BOZY часть 1 глава 01. 0

Тот плод безумных мыслей бега,
А может, пламенных страстей,
Непокоренного разбега
Еще не сыгранных затей,
Что рождены волшебным мигом,
Когда писал я эту книгу –
Ей посвящаю, только ей.

Автор в надежде на Надежду
 
Тоска, вином излечится она.
Ты свет воды смешай с огнем вина.

Вино старо? Но новых сил полно!
В земле хранилось много лет оно.

Его лишь чище делали года,
В нем тонок вкус, в нем сила молода.

Сейчас в кувшине только чистый свет!
Осела муть, и не соринки нет.

Оно горит средь ночи смоляной,
Как будто Марс средь темноты ночной.

Его бежит, как золото, струя,
Или, точней, как желтая змея.

Вон пробка запечатала сосуд –
Как  яблочко она, ее сейчас сорвут!

Об утреннем питье не говори,
Дай кубок мне под вечер, в час зори!

И соглядатай, ум топя в вине,
Друг с другом оставлял наедине

Влюбленных. Душной ночь тогда была.
Сплетались их горячие тела.

Они расстались с проблеском луча,
Стеная, плача, жалуясь, крича…

А нас всю ночь тревожило одно:
Блестевшее в глазах друзей вино
Ибн-аль-Мутазз.
 
Пролог
Крутая школа жизни – божий свет.
Он потом пролитым моим согрет.
Я исходил его, и путь тернист
И как в пустыне гол и каменист.
Я это знаю, как никто другой.
Как смерть, недаром горек опыт мой.
Полынной мутью из его ковша
Давным-давно пропитана душа.
Шандор Петефи

Квериленд. Великая река. Anno Domini 1918  .
<1>
Войска Молжалевича, теснимые неприятелем, отходили к берегам Великой реки. Грустно и больно было покидать отчизну, землю родную, дороже которой ничего не было на свете.
Над выжженной степью серым туманом стлалась пыль-зола потухшего степного пожара, поднятая тысячами повозок, медленно двигавшихся на восток. Изредка из клубов этой густой пыли выплывала фигура гусара, припавшего к гриве коня, либо унылые лица пехотинцев, которым, казалось, уже было все равно, упасть здесь, или брести в удушливой гари навстречу неизвестному.
В реке, весело галдя, суетились саперы, наводя понтонный мост. Им было хорошо в прохладных водах Великой реки, не то, что пехотинцам, мрачно сплевывающих зольную пыль, скрипящую на губах. Если бы не руководимое молоденьким офицером охранение моста с двумя пулеметными тачанками, они, забыв осторожность, давно уж плескались рядом. Армия, избитая, поруганная, еще сохраняла некоторую видимость порядка.
Поэтому солдаты, которые уже не имели сил на какое-либо даже самое простое действие, все же не превратились в толпу. Над полком застыла тишина; разговаривать никому не хотелось, каждый думал о своем, и мысли были невеселые.
Молодого поручика разбирал сон, и голова его постепенно клонилась к гриве коня, воспаленные веки смыкались. Он пытался бороться со сном, но это было трудно. Когда он снова открыл глаза, то увидел, как из пыльного марева показались фигуры всадников в синих мундирах гвардии. Впереди на гнедом отощавшем коне скакал низенький человечек в еще более потрепанном синем гвардейском мундире с посеревшими аксельбантами. Как и все наполеоны, он был низок ростом, но велик в своих амбициях.
Поручик встрепенулся и отдал честь главнокомандующему. Вместо ответа на рапорт, маршал Молжалевич, остановив коня, грустно вглядывался в эти изможденные лица, словно желая запомнить их навсегда. Некоторые из них встали, иные продолжали безразлично сидеть Нестройное - «VIVAT!» и «Хай жие…» - захлебнулось на полуслове.
 По договоренностью с государством по ту сторону реки, они все будут разоружены и интернированы в лагеря, вплоть до дальнейшего решения их судьбы.
 Это был последний день гражданской войны. Впереди их всех, за долгие восемь лет, привыкших только убивать, ждал ужас мирной жизни.
Поручик смотрел на нездоровое, осунувшееся желтушное лицо маршала. Углы губ опустились, веки напоминали два цветущих фингала, по лбу прошли две вертикальные морщины, сходившиеся у переносицы. Маршал не спал уже, бог знает, какие сутки. Тяжело отступать на чужбину, бросая родную землю. Никто не понимал его. Солдаты не бунтовали, но он чувствовал отчужденность, тупую ненависть к тому, кто привел их сюда, и кого они обвиняли в катастрофе, постигшей страну.
Маршал еще раз взглянул в усталые, сожженные тупой злобой глаза пехотинцев, и, пришпорив коня, помчался вверх по крутому, осыпающемуся склону берега. Штабные офицеры  едва поспевали за ним.
Поднявшись на холм, Молжалевич остановился. К нему приблизился покрытый потом и запекшейся кровью ординарец.
- Заслон Божевского прорван, неприятельская конница в любой в любую минуту может прорваться к обозам. Вашмощць, прикажите направить на помощь Божевскому два эскадрона гусар.
Молжалевич поднял на ординарца тусклые серые глаза:
- Передайте полковнику, пусть отступит к Кардожицким холмам и займет там оборону. Его задача – прикрывать отход основных частей, а не охранять какой-то там обоз.
- Но, вашмосць, там ведь несколько тысяч беженцев, среди них женщины и дети. Они погибнут.
- Их ни кто не просил сопровождать нас, они сами выбрали такую участь. Выполняйте приказ, капитан! – повысил он голос, виляя, что ординарец не трогается с места.
Капитан сгоряча всадил по самые каблуки острые шпоры в окровавленные бока коня. Тот вздыбился, и унес седока в клубы пепла.
<2>
Обоз беженцев расположился в низине между двух холмов невдалеке от вытоптанного и искореженного виноградника. В ожидании переправы люди дремали, сидя на земле или леже под возами. Они знали, что их очередь будет только к вечеру, после того, как реку перейдут войска. Большинство из сидевших тут были семьями солдат и офицеров. Голодные люди с завистью смотрели на лошадей, хрупавших виноградные лозы.
У одной из телег расположилась семья фермера, покинувшего свой родной дом, разграбленный неприятелем.  Когда-то он крепко сидел на земле, жил богаче своих соседей. Теперь он потерял все. Осталась немного барахла, полусумасшедшая старуха-мать, отощавшая кляча, отягощенная кибиткой, беременная неизвестно от кого сестра, сейчас исходившая в родовых муках, да лохматая, вся в репьях собачонка, тащившаяся за ними от самого хутора. Ее никто не кормил, но и не обижал, и она, прихрамывая, ковыляла за телегой, подняв к небу полные огромной собачьей тоски глаза, на которых блестели слезы.
Кто сказал, что собаки не плачут? Я не видел этого человека, но я видел слезы на глазах собаки, и никогда не забуду этого.
Фермеру было всего лишь лет сорок, но испытания побелили солью с перцем его большую голову. Эта седина появилась в ту ночь, когда в загоревшемся от артобстрела доме погиб его отец и жена с маленьким сынишкой, пропало все то, что было нажито многими поколениями Флеев, живших на Лауданской земле.
Тихо застонала сестра. Уже начинаются схватки, а где найти повитуху, или хотя бы знающую женщину. Правда, он договорился, было, с одной старухой, но она пропала где-то в толчее повозок. У каждого свои заботы, и никто больше не обращал на его просьбы внимания.
Фермер вновь принялся за починку порванной рубахи, но нитка путалась, иголка колола грубые, не привыкшие к такой работе пальцы.
Стонала беременная сестра; бормотала на возу, раскачиваясь из стороны в сторону обезумевшая старуха-мать. Рядом стояли другие такие же возы, там тоже сидели, лежали, стонали, молились, плакали. Странным казался порой прорывавшийся сквозь этот гомон смех играющих детей.
Возле соседнего воза сидела женщина, приложившая к груди младенца. Ему хоть бы что, жмурясь от удовольствия, сосал он вкусное молоко и был доволен и счастлив.
Кто-то затянул унылую песню. Фермер пытался сосредоточиться над работой, но путались нитки, путались мысли.

Вдруг средь степной тишины громом ударили орудия, послышались крики, лихорадочная стрельба. Из-за холма показались отступающие цепи стрелков. Они отходили медленно, огрызаясь от невидимого еще неприятеля. Среди них то и дело поднимались фонтаны земли и пыли. Вначале маленькие фигурки неспешно отступали, затем вдруг в беспорядке помчались вниз с холма. Конная лава, подобно потоку из вулкана, затопила серые мундиры.
Над землей стоял грохот и стон, крик тысяч глоток, и все слилось в один напряженный гул.
Потом вдруг стало тихо.
Флей словно оглох, но он просто был контужен близким взрывом. Невидимая из-за холма артиллерия перенесла залпы на обоз беженцев. Артиллеристы не видели тех, кого убивали. Они просто стреляли по площадям, подчиняясь безразличной к людским судьбам математике-баллистике.
Оклемавшись, Флей круто развернул повозку и помчал вдоль рядов виноградника. Фермер погонял свою клячу, вкладывая в это всю силу, силу загнанного зверя. Он не видел и не слышал того, что творилось вокруг, взгляд его был устремлен к видневшейся вдали роще. Там было спасение.
А за спиной царила паника. Многие пытались ловить разбежавшихся лошадей, повозки других беспорядочно сталкивались и переворачивались, давя людей. Мечущиеся меж ними люди не знали куда бежать и только мешали себе и другим спастись.
Откуда не возьмись, появилась шестерка самолетов-бипланов. Отогнанные зенитной артиллерией от понтонного моста, они стремились сбросить свой смертоносный груз, хотя бы на этот табор беженцев, чтобы не возвращаться напрасно. Сначала они сбросили стальные арбалетные болты, с гнусавым воем, пронзавшие людей и животных, затем бомбы, потом началась потеха. Видимо это было забавно чувствовать себя богом-громовержцем, а главное безнаказанно. Это куда интереснее охоты на куропаток.
Пулеметные очереди косили тех, кто успел убежать. Женщина, кормившая грудью, была убита одной из первых бомб, а ребенок, рыдая, хватался руками за ее грудь, пока какой-то бегущий мужик не наступил тяжелым сапогом на его покрытую белесым пушком головку.
Самолеты, расстреляв боезапас, развернулись и пошли на аэродром. На какое то вемя стало безумно тихо, затем словно гул водопада затопил долину. Это была конница полковника Флери.
Собственно говоря, обоз не был ее целью, просто эти люди оказались в плохом месте в плохое время. Они были на пути спешащих загнать противника в реку кавалеристов. Эти ребята, в другое время, сами бы могли накормить сироту и помочь слабым, но они озверели от этой восьмилетней войны. Это тоже были молодые люди не умевшие делать ничего, кроме как убивать. Их ждали дома матери и невесты и они хотели покончить с войной уже сегодня.
В азарте боя, они принялись охотиться за остатками выживших, без всякой злобы, как убивают досаждающую тебе муху. Ничего личного…
Только двум-трем повозкам удалось добраться до рощи. Среди них была и повозка Флея. И там колесо сломалось, зацепившись за корень росшего у опушки дуба. Он оглянулся и с ужасом увидел, что старуха мать вывалилась из кибитки, и, зацепившись ногой за доску, волочилась за телегой, уже мертвая. Флей с трудом узнал ее.  Плакать было некогда, о попопытался подобрать сломанное колесо, но положение было безнадежно.
Тут дикие, нечеловеческие вопли сестры резанули по восстанавливающемуся от контузии слуху. От неожиданности он не знал, что делать. Вдруг крик женщины прервался и сменился новым незнакомым криком, захлебывающимся, булькающим криком младенца.
- Откуда тут взяться ребенку? – на миг подумал Флей, и вдруг ударил себя кулаком по лбу. Тотчас он подбежал к телеге, и увидел на соломе среди лужи кроави шевелящееся маленькое существо.
Маленькая девочка громко заявляла о своем праве на жизнь. Флей попытался помочь сестре, но та уже была мертва.
***
Сгущались сумерки, багровый отсвет кровью заиграл по покрытой трупами ложбине меж двух холмов. Каркая, слеталось на поживу воронье.
Фермер сидел, сам не зная, что делать с нежданным подарком. Вдруг что-то шершавое лизнуло его по щеке. Он увидел верного пса, вилявшего окровавленным обрубком хвоста.
На глазах Флея появились слезы, он нежно погладил пса по нечесаной, покрытой репейниками шерсти.
- Серко, верный Серко, - одни остались мы с тобой…. Нет не одни, нас трое…
А верный пес смотрел ему в глаза умным, все понимающим взглядом.
Догорев, погас закат, на небе проступили первые звезды. К реке спускалась грузная фигура большого мужчины с маленьким ребенком на руках, а рядом ковыляла хромая собака.
 
 
Никто из оставшихся в живых не знал тогда, что случится с ним в будущем. Не знал генерал Вудруз, выигравший это сражение, что через два года будет судим вернувшимся после Реставрации Молжалевичем, лишен должности и званий и закончит свою жизнь в номерном исправительно-трудовом лагере в Поющих Песках.
Не знал Молжалевич, что через шесть месяцев после избрания его президент-диктатором Федерации Лауды пуля, пущенная рукой фанатика, пробьет его сердце.
Не знал полковник Флери, чьи конники так лихо топтали безоружных людей, что спустя пять лет его карательный отряд будет разбит восставшими крестьянами, а сам он будет заживо сварен в смоле.
Не знал фермер Флей, что, переправившись через реку, он прибьется к старателям, отправляющимся в Небесные горы, разбогатеет на приисках и станет миллиардером, но так и не будет в его жизни друзей верней, чем дворняга Серко, и будет остаток жизни повторять свою присказку; «Все собаки – мои друзья. И все мои друзья – собаки».
Новорожденная девочка не задумывалась о будущем, но это будущее накатывало на нее с неумолимостью паровоза системы «А. Каренина».
Вот об этом мы и поговорим позже, друзья мои, об этом и расскажет вам книга первая: «Генри Мария Феттер»

С самим собой
Я коротаю
         жизни бег.
Вот шахматы расставил.
Привычный пешки ход:
Е2 на Е4
Начнет игру...