Бог, старик и гагарин

Бог, старик и  Гагарин


Когда  мы – первоклашки научились читать и писать, надобность в уроке внеклассного чтения отпала. И мне больше не нужно было врать, что сочиненные мной и рассказанные перед всем классом сказки, я якобы прочитала в какой-то книжке. И наша учительница Вера Федоровна заменила урок внеклассного чтения на урок бесед на разные развивающие темы. Одна из тем особенно поразила меня. Вера Федоровна рассказывала нам о загадочном и непонятном атеизме. А в те времена, когда я училась в школе, наша страна называлась СССР или Советский Союз. Мы все гордились нашими победами и достижениями в космосе. Мы все мечтали, когда вырастем – стать Юрием Гагариным.
Религия в те времена считалась чем-то лишним и ненужным, но почему-то уцелевшим с далёких дореволюционных времён по чьему-то недосмотру. И считалась даже вредной для развития социалистического общества. Поэтому религия всячески осуждалась и отрицалась. И это отрицание, как объяснила нам Вера Федоровна, и был АТЕИЗМ.
Теме атеистического воспитания в СССР уделяли большое внимание: газеты, телевидение, и в кино всячески осуждалась религия во всех её проявлениях. Пришло время познакомить и нас первоклашек с этой неясной и даже таинственной темой. И Вера Федоровна, как настоящая учительница, тоже должна была провести такие уроки в нашем классе. Начиная их, Вера Федоровна становилась неулыбчивой, очень строгой и серьезной. И, стоя у черной классной доски, поясняла нам, что религия – это «опиум для народа!»
 Как только она это произнесла, поднялся лес рук вместе с моею, чтобы спросить:
– А что такое опиум? –  Вера Федоровна не растерялась и пояснила:
– Опиум, дети, это вредный дурман! Искажающий действительность, обманывающий людей, говорящий им, что нужно верить и надеяться на Бога!
Религия говорит, что есть Бог, и что ему нужно молиться! Что слова молитвы помогут каждому в беде. Но не верьте этому, ребята! Бога нет! И запомните это навсегда! Каждый из вас мог видеть, что пожилые люди ходят в религиозные праздники в церковь и молятся там. Даже стоя на коленях, молятся. А зачем же советскому человеку вставать на колени?! Советский человек должен быть гордым за победы науки и техники в нашей стране! Мы не рабы! Рабы – не мы!
 Вы октябрята! А потом станете настоящими пионерами! А потом – даже комсомольцами!!! Поэтому вы должны всем и везде объяснять, что Бога нет! Все мы знаем, что Юрий Алексеевич Гагарин летал в космос! А, когда он вернулся из космоса, сказал, что он там никакого Бога не видел. Поэтому, если вы увидите бабушку или дедушку, идущих в церковь, остановите их! И скажите им:
– Бабушки! Дедушки! Не ходите в церковь! Потому что ни в церкви, нигде Бога нет! Сам Юрий Гагарин Бога в небе не видел! Но еще многие старички празднуют церковные праздники: Пасху, Рождество. Ребята! Это неправильно. Если хочется попраздновать праздник, то для этого есть настоящие праздники: 1 мая – День солидарности трудящихся, 7 ноября – День Октябрьской революции, Новый год и День рождения, День космонавтики –12 апреля и много других хороших праздников. Вот эти праздники нужно праздновать, радоваться и веселиться! Ребята, всем понятен урок атеизма?
Лес поднятых рук был ответом – «Да!»  И Вера Федоровна продолжила:
– Ребята! Теперь вы, как настоящие атеисты, должны всем объяснять, что Бога нет! И, что не нужно ходить в церковь. Это вам всем урок! И домашнее задание! Все! Урок закончен! До свидания! До понедельника!
После школы по дороге домой весеннее солнце казалось особенно ярким и радостным. Но на душе отчего-то было смутно и печально. Словно произошло что-то постыдное и непонятное одновременно. Ссутулившись, я брела домой, думая об этом самом АТЕИЗМЕ, удивляясь, как красиво и даже напевно он звучит. Повторяла про себя: «Атеизм», то медленно и протяжно, то быстро, словно прыгая в классики по каждому звуку этого слова.
–Что такое этот атеизм? Почему нельзя праздновать, когда, кто и как захочет? – думала я, уныло волоча портфель и старательно обходя сверкающие лужи. Домой идти не хотелось. И ключ от дома, висевший на шее на веревочке, болтался прохладной рыбкой за пазухой. Подойдя к дому, постояла, щурясь на весеннее солнышко, вздохнула. И повернула в закоулки еще побродить. Чтобы оттянуть время обеда и, конечно, уроков после него. Стало чуть веселей, тем более, что прыгать через журчащие ручьи было так уморительно. Да еще и почти полный и сухой коробок спичек нашелся на асфальте. Подняла его. Достала из него спичку. Залезла в портфель и оторвала уголок тетрадного листочка, почти заполненного арифметикой. Приделала листок, как парус. Вставила парус в коробок и пустила получившийся кораблик плыть по ручью. Коробок отлично поплыл. Но иногда зарывался в рыхлый мокрый снег, как корабль в порту, из которого я освобождала его прутиком. И подгоняла, чтобы продолжить плавание. Кораблик опять плыл, временами довольно проворно, смешно переваливаясь с бока на бок. А я бежала за ним. Пока ручей не влился в большущую лужу, в которую вплыл он торжественно, как корабль в настоящее море. Остановился посередине и замер. Дальше подгонять мой кораблик было невозможно. Прутик короток, море глубоко. Уплывший от меня кораблик царил среди сверкания весенней лужи. Сидящий поодаль на скамейке старик с седой бородой в потертой фетровой шляпе, опираясь обеими руками на трость, смотрел на меня. Рядом с ним на скамейке лежала шахматная доска с расставленными, готовыми для игры в шахматы фигурками. Пожилые люди, пенсионеры тех лет, часто так раскладывали приготовленную для игры в шахматы доску рядом с собой на скамейке. И обычно находился кто-нибудь из прохожих, для которого удачно совпали любовь к шахматам и свободное время. Тогда желающий и любящий играть в шахматы подсаживался, и начиналась партия в шахматы. На тихих, не перегруженных шумом, гамом современного многолюдья, улочках прежней Москвы пожилые люди часто играли в шахматы. Но этот задумчивый старик сидел на скамейке совсем один, ожидая, когда ему посчастливится встретить желающего поиграть с ним в шахматы. И мой кораблик, и моя досада на то, что мое кругосветное путешествие так резко закончилось, развеселили его.
– Уплыл? Уплыл твой кораблик без тебя! Ха-ха-ха!
 Тут я и вспомнила про уроки. Но не про арифметику или русский язык, а про урок атеистического воспитания. И вся мрачность вернулась ко мне, как черная туча в неожиданно испорченную погоду. Я глубоко вздохнула и …пошла без всякого удовольствия выполнять урок атеизма, заданный в тот день Верой Федоровной.
 Подсела к незнакомому старику. Поздоровалась с ним. И спросила его:
– Дедушка, Вы в церковь ходите?
– Конечно, хожу! А, как же в церковь не ходить? – усмехнулся старик и, прищуриваясь, с любопытством стал рассматривать меня.
– Всё, дедушка, больше не ходите! – сказала я, всматриваясь в светло-голубые глаза старика, похожего на очень старого и усталого мальчика, зачем-то переодетого в стариковскую потертую одежду. Старое пальто с обвисшими плечами. Его морщинистые руки были сложены и лежали на ручке высокой трости с загнутой ручкой. После моих слов смешинки из его глаз тотчас исчезли. Он стал грустным и настороженным. Он оторопело переспросил меня неожиданно надтреснутым голосом:
– Что? Что?!! Ты что несёшь, девочка!
– Дедушка! Да Вы, наверное, просто не знаете, что Юрий Гагарин летал в космос! А когда вернулся, его сразу все спросили: «Юрий Гагарин, скажи народу честно! Ты в космосе Бога видел?» И Юрий Гагарин всем ответил: «Нет! Я Бога в космосе нигде не видел! Значит, его нигде нет!» И это написали во всех газетах, передали по радио и по телевизору объявили. Вот, дедушка!
 Лицо старика стало таким, словно ему стало больно. И, покачав головой, он печально переспросил меня:
– Ох, девочка, девочка! Это тебя в школе таким глупостям учат?
 Мне стало очень обидно за Веру Федоровну, ведь я очень нашу учительницу любила. И считала, что такая умная, выводящая такие красивые буквы и много книг прочитавшая …ну, ведь не может же она учить глупостям! Я хотела высказать это и старику с большой седой бородой. Но он резко прервал мои размышления на тему атеизма. И громко, и отчетливо, словно боясь, что я его не расслышу, сказал мне:
– Да, проспал твой Гагарин БОГА! Всё проспал там, у себя в космосе! Вот и не увидел Бога! Иди, девочка, иди!
Я встала и пошла в сторону дома, хотя все расплывалось передо мной от слез досады. А старик уже в спину мне крикнул зло и неожиданно озорно:
– А учительнице своей передай, что она дура!
 Но я, не оборачиваясь, быстро шла прямо домой, низко опустив голову. Не потому что стало не до корабликов, а потому, что неудобно и стыдно было идти по улице зареванной от обиды за Веру Федоровну, и за обиженного стариком, и за любимого Юрия Алексеевича Гагарина.
Ужин
 За ужином родители увлеченно обменивались новостями на работе. Папа рассказывал о своем новом журнале «ЭВРИКА», который он тогда создавал, как редактор в издательстве «Молодая Гвардия». А мама в тот день была очень довольна тем, как прошел просмотр её новых шляп в Доме Моделей на «КУЗНЕЦКОМ МОСТУ». Она была замечательным художником-модельером. И, судя по тому, как, рассказывая моему папе о просмотре её моделей, она разводила руками вокруг своей головы с красивой и модной в то время прической «начёс», не нарушая ее, сразу становилось понятно, что она в тот день показывала на работе шляпы с большими полями. То, что родители обратили внимание и на меня внимание, стало сразу понятно из-за резко смолкнувшего их оживленного разговора. В тот момент, когда я старательно низко опустила голову над нетронутой тарелкой с ужином, чтобы не было видно, что по моей щеке предательски щекотно ползёт слезинка.
– Что случилось? Кто тебя обидел?!!! – испугался папа.
– Меня никто не обидел….Это я всех, всех обидела! И Веру Федоровну, и старика, и Гагарина, и Бога тоже! Всех обидела! И все друг друга обидели! И мне всех очень жалко!
– Давай по порядку! Да кого и как ты обидела? – успокаивал меня папа.
– Старика я обидела! А он обиделся и расстроился. И обидел Веру Федоровну! И ещё Гагарина…тоже обидел! И всё из-за меня!!!
– Так! Понятно! И Гагарина ты тоже обидела???!!! Гагарина …хм…особенно жалко! Опять твои дурацкие сказки! Дала бы спокойно поужинать родителям после работы! Мы устали! И давай, скорее ешь! – возмутилась мама, собирая посуду, кроме моей тарелки с остывшим пюре с котлетой. Но папа возразил:
– Нет, Рита! Подожди! Тут, что-то похоже и вправду не так! – удивился папа, видя, что плачу я по-настоящему. И всё сильнее, и сильнее. Из-за этого я не сразу успокоилась и смогла спокойно рассказать, что же произошло в тот день. Когда я рассказала папе и маме о уроке атеизма, проведенном Верой Федоровной, а главное, о таком странном домашнем задании – беседовать со стариками о церкви, родители резко изменились.
 Мама поникла головой. Опустилась на стул с тарелками в руках, словно окаменев, замерла. С грустью глядя в сторону. Отец, слушая меня, побледнел. Он сидел за столом, поставив локти на стол, опираясь подбородком о стиснутые кулаки. Слушая меня, он разжал кулаки. И закрыл лицо руками. Я испугалась, что и папа плачет. Но он просто молча слушал мой сбивчивый рассказ об уроке атеизма в нашем классе. Об атеистическом задании, которое я принялась выполнять. О встреченном на улице старике. О глупом разговоре с ним. И его смешном ответе. Но папа становился всё мрачнее и растеряннее.
 Но даже после рассказа мне не стало легче и понятнее: кто был прав, а кто нет. В нашей семье не было, как у многих, бабушек и дедушек. Оба мои папа и мама были с раннего детства сиротами. Был, правда, дедушка – мамин папа. Он иногда приезжал к нам в Москву из Кимр. Вернее, останавливался у нас, когда бывал в Москве по делам. Он был очень строгий. Быть может, оттого, что он был директором школы. И никто не говорил со мной о религии. Никогда. В нашей семье не было религиозных традиций, родители мои были молоды и веселы. Мама – художница. А папа – поэт, работавший редактором в большом издательстве. Даже название которого было таким молодым и бравым: «Молодая Гвардия». В нашей семье праздновали именно те праздники, которые перечислила Вера Федоровна. И гости родителей были молодые и веселые, громко читавшие стихи. Танцующие модные и смелые танцы. Особенно мне нравилось, когда их друг, одетый, как тогда называлось «стилягой», играл на весело сверкающем саксофоне настоящий джаз. А соседи вместо аплодисментов после его игры стучали в стену. Он мне очень нравился, и тем, как играл, и тем, что был похож на настоящего клоуна в цирке, и нравилась музыка, вылетающая из его саксофона. Правда, она не нравилась нашим соседям. И я помню, как сжималась мамина рука, в которой она держала мою руку, когда, проходя по улице, к нам подходила соседка и неприветливо выговаривала маме:
– У вас вчера опять играли джаз! О ребенке подумали бы! Чему вы ее учите?!!!
Словом, я ничего не знала: ни о религии, ни об атеизме. Ни даже о Боге.
Поэтому, поёживаясь от холода той затянувшейся паузы, я спросила папу:
– Папа… А кто он, этот Бог? Почему говорят, что его нет? А другие, что он есть? Он прячется? И его не все находят? Что он делает? Какой он? Он страшный? Злой или добрый? Ну, скажи, какой он – Бог?
– Завтра воскресенье. Вот завтра и узнаешь! Завтра ты всё узнаешь! Так, быстро доедай ужин! Ложись спать. Завтра рано вставать!
Воскресенье
Утром меня разбудило позвякивание монет. Я проснулась, но открыть глаза не было сил, так хотелось спать. Но опять заснуть не удалось, потому что в комнате что-то явно происходило. Открыв глаза, я увидела, что папа и мама ссыпают мелочь, разные монетки на стол, выгребая их из карманов сваленной рядом одежды. И уже значительная горка денег красовалась на столе. Эту мелочь папа засыпал в кулёк, скрученный из обложки его любимого журнала «Техника молодежи». Этих журналов о развитии техники у папы на столе всегда было много. В то время он был увлечен работой над созданием научно-популярного журнала «Эврика». Это мой папа и придумал это название. И я обижалась, что родители не дали мне такое же красивое имя, как ЭВРИКА, а вот журнал папа так назвал. В «Эврике» было много статей об истории и современном развитии науки, о космосе. Работая над журналом, папа общался и брал интервью у наших замечательных ученых, ездил к ним в Дубну. Познакомился и с Гагариным! И возвращался оттуда такой окрыленный, с восторгом рассказывал нам с мамой о будущих чудесах, которые подарит нам наука и техника. Я запомнила только то, что он уверял нас, что скоро не нужно будет вставать и подходить к телевизору, чтобы щелкать переключателем в поисках интересной программы телепередач. И что это будет делаться на расстоянии, не сходя с дивана, при помощи коробочки, которая уместится на ладони. Это казалось невероятным. Но …время летит быстро. И многое, казавшееся тогда чудом, теперь привычно окружает нас в нашей повседневности. Поэтому, видя, что папа оторвал обложку любимого журнала, чтобы скрутить из него кулёк, я удивилась. Но еще удивительнее было то, что родители из собранной одежды доставали мелочь, рассыпанную по карманам. И собирали мелочь в тот кулёк. Потом папа достал три рубля – очень большие деньги в 60-е годы, примерно 300 долларов в наши дни, и сказал маме:
– Ничего! До зарплаты дотянем!
– Конечно, дотянем! Ладно! – вздохнув, ответила мама.
Тут они оба заметили, что я проснулась.
– Вставай! Пора! Нам нужно идти! – сказал мне папа.
Маме нездоровилось. И она осталась дома. Уже одетая, я привычно потянулась к берету. Но мама на прощанье завязала на моей голове свой платок вместо моего любимого желтого берета с веселой пупочкой на затылке.
 Папа вел меня, сосредоточенно думая о чем-то своём. Обычно шутливый и словоохотливый, в тот день он был спокоен и молчалив. Увидев киоск «СОЮЗПЕЧАТЬ», он достал те три рубля и разменял их на мелочь, чем очень обрадовал киоскера. Оказалось, что мы шли к церкви. Вокруг церкви было много людей. Это был большой церковный праздник. Держа меня за руку, папа вел меня прямо в церковь. У икон горели свечи. Люди улыбались и, целуясь, поздравляли друг друга. Папа водил меня от иконы к иконе, рассказывая о том, что на них изображено. И мы смотрели на них, любовались. Папа был очень рад, что они так понравились мне.
– Папа! Тут все крестятся, а ты, то есть мы – нет…Это как-то....
– Кто хочет, тот крестится. А мы с тобой некрещеные, мы с тобой пришли только посмотреть. Послушать, как поют в храме, полюбоваться древней живописью, сегодня праздничная служба. Это старинное действие, так было из века в век. Все это видели и твои предки – прабабушки, прадедушки. А эти молитвы они произносили, когда им бывало трудно, или случалась беда. Эти молитвы произносили они в надежде на Бога, – шептал мне папа на ушко, присев рядом со мной:
– А где же опиум, папа?
– Какой опиум?!!! Неужели вам в школе все еще говорят: «Религия – опиум для народа»? – удивился папа.
– Да! Ну, тот, который для народа - Дурман!Его тут продают?
– Сама смотри, есть тут опиум или нет? Ну, надо же детям про опиум…странно! В школе про опиум! Безобразие! – уже самому себе пробормотал папа.
Потом папа подвел меня к людям, сидевшим у входа в церковь, внутри и снаружи. Они не молились, а словно чего-то ждали. Папа достал тот самый кулек и насыпал мне в ладонь мелочь.
– Надя! Нужно подавать милостыню! Просто давай каждому, сколько хочешь! Все отдавай, не жадничай! – объяснил мне папа, словно угадывая мои мысли. А у меня в голове действительно пронеслось: сколько на эту мелочь можно было купить карандашей, ластиков и еще хватило бы их и на новую куклу.
 Сначала я смущалась. Потому что боялась, что люди обидятся и скажут: «Это мало!» Или: «Нам чужого не надо!»
Но все шло хорошо. И люди говорили мне ответ хорошие, добрые слова, словно в ответ делали мне подарок – пожелание:
  – «Дай Бог тебе здоровья, девочка!» И это мне очень понравилось.
Раздав всё, я вернулась к папе. И он дал мне еще пригоршню монет, которые я тоже так же раздавала. И я почувствовала легкость и большое удовольствие. Тем более, что папа, насыпая мне еще кучку мелочи, приговаривал:
– Это бедные люди! Вот ты милостыньку подашь, и они хлеба себе купят. Будут они тот хлеб есть и думать: какую добрую девочку сегодня в церкви встретили! Хорошо, что есть на свете добрые девочки! А быть может, смогут книжицу или игрушку купить своим деткам. Правда, это хорошо, доченька?!
И я стала подавать эти монеты с еще большей радостью. Потому что я почувствовала, что не просто сделаю, что папа сказал сделать, а что-то, что поможет, улучшит жизнь этих незнакомых мне людей.
И, когда кончилась мелочь, я даже взгрустнула, словно закончилась очень хорошая, увлекательная игра.
Папа увидел это и достал еще целый рубль – совсем новенькую бумажку. Я схватила его обеими руками, но растерялась в замешательстве: кому же подать рубль?
– Пап, а рубль - кому? Ведь всем подать хочется!
– А ты сейчас всем этот рубль и подашь! – ответил папа и заговорщически улыбнулся, взяв меня за руку и подведя к странному бочонку из желтого металла, на котором было выведено «ПОЖЕРТВОВАНИЕ НА ХРАМ». А на плоской крышке было длинное отверстие.
– Наденька! Вот в этот бочонок опусти рубль!
Но это показалось мне неинтересным. Просто опустить целый рубль! И никто ничего приятного в ответ ведь не скажет! Я медлила. Папа, видя мое замешательство, забрал у меня бумажный рубль. И сам опустил в эту копилку.
На обратном пути он мне объяснял, что церковь на древнем языке обозначает – круг. А круг…ведь говорят же «в кругу друзей», «узкий круг», циркуль, который очерчивает идеальные круги. И, что даже цирк – объединение собранных в круг людей, публики и циркачей. То есть, все слушают и видят кого-то, собравшись вокруг. То есть, всех объединяющий круг. Это и есть церковь. Собрание людей, обсуждающих что-то волнующее их. Это и есть церковь! Поэтому в каждой церкви стоит такой бочонок для пожертвований на ХРАМ. И, опуская туда свою жертву, мы опустили свой рубль, мы помогли всем сразу. Тем, кто приходит сюда. На эти деньги что-то починят в церкви, что-то нужное купят. Ведь посмотри, какую красоту создали. И мы оглянулись на церковь, купола её сияли, отражая весеннее солнышко. Она была так красива! И на душе было чисто и светло от ощущения, что и мы с папой стали частью какого светлого мира, в котором так важно быть добрым.
И папа спросил меня:
– Дюнечка, а ты, когда подавала милостыньку, чувствовала, как приятно делать добро? Даже такое маленькое, как подать на хлеб незнакомым людям? Ты чувствовала в этот момент любовь?
Любовь и доброту ко всему миру? К этим людям?
– Да!!! Да, папа! И мне было очень хорошо! Словно, можно что-то плохое исправить! – обрадовалась я тому, что и папа это понимает.
– Ты вчера спрашивала, что такое БОГ? Так это и есть БОГ! Это Любовь к миру. Это – Доброта в душе. Желание делать добро, даже мелочью! И Вера в то, что все это и есть основа всего. Но беды и скверные поступки вторгаются в жизнь людей. Ломают, портят. А сама жизнь – это и есть праздник этой Радости и Доброты. И каждый должен делать, что от него зависит в этом мире. Каждый добрый поступок заставляет Зло отступать – это и есть вера в БОГА! Ты понимаешь? Это нельзя взять в руки, потрогать, увидеть. Но это – есть! Живет среди нас! Поэтому нельзя сказать, что этого нет. Но каждый волен жить, веря в доброе начало. Верить. Или не верить. Такое безверие и есть атеизм.
– Так…, как же так? Папа? Вера Федоровна плохо думает? Не верит в доброту?
– Доченька! На учительницу свою, Веру Федоровну, ты не обижайся и не суди её! Неизвестно, как она думает на самом деле. Быть может, ей так по работе нужно. И, пожалуйста, очень тебя прошу, доченька! Ни с кем это не обсуждай! Никому не рассказывай, что мы с тобой на Пасху в церковь ходили. Давай это будет наш секрет!
– Да, папа! Это наш секрет! – ответила я. Но, тотчас вспомнила того старика на скамейке. И подумала, что вот ему одному я рассказала бы, как нам с папой было хорошо в церкви на Пасху.