Полёт над гнездом порока. Письмо друга

Я к вам пишу - чего же боле?
Что я могу ещё сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать.
Но вы, к моей несчастной доле
Хоть каплю жалости храня,
Вы не оставите меня.
***
«Ужели, – думает Евгений, —
Ужель она? Но точно… Нет…
***
Князь на Онегина глядит.
«Ага! давно ж ты не был в свете.
Постой, тебя представлю я». —
«Да кто ж она?» – «Жена моя».

А.С. Пушкин «Евгений Онегин»


«Помнишь, Сёма, эту четырёхкомнатную угловую квартиру в панельном доме и нас, трёх лейтенантиков, только что приехавших из училища, с Украины. Нас поселили, потому что у нас уже были жёны. Некоторое время мы холостяковали.
 
Помнишь, я жарил картошку, и ты скривился, когда я начал крошить в сковородку репчатый лук.

– Зачем? – возопил ты. – Что ты делаешь? Испортишь продукт!

– Не испорчу, – сказал я, – вот попробуешь, потом скажешь…

Вот был смех, когда оказалось, что ты с детства ненавидишь лук. А тут, попробовав, сказал, что вкусно. А потом всю жизнь так готовил и говорил: «Видела б моя мама, что я ем жареный лук».
 
Когда летом я привёз Наташку, она слушала твою гитару, и готовила нам троим на кухне ужин. Она вспоминает это до сих пор, спустя столько лет.
 
Помнишь, как Толя Зятин взял шариковую ручку, школьную тетрадь, в которой были песни, и стал тебя рисовать, сидящего в полевой форме с расстёгнутым воротом, усталого с работы. А после ты взял гитару и начал петь.
 
Толя попал к нам в бригаду по ошибке. Он был танкистом, а его «засунули» в артиллерию. Он писал рапорта, но вошёл в нашу дружную компанию как родной.
 
Мы «гудели» тогда у нас в комнате уже в новой общаге.

Витька Зинчук называл его «Сват». «Сват! – ныл пьяный Витька, обнимая его, убывающего в другую часть, – Зачем ты уезжаешь?»

Захмелев окончательно, он поднял к верху руки, наклонил голову куда-то в бок и запел:
 
«Ой! Загу-загу-загулял, загулял
Мальчонка, парень молодо-ой, молодой
В красной рубашо-оночке, моло-оде-енький такой…». – и, вдруг завизжав как поросёнок, бац тебе в лоб!

Драки не было. Вас растащили в стороны. Витька, вращая сумасшедшими глазами, сначала пытался вырываться, а потом затих. На утро он ничего не помнил, и не смог сказать, зачем он это сделал. А ты, тоже не стал обижаться и переключился на дела.

Но это всё было потом…

А тогда тебя «попросили» переселиться из квартиры в гарнизонное общежитие, ведь твоя жена ещё не приехала.

В общагу все, как и ты, съехались из разных частей. Помнишь, во время одной из «посиделок» ты услышал от опытного «феееда» Серёги Серебрякова, друга твоего комбата Серёги Ямкового, волнующую историю:

«Я только-только приехал в Кяхту. – рассказывал он. – Сижу в первый раз, в кабаке, выпиваю, закусываю с друзьями. Тут подходит к столику бурятка – вся в «фирме», во «вранглеровском» джинсовом костюме – садится на свободный стул, выпивает, закусывает… из моей тарелки. – Серёга забавно делает кругло-удивлённые глаза. – Не понял! – говорю я…

– А, не удивляйся, – сказали мне, – это Тоня-Фирма.

Мне объяснили, что Тоня «обслуживает» офицеров буквально за еду и просто – ради того, что ей это нравится. Все её уважают, за приветливый нрав и за то, что ни одного ещё ничем ни разу не заразила».
 
Забавная история.

Когда ты вернулся из очередного отпуска, твоя комната в общаге была раскрыта настежь. Диван светло-бежевой обивки, купленный в военторге на лейтенантскую получку, был исполосован гуталином. Радиола с набором замечательных пластинок была в соседнем ДОСе у твоего однокашника Кости Синюшкина, который только что привёз с Украины молодую жену. Пятилитровая банка маринованных маслят собственного твоего приготовления пропала без следа. Хорошо, что незакомплексованные капитаны и старшие лейтенанты не упёрли элементы твоего обмундирования – всё остальное «неистовство» ты им простил. По неписанным законам холостяцкой вольницы, женатик, изгнанный из благоустроенной квартиры по причине того, что живёт без жены, не имел морального права на такую роскошь, как диван. И поэтому, когда решением комбрига, всех бригадных лейтенантиков переселили из этого «гнезда разврата» в общежитие на закрытую территорию – под присмотр замполита, ты продал своё «сокровище» Косте Синюшкину за пол цены.

Для вас начинался новый этап. Вселившись, вы распределились по комнатам деревянного барака (ничем, впрочем, не отличавшегося от того, в котором жили до этого) по принципу: «кто раньше встал, того и тапки». Ты, вместе со старлеем Володей Малыгиным из отдельного взвода управления, разместился в солнечной и тёплой комнатушке прямо в середине здания.
 
Взяв где-то небольшой лист берёзовой фанеры, ты покрасил её морилкой и резаком, сделанным из толстой иглы для забора донорской крови, сделал картинку по эротической иллюстрации из «Декамерона». Получилось неплохо, тем более – для оторванного от любимой на тысячи километров. И повесил её на оклеенную обоями стенку недалеко от выхода для того, чтобы «шедевр» хорошо было видно лёжа на кровати.

Через неделю, в очередное воскресенье, комбриг начал обход. Контролируя условия, в которых вы жили, он, в сопровождении свиты, вошёл и в вашу комнату. И сразу же увидел твоё произведение.

– Что это за порнография?! – заорал он.

– Это «Декамерон» Бокаччо, – спокойно сказал ты.

– Это – б..дство!! – он снял гравюру со стены; взяв в руки, хлопнул её о согнутую в колене ногу. Картина с треском разломалась пополам и две половинки великой любви брякнулись на пол.
 
Выйдя из комнаты, командир бригады полковник Пушенко истеричным голосом отдал приказ, чтобы офицеры разместились подивизионно. Затем он, пообещав ещё раз нагрянуть с проверкой, ушёл.

Хочешь, не хочешь – пришлось подчиниться. Ты переехал в комнату рядом с выходом, где уже обитал твой патрон Серёга Сейфулин. Он был начальником разведки и, по совместительству, командиром взвода управления дивизиона. Несмотря на то, что звание у него было ненамного выше, он относился к тебе покровительственно. Саратовский татарин, Сергей был довольно суровым в том, что касалось службы, но общительным и открытым вне работы.
 
Несмотря на зарубцевавшуюся язву желудка, он любил выпить. При этом всегда рассказывал, что врач когда-то запретил ему пить пиво, а вот водку разрешил, немножко. Серёга был холост, но за рюмкой всегда полушутливо-полусерьёзно говорил: «Главное в жизни – это выгодно жениться». Росту он был небольшого, худощав, лысоват; а на круглом лице под небольшим изломанным кверху носом, над выдававшимися вперёд губами носил рыжеватые курчавые усы.

Мы не лезли с советами и не выказывали сомнений в успешной реализации его парадигмы, хотя знали его тяжёлый характер и настроенность на патриархальные отношения мужчины и женщины в традиционной мусульманской семье.

В комнату напротив, которая была чуть повместительней, вселились наши сокурсники по училищу: Санёк Авдотьин, знакомый уже нам Витя Зинчук и Серёжка Яковлев.
 
Саша был похожим на Квазимодо: сутулый, кривые ноги, длинные «сучковатые» руки с длинными широкими ладонями, на каком-то изборождённом и рябоватом лице располагались пухлые, бугристые губы-пельмени и мясистый красноватый нос; вдобавок у него был резкий надтреснутый голос, за что его сослуживцы по-дружески называли «Крякал». Впрочем, нрава он был живого, весёлого и общительного. За эти его качества он пользовался неизменным успехом у гарнизонных разведёнок, главным образом из военторга и офицерской столовой.

Витя Зинчук, украинец с изрядной дозой еврейской крови, был маленького роста. Густые и чёрные кучерявые волосы на большой круглой голове не поддавались офицерской стрижке. Он тоже был застрельщиком всех застолий, любил попеть и «повыкомариваться по-всякому». Невысокий рост не мешал ему достаточно жёстко и желчно держать себя с бойцами, что вызывало их безусловное уважение. Но водка и любовь к разгульной жизни многим испортила судьбу – много лет спустя Витёк, будучи на службе в одном из иркутских военкоматов, нелепо погиб от руки собственного сына…

Серёжа Яковлев, напротив, был нарочито мягок, даже в чём-то женственен. Стройный светловолосый симпатяжка из тех натур, которые сводят с ума девчонок-одноклассниц, он не особо умел по-командирски держать себя, нисколько, впрочем, об этом не сожалея. Ребята уважали его за компанейскость и незлобивый нрав.

Всех троих вы за глаза, в узком, почти что семейном, кругу (ну так сложилось) называли: Дусей, Зиной и Леночкой.
 
В одной из комнат поселились два колоритных кавказца: грузин Гия Лекиашвили и армянин Левон Мнацаканян. Они приехали из Тбилиси. Они были живыми и весёлыми, но шумных компаний почему-то избегали.

Твой первый сосед по комнате Володя Малыгин почти всегда был пьяным и постоянно спал, преимущественно не раздеваясь, по-детски засунув ладони под голову, повернувшись на правый бок и чуть поджав ноги в вязаных домашних носках.
 
Дело было в том, что ему удивительно повезло со своим заместителем. Сержант Сергей Станев, из одесских болгар, оказался на редкость прочным и жёстким младшим командиром. Будучи подготовленным специалистом и обладая волевым началом, он каждый день проводил занятия с бойцами по всем дисциплинам от артиллерийской разведки до политзанятий, полностью подменяя своего взводного. Не было случая, чтобы Станев «подставил» начальника. Побывав на утреннем разводе, Малыгин «мелькал» для виду на глазах у руководства, уходил в общагу и забывал об армии до обеда, а то и – до ужина.
 
Формально, патроном этого загадочного взвода был начальник разведки бригады, который, по слухам, готовился в академию и ничем больше не заморачивался.

В самом дальнем углу общежития напротив умывальной комнаты расположились ребята-противотанкисты и реактивщики. Они были самыми рукастыми и продвинутыми. Первое, что они сделали – это построили вдоль смежной стены, из «спёртых» где-то материалов, стенку с платяным шкафом, антресолями и массой отделений. Они обклеили это творение текстурной бумагой и даже устроили дверцы. Потом вскладчину купили первый в нашей «обители» телевизор, чёрно-белый «Восход», и поместили его на самый верх. Мы иногда ходили к ним, что-нибудь интересное посмотреть «по ящику».

Однажды, то ли на новый год, то ли на день Советской армии «наши тихони» устроили раздольную пирушку. Водка тогда была качественной, но парни явно перебрали, поскольку впереди было воскресенье. Под песни Макаревича они начали дикую пляску, конечной целью которой, видимо, было – проломить пол, наверное, для постройки погреба. Вместе с прыгающими половицами раскачивалось и их многоярусное творение со стоящим наверху телевизором. Когда амплитуда собственных колебаний шкафа, наконец, совпала с ритмом «Нового поворота», серый пластиковый корпус телевизионного приёмника, как в замедленном кино, плавно опрокинулся экраном вниз и, совершив прощальный полёт над этим «вертепом разгула», элегантно грохнулся на пол.

Ну что теперь сделаешь – упал, так упал! Гогоча, ребята подняли аппарат, водрузили его назад и продолжили праздник.

Через некоторое время двое самых заядлых бузотёров затеяли какой-то пьяный спор, а затем и… дуэль, воспользовавшись «макаром» одного из гуляк, который пришёл «на часок» с дежурства по парку и уснул. Свару удалось как-то утихомирить, несмотря на то, что один выстрел даже успели сделать, к счастью ни в кого не попав.

Наутро, очухавшись, три товарища дружно начали вспоминать, что же вчера было. Вспомнили и про полёт телевизора – как он хрустко жахнулся об пол.
 
Серый экран матово поблёскивал на антресоли. Дима Суханов, приехавший из Ленинграда, хмуро встал с постели. Нацепив тапки, он подошёл к телеку и нажал на кнопку. Через несколько секунд раздалось ровное шипение, сменившееся милым голосом Юлии Белянчиковой, рассказывавшей о влиянии алкоголя на мозговую деятельность. И, что удивительно, на изображении, после падения с двухметровой высоты, не было привычных искажений строчной развёртки и подёргиваний. Прибор работал лучше прежнего! Лишь на корпусе была заметна небольшая трещина.

Общага была молодой и весёлой!

Рядом с вами две комнаты занимала семейная пара. Ты часто ненавязчиво наблюдал за тем, как они мило ворковали и по-хорошему завидовал им. Твоя законная жена училась в институте в далёком Киеве. И ты каждый месяц высылал ей телеграфом «прибавку» к стипендии, и ждал редких писем. Сам же регулярно писал любовные послания, считая дни до отпуска.

В первую зиму вашей разлуки она даже приехала к тебе на каникулы за шесть тысяч километров. Тогда у вас ещё была комната в «коммунальной квартире» на три семьи. Ты узнал о её приезде, будучи на полигоне. Ты был вызван в палатку командира батареи, и он сказал, что тебя отпустили на свидание на два дня. До городка ты добирался попутными машинами.
 
Она ждала тебя дома в вашей комнатушке с окном… на Киев.

В первую ночь на пружинной солдатской кровати всё получилось быстро, как выстрел.
 
«Б..дь! Даже вые…ть меня не можешь по-человечески!», – с раздражением выпалила она. Ты промолчал, потому что не знал, что в таких случаях должен говорить муж. Ты сам об этом поведал мне много лет спустя.

Конечно, в юности ты читал брошюрки, тайком подбрасываемые тебе мамой, и знал, что это нормально после долгой разлуки. Конечно же, ты мог напомнить ей, что незадолго до выпуска из своего Хмельницкого училища, сразу после вашей свадьбы она, клянясь в вечной любви, говорила, что переведётся на заочное отделение и поедет с тобой. Но после выпуска ты с удивлением узнал, что никуда она из красавца Киева ехать не собирается, а значит вы парочку лет будете в разлуке.

Конечно, ты был не святой и заглядывался на симпатичных стройных медсестёр, жён таких же, как и ты офицеров. Но неписанные порядки крохотного военного городка не позволяли переходить ту запретную черту, за которой начинается подлость. В общем, ты, к досаде жены твоей, не "тренировался"

Разлуку: с домом, с семьёй, с женой, со степями, в которых вырос, с лесистыми равнинами, ты переживал трудно – сопки Забайкалья буквально «давили» на тебя своей значительностью, как стены тюрьмы. Служба была не в удовольствие, а подобна каторге. В первом же наряде случился казус, который надолго «отравил» твоё бытие. Помощником дежурного по полку ты сидел за пультом управления в комнате, оборудованной рабочими картами, документами, телефонами и прочими нужными вещами. Около четырёх часов ночи, когда дежурный отдыхал, ты не заметил, как голова постепенно опустилась на лежащие на столе руки. Тебя разбудил голос моего командира, который, глядя на тебя с презрением и ненавистью, отчеканил, что он снимает тебя с наряда.

Вместо тебя, нерадивого, поставили моего коллегу – лейтенанта из нашей плеяды молодых – Серёгина. Он посмотрел на тебя с укором, когда ты «с позором» убывал в полк. Серёгин был высоким улыбчивым парнем с круглой белобрысой головой и такими же круглыми глазами с искорками лукавства. Вы с ним некоторое время жили в старом общежитии. Тебе нравилось, как он лихо распевал под гитару скабрёзные частушки.

Вы зашли тогда к ним в комнату. На полу возле кровати увидели огромную матрасовку, перегородившую почти всё пространство. Она была полна картошки. Не было понятно, как вообще эту «груду» затаскивали в дом. В комнате стоял нестерпимый «амбре» гниющих клубней. Видимо, по пьянке, ребята частенько, при передвижениях, неосторожно наступали на мешающую проходу «гору» и давили плоды.
 
Зашли двое или трое бойцов. Не отошедший от похмелья один из офицеров скомандовал: «Тащите!», и воины стали выволакивать «ароматную» неповоротливую, как голландская чушка, громаду из комнаты прочь на улицу. Прогнившая ткань расползалась, содержимое мешка выкатывалось в коридор. По полу тянулся влажный грязный след источающий вонищу.
 
Собрались у тебя, и Серёгин лихо «выдавал» волжские солёные распевы под аккомпанемент гитары, которую тебе подарил отец на вашу свадьбу.

А помнишь, ещё в самом начале, в том первом твоём офицерском сентябре, тебя, как самого (с виду) сообразительного, поставили на должность начальника кочегарки. Дали в подчинение несколько бойцов, которые что-то понимали в этой работе. Ты, по училищной горячности, сразу начал «закручивать гайки» на предмет дисциплины, внешнего вида и прочих военных «примочек», а они, в отместку, подстрекаемые одним из воинов, самым наглым, начали тихо и в открытую не подчиняться и саботировать работу. Ты впервые тогда вдруг с острой тоской понял, что не всё, оказывается, в твоей власти, есть ещё и какие-то другие глубинные психологические законы, которые ты пока ещё не усвоил. Лишь двое из тех ребят не издевались над молодым лейтенантиком: худой и унылый узбек Маматкулов и высокий и крепкий в кости чеченец Гилани Мирзаев. Они работали парой в одной смене. Грубоватый и ироничный вайнах нашёл в тихом, немного забитом Маматкулове идеального напарника и собеседника. Было чудно и непонятно, на чём, на какой основе держится общение столь разных личностей. Было похоже на то, что гордый горец взял шефство над слабым своим товарищем, как над несчастным выброшенным кем-то щенком. Маматкулов ходил за Мирзаевым как привязанный, и они о чём-то постоянно беседовали на невообразимой смеси из узбекских, чеченских и русских слов. То и дело можно было слышать, как Маматкулов обращался к напарнику: «Гилани, Гилани». Гилани же звал его просто по фамилии.

Но однажды Маматкулов получил из дома какое-то нехорошее письмо и проницательный Мирзаев стал потихоньку следить за другом, переменившемся в настроении и как бы спрятавшимся, как улитка, в свою ракушку.

Заметив из-за угла, что несчастный узбечёнок, думая, что его никто не видит, засунул голову в топку котла и стал вдыхать угар, Гилани бросился к нему. Он как мог успокаивал его; он говорил то, что, на его взгляд, надо было говорить.

Маматкулова вскоре перевели в другое подразделение, а угрюмый и немногословный чеченец с немного грустными и умными глазами продолжал работать.

Незадолго перед тем, как тебя снова перевели в дивизион, произошёл случай, который тоже мог закончиться трагически, но не стал таким, благодаря тебе.

Ты отправил Гилани в подвал, чтобы он закрутил какую-то задвижку, а сам включил сварочный аппарат, который был заземлён на железные перила. Ожидая Мирзаева, который должен был подняться по лестнице, ты мельком заглянул вниз и увидел, что Гилани, слабо освещённый дневным светом, идущим сверху, держась руками за перила, трясётся и извивается всем телом под напряжением.

«Та-та-ва-щ лете-нант! Ток! Ток вык-лю-чить-те». – кричал он таким же извивающимся искажённым голосом.

Ты бросился к рубильнику и рывком дёрнул его вниз.

Гилани устало подннялся наверх по железной лестнице. Первое очень важное дело в твоей судьбе ты только что сделал – ты спас чьего-то сына, ещё не родив своего. В твоей жизни было много таких спасённых душ, и до сегодняшнего дня эти души ведут и охраняют тебя.

Помнишь, как однажды в зимнее воскресенье ты не был ни на каком дежурстве, а просто отсыпался в вашей комнате. Серёжка Сейфулин накануне заступил в караул и должен был смениться вечером. Часов в десять или одиннадцать раздался сумасшедший стук в вашу дверь, и сейфулинский голос с каким-то отчаянием прокричал: «Открывай немедленно, а то я тебя сейчас пристрелю!».

Ты соскочил с постели и открыл дверь ключом, который был вставлен изнутри. Серёга стоял на пороге в шинели, опоясанной портупеей и в зимней шапке. В правой руке он держал пистолет, от которого тянулся вниз к поясу тонкий кожаный ремешок. Лицо его было полно страдания и перекошено от боли. Левая рука лежала на том месте, где располагается желудок.

– Иди меняй меня, я больше не могу! Семён, бегом! – исступлённо орал Сейфулин, мучимый приступом.

– Ладно, ладно, Серёж, ты только пистолет опусти. Я всё понял. Сейчас буду…
Начав собираться, ты искоса наблюдал за оружием, которое продолжало «смотреть» дулом на тебя. Натянув галифе, ты с опаской подошёл к Сергею и мягко, но настойчиво опустил его правую руку в направлении кобура. Серёга, немного успокоившись, отстегнул «макар» и передал тебе.

Комбрига офицеры не уважали за ханжество, фанфаронство и грубость. Однажды, сразу после нашего прибытия в часть из училища, наш куратор и старший товарищ Лёша Бабенко простодушно попросил командира, чтобы он предоставил баню, которая располагалась в здании котельной, для помывки молодых лейтенантов.

«Вот ещё, – ответил полковник довольно грубо, – будут тут свой триппер разносить!». Так он поставил всем диагноз. А мы поставили ему свой «диагноз».

И дело даже не в том, что мы, всё равно, постепенно выкрутились, выезжая в выходные дни на станцию в поселковую баню. Приобретя презрение офицеров, он лишился гораздо большего, чем просто уважение, хотя и это не мало. Ходили, в общем-то небеспочвенные, слухи о том, что его дочка и жена, как умеют, позорят его, путаясь с кем попало, пока он пьянствует в той пресловутой бане или ездит по командировкам. Это как-то компенсировало нашу обиду, и мы старались просто служить, как можем, по возможности, избегая чрезмерных «косяков».

Однажды в городке надолго погас свет. Поскольку дело было поздним вечером, вы все сидели в полной темноте.
 
Запалив свечку, ты зашёл в комнату напротив, которая почему-то была оборудована двухъярусными армейскими койками.
 
«Неси гитару». – сказали Санёк с Витькой. Они валялись на кроватях. Ты принёс инструмент, лёг на свободное место и стал играть и петь красивые и мелодичные песни. Свеча давно прогорела...
 
Часа через три дали, наконец, свет, а ты всё пел и пел, и ребята как будто позабыли про крутящийся целыми днями магнитофон.

Ты был никаким командиром, но пел божественно. Ты пел в клубе, ты покорил всех самойловскими «Артиллеристами», когда бригада «гуляла» в гарнизонном доме офицеров.
 
А помнишь, как Санёк закадрил какую-то «фею» из офицерской столовой, которая пообещала за это кусок свежей говядины. Помнишь, как довольный Сашка приволок сочащийся кровью свёрток, и вы жарили мясо на всю ораву.

А потом свершилось предательство…

Однажды тебя пригласили в штаб бригады.

Дежурный сказал, чтобы ты заходил в учебный класс. Зайдя, ты впервые увидел столько начальства в одном месте. За длинным столом, накрытым тяжёлой красной скатертью, сидел полковник Пушенко, его заместитель по политчасти, начальник штаба, парторг и командир дивизиона Воронов.
 
– Семён, – вдруг в высшей степени фамильярно и по-отечески обратился к тебе комбриг, – какие у тебя отношения с женой?

– Нормальные. – немного растерявшись от неожиданного вопроса, ответил ты. Тогда замполит, протягивая тебе какие-то листы бумаги, попросил:

– Прочитай вот это.

Ты взял аккуратно вырванные из школьной тетради странички, исписанные до боли знакомым почерком, почерком твоей жены, твоей Татьяны. И начал читать:

«Уважаемые товарищи командиры! Я прошу повлиять на моего мужа, лейтенанта Герасимова. Дело в том, что я являюсь студенткой, а он ничем мне не помогает. Его поведение компрометирует Советскую армию. Я считаю, что он недостоин высокого звания советского офицера, коммуниста…» и так далее, на двух листах.
 
Ты обомлел от горького стыда за то, что это была… твоя жена! Высокий «ареопаг» глядел на тебя с сочувствием. Большего унижения нельзя было придумать.

Ты подошёл к столу и положил на него письмо, даже не дочитав. Понимая весь абсурд произошедшего, командир всё-таки спросил тебя:

– Ты что, действительно совсем не помогаешь жене?

– Да вы что! – с жаром ответил ты. – Каждый месяц, по восемьдесят рублей телеграфом; у меня все квитанции есть. Вот только последний раз на неделю задержал – не мог выехать в посёлок…

Начальники переглянулись с пониманием.

– Ясно… – сказал комбриг. – иди, Семён.
 
И ты ушёл, оглушённый человеческим вероломством.

Всемогущего начальника артиллерии армии полковника Сухорученкова мы видели один раз, когда в апреле он приезжал проводить строевой смотр вновь сформированной артиллерийской бригады большой мощности, в которой нам посчастливилось служить. Проходя мимо строя офицеров, он вдруг остановился и, глядя на нас, сказал:

– Кто-то из вас троих пьян. Я очень тонко чувствую запах алкоголя. Говорите честно, кто сегодня или вчера выпил? Вы? – показал он пальцем на Малыгина.
– Никак нет! – громко отчеканил тот.

– Значит – вы? – перевёл он палец на тебя.

– Я не пью. – спокойно и твёрдо ответил ты, смело и прямо глядя начальнику в глаза. И это была правда, не только в том, что ты действительно ни вчера, ни позавчера не пил, а в том, что водку ты не любил и вообще не любил пьянства.

– Я не собираюсь вас обнюхивать, товарищи офицеры – будем считать, что мне показалось. – сухо сказал полковник.
 
Ты «ел глазами начальство».

Твоё достоинство пришлось ему по нраву. Когда ранней весной следующего года бригада вновь была на полигоне, находящийся там же полковник Сухорученков вызвал лейтенанта Герасимова в машину руководства. Ты, облачённый в офицерский полевой зимний костюм, добрался по проложенным по снегу тропкам к штабному ЗиЛу, накрытому белой маскировочной сетью, на крыше которого белел флажок с большой буквой «Р».

Приняв твой чёткий доклад, полковник предложил присесть и начал без вступления:

– Ну что, лейтенант, не идёт служба?

Ты не стал врать, хотя последнее время и приобрёл кое-какие навыки и выработал кое-какие приёмы работы с подчинёнными. Служба действительно шла трудно.

– Вам, наверное, надо сменить обстановку, – угадав твои потаённые мысли, подытожил начальник. – Если я вас переведу в Улан-Удэ в ракетную бригаду, пойдёте в ракетчики?

Ты молчал.

– Подумайте, а завтра в это же время зайдёте ко мне и скажете своё решение.

– Есть, – ответил ты и вышел.

В палатке тебя встретил Серёга Сейфулин.
 
– Ну что? – внимательно глядя в глаза, спросил он.

– Предложили переводиться в ракетную бригаду.

– Да ты что?! – с восторженной улыбкой воскликнул «шефульчик». – Соглашайся и даже не раздумывай. Просись сразу во взвод управления дивизиона – там служил я. Не пожалеешь!

Так просто была решена твоя судьба на ближайшие три года.

В апреле вышел приказ. Перед отъездом Сейфулин инструктировал тебя в вашей комнатушке. Вы сидели за столом.

«Тебя поселят в офицерское общежитие рядом со столовой. Передашь привет от меня Волкову Серёге, будете служить вместе. И смотри, будь осторожней с Тоней-Буряткой. У неё ещё кликуха: «Тоня-Фирма», потому что она круто одевается. Она сейчас живёт с одним молодым лейтенантом, и ходит слух, что он, уже готов на ней жениться. А баба эта вообще уникальная, – продолжал он рассказ, – она по очереди жила со всеми холостяками в общаге, и ни разу никого не заразила. Её там очень уважают за это. И вот слушай: – заулыбался Сергей, вспомнив интересную историю, – иду я как-то из части на обед. Дождь хлещет. Я – в плащ-накидке. Смотрю – Тоня-Бурятка сидит прямо на дороге под дождём в своём джинсовом костюме, руки – на асфальте. Я подошёл, слышу она плачет отчаянно так, навзрыд. «Тоня, – говорю, – что с тобой?», «Отстаньте вы все… от… меня» – закричала она и махнула на меня рукой.

– Я, – говорит Серёга, – не знаю, что там с ней приключилось, но после этого она к лейтенантику тому «прилепилась», и живут они уж второй год».

Эта удивительная история тебя ошеломила тогда своей пронзительной невероятностью сочетания обыденного и причудливого. Всякое в жизни бывает.

Новая «страница» твоей жизни началась со знакомства с командиром ракетной бригады. Тебе было предложено, как и пророчил Сейфулин, «идти» на топопривязчики и визиры, но тебе был более по сердцу огонь, и ты выбрал стартовую батарею. В этой бригаде всё было по-другому, всё напоминало тебе ракетные городки твоего детства, когда отец служил «стратегом» на Урале. Да, это была смена обстановки!

Войсковой порядок и дисциплина, где даже горький пьяница, подходя к махине стартового агрегата, преображался и как-то внутренне подтягивался.

Поселили тебя в комнату к Серёге Волкову на ту самую кровать, которую занимал когда-то Серёга Сейфулин.
 
Волков, «Волчара», был высоким и худощавым старшим лейтенантом с густой светлой шевелюрой и открытым приветливым взглядом серых глаз. Говорил он громко, немного картавя и как бы порыкивая. Наставляя тебя, он расписывал в красках, кто из твоих новых знакомых чего стоит, кого надо побаиваться, а кто «свой в доску».

– Тоня-Фирма здесь живёт? – неожиданно спросил ты.

– Здесь. Они с Борькой Ореховым собираются пожениться. – обыденно ответил «Волк».

– Это правда, что она спала со всеми?

– Было дело. Она приехала из Кяхты в «секс-командировку», встретила Борьку и… завязала.

Ты встретил эту удивительную симпатичную женщину в тот же день в коридоре.

– Здравствуй, Тоня.

– Привет, Сеня. – ответила она, открыто улыбаясь и прищурив азиатские глаза.

Казалось, она была в курсе всего, что происходило вокруг. Она заходила в свою комнату, и ты свободно вошёл в открытую дверь. В помещении никого больше не было. Она присела на диванчик и смотрела на тебя немного грустно и немного виновато. Вожделение и мнимая доступность мешали тебе прочитать в этих глазах то, что нужно было прочитать. Присев рядом, ты пошло и прямо предложил коитус, на что она просто, со сдержанной полуулыбкой сказала:

– У меня – муж.

– Прости, – выдавил ты из себя, и ушёл.

Сеня, я до сих пор помню в подробностях все твои рассказы. Я помню историю о логическом разрыве с твоей первой… Ты поехал в отпуск. После того, что произошло между вами, ты захотел лично убедиться в том, что это было лишь наваждение, продиктованное чьей-то злой волей. Но чуда не произошло. Искушения и соблазны крупного мегаполиса – это сила, которую не все могут одолеть. Что уж говорить о слабой женщине.

Всё, что нас не убивает, делает нас сильнее.

PS Можешь опубликовать это моё письмо. По-моему, получится неплохой рассказ.

Твой друг Василий»