Двойник

Мои руки наконец-то дошли до того, чтобы описать одну из самых трогательных и вместе с тем омерзительных историй, которые мне только приходилось слышать. И эта история становится сквернее от того, что к концу её прочтения понимаешь, насколько она является истинной. Потеря последней капли терпения — причина появления этого текста. Я пишу не для того, чтобы впечатлить. Нет. Просто необходимо высказаться, иначе, кажется, я просто сойду с ума.

Случилась эта история с одним моим знакомым другом. Его зовут Антон Быков. Он был одним из тех редких детей в нашем интеллектуально уничижительном обществе, которые завидно быстрее других развиваются и вынуждены обучаться в непривычно взрослом для них коллективе, привлекая к себе неодобрительные взгляды считающих их за выскочкек окружающих, включая других учеников, их родителей и учителей, которые лишь спешили принизить самодовольство молодого школьника, окрепшего интеллектуально, но неокрепшего психологически.

Будучи ещё на вид мальчишкой, Антон уже был студентом второго курса университета юридического факультета. Но не стоит питать иллюзии, его способность легко усваивать любую информацию в любом количестве никоим образом не распространяется на поведенческий настрой. Постоянное нахождение среди взрослых хоть и внушало ему с одной стороны чувство собственного достоинства, эфемерно-эгоистичной гордости и дисфорически сияющего на всеобщее обозрение самоуважения, а с другой этакой безмерно мнимой взрослости, тем не менее мыслить и поступать по-настоящему как взрослый состоявшийся человек он не мог.

Однажды он возвращался домой. Возвращался после нескольких тяжело переносимых пар в университете, так как не только работа, но и обучение юриспруденции является тяжёлым процессом систематического упорного исписывания тетрадей и ручек необъятных размеров сухими безынтересными текстами. Закончилась учебная смена в этот день раньше планируемого, даже на пару часов, что тут же ударило гормональным всплеском в молодой мозг, почувствовавший прилив сил и счастье от появления дополнительного свободного времени, которое можно было бы посвятить даже хотя бы как минимум безмятежному времяпрепровождению, столь необходимому молодому организму.

Я так и вижу его сияющим, возвращающимся домой, ещё ничего не подозревающим мальчишкой, чьи яркие каштановые, при обычной серой пыльности такого цвета волос, локоны, обычно мягко и тонко свисающие вдоль овала лица, развивались на ветру от быстрого рывкового движения, в переливающейся в мраморных оттенках белой рубашке с безобразно тонким и неприлично длинным чёрным галстуком и строгих чёрных подтянутых и зауженных брюках с коричневыми ботинками топ-сайдерами под стать широкому коричневому ремню, что вместе на низеньком худощавом мальчишке смотрелось словно по-пародийному комично.

Жил Антон в большой семье вместе с родителями и двумя безудержно шаловливыми братьями, чьё озорство идёт вразрез с интересами и требованиями соседей по подъезду и нравоучениями отца и матери. Но ругали их нещадно и систематически, несмотря на то, что это не помогало, и на то, что их поведение можно назвать аморально нормальным, потому что их расстроенное детство, вызванное отсутствием не только воспитания, но и отсутствием банального внимания с стороны родителей, — что является следствием непомерно тяжёлых и длинных трудовых дней на предприятиях, где трудились и мама, и папа, чтобы заработать семье не только на пропитание, но и на достойную жизнь, — добавляло к этому уже имеющемуся излишку причин девиантного поведения того факта, что младшие братья имели разницу в один год и даже учились вместе, что заставляло их настолько тесно общаться, что исключить комбинацию недостатков обоих в один комплект негативных поступков было практически невозможно, а если возможно, то под давлением чрезмерного воспитательного усердия, на которое идти не хотел никто вокруг.

Но в целом у старшего сына была самая выгодная комбинация. Родители работали допоздна, а братья тем временем пребывали во второй смене школьного обучения, что стало их проклятием с шестого класса из-за неумелой организации образовательной деятельности, что опять-таки тоже норма, учитывая развал муниципального школьного образования, особенно где-нибудь на краю неблагополучного жилого спального района типичного российского мегаполиса. Таким образом просторная трёхкомнатная квартира, которая при наполнении всей семьёй превращалась не просто в тесное захолустье с отсталыми нравами, проявляющимся при недостатке воспитания, а в настоящий зверинец с омовением сознания безумием и бешенством, полностью предоставлялась в распоряжение старшего сына, и он мог делать в ней в это свободное время всё, что захочет, хоть ходить нагишом. Поэтому логично было бы предполагать, что по возвращению ему некого было бы обнаружить в квартире.

Каково же было его удивление, когда он, подойдя к высокой широкой монолитно металлической входной двери квартиры, в которой жил, попытавшись её открыть небрежным от усталости колупанием ключами в замочной скважине, обнаружил её открытой снаружи — она не была закрыта на замок. Что остаётся делать? Попытаться открыть дверь, дёрнув за ручку, и если она будет открыта, вызывать полицию, следуя предписанным правилам, которым обучают в школе и в университете на утомительно скучных занятиях по безопасности жизнедеятельности. Антон крепко схватился за металлическую ручку, покрытой позолотой и едва державшейся на месте, болтаясь из стороны в сторону при лёгком сотрясении, и используя свою руку словно клещи, со всей силы рванул её вниз, но открыть так и не удалось, а внешний замок у двери был только один, поэтому оставался единственный очевидный вариант — дверь была закрыта изнутри. Кто-то успел домой вернуться, причём настолько рано, что даже прежде Антона, вернувшегося раньше обычного.

Стук в дверь, ожидание, никакой реакции. Повторный стук, повторное ожидание, повторное отсутствие реакции. Дверной звонок не работал, причём настолько с незапамятных времён, что уже сложно и вспомнить тот раздражительно примитивный мотив, который был на нём установлен, потому что при той безмерной занятости, которой обладали родители, никто так и не соизволил отремонтировать его. Поэтому теперь приходится непродуктивно ломиться в дверь со стуком, который давным-давно уже должны были услышать даже соседи по этажу, но почему-то точно не тот, кто находится в самой квартире. И только стоило Антону приготовиться к очередному залпу ударов по двери, уже даже замахнувшись кулаком, как тут же послышался характерный щелчок внутреннего замка, открывший непокорную дверь. За ней тут же показался отец Антона, на котором не было ничего, кроме ветхих протёртых грязных салатовых спортивных штанов, и всем телом он качнулся вперёд, удерживаясь руками лишь за дверной косяк по бокам, чуть ли вовсе не вывалившись наружу на лестничную площадку, будучи босым и с голым торсом, при чрезмерно крупном животе, покрывающим всю нижнюю часть тела, то есть буквально пузе, за которым не было видно ног.

Обычно все люди, особенно в нашей стране, где уже подавно все перестали друг другу доверять, не только незнакомцу, но и даже порой ближнему другу, считается не просто нормальным, а даже обязательным хотя бы банально посмотреть в глазок перед тем, как открыть дверь, или хотя бы элементарно спросить: «Кто там?». Так получилось, что Антон имел странную привычку в лихорадочном ожидании наконец-то уже зайти в дом всматриваться в этот самый глазок, зная, что обычно он прикрыт специальной металлической пластинкой, которую необходимо приподнять, перед тем как посмотреть в него, от чего из подъезда легко обнаружить проникновение света через глазок и можно понять, что кто-то к двери подошёл. Именно поэтому Антон наверняка мог определить, что его отец открыл дверь не взглянув в глазок и не спросив, кто там, просто открыв дверь и без доли сомнений по сути незнакомому человеку. Несложно было определить и то, что его папа напился до состояния карусельных метаний сознания, по развязному поведению, по пустому взгляду, направленному как бы насквозь тебя, и по едкому запаху перегара, вызывающего рвотные порывы даже у самого крепкого и стойкого физически человека. Поэтому ему было откровенно и бесстрашно наплевать на то, кто там с другой стороны, хоть очередной собутыльник, которого он легко готов впустить домой, только обнаружив в его руках бутылку водки, хоть какой-нибудь случайно забредший бездомный, хоть разъярённый сосед или бандит, или полицейский, или хоть даже сама смерть в чёрном одеянии с косой верхом на белочке. Ведь в крайнем случае он готов был решительно вцепиться в глотку любому незнакомцу, рванув на него с неустрашимой потасовкой, если бы тот представлял какую-нибудь хотя бы малейшую, хоть мнимую угрозу, несмотря на трусость его нрава и физическую слабость тела, ведь он хоть и был дрябло крупным, но его боевые способности были предельно сомнительными.

Но узрев на пороге своего сына, отец, чей взгляд, до этого представлявший из себя смесь пьяной притупленности исподлобья, агрессивно невменяемой бредовой хмурости и словно пронзительно-подозревающей во всём и в чём угодно параноидальной щурости, тут же переменился, глазницы расширились, пожелтевшие глаза выпучились, а нижняя челюсть не просто открылась, а будто бы дебиловато откинулась назад. Одним словом — признал. Какие-то сигналы всё-таки доходили до распухшего от хронического алкоголизма мозга. Какое-то время, всего несколько секунд, он продолжал с удивлением стоять на пороге. Для него это было несколько мгновений, для Антона целая вечность, в которой он успел углядеть не только безобразно омерзительное состояние отца, но целую предысторию из флешбэков из своего детства, вспоминая множество неприятных моментов, связанных с отцовским алкоголизмом, что тут же вызвало у него агрессию, но смиренно и безвариативно принятую.

— Привет, — всё с тем же удивлением, поприветствовал Антона его отец.

— Ты дашь мне пройти? — неприветливо в ответ спросил сын.

— Пожалуйста, — сказал отец, скорчив лицо, наклоняя шею вперёд и поднимая плечи вверх, медленно и лениво переведя взгляд в сторону и вытягивая вниз уголки губ до предела, делая гримасу непонимания, и тут же отошёл назад, качнувшись и прижавшись к стене, и махнул рукой вдоль коридора, делая немой жест «добро пожаловать».

Антон прошёл внутрь, проходя мимо отца, чувствуя на себе его язвительно пьяный в гнойно-жёлтых оттенках взгляд, и встал напротив, развернувшись к нему. Он всё продолжал стоять не сходя на месте у порога, смотря необъяснимо в одну точку, оставив входную дверь открытой. Но со стороны это выглядело так, словно у него отключился мозг, и оставалось ожидать, что вот-вот по его лику проскользнёт содрогающая все черты лица конвульсия и он вовсе рухнет в припадке или замертво, застывши как манекен.

По крайней мере именно это себе на мгновение представлял Антон. Нельзя сказать, что он желал зла отцу, однако сложно себе представить человека, который испытывал бы положительные эмоции в ответ на негативные воспоминания. Ведь это единственное, чем негодном папе запомнился своему первенцу. И первое вспоминание Антона о своём паршивом родителе относится к двум-трём годам, когда тот, бегая по коридору, обнаружил отца лежащим на спине под столом своей же кухни, и пускающим все возможные исходящие из тела жидкости и даже захлёбываясь ими, что настолько напугало малолетнего мальчика, что он даже запомнил это на весь остаток жизни, и вряд ли это когда-нибудь просто так оставит его память. А если вообще прибегать к злосчастному психоанализу, то смесь озлобления и болезненной паники по отношению к отцу и в принципе к любому человеку, который находится в пьяном угаре, легко можно сослать на годы его младенчества, когда ему не было и года. До трёх лет Антон вообще не мог говорить не заикаясь, потому что папа на глазах младенца избивал в порывах пьяной агрессии его маму — самого близкого человека для любого ребёнка младше 12 лет.

— Может быть, ты отойдёшь? — агрессивно спросил Антон, смотря на отца практически исподлобья, сжимая руки в кулаки, готовясь не к драке, но к обороне.

— А? — спросил отец, не сразу поняв суть вопроса. — Да, конечно, — согласился тот и тут же отошёл с прихожей в коридор.

Антон прошёл обратно вдоль прихожей, чтобы закрыть входную дверь, которую хмельной бугай просто проигнорировал, затем вновь вернулся, пройдя по коридору, и только потом начал разуваться, и это всё под пустым взором отца, чей отравленный мозг решительно отказывался понимать, что здесь вообще происходит. И пока Антон снимал с себя обувь и сумку, в которой носил все необходимые для образования вещи, он и не обратил внимание на то, как к нему медленно подползала припухшая окостенелая от многолетнего тяжёлого труда, возраста и пьянства рука. Антон только спустя полминуты, только после того, как выпрямился и посмотрел на отца в полный рост, обратил внимание на эту грандиозно бредовую сцену, и не сразу понял, что он от него хотел и что он вообще тянется к нему. Ведь учитывая его состояние, сын мог подумать всё что угодно, включая вновь возобновившуюся белую горячку, приступами которой его отец страдал неоднократно, или же как обычно попытаться что-то украсть, причём настолько явно, потому что мозг в таком состоянии способен был только на инстинктивное мышление.

— Чего тебе надо? — практически с возмущением в голосе спросил Антон.

— Поздороваться, — наивно сказал отец.

Антону это показалось странным, необычным и даже банально непривычным. Хотя его папа и замечать не хотел агрессию на лице сына и не мог, поэтому рука так и повисла воздухе. Но недоброхотскую брезгливость сына можно объяснить тем, что его отец никогда с ним не здоровался за руку. И непонятно почему. Хотя сам Антон, так скажем, спорно, то есть и сам сомневаясь в этом, предполагал, что это было просто проявлением его сварливо хворой натуры. Ведь на самом деле он был мнительно трусливой пустышкой, ведь он и сметь не мог нападать на тех, кого не знал, и наоборот унизительно лебезя перед всеми, кроме членов своей семьи. Обращаясь к незнакомым, он уверенно протягивал руку вперёд, говоря: «Здравствуй, дорогой», в то время когда свою жену легко готов огорошить словами: «Чего тебе в жопу надо?» на какой-нибудь обиходный вопрос. Мразь — так обычно своего папу называл Антон в разговоре с другими членами семьи.

Антон, задав вопрос, посмотрел на лицо своему родителю. Это было смуглое от десятилетий тяжёлого труда в горячих цехах лицо, на котором, помимо пустых глаз со взглядов насквозь, застыла ехидная взъерошивающая от своего вида и вместе с тем оробеющая уродливая улыбочка. Юноша взволновался и растерялся, потому что не понимал, как ему стоит поступить в такой патовой ситуации или хотя бы как вообще на это реагировать, когда в глубине души единственное, что ты желаешь сделать сию же минуту — отвесить резкий тяжёлый удар прямо в уста отцу, чтобы стереть с его лица эту кривую ухмылочку. Но он нашёл в себе силы проявить мужество не отвечать, а просто пройти мимо, на что в ответ ходячий экспонат алкогольной абулии просто пожал плечами и удалился в свою комнату — на кухню. Хотя как Антон не поступил бы, это всё равно был бы мужественный поступок, только с той разницей, что порой оно проявляется в демонстрации силы воли, которую в случае молчаливого терпения можно назвать доблестным мужеством, а в случае агрессивной драки лишь мужеством дерзким. Антона воротило от отца так, что даже тело от язвительности начинало содрогаться, но больше он боялся того, что тот захочет вступить с ним утоимотельный диалог, который, как того не хотел бы юноша, затянулся бы надолго, что на его взгляд было бы хуже, чем даже один, но уверенный удар.

Отец Антона был самым обыкновенным типичным российским гражданином — передовой труженик, мужик с золотыми руками, в поте лица изнуряющий себя, чтобы обеспечить семью, но вечно недовольным этим, поэтому взамен сублимирует в извечное стремление копнуть до глубины души, язвительно оскорбляя всех, причём по мелочам. Но первенствующим укором является урекание в том, что все сидят у него на шее, проявляя тем самым недюжинную скупость, алчность и жлобу. Но только стоило ему кого-либо упрекнуть в какой-нибудь мелочи за траты семейных средств, как тут же в качестве защитницы семейства и домашнего очага выступала мать, сама являясь трудящимся человеком, причём в отличии от муженька сразу же на нескольких тяжёлых работах одновременно, вдобавок успевая ещё каким-то образом выполнять свои супружеские и родительские обязанности по дому. Ведь она была и мамой, и единственной женщиной в семье. У неё не было даже подспорья в виде дочери, которая могла бы быть преемственным поколением в учении домохозяйства. Собственно, поэтому она всегда категорически пресекала всякие возмущения супруга, выглядящие необоснованно на фоне её жуткого утомления.

Едва ускользнув в свою комнату, Антон тут же высыпал из рюкзака все свои вещи на рабочий стол, среди которых преимущественно были только тетради и различные канцелярские товары, затем аккуратно их рассортировал по всему столу и начал заниматься домашней работой. В принципе в высших учебных заведениях не существует такого понятия как домашняя работа в том ключе, в котором оно было в средней школе, тем не менее Антон к обучению подходил достаточно ответственно, можно даже сказать, что изрядно. Он регулярно дополнительно изучал написанные им лекции и взятые в библиотеке для более объёмного изучения учебного материала учебники. Да, существующая система высшего образования несовершенна. Она требует излишней нагрузки порой на огромное количество бессмысленной информации, которая не позволяет освоить профессию хотя бы в том ключе, на который есть спрос и который требует массовый работодатель. Подобное подходит не каждому, и будет счастливчик тот, кому интересно изучать абсолютно всё. Именно таким был Антон. Поэтому материала для выучки было невообразимое количество. Нагрузка с каждым годом усиливалась настолько интенсивно, что большинство его однокурсников уже давно покинули учебное заведение по собственному желанию. Одни не справлялись с нагрузкой, другие поняли, что с растущим количеством нагрузки, попросту не смогут закрыть имеющиеся долги за прошлые семестры, третьи посчитали, что при таком росте не осилят материал в будущем, четвёртые решили, что оно того не стоит в перспективе, а Антон был просто целеустремлённым. Сил на что-то другое оставалось крайне мало, крутился как белка в колесе, но не меркантильно, а из интереса, любопытства и я сказал бы жизнелюбия.

Несмотря на то, что на следующий день Антона ждал выходной, тем не менее он решительно отказывался откладывать личную подготовку. Поэтому, когда он закончил самостоятельное изучение материала, от бессилия едва смог раздеться, чтобы хотя бы лечь спать. И только стоило ему погрузиться в постель и закрыть глаза, как тут же потерял сознание в порыве снов. Его целеустремлённость обоснована тем, что к своему возрасту многие подростки имеют психологический кризис, который смущает их жить за счёт родителей. А учитывая, что сам отец Антона постоянно выражал возмущение, что его сын сидит у него на шее, неудивительно, что у юноши развился комплекс неполноценности на финансовой почве. Он хотел как можно быстрее и эффективнее закончить обучение, чтобы начать работать с той оплатой, с которой мог бы быть полностью независимым от родителей.

Уже вечером того же дня Антон проснулся от разносных криков, доносящихся со стороны кухни, своей силой пробивающих даже слух сквозь глубины сна. Юноша сперва не придал значение громкой ссоре родителей, ведь домашняя ругань в их семье воспринималась всеми как что-то обыденно привычное. Но с течением времени крики становились всё громче, ярче и оживлённее, из-за чего попытки вновь заснуть оказались безуспешными. Видимо на сей раз случилось что-то по-настоящему серьёзное.

Хотя семья жила в просторной квартире с тремя широкими и длинными комнатами с высокими потолками, тем не менее кухня была настолько неуютно маленькой, можно даже сказать миниатюрной, что в ней едва ли могло уместиться трое человек, и это и то как предел. Поэтому зачастую родители Антона могли самым обыкновенным образом поссориться на ровном месте, например, из-за неимоверно непрестанного передвижения отцом по кухне и часто ради пустяка, чем мешал своей супруге готовить пищу, причём для него. То есть таким образом зачастую причиной раздоров между супругами является несовместимость характеров: с одной стороны несносно язвительное поведение отца и с другой стороны вспыльчивый нрав матери. Но эти обыденные бытовые практически ежедневные брачные склоки, как правило, заканчивались очень быстро, в отличии от тех непрекращающихся, а наоборот нарастающих криков. Поэтому это сложно было связать с чем-нибудь иным, кроме как с пьянством отца.

В сонном состоянии покинув свою комнату, Антон направился в ванную. Проходя мимо комнаты родителей, он заметил раздетого до нижнего белья отца, который с разъярённым выражением лица свирепо пытался натянуть на себя упрямо отказывающиеся надеваться брюки. А тот, увидев сына у входа, не смягчаясь, а даже напротив, сильнее гневаясь в душе и сильнее напрягаясь в чертах лицах, схватился за дверь и хлопнул ею прямо перед сыном со всей силы, лишь в самом конце стыдливо опустив взгляд. В этом взгляде Антон нашёл ту же пустоту, какую видел во вчерашнем взгляде папы, только сегодня это была пустота не сознания, а души. В этом взгляде Антон нашёл гнев, смешанный со стыдом раскаяния от принятия и признания им своей ничтожности и невежественности. Отщепенец.

Антон ещё не понимал контекст проблемы, он видел лишь вершину айсберга, но в общем-то ему было и безразлично то, что является очередной причиной ежедневно повторяющегося действия. Порой лучше даже не пытаться вникать в чужие проблем, а то может и самому попасть. Не говоря уже о том, что в сонном состоянии его волновало лишь то, чтобы как можно быстрее умыться и выпить кофе, чтобы привести своё сознание в порядок.

Как ни странно, парадокс, но ванная комната, объединённая с туалетом, была просторнее, чем кухня — неизвестно для кого предназначалась подобная квартира. Зайдя в неё, юноша к своему неприятному удивлению с оттенками раздражения, которое зачастую возникает когда что-то, к чему ты привык, внезапно меняется в самый неподходящий момент и самом неподобающем виде, обнаружил непривычно дискомфортный беспорядок. Между собственно самой ванной и туалетом располагался умывальник с накладной керамической раковиной и зеркалом с позолоченной отделкой, к которому была прикреплена стеклянная полка. На ней обычно располагались различные приборы личной гигиены, включая несколько бритвенных станков, зубных щёток, один тюбик зубной пасты и множество различных сосудов с жидкостями, лосьонами и кремами. Так вот, среди всего прочего все бритвенные станки были словно рассыпаны непосредственно вдоль бордюра ванной, и лезвия каждой из них были небрежно забиты чернявой щетиной. Зубная щётка отца вовсе не лежала, а валялось на дне ванной возле сливного отверстия, а тюбик с пастой был раскрыт и краешек успел засохнуть. Похмелье мешало побриться по-человечески? Но это тот самый удивительно резкий факт, когда человек является натуральной свиньёй как в пьяном состоянии, так и в трезвом. В самом углу ванной комнаты располагалась корзина, предназначенная для грязного белья, причём пустая, так как возле неё огромной скомканной кучей лежали грязные вещи отца, и по манере расположения здесь они явно появились не с рук матери.

Можно сказать, Антону повезло, что ему приспичило проснуться не с утра, а вечером, так как в таком случае ему требуется ничего больше, кроме как освежить себя несколькими брызгами ледяной воды, чтобы привести себя в сознание, чему беспорядок в ванной нисколько не мешал, но вот утром, когда каждый из нас, заходя в ванную комнату умываться, ощущает себя несколько отстранёно и отчуждённо, что требуется не только максимальное сосредоточение к процессу подъёма, но и идеально комфортные для того условия, любой беспорядок, нарушающий баланс уюта, может вывести из себя даже самого спокойного человека, был бы для подростка помехой. Напротив, благодаря тому, что нынче был вечер, Антон даже нашёл в себе несколько благоприятное состояние души, чтобы даже прибраться, понимая, что этим так или иначе пришлось бы заниматься маме, которая без того излишне нагружена. Закончив все эти процедуры, Антон направился на кухню, где сидела его мама и рыдала.

Она была характерной женщиной, в ней всё было уникально самобытным, в каждой отдельной детали её натуры можно было бы уловить что-то закономерно общее с другими, но вместе эти детали создавали совершенно уникальный непохожий на других вариант настоящего человека, который умел жить и не умел существовать. Это была женщина невысокого роста и массивной комплекции, причём не грубовато массивной, поэтому при нестандартных параметрах она сохраняла настоящую женственность, так как её формы были не мышечными и не дряблыми, а в меру упругими. Такой она была и будучи молодой. И именно таких девушек обычно выбирают мужчины, которые руководствуются инстинктом, так как тот диктует нам условие, что женщина с крупными формами является более здоровой особью для совместного продолжения рода. Инстинкт есть инстинкт, что тут скажешь, ему не прикажешь ведь. Её фигура не была безобразной, как обычно бывает с теми, кто растолстел к середине своей жизни, а даже напротив, удивительно привлекательной не только для своих лет, но и в принципе.

Но полностью продолжая концепцию своего тела, как личность она тоже была очень массивной — трудолюбивой, волевой, неустанной, в какой-то мере даже маниакальной в отношении того, во что верила, пренебрегая мнением других, продавливая собственное мнение по каждому вопросу в свою пользу, умела скандалить и настолько по-крупному, что даже другим это запоминалось надолго. Но вместе с тем как человек она была заботливой, доброй и милой. Даже часто смеялась, закрывая глаза, чем вызывала умиления у каждого наблюдающего. Она была конфликтной, но милой, что совмещалось очень своеобразно, но крайне подходяще. Она могла сначала разозлить человека в споре, никогда того не обижая, не переходя на личности и не выходя за рамки дозволенного, а потом тут же перестроится и начать говорить на отстранённую тему, часто шутя и смеясь, тут же располагая к себе даже того, кто некогда готов был её возненавидеть. Именно поэтому очень непривычно видеть такого человека рыдающим, казалось бы, из-за пустяка, к которому привык. Возможно, потому что ко всему прочему была ещё и очень капризной и даже привередливой.

— Что случилось? — спросил Антон.

А мама в ответ достаточно резко огрызнулась:

— А что, сам не понимаешь, что случилось?

Антон понимал, что случилось. Прекрасно понимал. Но как иначе? Не мог же он просто пройти мимо, игнорируя слёзы матери. Сказать какие-нибудь банальные слова? Как ими поможешь? А задав вопрос, с одной стороны он мог бы отвлечь маму от самобичевания возможным диалогом, а с другой стороны по крайней мере, если сейчас у неё нет сил на разговоры, то по крайней мере можно было бы понять её состояние детально. Всё лучше, чем полное и циничное безразличие, которое мама могла бы прочитать в отсутствии у сына хотя бы какой-либо реакции на происходящее. Эти периодически наступающие дни всегда были для Антона мучительным напоминанием несчастливого детства, в первую очередь связанного с нерадивым отцом. Сын с их наступлением очередного отцовского запоя ещё заведомо испытывал чувство смятения, которое будто проникало даже в поджилки, заставляя их осыпаться дрожью, как бы понимая, что это на долго и не сулит ничего хорошего, поэтому лучше было бы ошибиться, питая надежды на то, что может быть хотя бы на сей раз их всё минует. Но после сказанных мамой слов, достаточно грубых для её лексикона, что похоже на обыкновенный, но терпимый другими срыв, юноша окончательно убедился в свою опасениях.

И вдруг, внезапно и неожиданно, на кухню вихрем влетает отяжелёно крупная фигура, которая тут же отметает Антона своей большой мощной рукою Антона в сторону, чтобы тот не мешал разговаривать с мамой, но не желая входит на саму кухню. Отец, будучи уже трезвым и разъярённым, стал будто бы посвежевшим, от чего его очертания не казались уже мелочными, а напротив, до опасного громадными, он с грубым криком накинулся на мать, требуя от неё ответа:

— Ты мне дашь деньги или нет?

А она в ответ лишь молчала, со слезами отвернувшись в другую сторону.

— Ну и иди на ***, тогда, — криком добавил муж и, сметая всё на своём пути, направился в прихожую. — Сука! — добавил от туда, надевая на себя верхнюю одежду и обувь.

Затем послышался только сильнейший удар дверью, от которого остался лишь свист, треск и дребезжащий звон отпавших деталей до этого и без того едва державшейся ручки. Антон молча подошёл к двери, чтобы детально осмотреть то, что случилось на входе, где без труда нашёл по крайней мере один болт, резко вылетевший из основания ручки, что можно было легко понять по тому, насколько далеко он оказался от двери. Затем юноша вернулся обратно на кухню, чтобы задать ещё один неуместный вопрос:

— И что делать планируешь?

Мама промолчала. Либо она не хотела вести диалог и лишь делала вид, что не слышит, что очевидно, либо она не знала, что ответить, но была настолько опустошена, что не могла отвечать вовсе, что ещё более логично, а скорей всего здесь и то и другое. Но Антону ничего больше не оставалось, кроме как вернуться в свою комнату и продолжить заниматься своими делами так, словно ничего и не произошло, пытаясь забыть обо всём этом инциденте. Он попытался. Не получалось. Но сколько бы не отсутствовал отец, юноша знал наверняка, что он вернётся, поэтому избавиться от навязчивой тревоги было невозможно. Отсчитывать каждую минуту, в страхе ожидая возвращения своего родителя, насколько же чуждо это многим, и насколько счастливы эти многие, что им не приходится испытывать ненависть, легко перебиваемую тревогой и страхом за собственную жизнь, по отношению к своему отцу.

Отец отсутствовал ровно полтора часа. Ровно 90 нервно отсчитанных минут. За это время тот успел бы выпить всё, что мог приобрести, и даже успел бы уже придти в себя после тяжёлого алкогольного опьянения, но наверняка неизвестно сколько именно он мог купить на те деньги, которые либо где-то оставил в качестве заначки, либо занял. Но закладки отец Антона делал безупречно. В каком бы отчаянном положении он или вся семья не были бы, у него всегда находился какой-нибудь запасной план на всякий случай, особенно если жена откажется давать ему денег на излюбленную отраву.

И вот по прошествии этих беспокойных минут мама Антона позвала с кухни сына, крикнув:

— Антон! Иди сюда живей! Посмотри только на это!

Её голос не казался обеспокоенным. Скорее приободрённым, даже несколько весёлым, будто она смеялась. Юноша, ожидая, что произойти могло всё что угодно, поспешил к матери, готовясь к самому худшему, уже как бы заранее настраивая себя на то, что возможно придётся ринуться в бой, чтобы спасти её или хотя бы обеспечить безопасность. Звучит, конечно, смешно, но нередко в их семье случились пьяные скандалы, в которых его отец нападал на мать с кулаками и порой даже с тем, что могло попасться ему под руку.

Но примчавшись на кухню, юноша обнаружил маму в процессе наблюдения за происходящим по ту сторону окна. Повернувшись к сыну, она взмахнула рукой, подозвав его к себе. Антон покорно приблизился к ней и с интересом взглянул на улицу. Обзор был ограничен, но на подступах двора возле входной двери в подъезд юноша обнаружил своего отца, пребывающего в непревзойдённо животном неадекватном состоянии. Едва удерживаясь на ногах, он перегораживал путь каждому человеку проходящему мимо него, чтобы задать какой-нибудь намеренно навязчивый вопрос, просто из-за стойкого желания спрашивать без какого-либо на то повода.

Вот, например, проходит красивая молодая пара, юноша и девушка, и эта безобразная субстанция тут же пристаёт к ним, спрашивая, есть ли у них лишняя сигаретка, а те, конечно, в ответ любезно дают, потому что не приучены ни к грубости, ни к безразличию. Затем проходит мужчина со спортивной сумкой, скорей всего возвращаясь домой с работы, что можно было понять по возрасту, одежде и походке. И его отец Антона тоже устремляется остановить, чтобы попросить дать огоньку закурить, до этого ходя с сигаретой в зубах, недоброжелательно посматривая на проходящих людей, видимо, выискивая определённых людей.

Затем проходит женщина. И её он тоже останавливает. Просит дать позвонить, на что она, безусловно, не собиралась отвечать положительно. Даже будь он трезвым, не говоря уже о его текущем состоянии, она ответила бы «нет», просто зная нравы современности. На её месте так поступил бы каждый. Большинство, конечно, приврало бы, сказав, что нет денег на телефоне, но она сказал прямо: «Нет». И в этом одном единственном ответном слове отец уловил тонкую недовольную реакцию женщины на него, восприняв это как неоправданное и непозволительное высокомерное пренебрежение к его столь уважаемой личности, решив, что было бы разумным в ответ на подобное покрыть бедную женщину трёхэтажным матом. Обратив на это внимание, мама Антона тут же открыла окно и крикнула ей:

— Женщина! Женщина! Извините, пожалуйста, не обращайте внимание на этого придурка.

— Э! Ты! — крикнул в ответ отец. — Молчи там! — на этих словах мама Антона закрыла окно.

Интересно то, что у отца при себе были и сигарета, и зажигался, и мобильный телефон, на котором даже были деньги. Зачем ему всё это было нужно от других людей? Из жадности? Тогда это была бы самая скупая и самая неоправданно глупая жадность на свете. Здесь скорее можно это связать с тем, что от алкоголя у него возникла потребность к контактам с другими, навязчивая мысль желания высказаться обо всём, что только может прийти в голову. Но как завести диалог, ведь в таком состоянии фантазия не работает, только притупленные инстинкты. Вот так и работало. Нащупал в кармане пачку сигарет и вспомнил, что можно завести диалог, просто попросив сигарет, затем нащупал зажигалку и так далее. Так думал Антон, и скорей всего ошибался. Ведь в конце концов это могло быть вполне обыкновенное очередное обострение белой горячки.

Антон, посчитав, что на этом всё закончилось, потеряв к позорному представлению интерес, поспешил вернуться обратно в свою комнату и продолжить заниматься своими делами. Мама последовала примеру сына, занявшись делами домашними, всего полувзглядом взирая на происходящее во дворе безобразие. Но неожиданно, спустя всего пару минут, с кухни вновь начал доноситься безудержный практически истошно истеричный смех матери. Она вновь подозвала к себе сына. Юноша вернулся обратно с ощущением взрывного недовольства, но увидел, что на сей раз отец по всей видимости поспешил домой с целью устроить разборки, но его подвели ноги, заплутали, не справившись с ровной поверхностью, и свалили своего хозяина в грязевую жижу, растёкшуюся вдоль всей дороги. Причём упал он в полёте, плюхнувшись в лужу со всей силы, как бы вкатившись в неё, из-за чего оказался практически с ног до головы в грязи. Поэтому до квартиры он добрался как грязная свинья ползком. Можно было только представить себе, насколько в тот момент он был счастлив от мысли, что живёт на первом этаже. Антону порядком надоело это на это смотреть, и несмотря на очередные попытки мамы подозвать сына, он игнорировал её, делая вид, что не слышит.

Но спустя всего несколько минут мама начала звать Антона уже совершенно иным тоном. В её выкрике слышался надрыв, словно она пыталась поднять что-то крайне тяжелое. Сын тут же выскакивает из комнаты и обнаруживает маму, путающуюся затащить в квартиру сплошняком грязного отца, не способного войти внутрь самостоятельно. Ведь его телосложение было настолько крупным, что проблематичным казалось занести его в одиночку даже настолько же крупному мужику как и он сам. Несмотря на то, что Антону претит сама идея помогать волочить в квартиру напившегося чумазого ублюдка, тем не менее он всё-таки из уважения к маме помогает ей в этом. Она на работе порой таскает вещи и потяжелее своего мужа, однако всё равно каждому будет неприятно, даже при тяжёлом производственном труде, совершать настолько же непосильные труды в свой единственный выходной, притом понапрасну, просто следуя прихоти слабоумного мужа. Так или иначе у всех выходной прошёл безнадёжно и насмарку. Разве что за исключением отца. Его вечер не был ничем испорчен, напротив, был приятно разбавлен.

Антон был в замешательстве. Он не понимал и не хотел понимать, зачем мама жалеет такого человека, которому искренне наплевать на свою семью. Разве не справедливее было бы оставить его на улице, продолжая публично позориться? Но он никогда не испытывал стыда. Даже если бы он проспал всю ночь на улице, а на утро, протрезвев, даже чувствуя на себе брезгливые взгляды окружающих, он не испытывал бы никаких угрызений и страданий, кроме чувства похмелья. Он искренне считал, что ему нечего было стыдиться. Напротив, считал, что все остальные, кто с ним так или иначе связан, должны были испытывать чувство глубочайшего стыда из-за принадлежности к нему после таких публичных выступлений. То есть стыдиться должны были все вкруг, но только не он сам. Ведь он воспринимал это не иначе, как безобидный выход в свет. И стоит ли испытывать хотя бы какое-либо сожаление, сострадание или малейшее сопереживание по отношению к такому человеку? А ведь маме наверняка было наплевать на отношение других к ней, несмотря на искреннюю веру отца в обратном. И зачем тогда всё это?

Проспался. К вечеру отец Антона пришёл в себя. В этот момент у него ничего не болело. У него никогда ничего не болит. Никакого похмелья, никакого головокружения. Ни головной боли, ни спазмов в желудке, ни рвоты. И только невыносимый запах перегара, которым пропахла вся квартира, был грустным напоминанием того, что на самом деле творится здесь. А ещё вдобавок, никакой памяти, никаких воспоминаний о том, что, когда и как произошло. Единственное, что заставляло его в этот момент страдать — жуткая жажда. Неутолимое желание, которое, как ему казалось, не утолить обычной питьевой водой. Нужна вода, в которой было бы хотя бы какое-нибудь содержание спирта. И под каким-нибудь имеется в виду сорок градусов, не меньше.

Войдя на кухню, отец искренне удивился демонстративному игнорированию со стороны жены. Она с грустным каменным лицом, словно её ослепительная улыбка повисла верх ногами, становясь устрашением предстоящей бури, молчала в ответ на все попытки мужа разговорить. Хотя говорить он пытался, задавая достаточно банальные и обыденные вопросы, вроде того, что будет сегодня на ужин. Удивление вызывает тот факт, что ему вообще удалось отразить то, что к этому моменту уже наступил вечер. Но в конце концов он лишь тихо сел на диван напротив телевизора и начал переключать каналы и разговаривая теперь как бы с ним, но поглядывая на жену, надеясь, что к этому странному, бессмысленному и даже раздражительному монологу подключиться и жена. Он комментировал всё подряд, как бы ненавязчиво обращаясь к ней.

Со временем стало очевидным, что отец Антона постепенно начал пьянеть. Речь его становилась всё более бессвязной практически с каждой фразой. Мимика и жесты стали в какой-то моменты вовсе хаотичными, будто беспорядочно летали в воздухе. И в этот же момент на него нашёл невиданный жор, заставляющий его поглощать одну тарелку пищи за другой. А сама манера приёма пищи становилась омерзительнее с каждой съеденной порцией. В какой-то момент пища просто начала разлетаться по кухонному столу, разводя обыкновенный свинарник, в сопровождении идиотического смеха как у дурака, словно уподобившись какой-то напыщенной даме, но кому и перед кем неясно.

Тем временем Антон проводил вечер за просмотром телепередач и поеданием сладкого за чаем, просто пытаясь хотя бы немного расслабиться после тяжёлой недели. В какой-то момент его отцу надоело бесцельно сидеть на кухне, и тогда он встав и направился в комнату к Антону. Подошёл он не сразу, долго ковылял по коридору, пока в тумане опьянения не напоролся на дверную ручку, с которой также долго не способен был справиться. Но когда ему удалось открыть дверь, он раскрыл её настежь, затем встал в дверном проёме и, взявшись одной рукой за ручку двери, а другой за стенку проёма, слегка пошатываясь в стоячем положении, обратился к сыну, промямлив бессвязный вопрос:

— Антон, слушай, — он помолчал, немного выдержав паузу, видимо, задумавшись, над чем именно — загадка; однако затем продолжил: — А каково твоё участие в семье?

Юноша искренне удивился такой постановке вопроса. Причём не по причине того, что ему вопрос мог показаться возмутительным, а по той причине, что он вовсе ни слова не понял из сказанного, посему переспросил:

— В смысле?

Тот слегка сморщил лицо, отвернулся в сторону, словно он был возмущён дерзостью сына:

— Что в смысле? Ну что в смысле то? — кричал он, потрясывая рукой с сигаретой между указательным и средним пальцами. — Что ты для семьи делаешь? Какой доход вносишь в семейный бюджет? Чем ты вообще занимаешься, кроме того, что живёшь за чужой счёт, как паразит, удобно присевший на мою шею и присосавшийся к моему карману?

Антон с резким тоном спросил в ответ на эти предъявления:

— А не смущает ли тебя, что я являюсь студентом дневного отделения? Тебя не смущает, что у меня банально нет времени на работу. А если уж у меня и была бы хотя бы какая-нибудь малейшая возможность обладать собственным капиталом, давным-давно покинул бы этот дом, лишь бы подальше от такого ублюдка, как ты, лицо которого больше похоже на безжизненную болотную жижу, нежели чем на лицо человека.

Эти вопрос, которые были скорее возмущение и упрёком со стороны отца к своему сыну, нежели чем искренним любопытством, одновременно вводили в состояние гнева и глубоко обижали Антона. Гнев понятен. А вот обида назревала от того, что его отец находил в себе смелость высказать эти глупые идиотские возмущения, имеющие в основе скорее желчную ненависть к сыну, чем стремление к практичности, исключительно в состоянии алкогольного опьянения.

Было ощущение, что он не воспринимал Антона за сына. Юноша и сам себя воспринимал в семье как незапланированная обуза. Особенно с таким отношениям со стороны родителя. Поэтому он всячески стремился вырваться из семейных уз, чтобы найти своё обособленное место в обществе. Он был бы рад, но условия не позволяли.

Услышав грубые слова возмущения от сына, который даже не уважал отца, тот лишь демонстративно попытался хлопнуть дверью, но у него это не получилось, потому что по пьяни ему даже не удалось размахнуться. Дверь попросту остановилась в полёте от сопротивления воздуха. Не достигнув своей демонстративности, а даже несколько опозорившись даже в этой ничтожной мелочи, отец раскрыл дверь повторно и теперь уже не отпуская ручку двери ударил ею со всей силы. На что тут же послышался выкрик матери:

— Ты что? С ума там сошёл?

На что получила лишь очередную:

— Да пошла ты на хер!

После этого события, когда отец от комнаты отошёл, Антон незамедлительно подошёл к двери, чтобы закрыться в комнате изнутри. Казалось, что ему требовалось побыть наедине с самим собой, как людям требуется глоток свежего воздуха после душного мероприятия в толпе людей при маленьком помещении. В противном случае обморок был неизбежен. Антон начал маячить из угла в гол, покручивая в своей голове различные сцены расправы над отцом. Он представлял, как, выходя из своей комнаты, он быстрым темпом направился бы к отцу, чтобы, подойдя к нему со спины, развернуть лицом к себе и высказать всё, что накипело, закончив какой-нибудь трагикомичной фразой, вроде: «Сдохни, мразь, годами меня мучившая!», перед тем как совершить отрывистый удар в челюсть. Он представлял, как отец от неожиданности сначала начнёт демонстративно ныть, пытаясь сыграть на чувствах жены, что неоднократно случалось после ударов, которые наносила она сама. Так реакция его была вполне предсказуема. Но даже если мама возразила бы Антону, тот в ответ лишь цинично совершил бы ещё несколько ударов по лицу отца на фоне будоражащей агрессии. Это привело бы к том, что тот рассердился бы до такого состояния, после которого в пьяном угаре накинулся бы на сына с кулаками. А тот в ответ парирует, пропуская помимо себя слабые и рыхлые удары пьяницы. Удар в печень, да так сильно, что отец от него немедленно согнётся, потому что его пропитые органы не выдержат такого сотрясения. Затем удар ногой в корпус, чтобы тот ещё и вовсе свалился с ног на пол. И когда эта сволочь будет лежать на лопатках, совершить роковой удар нагой по его голове, если к этому моменту его ярость не сойдёт на нет.

Казалось, что он готов было уже на это решиться, и что он вот-вот выбежит из своей комнаты с целью исполнить желаемое. Казалось бы, всё было спланировано идеально досконально. Но это всё было лишь фантазиями обиженного подростка, вызванные бурей эмоций от обиды. Подростка, которому просто не хватает сил терпеть издевательства родителя. Поэтому он представлял всё это. Не с целью совершить, а потому что, ему казалось, что если он не переживёт это хотя бы в своей голове, не прокрутит в мыслях, то точно решился бы на роковой поступок катастрофической тяжести. Он никогда не простил бы себе этого. И в этом, пожалуй, главное отличие между здоровыми людьми и психопатами. Но не простит себе Антон это только потому, что не мог даже представить себе, что после этого будет с его мамой. Даже любая брань с мужем заставляла её волноваться. А волнение вводило её в дурное состояние. Ведь она сердечник. Антон не простил бы себе убийство отца, потому что в лучшем случае своим поступком он опустошил бы свою маму, а в худшем вовсе убил бы её, потому что она могла и вовсе это не выдержать. Он не хотел опускаться до уровня своего отца. Что же он за человек такой, что и жизнь, и смерть его для близких будет тяжёлой трагедией.

Антон, ходя из стороны в сторону, забивал свою голову мыслями, фантазиями и отрицательными эмоциями, которые доводили его практически до состояния лихорадочного транса. В какой-то момент у него вовсе начали трястись руки. А затем разъярённый крик. Мама с отцом даже вздрогнули от неожиданности. Антон не сдержался. Нервный срыв был на лицо. Мать тут же бросила все свои домашние дела, испугавшись, что что-то могло случиться с сыном. Она вбегает в комнату и, увидев его лежащим в постели в состоянии жуткого озноба, спрашивает его:

— Что случилось?

Антон не выдержал напора эмоций, поэтому, когда в его комнату вошла мама, он не стал сдерживать эмоции и уже со слезами на глазах, не сбавляя повышенного тона, начал признаваться:

— Как же меня всё достало! Нет больше сил терпеть этого идиота! Я ненавижу его! Я убил бы его! Будь только моя воля, будь только у меня возможность!

Увидев раздосадованного сына, закрыв за собой дверь, чтобы отец не обратил внимание, мама попыталась успокоить сына, повторяя язвительные для разгневанного человека слова:

— Ну-ну, успокойся, только успокойся, — что лишь сильнее подталкивало юношу к истерике:

— Ты что, издеваешься что ли?

Его возмущало, что мама вместо того, чтобы выслушать и понять, прибежала в первую очередь успокаивать его. Он уже начал было воспринимать себя как эмоциональную коросту, как ни к стати начавшую кровоточить. Но он не подумал, что мама к этому моменту уже могла быть достаточно эмоционально опустошённой для того, чтобы быть поддержкой. Ей самой она не помешала бы. Не говоря уже о том, что спокойствие и правда было необходимым, так как пьяный алкоголик на звуки криков немедленно были прибежал бы. С другой стороны глупо полагать, что после оглушающего крика можно как-то всё унять, ведь главная угроза уже была на подходе.

Внезапно дверь в комнату открывает отец и по пьяни спрашивает:

— Что, рехнулся что ли?

В какой-то степени даже нахальное пренебрежение лишь сильнее подпитывало ярость юноши, и он, вовсе выйдя из себя, истерично, повторяя, начал кричать, чуть ли не давясь и всхлипывая собственными выкриками:

— Выйти! Прочь! Выйди! Пошёл вон! Вышёл! Немедленно!

Отец лишь ошарашено наблюдал за истерикой сына, пока мать не захлопнула перед его лицом дверь. Мать села на кровать, рядом с сыном, и лишь молча ждала, когда он успокоится, больше не предпринимая попыток его остановить. Когда Антон успокоился, мама попыталась его подбодрить ласковыми словами, на которые сын никак не реагировал. И только потом она покинула его комнату, направившись к отцу и, видимо, высказав ему пару слов, после чего тот ни разу не рискнул войти в комнату Антону. А юноша в свою очередь, выплеснув всю скопившуюся в нём отрицательную энергию, остался и дальше так лежать обездвижено и безэмоционально на кровати, после чего быстро уснул.

Но дальше состояние отца становилось только хуже. Постоянно прогуливаясь по квартире как маятник, отец подходил к тайничку, в котором хранил маленькие бутылочки объёмом в сто миллилитров, в народе называемые просто «фуфыри», содержащие этиловый спирт, девяносто пять градусов, и выпивал большими глотками в неразбавленном виде, тут же запивая их чаем, находящейся в кружке, которую он не выпускал из рук. От такой манеры пить у него сносило крышу. Только большой стаж алкоголика позволял ему выпивать до пяти – шести таких вот бутылочек спирта в день. Просто невероятная доза алкоголя для человека.

Проходит время и спирт ударяет ему в голову. Отец терял способность даже сидеть на месте. В конечном итоге его можно было найти в состоянии глубочайшей пьяной эйфории под столом на кухне. Перед сном маме приходилось перетаскивать его на кровать. Сама спать она не могла рядом. От него несло настоящей звериной вонью. Целая смесь. Жуткий запах перегара, грязи, металла и дешёвого одеколона.

Ночь. Антон проснулся от глубокого сна. Он чувствовал слабость в мышцах, а тело требовало продолжить сон дальше. Но что-то его разбудило. Вдруг он вновь услышал этот едва заметный шум, доносящийся с кухни. Будто что-то стеклянное или фарфоровое падает с высоты, но не разбиваясь, а лишь оставляя притупленный стук удара. Антон был напрочь лишён пугливости и суеверности. Иначе он тот же час подумал, что это воры пробрались в квартиру. Но он слишком хорошо знал своего отца, чтобы легко его раскусить и понять, кто же на самом деле слоняется по кухне, не соизволив даже включить свет. Но Антон решил последовать требованию организма, поэтому, перевалившись на другой бок, попытался заснуть.

Антону только удалось задремать, как его чудесное ощущение тут же было прервано грохотом, который вновь привёл подростка в чувства. Теперь ему уже наверняка вовсе не удастся уснуть. И тогда он отчаянно заметил вслух:

— Неужели опять?

Встав с постели, Антон направился в коридор. Но только подойдя к двери, планируя уже открыть её и войти в коридор, он неожиданно услышал голоса. Пытаясь подслушать, он лишь прислонился к закрытой двери. Речь была слишком бурчащей, чтобы можно было хотя бы одно слово разобрать. Но так и не найдя возможности понять, что творится в коридоре через закрытую дверь, так как все доносящиеся из него звуки были глухими, Антон попытался аккуратно бесшумно её хотя бы приоткрыть. За ней был лишь наполненный темнотой коридор. Было настолько темно, что даже привыкшие к мраку глаза не могли разглядеть в нём ничего на расстоянии больше десяти – двадцати сантиметров.

Антон начал пробираться по коридору, прислонившись правой рукой к стенке, в надежде нащупать выключатель и врубить свет в коридоре. Нащупав пальцами клавишу, он резко и уверенно жмёт на неё, от чего словно молния пробивает глаза свет, стремительно освещающий весь коридор, ослепляя их, от чего Антон тут же прикрыл глаза левой рукой, чтобы подождать, когда они адаптируются к свету. На мгновение он даже забыл, зачем вышел, потеряв ход мыслей.

А когда всё кончилось и можно было без опасения открыть глаза, юноша обнаружил первым делом стоящий посреди коридора стул. Это был белый кухонный табурет на четырёх слабо закреплённых ножках. Поверх него стоял ещё один маленький стульчик, ещё меньших размеров табурет, предназначенный для коридора. Его ножки были крепкими, потому что были неотъемлемой частью корпуса. Но они едва умещались на поверхности белого табурета. Не говоря уже о том, что он был покрыт лакированной поверхностью, поэтому маленький стул легко мог соскользнуть. Так же как и белый табурет, потому что опирался он своими слабыми ножками на ламинат.

Подняв свой взгляд свыше, Антон обнаружил своего отца, стоящего на двух слабо держащихся стульях посреди коридора и размахивающего руками по потолку с закрытыми глазами, что-то бубня себе под нос. Его не разбудили ни шатающаяся конструкция, им сооружённая, ни резко включённый свет, несмотря на то, что голова его находилась прямо под светильником.

Антону даже не стало страшно или хотя бы дурно от того вида, который он зрел. Хотя, казалось бы, было чего опасаться. Немного посмотрев на своего отца, который словно без сознания стоял в таком положении, Антон подумал о том, что неплохо было будто бы ненароком, совершенно случайно, столкнуть отца со стула, чтобы тот рухнул, пока без сознания, и удрать в свою комнату, будто ничего и не было. Ребячество, безусловно, но как можно было удержаться, пока вот эта фигура стоит на двух табуретах посреди коридора без сознания?

Но это всё были фантазии. Вернувшись сознанием к действительности, Антон решил разбудить маму и дать её уже возиться с этой невменяемой тушей. Зайдя в спальную комнату родителей, он несколько раз шатнул её, шёпотом повторяя:

— Мама, мама, мама.

Он не хотел её будить резко. Ей всегда сложно просыпаться. Поэтому каждый раз, когда её кто-то будил, она просыпалась так, словно она испытывала в этот момент сильнейший испуг. Когда она проснулась, не сразу отразила, что перед ней сын, поэтому начала задавать набор вопросов, идущих друг за другом:

— Что? Что тебе нужно? Что случилось? Зачем ты меня разбудил?

Антон не знал как описать то, что ему пришлось увидеть, поэтому проще было сказать:

— Иди, сама посмотри, — и отойдя к двери, чтобы посмотреть, стоит ли отец всё ещё на стульях, Антон также шёпотом вынес предположение: — Похоже, у него началась белая горячка.

Мама словно не отреагировала на слова сына. Встав, она молча направилась в коридор. Было видно, что она услышала и отразила его слова, но отнеслась достаточно скептично, а вместе с тем лишь безразличие отразилось на лице. Но стоило ей было только выйти в коридор, как она тут же остановилась, слегка отшатнувшись назад, испытав лёгкий испуг от неожиданности, прежде всего из-за высоты происходящего. Отразив происходящее, мама тут же сорвалась с места. Она побежала первым делом побежала не к отцу, а на кухню. Словно пребывая в припадке безумной паники, вбегая, она начала суетливо собирать все ножи и вилки. Антон не сразу понял, зачем ей это понадобилось, но спрашивать не собирался. Он понимал, что в таком состоянии она вряд ли ему что-нибудь ответит, потому что вряд ли бы вообще отразила бы вопрос. Но когда до него дошло, в чём заключается причина этой безудержной суеты, решил задать вопрос маме, чтобы как бы вернуть её в этот мир:

— Так а что же мы с отцом будем делать?

Она недоумённо посмотрела на сына, словно не понимала, о ком идёт речь. Поймав мамин взгляд, Антон молча покачал головой в сторону отца, как бы намекая, что речь идёт о нём. Спрятав ножи, она лишает себя только одной проблемы, но источник их всё ещё стоит на стульях, пытаясь нечто ловить на потолке. Но в ответ она лишь отмахнулась и тут же продолжила свой беготню. Пожав плечами, Антон отошёл к отцу и попытался прислушаться к нему, попытался разобрать тот бред, что он сам себе бубнил под нос. Едва можно было разобрать периодически повторяющееся слово «Черти», что означало тех, кого он и пытался поймать на потолке.

— Допился, — шёпотом почти про себя заметил Антон. — Окончательно, — причём с ярким оттенком раздражения, разочарования и внутреннего разрыва, так как даже не представлял, что может быть дальше.