком долго и хлопотно. Лучше он пойдёт на комбинат. Сделав ещё несколько качающихся шагов, Кравцов споткнулся о порог, и полетел навзничь, в сени. Входная дверь, которую он всегда столь тщательно запирал, сейчас была наполовину открыта ...
Больше он уже не смог подняться.
Хватились Кравцова на работе только через несколько дней. Кораблёв, озадаченный тем, что «ночной директор» не встречает его по утрам, заглянул в «журнал дежурств» и обнаружил … не нашёл он росписей Кравцова, которые он аккуратно оставлял, сдавая смену. Другие сторожа заявили, что Костик в последнее время неважно выглядел и решили, что он ушёл «на больничный». По распоряжению директора к «загулявшему» сторожу отправили гонца. Тот скоро вернулся и заявил, что «движения в доме» не наблюдается, и что он стучал безответно в окно. Кораблёв созвонился с родителями, но отец весьма сухо ответил, что насытился «чудачествами» сына, с которым они теперь почти и не общаются. Выждав ещё несколько дней, Кораблёв подключил к разрешению проблемы милицию.
Застывшее тело Константина Кравцова обнаружил участковый инспектор Силантьев. Раздетый Кравцов лежал в сенях и окоченел настолько, что напоминал собою ледяную статую. Появились испуганные родители, посмотрели на тело сына и снова исчезли, всё передоверив представителям профсоюзной организации комбината. Общими усилиями, руководствуясь указаниями отца Кости, замёрзшего парня схоронили через пять дней, рядом с дедом и бабкой. Могильщики, из числа недавних коллег Константина, поругиваясь, выдолбили в земле, сделавшейся, через низкие температуры, равной по прочности граниту, могилу и опустили туда гроб с телом. Потом все отправились в тёплое помещение и отогревались там, конечно же, посредством большого количества водки. Там же сетовали друг другу, каким же покойный был молодым, что был он совсем и не дурак, что не повезло ему ни с родителями, ни с друзьями, ни со школой. Потом его товарищи по работе пели грустные протяжные песни, а потом просто разошлись. То есть похороны прошли тихо, пристойно, как у людей.
Остаётся добавить, что родители Кости в дом въезжать не пожелали, а всучили его какому-то дальнему родственнику, который долго разбираться не стал, а всё имущество разом вывез на свалку. Среди прочего пропала и завёрнутая в газеты сберкнижка. Денежки-то, конечно, не пропали. Они в Сбербанке лежали, терпеливо дожидаясь «предъявителя». Пропали они уже позднее, в девяностые годы, но это уже и не обидно, так как пропали у всех разом, или почти у всех.
Тот родственник дом чуть подновил и кому-то продал, а тот следующему, после того как прознал, что в этом доме человек умер. А вот третий хозяин оказался рачительным. Затеял он ремонт печи, что плохо топила, и обнаружил схороненную там банку с восемьюстами золотыми монетами. Обрадовался, конечно. К тому моменту времена уже другие были, «перестроечные», то есть общая атмосфера в государстве задышала переменами. Счастливец удачно пристроил свой клад, а полученные средства удачно вложил в кооператив, выбившись позднее в представителя большого бизнеса города Александрова. Неизвестно, как бы высоко он поднялся, но бедолагу, вместе с молодой супружницей, лихие люди расстреляли из автоматов возле собственного особняка. Знать, кто-то из конкурентов постарался. Потом кто-то слух пустил, что сын от первого брака к этому руку приложил.
Прочитали вы нашу историю, а теперь сами для себя вывод делайте. Что есть клад найденный – благо, или это приговор такой, наихитрейший. Словно дьявол золотом распоряжается. Сунет тебе кусок добрый и посмеивается у себя, где-то там, да наблюдает, как ты этим кладом распорядишься. А может это он тобой вертеть начнёт, пока не закрутит тебя по полной программе.
Посмотрите сами, кому это золото пользу принесло? Может предпринимателю, которого с автомата покрошили, вместе с девкой молодой, что на богатство позарилась? Или Косте Кравцову, который заживо чах, сохраняя своё сокровище? Деду его с бабкой, которые так из этого дома и не выехали? А сколько было до них, про кого мы так и узнать не успели? Кому же счастье-то выпало? Или счастье выпало тем, кто прожил своё жизнь сам, руководствуясь совестью, талантом, друзьями милыми? Может именно так и жить стоит, а не сохраняя кусочки «кровавого металла»? Время покажет, вот только надо из всего этого смысл извлечь.      
 
      
 
Параллельные миры


Вы, верно, подумали, что сейчас будет развёрнута фантастическая история о странствиях по удивительным пространствам Вселенной? Так мы вынуждены будем вас сразу же огорчить. Речь пойдёт о нашем государстве, а может быть даже о нашем городе. Так в чём же здесь параллельность? А между тем всё именно так и обстоит. Мы, граждане государства, проживает в некоем социальном пространстве, которое выстраиваем для себя сами. Но в то же время другие группы населения устраивают удобные отношения для себя. Так и получается, что в одном государстве, в одном городе, могут существовать несколько миров, практически друг с другом не связанных. Жители одних проносятся на шикарных авто мимо других и, чаще всего, не обращают на «иномирян» никакого внимания. Им нет до них дела, как нет дела до колонии муравьёв горожанину, выбравшемуся в лес за грибами или какой иной надобности. А ведь муравьи тоже считают себя важной составляющей этого мира. И они правы, ибо мир наш, Земля, создан для всех, создан для общего существования. И даже для жителей города.
А вот теперь мы приступаем к той истории, к тому рассказу, целью поведать о котором мы и задались. И начнём мы, пожалуй, с эпиграфа.
Мы дни за днями шепчем «завтра, завтра»,
Так тихими шагами жизнь ползёт
К последней недописанной странице.
Оказывается всё уже «вчера».
(Уильям Шекспир «Макбет»)
Вадим Спиридонович Ордынцев, пробудившись в своём собственном доме, одно описание которого можно растянуть на несколько длинных страниц, не спешил покидать своего ложа, потому как начиналось очередное ненастное сентябрьское утро, где-то между восемью и девятью часами очередного утра, и вставать не хотелось, чтобы продлить удовольствие от пребывания под тёплым одеялом, тогда как снаружи по стеклу широкого окна хлестали струи дождя. Вадим Спиридонович зевнул с подвыванием, потянулся с хрустом в суставах, а потом, раз рука уже вытянута, достал с тумбочки «а-ля Людовик Шестнадцатый» мобильный телефон, и совершил, удобно завернувшись в одеяло, едва не с дюжину важных телефонных звонков. Хорошо быть директором, а ещё лучше – хозяином предприятий, ведь тебе не обязательно рысцой спешить к определённому часу, чтобы не опоздать, а начать можно и вот так, прямо из-под двуспального одеяла.
После того, как все ЦУ были сделаны, а с той стороны внимательно выслушаны, лишь только после этого господин Ордынцев, со вздохами и причитаниями начал долгий процесс вылезания из постели.
Главным предметом в спальной комнате была, конечно же, кровать – роскошное и широкое ложе с удобным матрасом, какое новобрачные именуют «ложем любви», а все прочие, с кривоватой ухмылкою – сексодромом. Впрочем, на нём можно и просто спать, и очень даже удобно спать, одному, с супругой или как получится. Другой мебели в спальной комнате богатого особняка быть не полагается, не считая тумбочек по обе стороны обширной кровати, с небольшими лампами, если придёт фантазия почитать перед сном, хотя бы для того, чтобы уснуть. Все прочие нужности сокрыты за дверцей стильного шкафа-купе, который служил гардеробом и хранилищем для всякого рода мелочей, которые могут здесь понадобиться. С наружной стороны шкафа вставлено большое зеркало, прямо напротив окна, чтобы увеличить пространство комнаты. Все архитекторы и дизайнеры так делают.
Пользуясь удобным случаем, давайте и мы взглянем на нашего героя, точнее – на персонажа этой истории. Из глубины амальгамного зазеркалья на Ордынцева таращилось отражение нелепого существа мужского пола, с шишковатой лысой головой, помятым лицом и выпуклым брюхом, которое свисало набитым мешком поверх трусов, из которых торчали волосатые тощенькие ножки. Любой ребёнок решил бы, что он видит ожившего персонажа из мультсериала «Симпсоны», небезызвестного Гомера, любителя гамбургеров и лакричных леденцов.
Вздыхая, господин Ордынцев оглядел себя критическим взором, пытаясь найти хоть какие-то достоинства, и даже для этой цели прищурился. Он принял наиболее любимую бодибилгерами позу, в которой они демонстрируют мышечный пояс, и попробовал напрячь бицепсы, но … согнулись только дряблые руки, которые он давно не утруждал дополнительными упражнениями.
Упрямо качнув головой, Вадим Спиридонович выдохнул воздух и попробовал втянуть живот, насколько это возможно, но … и это не получалось. И тогда, чтобы досадить отражению, он громко испортил воздух и показал в зеркало кукиш, быстро, как это делали ковбои в вестерне, только вместо «кольта» сорок пятого калибра вперёд он выбросил комбинацию из сложенных пальцев. Только после этого Вадим Спиридонович, гордо подняв подбородок, укутал своё раскормленное тело в богатый бухарский халат вишнёвого окраса и прошагал на кухню.
Да, он не Аполлон. Ну и что из этого?  Всё это компенсировалось иными достоинствами. Судите сами – господин Ордынцев был президентом нескольких серьёзных предприятий, а также долларовым миллионером. А ведь когда-то и он был никем и начинал, что называется – «с нуля». Впрочем, о тех весьма сложных временах он предпочитал не вспоминать. Было там такое, о чём не стоит ни говорить, ни даже думать. Главное, это то, что сейчас в его подчинении находятся около трёх тысяч человек персонала, «работяг», в разных предприятиях, торговых компаниях, производственных мастерских и заводиках. А ещё у него была жена, сладкая и молоденькая. К его сорока восьми ей не было и тридцати. Когда-то она сделалась «королевой красоты», но не на столичных подиумах, а то ли в Мухосранске, то ли Кислодрищенске, никто уже не вспоминал таких подробностей, а в первую очередь - сама супруга. А дальше по мелочи, как полагается - богатый дом- особняк с готическими башенками, бассейном и зимней оранжереей, ещё одна дача в лесных тихих угодьях, а кроме этого ещё и уютный домик- бунгало на морском побережье, с большим винным погребом. Осталось добавить ещё одну деталь, важную с точки зрения господина Ордынцева. Если вы ещё не догадались, то мы откроем вам её – по результатам деятельности Вадим Спиридонович вошёл в шорт-лист богатейших и влиятельнейших лиц города, ни много ни мало – в пятёрку.
Признайтесь сами, при таких бонусах объём талии и наличие мускулатуры здесь основополагающей роли не играли. И всё было бы хорошо, но две проблемы господина Ордынцева всё же беспокоили. Особенно этим утром. Первая проблема заключалась в Олежке, непутёвом сынке от первого брака. Второй проблемой было здоровье. Здоровье самого Ордынцева. Вот об этом, о проблемах, мы и сейчас и поговорим.
Женился Вадим рано, что называется – по обоюдной страсти, а точнее сказать, по причине игры гормонов, с обеих высоких договаривающихся сторон. Гормоны были потрачены, и наступило некоего рода остывание, что привело к тому, что после двух лет совместной жизни брачный союз развалился. Но, видимо в качестве утешительного приза, вильнувшая хвостом супруга оставила ему сына. То есть не совсем чтобы и оставила, Олежка кочевал «из рук в руки» и служил посредником, через которого бывшая жена с тёщей его хорошо доили, да ещё и настраивали сына против него. Лет до шести он с отцом вообще не разговаривал, и Вадим Спиридонович поставил для себя высокую цель – наладить с ним отношения. Действовал он проверенными методами, то есть денежными «вливаниями» в чужую уже семью и вещественными подарками для сына, которому папик с его растущим состоянием и влиянием удовлетворял все потребности. Он его задабривал и задабривал, войдя в какой-то даже азарт, и добился- таки своего, то есть сын сменил остывший гнев на милость. При этом оказалось, что к своим двадцати пяти годкам сынок сделался самым откровенным трутнем. У молодого мужика не было стремлений ни к какому ремеслу или хотя бы к учёбе. Ничего не желал Олежка делать. Единственное, что он прекрасно научился выполнять, это раскручивать папашу на бабки и проделывал это с редким искусством и выдумкой. За пару недель до описываемого нами унылого сентябрьского дня он объявил отцу, что намерен отдохнуть на море, ибо «устал неимоверно».
Помнится, по этому случаю господин Ордынцев даже закатил небольшую истерику. Он кричал в лицо сыну: «Устал?! С каких это хренов твоя усталость случилась?! Ты же палец о палец не ударил?!» Сын молчал и отводил глаза в сторону, тяжело и грустно вздыхая. Поорав вволю, Вадим Спиридонович достал из кармана крокодиловой кожи бумажник и, сделав каменное выражение лица, вынул оттуда необходимую сумму. Через пару недель начиналась институтская сессия, к которой Олег должен быть «отдохнувшим» и готовым к усвоению знаний.
Чувствуете причину огорчений Вадима Спиридоновича? Две недели были на исходе, уборщица протирала тряпкой входную дверь «альма матер», а от Олежки не было ни слуху, ни духу. Последний раз он делился впечатлениями дней с пять назад и делал туманные намёки, что неплохо бы переслать ему чуток наличности. Ордынцев сделал вид, что не слышит его. Вот наследник и «играл на нервах». Поразмыслив, Вадим Спиридонович решил всё же «не гнать волну», а подождать ещё немного. Если у Олега начались проблемы с деньгами, то он объявится, и будет вести себя, как овечка, дабы смилостивить «руку дающую». То есть, условно говоря, это была даже и не проблема, а так, маленькая война нервов.
Чего не скажешь о проблеме второй. Пару лет назад Вадима Спиридоновича стали беспокоить боли в спине. Человек крайне занятой, по первости эти боли он просто игнорировал, принимая, по мере необходимости, болеутоляющее, таблетками либо алкоголем. Работа, конечно, спорилась, но ровно по той важной причине, что он всё время держал руку на пульсе, то есть контролировал всё и вся, а ведь «хозяйство» у него было немалое. Но время шло и боли сделались такими, что в один прекрасный, а если говорить совсем точно, то не в прекрасный момент, он потерял сознание от болевого спазма. Вот тогда Вадим Спиридонович отправился к специалистам, а те его обрадовали, что допрыгался батенька, доработался до онкологии. Тогда уж вся работа по боку и началось лечение, курс за курсом, вбухав в медицину массу нервами заработанных финансовых средств. Лечение, вроде бы, помогало и боли, пусть и нехотя, но отступили, ушли куда-то внутрь. А вместе с отступившими болями, голову покинули и волосы, которых и так наблюдался дефицит.
В чём же тогда проблема, спросите вы? И сам Вадим Спиридонович давно уже успокоился и, когда пошёл на прошлой неделе сдавать очередные анализы, делал это больше по привычке и для проформы, ибо считал себя абсолютно здоровым человеком, учитывая свой возраст. Но то светило медицинской науки, что взялся его курировать и не отказался ни от одного щедрого подарка, вчера позвонил и попросил скучным официальным голосом о безотлагательной необходимости посещения клиники для серьёзной беседы. Встречу они договорились провести в одиннадцать.
Вот об этом и думал Вадим Спиридонович, завтракая, о непутёвом сыне и о предстоящей встрече с профессором- онкологом. Проблемы это были или просто маленькие неприятности? Скоро мы это узнаем.
После обстоятельного завтрака Вадим Спиридонович облачился в строгий импозантный костюм, ловко скрывший часть его недостатков, связанных с фигурой, и направился по изящно изогнутой лестнице в холл, а потом и наружу дома, где его терпеливо ожидал роскошный автомобиль, напоминавший, если проявить фантазию, бронетранспортёр Вермахта. Рядом с авто высился Стас, водитель. Он именно высился, потому как ростом превышал два метра. Любая другая машина была бы для него тесновата. Любая, кроме «хаммера», который переместился из гаражей армии США в гаражи тех, кто изображал из себя настоящих мужиков. И у кого были, конечно же, деньги, ибо «хаммер» по-хамски много жрал топлива.
Увидав хозяина, Стас ловко наклонился и распахнул дверцу автомобиля. Стас был не просто водителем, но и телохранителем. Нордического вида красавец, он занимался атлетизмом, немного танцами, и совсем уж немного боксом и каратэ. Его кумирами были Чак Норрис, когда-то, во время несения службы в Корее занявшийся восточными единоборствами, и Дольф Лундгрен, культурист и каратэка, которого уговорили сниматься в кино в силу его внешних данных.
Господин Ордынцев всегда благожелательно относился к своему водителю. Вот и сегодня он сдержанно улыбнулся ему и спросил, как у него дела. Риторическая фраза, ни к чему не обязывающая, потому и не стал дожидаться ответа, а сразу полез внутрь салона, где устроился на диване из скрипучей коричневой кожи. Машина тронулась с места мягко, но чувствовалось, что под капотом находится целый табун рысаков, готовых неутомимо нестись вперёд со скоростью, которую смело можно назвать безумной. Вадим Спиридонович меланхолично оглядывал окрестности, что мелькали за окном и размышлял о содержании будущего разговора. Хотелось думать, что ушлый профессор решил в очередной раз проверить глубину его щедрого кармана. Предприниматель даже хотел, чтобы именно это и стало целью будущей встречи. Он даже готов был принести жертву, то есть ту сумму, что он выделит онкологу после длинных малопонятных словоизлияний. Он начал прикидывать размеры той «жертвы», но в этот ответственный момент вдруг разразился трелями его телефон. Вадим Спиридонович покосился на дисплей, на котором появился символ «Плейбоя», мордочка зайца с длинными ушками. Этим символом он наделил свою супругу.
– Привет, слоник, – ворковал нежный голосок, который раньше так его волновал, – ты уже встал?
– Мало того, что я поднялся, – чуть раздражённо отозвался супруг, – я уже нахожусь в пути.
– И куда это отправился мой Вадим?
– Что значит – куда? – Не желал откликаться на игривый тон Ордынцев. – Сама должна догадаться. Ты же вроде как бы и жена.
В трубке озадаченно молчали. Слышно было сопение. Должно быть, супруга собирала скудные мысли в кучку, чтобы как-то ответить. Пришлось ей помочь.
– В больничку я еду. Кстати, могла бы отправиться со мной, поприсутствовать на встрече с профессором. Неужели тебе, как моей жене, это совершенно не интересно?
– Очень, очень интересно, – страстно отозвалась трубка (Ордынцев даже отодвинул её от уха, чтобы не забрызгаться слюной). – Но ты же знаешь, что в это время я на тренировке. Мы же специально наняли для меня персонального тренера.
Ах да, жена как-то подглядела, как Стас демонстрирует приёмы тхэквондо, для кого-то из партнёров супруга, который любил «пускать дым в глаза». Дурочке это зрелище понравилось настолько, что она немедленно возжаждала тоже сделаться крутой бой-бабой. Насмотрелась, мать её!, голливудской кинопродукции. Пошёл он тогда у неё на поводу, а сейчас жалел. Не персональный тренер ей понадобился, а персональный ёбарь, тьфу! Хотел матюгнуть её, но в последний момент сдержался. Просто трубку отключил и на соседнее место отбросил. Всё-таки в машине он не один, а Стас всё слышит и всё подмечает. Для всех отношения в семье должны быть ровными. Этикет, едрит их всех в душу!               
Появилась шальная мысль нанять частного детектива и вывести эту сучку на чистую воду, со всеми её шашнями на стороне. Но, повздыхав, от этой затеи отказался. В своё время, когда над ним начали «сгущаться тучи», он решил подстраховаться и часть компаний, самых прибыльных, переписал на её имя. Понадеялся, что эта красивая дурочка ничего не поймёт, но Изольда завела себе адвоката, и тоже смазливенького, но с очень хорошей репутацией. То есть если начать «выносить сор из избы», то это может ему слишком дорого обойтись. Придётся потерпеть … до лучших времён.
А будут ли они, лучшие-то?
Настроение стремительно ухудшалось. Вот и Стас лихо повернул на узенькой улице так, что длинная и широкая машина едва вписалось в дорожное пространство. Ордынцев с неприязнью покосился на лихача. Сегодня пятница и надо было давать деньги на горючку, потому как Стас заправлялся на свои. А потом Вадим Спиридонович ему все расходы за неделю возмещал наличностью из бумажника. А если и этот его тоже дурит? Обычно Ордынцев не спорил и послушно выдавал названную сумму. Но когда-нибудь возьмёт и сверит с данными на спидометре. Проверит, как говорится, «на вшивость».
Покопавшись в бумажнике, вытащил оттуда несколько купюр, по сотне зелёных «баков». Пятьсот, минимум сотню из которых Стас накидывает себе «за инициативу». Не так уж и много, у него не убудет, но иногда ведь надо показывать подчинённым, кто в доме хозяин. Это как-то дисциплинирует их.
Но всё же раздражение осталось. Этот меня «доит», Изольда «доит», бывшая со своей мамашей «доит», сын «доит». Теперь вот к профессору едем и для чего? Не для того ли, чтобы он тоже в бригаду «дояров» включился? Захотелось приказать Стасу развернуть машину, но уже поздно было – приехали. И в окошко видно, как золотые профессорские очки сквозь оконное стекло поблёскивают. Ишь, караулит уже, чтоб на попятную не пошёл. Надо идти на встречу. Если сбежать сейчас, все это его бегство примут за слабость. А слабости допустить было нельзя. Ни в малейшей степени. Ибо это будет сигналом, что его пора брать.
Пыхтя, путаясь в безумно дорогом кожаном плаще- макинтоше, который для него подобрала Изольда, уверяя, что в нём он похож на Юла Бриннера, господин Ордынцев выбрался из недр своего автомобиля, похожего на уменьшенную копию броненосца «Потёмкин». Проклятый имидж, проклятые понты, они отнимают столько сил и средств…
Вальяжно открыв дверь клиники, Ордынцев вошёл в вестибюль. Охранник, как опытный охотничий пёс выполняет команду «пиль», подобрал живот и проводил дорогого посетителя до лифта и даже его вызвал. Хотя подняться-то надо всего этажом выше, но разве можно отсчитывать ступеньки на общедоступной лестнице?
Гордо надувая щёки, Ордынцев прошёл по коридору, не замечая встречающегося лечебного персонала. Простонародье, оно не стоило того, чтобы его замечали. Официанту или швейцару, которые умеют подобострастно улыбаться и кланяться, Ордынцев давал «на чай». Ловкие проныры, они за год скапливали на «чаевых» на подержанную иномарку, но ведь как приятно чувствовать себя полноценным господином, когда рядом находятся холопы и лакеи. А прочих как бы и нет, до той поры, когда всех заставят встать перед ними, авторитетными людьми, на колени.
Впрочем, гонора у господина Ордынцева сильно поубавилось, когда он вошёл в кабинет главврача, где находился и курировавший его профессор. Они оба много говорили, перекидываясь научными терминами, как иной катала козырными тузами. Постепенно Вадим Спиридонович начал понимать, что у него вовсе и не проблема. Её можно было смело называть «бедой», а то и «полной катастрофой». Оказалось, что анализы, которые он сдал уже просто по привычке, показали, что его болезнь, с которой он уже мысленно расплевался, внезапно и коварно вернулась. Мало того, она молниеносно начала распространяться метастазами. Среди научных терминов оглушительным ударом прозвучало слово «не операбелен», а также «готовьтесь к худшему» и «мужайтесь».
– Разве мало я вам заплатил? – Задал резонный вопрос «хозяин жизни».
– Видите ли, – запереглядывались медики, – не всё так однозначно. Мы не отказываем в помощи никому. Одни могут себе позволить дорогостоящие услуги, другие ограничиваются химиотерапией. Но всё ведь, в конечном случае, в руках Всевышнего. Мы и дальше готовы приложить все старания, вот только … шансы ничтожны … но вы не … не отчаивайтесь … мы обязательно … облегчить страдания …
Они продолжали говорить, обволакивая его липкими словами, а господину Ордынцеву внезапно как-то поплохело и вот его уже, под руки, усаживают в неудобное кресло, а дорогущий плащ неприятного вида кучкой сполз со стула. Вадим Спиридонович выдавил из себя, не желая этого говорить:
– Сколько … мне осталось?
– У вас есть ещё какое-то время, – едва ли не хором ответили медики. – Достаточно времени, чтобы привести дела в порядок. – И оба замолчали, поняли, сколь похоронно это прозвучало.
– Ещё раз спрашиваю, –голос его стал крепче и громче, – каким временем я располагаю?
– Не менее полугода, – выдавил из себя главврач, вытирая лоб клетчатым скомканным платком.
– При определённых условиях, – блеял ему в унисон профессор, – соблюдая ряд предписаний, можно смело рассчитывать и на год … или около того …
В лучшем случае год. С каменным выражением лица, щёки которого опустились, как у английского бульдога, Вадим Спиридонович выбрался из кресла. Главврач услужливо подал ему кожаный плащ, а профессор помог просунуть руку в рукав, когда он два раза промахнулся мимо. В ушах ещё перекатывалось, как эхо в подземной зале, полгода … а может и год. Почти себя не ощущая, двинулся по коридору. Едва понял, что спускается по лестнице, но возвращаться не стал, а пересёк вестибюль, не обращая внимания на вскочившего охранника, обошёл его и двинулся на выход.
Увидев босса, Стас распахнул привычным жестом дверцу, но Ордынцев чуть не ударился лицом о верхний срез проёма. Ноги его плохо держали, и водитель помог боссу войти внутрь. Поедая его глазами, он стоял снаружи, заглядывая внутрь салона. Ничего не говорил, ждал распоряжений. Но Ордынцев молчал. Закрыл глаза, снова медленно раскрыл их и только тогда произнёс:
– Вот что, Стасик, покатай-ка ты меня по городу, – едва ли не жалобным шёпотом попросил, – да не торопись, помедленней, мне … подумать надо …
Автомобиль стронулся с места и медленно покатил по той улице, где полчаса назад они столь лихо прокатили, разбрызгивая лужи так, что вода разлеталась грязным веером, а прохожие уворачивались от тех брызг.
На катафалк похоже, подумалось Ордынцеву, но тут же начал мыслить конструктивно.
«Что мы имеем на сегодняшний момент? Кранты, пипец, это и имеем. Не хочется в это верить, но придётся принять. Не сегодня, так завтра. – На душу накатило внезапно так, что даже всхлипнул. – Как же так?! Зачем?! Почему?! Почему именно с ним? Ведь нет ещё и пятидесяти. Многие товарищи ходят ещё гоголем и рассказывают о своих похождениях. А … я? Сколько ещё можно сделать … сколько можно ещё успеть … Ведь это как предательский удар, как …»
– Стас, – спросил слабым голосом, – у тебя случался нокаут?
– Бывало, шеф, – отозвался водитель, покосившись через плечо.
– И – как оно?..
– Ничё, – пожал Стас плечами, – живой, как видите …
Он-то живой, конечно, а вот … Ордынцеву внезапно сделалось тесно в салоне автомобиля. Показалось, что плечи его упёрлись в бортики узкого гроба- домовины, которые давят его, стискивают, чтобы раздавить … Захрипев, начал открывать дверь машины. Хорошо, что ехали с «похоронной» скоростью. Стас тут же прижался к бровке, остановил движение. Ордынцев вылез, почти что вывалился наружу, посмотрел на жёлтый диск солнца, прищурился. Потом начал озираться по сторонам.
Перед глазами всё плыло от того, что глядел на солнце. Подумал, что вот сейчас упадёт, но устоял, удержался на ногах. Уже и место признал. Это же старый парк. Они когда-то, его семья, проживали неподалёку, в двушке старенькой «хрущёвской» пятиэтажки. Вон у той оградки и начинался его первый бизнес. Он не раз, крепко выпив, рассказывал партнёрам, как всё это было.
Когда это было? Да лет тридцать назад. Вадим погрузился в воспоминания. Он тогда получил в ремесле, то есть ремесленном училище, стипендию, и приобрёл у одного приезжего два блока заграничных сигарет «Мальборо». Обмен прошёл здесь же, у парковой оградки. Вадим, Орда, как его тогда прозывали, распотрошил все пачки и устроил торговлю сигаретами, продавая их по десять копеек за штучку. Все сигареты разошлись по общаге за какой-то час. Не растерявшись, он сбыл даже пустые пачки, которые вкусно пахли заграницей. Сколько он тогда выручил? Да не менее двадцати рублей, которые показались вполне приличной суммой, которую он тоже пустил в дело. Надо же – тридцать лет назад он стоял на этом же месте в потёртых джинсах, и ему казалось, что скоро он купит весь мир. И каким ярким казался ему этот мир, какой радостной и беззаботной представлялась будущая жизнь «хозяина мира». А то, что мы называем иностранным словом «бизнес», напоминало простую и увлекательную игру, напоминавшую «беспроигрышную лотерею».
Уже тогда Ордынцев умел добиваться своего, поставленной и сформулированной цели. Сформулировать и составить план получения желаемого. Хочешь новые джинсы – заработаем на джинсы. Чуть поносил, пока ещё новые – перепродал, добавил ещё, купил магнитофон. Потом появились видеомагнитофоны. Уже были способы зарабатывания, и он видиком обзавёлся одним из первых. Появился авторитет, на него заинтересованно поглядывали девчонки, которые раньше делали вид, что не замечают, по причине невзрачности внешности. А теперь вот – смотрят совсем по- другому. Пошло дело!
Что было потом? Потом это зарабатывание перестало быть чем-то экзотическим. Тем же самым занимались и другие. Важно было уметь купить дешевле, а продать дороже, чтобы увеличить выручку. Пошло накопление капитала. Он тогда ещё не задумывался о значении этого слова. Так назывался талмуд Карла Маркса, немецкого экономиста и философа, который просчитал, как Адам Смит, многие экономические закономерности, которые они, купи- продай нового времени, постигали на собственной шкуре. Увлекательное соревнование обернулось рутиной, стрессами, а то и даже стычками. Не раз и не два Вадим был вынужден признать себе, как это ему надоело. Что называется – до смерти. Но он находил в себе силы перебороть слабость, ибо это означало, что он «сойдёт с дистанции» и ему уже будет не догнать тех, кто упрямее, сильнее, кто смотрит дальше. Уже тогда он начал понимать, что наличие денег даёт больше, чем просто состоятельность. Деньги приносили с собой и влияние, уважение парней, кокетство девчат. Но это всё отодвигалось на задний план, когда появилась перспектива организации своего первого предприятия, а за ним – вскоре – и второго. А там дело пошло по нарастающей, и вот – он входит в пятёрку самых богатых и влиятельных людей города! Казалось бы, всё хорошо, если бы не одно. Но …
Но кому он оставит всё то, что нажил, как говорится, непосильным трудом? Сыну- оболтусу и лоботрясу, жене с её «персональным» сожителем? Они же всё немедленно растащат, раздербанят, разбазарят. Получается, что все его старания, плод работы в три, пусть даже в два десятка лет пойдут прахом? Получается, что он все эти годы прожил зря?
От таких мыслей сделалось на душе тошно. В состоянии самого поганого настроения он машинально двигался вдоль «памятного» забора, который скоро кончился, и тогда Ордынцев увидал сидящего по ту сторону забора человека, что уютно устроился на скамеечке, и этого человека Ордынцев когда-то хорошо знал. Ну, конечно же, это был его бывший одноклассник Костя Бояров, с которым он знался с первого по восьмой класс самого весёлого и беззаботного периода его жизни.
Но, кажется, его одноклассник до сих пор пребывал в том же безоблачном состоянии. По крайней мере он так выглядел. Щурясь от лучей осеннего солнца, он явно любовался окрестным пейзажем и на губах его расцвела благостная улыбка.
Чему же это он так радуется? Ордынцев какое-то время следил за судьбой своих одноклассников и был в курсе, что к кому-кому, а конкретно к Боярову судьба не была благожелательно настроена. Можно вспомнить немало этому примеров. Вот скажем, когда он отправился отдавать долг своему государству, то есть пошёл служить в армию, умудрился там конфликтнуть с «дедами» и они парня обломали, да так круто, что повредили ему позвоночник, отрабатывая на нём приёмы рукопашного боя и похваляясь друг перед дружкой владением костоломными приёмами. Бедняга Бояров после этого удручающего случая был комиссован и три года если и ходил, то с помощью пары костылей. Потом, правда, снова встал на ноги.
Умудрённый жизнью Одинцов нашёл способы от той злой армии «откосить», сунув «кому надо» конверт с уговорённой денежной суммой и был таков, похохатывая и отшучиваясь от знакомых. Он любил пофилософствовать и говорил всем, что наша жизнь это такая интересная книга, в которой имеется ряд скучных страниц, которые вычёркивают тебя из прелестей и интересностей жизни. Так не лучше ли эти страницы из корешка осторожно вырезать, словно их и не было никогда. Кто-то с ним соглашался, кто-то – нет, но Ордынцев привык считаться только со своим мнением. Тем более, что за эти два конкретных года, Вадим умудрился заложить основы своего будущего благосостояния, так что не считал себя в чём-то неправым.
После того, как Константин бросил костыли, Вадим его видел несколько раз, почему-то на территории местного храма. Всё собирался подойти да расспросить, мол, что да как. Но каждый раз был в делах, был чем-то занят, и тут же забывал про бедолагу- одноклассника, а жизнь летела, кувыркала его, не давала расслабиться. Собственного говоря, это его и не печалило. Считалось ведь, что трудности человека закаляют, а что недоброжелатели ему вслед проклятья шлют, так нечего было «ушами хлопать», а надо самим инициативу проявлять. Кто сильнее, тот и прав.
Помнится, встречая раньше Боярова, да и других одноклассников, Вадим останавливался, здоровался, расспрашивал, что у них да как. Сам про себя много не говорил, боясь зависти, но порой всё же говорил, что это у него появилось, или то, а потом просто стал проноситься мира на автомобиле, кивая головой в ответ на приветствия. Затем перестал былых знакомых узнавать. Да и встречи такие происходили всё реже, ибо теперь они проживали в разных частях города, не пересекаясь.
Особенности жизни преуспевающих персон в нашей стране заключаются в том, что как только их доходы начинают увеличиваться, они начинают рвать связи с тем былым миром, в котором находились раньше и отстраивать связи новые, полезные и нужные. Про бывших знакомцев приходится забыть. Мало того, их следовало вовсе вычеркнуть из своей жизни, ибо те начинали чего-то просить, напоминая о былой дружбе. А к чему ему чужие проблемы, если со своими бывает трудно разобраться. Такая вот капиталистическая жизнь, с одной стороны глянцевая и привлекательная, а с другой настолько напряжная, что только держись. Помните фразу из одного рассказа – «Боливар не выдержит двоих»? В этом и состоит особенность капиталистической цивилизации. Это и есть – конкуренция. Забудь выражение – «человек человеку – друг». Это всё осталось в блаженненьком прошлом. Человек человеку … конкурент. Ну, вы меня поняли?
Это мы вам передали умозаключения господина Ордынцева во времена его коловращений в мире капитала. А что касается конкретно Боярова, то в глубине души, даже улыбаясь при встрече, Ордынцев считал его слабаком и неудачником. Дураку ведь понятно – свободная минутка появилась, ты её с пользой примени, денег заработай, а он всё у церкви трётся. К тому же и одет как последний алкаш, серо и убого.
Всё это Вадиму Спиридоновичу вспомнилось, но как-то зыбко, а в следующий миг он заметил, что ноги сами его несут к той скамейке, где столь удобно раскинулся «неудачник». Услышав шорох шагов, он повернул голову и заулыбался, признав былого приятеля.
– Здрав будь, Боярин.
Именно так он и говорил в блаженную школьную пору. Фраза сама легла на язык.
– А и тебе не хворать, Орда.
Бояров споренько со своей скамейки пригретой поднялся, крепко пожал руку. Лицо его светилось широкой улыбкой. Уж он-то помнил всё из их былых приятельских отношений. Потом уселся обратно. Орда, придерживая полы своего дорогого кожаного плаща, устроился рядом. Вадим Спиридонович снова посмотрел на приятеля. Тот оставался ровно таким же, каким и был. Вот ведь как бывает, словно человека законсервировали, и время над ним потеряло свою разрушительную власть. Прошло то время, когда Костя висел между костылями, как высохший кузнечик. После этого он, помнится, взялся за гантели и турник. Вадим тогда ещё ругнул его, про себя, конечно, не вслух, что ерундой занимается. А сейчас он, Вадим, выглядел мешком, упакованным в дорогой кожаный прикид, тогда как Костя смотрелся атлетом, мастером спорта если не по гимнастике, то по лыжам или там коньковому бегу. Даже скромная одежонка не могла изуродовать заметностей его примечательного сложения.
– Кого из наших видел? – С нарочитой непринуждённостью спросил Ордынцев, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
Сказал и тут же пожалел, потому как Бояров тут же начал сыпать фамилиями и сведениями, кто и чем сейчас занимается. Сам Вадим Спиридонович не мог вспомнить большую часть тех, о ком Костя упоминал. Всё как-то из памяти улетучилось, за ненадобностью. А этот человек, оказывается, общается с ними и достаточно часто. Впрочем, почти все, о ком Костя поминал, зарабатывали своими руками, своим «горбом», что было Ордынцеву смешно и неинтересно. Двое или трое, правда, выбрали для себя торговую стезю на местном рынке, но Бояров и сказал про них пару слов, мол «челноки», и всё. То есть не стоят внимания.
Помолчали. Хотел, было, Ордынцев рассказать, как собирался своих одноклассников пригласить в ресторан на двадцатилетие школьного выпуска, накрыть им «поляну», но промолчал, ибо так до этого и не дошли руки. А не дошли даже не потому, что он подсчитал расходы на это мероприятие, которое было ему «по силам», а по той причине, что пойдут потом его былые приятели и приятельницы, после совместных посиделок и возлияний, и начнут клянчить деньги. И стоит уступить хотя бы одному, как остальные с удвоенной силой примутся «доить» его. И – попробуй откажи! Ославят ведь перед всем городом. Расскажут каждому любопытному, каким жлобом оказался Орда. А окажи он им помощь? Придут ещё и ещё. Каждый ведь думает, что от помощи одному Орда не обеднеет. А когда их, страждущих, десятки? И каждый следующий раз они просят больше предыдущего раза. Это как шантажисты. Заплати им один раз и они будут требовать мзды, снова и снова, снова и снова. Вот потому он и передумал тогда с банкетом.
Снова затягивалась пауза. Бояров безмятежно оглядывался по сторонам. Ему, как всегда, делать было нечего. Неудобно дальше молчать.
– Сам-то – как? – Выдавил из себя Вадим.
– Работаю, – бодро отозвался Костя. – Как же без работы-то.
– А где, если не секрет?
– Да какой уж тут секрет. На «Реале» работаю, мебель там собираю. Кстати сказать, Лёха Шпунт и Саня Бобров там же, в моей бригаде. Помнишь их, в соседнем дворе пацанствовали.
– Как же, как же …
Не станешь же говорить былому приятелю, что мебельная фабричка «Реал» принадлежит ему, Ордынцеву. Зачем Косте такие интимные подробности? Ведь формально фабричка принадлежал Изольде Лисянской, а он, Ордынцев, лишь муж бизнес-леди. Впрочем, что-то говорить было надо, и Вадим снова повернул голову к Косте.
– А сам-то что ты здесь делаешь? – И вроде бы поехидствовал. – Пейзажами, гляжу, любуешься.
– И пейзажами тоже, – спокойно согласился Бояров. – А также жену свою дожидаюсь. Она вон там подрабатывает.
Вадим посмотрел в ту сторону, куда указал Костя. Там имелся пристрой к дому, а над пристроем висела вывеска «Стоматология». Уважительно кивнул, покосился на приятеля уже другими глазами.
– Кем она там у тебя – дантист, протезист или заведует учреждением?
– Бери выше, – хохотнул Костя – менеджер по клинингу.
– Это как? – Не понял ответа Ордынцев. Про клиринг он хорошо знал и безналичными расчётами пользовался достаточно часто.
– Да техслужащая она у меня. А там по вечерам прибирается. Проводил я её и решил вот на скамеечке поблаженствовать. Хорошо ведь сегодня …
Хорошо ему. Ордынцев скрипнул зубами. Мысленно. Настроение у него ухудшалось. Но надо было что-то говорить.
– А … живёте-то давно вместе?
– Порядочно, – Константин сделал паузу, разглядывая свою руку. Вадиму показалось, что приятель начнёт пальцы загибать, подсчитывая. Но тот лишь улыбнулся. -– Через год четверть века будет, как вместе. В церкви вот был, потом жену до работы проводил, теперь здесь отдыхаю. На «Реале»-то у меня сегодня по сменам выходной получился.
– Ну, а здоровье-то как? – Продолжал допытываться былой приятель.
– Да вроде бы всё в порядке, - Костик удивлённо поднял бровь, а потом улыбнулся ещё шире.
– А как же? – Продолжал пытать знакомца Ордынцев. – У тебя же большие проблемы со спиной были?
– Ну-у, – протянул Бояров. – Когда это было. Я уже и забыл про то. Да, ноги ходили плохо. Я спортом заняться решил, постепенно всё и вернулось в норму. Я по старой памяти по пять километров в день пробегаю, гирями креститься, веришь ли, научился. Вот, с божьей помощью всё у меня и в порядке.
Ордынцев снова скрежетнул зубами. Он-то к приятелю подошёл лишь за тем, чтобы послушать его жалобы на жизнь. Мол, того нет, этого. Начнёт жаловаться, попросит чего-нибудь. Вадим Спиридонович на просьбу откликнется. Вот, глядишь, и на душе у него полегчает. А здесь, оказывается, всё хорошо и беспроблемно. Совет да любовь здесь полностью наблюдаются. Идиллия, мать их! Захотелось встать и уйти. Стас его уже, поди, заждался в машине.
Но что-то ему мешало столь внезапно удалиться. Ведь, надо полагать, последняя встреча у них происходит.
– Смотрю я, Боярин, ты всё у церкви трёшься. Молишься там, что ли?
– Бывает, что и молюсь. Но часто и так заглядываю. Помогаю я им. В лавке церковной сижу, памятки для батюшки принимаю, пожертвования. Свечи, опять же,  продаю. Хватает заботы.
– И много тебе дают? – Поинтересовался Ордынцев.
– Чего – дают? – Искренне удивился Константин. – А-а, свечей покупают?
– Ну … – пояснил Вадим, шевеля в воздухе пальцами. – Платят … там …
– Так я же говорю, – терпеливо заявил Бояров. – Я им просто помогаю. Не за деньги.
Ордынцев снова замолчал, весьма озадаченный. Для него было просто немыслимо понять былого товарища. Как это вообще возможно? Уже ряд лет, надо думать всё же речь идёт о годах, за просто так, за «спасибо» сидеть в церковной лавке, продавая свечи и иконки. Мало того, Вадим мог поручиться, что Константину было наплевать, какая у него, Ордынцева, «тачка», что у него нанизана на палец золотая массивная печатка с антикварным сапфиром. Он даже не заметил умопомрачительного плаща от «Хьюго Босс». Скорей всего, он даже не подозревает о существовании этой и многих других фирм, выпускающих атрибуты красивой жизни, без которых столько людей не представляет себе жизни, и считает, что это и есть настоящая жизнь. Всё то, что считается достоянием и добродетелью для одних, чуждо и непонятно для других. Расскажи он сейчас Константину о том, чем владеет, раскинь перед ним здесь, на полянке, все атрибуты богатства, «красивой жизни», Бояров лишь широко улыбнётся, и снова будет разглядывать окрестности, словно берёзка или рябинка для него важнее и краше «мерседеса» или часов «Картье».
Чем же можно удивить приятеля? Тут Ордынцев увидел пробиравшегося вдоль забора Стаса. Верный телохранитель озаботился, наконец, безопасностью босса и отправился на его поиски.
– Подожди меня, – буркнул Вадим Спиридонович и устремился, едва не бегом, к Стасу, который уже увидел патрона.
Ордынцев вцепился в плечо водителя пальцами, словно клешнями, и начал бормотать тому в ухо. Стас, сделав удивлённое лицо, несколько раз кивнул и устремился прочь, покосившись в сторону Боярова, что продолжал сидеть на скамеечке, далеко вытянув вперёд ноги в стоптанный отечественных полуботинках, которые почти потеряли свою изначальную форму.
Вадим Спиридонович ждал. Навалился грудью на ветхий заборчик и ждал Стаса. Тот не заставил себя долго ждать, мигом обернувшись. Да и идти было недалече. Всё хранилось прямо у него, в «хаммере». Ордынцев забрал у него мельхиоровый поднос, на котором стояла бутылка дорогущего коньяка, два бокала, купленных в антикварном салоне, и блюдце с тонко нарезанным, дольками, лимоном.
– А что, Боярин, не бабахнуть ли нам за встречу по маленькой. Для началу, – тоном беса- искусителя предложил Ордынцев.
– Оно, конечно, благодарствую, да и всё такое, – отозвался Константин. – Только вот ведь незадача какая … я ведь не пью … вовсе.
Ага, с торжеством подумалось Ордынцеву, есть у тебя проблема, имеется. Не иначе как приятель зашился. И с самым непринуждённым видом поинтересовался:
– А что так? Давно пить бросил?
– Так я … это … и не усердствовал никогда … Не вижу в этом особого смысла. Никогда меня к алкоголю и не тянуло. Так и не приучился. Да и зачем это, не понимаю, для какой- такой надобности?
«Ты чего – дурак?! Это же «Хенесси»! Элитный коньяк. Тебе за эту паршивую бутылку две недели на «Реале» горбатиться надо! А бабе твоей так и вовсе целый месяц пол обмывать в зубодёрке своей. Ты понимаешь, от чего отказываешься!»
Хотел это Ордынцев сказать, хотел выкрикнуть, но сдержался. Да Бояров его и не слушал. Он выпрямил спину и наклонился вперёд. Вадим Спиридонович посмотрел в том направлении, куда тот уставился. По ступенькам, от «Стоматологии» опускалась дама, самой обычной наружности, в обычном пальтишке, возрастом лет сорока. Увидела Константина и направилась к нему, как в песне поётся, «летящей походкой», словно и не весила ничего. Подошла к скамейке и к Боярову наклонилась, принялась ему на ухо шептать что-то, словно оправдывалась, что ждать себя заставила.
– А это жена моя обожаемая, Оля, – запоздало произнёс Константин, не отрывая от неё глаз.
Ордынцев вынужден был тоже как-то представиться, делая упор на то, что является одноклассником «этого счастливого человека».
– Ну, Вадик, нам пора, – поднялся со скамейки Бояров и виновато улыбнулся. – Извини, что в гости не приглашаю. Дела …
– Так и у меня дела, – эхом отозвался Ордынцев и спохватился. – Слушайте. Может вас подвести? У меня и машина … тут … за углом.
– Спасибо, конечно, но нам совсем и недалеко. Парк перейти да три квартала. Рядом, считай.
Вадим Спиридонович мысленно прикинул длину предстоявшей дистанции и мысленно присвистнул. Это же больше километра! Сам-то он уже и не помнил, как давно такое расстояние пешком проходил.
– Ну … вы и герои, – произнёс он супружеской паре вслед.
А «герои», взявшись за руки, удалялись от него в сторону парка, о чём-то переговариваясь. Жена Оля оглянулась и махнула ему рукой. А Ордынцев смотрел им вслед и продолжал держать поднос в руках. Он смотрел и думал. Вот идут эти два (дурака?) домой. Куда они придут? В «коммуналку», в «хрущёвку», пообедают, чем им Бог послал, и сядут, рядышком, смотреть телевизор с диагональю тридцать семь сантиметров, хорошо – если пятьдесят четыре. И будут счастливы. А он усядется сейчас в свой «хаммер» и поедет, мягко покачиваясь на рессорах, в свой собственный дом, с колоннами и башенками, с флюгером и спутниковой антенной, поужинает привезённым по его указке из ресторана, что стоит недельного заработка того же Боярова. И тоже, возможно, будет смотреть телепрограммы, но только по «плазменному» ящику с диагональю метра в два. И вся-то разница между ними не во всех этих прибамбасах, а в том, что они, сидя рядом, будут счастливы и довольны своей жизнью, а он, в гордом одиночестве, чувствует себя настолько хреново, что … что …
«Это всё потому, – появилась мысль, – что ты узнал сегодня в клинике ужасную правду про себя и свои болезни». Подумал, но сам же и понимал, что это не более, чем за уши притянутая отмазка. Ведь приди он на это место вчера или завтра, то увидел бы то же самое – счастливую семейную пару, которых не мучают суетные проблемы и которые живут добрым отношением друг ко другу, любят и заботятся друг о дружке. А он, не побывай у врача, даже и не подумал бы о каком-то там Боярове, о его жизни и привязанностях.
Вспомнилось детское ощущение, когда показывали рекламный ролик нового фильма. И всё в том ролике было замечательно, и главные герои, и какой-нибудь острый момент, и сердце билось и хотелось поскорей посмотреть тот замечательный фильм и насладиться его сюжетом.
А на деле оказывалось всё совсем не так. И фильм довольно скучный, и сюжет никакой, «серенький», а если что там и было примечательного, так это целиком и полностью использовалось в ролике, который и заманил его в тёмный зрительный зал. Было жалко потраченного времени и было чувство, что тебя обманули, ловко провели, для того лишь, чтобы ты расщедрился на входной билет. Это и есть – реклама.
Вот, прямо сейчас, появилось у Ордынцева то же чувство, что он только что вышел из зрительного зала, где ему показывали «красивую жизнь», целлулоидную, ненастоящую, заставив его поверить, что так и должно быть. А оказалось, что может быть и по-другому. И это «по-другому» ничем не хуже, а в чём-то даже шире, глубже, объёмней. А ведь он уже затратил вагон усилий, чтобы добиваться того, что не так уж и важно, без чего вполне можно обойтись, что не требует от тебя себя переделывать.
А может, появилась скользкая мысль, мыслишка, то, что мне предстоит в ближайшее время, это такая плата? Плата за многоэтажный особняк, за «хаммер», за номер «5» в списке городского Форбс. Ведь ничего просто так в этом мире не происходит, не раздаются блага за красивые глаза, за широкую улыбку и уж тем более – за талант. За всё придётся заплатить. Просто у него пришло время платить «по счетам», в том числе и за веру в свою исключительность, за собственный снобизм.
Ордынцеву вдруг захотелось догнать Константина и извиниться перед ним за свой гонор, за пренебрежение к его ценностям, а также сказать, что он готов извиниться перед всеми одноклассниками и даже перед каждым из них по отдельности. Но Вадим представил, как это всё будет выглядеть в глазах Боярова, а также в глазах водителя Стаса, который снова появился в виду и маячил в отдалении. Короче говоря, Ордынцев с места не сдвинулся и продолжал смотреть вслед пары, которая уже успела пересечь весь парк и почти скрылась за зарослями.
Когда их уже перестало быть видно, начал оглядываться по сторонам. Окружающим видом любовался Бояров, когда Ордынцев увидал его. Всё-таки действительно здесь было красиво. Раньше он ведь не задумывался остановиться и обратить внимание на простую природу, привык жить на ходу и хватать то, до чего могла дотянуться его рука. Каждый день он проезжал здесь, и ни разу не появилось порыва притормозить, выйти из машины, сесть на эту скамейку и задуматься о том, для чего же он живёт.
Былую летнюю жару сменили дожди, после которых вернулось короткое «бабье лето». Что же там дальше? А дальше выпадет снег. Боже мой, снег! Первый снег непременно растает, снова будет слякоть, дожди, а потом ударит морозец и повалит настоящий снег, который уже не растает до следующего года, последнего года той жизни, которую ему определили.
Сколько он ещё протянет?
Задумавшись, Ордынцев забыл обо всём, а потом осознал, что движется, что он удалился от старенького парка. Потом понял, что пошёл той дорогой, которой направлялся Костя Бояров. Он говорил, что работает в церковной лавке. А вот и его церковь. И Ордынцеву вдруг страстно захотелось понять причину подобного энтузиазма Константина, растолковать для себя его посылы.
Он решительно двинулся к решетчатым воротам, возле которого на ящике из-под пива сидел, согнувшись, небритый субъект, должно быть нищий. Тот увидел богато одетого мужчину, суетливо поднялся, начал размашисто креститься. Это уже было Ордынцеву понятно, и он потащил из кармана бумажник от Гуччи, заполненный кредитными картами. Наличности там было не так уж и много. В частности – те несколько стодолларовых купюр, что он приготовил для Стаса, «на бензин». Взялся за них, потянул из бумажника. Нищий увидел всё это и расцвёл довольной улыбкой и отсутствующими зубами. Но …
Именно в этот момент ожил мобильный телефон. Проходящие мимо церкви люди дивились, оглядываясь, как лысый мужик в дорогом кожаном плаще, выпятив вперёд мощное брюхо, орёт в телефонную трубку, размахивая другой рукой, в которой держит пучок американских долларов, а перед ним стоит нищий и неотрывно смотрит на эти купюры, и то протягивает руку, то отдёргивает её, чтобы в следующий миг снова протянуть. А мужик орал всё громче:
– Ну … ну и чё?.. Тебе когда машину-то подать?.. А ты чего, из аэропорта пешком собрался идти?.. Сколько?.. Сколько?!.. А ты чё тогда играешь?.. Ты тогда на свои играй… Ты знаешь, какое сегодня число?.. Да тебя же отчислят, придурок!.. Это как это – насрать?!.. Ой, мудак … ой, мудак …
Плюнув смачно под ноги, лысый мужик сунул мобильник в карман плаща, удивлённо посмотрел на зажатые в кулаке долларовые купюры и спрятал их снова в бумажник, после чего ещё несколько раз выматерился и решительно направился к огромной иностранной машине, что как раз подкатила и остановилась поодаль.
А стоявший у ворот нищий понял, что та щедрая милостынька, которую он уже почти что держал в руках, обошла его стороной и удалилась, видать навсегда. Вздыхая, он развёл руками и объяснил тем прохожим, что всё это видели и ждали, чем же закончится интермедия:
– Да-а-а, не отпускает …
Эпилог.
Вадим Спиридонович-таки скончался. Но причиной его смерти оказалась вовсе не онкология.
В первых числах ноября его свалил инсульт, причём столь крепко, что упал он на пороге собственного гаража. И ни жены, ни верного Стаса, вообще никого рядом не случилось. Так как наш герой оказался одет не по погоде, то, пролежав несколько часов на снегу, при 10- 12 градусов мороза, он попросту замёрз. Похоронили его, как и полагается, с некрологами в местных газетах, оркестром … дракой вдовы и экс-тёщи. Похоже, дамы не смогли прийти к единому мнению, кто больше и искренней любил покойного. Победил ли опыт, или молодость, определить не удалось, так как вмешались родственники.
Ну, а после похорон начался делёж наследства. Олежек получил «всего ничего» от папиной «империи», по каким-то организационных моментам. Но, получив свою отмеренную «долю», тут же растворился в необозримых пространствах московских тусовок.
Вдове Изольде Лисянской было оставлено много более того, и злые языки поговаривают, что она «вильнула хвостом» и перебралась то ли на Кипр, то ли в Испанию, где у неё оказалась своя недвижимость, а персональный «тренер» последовал за ней, надо полагать - для продолжения сладостных тренировок. Большая же часть собственности отошла к третьей, а может и четвёртой силе, в том числе и некая мебельная фабричка «Реал».
Спустя пару лет после описываемых событий я, волею случая, оказался на кладбище, возле могилы господина Ордынцева. С обелиска из чёрного мрамора знакомого вида кудрявое лицо улыбалось уголками рта и, с философским спокойствием, взирало на неприбранную, заросшую травой могилу, которой не касались руки с момента погребения. Издевкой выглядели надписи на чёрных лентах, которые опутывали высохшие венки – «Любим», «Помним», «Скорбим».
Ну, прямо второй «Вишнёвый сад» получился …