Русский атеизм

В царской России жизнь всегда была тяжелая. Она была сложной из-за холодного климата, из-за, вызываемой им, общей заторможенности всякого развития, из-за печали, разлитой на огромных пространствах, а, более всего – из-за задавленности 85 процентов «подлого» населения Российской империи тяжелым трудом, необходимым для поддержания паразитирующего дворянства и огромной, непотопляемой бюрократической машины полицейского государства.

Бюрократический аппарат всегда был для российского народа тяжелым, но необходимым довеском к холодному климату и осенней депрессии. Именно потому, что огромное брюхо этого стоглавого монстра подминало под себя всю жизнь, в этой стране всегда было трудно дышать. Тупость бюрократического аппарата порождала тупость простого народа, закосневшего в своем страдании, и уже выучившегося принимать это свое страдание за некую данность – за мир божий.  Разве в этом нет явного противоречия?

Но надо сказать, что в России косная высшая и, не менее косная, низшая часть общества  смыкались в одном – в нежелании мыслить и развиваться. Дворянство стремилось заморозить любое движение, а народная масса в своей тупости жила по старинке, довольствуясь сплетнями и традициями. Так было прежде, в царской России, так воспроизведено и сейчас - в 21 веке.

Настоящая мысль существовала (и существует до сей поры) лишь в небольшой прослойке людей, зажатых в «железные клещи», которые в России являются непременным атрибутом жизни.  Находясь между тупой властью и тупым народом, пробуждающееся российское самосознание билось нервными толчками, - задыхалось, спеша высказаться.

Поскольку русскую мысль постоянно давили, гасили и выжигали калёным железом, не давая ей проявиться – она, подобно растению, закатанному в асфальт, развивалась трудно и, наконец, приняла  революционное направление.  Вот из такого русского страдания – неизбывного, постоянного, из социальной удушливости и горя вырос и развился интеллектуальный русский атеизм.

Надо сказать, что атеизм в царской России был свойственен не только мыслителям, но и простому люду. Это явление также было связано со страданием. Правда, страданием иного рода.

Давно отмечена зависимость: чем больше в социуме присутствует несправедливости – тем больше появляется атеистов.  Так было в России накануне революции, когда почти вся страна стала атеистической.

Сегодняшние ханжи могут ахать над тупоумием мужиков, с яростью крушащих в семнадцатом и в двадцатых годах храмы. Но хочется просить сегодняшних критиков: «А вы были в шкурах этих мужиков?» Атеизм просто так не возникает. Но в России он был особый – социальный.

Изверившийся народ, не ведал продыха в жизни. Задавленный сначала крепостным рабством, потом сорокалетней  долговой кабалой по выкупу наделов, доставшихся крестьянам после отмены крепостного права, столыпинской земельной реформой, отнявшей у крестьянства их малые наделы для того, чтобы свести их в огромные отруба и затем продать крупным буржуазным землевладельцам, война, налоги, придурковатый Распутин и неуверенный царь Николай II, более озабоченный собственной семьей, чем государством, а также переодические голодовки, морозы, холерные и тифозные моры, чудовищная  детская смертность – всё это, в целом, и зовется российским народным страданием.

«Перестанемте, господа, обманывать себя и хитрить с действительностью! – писал публицист, общественный деятель и идеолог русского националистического движения, М.Меньшиков в своей работе «Из писем к ближним». - Неужели такие чисто зоологические обстоятельства, как недостаток питания, одежды, топлива и элементарной культуры у русского простонародья, ничего не значат? … Неужели ничего не значит наша постыдная, нигде в свете не встречаемая детская смертность, при которой огромное большинство живой народной массы не доживает даже до трети человеческого века?»

Н.А. Рубакин в статистическом труде «Россия в цифрах» приводит потрясающие свидетельства о смертности во времена царской России, по которым сегодня принято ностальгировать. Обратите внимание, в приведенных цитатах речь идет не о глухих и темных годах крепостничества и полного бесправия крестьянства царской России, а о начале 20-го века! Говоря об этом времени, любители и почитатели царизма любят доказывать, что империя тогда была «на взлете»: экономика росла, а, вместе с ней росло и благосостояние народа, повышался уровень образованности и медицинского обслуживания. Но статистика безжалостна – вот она:

«… в 1905 г. из каждой 1000 умерших обеих полов в 50 губерниях Европейской России приходилось на детей до 5 лет 606,5 покойников, т.е. почти две трети (!!!). Из каждой 1000 покойников мужчин приходилось в этом же году на детей до 5 лет 625,9, из каждой 1000 умерших женщин - на девочек до 5 лет – 585,4. Другими словами, у нас в России умирает ежегодно громадный процент детей, не достигших даже 5-летнего возраста, - страшный факт, который не может не заставить нас задуматься над тем, в каких же тяжелых условиях живет российское население, если столь значительный процент покойников приходится на детей до 5 лет».

Мало кто говорит и о том, что самое большое российское тягло было – гигантский внешний долг Российской империи к 1914 году, который повлек не только  распродажу национальных богатств России, но и скупку иностранцами базовых отраслей промышленности - металлургии, судостроения и нефтяной промышленности.

«…Не продаем, а распродаемся» - писал по этому поводу жандармский генерал – лучший аналитик царских спецслужб  А.Нечволодов  в работе «От разорения к достатку». 

И действительно, к началу 20 века Россия была во всех смыслах отсталой страной. Ее доля  в общемировом производстве была мизерной. Она существенно отставала от США, Англии, Франции и Германии по размерам валового национального продукта на душу населения.

«Европейская Россия, сравнительно с другими странами, - страна полунищая», - отмечал   Н.А.Рубакин  в работе «Россия в цифрах».

Вот такого рода страдание и заставляло  даже самого тупого человека осознавать неправильность (то есть, трагедию) происходящего, поднимать голову к небу и, потрясая кулаками, спрашивать – за что?

Сегодня мы имеем весьма приблизительное представление о том, что было пережито прошлыми поколениями. Об этом могли бы рассказать очевидцы событий – но кто их будет читать? Кого, вообще, в наше время, кроме историков, может интересовать мужицкая жизнь начала прошлого века?

Помню, как потрясла меня повесть публициста и писателя  Л.Андреева «Губернатор», где был показан «неприлично» реалистичный образ «бунтующего» от голода народа, к которому вышел для поучения царский чиновник:

«Рабочий. Лицо у него молодое, красивое, но под глазами во всех углублениях и морщинках чернеет въевшаяся металлическая пыль, точно заранее намечая череп; рот открыт широко и страшно – он кричит. Что-то кричит.

Рубаха у него разорвалась на груди и он рвет ее дальше легко, без треска, как мягкую бумагу и обнажает грудь. Грудь белая и половина шеи белая, а с половины к лицу она тёмная – как будто туловище у него общее со всеми людьми. А голова наставлена другая, откуда-то со стороны.

        - Зачем ты рвешь рубашку? На твое тело неприятно смотреть.

Но белая обнаженная грудь слепо лезет на него.

- На, возьми! Вот она! А правду отдай. Правду отдай.

- Но где же я возьму правду? Какой ты странный.

Женщина говорит:

- Детки все перемерли. Детки все перемерли. Детки-детки все перемерли.

- Оттого так и пусто у нас на улице.

- Детки-детки-детки все перемерли. Детки.

- Но этого не может быть, чтобы ребенок умер от голода… Вы не любите своих детей. Если бы у меня ребенок был голоден – я накормил бы его…

- На нас железные кольца. Тело сковано, душа скована. На нас железные кольца».

<…>

«Зинзеевских крестьян он выпорол около пяти лет тому назад, на второй год своего губернаторства… Он смутно помнит.., что мужики насильственно забрали у помещика какой-то хлеб, а он приехал с солдатами и полицией и отобрал хлеб у мужиков.

Не было ничего ни страшного, ни угрожающего – скорее, что-то нелепо весёлое. Солдаты тащили мешки с зерном, а мужики ложились грудью на эти самые мешки и волоклись вместе с ними под шутки и смех развеселившихся полицейских и солдат. Потом они вскрикивали, дико взмахивали руками и, словно слепые, тыкались в загорожи, в стены, в солдат.

Один мужик, оторванный от мешка, молча, с трясущимися руками, шарил по траве, разыскивая камень, чтобы бросить. На версту кругом нельзя было найти ни одного камня, а он всё шарил, и, по знаку исправника, полицейский презрительно толкнул его коленом в приподнятый зад так, что он встал на четвереньки и так, на четвереньках куда-то пополз…

И все они ушли в город, к свету, а деревня осталась все там же, под низким небом, среди темных, размытых, гнилистых полей с коротким, редким жнивьём.
- Детки все перемёрли. Детки-детки все перемёрли. Детки».

Потом, после такой трагедии, измученные нищетой люди шли «каяться» в храм, а толстопузый поп, отпуская затравленному жизнью, несуществующие грехи, твердил грамофонным голосом: «Пока-айся! Верой и правдой служи своему господи-ину. И не забывай оставить свою денежку во христовом храме на божью све-ечку». А голодные и грешные крестьянские дети шли по грязи и снегу многие километры только для того, чтобы получить маленькую безвкусную просвирочку. Потому что голод.

Вот при такой жизни и появляются сомнения в правильности божественного жизнеустройства. Приходят крамольные мысли – а не заодно ли Бог со всеми этими барами, толстомордыми, лопающимися от жира священниками, лощеными губернаторами со своими чиновниками, жандармами и полицейскими, охраняющими их покой? Поначалу эта мысль отметается, но на её месте появляется новая.  Нет никакого Бога. Если б был – не позволил бы такого страдания.

Вековечный русский вопрос - «почему Бог поощряет бездельников, воров, преступников и не помогает трудолюбивому, неглупому, психически здоровому человеку вписаться в общую жизнь?» - и ведет к социальному атеизму. Да, если бы не было этого атеизма – Бога пришлось бы записать в сообщники ко всем преступникам!

Из этого общего, вековечного страдания и рождалась  великая социальная русская литература 19-20 веков. Её самая высокая точка – Ф.М.Достоевский, Л.Н.Толстой, Н.В.Гоголь – писатели, которые постоянной темой своего исследования сделали страдание одинокой души русского человека, зажатой между многими «необходимостями».

Наиболее основательно тему русского атеизма разрабатывал  Ф.М.Достоевский.  Его главный вопрос – о божественной теодицее (или оправдании Бога) он вложил в уста бунтующего Ивана Карамазова, заявившего, что Бог, который допускает, чтобы из глаз ребенка лились слёзы – не может быть Богом. Это – отсутствие Бога.

Н.Бердяев  назвал эту вывернутую наизнанку религиозность русского человека «русской апокалиптикой».
 
А вот теперь скажите - было ли во всем этом огромном море всяческого страдания  место для сытых либеральных, банкетных идей, свойственных тончайшей чиновной прослойке? Тех самых либеральных идей, которые пытались привить обществу кадеты во дни Февральской «буржуазной» революции 17-го года? Конечно нет.

Либеральные идеи в «трудной» России всегда были слабы и, скорее, казались недоразумением, чем правдой. Поэтому в октябре 17 года этот «проект» был отвергнут большинством населения России, а Временное правительство, сделавшее ставку на микроскопический «буржуазный класс», «повисло» в воздухе.

«В России, - писал Н.Бердяев  в работе «Истоки и смысл русского коммунизма», - никогда не было либеральных идеологий, которые получали бы моральный авторитет и вдохновляли. Деятели либеральных реформ 60-х годов имели, конечно, значение, но их либерализм был исключительно практическим и деловым, часто чиновничьим. Они не представляли собой никакой идеологии, в которой всегда нуждалась русская интеллигенция».

Тем более не нуждался в ней простой народ, для которого разлад с действительностью, вызванный давлением русского самодержавия и бюрократического аппарата, был постоянным и, не снимаемым с повестки дня вопросом.

Но, если народ переживал неправду жизни, не осмысливая происходящего, то в интеллигентской среде это осмысление принимало трагические очертания.

«Разлад с действительностью, - отмечал  Н.Бердяев, - делал русских людей бездейственными – выработал тип лишних людей».

Навитавшись в облаках, русская мысль, в конце концов, обратилась лицом к социальной действительности, установив причину постоянной боли. И вот, в среде интеллигенции появились особые люди, которые сознательно отвернулись от Бога, посвятив всю свою жизнь служению человечеству. В.Белинский, бывший одним из таких богоотступников, писал в письме Гегелю:

«Я не хочу счастья даром, если не буду спокоен на счет каждого из моих братьев по крови, - костей от костей моих и плоти от плоти моей. Говорят, что дисгармония есть условие гармонии: может быть, это выгодно и усладительно для меломанов, но уж конечно не для тех, которым суждено выразить своею участью идею дисгармонии».

«Тут, - комментирует это письмо Н.Бердяев, -  поставлена проблема теодицеи, проблема оправдания страдания, которая есть основная русская проблема и источник русского атеизма, проблема цены прогресса».

        <…>

«Белинский, - продолжает Н.Бердяев, - уже предвосхищает Достоевского. Им уже была пережита проблема Ивана Карамазова о слезинке ребенка. В нем зачалась диалектика Достоевского – в легенде о «Великом Инквизиторе». Иногда кажется, что в мыслях Ивана Карамазова Достоевский имел в виду Белинского, которого он хорошо знал».

Вся русская интеллигенция конца 19-го и начала 20-го веков уже была атеистической. Народ, пройдя через горнило страдания, сопровождающегося чувством страшного одиночества перед лицом своих несчастий, также утратил веру во всеблагого Бога. На почве атеизма и сошлись эти два одиночества. И то правда, в аду, - главным ощущением которого является ощущение жертвы, - неба не видно.

«Что мне в том, - воскликнул, умирающий от чахотки Белинский, мерявший большими шагами нетопленную зимнюю комнату в стране, где основным богатством был лес, - что мне в том, что живёт общее, когда страдает личность? И добавил: «Отрицание – мой Бог!»

А личность, между тем, не только страдала, но и подвергалась коррозии – развивалась извращенно. В  сострадании к погибающей в стиснутом, безвоздушном пространстве личности и лежит источник русского атеизма.  Его порождает скрежещущий диссонанс социальной жизни.

«Истоком этого [интеллигентского] атеизма, - писал Н.Бердяев, - было сострадание к людям, невозможность примириться с идеей Бога в виду непомерного зла и страдания жизни. Это атеизм из… любви к добру и справедливости».

Но в подобном убеждении лежит не только исток русского атеизма, но и русского социализма, поставившего счастье каждого ребенка, каждой личности выше интересов сохранения того «общего», которое, как щитом прикрывается именем Бога.

Чтобы защитить интересы людей, социальные мыслители должны были отказаться от государственной атрибутики – «православия, самодержавия, народности». И они это сделали. Они не только ушли «от», но и направились «к».
  За полвека до Октября 1917 года русская культура создала уникальную систему крупных социально-философских учений, в которых были продуманы многие цивилизационные проекты:  анархизм, русский либерализм, монархический традиционализм, социал-демократизм, русский коммунизм и православный социализм.

На Западе в это время существовали лишь два конкурирующих учения – либерализм и марксизм.

При всей несхожести этих течений, все они участвовали в создании образов идеального желаемого и возможного нового государства России. Это был смелый «мыслительный эксперимент», имевший в основе цель избавления российского народа от невыносимого социального страдания.

Социальное направление русской мысли породило также удивительный феномен, аналогов которому не было нигде в мире, называемый народничеством. Ему на смену пришли более прагматичные, теоретически подготовленные и жесткие борцы-марксисты. Они уже не были безоружны перед лицом слепой бюрократической машины. Они четко осознавали  свои цели.

Да, страдание – огромный стимул для развития и движения общества. Как это ни печально, но эта чаша яда, которую так любят преподносить своим народам твердеющие властвующие элиты, становится в конце концов, двигателем прогресса.  Поначалу, не имея сил отказаться от отравы – её пьют. Но потом именно эта самая чаша с ядом, её последняя капля  становится причиной для стремления к изменению невыносимой действительности.
 
Страдание делается лучшим учителем, который приходит в своё время и ставит отупевших, ленивых, глупых, запуганных и продажных людей перед фактом своего ПРИСУТСТВИЯ.

«Я пришел научить вас», - говорит он и протягивает страждущим последнюю и самую страшную чашу с ядом.