Родной отец

   В недавнее время бытовал в обиходе Дух поколений. Эта фраза, часто употребляемая и в разговорной речи, и в литературных произведениях, и в научных трудах, была приемлемой, глубоко понимаемой, и ставшая составной частью национального менталитета. Она ясно заявляла о преемственности культурно-исторического наследия, об уважении и следовании самостийному укладу предков.
   Этот жизненный маяк слыл, своего рода, критерием правильности. От деда к деду, от отца к сыну – в этом, казалось,  ничегошнем, не сулящем никаких материальных выгод, установлении, скрывался незыблемый фундамент национального устройства, таилась народная крепость и мудрость.

    Дед Пантелей, когда умирал, говорил своему старшему сыну:
– Ты, Павлуша, женишься в последнюю очередь. Покуда не выдашь своих сестёр, не отстроишь своих братьев – не смей.
    Ведь и не посмел. Только, когда три сестры были при мужьях и три брата при своих хатах к 33 годам в 1910 завёл и свою семью.
    Отцовский дом в хуторском закутке Козелецкого района на Черниговщине Павел Пантелеевич упрочил. Живности во дворе было полно, и ветряную мельницу поставил. 
    Многие деревенские к нему обращались, когда начинать надо. Он землицу разворошит, щепотку возьмёт, к макушке её приложит и даст заключение: можно ли пахать, либо сеять. Сам колхозный агроном за разъяснением к Дмитриенко, нет-нет, обращался, путаясь в немалом разнотравье колхозных угодий. 
   Младшего своего Ванюшу особенно любил. При случае обязательно с собой возьмёт. Идут они, он говорит:
– Ваня, вот, как я делаю, так и ты поступай.
    Подходят к встречному прохожему, отец фуражку снимает, кланяется
– Здравствуйте Сидор Миколаевич.
– Здравствуйте, Павел Пантелеевич – отвечает тот в такой же учтивости.
    Ваня так и поступал. Шагает по своему родному селу Шамы и не перестаёт кланяться, то и дело снимая свою шапчонку. Добродушные сельчане, глядя на мальца
– Это Павла сына – не преминут похвалить, пряча в длиннющие усы свои хвалебные улыбки.   
   В школе Ваня учился прилежно. В старшие классы ходил уже в районный центр Козелец. На учителей смотрел заворожено. Те искренне, не денег ради, делились с ребятишками своим теплом. Притаив дыхание слушали наставления учителя математики и физики, инвалида, ходившего в школу на костылях, Григория Михайловича Христевича
– Будешь любить Родину, будешь любить и себя.
   Кумиром мужской детворы был военрук. Его, участника боевых действий на озере Хасан, всегда подтянутого, ходившего в военном френче с медалью «За отвагу», многие ребята обожали. Это влияние, а также и практические наставления старшего брата определили жизненное направление Ивана. Надо сказать, было за что братом гордиться. Пётр Павлович Дмитриенко к концу тридцатых годов стал уже кадровым военным, занимал должность заместителя политрука роты. На петлицах сидели четыре треугольника, на левом шевроне мундира красовалась его особая гордость – красная звезда,  отличительный признак  политсостава. Своего младшего братишку он любил по-суворовски, с безжалостной заботой – заставлял до изнеможения ползать по-пластунски, метать муляжные гранаты, «накачивать» мышцы.
    Сразу после школы мечту воплотить не получилось. В сороковом году после окончания 8 класса поступил в горнопромышленный техникум в городе Сталино, впоследствии Славянск, на Донбассе. 
     В ту пору в семье Дмитриенко жизнь круто изменилась. Умер отец. Со своего хутора Кругляки пришлось переезжать в село Шамы.
– Ванюша, – не без очевидного горького сожаления обратилась к своему сыну Мелания Ивановна – придётся дом перевозить.
    Под общим доглядом мужа старшей сестры, работавшего председателем соседнего колхоза, пятнадцатилетний подросток принялся ворочать толстенные брёвна. Поднимет одно, слезу проглотит, чтобы никто не увидел, и за следующую тяжесть в одиночку берётся.

    В армию призвали в сентябре 1942 года, за три месяца до восемнадцатилетия. На общем построении всех, кто был с достаточным образованием, направили на обучение по различным военным школам. Рядового Дмитриенко определили в учебный дивизион артиллеристов, на курсы командиров 76 миллиметровых противотанковых пушек.
    После полуторамесяцев ускоренной военной подготовки командиры орудий в звании младших сержантов были экипированы в новое обмундирование, сформированы в походную колонну и направлены пешим ходом до станции Монино Горьковской области. Ивана Дмитриенко попал в распоряжение 46 артиллерийской лёгкой бригады 12 артиллерийской дивизии прорыва 4 артиллерийского корпуса Белорусского фронта. Находился он в резерве главного командования.
   
   Первое время пребывания на фронте запомнилось непрерывными бомбёжками. В одну  них, можно сказать в одну из самых первых, младший сержант Дмитриенко растерялся; бегал, словно очумелый.
– Чего носишься? Пулю  захотел? –  вдруг услышал громкий сердитый окрик
– Укрыться надо
– Ложись и копай
   Он послушался. Мгновенно упал и принялся в второпях окапываться. Окопавшись, укрыв голову шинелью, думал про себя: «Если уж суждено погибнуть, так лучше сразу. Кому я раненный буду нужен».
    Потом уже, вспоминая тот случай, то безумное замешательство, он понял, что грубый и сильный окрик бывалого солдата оказался, как нельзя, своевременным, его тотчас охолонившим и, по сути, спасшим ему жизнь.
     Скоро Иван  Дмитриенко и сам перестал робеть. Как бомбёжка начинается, сразу же велит рыть окоп. Знает, что в громком командирском повелении огромная сила прячется – бережёт солдат, а то и жизни спасает. Впрочем, не только голос, но и быстрые умелые действия. Такое проявилось, опять-таки, при бомбёжке.
     Загодя учуяв приближающийся налёт:
– Падай – громко, что есть мочи, крикнул сержант Дмитриенко.
   Послушались, точно подкошенные свалились, а радист Харченко не успел. Его как заклинило – остался стоять на ногах в продолжении всей бомбёжки. Благо, что она оказалась недолгой, мало напакостил фашист. Однако, солдата задело.  Увидев, что он ранен, бегом бросился к нему. Зрелище  раны оказалось жутким: шинель, гимнастёрка, рубаха на рукаве были точно срезаны; вместе с этим содрал осколок с руки кожу и мышцы, оголённая кость покрылась сукровицей. Солдат в шоке. Иван Дмитриенко сходу распечатал пакет, сколь мог быстро перевязал рану.
– Машину видишь? – взяв за плечи, сильно встряхнул его.
– Вижу – опомнился Харченко.
– Беги.
– Спасибо, Иван Павлович – подавленным голосом выдавил радист.
–  Ладно, Витя, заживёт – добродушно похлопал его по плечу.
    Смотрит, а Бондаренко – наводчик с 3 орудия – не встаёт; рядом с ним во время налёта лежал. Потрогал его, хотел, уж было, пошутить, что кашу проспит.   …. Тут, как ёкнуло, в душе кольнуло. Перевернул солдата – изо рта кровь: осколок прямо в затылок угодил. Мгновенная смерть. Все, кто рядом были, окружили погибшего, сняли головные уборы.   

    Рассказав про этот случай, ветеран пригнулся, ссутулился, понуро опустил глаза. Очевидно, нахлынули на него переживания. Здесь отметил про себя, что такая реакция мне уже знакома.  За время своей писательской практики не раз наблюдал её в разговоре с другими ветеранами войны. Они, будто сговорившись, до сих пор не могут свыкнуться, как бы извиняясь, что не их убило. Об этом мне прямо поведал Сергей Иванович Горюнов. В 1943 году ему только-только исполнилось 18. Его, молоденького солдатика, спас командир взвода, прикрыл собою – снайперская пуля попала ему прямо в голову. Такое чувство вины было заметно и в разговоре с Виктором Петровичем Кузиным – из 36 молодых новобранцев, ушедших с ним на войну в 1944 году из их родного Гусь-Хрустального, вернулся он один. 

    Когда мы в беседе коснулись полученных ранений Иван Павлович почему-то улыбнулся.
   В один из очередных авианалётов, их уж и не считали, все, как всегда, побежали в укрытия. На тот раз таковым оказался глубокий  окоп. Все в него стремглав, вповалку, друг на друга, и насыпались. Сидит на ком-то сержант Дмитриенко, пережидает авианалёт. Тут, чувствует, его сильно кольнуло в икру правой ноги. «Попал ведь ….» – мелькнуло в сознании. Ещё и удивился этому.
    После тревоги подходит к нему комиссар батальона Авербах.
– Ты – говорит – ничего не почувствовал?
– Почувствовал – отвечает Дмитриенко – осколок, кажется, задел ногу, но ещё не смотрел.
– Можешь и не смотреть, это я тебя укусил. Ты на мне сидел и так шею сдавил, что  пришлось тебя куснуть, после этого полегче стало.   
     Рассказав про этот казус в своём расчете все от души посмеялись.
– Иван Павлович – говорит, давясь от смеха, заряжающий Боря Бодилевский, – надо нормы по бегу во время налёта сдавать. Видели бы, как Авербах всех обогнал, первым в окоп прыгнул.
     Надо сказать, что атмосфера в их боевом расчёте была нормальная – и позубоскалить могли, и посмеяться от пуза, но воевали отменно: скоро и с умом. Командир в нём был авторитетом неоспариваемым. Обращались к нему только на Иван Павлович – это несмотря на то, что был он самым молодым; в начале сорок третьего, когда этим составом воевать начинали, младшему сержанту Дмитриенко месяц назад восемнадцать справили. Такое отношение создалось к командиру, очевидно, потому, что чувствовали в нём правду на корню: дело своё знал толково, в речи мудрость слышалась, и сказать мог, когда надо, чтобы дошло до кого надо. Приструнивал, показывал и в стороне никогда не стоял. Часто приходилось и воспитывать – того же наводчика орудия Зубкова и подносчика снарядов Сандуляка.
    Последний – «деревня-деревней». Ему уж под тридцать было. Ноль классов образования, батрачил долго; наскитался и нахватался всяких лишений. Перед войной женился, остался маленький ребёнок. Тем не менее, ни женитьба, ни армия, забитость его никак не могли вытеснить. Действительно смешно было наблюдать, как он кушает: глаза закроет, котелок близко ко рту поднесёт, быстро-быстро ложкой «тяп-тяп-тяп-тяп» и супа (каши), как не бывало. Все про себя смеются, а Зубков обязательно передразнит – сделает на лице ехидную гримасу и изображая ложку и котелок вслух «тяп-тяп-тяп-тяп». Сандуляк молчит, все смеются, а Дмитриенко воспитывает
– Ребята, нельзя так. Это же ваш  боевой товарищ. И что, что он так привык? Вы ему пример покажите. Насмехаться и себя не уважать и человека унижать.
     Эти наставления действия имели. Серьёзнее стали относиться. Даже Зубкова на место поставили после его очередной дразнилки. Бодилевский тогда метко контратаку выдал
– Ты сам-то в пушку 
   Улучив момент, Иван Павлович отойдёт в сторону с Сандуляком
– Федя, – говорит ему с искренней доброжелательностью – ты же человек. В обществе надо вести себя культурно. Твою еду никто не отбирает. Так нельзя. 
   Привычка эта стала потихоньку у Сандуляка проходить. Однако остались другие тёмные стороны его натуры. Влетело Сандуляку от командира по «полной».
    Перед началом наступления артиллерия имела огромное значение. Во время Курской битвы для артподготовки десятки пушек выстроили в шеренгу. Каждое орудие должно выпустить до 80 снарядов. Дали команду. Всё загрохотало, гул поднялся невообразимый. Орудие сержанта Дмитриенко не отстаёт. Вдруг заряжающий кричит
– Снаряд! – Ругается Бодилевский.
    Нет снаряда. Командир бросился –  «Где Сандуляк?». Кинулся его искать. Обегав всё кругом, нашёл в землянке – тот, упав на пол, закрылся с головой шинелью, ещё и бушлатом накрылся. Ярость командира взяла
– Ты что же это «мать твою мать». В дезертиры!?
    Поднял его, как встряхнул, враз опомнился. Побежал.
– Извини командир, извини дорогой. Сам не знаю, чего нашло.
     Больше не убегал, задержки со снарядами не было.
     За тот бой сержант Иван Павлович Дмитриенко получил свою первую боевую награду. Солдатскую гордость – медаль «За отвагу».
     Сандуляк тоже подошёл, поздравил и ещё  раз извинился.   
      Впрочем, уже в конце войны, проявилась ещё одна тёмная наклонность его дремучей натуры, которая, чуть было, не  стоила ему  ноги.
    Стал замечать командир, что не по форме, не по погоде одет его подносчик боеприпасов.
– Сандуляк – спрашивает его – почему валенки не оденешь. Холодно.
– Здесь тепло. Надоели они мне, товарищ сержант. В ботинках удобнее.
– Смотри, застудишь ноги.
     Во время Висло-Одерской операции, которая началась 13 января 1945 года приходилось часто менять позиции, были постоянные переходы. Через какое-то время, уже в феврале стал замечать командир, что Сандуляк стал таиться. Пригляделся к нему. Подсмотрел, подходит сзади
– Снимай ботинки – командует.
    Солдат безропотно подчинился. На правой ноге пальцы уже чернеть начали.   
– Марш за мной – и ведёт его прямо в санбат. Договорился со знакомым доктором и сдал на лечение. Хирург потом сказала, что вовремя солдата доставил. Тот, придя после госпиталя, снова извинялся и благодарил командира
– Извините, неправ был. Спасибо Иван Павлович.

      Висло-Одерская стала последней крупной операцией. Далее шли бои за взятие Берлина, которые хоть и стали заключительными, но не менее ожесточёнными. 16 апреля началось завершающее наступление. В двадцатых числах апреля 12 артиллерийская дивизия прорыва была уже в Берлине.
    Обстановка резко изменилась. Между 1 Белорусским и 1 Украинским фронтами, образующими внешний и внутренний периметр окружения, осталась крупная 200- тысячная группировка, получившая название Хальбский котёл. Сдаваться не хотели, с боями продвигались на запад либо к англичанам, или на соединение с 12 армией генерала Вэнка. Артиллеристов 4 корпуса из Берлина «бросили» на уничтожение вражеской группировки. Умелой тактикой рассечения сопротивление фашистских войск было подавлено. Бои прекратились в начале мая.
    В боях за освобождение польского города Радом командир орудия сержант Дмитриенко получил   благодарность Верховного Главнокомандующего. Этой весной он был награждён и орденом Красного Знамени.

     9 мая приказали всем переодеться. Объявили общее построение. На большом поле выстроилась вся 46 лёгкая артиллерийская бригада. В центре машина с  опущенными бортами, на ней стол, покрытый красным кумачом.
– Товарищи! – начал речь командир бригады – Война закончилась. Войны больше нет. Войне конец!
    И никакой реакции. Оцепенение. Потом, словно кто какой сигнал подал, враз по всем рядам –  «УРА-А-А…». Многим не верилось: войны нет, а я живой!
    После коллективных братаний, целований, подходит Фёдор Сандуляк.
– Поздравляю Иван Павлович. Спасибо вам за всё. Вы для меня, как родной отец.


     После войны Иван Павлович Дмитриенко поступил учиться в Киевское военное училище самоходной артиллерии. После окончания в 1949 году служил в учебном полку Прибалтийского военного округа. Ушел в отставку в звании полковника с должности заместителя командира полка по технической части.
    Сейчас он до сих пор «в строю» Совета ветеранов Индустриального района Перми. Всегда с готовностью и охотой проводит встречи, рассказывая суровую правду Великой прошедшей войны.