Глава 13 Юрий

В отцовском сторожевом дивизионе на Лисьем Носу служил главный старшина по фамилии Полуконь. Сам отец в шутку называл его «Кентавром» и иногда просил помочь перетащить что-нибудь особенно неподъемное в нашу квартирку в офицерском доме. Этот старшина свободно выжимал одной рукой восьмидесятикилограммовую гирю, и забавно пригибал голову, входя в комнату, чтобы не задеть потолок. В те времена, когда мы еще жили одной семьей, он казался мне эталонной и почти недосягаемой вершиной человеческой мощи…

Однако мужчина, которого привел ко мне Берта мог бы, наверное, взять под мышки двух таких Полуконей, и нести их сколько и куда прикажут, даже не изменившись в своем каменно-равнодушном лице. Рост его был огромен - чтобы дотянуться до его плеча, Берте пришлось встать на носки и высоко вскинуть руку.

- Вот,- представил его Берта, немного гордясь собой,- Это Марк!

Я безнадежно поинтересовался:    

- И что, он теперь везде будет за мной ходить?!

- Ну…- задумался он,- Домой к твоей тетке он не пойдет, не переживай.

- Да он в нашей «хрущевке» и не поместится…- кивнул я, болезненно осматривая бицепсы, которые были больше моей головы,- И вообще… Все-таки, сам подумай… Ну, зачем это?

Берта уронил руку и снова стал похож на растерянного гнома, заблудившегося в стране великанов.

- Юр…- попросил он меня, отведя взгляд,- Мне так будет спокойнее…

- А мне?

- И тебе… Марк! - в Бертином голосе прорезались резкие нотки,- Скажи, ты меня любишь?

Мужчина повернул к нему голову и ответил так же гулко, монотонно и механически, как гудит заводская сирена:

- Конечно, господин. Все в этом доме тебя любят.

- Раз так, вот тебе Юра!- сказал ему Берта,- Считай, это все равно, что я! Относись к нему так же!

Марк повел глазами в мою сторону. Крылья его квадратного носа дернулись, ему не понравился мой человеческий запах…

- Он все равно, что я,- повторил ему Берта, словно капризному ребенку,- Ты должен о нем заботиться… Ты понимаешь? Всегда!

- Как скажешь, господин…

Когда мы вышли в просторный холл, Берта остановился в дверях, будто у их порога была проведена непереступаемая черта. В холле было много людей и нелюдей. Мне казалось, что я уже как-то научился отличать их друг от друга. Однако и те, и другие - все вдруг, стоило появиться Берте, прервали негромкие разговоры, повернулись к нам и замерли в деликатных полупоклонах. Я почувствовал себя не в своей тарелке. Я подумал, что эти взрослые, солидные мужчины и женщины играют с нами в какую-то нелепую игру. А Берта выглядел беззащитной мишенью их хищной почтительности. 

- Ты еще придешь? - спросил Берта.

Мне очень хотелось сказать или даже крикнуть ему: «Нет!»

Теперь я отчетливо понимал, что непререкаемо чужд этому дому с его анфиладами богатых комнат, прохладными садами и бассейнами, точно так же, как чужд его сверхъестественным обитателям и их странной повседневности, в которой церемонно чествуют мальчиков, как королей, и одновременно бросают чьи-то отрубленные головы в водоемы с золотыми карпами. Я больше не желал иметь с этим театром теней ничего общего! Здравый смысл и инстинкты, как сговорившись, требовали от меня бежать отсюда немедленно. Но все-таки я кивнул ему как можно беззаботнее, чтобы видели те - в холле:

- Конечно!

И его лицо сразу же расцвело. Берта победоносно осмотрел холл и окружавшие его голодные глаза, полные замаскированного любопытства…

- Завтра?

- Завтра,- вздохнул я.

У ворот, под бархатными кронами двух старых, массивных дубов, выстроились черные «Волги». Марк без слов усадил меня в одну из них, на заднее сиденье. Оставшись с ним наедине, я поежился, сдвинул колени и сунул между ними сразу похолодевшие ладони. Наверное, я лишь сейчас начал осознавать, кто именно сидит ко мне спиной и сжимает пудовыми кулаками черную баранку. Он молчал, и я тоже. Во-первых, я не знал, как к нему обращаться - по человеческим меркам он выглядел лет на сорок и фамильярничать с ним мне точно не хотелось. Во-вторых, я вообще не знал, что собственно нужно говорить.

- Куда тебя отвезти, господин?

Я едва не подскочил, когда тишину салона разорвал этот его басистый гул. И сразу же стал озираться, ища глазами Берту. Затем я с тревожным чувством догадался, что «господин» это теперь я и есть. Тогда я оробело пробормотал:

- Домой, если можно…   

И назвал адрес.

В пути Марк снова молчал, только чуть поскрипывал сиденьем и кожаной рулевой оплеткой, закладывая аккуратные повороты. Машину он вел так, словно сразу стал с ней одним целым. Еще я обратил внимание, что раз или два сонные регулировщики на больших перекрестках запоздало вскидывали сомкнутые пальцы к козырькам фуражек - вероятно, на нашей «Волге» стояли номера каких-нибудь спецгаражей - однако Марк нигде не этим воспользовался и правил не нарушал. Он прилежно останавливал машину на светофорах и, перестраиваясь из ряда в ряд, включал поворотники, которые сухо и неприятно щелкали у меня в ушах.

- Вы хорошо знаете город? - спросил я, сам не зная зачем.

Он кивнул, не отрывая глаз от дороги.

- Хорошо …- потом задумался и несколько снисходительно добавил,- Тебе не обязательно говорить мне «вы», господин.

- Тогда вам… тебе не обязательно говорить мне «господин»…

- Как скажешь, господин.

- Меня Юрием зовут,- боязливо напомнил я,- Юрой…

- Как скажешь.

- Вы… То есть… ты давно тут живешь?

- Раньше жил. Много лет назад… Я давно ушел из городов, меня ночью привез Артур.

- Артур? - переспросил я.

- Капитан-сотник. Ты его видел. Он был с вами в господских покоях.

Я понял, что Артуром он называет того самого командира Бертиных телохранителей, что встречал нас на станции метро и потом, уже дома, распоряжался людьми, когда началась суета. Значит, он ездил или посылал в горы за этим огромным Марком…

- Он твой начальник?

- Нет, я эвокат*. Я служил еще князю Ференцу. Он мне подарил дом в горах и Jus Venatu**.

Я не понял последних слов, но мне почему-то живо представились затянутые кинематографической дымкой снежные вершины, грубо сложенный из бревен и камня уютный сруб, альпинистская утварь, старая, но надежная вертикалка на стене, вязаный свитер и зеркало без оправы, в которое он смотрится, сбривая недельную щетину, и еще - дымящаяся рядом чашка кофе. Суровое и доброе романтическое одиночество…

- А что ты делаешь в горах? - выпалил я.

- Ничего не делаю.

- Вообще ничего?

- Ничего…- он замолчал, но потом все-таки сказал,- Я охочусь и жду, когда меня позовут…

- Охотишься? - с глупой мечтательностью переспросил я,- Здорово, наверное. В горах, там… всякие винторогие архары, да?

- Я живу в горах,- ответил Марк,- А охочусь в долине. Там колонии-поселения… Вот твой дом. По-моему, у тебя гости, Юра. Мне подняться с тобой?

- Не надо,- отказался я, чувствуя, как волосы на висках намокли от холодного пота.

У теткиного подъезда я опять, словно в дурном, повторяющемся сне, увидел две такие же роскошные чиновничьи «Волги». Рядом с бедными коробками наших пятиэтажек они смотрелись, как наспех вклеенная аппликация из глянцевого журнала. Даже тени от этих автомобилей, казалось, были гуще и лежали как-то иначе, чем от пыльных тополей и покосившегося грибка детской площадки. Около них томились от безделья шоферы. Это, однако, были обычные шоферы - люди. Один из них наклонился, чтобы прикурить из ладоней другого, и бросил в нашу сторону напряженный взгляд. Я подумал, что ничего хорошего меня дома не ждет и оказался прав.

Наверху меня встретили две тусклые, трафаретного вида женщины из детской комнаты милиции и ГорОНО, имена которых я пропустил мимо ушей, потому что, едва шагнув внутрь, не смог оторвать глаз от единственного в нашей комнатушке кресла. В нем, аристократически-небрежно разбросав руки по подлокотникам, сидел первый секретарь Ленинского райкома ВЛКСМ, Алишер Тимурович Юнусов…

- А вот и сам герой нашего детектива,- дружелюбно промурлыкал он,- Долго же пришлось тебя искать…

Я попятился к дверям, но у порога кто-то когтисто облапил мое плечо и мягко толкнул обратно. Это был Цепков, похожий на опасное животное, вроде гиены, в напружиненной стойке. Вернув меня на середину комнаты, он обошел ковер и встал позади своего хозяина.

- Прямо, как в передаче «Алло, мы ищем таланты»,- почтительно заметил Цепков,- Даже милицию пришлось привлекать, да, Алишер Тимурович?

Глаза его были по-рыбьи холодны. Я подумал, что здесь и сейчас наступает для меня настоящая расплата за те два дня, проведенные вместе с Бертой, когда я окунался в реку своих и его фантазий и выныривал на ее туманную поверхность, забыв о реальности. Боги не прощают ни амбиций, ни ротозейства. Течение предательски изменило русло, река побежала себе дальше, а меня волной швырнуло сюда, обратно на каменные берега…

- Ну, довольно!- барски отмахнулся от Цепкова Алишер,- И вообще пора разрядить эту драматическую обстановку… Что ты встал посреди комнаты, как приговоренный? Садись-ка сюда и признавайся, почему ты скрывал от общественности свое истинное лицо…

Я подошел и сел на стул, который со странной поспешностью освободила женщина в милицейской форме. На теткином столе разбросан был ворох разнообразных, красочно оформленных грамот и дипломов. Они золотились картушами в тисненых пшеничных колосьях и ярко светились круглыми печатями.

- Лауреат юношеских конкурсов по литературе,- полуобвиняюще начала перечислять женщина из ГорОНО и я рефлекторно открыл рот, слушая ее, как в бреду,- Серебряный призер областной музыкальной олимпиады! Первое место в городском соревновании по биатлону! По шахматам! Математические эстафеты! Товарищи… Это просто уму непостижимо! Настоящий ребенок-вундеркинд переводится в одну из школ нашего города, а мы не в курсе? Как можно было умолчать обо всем этом? Юрий?!

- А-а…- только и сказал я, глядя на дипломы, на каждом из которых красовалась моя, каллиграфически выведенная, фамилия…

- Действительно,- явно наслаждаясь собой, кивнул Алишер,- Юра… Как же это?

- Хорошо, что нам сразу же сообщили из РайОНО, когда им пришли твои документы, Юра. И конечно, хорошо, что Алишер Тимурович нас правильно сориентировал. Я утром лично разговаривала с директором твоей лениградской школы! Это, знаешь ли, просто безответственно! Мы должны немедленно поставить тебя на учет, и причем не на уровне района, а на городском уровне…

- С директором моей школы?!

- Конечно. Он, правда, сам не до конца понимает, почему нас так поздно уведомили. Говорит, что сопроводительное письмо за его подписью уже в пути. Черт знает что такое!

- Ну будет, будет…- успокаивающе сказал ей Алишер,- Все ведь разрешилось. Мальчик теперь в наших, надежных руках, никуда он не денется. Конечно, это было неожиданно для всех нас, обнаружить среди вновь поступивших учеников такую звезду, но…   

Заново рассматривая ворох бутафорских знаков моих побед и достижений, я постепенно приходил в себя. Я слышал - до звона в ушах - как изнутри меня, на смену первому, стыдному, страху приходит уверенная злость. Правда, я отдавал себе отчет и в другом - насколько же велики их силы, если они, прихоти ради, за два неполных дня смогли перекроить всю мою жизнь и обставить ее карточным домиком из официальных документов и свидетельств вполне порядочных людей, вроде директора моей ленинградской школы. А как быть с теми, кто расписывался в этих фальшивых дипломах? Сколько же голов в обоих городах рабски склонилось, сколько было стыдливо отведено глаз, сколько перекроено архивов и вычеркнуто чьих-то имен, чтобы угодить первому же слову этого ясновельможного владыки изнанки их жизней? Но главный вопрос - зачем это ему?!

- Он ведь просто кладезь дарований, разве нет? - спросил Алишер мою тетку, стоявшую у стены.

Она, как застигнутая охотником неповоротливая дичь, быстро и испуганно всплеснула руками и отчаянно закивала головой.

Среди пестрой палитры грамот я заметил и свой табель успеваемости, в котором щедрой рукой расставлены были отличные оценки по всем прошлогодним четвертям. Но подпись классного руководителя была подлинной - я бы узнал ее где угодно, ибо сам пару раз подделывал эту витиеватую монограмму в дневнике. Вообще-то я безо всяких подтасовок вполне успевал по истории, литературе и географии, однако точные предметы всегда оставались для меня каторжной повинностью. Теперь же против граф «Физика», «Алгебра» и «Геометрия» красовались твердые итоговые «пятерки».  Я аккуратно положил табель на стол и отодвинул пальцем подальше от себя. Алишер насмешливо смотрел на меня из теткиного кресла, пока чиновница из ГорОНО бережно собирала мои документы в новенькую клеенчатую папку.

- По-моему,- сказал я, сделав глубокий вдох, и улыбаясь, как мне казалось, вполне зловеще,- Вы чересчур переоценили мои «дарования».

- Отрадно видеть, как много хороших качеств мы воспитали в нашей, советской, молодежи,- сразу же ответил Алишер, возведя очи горе,- Например, скромность…

- А как насчет честности?

- И здесь наши успехи налицо…- лучезарно улыбался Юнусов.

Я промолчал. Что я мог сказать? И, главное, кому? Не даме из ГорОНО же… А тетка одаривала своих начальственных гостей почти молитвенными взглядами - чужая воля возносила ее племянника на новую общественную высоту, а это означало, что и в ее пасмурное бытие теперь как бы проливалась частичка света из-под серых облаков.

- Между прочим, Надежда Николаевна,- демонически поймав ее мысли, вступил в разговор Цепков,- Мы вчера связались с управлением вашего главка. Там с пониманием отнеслись к нашей совместной с ГорОНО просьбе улучшить жилищные условия для Юры. Мальчику следует развивать свои многочисленные таланты в комфортной обстановке. Так что, поздравляю - вас поставили в очередь на трехкомнатную квартиру в новом микрорайоне.

Тетка сразу же грузно осела на топчан. Проклятый Алишеров водевиль вступал во второй акт, о котором я даже подумать не мог.

- Очередь… на трехкомнатную?

- И, более того,- продолжал Цепков,- Эта самая очередь есть большая условность, потому что она подходит уже в сентябре. Дом сдают буквально через две недели. Словом, готовьтесь к переезду, Надежда Николаевна.

- В сентябре?! - тетка стала похожа на разбуженную птицу, она вся подалась вперед, ко мне, словно ища у меня доказательств,- Юрка?! Квартира…

- Надежда Николаевна,- гипнотическим жреческим тоном зажурчал Алишер,- Комитет комсомола ставит перед собой цель максимально поддерживать юношество и всесторонне способствовать формированию новой, совершенной личности. В особенности это касается будущих членов ВЛКСМ, сегодняшних пионеров. Находить молодые таланты и помогать им это одна из задач коммунистического строительства вообще, и перспективных планов организационно-воспитательной работы в текущей пятилетке в частности. Ваш… Точнее, теперь уже наш общий Юрий - это, не побоюсь громкого слова, настоящий прорыв к облику жителя коммунистического завтра и кем же мы будем, если сегодня не подставим ему коллективное плечо? Вы согласны со мной?

- С-согласна,- кивнула тетка в ответ на это ритмическое заклинание,- Конечно…

- Таким образом, на нас… и на вас, Надежда Николаевна,- сделал он ударение,- Лежит теперь огромная ответственность за то, чтобы Юрий вырос в истинно-цельную личность и внес свой, вероятно, очень значительный вклад в будущее торжество передовых идей всех людей доброй воли. Вам понятны наши задачи?

- П-понятны…

- Комитет комосомола и все профильные учреждения теперь окажут вам всю необходимую помощь. Это, разумеется, касается не только улучшения жилищно-бытовых условий, однако и вам, и матери Юрия…- он повернул лицо к Цепкову и тот, наклонившись, быстро что-то прошептал,- Да… и Вере Николаевне будет установлена доплата к основному окладу в двукратном размере. Ваше руководство, зная об обстановке, само вышло с такой инициативой. Вас вызовут в кадры в понедельник и ознакомят с приказом. Мальчик ни в чем не должен нуждаться…

- Доплата?!

- Далее,- чеканил Алишер,- Его культурный досуг отныне будет организован в соответствии с новой политико-педагогической моделью, и это поручено товарищам из райкома, инструкторам сектора по работе с пионерской организацией, которые свяжутся с вами в ближайшее время. Вам не следует ограничивать или вмешиваться в его расписание. Это теперь вопрос коллективной ответственности!

Тетка быстро закивала головой.

- Ну и, наконец, принято решение перевести Юрия в школу с углубленным изучением… хм… целого ряда предметов…

- Каких именно? - ехидно спросил я, не в силах больше спокойно наблюдать за этим фарсом.

- Целого ряда,- повторил Алишер, и вдруг добавил с ответной иронией,- Но, конечно, в первую очередь, физики и математики…

Было понятно, что мой настоящий табель он тоже видел воочию. Я отрыл рот, чтобы что-то сказать, но не смог. Тетка тем временем впала в какой-то полурелигиозный экстаз. В ее глазах я превращался в невиданное божество, осененное благодатью советского парадиза…

- Теперь, когда мы решили основные вопросы,- поднялся из кресла Алишер,- Разрешите откланяться, уважаемая Надежда Николаевна.

- Останьтесь хоть на чай? - попросила тетка таким жалобным голосом, который я никогда до сих пор не слышал,- Алишер Тимурович… И товарищи…

- С удовольствием бы, но не могу, Надежда Николаевна. И товарищи тоже… Дела… Да, Юрий, проводи меня до машины, если не сложно.

- Конечно,- поспешно ответила за меня тетка,- Конечно. Он проводит!

Спускаясь по лестнице вслед за ним, я долго не мог найти нужных слов. Цепков и обе дамы, милицейская и из ГорОНО, тактично отстали от нас на один пролет, но я спиной зябко ощущал их невидимое присутствие. Однако больше всего я боялся Юнусова, который вышагивал чуть впереди, брезгливо сторонясь исписанных матершиной стен и полуразрушенных перил.

- Зачем вы все это устроили? - наконец выдавил я из себя.

Юнусов загадочно хмыкнул.

- Считай это жестом добрых намерений с моей стороны.

- Не слишком ли широкий жест?

- Но и намерения мои широки…

- Боюсь, в моем мире для них недостаточно места,- сообщил я с некоторой претензией на беспомощное остроумие.

- Именно поэтому мы его и расширяем…- немедленно парировал Юнусов.

В словесной пикировке с ним я явно проигрывал.

- И все-таки, зачем вам этот спектакль?

- У нас тут, на Востоке, сохранилось много старых поговорок,- сказал он, оборачиваясь и весело подмигивая мне,- Одна из них гласит: «Если ты опоздал подарить алмаз, торопись подарить для него драгоценную оправу!»

- Значит, это подарок?

- Конечно…

- Кому же? - жестко спросил я и сам поразился, насколько правильно прозвучал заданный мной вопрос, потому что в лице этого наслаждавшегося своим безнаказанным могуществом убийцы снова что-то непроизвольно дрогнуло. Как в прошлый раз, в парке…

Он произнес с досадливым одобрением:

- Все-таки ты чертовски умный парень… Между прочим, что бы ты там не думал, мне нравится, что у Альберта появился такой друг. Что может быть драгоценнее дружбы в нашем лоскутном мире…

Выйдя на улицу, он поднял голову к ясному небу и зажмурился, как беспечный летний кот.

- Поэтому вы решили вложить меня в оправу из чистого золота? - зло поинтересовался я,- Воткнуть меня в новую квартиру, новую школу и новую жизнь? Чтобы я соответствовал нашей драгоценной дружбе? Вот только я вам не алмаз, который Берта получил неизвестно от кого!

- Думаю, он так не считает. Уверен, в его личной сокровищнице сейчас нет ничего драгоценнее, чем ты…

- Откуда вдруг такая уверенность?

- А зачем же здесь, в противном случае, этот сторожевой пес? - усмехнулся Алишер, показывая на Марка, который стоял у «Волги», сложив на груди руки-бревна,- Что он охраняет? Или ты уже обзавелся личной гвардией?

И снова я не мог сообразить, что ему ответить.

- Послушай, Юрий,- сказал Юнусов,- Выбрось из головы свои подозрения. Ни тебе, ни кому-то из твоих близких я ведь не сделал и, поверь, не сделаю ничего дурного. Принимай все, как данность, и перестань думать о плохом. Думай о том хорошем, что тебя ждет, и со временем мы станем с тобой добрыми товарищами, не сомневайся…

Он положил мне руку на плечо, легонько потрепал его и направился к своей машине.

- Я не алмаз в сокровищнице! - выкрикнул я ему в спину, с тоской понимая, как глупо это звучит,- Я не вещь! Не игрушка - ни вам, ни ему!

- Все мы игрушки в руках Вечности,- не глядя на меня, бросил Алишер и хлопнул дверцей.

Я едва удержался, чтобы не сплюнуть ему вслед и побрел обратно, в квартиру…

- Юрка! - растерянно встретила меня тетка с телефонной трубкой в руке,- Звонили из жилуправления. Вот только что… Все правда - насчет квартиры-то. Это что ж творится, а?

- А-а…- махнул я рукой и оседлал стул, отвернувшись.

- Юр… Юрка, с тобой говорю, ну! Ты чего такой кислый-то? Ты мне вот что расскажи-ка…

Было ясно, что просто так она не отстанет, и покоя мне не видать. Я встал и пошел к дверям.

- Ты куда это собрался?

- В райком,- издевательски бухнул я, обуваясь.

- В райком… А, ну да… Конечно… Обожди! Да обожди же, говорю! Что ж ты пойдешь в свой райком, как вахлак уличный. Иди сюда…

Она засуетилась у шкафа. Я приблизился с некоторой опаской.

- Подержи вот коробку пока…

Тетка извлекла из самых глубин шкафа пару туго свернутых пакетов и бросила их на топчан.

- Хотела тебе на день рождения, Юрка… Верке даже не успела еще сказать. Ну, раз такое дело, чего теперь ждать. Вот, гляди, Замглавбуха наша, Мамаджанова, своему сынку прибарахлила, но тот вымахал уже, так что я взяла. Тебе должны пойти. Джинса!

- Это ж «Левисы» натуральные…- не поверил я, с шорохом разворачивая пакет,- Да ты с ума сошла, теть Надь!

- «Левис», не «Левис» - для любимого племяши не жалко,- тетка неожиданно привлекла меня к себе и тепло поцеловала в макушку, но тут же уточнила,- Семьдесят целковых, хоть не сильно новые… Ну а это, глянь, кеды румынские. Тоже тебе должны быть впору, а то твои выбрасывать пора уже. На-ка, примерь…

И эти обновки, действительно, пришлись мне как по волшебству. Ничего не нужно было ушивать или перекраивать. Футболку она заставила меня сменить на белую отглаженную рубашку, прошлась влажным гребнем по шевелюре и властно подтолкнула к ростовому зеркалу. В нем отразился совершенно другой я - аккуратный, холеный ребенок из приличной семьи, окончательно подходящий для того, чтобы входить гостем в номенклатурные особняки соседнего квартала. Я снова помрачнел…

- Ты, Юрка, вот что…- вдруг грустно сказала тетка, обняв меня сзади за плечи своими пухлыми руками,- Не знаю, что там эти твои упыри задумали, но ты держись… Слышишь, племяш! Держись там руками и зубами! Может, это случай такой тебе, Юрка. Нам всем… Удача на всю жизнь…

И она уперлась мне в затылок двойным подбородком, скорбно глядя куда-то в глубину зеркала.

«Идите вы все к черту с вашей Вечностью,- тоскливо подумал я, сгибаясь под тяжестью груза теткиных представлений об удаче,- Что ж делать-то теперь?!»

Мне нужны были более внятные ответы, и я внезапно вспомнил, где их можно получить…

- Что? - гадко засмеялся мне в лицо Версидский и наполнил стакан,- Дружба Кесарей пуще неволи, а? А ты похорошел, похороше-ел, чертяка, с нашей прошлой встречи…

Он окинул меня полупьяным взглядом с ног до головы и облизнулся…

Вначале, когда мы только вошли к нему, я испугался. Дверь в его каморку была открыта, и сам Версидский лежал навзничь, на полу, головой под столом. Пятки его неприятно светились желтым, а химический смрад, витавший здесь, напоминал о прозекторской. Марк, впрочем, и глазом не моргнул. Он уверенно шагнул внутрь впереди меня и осмотрелся.

- Он, что, мертвый? - дрожаще спросил я у Марка.

Мне, как наяву, привиделись головы в мешковине, выуженные из пруда. «И его - тоже!» - пронеслось у меня в голове,- «Уже! Слава Одину, что эта Бертино чудище рядом…»

- Он пьян,- кратко ответил Марк, чуть поведя носом,- Живой. Сядь сюда, я сейчас приведу его в чувство. 

Много времени это у него не заняло. Одним легким рывком Марк выволок Версидского из под стола, вздернул его в воздух и швырнул на деревянно вскрикнувший стул. Затем каким-то хирургически точным движением охватил его голову большим и указательным пальцами. Версидский шумно, с перегаром, выдохнул, распахнув воспаленные глаза.

- Как это? - не понял я.

- У смертного есть на теле много всяких точек,- сказал Марк,- Есть две, вот тут - за ушами. Если их правильно нажать, человек проснется.

- А если неправильно?

- То уснет,- невозмутимо ответил Марк и отступил к дверям,- Я тебе нужен здесь?

- Я только хочу с ним поговорить…

- Хорошо. Я буду внизу, в машине…- уходя, Марк странно замешкался, как будто советуясь сам с собой,- Я чую, от него несет человеческой похотью. Хочешь, я сделаю так, чтобы он не мог шевелиться?

- Нет… Не надо!

- Как знаешь… Будь настороже, госпо... Юра. Если нужно - просто крикни, я услышу отовсюду.

И вышел как призрак, не скрипнув и половицей.

- К-кто это? - прохрипел Версидский, вращая глазами и приходя в себя,- Один из них?!

Я только кивнул.

- Он называет тебя «господином»?

Версидский был и в самом деле трезв. Во всяком случае, он отчетливо понимал происходящее. Я пожал плечами, не зная, что сказать.

- Зачем это? - он мучительно наморщил лоб и заглянул под стол,- Зачем… Тут еще было… Где же? Вот оно!

Версидский достал из-под скатерти початую бутылку.

- Где-то был стакан… Черт с ним! Голова болит!

- Может, не стоит вам столько пить?- сказал я, сложив руки на коленях и отворачиваясь, пока он алчно всасывал в себя дешевый коньяк прямо из горлышка.

Версидский вытер губы тыльной стороной ладони и запрокинул голову. Морщины на его лице постепенно разглаживались, а кожа розовела.

- Что-то случилось? - спросил он наконец,- За каким чертом вы вернули меня в сию обитель скорби? Дети ночи, будь вы все прокляты…

- Кое-что случилось…- и я начал рассказывать ему.

Говорил я бегло и сбивчиво, перескакивая с пятого на десятое, и все же, как я ни торопился, к концу моего монолога Версидский успел прикончить свою бутылку. Тогда-то он и сказал мне про царскую дружбу и проскрипел с намеренной вульгарностью, какую никогда не мог позволить себе с Бертой:

- А ты похороше-ел, чертяка…

Я поерзал на стуле и вопросительно посмотрел на него. Версидский молчал. Вспомнив об особенностях общения с этим человеком, я достал и положил на середину стола мятую красную бумажку.

- Царские милости в боярское решето сеются,- осклабился Версидский, презрительно глядя на десятку, но все же сгреб ее со стола так проворно, что я и не заметил.

Мне стало по-настоящему обидно - я отдал ему мои собственные деньги.

- У вас, что, у всех сегодня фестиваль народной мудрости?!

Он непонимающе заморгал, а я махнул рукой.

- Так что происходит?

- А что происходит? - Версидский картинно откинулся на спинку стула,- Одни вурдалаки убили других вурдалаков. Тебе-то что за печаль?

- Почему вурдалаки?

- Потому что людям это не под силу. Чтобы справиться с одним из них, даже с самым слабым, нужно, наверное, полдюжины крепких, обученных мужчин, да, вдобавок, еще и фанатично готовых умереть. А их ведь там, ты сказал, было целых трое… Нет, Юра, люди не смогли бы сделать с ними такое.

- Значит…

- Значит, вечером пришел циклоп, вроде этого Марка, и оторвал вашим старикашкам головы.

- Как оторвал?

- Как-как? Руками! Ты ж видал его руки… Или зубами. Вот так вот!

Он, как фокусник, добыл откуда-то очередную бутылку, сжал ее горлышко в челюстях и привычно, в два заученных движения, вырвал из нее крепкую пробку.

- И что, они не боролись что ли?! Был бы шум, наверное…

- А как с ним бороться? Я же тебе говорил в прошлый раз. Это воины-людоеды, быстрые, как стрекозиное крыло. Думаешь, он неповоротливый? Ты не смотри на его размеры - такой за минуту пройдет сквозь целую орду закаленных бойцов, как нож, сквозь масло. Так, собственно, и случилось в Тевтобургском Лесу***. Веллей Патеркул**** пишет, будто в войске римлян был легат Нумоний, а с ним маленький отряд, посланный одним из старых римских домов. Так вот они почти единственные, кто оттуда вернулся. Эта кавалерийская турма***** якобы вырезала то ли тысячу, то ли две тысячи германцев и пробилась к Рейну, причем преследовать ее Арминий****** не захотел!

- Что ж они не помогли Квинтилию Вару*******?

Версидский посмотрел на меня с хмельным удивлением.

- Поглядите-ка на него! А еще жалуются, что молодежь нынче ничего не читает… Они никому не «помогают», Юра. Они преданно служат только своим господам. Для них, знаешь ли, испокон века не существует ни Родины, ни Флага - это все они для нас придумали. А сами они признают только личную волю своих Князей-Патриархов! Да и вообще… Черт теперь разберет, что они там делали. Может, они как раз и подвели легионеров Вара под мечи херусков? Может, это была часть политики недовольных Октавианом******** сенаторов, которые готовили заговор вроде убийства Цезаря. А может, наоборот, им надо было ослабить, опозорить или устранить самого пропретора Германии, чтобы тот не мешал будущей передаче власти от Октавиана к Тиберию********* и не поддержал войсками возможные претензии на трон Агриппы Постума**********. Кроме того, и сам Вар ведь тоже приходился императору зятем через брак с его правнучатой племянницей и был, в общем, не менее популярен у плебса, чем Тиберий. Они оба в свое время избирались консулами. Во всяком случае, Светоний пишет, что император три месяца не мог оправиться от потери этой армии и спешно собирал новую. Помнишь это знаменитое: «Верни мне мои легионы!» Время стояло смутное, кто знает, в какой игре это войско было разменной монетой. Для них, знаешь, пожертвовать тридцатью тысячами наших жизней ради своих запутанных политических интриг - все равно, что выпить стакан воды.

Сказав это, он нашел-таки грязный стакан на полу, дунул в него, наполнил коньяком и выпил в три глубоких глотка. Затем вытянул руку над столом и жестко уколол меня пальцем в лоб, как гвоздем:

- Так что я бы на твоем месте держался подальше от их загадок. Они сами разберутся, кто, кому и почему оторвал головы. А то, не ровен час, потеряешь вот эту!

- Как же мне быть?

- А никак,- пожал плечами Версидский и едко захихикал,- Наслаждайся жизнью, пока ты в фаворе у монсеньера. Пусть тебя одевают в дорогое платье, охраняют, как декоративную зверушку, возят в личном экипаже, осыпают деньгами и квартирами. Греби обеими руками! Чего стесняться-то… Что ты смотришь на меня, как Троцкий на буржуазию? Привязанности сильных мира сего изменчивы. Carpe diem, Юра. Лови момент! Судьба капризна…

- Ничего мне такого не нужно! Понятно?! Я жил прекрасно без этого всего и еще проживу! И вообще я вам не верю! Вы это от злости говорите! Потому что у вас у самого нет…

Я запнулся. Мне не хотелось особенно злить его.

- А зачем ты тогда пришел, если мне не веришь? Не-ет,- протянул он,- Ты именно, что веришь мне. Просто не хочешь признаться. Но я тебе помогу. Люблю с похмелья таких, как ты, юных восторженных идеалистов, что поделать… Что, думаешь, монсеньер на самом деле хочет с тобой дружить? Думаешь, вы будете, как Кастор и Поллукс, вроде братьев. Или как Ахилл с Патроклом? Думаешь, у вас будут такие высокие и, главное, равноправные отношения?

- Какая разница что я думаю… А если и так?!

- И напрасно. Для них такое невозможно. Во всяком случае, с нами, людьми… Нет, смотри все-таки в другую сторону, а то ты во мне дырку прожжешь! Я это говорю вовсе не от досады или зависти, Юра, не воображай, пожалуйста! Тут, увы, банальная биология… Сам рассуди, на что ты или пусть даже сам монсеньер можете рассчитывать? Он проживет несколько столетий. А ты? Не пройдет и заметной части его жизни, а от верного друга Юры самым естественным образом останется только унылая груда костей. Ты задумался об этом? Нет, конечно… Дети, дети! Какое здесь равноправие? И обычная человеческая-то привязанность друг к другу не живет долго, а тут… Разве при таких неравновесных условиях они могут позволить себе какие-нибудь «чувства» к смертным? Простой каприз - да, ну, в крайнем случае, тот же род «любви», что сам человек питает к какой-нибудь преданной овчарке, чей век вчетверо короче нашего…

Мне внезапно захотелось крикнуть. Что угодно, пусть даже бессвязно, но громко, выругаться! Может быть, просто от бессильного гнева на его лукавую, но трижды убедительную логику, а, может быть, потому, что на мой крик явится огромный Марк и ему можно будет приказать сделать с Версидским что-нибудь такое, что даст эту гневу осязаемый выход… Вдавить вот какие-нибудь точки за его растопыренными ушами, так, чтобы череп затрещал! Странно, но поймав себя на этой последней мысли, я немного успокоился. Видимо, сам Версидский тоже почувствовал что-то в моем взгляде, потому что миролюбиво вскинул ладони и заговорил уже мягче:

- Ну, не злись, не злись… Монсеньер же не «не хочет», Юра, а просто не может питать к тебе такие же чувства, как ты к нему. Так что относись к этому снисходительно… И с полным пониманием, а не то рискуешь сам оказаться жертвой!

- Почему это?

- Потому, что хоть они вряд ли способны на дружбу или любовь, но зато, наоборот, влюбить в себя могут кого угодно! Женщину или мужчину, ребенка или старика - не имеет никакого значения. Это происходит само собой, непроизвольно, и таких примеров великое множество. Должно быть, действуют какие-то флюиды, феромоны, как в пчелином рою - не знаю… Но, если монсеньер захочет этого, то влюбит тебя в себя, так, что ты больше ни о чем думать не сможешь, уж поверь мне! Сначала ты, понятно, назовешь это жалостью. Беспомощный, одинокий ребенок в ледяных тисках огромной власти - ему нужна защита и товарищеское участие… Затем дружбой. Незаметно его интересы превратятся в твои. Его мир перетечет в твой и скроет его, как морская вода затонувший остров, ведь он намного богаче и интереснее… Затем ты уже захочешь, чтобы сам он принадлежал полностью и только тебе. Наполнял все твое опустевшее бытие. Захочешь обладать им, как вещью! Будешь засыпать и просыпаться с мыслями о нем! Забудешь все на свете. Станешь жить, как одержимый ревностью Отелло, а страдать по нему, как Данте по своей Беатриче… И вот тогда-то, однажды, когда настанет нужный день и час, когда выдерживать это ты больше не сможешь, когда от тебя уже ничего не останется, а может, и намного-намного раньше, сам того не понимая, ты и предложишь ему себя... 

Версидский нежно провел двумя пальцами вдоль немытой шеи, остановившись у яремной вены, и раскрыл рот в лисьей усмешке. Я отшатнулся от него, как, наверное, отшатывались троянцы от своей провидицы Кассандры! Ведь рассказывая ему о прошлом дне, я ни словом не коснулся того, что случилось в оружейной…

- Это, по-вашему, так! - в уголках глаз у меня набухли слезы,- Потому что вам хочется, чтобы мир был мясорубкой, в которой все друг-друга охмуряют и едят! А мир не такой! И человек - не пчела в улье!

- А кто же он, по-твоему?

- Личность… - вдруг уверенно выговорил я, потому что мне вспомнилось спокойное лицо Дмитрия Евгеньевича,- Каждый человек - уникальная личность! А не тупой хищник с этими… с феромонами! И мясорубка эта ваша… Это энтропия и смерть энергии!

- Где это ты такое услышал? Про уникальную личность и энтропию? - неожиданным, вкрадчиво-трезвым голосом спросил Версидский. Зрачки его сузились в две точки, и на мгновение перед собой предстал уже не пропитанный алкоголем человек-развалина, а как бы тощий, голодный, но старый и опытный волк, поднявшийся ранней весной из своей норы.

- Какая разница где? Сам додумался…

- Сам? Ну ладно…- Версидский быстро наполнил стакан и опять стал похож на себя прежнего,- Почаще вспоминай об этой своей уникальности, особенно когда тебя будут двигать по шахматной доске, как пешку…

- Кто будет меня двигать?

- До хоть бы твой Алишер. Он, судя по всему, мыслит куда дальше и глубже тебя… уникальная личность Юра.

- Как это?

Но Версидский молча выпил и принялся искать в карманах папиросы. Затем закурил, посматривая на меня сквозь клубы сизого дыма, как разорившийся рыцарь наживы. Я сказал:

- Я уже дал вам деньги.

- Это за Квинтилия Вара,- насмешливо ответил он,- А новая информация стоит новой энергии. Деньги - хорошее ее мерило. Раз уж мы рассуждаем в терминах энтропии. И потом, что тебе мои догадки? Ты сам до всего додумаешься, я знаю…

- У меня больше нет.

- Ты можешь расплатиться и по-другому,- последовал глумливый намек.

- А могу и Марка позвать!

- Конечно. Пожалуй, так поступил бы монсеньер… Но ты ведь не он, не так ли? Ты же не тупой хищник, который имеет в виду только насилие? Ты же против мира-мясорубки…

- Знаете, вы, по-моему, просто… какая-то сказочная… скотина! Крокодил!

- О, да! - легко и с юмором согласился Версидский,- Аз есмь зверь имянуем коркодил, а коркодил зверь водный, егда имать человека ясти, плачет и рыдает, а ясти не перестает***********…

Я с каменным лицом сунул два пальца в нагрудный кармашек и достал пятерку, которую мне перед уходом сунула тетка от сегодняшних сумасшедших щедрот.

- Вот видишь… А говорил, больше нет!

- Так что там насчет Алишера, Версидский?

- О, вот ты и заговорил уже, как твой друг! Эдак скоро мы здесь увидим и центуриона Марка с его вечным кнутом…

- Если так дальше пойдет, то увидим… Ну!

- Хорошо, хорошо… Итак, насчет подарков вашего Алишера. Ты сам, верно, догадался, что подарки эти сделаны скорее не тебе, а монсеньеру?

- Догадался.

- Но ты не догадался, что это вовсе не подарки.

- Не подарки?

- Нет! Этот ваш Алишер, конечно, мудрый аппаратчик и царедворец, но пьянь Версидский, которого вы, юноши, столь презираете, еще помнит, как есть таких на завтрак… Это ловушка, а не подарок! И ловушка, если ты понимаешь, тоже не для тебя…

- То есть?

- Это вроде шахматной блокады. Посуди сам, что получил лично ты? Как пролетарий - ничего, кроме цепей! Квартира и деньги для твоей тетки и матери это просто способ организовать у тебя дома такую обстановку, чтобы ты даже подумать не мог уйти от монсеньера. Для Алишера это пустяки, не масштаб. Подумаешь, какого-то трудящегося вышвырнули из очереди, причем даже не по его департаменту. Ну, в крайнем случае, разменяют ведомственные лимиты. А ты уже накрепко заперт! Поди-ка теперь, откажись - что с тобой сделают родные? Но главное, это то, о чем ты едва упомянул - новая школа и новое общество. Что это за школа?

- Та, в которой учится Берта…

- А кто еще в ней учится?

- Ну… такие же ребята, как он…- медленно сказал я, начиная понимать.

- Другими словами, тебя - человека, смертное ничтожество - бросают в абсолютно чуждую среду, заповедник маленьких патрициев-полубогов, где ты сразу превратишься в парию. И на что будет тратить себя монсеньер, если он так к тебе привязан? Как ты думаешь?

Я промолчал, а Версидский быстро выпил и гаркнул с веселой натугой:

- Эк-кхе! - затем продолжил,- Целыми днями он будет думать о том, как оградить своего драгоценного Юрочку от своих же одноклассников. Мало того, он испортит с ними внутривидовые отношения - из-за тебя. А ведь это будущие связи и влияние. Недаром англичане с уважением отзываются о «старом школьном галстуке», они знают, откуда начинаются кабинеты министров. Итак, со временем мы получим не одного изгоя, а сразу двух, пусть даже находящих утешение в обществе друг друга. Вы все более будете отдаляться от мира, который теперь - заметь - колотит вас вдвое сильнее. Замкнетесь в себе, и, как результат, прекратите участие в жизни. Это не скорый процесс, но они могут позволить себе дальние шаги, если это того стоит. Ты даже не представляешь себе, какие деньги и какая власть стоят там на кону, мой «уникальный» мальчик… Позиции монсеньера внутри дома станут не твердыми, и возникнет в разы больше простора и шансов для будущих интриг. Что ему и требуется… Замысел в том, чтобы не препятствовать вашей «дружбе», а, наоборот, все более сближать вас. И, через эту близость, обоих делать слабее. Потому что твой блистательный Алишер сразу понял то, о чем я тебе тут говорю уже битый час. Причем понял еще тогда, в парке, где монсеньер бездумно бросился тебя защищать. Ваша дружба это не отношения. Это мезальянс, извращение и болезнь!

Я не помню, как ушел от него…

Забившись мышью в угол заднего сиденья, я наблюдал за тем, как Марк уверенно крутит баранку.

- Марк… Вы умеете… Ты умеешь играть в шахматы?

- Умею,- равнодушно отозвался Марк.

- Знаешь, что такое «блокада»?

- Это когда твои фигуры прижимают друг к другу и к краю доски?

- Да… Как бы ты поступил?

Он некоторое время безмолвствовал, изучая меня в зеркале заднего вида, а потом ответил:

- Я бы пошел слоном, господин…

- Слоном? - не понял я,- Почему слоном?

- Потому что, слон для этого самая подходящая фигура. Он как маленький наконечник. Его можно взять вот так,- он отнял правую руку от рукоятки передач и сжал ее в чудовищный кулак, немного раздвинув средний и безымянный пальцы,- И воткнуть в глазницу оппонента по самую бархатку…

- Сильный ход! - не выдержал я и прыснул.

- Конечно,- невозмутимо сказал Марк,- Я ведь давно играю в шахматы, госпо… Юра. Покажи мне, кто тебя блокирует, и я его тоже научу правильным ходам…

Я пододвинулся чуть ближе к нему и боязливо протянул пальцы, чтобы дотронуться до его плеча. На ощупь оно было, как скала. Он не шевельнулся.

- Марк… Можно спросить? А ты… ну, родился таким?

- Нет,- сразу понял он, о чем я спрашиваю,- Я не господской крови. В другой жизни я был монахом, а потом спутался с одной цыганкой и сбежал в гренадеры. В войска эрцгерцога Карла************, спаси Господи его душу. Под Ваграмом************* французы насадили меня на штыки. Мне в тот год исполнилось восемнадцать, но парнем я был рослым, так что им пришлось в десяти местах продырявить мне брюхо, пока я не затих. Я собрал, что осталось от моих кишок, в кулаки и лежал себе, повторяя «Dominus reget me…»**************, пока князь Ференц, дед молодого хозяина, не нашел меня среди трупов. Он, однако, удивился, что я еще дышу, увез меня с собой и сделал таким, как сейчас. С тех пор я воюю только для него и этого дома…

- Под Ваграмом,- прошептал я, не зная во что теперь верить,- Ты был под Ваграмом?

- Да, вот такая дурная голова была у меня в молодости, что занесла на этот берег Дуная. Хотел посмотреть Вену… Потом-то я на досуге стал читать разные книжки и тоже набрался кой-какой премудрости… Но в те дни, пока другие умники играли в шахматы и болтали по-французски, я зубрил Катехизис на латыни и таскал фузею. Может, поэтому я хорошо запомнил, что короли пишут на своих пушках. А разных пушек я с тех пор повидал много… Там сказано: «Ultima Ratio». Знаешь, что это значит?

- Это я знаю. Читал где-то… Кажется, «последний довод»?

- Вот именно… Ничего не бойся, господин,- он поднял широкую ладонь и, после некоторой заминки, не отводя глаз от дороги, как-то по-отцовски оберегающе, накрыл ею мои пальцы у себя на плече,- Если вдруг у тебя кончатся ходы и аргументы или какие-нибудь лобастые шахматисты прижмут тебя к стене, вспомни об Ultima Ratio, и крикни погромче. Я говорил тебе, я отовсюду услышу…

Тетка собиралась к подруге. Она очень сосредоточенно водила по верхней губе кислотно-розовым помадным карандашом и мычала про себя какую-то песню, по моему странному ощущению, такую же розово-кислотную.

- Теть Надь, ты надолго?

- Не знаю, Юрка. Там же еще Михална будет из планового. Как пойдет… Так что меня не жди, а ложись спать. Я тебе куру сварила, смотри на плите. Ух! - повернулась она ко мне всем корпусом и расплылась в жестокой гримаске предвкушения,- Они ж задавятся от зависти, эти две коровы, когда узнают про квартиру-то, а? Вот так вот! Как там твой райком?

- Нормально райком,- вздохнул я и побрел на кухню,- Стоит…

- Так, все, я пошла!

Дверь за ней захлопнулась с пушечным выстрелом. Она победно маршировала к своему Ваграму, громить собственных австрийцев.

«Да и черт с ними со всеми,- бессвязно подумал я и поискал взглядом сумку,- Пусть катятся…»

К вечеру духота снова одолела сонный город. Я настежь распахнул окно и лежал на топчане в одних трусах, закинув ногу на ногу. Раскрытая «Старшая Эдда» корешком горбилась по правую руку - я не смог прочесть оттуда ни строчки.

Вместо этого мой рассеянный взгляд бегал вдоль извилистых трещин на потолочной штукатурке, которые послушно складывались в некие замысловатые географические линии. Вот точка у речного поворота. Это австрийская деревушка. Широкая дуга Дуная охватывает ее снизу. Где-то там развернуты для фронтальной контратаки белые гренадеры эрцгерцога Карла. В их колоннах на миг мелькнуло лицо Марка, он, вместе со всеми, прилежно тянет ногу в гусином шаге под грохот полковых барабанов и тоскливый плач боевых флейт. Лицо под мохнатой шапкой с козырьком у него моложе, его украшают только-только пробившиеся, напомаженные для объема ваксой, усы. Он так же громаден, но совсем не похож на себя сегодняшнего… Марк весело скалит на солнце свои крупные, белые, еще человеческие зубы, в ухе посверкивает серебряная серьга - подарок его цыганки.

На правом фланге мальчишка-барабанщик. Ему лет двенадцать. Ремень гренадерки натер ему подбородок до ссадин, а козырек наползает на самые глаза. Но я все равно узнаю его. Это я! Что я там делаю?!

Затем я скосил глаза и увидел маршальскую палатку, где сгрудились офицеры в треуголках с плюмажем. Кругом них застыли в седлах гвардейские кирасиры - кони отмахиваются хвостами от слепней. Версидский и Алишер, в парадных генеральских мундирах разного цвета, по обе стороны стола склонились над одной штабной картой. Они при шпагах, препоясаны шарфами и обуты в высокие ботфорты, начищенные до зеркального блеска. Перед ними груды золотых монет и полевые подзорные трубы, сверкающие медью, какие-то свитки, ордера на трехкомнатные квартиры, расчетные бухгалтерские ведомости и накладные. Мой школьный табель с фальшивыми оценками… Три головы, затылками к центру золотого блюда, торчат рядом с деревянной абиссинской статуэткой… Руками в лайковых перчатках Версидский и Юнусов небрежно снимают с карты шахматные пешки и переставляют их навстречу друг другу, расплываясь в вежливых крокодильих улыбках…

Полки, австрийский и французский, движутся фронт во фронт. Первая шеренга французов опускается на колено и вся окутывается сероватым дымом. Залп! Рядом со мной рушатся в траву несколько гренадер, но наш полк продолжает идти, не сбившись ни на шаг. Французский дым разом становится гуще. Второй залп! Я изо всех сил вскидываю руки с палочками над кожаной мембраной. На весу палочки следует держать горизонтально земле! Сама грузная туша барабана больно бьет меня по колену. Снова кто-то падает со стоном. Мы идем вперед. Качаются над нами мушкетные стволы с примкнутыми штыками, которые собирают солнечный свет в протяженную металлическую ленту, окутанную чем-то вроде гало. Она похожа на северное сияние. Наконец раздается долгожданная команда. Теперь стреляем мы…

Атака! Бег! Свалка!

Я вижу, как трое французов бросаются на Марка. Он парирует штыком один удар, прикладом другой, но пропускает третий - в живот. Его белоснежный жилет окрашивается красным. Его бьют следом, еще и еще. Эту сцену скрывают бегущие люди с лицами, перекошенными от страха и ярости - в руках у них ружья и короткие сабли… Я хочу подойти к Марку, но мне мешает барабан. Вдруг прямо перед собой я натыкаюсь на другой, синего цвета. В пороховом дыму я не могу разглядеть, кто его несет, но постепенно понимаю - это Берта. Он такой же безоружный полковой музыкант, как я, только форма на нем вражеская. Его фузилерский кивер, как и моя шапка, велик ему, желтый султан нелепо болтается из стороны в сторону подрубленным хвостом. Берта слепо бродит среди своих…

У маршальской палатки Версидский и Алишер, договорившись о чем-то, небрежно смахивают в траву и карту, и шахматные фигуры. Ливрейные лакеи расставляют перед своими господами закуски и вино в серебряной чеканной посуде. Гвардейские кирасиры разом срываются с места. Под длинный крик кавалерийского горна они собираются в рычащий поток, и плывут между двумя холмами, медленно, словно во сне, вынимая из ножен тяжелые тесаки. Кирасиры наотмашь секут ими и французов и австрийцев, втаптывая тела в землю. Им нужен простор для новой шахматной партии!

Я протягиваю руку и хватаю Берту за эполет, заставляя отойти в сторону, но поздно! Серая злая лошадиная морда, раскидывая невесомые хлопья пены, вырастает над нами. За ней я вижу золотой гривастый шлем и панцирь, а между ними сверкающее от пота знакомое лицо. Цепков, плотоядно улыбаясь, заносит руку с палашом... 

- Юр…- зовет меня откуда-то Берта,- Юрка! Ты что, спишь что ли?!

Я отвернулся от Цепкова и увидел его. Берта уже успел оседлать подоконник в моей комнате. На нем опять был странный наряд - на этот раз грязный синий рабочий халат поверх нарядных шорт и футболки. Он болтал ногами, откидывая носками кроссовок края тюлевых занавесок.

- Сплю, конечно,- согласился я,- А ты?

- А я снюсь тебе, раз такое дело! Может, давай оба проснемся?

- Зачем?

- Дело есть…

- А где твой барабан?

- Какой, на фиг, барабан?! Юр, ты вообще в порядке? Я тут уже пять минут сижу и изображаю привидение, а ты лежишь с открытыми глазами, как мумия! Я-то думал, ты испугаешься, когда я влезу в окно…

- В каком смысле в окно? - ласково улыбнулся я, довольный, что он успел увернуться от палаша Цепкова,- Мы на пятом этаже, дурачок…

- Ты сам дурачок! Подумаешь, пятый этаж! Забыл, кто я что ли?! Я запросто могу на потолке сплясать, если захочу!

Меня рывком подбросило с топчана. Я облепил ладонью лицо, сгоняя сон, и подошел к нему.

- Ты как сюда забрался?!

- Ну…- самодовольно подбоченился Берта,- Когда надо у нас вырастают нетопыриные крылья, знаешь ли… Да ладно, ладно. По водосточной трубе. Два раза чуть не упал, между прочим!

- С ума сошел что ли? - я схватил его за плечи и потряс. Нет, это был настоящий Берта, а не сонный морок. Он смущенно высвободился из моих рук и выудил из кармана халата две кассеты:

- Вот твои Пинки. И Роки Эриксон… Хватит на меня так смотреть… Ну упал бы даже - подумаешь, день поваляться в постели. А ты чего голый?

- А ты чего в халате?

- А я сбежал… Через котельную. Там и взял. Чтобы не узнали, в общем.

- Как сбежал?

- Ну, от всех… От Ильича. От Пака. От Артура, от охраны.

- И тебя никто не заметил?

- Представляешь, никто!

Я мягко отвел его плечо и выглянул в окно. Внизу, рядом с «Волгой» Марка стояло еще три автомобиля с включенными фарами. Рядом темнел десяток фигур, лиц было не разглядеть.

- Вон твоя охрана, балда!

Берта встал коленями на подоконник и вытянулся, почти вывалившись наружу. Я еле успел сцапать его за хлястик халата и втащить в комнату.

- Вот черт! - сказал он, густо покраснев,- Я думал, я их обманул…

Он скорчил такую разочарованную физиономию, что я рассмеялся.

- Не сметь сюда входить! - досадливо гаркнул Берта на весь наш двор и фигуры у машин одновременно подняли черные головы. Он содрал с себя халат, скомкал его и швырнул в них. Кто-то сделал шаг и поймал тряпку на лету, а потом снова вопросительно посмотрел вверх.

- Я сам спущусь! - подумав, миролюбиво сообщил Берта,- Скоро! Я недолго…

- Знаете, mon Prince,- заметил я,- Вы вроде иногда разумнее любого взрослого, а иногда ведете себя, как детсадовец какой-то! Ну как ты мог их обмануть? Халатом своим? И чего теперь на них орать? Ты вообще, зачем сюда влез?

- Как это зачем?! Я соску… В смысле, чтобы кассеты вернуть!

«А что, тоже повод…»,- подумал я, глядя на него, и внезапно услышал, как внутри ритмично бьется о грудную клетку нечто, похожее на мягкий теплый мячик. Это было почти физическим чувством, которое несло долгожданный покой и умиротворение. Я в который раз за день, но уже с окончательной убежденностью послал про себя к черту и Алишера, и Версидского с их шахматными шарадами и казуистикой. Вот он, Берта, а вот я - и под ногами у нас пол моей квартирки, а не чья-то игровая доска в черно-белую клетку, где надо выбирать стороны и думать на десять ходов вперед.

- Хорошо. Кассеты… Но почему через окно?

- А, по-моему, так романтичнее. Я же это… дитя ночи. Да, чуть не забыл, говорю, дело есть!

- Что за дело, на ночь глядя?

- Самое-самое темное! Ты будешь доволен, о великий маг и повелитель стихий! Кстати, у тебя найдется, что пожевать?

- Конечно,- спохватился я,- Курица есть. Вареная. Будешь?

- Будешь! Я что угодно «будешь» после того, как к тебе карабкался. Тут вообще-то высоко, блин! А ты даже не заметил!

- Да что вы, я в восхищении, князь! Просто я еще не знаю, как на это следует реагировать! Если подумать, это ведь так романтично - ночной визит вампира! Зыбкий лунный свет, дрожащая тень на занавесках, загробный голос, все дела…

- То-то же!

- А уж грязный халат в масляных пятнах как насыщает готическую атмосферу… Аж жуть!

Берта долго смотрел на меня испепеляющим взглядом, пока я зажигал на кухне конфорку, а потом уселся за стол и отвернулся к стене с самым оскорбленным видом.

- Ладно,- буркнул он,- Посмотрим, как ты запоешь, когда узнаешь, что я придумал!

- Сгораю от нетерпения…- доложил я, ставя перед ним тарелку.

- Сгорай, сгорай, проклятый скептик… Сгора-ай…

И с деланным равнодушием Берта принялся ковырять вилкой тощую куриную ножку. Он отщипывал от нее мельчайшие волокна мяса и медленно отправлял их в рот, изредка посылая мне взгляды, исполненные сатанинского коварства. Я подпер щеку ладонью и зевнул.

- Нет! - звякнул он вилкой о тарелку,- Я, как дурак, лезу к нему в окно, чтобы предложить наимрачнейшее дело всей его жизни, а он тут изображает какую-то скучающую принцессу… Быстро говори, что тебе любопытно!

- Угу…

- Ах так?!

- Ну ладно, окей, милорд! Все-все… Мне любопытно!

Мне и вправду стало интересно, чем это Берту так распирает изнутри, что он не может даже усидеть на месте пять минут.

- Вот! Дело касается мертвых!

- Каких еще мертвых?

- Каких-каких… Тех, которым головы отрубили, каких! Я придумал, как узнать, кто это сделал!

- Как это?

- С помощью твоей магии, естественно. Ты помнишь, говорил мне про царство Хель?

Я медленно выпрямился. Он, похоже, вовсе не шутил…

- А что… про царство Хель?

- Юрка,- понизив голос и непонятно зачем посмотрев по сторонам, сказал Берта,- Давай вызовем их из этого царства Хель и спросим, что там на самом деле было… Наверняка есть какое-нибудь заклинание или там ритуал, а? Юр, а? Я уже все продумал! Завтра будет гражданская…

- Ты, что, совсем с ума съехал?!

- Почему это? А что тут такого?

Босыми ногами я вдруг ощутил неприятный холод, что-то прохладно-зябкое неприятно пробежало по всей обнаженной коже, от щиколоток до копчика, а от него, по позвоночнику до самого затылка, под которым сразу же гулко ударила тревожная нота. Заныли кончики пальцев на руках. Мне нестерпимо захотелось вскочить и натянуть на себя как можно больше одежды - такая дурная, осенняя стылость на мгновение проникла в крошечную «хрущевку» посреди знойного города. Да я и сорвался бы, как заяц, с места за этой одеждой, а то и вовсе выскочил бы на улицу, если бы был тут один…

- Берта, ты что?! Про это даже думать забудь! Знаешь, как это опасно?! Я… Да я и не умею ничего такого!

- Но такие способы ведь есть?

- Есть или нет, какая разница?! Говорю тебе, выкинь из головы!

- Но ведь есть способы? - упрямо переспросил он, и я понял, что все уже давно решено.

- Ну, есть вроде…

- Юрка,- серьезно сказал Берта,- Если хочешь… То есть, если не хочешь - скажи и все! Я ж вижу, ты аж побледнел весь. И пахнешь, как будто гриппом заболел… Слушай, а ты, правда, не заболел ли? А то ходишь тут в плавках, как на пляже… У тебя температуры нет?

Он отложил вилку и заботливо, но неумело ощупал мне лоб.

- Вроде нет… Слушай, я вот что придумал… Раз это так опасно, то черт с ним. Ты мне только расскажи, что да как, а я сам пойду и все сделаю!

Я прикрыл глаза, сделал глубокий вдох, затем еще один… и выдохнул:

- Ну уж нет, дорогой мой! Сам он пойдет… Ты там наделаешь дел. Черт с тобой, душегуб - пойдем вместе! Валяй, излагай свой «гениальный» план!

Надо было видеть, как заблестели глаза Берты.

- Я все продумал, о царь всех волшебников - не переживай!

- Это-то больше всего меня и беспокоит, о князь всех бредовых планов!

- Ничего не бредовых! Слушай! На завтра назначена гражданская панихида. Во Дворце Профсоюзов. Она должна закончится к вечеру, а потом начнется партийная… Ну, там, со всякими египетскими масками, бальзамировщиками, комсомольским хором и прочим оккультизмом. Короче… Что ты так смотришь, Юр? Это ж не я придумал, это взрослые развлекаются по-своему…

- Ну, допустим…

- Не допустим, а мы с тобой остаемся после гражданской панихиды и прячемся там, в пожарном шкафу. Я этот Дворец дурацкий, как свои пять пальцев знаю, сто раз там бывал, все их тайные ходы давно излазил…

- Погоди со своими ходами! Для начала - я не понял, как мы вообще внутрь попадем?

- В почетном карауле, конечно!

- Ты сам-то здоров, Берта? В каком еще почетном карауле?

- Да, блин, в пионерском! Они ж герои Революции и все такое прочее… Им положен такой караул. Пионеры с барабанами и горнами - «ду-ду-ду!» - знамя дружины и всякая такая атрибутика…

- С барабанами?

- А что?

- Да так… Сон тут снился.

Берта внимательно посмотрел мне в глаза.

- Сон? Ах, ну да, ты же чего-то там про барабан спрашивал… Слушай, Юр, ты, случайно, Крапивина какого-нибудь не читал накануне? А то ведь это у него заглавная тема - героические мальчики с барабанами на каждой странице. «Трах-тарарах» по ним из ружей, и вот они уже лежат, истекая кровью. Скупые слезы осиротелых друзей… Очень он это любит. Причем, девочек, не трогает. Только нас почему-то… А потом некоторым впечатлительным натурам снится всякая чепуховина!

- Ладно, тоже мне, нашелся литературный критик!- сказал я ему с обидой, потому что на самом деле искренне любил этого писателя за его рассказы о море, дружбе и кораблях,- Не читал я ничего накануне, успокойся… Крапивин тут уж точно ни при чем.

- Да? Вообще ты какой-то странный сегодня, Юрка. Что-то стряслось с утра? Ну ладно, не хочешь, не рассказывай… Короче, возвращаясь к нашему плану…

- Уже «нашему»?

- Так, может, хватит шпилек на сегодня?! У тебя форма отрядная есть? Парадная?

- Парадная? Это как на слетах что ли? Нет,- сказал я, уже смутно догадываясь, что Бертино «все продумал» на деле выглядит еще безнадежнее, чем я представлял,- Откуда у меня парадная форма? Меня вообще чуть не исключили в том году…

- Да, ну?! За что?

- А-а,- вздохнул я,- С завучем поцапался. Она старшеклассникам про загнивающую западную культуру по ушам ездила. А я подоконники протирал. Дежурный был по актовому залу. Ну, я не выдержал что-то, повернулся и врубил ей, что эта самая культура уже тыщу лет загнивает от Данте до Оруэлла, а мы тут все принюхиваемся… Она так: «До кого, до кого? До Оруэлла? Да ты знаешь, какой это реакционер! Откуда ты вообще услышал…» И пошло-поехало... Если б я просто сказал, что принюхиваемся, еще туда-сюда, а так, раз Оруэлл, сразу - на совет дружины, комса подтянулась из райкома. ЧэПэ, короче! А я у него «Скотный двор» читал в самиздатовской брошюре. У отца стащил… Не весь, конечно - отобрали - но мне понравилось.

- Да ты прям диссидент, Юрка! - Берта развернулся на табурете и, плача, сложился пополам от смеха,- Пострадал за правду, значит! Оруэлла читает он! В самиздате! А-ха-ха…

- Ну и что? - вскинулся я,- Если вы его…

- Ну что?- вытирая слезы и все еще хихикая, спросил Берта,- Договаривай уже.. Запретили мы его? Вот прям я сам и запретил, да? Да возьми у меня своего Оруэлла и читай, сколько влезет. У нас и оригинал есть, ты ж английский знаешь. Бери… Я сам, правда, чего-то начал да бросил. Это же сказка какая-то про ферму. Там свиньи говорящие. Скукота! Зачем столько шума вокруг нее, не знаю даже… А ты бери, если надо… да вообще, что хочешь! Пошли завтра ко мне. У нас библиотека хорошая… Только завучу больше не показывай…

- Вот именно что «возьми, но не показывай», «читай, но про себя», «думай, но не говори»! Вот все у вас так… И это не сказка, кстати! Ты бы сам почитал, может, что и понял бы…

- Нет, ну, правда, Юр… Нафига ты ей такое сказал? Еще и при всех… А меня дураком называешь! Слушай, ты, наверное, точно поклонник Крапивина. У него похожие сюжеты. Встать вот так вот и всю правду в лицо, а потом еще пятьсот страниц торжественно страдать за это!

- Отстань уже от Крапивина! Причем тут он? Что, все время молчать надо что ли?!

- Да нет…- задумался Берта и как-то посерьезнел,- Я не про то. Я имею в виду… Не знаю даже, как это сказать. По-моему, это так просто… Юр, только не обижайся! Ну какая разница, что там трудящиеся делают? У них своя жизнь, у тебя своя. И какое тебе дело до завуча? Ну, предположим, нравится ей нюхать запах гниения культуры этой самой. Может, у нее другого интереса в жизни нет. Ну, и пусть себе нюхает хоть до посинения…

- Так она же хочет, чтобы и я с ней нюхал!

Берта крякнул и погладил щеку, размышляя:

- Это ты, конечно, хорошо сказал, да… Но, во-первых, она тебя на свою «нюхательный» сеанс не звала. Ты же просто дежурил там, нет? А, во-вторых, мало ли что она хочет? Ты дыши ртом и читай себе Оруэлла, а не нее и не смотри вовсе. И все!

- Вот это-то вам и надо,- брякнул я ему, сам не зная зачем,- Чтобы все ртом дышали, молчали и отворачивались! Тогда и грамоты тебе и табели поддельные. И ордера на квартиры!

- Какие еще ордера и табели?! Ты о чем это?

Мне хотелось добавить еще: «И шахматные доски!», но я почему-то остановился, словно скрутив рвущиеся изнутри слова в тугой комок. «А о Юнусове-то все равно ведь надо рассказать,- тоскливо подумал я,- Просто по-дурацки все получилось…»

- У меня утром был Алишер…

Даже не дослушав меня, Берта буквально засиял. Никакие липовые документы не произвели на него ни малейшего впечатления, как будто такое было в порядке вещей. Повесть о теткиной новой квартире он вообще пропустил мимо ушей. А сам факт того, что наш недавний враг ждал меня дома, как в засаде, попросту не успел его серьезно взволновать, потому что он торопливо выхватил для себя главное:

- Кла-а-асс! Так, значит, мы теперь в одной школе учиться будем?! Юрка!! Это же здорово! А на Алишера этого плюнь сто тысяч раз! Ну и пусть выслуживается перед нами, раз ему так хочется! Илья Ильич с ним сам разберется. Вообще пусть они все катятся… куда подальше! Юр… Ну, Юр, чего ты, правда, такой кислый?! Что-то еще случилось?

- Нет,- сказал я, отведя глаза, и сразу же, как наяву, увидел понимающую ухмылку Версидского. «Думай, но не говори…»,- донеслись до меня мои же собственные слова, обвинительно брошенные Берте всего пять минут назад.

- Тогда все! Баста! Хватит этой тоски-печали! Значит, идем завтра на мертвецов?

- Идем…


* Эвокат (лат. evocatus) - воин, отслуживший срок и вышедший в отставку, но вернувшийся на службу добровольно по личному приглашению (evocatio) военного вождя или консула.

** Jus Venatu (лат.) - право беспошлинной охоты на собственных землях, которое феодал мог пожаловать кому-либо из жителей.

*** Битва в Тевтобургском Лесу - сражение (засада) в сентябре 9 года н.э. между германцами и римской армией. Закончилось полным истреблением трех римских легионов.

**** Гай Веллей Патеркул - римский историк, автор «Римской истории» в двух книгах, излагающих события от Троянской войны до 30 года н. э.

***** Турма - вспомогательный конный отряд в 30-32 всадника.

****** Арминий, вождь племени Херусков, командовавший силами германцев во время восстания против Рима.

******* Публий Квинтилий Вар - римский военачальник и политический деятель в период правления императора Августа, пропретор Германии, погибший в Тевтобургском Лесу.

******** Октавиан Август - внучатый племянник и наследник Гая Юлия Цезаря, фактический основатель Римской Империи. 

********* Тиберий Юлий Цезарь Август - второй римский император (с 14 года) из династии Юлиев-Клавдиев.

********** Марк Випсаний Агриппа Постум - сын Марка Випсания Агриппы (сподвижника Октавиана) от третьей жены, Юлии Старшей. Внук и один из возможных официальных наследников Октавиана Августа. Через несколько дней после того, как власть перешла к Тиберию, был убит на о.Планазия собственной охраной.

*********** из русского «Азбуковника» XVI века.

************ Эрцгерцог Карл Людвиг Иоанн Йозеф Лаврентиус Австрийский, герцог Тешенский (1771-1847) - крупный полководец эпохи наполеоновских войн.

************* Ваграмская битва - генеральное сражение Австро-Французской войны 1809 года, произошедшее 5-6 июля 1809 года в районе села Ваграм, возле острова Лобау на Дунае. Наполеон Бонапарт разбил войска эрцгерцога Карла, тем самым завершив существование Пятой коалиции.

************** «Господь, Пастырь мой…» (лат.); 22 (23) Псалом Давида.