Трезвая жизнь - 2

                Т  Р  Е  З  В  А  Я    Ж  И  З  Н  Ь - 2

                Р О Ж Д Е Н И Е   М Е Ч Т Ы

       Оказывается, любовь может появляться, исчезать, возгораться, тлеть, сводить с ума, консервироваться, даже покидать сердце, когда «с глаз долой», но тут же возвращаться, при появлении объекта в поле зрения. Все варианты, и многие неперечисленные, были в моей жизни. 

        Период консервации наиболее благодатный для бурной вегетации, заложенных в молодом организме потребностей и интересов. Любовь глубоко внутри греет душу, стимулирует хорошие порывы, но не доминирует, заслоняя все остальное, не давая ни о чем другом думать. Сознание, что ты любишь, окрыляет, удесятеряет силы, вскрывает таланты, подталкивает к творчеству, романтике. Даже если тебя разлюбили. Каждый воспринимает сей скорбный факт по-своему. Я воспринял как освобождение от тяжкого бремени и взялся совершенствовать себя. Да, не только чужая, и своя душа – потемки…

       Огромную роль в духовном формировании сыграли литература, кино, музыка, спорт.

       «СЗП»    Летом, после второго класса, мы с сестрой Майей ездили в Одессу, к тёте Мане, глухонемой сестре папы. Жила она с мужем, дядей Витей, тоже глухонемым, в полуподвале на Пушкинской 57.

       Как только вошли во двор, в нос ударил приятный, вкусный запах, исходивший от сковородок, стоявших на примусах у открытых дверей квартир. Тогда, в Одессе, память впервые зафиксировала запах жареной рыбы. Самый лучший, добрый, ласковый из запахов еды, потому, что напоминает мне тётю Маню.

       Может быть, кто-то из вас помнит момент приобщения к чтению книг, журналов, газет. Я – нет. Самое раннее, из того, что сохранилось в памяти, – журнал «Барвинок» и толстый, как амбарная книга, альманах «Дванадцять місяців», выходивший, наверное, ежемесячно. Оба издания запомнил зрительно, без каких – либо проблесков содержания.
      
       Из книги «Приключения Незнайки» кое – что помню, однако всецело преобладает детское восприятие ярких иллюстраций. Очаровали, на всю жизнь стали эталоном уюта, мира, семейного благополучия домики в городе Незнайки, а уличные фонари, развешанные на цветах, всё зовут и зовут меня в треугольники своего ласкового света.

      Воистину, храмами знаний, внутреннего блаженства, местами магнетического притяжения, трепета в предвкушении интересного, загадочного, неведомого стали для меня библиотеки.

       Школьная - находилась на втором этаже главного корпуса в самом конце коридора, слева. Потолки здания, построенного в начале 50-х годов прошлого века, высокие, а в детстве казались в два раза выше. Упоминаю их потому, что библиотека была забита книгами под потолок. Добираться туда тучная библиотекарша Анна Федоровна Ермоленко, мать моей одноклассницы Лизы, боялась. Приглашала меня, живущего по соседству, вечно крутившегося рядом. Под потолком задерживался надолго, листая запыленные старые тома, о которых никто в школе не подозревал. С той поры библиотечная пыль действует на психику наркотически, пронизывая мозг воспоминанием о высшем счастье, которое испытывал, заходя в читальные залы своих храмов.

       Районная детская библиотека находилась на том месте по улице Ленина, где теперь здание, в котором обосновались закусочная «Кармен», аптека, пенсионный фонд. Библиотека состояла из трех помещений: читального зала со смежной комнатой для хранения литературы и зала, где книги давали домой.

       Широкие столы в читальном зале стояли двумя рядами, между которыми был проход от входной двери к столу библиотекаря, сидевшего лицом к двери. Читатели сидели к двери спиной. Скажу без излишней скромности: я был самым активным посетителем и читального зала, и абонемента. В зале за мной негласно было «забито» место – крайнее у окна за последним столом, слева от входа. Сложно поверить нынешним детям, что в сельской библиотеке, в начале шестидесятых годов ХХ века, каждый день свободных мест НЕ-БЫ-ЛО!

       Устроившись поудобнее, часто до закрытия зала читал журналы «Вокруг света», «Наука и техника», «Смена», «Физкультура и спорт», «Пионерия», газеты «Пионерская правда», «Комсомольская правда», «Советский спорт».

       В минуты отдыха смотрел в окно, слушал музыку и песни, звучавшие из уличного громкоговорителя, «замаскировавшегося» в ветвях старых кленов у кинотеатра, через дорогу напротив. Первая в жизни полюбившаяся песня «Бирюсинка» застала врасплох, ошеломила меня именно за столом читального зала. Не расслышав слов, на звук музыки выскочив на улицу, застыл, вбирая в себя мелодию, которая многие годы потом жила во мне мелодией светлых воспоминаний о детской библиотеке.
 
       Память приберегла любопытный факт, связанный с читальным залом. В журнале «Наука и техника» прочел о Волжском автомобильном заводе (ВАЗ-е), который еще только проектировался, а на страницах журнала для школьников рекламировался будущий товар – народный автомобиль. Писали, что стоимость его, после выхода завода на проектную мощность, будет составлять один рубль за килограмм веса, то есть менее тысячи рублей, что позволит каждой семье отложить деньги на машину. Скажите, как еще лучше можно пропагандировать ценности социализма среди молодежи, если мне до сих пор, лишь вспомню убийственный аргумент о «Жигулях», хочется вернуться в юность и «упорным трудом приближать светлое будущее»?

       Библиотекарем абонемента работала всегда приветливо улыбающаяся, невысокая черноволосая женщина - Клавдия Ивановна Маценко. Своим умиротворенным видом, добротой, умением предложить привередливому читателю только ему нужную книгу, она многих мальчишек уберегла от нехороших поступков, скорее всего не преследуя такую цель осознанно. Просто любила свою работу.

       Неутолимая жажда чтения, скорость, неразборчивость в поглощении книг привели к тому, что в детской библиотеке мне стало тесно, и я отправился во взрослую. Сразу же оговорюсь, что детскую не предал и продолжал посещать вплоть до переезда ее на новое место в начале улицы Ленина. Приходил в свой храм старшеклассником, студентом, учителем, работником райкомов комсомола и компартии. Немалую роль в моем постоянстве играла и симпатия к молодому библиотекарю Гале Трофименко.

       Здание взрослой библиотеки сохранилось. Оно тоже на улице Ленина, напротив бюста Героя Советского Союза Ивана Лихого. Теперь там разместились медсестра, сапожник Сережа Бондаренко – мой школьный ученик, и еще какие-то службы социального обеспечения. Как и детская, взрослая состояла из трех комнат: слева, от входа со стороны улицы Ленина, был кабинет директора, прямо – читальный зал, направо – абонемент.

       В читальном зале работала Мелания Даниловна Кравцова. По одежде выглядела как бедная старуха, хотя муж был председателем поселкового совета. Но известно, что внешний вид часто обманчив, и это как раз тот случай. В отличие от тихой, застенчивой Клавдии Ивановны из «детской», Даниловна была разговорчивой, быстрой, очень эрудированной. Появление шестиклассника восприняла радостно, завалила новичка журналами с закладками для обязательного прочтения, предварив мою читательскую работу коротким изложением самого интересного, что мне предстояло узнать.  Не смея её прервать, выслушал монолог, длившийся довольно долго, и приступил к чтению. Однако, как в первый раз, так и во все последующие, процесс познания прерывался её возгласами: «Послушай! Послушай!». Сидя за рабочим столом, она зачитывала кусочек текста из газеты или журнала, а потом комментировала. Тексты были самые разные – от ядерных испытаний на атолле Муруроа до меню зимовщиков антарктических станций. Я восхищался или гневался вместе с ней, многое не понимал, но за годы общения услышал массу интереснейшей информации, повлиявшей на формирование мировоззрения.

       Идейная коммунистка – бессребреница, Мелания Даниловна совершила в отношении меня поступок, о мотивах которого на старости лет могу лишь догадываться, но ярко характеризующий её как Личность.

       Летом 1971 года, во время университетских каникул, сидел на своем месте перед ней в читальном зале. Сдвинув очки на кончик носа, на удивление молча подшивала газеты. Потом так же, не говоря ни слова, пошла мне за спину, в конец зала, где, отгороженная занавеской от читателей, хранилась периодика прошлых лет. Возвратилась быстро, положила передо мной журнал «Новый мир», №11 за 1962 год:
       - Это подарок. Прочитай «Один день Ивана Денисовича». Как историку будет полезно. 

       То, что опальный писатель, «литературный власовец» Солженицын в 1970 году получил Нобелевскую премию я, кандидат в члены КПСС, романтик развитого социализма, знал. Но, осуждая отщепенца, работ его, конечно, не читал. Не потому, что их сложно было достать и студенту истфака сие чтиво грозило большими неприятностями. Просто не ощущал потребности. В сознании настолько безраздельно доминировала господствующая идеология, что я лишь огромным волевым усилием все же заставил себя преодолеть какое-то необычное чувство, напоминающее брезгливость, и открыть «Один день…».

       Скажу сразу: шока не испытал. То ли ожидал чего-то сногсшибательного, то ли молодым был, не готовым к восприятию, к стилю, языку. Прочел и спрятал подальше от мамы – слепо верующей коммунистки. В сентябре увез журнал в Одессу и отдал доценту Бачинскому, через проверенных людей искавшего для своей библиотеки работы Солженицына. Отдал без сожаления. Что-то в работе нобелевского лауреата не понравилось. 

       Однако, мое личное отношение к творчеству писателя не умаляет значимости, как бы сегодня сказали, гражданского поступка Меланьи Даниловны. Ведь в отличие от меня – студента, она - библиотекарь, занимающийся распространением антисоветчины, могла угодить прямо «на нары».

       Жаль, не знаю её происхождения, биографии, даже девичьей фамилии, но предполагаю, что высшего образования не имела, как и близких родственников. Муж умер, старший сын, после окончания школы, в Доманёвке практически не появлялся. Младший был недоразвитым и злые языки шептали, что мать много дней лежала в доме мертвой, а он все бродил, как обычно, по улице, мурлыча себе под нос…

       Незабываем абонемент «взрослой» библиотеки. Переступив порог, оказывался у стола библиотекаря, обычно заполненного стопками возвращенных читателями книг, которым предстояло занять свое место на стеллажах. Стеллажи стояли слева от входа, тремя рядами, перпендикулярно столу. Средний был двойным, то есть книги можно было выбирать с двух сторон одновременно.

       Библиотекарь сидел спиной к окну, выходящему на улицу Ленина. Второе окно, с широким подоконником, было в правой от библиотекаря стене. Третье из торцовой стены смотрело на улицу Огороднюю, теперешнюю Мориса Тореза.

       Интрига моих «вылазок» в абонемент разворачивалась у второго окна. Напротив него на среднем стеллаже величественно доминировали зарубежные классики – Бальзак, Диккенс, Золя. Подавляющее большинство читателей робели перед авторитетами и смотрели в окно, поравнявшись со «штаб-квартирой» гениев в Доманёвке. Я же, по возрасту лишенный предрассудков, съедаемый любопытством, в первый заход вытащил наугад том Золя с романом «Земля». Ничего не подозревая, спокойно положил книгу на подоконник, открыл примерно по центру и… «обалдел». Попал как раз на то место, где Бюто в поле насилует сестру своей жены Франсуазу. Та сопротивляется, у Бюто ничего не получается, и тогда он приказывает жене, наблюдающей за процессом, раздвинуть Франсуазе ноги.

       Сразу не решился взять книгу домой, подумав, что мне её не выдадут и вообще спрячут от читателей. Несколько раз брал другие, тонкие книги, чтобы быстрее возвратить, а под предлогом поиска новых на стеллажах, читал у окна «Землю». Потом придумал хитрый ход: взял несколько томов разных классиков, в числе которых был нужный мне Золя. Библиотекарь только предостерегла:
       - Лёжа, ночью при свете – не читай. Испортишь глаза.

       Реплика свидетельствовала об одном – роман «Земля» она не прочла. А я прочел! Да не сам, а с друзьями, смакуя порнографические сцены. Потом вытащил из библиотеки в свою компанию «Озорные рассказы» Бальзака, потом «Декамерон» Бокаччо. То есть занялся сексуальным самообразованием и «сексликбезом» среди отсталых «масс» подростков обстоятельно. 

       В качестве своеобразного «раздаточного материала» использовал польские журналы «Фильм» и «Фильм-Шпигель», которые привозила из Николаева квартировавшая у нас учительница Тамара Алексеевна. Кажется мне, что по обилию обнаженной натуры западных кинозвезд журналы не уступали современным эротическим изданиям. Разве что цвета были черно-белые.

       Так уж сложилась моя читательская биография, что прежде чем прочесть главные для себя высокие романтические книги я неожиданно «зацепился» за приземленные и похотливые сюжеты. Согласитесь, не совсем обычная последовательность для юных книголюбов.

       Еще о двух местах залежей книжных богатств Доманёвки упомяну коротко.
       Первое – книжный магазин. Он вначале находился на месте нынешнего магазина «Сюрприз», а затем переместился метров на пятнадцать в помещение, где сейчас подсобка мебельного магазина, а до неё был магазин «Фермер».

       Во времена моего детства в «книжном» восседала продавщица Гордая. Была она тучной, медлительной, русскоязычной. Книги быстро читала в рабочее время и сразу рекомендовала покупателям. Как-то так получилось, что из книг, купленных по совету Гордой, не осталось ни одной. Дал почитать – и «с концами», пошли по рукам.

       Второе – библиотека парткабинета райкома компартии. «Закрытый клуб» для руководящих партийных, советских, комсомольских работников района. Располагалась в пятидесятых годах на втором этаже дома помещика, в котором тогда находились оба райкома и райисполком, а теперь – отдел народного образования.

       Поскольку мать работала в райкоме партии, то первые мои посещения библиотеки происходили во время празднований Нового года детьми членов профсоюза под елкой, наряженной в парткабинете. Сохранились мои фотографии, где я совсем маленький, на фоне елки. Но сам я о хороводах с подарками ничего не помню. Зато помню себя чуть старше, в начальных классах. Часто прибегал в райком, к маме, а она отводила меня в библиотеку, к Тамаре Мостовенко – библиотекарю. Тамара давала мне книжки с политическими картинками, журналы «Огонёк», «Советский экран», «Крестьянка», «Работница». Мог часами их листать, внимательно разглядывая стоящих на трибуне Мавзолея, сталеваров, плотогонов, военных, китобоев, ткачих, артистов.
      
       «СЗП»    Взрослые собираются встречать Новый год. Я, еще не школьник, лежу в своей кровати, ногами к печке, в спальне. Через стенку, из кухни, доносятся едва различимые голоса мамы, Майи, бабушки. Они думают, что я уснул, и говорят вполголоса, боясь меня разбудить. Но я не сплю, а смотрю на елочные игрушки. Елка стоит в большой комнате в углу и хорошо мне видна. В комнате темно, только с верхней части окна, сквозь прозрачные тюлевые шторы с неба на игрушки опускается, словно серебряный туман, лунный свет. Шары, фонарики, гирлянды играют невообразимыми днем красками. Таинство, чудо, колдовство захватывают воображение. Мне кажется, что окно вот – вот откроется и Новый год веселым мальчишкой въедет к нам в дом на санях прямо с лунной дорожки.

       Когда районная власть переехала в новое здание, построенное на месте разрушенной в годы войны синагоги, мои связи с библиотекой парткабинета упрочились. В читальном зале не сидел, а подолгу рылся в книжном фонде, находя совершенно неожиданные для тематики партийной библиотеки экземпляры. Были раритеты Х1Х века, художественная литература неизвестных мне писателей первой половины ХХ века. Но больше всего нравилось изучать штемпели библиотек, в которых побывали старые книги, прежде чем попасть к нам в глубинку. Под коленкором обложек странниц таились отметки библиотек Сталинградского тракторного завода, совхоза в Мордовии, института в Кургане, Одесской железной дороги, тюрьмы в Ленинграде, Новороссийского порта. Моё воображение рисовало картинки с образами постигавших книжную мудрость рабочих, колхозников, моряков, заключенных. Читальные залы представлял с высоченными потолками, огромными окнами, выходящими обязательно на Волгу, Привокзальную площадь, Черное море.

       Во многих книгах штемпелей было несколько и это разогревало фантазию, желание вырваться в мир путешествий, дорог, городов. Впервые страстное желание смены обстановки, новых знакомств почувствовал, увидев штемпели далеких библиотек. Благодарен Зине Терентьевне Григоренко, работавшей библиотекарем в новом здании, за бесценные подарки, которые она делала мне, когда списывала старые книги. Перед тем как отправить «приговоренных» в «крематорий» - райкомовскую котельную, она вызывала меня, и я успевал сделать несколько ходок домой, с двумя связками спасённых мучениц.

       Поймал себя на мысли, что с книгами связано многое, произошедшее со мной впервые. До четырёхтомника Аркадия Гайдара не ведал что такое восторг, переходящий в потрясение от прекрасного СЛОВА. «Австрийские «Манлихеры», сороказарядные американские «Винчестеры», японские «Арисака» с бесшумно скользящими затворами…», - шепчу, пожилой мальчишка с морозом по коже, оду винтовкам, созданную Гайдаром. Знаю – цитирую не точно и далеко не полно, но боюсь идти в библиотеку, чтобы не спугнуть, не потерять секундный контакт с прошлым, установленный при помощи магического заклинания любимого писателя.

       «Школа», «Школа мужества», «Р.В.С.», «Тимур и его команда», даже «Чук и Гек» наполнили мою жизнь мечтами, стремлением к высоким идеалам, ожиданием хорошего завтра, верой в достижение задуманного. Романтиком бытовым, как ни странно, меня сделал Аркадий Гайдар. Романтиком социализма, что ещё более странно – Константин Паустовский. Недавно прочитал, что Гайдар обладал уникальным для человека качеством – полным отсутствием чувства страха. Видимо, бесстрашие в «абсолюте» позволило ему показать войну, уничтожение противника радостным, жизнеутверждающим событием, воспринятым мною с открытым сердцем и взорвавшим душу солнечным выбросом тонкой материи романтики.

       Прямо в это мгновение понял, что познал счастье. Что счастье, как и любовь, может быть коротким и длинным, может прерываться и повторяться, но не может зажигаться в душе мгновенно, как первая любовь и не может, как любовь остывать, под воздействием времени и проблем. Периоды счастья горят в нас не затухая, наоборот, со временем испытанное счастье все острее, все блаженнее. Счастье, в отличие от любви, шире, глубже, многолико, и именно в одновременном сочетании составляющих частей его мощь и неоспоримое лидерство среди чувств, продлевающих жизнь в сторону бесконечности. Когда у пожилого человека спрашивают: «Вы счастливы?», и он отвечает: «Да!», знайте – не врет, но подразумевает не всю жизнь, а периоды счастья, измеряемые минутами или десятилетиями. Эти периоды ТО, ради чего и ПРИХОДИТ в ЖИЗНЬ человек.

       Заговорил о счастье не случайно, а потому, что собрал в кучу мысли о романе Дюма «Три мушкетера». Чувства, испытанные при чтении шедевра – эталон моего личного счастья. Присутствуя на уроках физически, я астральным телом находился в Париже. Словно в спиритическом сеансе видел себя в обществе кардинала Ришелье, герцога Бекингема, капитана де Тревиля, Миледи, мушкетеров. Я был в отчаянной Гаскони, туманной Ла-Рошели, таинственном Лувре, пил бургундское вино, соблазнял красавиц, мчался с секретными письмами по тенистым дорогам Франции…

       Я бредил Францией. Перечитал все, что было о ней в библиотеках Доманёвки, попутно открыв для себя международную журналистику. «Заболел» этим жанром на десятилетия и сам начал писать, подражая виртуозам пера.

       Я не мог дождаться конца уроков, чтобы лететь домой и смаковать волшебный текст маленькими порциями, растягивая наслаждение подольше. Счастье сопровождалось чудесами.

       Первое чудо заключалось в факте появления книги в то время и в том месте, где она, как инсулин диабетику, помогла моему разбитому любовью сердцу. Новенькая, темно- красного цвета, в одном экземпляре на весь район, была направлена Всевышним в читальный зал «детской» библиотеки, лично для меня компенсацией за страдания, наградой за читательскую одержимость.

       Без проблем, вопреки правилам разрешили взять из читального зала домой, где я, первый из ровесников села, принял гигантскую дозу оптимизма, которая не позволяет опускать руки до старости.

       Второе чудо совершенно не объяснимо, с точки зрения нынешней популяции старшеклассников. Зализав «постлюбовные» телесные и душевные раны, каждый вечер старался бывать на спортплощадке. Играл в футбол, баскетбол, гандбол, бегал, прыгал в длину и высоту. Не играл только в волейбол – не получались нападающие удары через сетку, хотя смотреть как играют другие, любил. И вот однажды, прибежав на площадку, обнаружил одинокого волейболиста, ученика выпускного класса Колю Пищаного, которому надо было набрасывать мяч над сеткой для отработки удара. Помог ему, домой пошли вместе. Спросил у меня, что сейчас читаю. Тогда, в эпоху повального увлечения литературой, вопрос по смыслу был идентичен современному: «Какой у тебя смартфон?» Узнав, что я закончил «Три мушкетера», пообещал завтра принести мне почитать продолжение…

       Ну, разве не чудо, что совершенно истрёпанный, без нижних уголков многих страниц, «уведённый» из библиотеки какого-то судна роман «Виконт де Бражелон или Десять лет спустя» оказался вновь в нужное время в нужном месте?! А образ Арамиса, ставшего генералом Ордена иезуитов под именем графа д’Арбле, потеснил всех книжных персонажей, на которых я хотел быть похожим, безраздельно завладел умом и породил мечту стать дипломатом.

       Что заставило старшеклассника, старшего на целых четыре года, дать мне роман? Может ли кто-то из нынешних старших отдать свой ноутбук семикласснику даже на время? Сомневаюсь.

       Вы только послушайте, какая невероятная история благодаря Колиному подарку произошла.

       Как истинный романтик и увлекающийся человек, бросился собирать художественную и научную литературу по теме дипломатии. Завел «Дипломатический дневник», в котором фиксировал не обычный «треп» с окружающими, а «переговоры», правда, не осознаваемые партнерами. Строил в голове и на бумаге дипломатическую карьеру. Зазубрил по Большой Советской Энциклопедии биографии Талейрана, Горчакова, Чичерина. Боготворил и копировал министра иностранных дел СССР Андрея Андреевича Громыко, всего в тридцать (!) лет ставшего послом в США.

        Энергетическое поле графа д’Арбле настолько повлияло на мою плоть, что вызвало изменения в генном коде. Никак иначе не могу объяснить тот факт, что мой сын, которого я не видел с двух до семнадцати лет, без каких-либо контактов с биологическим отцом воспитывавшийся в семье фермера в сельской глубинке, точно в моем возрасте вдруг воспылал желанием стать дипломатом?! И таки стал им, в отличие от меня. Колина книга «выстрелила» через поколение. Вот какая «генетическая» история, лишний раз подтверждающая учение Вавилова, случилась.

       Третьим чудом, по всем законам мистики оформившим моё счастье в эталонное состояние, был французский фильм «Три мушкетера», явившийся в Доманёвку будто
«по моему хотению» сразу после «Виконта де Бражелона»… Не могу знать, как воспринимался фильм теми, кто не читал до того роман, а прочитал лишь под влиянием прекрасного кино. Скажу одно – они потеряли. Как теряет и любое художественное произведение, прочитанное после талантливых фильмов, не говоря о гениальных. Ничего не поделаешь, зрительное восприятие – главное.

       Те же немногие, кто раньше прочел, а потом увидел, получили праздник неповторимый. Милен Демонжо! Жерар Баррэ! Как красиво звучит! В минуты, когда плохо, произношу имена артистов, сыгравших роли Миледи и д’Артаньяна и на ласковых волнах памяти уплываю в своё удельное, недоступное другим, безбрежное счастье.

       В школьные годы прочел много всякой литературы, большинство, естественно, напрочь забыл. Всё, что осталось в памяти, а значит - произвело неизгладимое впечатление, перечислю без комментариев, алфавитного порядка, без авторов и названий, где не помню, без деления на лучшее и худшее: «Зеленая фуражка», «Тайна башни», «Одиссея капитана Блада», «Злой», «Приключения Кроша», «Каникулы Кроша», «Даурия», «Пираты Мексиканского залива», «Я, бабушка, Илико и Илларион» Думбадзе, «Двенадцать стульев», «Золотой теленок» Ильфа и Петрова, «Две Дианы» и «Сорок пять» Александра Дюма, «Три товарища» Ремарка, «Молодые годы короля Генриха IV» Манна, «По ком звонит колокол» и «Фиеста» Хэмингуэя, «Маленький принц» де Сент-Экзюпери, «Кортик» и «Бронзовая птица» Рыбакова, «Тихий Дон» Шолохова, «Война и мир» Толстого.

       «СЗП»    Сегодня школьники хвастаются всякими переговорными штуками. В наше время, в деревне, предметом особой гордости был электрический фонарик. Школа работала в две смены, а спортзал столько, на сколько хватало сил у физруков. Поэтому, будучи учеником начальных классов, я с наступлением темноты выбегал во двор, и стоя у калитки, наблюдал световые дуэли, которые устраивала вторая смена, возвращаясь со школы.

       Чтобы ослепить лучом света соперника, плоские карманные фонарики модернизировали, приваривая к корпусам фары от велосипеда, подфарники, а то и целые фары от вездеходов «ГАЗ-69». Длинные китайские фонарики, на две круглые батарейки, переделывали до неузнаваемости, добавляя порой по три (!) батарейки. Луч такого прожектора бил на огромное расстояние, а нам, «мелюзге», разрешали подержать его в руках под присмотром владельца.

       Старшеклассники Вова Белинский и Валик Спихайло жили недалеко от меня.  Разница в возрасте была лет шесть – семь. Я прибегал к Вове, крутился возле парней, мешая им заниматься взрослыми делами. Однажды Валик, немногословный, редко улыбающийся протянул мне свой фонарик:
       - На, похвастайся друзьям. Потом вернешь.

       «Потом» растянулось на две недели и продолжалось бы дольше, если бы не сели батарейки. Когда я, боясь, что будет ругать, с опаской открыл дверь Вовиной комнаты, где они как раз играли в карты, Валик опередил мои оправдания:
      - Что, уже посадил батарейки? Ты думал, они до лета будут работать?
       Взял у меня с рук фонарик, положил на стол и забыл обо мне.


                Д  О  М    К  У  Л  Ь  Т  У  Р  Ы

       В перестроенном здании районного Дома культуры (РДК) ныне по-царски  «живет» магазин «Визит». Зал кинотеатра сохранился, но внутри полная разруха, старая начинка уничтожена, новая не создана. Между тем, в зале приобщались к «главному из искусств», каковым, по мнению Ленина, является кино, несколько поколений доманёвцев. Хотя бы ради сохранения исторической памяти стоило привести кинотеатр (слышите, как звучит: КИНО-ТЕАТР!) в приличный вид. Но хорошее в социалистическом прошлом никого не интересует сегодня. А когда лет через сто заинтересует, изучать будет нечего. Потому и стараюсь, в меру сил, запечатлеть хоть какие-то черты прошлого на бумаге.

       Фильмы показывали ежедневно в 16 (детский сеанс), 19 и 21.00. За час, а то и раньше до начала сеансов киномеханики включали проигрыватель, и музыка из динамика, висевшего на окне аппаратной, была слышна в любом конце тогдашней Доманёвки.

       Билеты продавали в добротном, аккуратном домике – кассе, находившемся прямо напротив входа в фойе, кассиры тётя Нина Белая, потом тётя Валя Ховрина. Бессменно, с 1948 года до развала Союза, корешки у входа в зал отрывала тётя Маруся Росовская. Часто помогала ей дочка Нина, в замужестве Скуртоленко, которая работала и кассиром, когда касса переместилась в фойе. Билеты до «хрущёвской» денежной реформы 1961 года стоили на детские сеансы рубль, а после реформы, в зависимости от ряда, от двадцати до тридцати пяти копеек.

       Войдя в зал из фойе, то есть из современного магазина «Визит», попадали в проход между задними рядами – «галёрку», возвышающуюся над залом. Первый ряд «галерки», отделенный от зала деревянным заграждением, считался самым престижным. Последний – местом влюблённых. За билеты туда, парни иногда дрались.

       Ниже галёрки, до центра зала, стулья стояли с двух сторон от прохода. В центре проход приобретал очертания буквы «Т», «шляпка» которой соединяла два противоположных выхода из кинотеатра на улицу. От «шляпки» до сцены ряды не разделялись, а проходы были справа и слева вдоль стен.

       Главный выход, на улицу Ленина, сохранился. На пороге у старой двери, служившей ещё кинотеатру, живет любимая сука Юрки «Бунтика» (помните по «Пьяной жизни»?), согревавшая хозяина до его последних минут в морозную ночь на цементе того же порога.

       Перед этим порогом чуть не улетела к Богу и моя чистая детская душа.
       Мы, первоклассники, обычно садились в первых рядах, хотя смотреть фильмы, задрав голову, было не очень удобно. Приходили в кино пораньше, чтобы взять билет (на детские сеансы – без указания мест) и стать возле билетёрши тёти Маруси. Как только она открывала дверь, предварительно оторвав несколько корешков, счастливчики наперегонки мчались к лучшим местам. Одни забегали слева, другие – справа, падали, визжали. Дети, что с нас взять? Придумали себе игру. 

     Вполне логично, с позиций детской психологии, фильм, начавшийся с игры, игрой и заканчивать. Только теперь соревновались, кто первый выйдет, а точнее, вылетит, как пробка из бутылки шампанского, через ту дверь, под которой теперь живет Юркина сука. Поскольку шансы у сидящих под экраном малышей были неравными со старшими, занимавшими места ближе к центру зала, мы шли на хитрость. Не дожидаясь конца фильма, крались в темноте под дверь. На последних кадрах, до включения света, с оглушительным лязгом выбивали вверх тяжелый крюк и как стадо из загона вылетали на волю!

       Никогда бы не вспомнил процедуру выхода из кинотеатра, если бы зимой я, оказавшийся первым, не поскользнулся на утрамбованном, обледеневшем снегу. При падении, в воздухе, меня развернуло. Упал на спину, едва не сделав кувырок назад. Бегущие из зала тут же образовали на мне «кучу малу».

       Нижние плакали, верхние смеялись, я не мог вдохнуть в себя воздух, только беззвучно шевеля губами, протягивал руку мужчине, стоявшему рядом, как мне казалось, вверх ногами. Он таки схватил мою руку, больно дернул и больше ничего не помню. Мама об эпизоде, кажется, не узнала, так как в кино продолжала отпускать.

       Со сцены можно было выйти на улицу через отдельную дверь с противоположной стороны здания, но она открывалась только во время концертов. Пикантная история связана с той дверью.

       Гастролировали у нас фокусники. Мы, в то время уже старшеклассники, не сводили глаз с очаровательных ассистенток, в очень смелых, для коммунистических канонов, купальниках. Их движения бедрами, отвлекающие внимание от рук мэтра, возбуждали  желание «вкусить запретный плод». Оказывается, желания, пусть и не в полной мере, на таких представлениях иногда сбываются.
 
       Нарушая правила пожарной безопасности, показали номер с огнём. В результате зажглась марлевая драпировка потолка. Горящая марля упала на кулисы и на реквизит шарлатанов. Девицы завизжали, зрители подумали, что это фокус. Но, мы то с Борькой поняли всё правильно, выскочили через запасной выход и в буквальном смысле приняли полуголых ассистенток на руки у двери со сцены. Сочетание опасности и ощупывания женских прелестей сделало историю почти идентичной полноценному сексу.

       Стены зала украшали самодельные плакаты, представляющие собой деревянные прямоугольники в вертикальном положении. На красной материи белым порошком для чистки зубов были написаны разные изречения без авторов. Очевидно, знание авторства массами подразумевалось, как само собой разумеющееся. Переживаю радостное волнение от контакта с прошлым, когда мысленно, чуть повернув голову влево, а глаза подняв вверх, читаю с плаката:

                «В науке нет широкой
                столбовой дороги, и
                только тот достигнет
                ее сияющих вершин,
                кто без устали
                карабкается по
                ее каменистым
                тропам».

       Вот сейчас, в эту секунду, 2 февраля 2015 года, когда деревья в моем саду стоят голые, сквозь ветки вижу из окна комнаты наш кинотеатр, и тянет меня зайти в зал и сверить с плакатом воспроизведенное по памяти мудрое изречение. Не хочется верить, что плакаты исчезли со стен, вместе с моим «кинодетством», еще во время реконструкции кинотеатра в середине шестидесятых годов.

       После реконструкции кинотеатр стал широкоэкранным. Над «галёркой» появился балкон, куда попадали не по билетам, а «по блату», то есть, с согласия киномехаников, работавших за спиной счастливчиков. Учитывая переполненность зала во время «кассовых» фильмов, получить доступ на балкон действительно было счастьем.

       Фильмы в селе «крутили» один, в редких случаях, два дня. Зато часто повторяли, правда, без каких-либо закономерностей. Могли повторить через неделю, а могли и через полгода. Притом возвращались фильмы по много раз. Например, цветной фильм «Фортуна», об албанских партизанах времен Второй мировой войны, смотрел раз десять. Что касается запомнившихся фильмов школьного периода жизни, то, изрядно поломав голову, вспомнил названия аж… семи. Кроме «Фортуны», в список вошли «Случай в горах», «Последний дюйм», «Любимец Нового Орлеана», «Вольный ветер», а также самые любимые фильмы «Брак по-итальянски» и «Искатели приключений».
 
       «Случай в горах» стал для меня первым, выражаясь языком нынешних детей, «ужастиком». Собственно, поверг в ужас всего один, финальный эпизод. Положительного героя убийца толкнул в пропасть, и тот полетел, смешавшись с обвалом камней. Этого хватило, чтобы я закричал, ринулся из зала, ночью плакал, не мог уснуть, все вспоминая маленького человечка, которого расплющивали на крутом склоне огромные валуны. Долго не мог ходить в кино, а когда начал, садился у входа, и как только на экране начинало твориться страшное, выскальзывал на улицу.

       Прошло несколько лет. Перерос, забылось. И вдруг, то ли в восьмом, то ли в девятом классе во время фильма «Последний дюйм» в сцене, где акула погрызла ноги лётчика, на фоне человеческих мук, солнца, похожего на паяльную лампу, кровищи, смешанной с потом и раскалённым песком, зловещий финал «Случая в горах» вновь вернулся в сознание. 

       «Любимец Нового Орлеана» – явление с противоположного полюса. Фильм показывали в начале апреля, после моего дня рождения, накануне Пасхи. Продукт Голливуда соответствовал американским эталонам успеха и счастья. Главный герой – певец Марио Ланца - играл самого себя. Как актёра и певца оценить его, разумеется, не могу. Да и сюжет фильма не помню. Помню буйство красок оперных сцен, обилие красивых женщин. Наверное, я был тогда в состоянии, когда душа жаждет прекрасного.

       После окончания сеанса действительность и грёзы о будущем перемешались. Тёплый вечер Доманёвки показался мне вечером в Новом Орлеане. Множество людей вскапывали приусадебные участки, приятно пахло дымом от костров из прошлогодних листьев, цвели абрикосы, а я слышал оперную музыку, видел огни кораблей, стоящих на якорях в Мексиканском заливе…

       Ключевой эпизод того вечера-сказки – пасхальные калачи. Хоть и не праздновали Пасху официально, но калачи в государственных пекарнях печь не запрещали. Заметьте, не «куличи» (то, что в Украине называется «паска»), а круглые, с отверстием в центре калачи.

       Так вот, недалеко от кинотеатра стоял автомобиль-будка «Хлеб», из соседнего города Вознесенска, и водитель в белом переднике продавал свежайшие, коричневого цвета, сдобные калачи. Ребятня бежала со всех сторон и расхватывала вкуснятину. Калачи затмили в сознании Новый Орлеан, я поспешил домой, взял деньги и таки успел купить три последних. С тех пор Марио Ланца, Новый Орлеан, калачи живут в памяти рядышком.

       Музыкальный фильм по оперетте Исаака Дунаевского «Вольный ветер» привезли в Доманёвку, когда киноаппаратуру переделывали в широкоэкранный формат. Очевидно, по технологии, именно этот фильм лучше всего подходил наладчикам.

       Модернизация происходила летом, двери в зал были распахнуты настежь, музыка из новых динамиков долетала до моего дома. Поскольку устанавливали, настраивали аппаратуру не один день, я успел полюбить фильм, не видя его. Когда же увидел, сидя в совершенно обновленном, с подсветкой матовых ламп зале, был покорен. Страстно захотелось в волшебный мир за широким экраном.
 
       А потом появился «Брак по-итальянски» с Марчелло Мастроянни и Софи Лорен в главных ролях. Описать словами испытанное мной потрясение чрезвычайно сложно, скажу лишь, что ближе всего оно напоминало первую любовь.

       Случилось так, что после просмотра я вышел из кино вместе с Таней Коломийченко – хорошей подругой, одноклассницей. Она жила далеко, возле старого райкома. Автоматически пошел провожать. Пришел в себя возле калитки …своего дома. Едва вспомнил, что всё время говорили, говорили. О чем? Полный провал. Мысли – только вокруг фильма. Я не оговорился - не о фильме, а о своем будущем, когда я, дипломат, буду работать в Риме, ездить в Венецию, в Неаполь, на Сицилию. Оптимизм был, конечно, заложен во мне генетически, но ощутил его в себе, как силу в мышцах после занятий со штангой, увидев «Брак по-итальянски». Ни один фильм не оказал на меня такого благотворного, жизнелюбивого воздействия. 

       «Искатели приключений» - последний из «школьных» фильмов взявших за душу. Смотрел его выпускником, весной 1968 года, в Доманёвке, а вспышка романтических ассоциаций произошла летом 1969 года на улице Варненской в Одессе.

       Сдав летнюю сессию за первый курс заочного отделения истфака, написав заявление о переводе на стационар, я ранним утром вышел с вещами от тёти Мани, намереваясь уехать домой. Было классическое одесское летнее утро – тихо, тепло, пёрышки облаков на серовато – голубом куполе неба. Обреченно думая о скорее всего невозможном стационаре, шел под тополями, мимо новых «хрущевок» на угол Варненской и Генерала Петрова. Чудо явно поджидало меня, а не кого-то другого, потому что между «Генерала» и «25-й Чапаевской» на улице оказался один человек – я. Увидев огромный багровый шар по центру Варненской, со стороны «25-й», я даже сразу не понял, что это Солнце. С криком: «Смотрите! Смотрите!» два раза обернулся вокруг своей оси в надежде найти свидетелей, но никого не увидел… И вот тогда вспыхнуло в памяти такое же солнце над океаном в «Искателях приключений»! Вслед за ним, с интервалом, как ударная волна после ядерного взрыва, в грудь и мозг одновременно толкнула «железобетонная» истина – на стационар возьмут. Так оно и вышло.

       «СЗП»    После второго курса проходил археологическую практику с первокурсниками в Роксоланах Овидиопольского района Одесской области. Копали древнегреческую колонию Никоний. Среди фундаментов, черепков амфор, чернолаковой и краснолаковой посуды, на высоченном берегу Днестровского лимана мы вели образ жизни свободных мужчин греческих полисов – занимались наукой, вином, женщинами. Руководитель, либерал и эпикуреец Анатолий Георгиевич Загинайло, мало чем отличался от руководимых, поэтому Свобода царствовала на раскопе. 

       Темно-синяя эмалированная кастрюля на три ведра, аккуратно наполняемая мной местным вином утром, днём перемещалась в палатку и укутывалась ватным одеялом, дабы вино не вскипело на солнце, а каждый желающий мог утолить жажду по-древнегречески.

       Процедуру побудки студентов оригинальным способом осуществлял сотрудник археологического музея Дима, по прозвищу «Забалдеев». Весь заросший черной растительностью, в черных, «семейных» трусах, державшихся разве что на честном слове, Дима, «больной от вчерашнего», просыпался даже раньше меня. Стремительно ковылял к кастрюле, гремел крышкой, скрежетал кружкой о дно. Убедившись, что минимум для «лечения» есть, радостным баритоном, как молитву нараспев выдавал: «Отчего же так х…во? (пауза…) Если всё так хорошо!»

       Под окончание практики заглянул в Роксоланы однокурсник «Гелик» (Гена) Тощев. Вечером хорошо посидели за прощальным столом, а утром, не дожидаясь официального отъезда вышли на дорогу Овидиополь – Белгород – Днестровский «ловить» машины в разные стороны. Я – в Одессу. «Гелик» - в Бессарабию.

       Машин не было. Постояли, покурили, обнялись на прощание, пошли пешком, иногда оглядываясь. Так и остались в памяти пустая дорога, блеск асфальта в лучах солнца, подымающегося над Каролино – Бугазом, старый рюкзак на спине Гелика, уходящего в романтическую пушкинскую Бессарабию…
      
       «РДК», как сокращенно называли районный Дом культуры, в пятидесятых – шестидесятых годах прошлого века безраздельно доминировал в культурной жизни района. Не буду, за неимением точных данных, перечислять студии, кружки, оркестры. Попробую изложить то, что хорошо знаю.

       Первым делом, кроме кино, которое связало меня с РДК, было обучение в кружке баянистов. К сожалению, не могу вспомнить, как и другие, немногие из ныне живых кружковцев, фамилию, хотя бы имя преподавателя, научившего нас нотной грамоте. Сохранились тетради для нот, в которых первые записи на нотном стане делал он, его оценки с росписями под домашними заданиями, а вот разборчиво написанной фамилии не нашел.

       Конечно, если задаться целью восстановления для истории личности преподавателя, то информацию можно было бы найти в архивах. Но времени для этого у меня нет. Всё о чем я пишу,- из головы и источников и документов, находящихся в доме, в Доманёвке. Текст пишу шариковой ручкой один раз, безо всяких стилистических правок. Вычитываю, исправляю ошибки только при печатании на ноутбуке, через длительный промежуток времени, с осознанной целью не помнить того, что писал ручкой. Забыв о чем писал, своё читаешь как чужое - с интересом, и сразу видишь погрешности.

       Работать в состоянии ежедневно, но не более полутора часов в один присест или двух часов по часу в первой и второй половине дня. На большее вдохновения не хватает. Ясно, что при такой «работоспособности» отвлекаться на поисковую работу позволить себе не могу. Боюсь, Муза ретируется. Ещё тяжелее идет процесс печатания. Больные глаза и спина выдерживают не более получаса сидения. Столько же времени занимает перерыв, который заполняю различной кухонной работой.

       Начинал моё обучение практике игры на баяне Владимир (отчества не помню) Тыжневой, работавший в районо. Ходил я к нему на квартиру, которую он снимал по улице Мельничной, кажется у Олейников. Он первый показал мне значки под названием ноты, сказал, что их семь и озвучил баяном. Первое домашнее задание – гамму на голосах и басах баяна, сдавал ему, но до диезов и бемолей вместе мы не дошли. Его перевели в Николаев, а я попал в РДК.

       Научил играть третий преподаватель – слепой. Он пришел в Дом культуры позже. Был, в отличие от требовательного, раздражительного, даже деспотичного коллеги – баяниста, к тому же директора клуба, ласковым, молчаливым, терпеливым к нашим ошибкам. На баяне играл виртуозно, мы все хотели играть, как он. Эти и другие, неизвестные нам обстоятельства, привели к конфликту, в результате которого слепой перешел преподавать в школу. За ним, из группы насчитывающей десятка полтора учеников, пошли двое – я и Люба Никитина.

       На новом месте были не занятия, а мучения. Все, кто занимался музыкой, знают, какую роль в процессе достижения настоящего мастерства играют жесткость преподавателя в связке с твердой позицией семьи. Ни того ни другого в моем случае не наблюдалось. Почувствовав полную свободу, перестал готовить домашние задания, пропускал уроки. Потом стало стыдно перед ним за то, что он надеется, а я подвожу. Потом невыносимо жалко его, когда он беспомощно, не зная, как это делать, пытался вытянуть из меня хоть слово, почему я, очень способный, не хочу учиться, и руки у него дрожали, и он все извинялся, что, может, обидел меня чем-то невзначай…

       Не мог я больше вынести все это, даже не наврал чего-то, вышел и не вернулся никогда. Вскоре почему-то отошла от него и Люба.

       И вот бередит душу давняя история, как только услышу баян. Не он меня, а я его, получается, крепко обидел, хоть, правда, и неосознанно.

       Во время весенних каникул в РДК традиционно проходили смотры художественной самодеятельности школ района. С утра до ночи, сменяя друг друга, поражая зрителей множеством жанров и талантов, юные артисты выкладывались без остатка. Зрители горели одним огнем вдохновения с королями сцены. Места, в забитом до отказа сидящей и стоящей публикой зале занимались чуть ли не с вечера, а покинуть место, чтобы сбегать, например, в туалет, значило потерять его до конца смотра.

       Самый оглушительный, в прямом смысле слова, успех имели хоры. При этом иногда количеством пытались подменить качество. Колхоз выделял грузовые автомобили, оборудованные решетками для перевозки зеленой массы с поля. На них грузилась школа - «восьмилетка» без первых – вторых классов, и эта «масса» выгружалась прямо под сцену. Так на художественную самодеятельность распространяли олимпийский принцип: «Главное – не победа, а участие». Лучшие хоровые коллективы брали удивительным, как для села, уровнем мастерства. Не забыть двух парней из Мариновской школы, которые не только запевали в хоре, но и исполняли арии из опер! Легко, непринужденно, не заканчивая консерваторий.

       Настоящим вундеркиндом, к сожалению утратившим голос после возрастных изменений, был Валера Войпан из маленького села Лидиевка, ставшего, после провозглашения независимости Украины центральной усадьбой первого сельхозпредприятия известного холдинга «Нибулон». Учился Валерка в Доманёвской школе, природа одарила его утонченным вкусом, аристократическими манерами и фантастическим по красоте и силе голосом. В программу хора специально были подобраны песни, где его голос звучал на фоне могучего «forte» ста пятидесяти человек и, представьте себе, перекрывал их! Говорить о таком словами бессмысленно. Каждый раз под звуковым гипнозом певца люди вначале замирали, потом плакали, смеялись, бросались друг другу в объятия. Я лично больше никогда ничего подобного не видел. Не забывайте, пели то ведь без микрофонов!

       Школьники старших классов составляли костяк вокально – инструментального ансамбля РДК. Солировала Лида Унтилова, трогательно исполнявшая суперпопулярный хит «Песня остаётся с человеком». После школы поступила в Одесский медицинский, пела в художественной самодеятельности института. Ударником ансамбля был всесторонне одарённый Валера Евгущенко. Играл на баяне, аккордеоне, пианино, защищал честь района по лёгкой атлетике. Школу закончил с медалью, поступил в Харьковский авиационный институт, после окончания попал в АНТК им. Королева и проработал там на высоких должностях до недавней неожиданной смерти. На кларнете и трубе виртуозно играл Саша Плец. На контрабасе – Саша Козубняк. Кто еще – не помню. Точно знаю, что все были самоучками.

      Востребованными участниками тогдашних концертов были юмористы, часто совмещавшие шутки с ролью конферансье. Ещё не написал, а уже смеюсь, представив физиономию уникального комика Валеры Семидевки. Много лет спустя наши пути пересеклись в Профессиональной пожарной части №18. Анонимные земляки писали в райотдел милиции, что мы ночью не даём им спать своим смехом: «Понапиваются, а потом ржут, как сумасшедшие, до утра!». На самом деле, мы «ржали» от Валеркиных миниатюр.

       «СЗП»    Зима уже уходила. Снег был мокрый и прилипал к полозьям саней. Я пытался разогнать их с улицы, где снег был утрамбован, чтобы упасть на них грудью в переулке, мимо почты выходящем на Огороднюю, и головой вперед, помогая себе руками, скатится вниз. Несколько попыток ни к чему не привели. Порвал варежки о золу, проклюнувшуюся из-под снега, но больше половины спуска преодолеть не мог. Сердитый, поволок вредные санки домой.

       Бабушка, сидя в кухне на своей кровати, вязала тряпичный половой круг. Кошка дремала у её ног, тикали часы, пахло борщом, томящимся в духовке. Солнце почти скрылось за горой на правом берегу Черталы, выпустив на прощание красноватый луч, сквозь стекло окна попавший прямо в листок отрывного календаря. Листок бесшумно вздрагивал, как живой. Удивлённый, я подошёл ближе, прижал его к собратьям и вдруг под датой и днём увидел картинку. Ослепительная в свете луча, она запечатлелась в памяти, словно на фотоплёнке после вспышки. Без напряжения, четко вижу мужчину с короткой стрижкой, как у бурсаков, прямым римским носом, в одежде, напоминающей сутану. В правой руке у него кинжал, возможно даже трехгранный стилет. Левой он держит правую руку женщины с роскошными волосами, закрывающими лицо и часть полуобнаженной груди. Женщина в длинном платье сидит на каменном полу, уронив голову на грудь. Она обречена. 
               
               
               Л  Ю  Б  И  М  Ы  Е    П  Е  С  Н  И,    С  П  О  Р  Т. 

       Первой пластинкой, которую десятки раз крутил на новенькой рижской радиоле «Сакта», была пластинка с песнями югославской певицы Радмилы Караклаич. Больше всех нравилась, и не только мне, песенка «Маленькая девочка». Утром распахивал окно, включал на всю мощность звук, и идущие в школу завидовали мне, обладателю пластинки, которую купил в Киеве. О путешествии хочется рассказать отдельно.
 
       В составе туристической группы школьников области мы с Шуриком Киртком, из параллельного шестого «А» класса, плыли в столицу Украины из Николаева на пароходе. Само плавание и посещение больших и малых городов, стоящих на берегах Днепра, запомнилось больше, чем Киев. Но ещё больше, чем шлюзы и Канев с могилой Шевченка, врезались в память бытовые условия на судне, а точнее сказать - «посудине», по морской терминологии.

       Невозможно поверить самому себе, сквозь толщу лет представляется обманчивым миражом сознания поразительный факт: неделю двадцать разнополых подростков и две женщины – руководительницы жили… под открытым небом на носу дребезжащей развалюхи?! Спали, искусанные комарами, на грязных матрацах, сухомятку покупали каждый себе на пристанях, «по маленькому» мальчики и девочки с противоположных бортов «ходили» прямо в речку. Ужас, с точки зрения организации, родителей, техники безопасности, не так ли? А вспоминается, как лучшие моменты жизни! 

       В маслянисто – зеленом, «цветущем» Каховском водохранилище познакомился с Вовкой Шаповаловым, низеньким, улыбающимся пацаном. Как и я, хотел купить себе в Киеве «мягкую» ракетку для настольного тенниса. Подружились. Расставаясь, не обменялись адресами. И вот, представьте себе, больше чем через двадцать лет в Одессе, на улице Дидрихсона, возле «высшей мореходки» я его узнал!

       Не могу не рассказать, пользуясь случаем, ещё об одной встрече и тоже через двадцать лет, хотя она и не имеет даже опосредованного отношения к любимым песням.

       После восьмого класса, опять же по туристической путёвке, поехали с другом Борькой Футорным в Москву. Оказалось что из «периферии» в группе были только мы. Остальные – николаевские «жлобы». Морально издевались над нами до такой степени, что ночами мы спали по очереди, с кухонными ножами, купленными около ВДНХ, под подушками. Состояние было такое, что если бы тронули, без раздумий всадил бы нож в бок. Запомнил фамилию и имя самого коварного и жестокого – Соколовский Мишка. По возвращению в Николаев, на вокзале, сумел узнать у руководителя группы его адрес. Цель была приехать и один на один отомстить физически. Что–то не сложилось, не доехал. 

       И вот я, преподаватель Одесского электротехнического института связи, захожу по делам к коллеге, хорошему приятелю Володе Глиняному, работавшему на юрфаке ОГУ. Как раз шла сессия у заочников. Володе с Французского бульвара надо было срочно в главный корпус на Дворянской. Предложив мне переговорить в машине, он «поймал» в коридоре знакомого заочника – водителя и мы поехали. Когда выходили из машины он сказал водителю:
       - Слушай, помню, что ты из Николаева, что работаешь в «ментовке», а фамилию забыл…
       - Соколовский Михаил, - услышал я неизменившийся голос организатора нашей травли в Москве. Заглянув в зеркало заднего вида, увидел бездушные, оловянные глаза Мишки. Дошло, что я ведь ни лица его не видел, ни голоса не слышал, потому, что к машине они с Вовкой быстро шли впереди, а в машине он молчал.
       - Кто этот «водила»? – спросил у Вовки.
       - Да «мент» из Николаева. А чего ты спрашиваешь?
       -То – то я вижу - рожа знакомая. Наверное, где-то в области «пересекались».
       Вот так постно, тускло заканчиваются старые обиды. Злость, ненависть растворяются временем точно так же, как тела их носителей.
      
       Валерий Ободзинский покорил моё сердце песней «Что-то случилось». Народ с восторгом воспринимал «Эти глаза напротив», «Анжела», а я – «Что-то случилось». Любимые песни связаны с картинками в «видеотеке» памяти. Как правило, это «кадры» дорогих тебе людей, домов, улиц, городов, событий, предметов. У меня песня Ободзинского нераздельно слита с запахом новенького черно – белого телевизора «Верховина», гудением телевизионного трансформатора, зеленой бархатной накидкой, предохраняющей экран от попадания солнечных лучей. В один прекрасный вечер из-под еще не поднятой накидки прорвался в комнату мужской голос с неповторимым надрывом. Подбежал к телевизору, сдёрнув накидку, впервые увидел певца и сразу стал его «фанатом».

       Несколько лет назад в Одессе, на доме, в котором он родился и жил, установили мемориальную доску. Рядом – общежитие университета, в котором я жил, Институт связи, в котором работал, консерватория, где работали мои друзья, множество домов, в которых многократно бывал, но не только не встретил Ободзинского, а даже не подозревал, что он одессит.

       Муслим Магомаев всегда нравился, песни в его исполнении были не просто шлягерами, а стали, без преувеличения, народными и во время официальных праздников, и в случайных вагонных компаниях. Нравиться - нравился, а обратил пристальное внимание на него только услышав «О море, море!...». Не знаю, как песня точно называется, может быть просто «Море», но озноб прошел от голоса, а со временем мозг выкинул вообще гениальный «фортель», объединив Муслима в воображаемый дуэт с болгарской песенной дивой Лили Ивановой. Их песни о море в первой десятке самых любимых.

       Были певцы и певицы, которых признавал таковыми за исполнение одной песни, несмотря на то, что их репертуар был широко представлен в эфире. Ирину Бржевскую уважал за «Московские окна», Владимира Трошина – за «Светлану», Льва Лещенка не за официальную «Я сегодня до зари встану…», а за мало кому известную песню о рыбацком поселке, автор слов которой выразился, как моя бабушка: «Мы хлеб разломили, он сладок на вкус…».

       Сальваторе Адамо, по моему убеждению, не нуждался в репертуаре. Я считал, что лучшей песни, чем «Падает снег» он никогда не споёт. Во всяком случае, для меня.

       Каждый раз, когда весенним или летним ранним утром приближаюсь к автовокзалу, в памяти возникают мелодия и слова песни:

                …Утро, в лучах рассвета.
                Счастье мое и печаль.
                Знаешь ли ты об этом?
                Если не знаешь – жаль. 

       Кто написал слова, музыку, кто пел гимн моей дорожной жизни – не знаю. У меня даже когда-то возникала мысль предложить на телевидение сценарий шоу, в котором бы исполняли по заявкам зрителей забытые песни, из которых в памяти осталось несколько слов. Идея могла понравиться многим.

       Самое большое в жизни наслаждение от «концерта» из прекрасных песен испытал, посмотрев замечательный документальный фильм «Франция – песня». Он в конце шестидесятых – начале семидесятых годов триумфально шел в кинотеатре «Хроника», находившемся в здании гостиницы «Большая Московская» на Дерибасовской.
 
       Добрый десяток раз пришлось выстоять очередь, чтобы, наконец, почувствовать пресыщение, переходящее в раздражение, что я не в Париже. О, как мне хотелось в зал «Олимпия», в кабачок «Лестница Якова»! Как хотелось без посредника – звукооператора услышать Эдит Пиаф, Жюльетт Греко, Жоржа Брассенса, Жака Бреля, Франсиза Лемарка, Мирей Матье… 

       Спортом в спортивных школах, так как сейчас занимаются школьники, я не занимался. Нынешние после школы бегут на тренировки. После тренировок – компьютер. Если у родителей есть средства – языки, музыка. И всё на пределе возможностей организма, нередко из-под палки.

       Для меня спорт был делом номер ОДИН, источником радости, вдохновения, без преувеличения, смыслом и содержанием доуниверситетской жизни. Между школой и пенсией перечисленные приоритеты в структуре интересов и занятий отодвинулись на задний план, но как только стал пенсионером, спорт вновь всецело завладел теми участками мозга, где живет предчувствие праздника.

       Я не только с упоением и страстью играл в игровых видах, самостоятельно, без чьих-либо подсказок, инициатив, наставлений занимался легкой атлетикой, боксом, штангой, гирями, гантелями, настольным теннисом, но и много читал о спорте, смотрел все спортивные передачи по телевизору, не засыпал до 23 часов, не прослушав новостей спорта по радиоточке. Придумал себе хобби – коллекционировал эмблемы чемпионатов по всем видам, делал вырезки из спортивных газет и журналов с рейтинговыми таблицами лучших спортсменов.

       Просматривая сохранившиеся материалы зимним вечером у жарко натопленной печи, испытываю блаженство и гордость, понимая, какой не по годам мудрый поступок я совершил в отношении себя и других истинных болельщиков. Для таких людей мысленное возвращение в ушедший мир спорта – эликсир жизни. На «все сто» уверен – каждый из старых «тиффози», прочитавший идущие дальше абзацы, продлит себе жизнь. Только ради предоставления такой возможности читателям стоило писать!

       У меня в руках страницы из журнала «Физкультура и спорт» за 1963 год. Автор публикации пишет: «Миллионы любителей футбола во всех странах земного шара с большим интересом следили за матчем, проходившем 23 октября на лондонском стадионе Уэмбли. Устроен был этот матч в ознаменование СТОЛЕТИЯ (выделено мной – В.В.) мирового футбола. На арене соперничали национальная команда Англии и сборная «Остального мира» (сборная ФИФА). Любители спорта в нашей стране смотрели оба тайма матча на экранах телевизоров».

       Смотрел и я, двенадцатилетний, в школе, в классе химии. Редкий тогда в деревне телевизор установил, для доманёвских болельщиков, учитель физики Николай Павлович Борейко – знаток, ценитель футбола. Меня пригласил посмотреть игру, по его словам, «настоящих мастеров» другой местный «суперболельщик» и футбольный «оракул», врач санэпидстанции Юрий Борисович Гниденко. Конечно, это свойство детской памяти, но мне кажется, что лучшего футбола в исполнении не отдельных «солистов», а команды «звезд», я не видел. Перечислю поименно сборную ФИФА, потому, что в музыке фамилий каждый болельщик – ветеран найдет свои, только им любимые тональности и ритмы.

       Итак, Джальма Сантос (Бразилия), Сватопулк Плускал (Чехословакия), Ян Поплухар (Чехословакия), Лев Яшин (СССР), Милутин Шошкич (Югославия), Иозеф Масопуст (Чехословакия), Джим Бакстер (Шотландия), Луис Эйсагуирре (Чили), Уве Зеелер (ФРГ), Раймон Копа (Франция), Карл-Гейнц Шнеллингер (ФРГ), Альфредо ди Стефано (Испания), Франциско Хенто (Испания), Деннис Лоу (Шотландия), Эйсебио да Сильва Феррейра (Португалия).

       Весной 1964 года редакция журнала «Смена» объявила об учреждении памятной награды – жетона «Лучшему дебютанту сезона», которым награждались молодые футболисты, впервые выступавшие в основных составах команд мастеров класса «А». Было положено начало хорошей традиции, получившей продолжение в 1965, 1966 годах. Возможно, жетоны вручались и по итогам последующих чемпионатов, но материалами я не располагаю.

       Казалось бы, вот перечислю имена футболистов, и что случится? Легче кому-то  станет? «Америку открою»? Так может рассуждать человек, далекий от футбола и недалёкий по уровню развития. Представляю, какие «именины сердца» получит старый болельщик – одессит, увидев среди лучших 1965 года Валерия Паркуяна, киевлянин – Анатолия Бышевца, москвич – «спартаковец» - Юрия Сёмина.

       В числе тридцати трёх дебютантов, награждённых за три года, есть те, кто очень скоро получил мировую известность, те, кто играл долгие годы, радуя почитателей, те, кто быстро «сошел с дистанции», не выдержав испытания «медными трубами». Но нет среди них таких, кого бы не помнили истинные болельщики. Поэтому, с удовольствием перечислю наших любимцев.

                Лучшие дебютанты 1964 года.

Вратарь Сергей Крамаренко, «Нефтяник» (Баку), 18 лет, рост – 183 см, вес – 81 кг.
 
Правый защитник Александр Григорьев, «Спартак» (Москва), 21, 177, 69.

Центральный правый защитник Вахтанг Рехвиашвили, «Динамо» (Тбилиси), 20, 180, 79.

Центральный левый защитник Сергей Круликовский, «Динамо» (Киев), 19, 181, 75.

Левый защитник Анатолий Щебляков, ЦСКА (Москва), 19, 174, 74.

Правый полузащитник Алексей Еськов, СКА (Ростов – на – Дону), 20, 180, 76.

Левый полузащитник Виктор Горбунов, «Зенит» (Ленинград), 21, 180, 71.

Правый крайний нападающий Григорий Дундуа, «Торпедо» (Кутаиси), 20, 168, 66.

Центральный правый нападающий Юрий Авруцкий, «Динамо» (Москва), 20, 176, 74.

Центральный левый нападающий Анатолий Банишевский, «Нефтяник» (Баку), 18, 174, 71. 

Левый крайний нападающий Юрий Мелкумов, «Шахтёр» (Караганда), 20, 171, 69. 

               
                Лучшие дебютанты 1965 года.

Вратарь Александр Ракитский, «Динамо» (Москва), 19 лет, рост – 180 см., вес – 75 кг.

Правый защитник Владимир Штапов, «Динамо» (Москва), 19, 170, 71.

Центральный защитник Николай Антоневич, ЦСКА (Москва), 21, 181, 80.

Центральный защитник Вахтанг Челидзе, «Динамо» (Тбилиси), 20, 183, 82.

Левый защитник Леонид Морозов, ЦСКА (Москва), 18, 180, 76.

Правый полузащитник Алексей Илиади, «Динамо» (Тбилиси), 20, 176, 71.

Левый полузащитник Владимир Мунтян «Динамо» (Киев), 19, 170, 65. 

Правый крайний нападающий Валерий Паркуян, «Черноморец» (Одесса), 21, 174, 72.

Центральный нападающий Анатолий Бышевец, «Динамо» (Киев), 19, 175, 71.

Центральный нападающий Юрий Сёмин, «Спартак» (Москва), 18, 171, 62.

Левый крайний нападающий Давид Паис, «Арарат» (Ереван), 19, 176, 72. (Этот юноша в 27 матчах сезона забил 12 голов! Всех помню, а Давида Паиса – нет…) 

                Одиннадцать лучших 1966 года

Вратарь Алексей Абрамян, «Арарат» (Ереван), 21 год, рост – 180, вес – 75.

Правый защитник Юрий Мусин, «Кайрат» (Алма – Ата), 20, 172, 70.

Центральный защитник Малхаз Шергелашвили, «Динамо» (Тбилиси), 19, 178, 72.

Центральный защитник Александр Сёмин, «Арарат» (Ереван), 23, 186, 75.
 
Левый защитник Николай Дементьев, СКА (Ростов-на-Дону), 20, 175, 72.

Полузащитник Василий Курилов, «Динамо» (Минск), 19, 173, 67.

Полузащитник Владимир Наумов, «Зенит» (Ленинград), 19, 177, 75.

Правый крайний нападающий Михаил Гершкович, «Локомотив» (Москва), 18, 170, 62.

Центральный нападающий Кахи Асатиани, «Динамо» (Тбилиси), 19, 186, 82.

Центральный нападающий Владимир Козлов, «Локомотив» (Москва), 20, 175, 73.

Левый крайний нападающий Геннадий Еврюжихин, «Динамо» (Москва), 22, 170, 68. 

       В шестидесятых годах весь спортивный мир, и я в том числе, наслаждались мастерством боксеров Григорьева, Степашкина, Агеева, Попенченка, Поздняка.

       Сестры – легкоатлетки Тамара и Ирина Пресс без устали крушили мировые рекорды.

       Гимнастку Наташу Кучинскую поголовно любила мужская половина всего «прогрессивного человечества», как тогда называли страны социалистической ориентации. Подозреваю, что «загнивающие» капиталисты тоже были к ней не равнодушны.

       Но наибольшее восхищение у меня вызывали штангисты. Посчастливилось «наживо» видеть дуэль титанов – «супертяжей» Юрия Власова и Леонида Жаботинского на чемпионате Советского Союза 1964 года в Киеве, во время того экстремального путешествия по Днепру, о котором писал выше. Мы находились от живых легенд так близко, что сон наяву представляется наиболее убедительной трактовкой ощущений.
 
       Виктора Куренцова видел только по телевизору. Трансляций соревнований с его участием ждал с большим нетерпением, чем даже любимых футбола, гандбола, легкой атлетики. Почему? Потому, что на помост выходил Король, Повелитель, Волшебник, Артист. Лицо, фигура, движения атлета были «заточены» на две цели: покорение металла и деморализация противника. Не думаю, что имела место сознательная психологическая атака. Скорее всего – природный дар Победителя. В 1967 году Куренцов восемь раз бил рекорды мира в полусреднем весе!
 
       О том, на каком уровне находилась советская школа тяжелой атлетики, свидетельствуют цифры, опубликованные газетой «Советский спорт». Из семидесяти спортсменов, попавших в десятки лучших в мире по семи весовым категориям, ТРИДЦАТЬ ДВА представляли СССР. При этом в полулегком, полусреднем, среднем, тяжелом весах - по пять человек, а в полутяжелом – шесть!
 
       «СЗП»   Лето 1962 года. Жара. Созрела шелковица возле школьной спортплощадки, у забора дома дяди Коли Евгущенко. Мы с друзьями лазим по деревьям, как саранча, часто с листьями, заглатывая сладкие, тёплые плоды. Сок течет по рукам, шеям, голым животам. Трусы прилипли к телу. Пчёлы, осы, мухи, мелкая мошкара пируют рядом, не обращая внимания на нас. Наконец устаю от поглощения, так и не испытав насыщения. Иду домой. В заборе торчит «Пионерская правда». На ходу разворачиваю газету и читаю первые строчки стихотворения, посвященного чемпионату мира по футболу в Чили:

                «Нам все говорили, мы в школе учили,
                Какая жарища ужасная в Чили…»
      
       Вспоминая спортивную юность, не могу не сказать отдельно о гандболе. Доманёвская гандбольная традиция произрастает из стихийного очарования этим видом спорта нескольких мальчишек под влиянием областных спартакиад школьников начала шестидесятых годов.

       Говоря современным языком, рейтинг действа определялся тем, что, во-первых, в соревнованиях принимали участие сборные не школ, а районов, во-вторых, в программу включались несколько игровых видов. Борьба продолжалась неделю. Администрация школы закрывала глаза на пустые классы (занятия официально не отменялись) и вместе с нами азартно «болела».

       Май, юность, спорт – благодатная среда для романтики, влюбленности. Завязывались знакомства, спортзал, в котором на гимнастических матах ночевали приезжие (мальчики – под одной стеной, девочки – под другой, тренеры – между ними), до глубокой ночи пустовал, а страсти плотские во время соревнований бывали сильнее спортивных. Срывая голоса, доманёвские девчата поддерживали понравившихся «чужих» против «своих». Приглянувшихся поздравляли с победой чересчур пылко… Фотографировались в объятиях уже не просто дружеских…

       Более пятидесяти лет прошло, а у меня все перед глазами команда гандболистов Доманёвского района, побеждавшая всех соперников в нашей северной сельской зоне. Лидером команды был Николай Колпаков из Прибужья. Вдохновенно, изобретательно, смело играли доманевцы Леонид Безбородько, Валентин Федченко, Виктор Авдеенко, Василий Гаврик, Валерий Евгущенко, Вячеслав Шпак. Феноменальную реакцию демонстрировал вратарь Валерий Борец. Будьте ко мне снисходительны живые и ушедшие из жизни, если я кого-то не вспомнил. Просто в детской памяти ярко запечатлелись именно эти ребята. Все они были самоучками. Никто их не тренировал. Но другого и лучшего примера для нас не было.

       Мы часто устраивали на спортплощадке гандбольные «бои без правил». Содранная о «наждачную» землю кожа никого не отпугивала. Застрельщиком в нашей компании был Саша Кулишов. Интересно, что одноклассники относились к его увлечению гандболом без энтузиазма, отдавая предпочтение баскетболу. Зато мы, хоть и были на два года младше, общий язык с ним нашли сразу. Подчеркиваю: никто никого в «организованный» гандбол не привлекал. Заниматься им начали все вместе, поскольку вместе росли, но разница в возрасте членов самоорганизовавшегося «клуба по интересам» достигала не более трех лет.

       Что я понимаю под «организованным» гандболом? Прежде всего регулярные тренировки, а также наличие элементарных бюрократических атрибутов – списков, планов, графиков.

       Тренировались каждый день на «старом» стадионе, где была заросшая бурьяном площадка, которую мы на коленях буквально «вылизали». Врезалось в память лето 1966 года. Днём работали на строительстве спортзала и общежития школы, вечером яростно бросали по воротам на тренировках, ночью смотрели чемпионат мира по футболу из Англии.

       А документы об «организованном» гандболе, представьте, имеются! Передо мной тетрадь с наивно – патетической надписью «Спорт! Это великолепно!» и датой в правом верхнем углу: «1964 г.». Откроем «шкатулку времени» переходного возраста.
 
       Вот страница «Гандбольная команда мальчиков 7 «Б». Капитан – Онищенко. Вратари – Шпилевой, Стухляк. Полевые игроки – Березниченко, Балабан, Пироженко, Кицык, Варзацкий, Трофименко. 

       Следующая страница – «Сборная школы». Капитан – Кулишов. Вратарь – Шпилевой. Полевые – Запший, Крищенко, Круглов, Онищенко, Березниченко, Варзацкий, Безносенко, Павленко, Поручник.

       Дальше – тактическая схема игры сборной. То есть, мы имеем дело с историческим документом, в котором зафиксирована дата рождения «организованного» гандбола Доманёвки – 1964 год.

       Каких-то значительных спортивных побед в соревнованиях среди школьников на уровнях выше районного у команды образца 1964 – 1968 годов не было. И все же мы постоянно совершенствовались, много занимались общефизической подготовкой, да и просто взрослели. Потом пришла победа. Для некоторых из нас первая в жизни победа над собой.

       После окончания школы Саша Кулишов вплотную занялся гандболом. У него проявились таланты администратора и тренера. Ну и ветер удачи всегда дует в паруса дерзких – сельское Добровольное спортивное общество «Колос» начало проводить первенство республики. Появился шанс заявить о себе на всю Украину, но уже среди взрослых.

       Основу сборной района, выехавшей на первенство области 1968 года в Кривое Озеро, составила часть упоминавшихся выше игроков Доманёвской школы, только были мы ещё десятиклассниками. А вышли против нас огромные мужики, не брезгующие никакими запрещенными приёмами. «Новаторами» по части нанесения травм оказались хозяева. Вместо спортивных тапочек, играли в туфлях для велосипедистов. В тех проклятых туфлях перед каблуком, на подошве – стальной слиток, который вставляется в специальное отверстие педали, чтобы нога не скользила. Зато уж ноги соперников «гостеприимные» кривоозерцы «попедалировали» знатно! Пострадали все команды, но особенно наша. По двум причинам. Первая – неопытный «молодняк» не ожидал такого коварства. Вторая – мы оказались их реальными соперниками в борьбе за первое место.

       Турнир, в дополнение ко всем неприятностям, совпал с выпускным вечером. Утром после выпускного – первая игра наша. Ехать из Доманёвки нужно с пересадкой через Врадиевку, и автобусы не состыковываются по времени. То есть на игру не попадаем точно. Но как же не поехать на выпускной?! Это сейчас, в эпоху тотального «пофигизма» дилемма кажется смешной. Тогда было по-другому. Да и выпускной, как и первый звонок, больше родительский праздник, и устраивать им такое «торжество» не хотелось. В мучительных дискуссиях созрело решение: поедут два представителя от команды, с условием обязательного возвращения к началу первой игры. Жребий определил меня и Пашу Безносенка. Кулишов дал деньги на такси до Врадиевки – только так мы попадали на последний доманевский автобус.

       В зал Дома культуры влетели, когда вручение аттестатов было почти закончено. Всё же под овации нам их вручили, а Паша получил еще и золотую медаль. От усталости и психологического стресса ни традиционного застолья, ни дороги назад – не помню. Рассвет с одноклассниками не встречали, деньги на такси дали родители.

       …Машина подъехала прямо к стадиону. Игра уже началась. Я бросился переодеваться, но оказалось, что сумку с моей спортивной формой оставили в гостинице! Кто-то дал майку, на обычные трусы натянул спортивные, и в новых туфлях, купленных для выпускного, занял свою позицию на правом краю.

       Игру выиграли, но по итогам турнира первое место не заняли. И всё же внутреннее ощущение у вчерашних десятиклассников, и тех, кто уезжал, и тех, кто остался, было однозначным – мы победили! 

       Потом было несколько лет затишья. Кулишов поступил на факультет физвоспитания Николаевского педина, стали студентами другие игроки, некоторые ушли в армию.

       Новый, самый продолжительный и славный этап истории доманевского гандбола начался с возвращения Кулишова в родные пенаты. Накопив опыт в составе сборной института, получив профессиональную и методологическую подготовку он начал прививать доманевским любителям идеи Турчина, Полонского, Предехи – знаменитых советских гандбольных тренеров. Разумеется, адаптируя их к конкретным реалиям.
 
       Результаты появились быстро и укрепились надолго. Наша команда стала лидером областного гандбола. В рамках ДСО «Колос» исключительно Доманёвка выигрывала первое место вплоть до развала СССР, то есть более пятнадцати раз!

       Серьезные успехи пришли и на республиканском уровне. Пробивались в финальные турниры первенства Украины среди сельских спортсменов, несколько раз награждались медалями как призеры, а основной состав получил звания кандидатов в мастера спорта. Для представителей игрового вида спорта из села это было грандиозным достижением! Нужно учесть, что за команды победителей нередко выступали бывшие, а порой и действующие игроки украинских клубов Высшей лиги Союза – одной из лучших в мире…

       «СЗП»    Утро Первого мая было тихим, в золотисто – зеленоватых, от прикосновения к молодой листве, солнечных лучах. До начала демонстрации оставалось два часа. Моя центральная улица Ленина, пустая, принаряженная и торжественная поблескивала лужицами от короткого ночного дождика.

       Вдруг со стороны Дома культуры послышался веселый звук велосипедного звонка. Приближаясь, повторился сильнее, а потом звенел непрерывно, заставив всех, кто услышал, выглянуть на улицу.

       На новеньком, фиолетового цвета, «взрослом» велосипеде с фарой - неосуществленной моей мечте, сигналил о привалившем счастье друг, двоечник, хулиган, бандит и т. д. и т. п. Вовка Молчанов. Мою мечту привез Вовке в подарок его отец, которого Вовка до этого никогда не видел.   


                ДРУЗЬЯ,  ЗАНЯТИЯ,  ТАЙНЫ  ДЕТСТВА.

       Детство… Когда оно началось? Когда закончилось? Не знаю… Но ведь было же! Даже болезни детства кажутся теперь сладкими, как горячее молоко с мёдом, и мягкими, как мамин оренбургский платок, которым она укутывала мои ноги.

       Детство – это мама, бабушка, папа, Майя, тётя Катя. Это едва видимые внутренним зрением черточки ликов бабушкиных подруг – дальних родственниц из глухих деревень, приезжавших её проведать. Появлялись незаметно, бесшумно, вполголоса беседовали целыми днями, наверное, и ночами, поскольку спали с бабушкой на одной кровати. Где же им ещё было лечь в кухне? Также бесшумно исчезали.

       Детство - это нечёткие, как сквозь матовое стекло, фрагменты поездок с папой и мамой к папиной маме, бабушке Дуне, и к папиной сестре, тёте Жене в Цветково, к Сидоровым в Прибужье на Пасху или Рождество.
 
       Детство – это мои дошкольные друзья Вовка Гринь, Сережка Засыпкин, Игорь Висарионов, Сашка Растворов, Алик Карачун и намного старший, запомнившийся всего одним эпизодом да именем с фамилией Борька Приходько.

       Алик Карачун живет в Доманёвке, иногда подъезжает на скутере к вдове своего дяди Коли – Наде Лелеко, живущей в довоенном фамильном доме Лелек через дорогу напротив меня. Вовка, Сережка, Игорь, Сашка, Борька растворились в сероватой дали прошлого сразу всей компанией, без единой весточки за почти шестьдесят лет хотя бы от одного. Пишу о них, и облегчающую влагу не могут удержать веки. Почему? Ведь только что писал, как хорошо было в детстве. Великая тайна жизни.

       Главным местом наших игр были здание и территория почты, переулок рядом с ней, здание поселкового совета, вместе с жилыми домами образующее букву «Г», внутренний двор «буквы».

       Ни одного из перечисленных объектов, даже свободных от строений дворов, не сохранилось, так как после их сноса завозили землю, и склон хоздвора почты бульдозерами превратили в ровный пустырь. Печально, что старинное здание почты царской постройки, пережившее войны и революции уничтожили бессмысленно, просто так. На его месте, как, впрочем, и на месте убогого поселкового совета, примыкавшего к красавице–почте, ничего не построили. Архитектурная дыра, справа от бывшего «Дома быта» на улице Ленина, имеющая дно в виде кирпичной трансформаторной будки, – недобрая память о властных идиотах Доманёвки. Их, оказывается, было не так уж мало, и злодействовали долго, уничтожив без малейшей необходимости, без приказа свыше исторические памятники моего местечка – церковь, почту, аптеку.

       Расскажу о почте. Дом был из красного кирпича, под красной черепичной крышей, с высоким крыльцом, с гранитными ступеньками, с мастерски выкованными витыми поручнями. Вечная дубовая входная дверь тоже была явно не серийного производства, а шедевром столяра – еврея.

       Полы в коридоре и операционном зале были из керамической плитки нескольких цветов, выложенной узорами.

       В центре зала – дубовый темно – коричневый стол. Барьер, отделяющий сотрудников от клиентов, – под цвет стола. Стекла с окошками – молочно – пастельные. 

       Высокие потолки, бронзовая люстра над столом, запах музея, негромкие голоса, лучи солнца сквозь окна во всю ширину стены, выходящей на улицу Ленина, – такой вспоминаю почту.

       Я любил забегать на почту, неосознанно ощущая тягу к тому загадочному миру, откуда приходят письма, телеграммы, газеты, посылки. Работа почтальона мне казалась ужасно интересной, потому что он первый мог читать письма (я так думал), и первым узнавал все новости.

       Хозяйственный двор почты мы выбрали местом для своих игр потому, что отец Вовки Грыня был начальником почты и на нас никто не обращал внимания. Двор начинался с массивных деревянных ворот, в одной из половин которых была дверь. Ворота отделяли со стороны улицы Ленина фасад почты от фасада поселкового совета. Если станете спиной к сохранившимся дверям бывшего зала кинотеатра, то вы окажетесь лицом прямо к воображаемым воротам двора почты. Здание почты – справа, поссовета – слева.

       Вот я мысленно прошел через ворота и иду под высоким, выше роста взрослого, цоколем боковой стены почты. Иду метров десять. Стена заканчивается и справа, под задней стеной почты, вижу лестницу, примыкающую к цоколю и ведущую вверх, к входу в здание почты со двора. Прямо под дверью черного хода, в цокольном этаже, тоже дверь, ведущая в какое-то помещение или подвал.

       Сразу за двумя дверями на двух уровнях, начинается навес. Он перпендикулярен задней стене почты, и под ним ремонтировали грузовик и колёсный трактор «Беларусь». Со стороны двора навес поддерживали три столба. Со стороны сохранившегося переулка, ведущего на бывшую улицу Огороднюю, нынешнюю Мориса Тореза, навес покоился на глухой стене, плавно переходящей в заднюю стену мастерской, кладовой, конюшни и, может, ещё чего-то. Эта цепочка помещений, ступеньками опускающаяся вниз по переулку, заканчивалась «нижними воротами», как их называли. Правда, собственно ворот, там не было. Между последним сараем, и оградой из ракушечника без раствора, зияла пустота. 

       Главной достопримечательностью двора был деревянный желоб, в котором поили почтовых лошадей. Вода в желоб бежала из крана, но откуда она попадала в кран, сейчас ума не приложу. Водопровода в Доманёвке ещё не было, хотя ручные насосы для «подшкурной» воды стояли почти в каждом дворе низинной Огородной. Может, и для лошадей сначала качали насосом в какую-то емкость, но кран память зафиксировала, а емкость – нет.

       Летом вода в желобе была постоянно, а одной из наших любимых игр в жару было обливание друг –друга. Там же играли в жмурки, прячась по сараям.
 
       Зимой переулок превращался в санную трассу. Разгонялись с улицы Ленина, от кинотеатра, и летели вниз, до колодца на Огородней. Это метров сто пятьдесят! Поскольку зимы были долгими, с лютыми морозами, а мы ещё на ночь иногда поливали водой самые крутые места импровизированной трассы, то переулок переставал выполнять функции пешеходной зоны. Были случаи переломов у легкомысленных взрослых, решивших сократить путь через переулок глубокой ночью, после того как нашу толпу наконец силой загоняли в дома родители.

       Зимние развлечения – особая тема не известная большинству доманевцев в возрасте до тридцати лет. Им трудно представить, что санки, коньки, лыжи были обязательными атрибутами детской жизни. После школы, пообедав, наскоро сделав уроки, мы мчались в переулок, на замерзшую Черталу, на «Жидовскую» гору.

       С горой, на склоне которой находится еврейское кладбище, а у подножия располагалось футбольное поле, связано много моих личных историй. Я уже писал, как папа учил меня переключать скорость в «газоне» при подъёме на ту гору. Летом на горе мы выливали из нор сусликов, вытаскивали на кусочках смолы огромных пауков с идеально круглых, размером с пятикопеечную монету дырок. И не боялись! А на черта они были нам нужны? Так, от нечего делать.

       Теперь гора полностью покрыта лесом. Тогда она была естественной целиной. Думаю, краснокнижные флора и фауна там присутствовали. Зимой с горы мальчишки спускались на лыжах, и я вновь, второй раз после «забега» по пеплу у «Чайной», прославился. Славу, надо объективно признать, вполне заслужил смелостью или глупостью.

       Написал «спускались на лыжах». Но спуск спуску - рознь. Есть относительно медленный и безопасный слалом, а есть смерти подобный скоростной. Это я демонстрирую эрудицию на старости. В детстве того не ведал. Как не придал значения перед минутой славы тому, что старшеклассники мчатся вниз не по прямой, а боком к горе, вниз и вдоль одновременно, левая нога чуть ниже правой. И не на самом крутом склоне совершают свой скоростной спуск.

       Мне захотелось съехать по нетронутому ослепительному серебру (никто не спускался, потому, что склон – то почти вертикальный…). Оттолкнулся, присел, но скользил поначалу медленно. Тогда решил еще раз оттолкнуться (все это – доли секунды), и тотчас в ушах засвистел ветер, шапка слетела, тело дёрнуло вперед так, что я выпрямился, но мгновенно вперед ушли лыжи с ногами так, что я их увидел на фоне Доманёвки, то есть в полете, оторвавшись от снега…

       Каким местом ударился – не знаю, но думал, что умру от того, что не мог ни закричать, ни вдохнуть в себя воздух. Не поломался, не успел испугаться, а все зауважали. Свидетели начали водить начинающих «горнолыжников» к «спуску Варзацкого» и «проверять на вшивость», предлагая повторить трюк. Те, завидев прорытую моим телом в снегу длинную борозду, прятали глаза, вытирали варежками сопли, но не решались. Новые снегопады с метелями не смогли полностью замести след дурости на крутом склоне, и только весна талыми водами унесла его, вместе со всей снежной шапкой «Жидовской» горы, в Черталу.

       По льду Черталы мы катались на коньках, там же  играли в хоккей. Ни у кого настоящего спортивного снаряжения не было. О коньках с ботинками, клюшках, шайбах знали, но не мечтали. Коньки все пришнуровывали к сапогам. Я – к валенкам. «Белой вороной» числился не по экстравагантности обуви, а по несчастью.

       Начинал, как все: с коньками на сапогах. Однако максимум через полчаса сбрасывал коньки, вставлял под мышки, чтобы не держать металл в руках, руки в варежках засовывал в карманы пальто и, спотыкаясь, в деревянных от мороза кирзовых сапогах, бежал домой. Что происходило? Страшно мерз в перетянутые веревками обожженные (помните?) ноги и, почему-то, в необожженные руки. «Сильно ты у нас нежный родился», - говорила мама.

       Стаскивать сапоги помогала бабушка, так как окоченевшие пальцы рук в тепле сильно болели и не могли удержать пятки сапог. Отогревался, делал уроки, и вновь повторялась та же история, пока не придумал на ноги одевать валенки, а поверх шерстяных варежек – суконные. В такой амуниции ни в чем не уступал другим, более того, как на «Жидовской» горе, ставил рекорды.

       На лыжах мы не только катались с горы, исходили все проходимые места в лесу, который за домом помещика, но и прыгали с трамплина, отправлялись в дальние походы.

       Трамплин делали каждую зиму на основе цементной танцплощадки, находившейся, если стать лицом к правому крылу дома помещика, метров на сто выше. Нижняя часть круглой танцплощадки строителями была поднята на один уровень с верхней, для удобства танцующих, чтобы те не вальсировали «пешком» вверх и «галопом» вниз. На самой высокой, от уровня склона, точке нижней части мы насыпали побольше снега, трамбовали его. Получался трамплин высотой метра полтора. Под него протаптывали лыжню. Разгонялись по тропинке, которая вела от танцплощадки к кладбищу. На трамплине скорость была приличная, и редко кому удавалось приземлиться без падения. Это только подзадоривало в шуме и гаме идти на новую попытку. 

       Дальние походы организовывались спонтанно, достаточно было кому-то крикнуть: «Пошли на Чуйку!» или «Пошли на Майорский!» Тут же бросивший клич возглавлял цепочку искателей приключений, пробивая лыжню. Я не оговорился, написав «искателей приключений». Искали приключений не только в смысле сложностей преодоления больших расстояний со скрытыми под снегом опасностями в виде ям, камней, кусков железа, дерева, стекла. Был ещё один мотив марш – бросков.

       Лыжня постоянно вела к окутанным тайной местам Доманёвки, о которых слышали, едва научившись понимать речь старших. «Чуйка» - маленькое село на юго-восток по балке от «Жидовской» горы, не что иное, как остатки имения помещика. Дед моего друга, покойного Витьки Онищенко служил у пана Чуйки и рассказывал Витьке, он – мне, а я вам, что дворец пана был намного больше, чем у доманёвского помещика. С колоннами, библиотекой, оранжереей, садом, прудом, павлинами и прочими атрибутами большого богатства. Во время революций и гражданской войны его разрушили полностью, вывезли вс, до последнего камешка и, говорил дед Вите, Витя – мне, я – вам, половина довоенной Доманёвки построена из дворцового камня.

       Почему же не разрушили усадьбу доманёвского помещика? Может, добрее был к людям? Скромнее жил? Но легенды, упорно циркулирующие среди новых поколений жителей Доманёвки муссируют одну и ту же тему: в этом простом, как для помещичьего, доме, была картинная галерея, и она где-то спрятана. Может быть, в подземном ходе, который ведет от бывшей церкви к усадьбе. Может быть, в подземном ходе, который ведет от усадьбы под лес, в направлении кладбища.

       Ходов, судя по всему, никто не видел, но я в них верю, зная, что такого рода объекты как жильё помещиков, в Х1Х веке редко строились без выходов для тайного исчезновения хозяев в момент опасности. Подтверждают мою уверенность некоторые косвенные факты. Например, наличие в здании металлической комнаты, о которой не знали даже работники районо, занимающего здание. Я и хозяин железного кабинета Борька Футорной, узнали о тайне случайно, когда он, о чем-то мне рассказывая, постучал ключами от сейфа по стене. Изумленные звуком металла, обстучали стены и потолок. Убедились – металл! 

       Наэлектризованный открытием Борька, заместитель заведующего районо по хозчасти, со словами «Ану, пошли!» повел меня в полуподвал, служивший мастерской и складом. В самом захламленном месте, отодвинув ящики, показал едва различимые (если не искать – не заметишь) контуры давным-давно замурованной двери в цоколе со стороны леса:
       - Как думаешь, куда вела эта дверь?
       - Не знаю, может там был еще подвал. Так сказать, разносолы всякие, колбасы под смальцем в кадках…
       - Какие разносолы?! У них вон кухня внизу, через дорогу, была, в отдельном помещении, с подвалом – холодильником, где лед в яме хранился даже летом. Там же рядом повара, кучера, сторожа, прислуга жили в бараках. А ты разносолы выдумал, - посрамил историка Борька.

       Вторым косвенным подтверждением возможного наличия хода от церкви, являются просадки грунта по кратчайшей прямой между бывшей церковью и зданием районо. Помню вдруг возникавшие ямы с детства. Наблюдаю за просадкой рядом с отделением банка «Приват» в наши дни. Да – да, по той же прямой…

       Третьим аргументом в пользу ходов служит история, которую пересказал муж тёти Кати – дядя Сережа Держак, услышавший её от какого-то старшего родственника, жителя села Майорское. Тот утверждал, что на правом берегу Черталы, примерно в районе ныне не существующей «смоловарки», под гору в сторону леса, РЭСа, то есть, в сторону усадьбы помещика была пробита «штольня». Вход в подземелье охранялся, но ловкому родственнику якобы удалось попасть внутрь. Он насчитал под потолком уходящего вдаль тоннеля двенадцать керосиновых ламп, горящих днем. Интересно, что как раз днём работы там не велись. Ночью же от «штольни» доносились голоса людей, ржанье лошадей. Что бы это значило?

       Вход завалили после отречения царя, а в наступившее лихолетье жителям Майорского было не до раскопок.

        Именно к этому месту нас почему-то всегда тянуло. Стартовали из леса, но шли не через Доманёвку, вверх по течению Черталы, а через гору, выше современного РЭСа. И вот однажды, после большого снегопада, лидер, идущий первым, остановился в поле, не дойдя до крутого склона, о котором много лет спустя рассказывал дядя Сережа. Автоматически остановилась цепочка идущих по лыжне.
       - Идите сюда! – крикнул, махнув палкой.

       Мы подошли и увидели странную картину. Почти правильной формы круг покрытой снегом почвы как бы провалился метра на три. Стены провала представляли собой строение почвы горы в разрезе. Под снегом, по мере углубления, чернозем, глина, песок, ракушечник. Постояли, озадаченные пошли дальше. До сих пор перед глазами дыра в горе.

       Доманёвка моего детства и юности была полна всякими тайнами, слухами, легендами. Не раз приходилось слышать о золоте коренных, дореволюционных евреев, зарытом, якобы возле еврейского кладбища, о золоте одесских евреев, которых гнали через Доманёвку на расстрел в Богдановку, о ведьмах, живущих в селе. Можно было бы в это не верить, если бы не примеры из личного опыта.

       Катался на лыжах в огороде. Влажный снег прилип к лыжам. Сняв их и поленившись очистить, оставил на ночь в летней кухне. Температура в кухне, видимо, опустилась ниже ноля, потому что, переступив её порог после оттепели, увидел два темных кружочка на фоне снега, так и не отвалившегося от ходовой части одной из лыж. Пальцами осторожно извлек два красновато – жёлтых кольца. Никому не показывая, спрятал в укромное место, где они пролежали длительное время. Понимая, что золотые, раз не заржавели, решил перепрятать более надёжно. Когда послали за чем-то на чердак дома, сунул завернутые в тряпочку драгоценности в деревянную коробку сломанной ручной швейной машины «Зингер». Успокоился так, что, не поверите, забыл о своём кладе! Вспомнил только тогда, когда вор–сосед мастерски, не нарушив наш сон, «почистил» чердак, прихватив среди прочего тяжелую «фрау Зингер». В одиночку?! Аккуратно затворив за собой дверь. Снимаю шляпу.

       Поведал о кольцах маме, а она рассказала, что на месте огорода были хозяйственные постройки богатого еврея, до революции владевшего домом, в котором после евреев жили многие семьи, в том числе и наша. Свой дом мы построили в бывшем дворе еврея. Поразительную историю, связанную с мистикой Доманёвки, поведала бывшая ученица 8 «б», в котором я был классным руководителем. 

       В начале 90-х пропал её муж – успешный бизнесмен. Многолетние поиски не дали результатов. Посоветовали обратиться к экстрасенсу. При встрече тот показал карту Украины, на которой черным цветом были отмечены скопления, по-народному -«нечистой силы». Под черным была и Доманёвка. Он утверждал, что наши ведьмы передают своё ремесло из поколения в поколение. Она утверждала, что черных пятен на карте страны было немного, а доманёвское - в числе самых крупных… 

      «СЗП»    На нашей улице Ленина укладывали брусчатку. Медленно, но неуклонно, на коленях по жёлтому песку, двигаясь спиной вперед, ползли от кинотеатра к школе рабочие, оставляя за собой широкую полосу серого гранита. Следующей весной новенькую брусчатку размолотили танки, участвовавшие в маневрах. Бедный Василий Иванович Держак, начальник дорожного отдела, наш сосед через улицу наискосок, стоя у ворот своего дома едва сдерживал слёзы. Горько улыбаясь, правой рукой приветствовал танкистов, а левой некрасиво почесывал между ягодицами. Все другие, взрослые и дети, радовались весне и танкам.

       В тёплую пору года дети играли в игры, которых теперь не замечаю. Наиболее часто мальчики и девочки вместе играли в «жмурки», в «сало». Помню кусочки считалки перед игрой, определяющей, кому «жмурить»:

                На золотом крыльце сидели
                Царь, царевич, король, королевич,
                Сапожник, портной,
                Кто ты будешь такой?

       Дальше механизм отбора не помню. Кажется, «жмурил» тот, кому не доставалось «должности». А может, и не так, потому, что была ещё одна считалка:

                Вышел месяц из тумана,
                Вынул ножик из кармана,
                Буду резать, буду бить,
                С кем останешься дружить?

       Может она касалась уже «сала», когда догоняли друг – друга?
       Играли в «испорченный телефон». Шептали на ухо соседу слово, тот передавал на ухо следующему, а последний, пятый или десятый, выдавал немыслимую абракадабру, часто специально, от которой все смеялись, кое - кто до икоты. Первоклассная смехотерапия!

       Были чисто мужские игры. На первом месте, по популярности и престижности для участников, стояла «цурка». Американский бейсбол – бледная, упрощенная копия захватывающего действа, требующего постоянных тренировок, интенсивной работы мозга и мышц.
 
       На земле очерчивали круг. Игрок с увесистой палкой (чем толще и длиннее – тем лучше) - в одной руке, и маленьким (пять – семь сантиметров) кусочком ветки, чаще всего от этой же палки, «цуркой» - в другой, заходил в круг. Круглая «цурка» устанавливалась на круглый же конец палки, образуя с палкой букву «Т». Это был самый сложный момент – держа палку на весу параллельно земле, найти точку равновесия «цурки», чтобы она от дрожи в руках, порыва ветра не свалилась с палки. Правила требовали перед ударом держать палку, с «цуркой» на конце, одной рукой. Мастера, бравируя, оттягивали удар до счета «десять». Потом, как цапля лягушку, подбрасывали палкой «цурку», и с лету, что есть сил, с треском били по ней снизу вверх.

       Легко сказать: «Били». Ты попробуй, попади! Я часами на протяжении недель в огороде учился бить. Но то был простейший удар. Гораздо сложнее было попасть, когда до удара «цурку» палкой подбивали один, два, три раза, и лишь четвертым касанием был сокрушительный удар, отправлявший ее в невидимую даль. За такие трюки начислялись дополнительные очки, правда, систему подсчетов забыл.

       Коротко, суть игры заключалась в том, чтобы бьющий не дал «цурке» вернуться в круг. Тогда он выиграл. Если же ее поймали в воздухе (мы использовали для этого фуражки) или с места падения на землю рукой забросили обратно в круг, – он проиграл, и команды поменялись местами.

       Могу добавить, без деталей, что бьющий иногда отгонял противников от круга на расстояние до полукилометра, и те капитулировали. А иногда даже с огромного расстояния «цурка» возвращалась в круг. Но это уже детали…

       Хорошо играть умели немногие. Для этого надо было иметь в большей мере физический и в меньшей, но обязательно, интеллектуальный уровень. «Профи» выделялись в элиту, играющую внутри своего замкнутого сообщества. С дилетантами им возиться было не интересно.

       Другой игрой, с признаками не просто элитарности и кастовости, а в сочетании с довольно редким тогда в селе явлением азарта среди пацанов был «бидак». «Бидак» - металлический кружок диаметром и толщиной раза в два больше монеты гривны, обычно с отверстием по центру. Игра начиналась с того, что на земле устанавливали столбик из монет, повернутых гербом вверх. Все участники игры делали ставки поровну. Тот, кому по жребию выпадало начинать первым, отмерял пять шагов, проводил каблуком черту, от которой бросал «бидак», с надеждой попасть в монетную цель. Если попадал, и какие-то монеты переворачивались на другую сторону, он их забирал себе. По тем, что лежали гербом вверх, бил ребром «бидака», чтобы перевернуть и тоже забрать. Если первую монету не удавалось перевернуть, право бить переходило к следующему. Если тому не удавалось – к следующему. И так, пока не перевернут и не разберут все монеты.

       Вы поняли, что на выигрыш влияло множество факторов. Главная роль была за «бидаком» Каждый старался найти такую шайбу (зачастую это были части разных механизмов, унесенные с хоздворов, гаражей, кузниц, мастерских), которая переворачивала бы монету из пыли, песка, травы. Но прежде надо было научиться бить.
 
       О, то было совсем не просто! У каждого «бидака», точно как у спортивных лошадей, имелись капризы и странности. Следовало приручить кружок, гармонично соединить его и свои сильные стороны. Когда это происходило, действия, движения игрока превращались в настоящее искусство, вызывающее восторг и восхищение не только у многочисленных зрителей, но и благородных соперников. И сила удара, и точка на монете, по которой бьёшь, и скорость, и высота, и угол падения «бидака», и почва площадки, и номинал монеты и… и… рост, глазомер, наблюдательность, расчет, тактика, выдержка, кураж, в конце концов, всё имело значение.

       По моему мнению, эстетическое наслаждение, получаемое от наблюдения за игрой в «бидак», сравнимо с эмоциями, возникающими при созерцании профессионального бильярда и, пожалуй, элементов гольфа.
 
       Вспомните, вот шар перед лузой – лупи его с треском! Но мастер медленно, долго и тщательно готовится, а затем легким прикосновением кия «раскатывает» с помощью этого, верного, еще два в разные лузы. В итоге без кавалерийской атаки, без шума и драки – три вместо одного.

       Или гольф. Лунка – меньше чем в метре от мячика, на, казалось бы, ровной зеленой лужайке. Промахнуться невозможно. Ну, бей же! Не-ет, он выждет, вдохнет – выдохнет, соберется – сконцентрируется, мысленно прокатится мячиком в лунку, и толкнет  экономно, чтобы тот не выкарабкался. 

       Из занятий, которыми мы занимались, вначале под руководством старших, наиболее интересным было литьё из свинца. Наверное, наш опыт повторили китайцы, когда строили чуть ли не в каждом сельском дворе доменную печь в средине шестидесятых. Во всяком случае, для отдалённого представления о массовости нашего увлечения шутка вполне подходит. 

       Аккумуляторы, источник свинца, не воровали, а просто подбирали там, где их бросили, после окончания срока жестокой эксплуатации. Меня сегодняшнего, экологически просвещенного поражает дремучая темнота населения в отношении такого опасного для здоровья предмета, как отработавший свой срок аккумулятор. Еще, пусть и задним числом, «жуть берет», когда вспоминаю ледяное равнодушие тотальной бесхозяйственности в «народном хозяйстве», торжествующее рядом с темнотой. Это теперь, в условиях свободы слова, замаскировав в приемлемое для уха словосочетание  мат, говорят: «Мне все пофиг!». Тогда не говорили, но думали.
      
       Во время поездок с отцом «под комбайн», не раз наблюдал, как заглохший грузовик, не могли завести даже ручкой. Бригадир на двухколесной «каталке», запрягавшейся одной лошадью, куда-то мчался и привозил новый аккумулятор. Старый выбрасывали прямо на полевую дорогу, если не было рядом канавы или лесополосы. Не сомневаюсь, выбросили бы и в поле, если бы не слишком уж очевидная опасность для комбайна, сеялки, жатки. Вроде, сплошной грамотности был народ, а темноты, в вопросах экологии - полной. Да плюс всеобщее «не моё!», по-старому. «Пофиг!» - современно выражаясь.

       На заросшей высоким бурьяном и побегами вишни широкой ничейной полосе, между нашим участком и бабы Криворучихи, с улицы Огородной, поставили параллельно две стопки по три кирпича. Между ними разожгли костёр. Сверху на стопки положили два куска трубы, на них – жестяную банку от половой краски, полную кусочков свинцовой аккумуляторной решетки. Плавка началась!

       Ещё до начала плавки тут же рядом, в земле, используя воду и глину, «главный инженер – технолог» Лёнька Рошиц, по прозвищу «Люзик» вылепил формы для разлива. Ассортимент производимых товаров был невелик: кастеты, пистолеты, ножи. Иногда, в моменты прилива вдохновения, «Люзик» создавал технологически сложные шедевры – боевые перстни. Один из них охранял меня во всех странствиях вплоть до 2009 года, пока не исчез в поезде, где-то между Оренбургом и Смоленском. Интересно, не увез ли с собой Лёня свой перстенёк, как память о Доманёвке, на ПМЖ в Сан-Франциско?

       «Игрушки», изготовленные в «литейном цехе», использовались по прямому назначению во время конфликтов между детско – юношескими группировками села. Речь не идет о бандах, шайках контролировавших «Містечко», «Майорське», «Радянське», «МТС» - районы Доманёвки. Никакого криминального подтекста в столкновениях, к слову - очень редких, не усматриваю. Скорее, то была форма игры в войну, «приближенная к реальным условиям». «Театром военных действий» служили два места: крутой, почти отвесный склон балки, возвышавшийся за домом учителя математики Федора Александровича Хрящевского, стоявшего на перекрёстке улиц Ленина и Мельничной, и площадь напротив церкви.

       Что врезалось в память, так это настоящий штурм склона нападающими, со стороны колхоза имени Котовского (тогда ещё имени Жданова). Разновозрастная орда, вооруженная палками, велосипедными цепями, с кастрюлями на головах, и крышками от больших кастрюль вместо щитов, с криком лезла вверх. Защитники по–серьезному бросали в наступающих камни, толкали неострыми деревянными пиками. Те кубарем катились вниз, вскакивали и вновь устремлялись на приступ. Естественные крики от боли, шишки и ссадины дополнялись некими театральностью, элементами шоу. Не только картинно падали, подолгу катились вниз, но и подставляли головы в кастрюлях под камни специально. Самыми героическими считались те, кому больше всего камней попало в голову…, извините, в кастрюлю.

       Как и в каждой опасной игре, не обходилось без тяжелых травм. Запомнился эпизод возле церкви. Уже вроде бы помирились, напряжение спало и вдруг из рядов нашего «войска», видимо по молодости не уразумев смысла перемирия, выскочил худой «шкет» Серёжка Засыпкин, и с размаха воткнул в голову самому высокому со стороны противника Ваське Криворучко железную спиртовку. Емкость, похожую на грушу для клизм, только железную. Не знаю, достал ли до мозга, но Васька сразу пошел в больницу, осторожно придерживая ладонью торчащую в голове железку.

       «СЗП»    «…Я буду купаться в Оке». Слова из книжек о парнишке «Кроше». Какой, из двух мне известных, не помню. Как не помню и их сюжетных линий. И это после нескольких прочтений в пятом и шестом классах. После фильмов, снятых по книжкам, и тоже напрочь забытых. Не помню решительно НИ – ЧЕ – ГО! Только фразу Кроша: «Я буду купаться в Оке». Для моей судьбы она значит больше, чем сотни томов и фильмов. На «ментовских» нарах и больничных койках, в очередной раз опустившись на дно жизни, я вспоминал ее и всплывал. Вот оно - чудо, рожденное талантом писателя. Не длинные нравоучительные романы, а несколько слов волшебной, оживляющей силы: «Я буду купаться в Оке…»

       В «Письме маме» я писал, что в пятом классе заключил с ней устный договор, согласно которому точные науки учить не буду, поскольку они мне в жизни не пригодятся. Она, со своей стороны, не будет проверять, подготовил ли я домашние задания по всем другим предметам. Как результат, точные не учил, потому, что не понимал, другие – потому, что понимал. Очевидно, по этой причине учебный процесс, в исполнении, как теперь понимаю, сильного педагогического коллектива, не оставил восторга, часто встречающегося в воспоминаниях о школе. Математику, алгебру, физику, химию понять даже не пытался, следовательно, оценить уровень преподавания не могу. Литературу, географию, биологию любил не потому, что получил «прививку» любви от педагогов, а потому, что рос в библиотеках и не раз вычитанным в книжках ставил в тупик преподавателей. Молодую, симпатичную «англичанку» Татьяну Прокофьевну, на свою и нашу беду оказавшуюся в среде десятиклассников, невзначай даже обидел пространными рассуждениями о педагогических учениях Руссо и Коменского. Вину искупил, организовав коллективную поездку, под её руководством, на пляж в Прибужье. Там она своими женскими прелестями затмила всех конкуренток.
      
       Особняком стоят история и Надежда Ивановна Чистякова. Первый урок по предмету «История» в пятом классе произвел на меня впечатление гораздо более сильное, чем спустя несколько месяцев девочка Валя. Первая любовь к предмету, думаю, не только в моем случае, резче, внезапнее, масштабнее первой любви к женщине. Она – до конца жизни.

      Как Надежда Ивановна, миниатюрная, тихая женщина, выпускница нашей школы 1941 года, смогла сразу завоевать сердца многих в классе – секрет ее метода. Что касается меня лично, то после третьего моего ответа на уроке истории, обрадовалась, как маленький ребенок, и определила судьбу: «Тебе надо быть историком!». Вот и вся работа по профессиональной ориентации – модному тогда поветрию.


                Доманёвка, осень 2015 года

             

                П  Р  О  Д  О  Л  Ж  Е  Н  И  Е    С  Л  Е  Д  У  Е  Т