Окно во тьму

Я пишу эти строки в комнате дешевой придорожной гостиницы «Вэнфилд», что на дороге в Виллоу-Хиллс. Все окна задернуты, дверь заперта на засов, но я знаю, что моя судьба предрешена. Злой рок настигнет меня рано или поздно, оно придет за мной, ибо проклятая отметина разъедает изуродованную плоть правой руки. Отвратительная слизь пробирается все глубже. Я лишь надеюсь на то, что найдется разум достаточно восприимчивый, дабы узреть в моих словах предупреждение и посыл к действию. Если мой верный шестизарядный револьвер не справится с этим, прошу, нет, умоляю сравнять с землей это логовище омерзительного в своей природе зла – Торнтон-хаус! Я мог бы окончить этот фарс одним выстрелом и то, что находится внутри моей головы оказалось бы на стенах номера, но у меня есть обязательства. Вы можете резонно поинтересоваться, в достаточном ли ментальном здравии автор сей рукописи? Человек, коим овладело безумие, никогда не признает себя безумцем – это непреложный факт, посему я сделаю другое заявление: полтора десятка лет журналисткой практики в Портленде. Особенно, если ваш покорный слуга занимался написанием статей, посвященных людским злодеяниям. Однако же грабежи, убийства, жертвоприношения и прочие нелестные стороны человеческой жизни всегда можно списать на самого человека, но это находится за гранью всякого понимания. Если вы хоть раз слышали о таких томах, как «Cercle de sang» за авторством плотоядного барона Амальрика, или же «Carnaval de las almas» еретика по прозванию Мора, то знаете, как подобные труды могут исказить трепетный разум. Мои же изыскания в сфере тайных знаний привели меня к Торнтон-хаусу. Да направит мою руку Создатель, ибо только Ему под силу совладать с тем, что ждет меня там. Я слышу этот змеиный шепот, оно все ближе. Нужно успеть, пока они не нашли меня. Этот человек вернется, чтобы убедиться, что предприятие, подстроенное им, увенчалось успехом…
Началось все в ненастном октябре 1905 года. На редкость отвратительная погода обрушила на здание редакции бушующий шторм. Очередная статья о мелком преступлении, совершенном в портовом районе, медленно выходила из-под моего пера. Стрелка массивных часов у дальней стены неумолимо приближалась к десяти вечера – времени закрытия нашего скромного собрания сочинителей, гордо именуемого «Интерпорт». За непроницаемой стеной дождя газовые фонари на улице напоминали заблудившихся в тумане светлячков. Мои коллеги уже покинули офис, я же как обычно придерживался железного правила, неустанно твердящего нам о плохой погоде и хозяине с вездесущим псом. Я считал себя одним из достойных представителей породы ищеек, поэтому преспокойно занимался статьей. Тишину, воцарившуюся в помещении, нарушал лишь перестук клавиш печатной машинки. До поры до времени. Десять раз пробили часы, десять роковых ударов, запустивших эту жуткую цепочку событий. Дверь, ведущая наружу тихо отворилась, впустив внутрь не только яростное завывание ветра со все нарастающим оркестром капель, но и обладателя тяжелых шагов. Старые половицы издали душераздирающий стон. Визитером не мог быть кто-то из моих коллег, однако своего беспокойства я не выдал, а уверенности мне придала твердость деревянной рукоятки моего шестизарядника. Вы и представить не можете, сколько врагов может по воле случая нажить себе журналист, особенно в Портленде – городе контрабандистов и отбросов. Казалось, с каждым шагом дерево кричало все пронзительней, пока скрип не перерос в крещендо. Затем, словно по команде, все стихло. Я поднял глаза, дабы узреть долговязую фигуру, укутанную в поношенный плащ. Из внутреннего кармана этих обветшалых лохмотьев гость извлек пожелтевший конверт и деликатно опустил его на стол. Аккуратные буквы, выведенные на тонкой бумаге, сложились в два слова: Ричард Бруквуд. Кроме имени и фамилии вашего покорного слуги, конверт более не содержал символов. Природное любопытство взяло верх, и я сломал восковую печать. Незнакомец даже не думал удаляться, совсем наоборот, он с нездоровым любопытством наблюдал процедуру изъятия из конверта клочка бумаги, на котором тем же каллиграфическим почерком чья-то рука вывела: «Verbotene Fleisch». Промелькнувший в моих глазах ужас при виде упоминания названия мерзкого тома за авторством нечестивого алхимика фон Кёстера вызвал на губах человека легкую улыбку.
- Что все это значит? – стараясь не выдать страха произнес я. – Будьте так добры объяснить цель своего визита, сэр! – долговязая фигура сняла шляпу в нелепом приветствии, а на бледном, изборожденном рытвинами лице расцвела улыбка, вернее отвратительный оскал, продемонстрировавший отсутствие языка у моего ночного гостя. Я протянул ему лист бумаги и ручку. - Просто так к моим услугам не обращаются, тем более упоминая при этом «Запретную плоть». Я слышал лишь об одном экземпляре, который был утерян в Европе два столетия тому назад, - мужчина покачал головой и тем же аккуратным почерком вывел «нет». – Даже если вы обладаете достаточными сведениями об этой книге, зачем вам я? Неужели вы не можете сами достать том? – мои пальцы выстукивали бешеный ритм на столешнице. Интерес медленно, но верно одерживал победу над липким страхом. «Отец Тул-дакт запрещает мне отлучаться из общины» - на этот раз вместе с листом бумаги на столе оказалась увесистая пачка банкнот. – Где? – только и сумел выдавить я. «Виллоу-хиллс, Массачусетс, пара десятков миль на запад от Салема. Ваша цель – Торнтон-хаус. Я сам вас найду, как только вы вернетесь оттуда» - незнакомец натянул шляпу и, сверкнув черными, словно беззвездная ночь глазами, вышел восвояси.
Обшарпанная двуколка несла меня по грязной проселочной дороге. Газовые фонари раскачивались на ветру, на миг вырисовывая массивную фигуру кучера, без устали хлеставшего лошадей. Темные облака пронзали чернильные небеса, стремясь пожрать бледный диск луны. Скрюченные деревья покачивали изуродованными ветвями, словно исполняя пассы давно забытого ритуала. Ни одного экипажа, лишь иногда мой глаз замечал одинокие фермерские домики, погруженные во мрак. Повозка пронеслась мимо постоялого двора. Вывеска, гласящая «Вэнфилд» раскачивалась на яростном осеннем ветру подобно висельнику. Я вновь пробежался по заметкам, что успел составить за неделю после ночного визита этого странного человека. Сведения, надо сказать, оказались весьма любопытными. Вы вновь можете поинтересоваться, откуда у меня информация столь конфиденциального характера, на что я назову имя Гарольда Картера – смотрителя исторического музея Салема. Итак, вот что мне удалось разузнать. Альберт Торнтон, наследник славного дворянского рода, женился на девушке по имени Джессика Райт – тоже из достойной семьи, да к тому же с хорошим приданым. Как это водится, молодожены после свадьбы решили отправиться в путешествие по Старому свету. Кто-то говорил, что это была идея Альберта, который занимался научными изысканиями для исторического музея Салема, кто-то же уверял, что за всем путешествием стояла новоявленная миссис Торнтон, которая по приезде в родовое имение разогнала весь штат прислуги. Тем не менее, факт остается фактом – путешествие состоялось. Дольше всего Альберт и Джессика пробыли в Германии, в старом замке Нахтхальт, что близ Айзенвальдского леса – края сурового, нелюдимого и окруженного легендами, обвесившими старую чащу, будто ветхие, грязные тряпки. Хозяин, некий граф Рихтер, по всей видимости нашел в гостях из-за океана родственные души, таких же утонченных аристократов, что и он сам. Два долгих зимних месяца 1890 года гостила пара в мрачной, покрытой паутиной теней юдоли – Нахтхальт. Все это время Альберт вел активную переписку с музеем Салема. В своих письмах, юный лорд говорил о поистине потрясающих находках, с которыми его ознакомил герр Рихтер, однако же подробно не описал ни одной. Лишь вскользь упомянул некую родовую крипту в недрах замка. Якобы то, что скрывает усыпальница, прольет свет на непознанную природу человека. Чета должна была пробыть в Нахтхальте еще месяц, однако трагическая кончина графа Рихтера при невыясненных обстоятельствах заставила пару спешно вернуться в Салем, а оттуда в Торнтон-хаус. Тем не менее, Альберт привез из твердыни близ Айзенвальдского леса книгу – подарок покойного герра Рихтера. Из-за этого-то произведения, название которого Салемский исторический музей категорически отказался называть, юный наследник прекратил всякие связи с городом и затворился в фамильном поместье. Лишь изредка появлялся он в компании молодой жены в Виллоу-хиллс. Спустя месяц после возвращения, Альберт стал навещать городок все реже и реже, да к тому же в полном одиночестве. На все расспросы местных, он отвечал лишь, что Джессика тяжело больна, но он вылечит ее, дескать, у него есть способ. Естественно, что погруженный в мрачные думы молодой человек не мог слышать язвительных слов, несущихся в спину: «Салемское отродье можно излечить лишь одним способом – сжечь». Да, вся деревня в открытую шепталась, что достопочтенная супруга молодого господина является тайной последовательницей ведовства. В конце концов мистер Торнтон совсем перестал выходить из громады серого камня, именуемой Торнтон-хаус. Во всем огромной трехэтажном особняке темными ночами горел один-единственный огонек – на кухне. Пара смельчаков решилась ночью подойти к мрачному поместью. Заглянув в окно, они увидели кухонный стол, заваленный грязной, покрытой слизью посудой и восседающего за ним Альберта, иссохшего, словно мумия. Голова его беспрестанно колыхалась на тонкой шее, словно юноша, который теперь выглядел едва ли не стариком, вел с кем-то беззвучную беседу. Но больше всего храбрецов поразили все еще живые и яркие глаза двадцатилетнего Альберта, в которых застыл безымянный ужас. Молодые люди ринулись за шерифом, но, когда дверь взломали, все, что обнаружили на кухне – высохшее тело того, кто некогда был Альбертом Торнтоном. Джессика Торнтон так и не была найдена. С того памятного 1890 года массивный особняк стоял брошенным на произвол судьбы. Я оторвал глаза от заметок, чтобы вновь устремить взор в непроницаемую тьму октябрьской ночи.
- Подъезжаем, мистер, - грубый утробный голос извозчика вывел меня из состояния транса. Неверный свет, почти гнойный в своей желтизне, вырвал из тенет темноты покосившийся дорожный указатель. Рваной раной на изъеденном временем дереве проступила надпись: «Виллоу-хиллс». Клочья тумана, неумолимо расползающегося от лениво текущей внизу реки Делавер, окружили мой транспорт. – Делаверские туманы, мистер. У нас их прозвали «хватуны». Не рекомендую задерживаться на улице дольше положенного, а то можете околеть ненароком. В нем какая-то зараза, точно вам говорю, - словно в подтверждение сказанных слов, возница закашлялся. – Если не верите мне, можете спросить вдову Уилкокс или старика Джебедаю. Хотя постойте, они-то уже померли от наших «хватунов», - раскатистый смех мужчины звучал слишком уж неуместно. Было в нем что-то зловещее, посему я поднял воротник пальто как можно выше, защищая себя от болотных миазмов. Копыта лошади медленно прогрохотали по полуразвалившемуся каменному мосту, отправляя мелкие камни в смоляную пучину вод. Мы выехали на главную и, по всей видимости, единственную улочку, освещенную тусклым светом нескольких фонарей. Обветшалые хибары еще колониальной постройки ухмылялись мне беззубыми проёмами окон. Ни в одном доме не горел свет. Экипаж был здесь незваным гостем, шафрановое свечение фонарей, казалось, оскорбляло первоначальную тьму, что поселилась здесь задолго до первых колонистов. В ноздри мне ударил отвратительный тошнотворный запах, затмевая собой даже гниль болот. Справа, в проеме между двумя хижинами, в отдалении высилось скособоченное деревянное строение. В своей несуразности оно напоминало кадавра, вырвавшегося из земных недр. Ночную тишину разорвал хлесткий звук кнута. - Ах, мистер, у вас нежный нос, как я погляжу, хе-хе, - возница вновь зашелся в приступе кашля. – Да, мало кто из приезжих может оценить аромат нашей бойни, а ведь именно отсюда зверюшки, отдавшие жизнь их скотьему богу, попадают на столы к вам, городским, - двуколка достигла конца улицы – городской площади. Стоящие кругом постройки окружали статую борца за свободу. Безголовую статую, если быть точным. Безмолвным стражем стоял в дозоре этот каменный великан, и, хотя голова у него отсутствовала, он все-равно наблюдал за вверенным ему поселением. Экипаж остановился у одной из хижин.
- Приехали, мистер, вылезайте, - пробасил кучер.
- Благодарю. Позвольте поинтересоваться, в городе есть, где остановиться? – я ступил на землю. Отвратная грязь захлюпала у меня под ногами.
- У нас здесь тихо, мистер. Никаких ночлежек, если вы об этом, - извозчик одарил меня жуткой ухмылкой. – Так что вам остается надеяться на гостеприимство местных жителей. Лично я бы не рассчитывал. Есть, конечно, одно местечко, сразу за площадью – Торнтон-хаус. Если вас устраивает ночь в брошенном доме, милости прошу, уж там-то местные вас не побеспокоят. Но! – двуколка скрылась в клубах тумана, словно и не существовало никогда извозчика, что привез меня в это богом забытое место.
- Что же, делать нечего, остается надеяться, что эта хибара действительно пустует, - пробормотал я под нос и крепче сжал ручку дорожного чемодана. Я взял за ориентир безобразную статую, обогнул ее и двинулся к щели между совсем уж развалившимися домами. Чернота обугленных досок заставляла нынешнюю ночь стыдится луны, что бросала свет на эту убогость. Прошествовав через узкий, продуваемый пронизывающим осенним ветром переулок, я вышел к подножию холма. В нескольких сотнях шагов, на вершине, вздымалась черная глыба Торнтон-хауса. Бледный свет лунного диска выставлял напоказ эту зловещую обитель. Туман, будто некое разумное существо, уже хватал меня за штанины брюк, подгоняя идти к цели – наверх. Высохшая, побуревшая трава хрустела под ногами, когда я начал восхождение. С веток вековечных деревьев, отчаянно цепляющихся за безжизненную почву, мне вслед неслись крики козодоев. Целыми стайками они расселись на растрескавшихся ветвях, оглашая ночь душераздирающей симфонией. Говорят, что услышать козодоя ночью – к несчастью. Я же пренебрег народной мудростью, хотя, признаться, почувствовал себя крайне неуютно. За проржавевшей, погнутой оградой и воротами никто, конечно, не ухаживал, отчего в эфемерном сиянии торчащие во все стороны острые наконечники напоминали мучеников, отбывающих наказание в аду. Отворив створки, я прошествовал к порогу дома через заросший сорняками двор. Пыльные витражные окна с укором смотрели на чужака, сам древний камень источал неприязнь. Трубы дымохода слепо смотрели в покрытое траурным убором туч небо. Массивная дубовая дверь с вычурным цветочным орнаментом преградила мне путь. Когда-то она способна была остановить непрошенных гостей, сейчас же высохшее дерево умоляло прекратить его мучения. Удостоверившись, что дверь заклинило, я применил единственный, имевшийся в моем арсенале метод – грубую силу. С диким треском трухлявые доски разлетелись, заставив замолчать голосивших пуще прежнего козодоев. Склонившись над чемоданом, я извлек оттуда масляную лампу и спички. Запалив фитиль, я вошел в пустой холл.
Дубовые панели знавали лучшие времена, доски безбожно скрипели, норовя обрушиться и похоронить меня внизу – в подвалах. Кто знает, как далеко уходят они здесь. Отбросив ненужные мысли, я поставил чемодан возле порога и крадучись двинулся по катакомбам холла в сумрачную, как склеп, кухню. На столе все так же громоздились горы посуды, не мытой с того самого дня, пятнадцать лет назад. Где-то в доме вековая балка проскрипела одинокое ругательство. Осветив стол, я прошелся по его поверхности, по когда-то великолепному паркету рядом с одиноко стоящим у стола стулом. Теперь меня окружала почти что осязаемая тишина, даже птицы вокруг умолкли. За одним из котлов обнаружился кусок холста, на котором неизвестный художник запечатлел юную деву с густыми волосами цвета воронова крыла. – Должно быть хозяйка, миссис Торнтон, хмм, её ведь так и не нашли, - слабый огонек высветил на поверхности столешницы глубокие борозды, будто несколько острых ножей одновременно кромсали дерево. Полосы спускались ниже и продолжались на полу. Из одной из таких линий я извлек нечто твердое. Поднеся находку ближе к лампе, я убедился в том, что это был человеческий ноготь. Твердолобость всегда была моим благословением и проклятием, посему я решил отследить место, где борозды эти оканчивались. Так же осторожно я прокрался сквозь тени обратно в холл. Из тьмы вынырнула маленькая дверь, что обычно ведет вниз, в подвал. Борозды на полу оканчивались у ее порога. «Неудивительно, что деревенские дуболомы ничего не нашли. Шериф, небось, списал все на какой-нибудь недуг, а жену Альберта объявили без вести пропавшей. Никому морока с расследованием, здесь, по всей видимости не нужна» - дверь была закрыта на засов и забита крест-накрест большими досками. Дерево расселось там, где в него вошли гвозди, так что отодрать доски и отодвинуть засов в итоге оказалось совсем нетрудно. Вековое безмолвие дома разлетелось вдребезги от скрипа дверных петель. Медленно я повернул ручку. В нос ударил запах сырости и запустения. Толстый слой пыли покрывал древние каменные ступени, ведущие вниз. Странные борозды оказывались на каждой из них. «Какой же силой, нужно обладать, чтобы оставить след на каменной породе!» - размышляя, я добрался до конца лестничного пролета. Теперь к дуэту запахов присоединилось амбре давленного винограда. Кладка здесь была куда как более древняя, неровная, то и дело пестрящая трещинами. Я извлек из внутреннего кармана револьвер, тем самым успокоив бешеный ритм, что отстукивало мое сердце. Гулкое эхо вторило моим шагам, когда я продвигался вдоль тоннеля с огромными бочками, что используются для хранения вина. Разного рода насекомые, сердито шелестя, разбегались от света лампы. Я не переставал следить за бороздами, которые и привели меня к арке, ведущей, очевидно, в самые недра подвала. Однако проход оказался замурован, но несколько кирпичей посередине расшатать и сдвинуть оказалось достаточно легко. «Сдается мне, кого-то пленили здесь помимо его воли» - я вперил взор в стигийскую тьму. Тусклый свет моего светильника проник в небольшую комнату, почти келью. С вековой кирпичной кладки, покрытой черным грибком, словно проклятой отметкой, потоками стекала слизь. Мерзкая субстанция покрывала тысячи символов, нанесенных, нет, нацарапанных на стенах, полу, даже потолке. Сохрани меня бог, я узнал эти отвратительные письмена. Буквы давно мертвого языка, с помощью которых проклятый фон Кёстер творил нечестивые ритуалы. Из глубины комнаты доносился слабый, едва уловимый шепоток. Мне удалось разобрать несколько пассажей из этого богохульного потока слов. Лучше бы я закрыл уши, ибо шепот, переросший в шипение, пробирался глубоко внутрь, медленно отравляя сердце токсином страха. Природное любопытство пересилило, и я поднял лампу выше. Лучше бы пламя погасло и это спасло бы меня от того, с чем встретились мои глаза. На полу сидела, сгорбившись, человеческая фигура. Несомненно, когда-то это было человеком, к тому же женщиной, судя по строению лишенного всякой одежды тела. Спутанные волосы струились, словно змеи, по полу, покрытые слизью. Эти иссиня-черные пряди заставили всплыть в моей голове образ цветущей девушки, увековеченной на холсте. Неужели… Корявые пальцы с завернутыми в спирали ногтями, водили по строчкам лежащей рядом книги. Как бы я хотел тогда ослепнуть, чтобы не видеть плеч этой твари. Раздутых, антропоморфных, из которых прорастали, будто уродливые деревья, несколько десятков тонких рук. Ладони, их ладони! В центре каждой моргало по загноившемуся глазу. Мои руки поразила несвойственная мне дрожь и очередной кирпич из кладки с глухим стуком рухнул на массивные каменные плиты пола. В тот же миг глаза разом повернулись и посмотрели на меня. Я никогда не встречался взглядом с такой чужеродной, космической чернотой, что расплескалась внутри их зрачков. Правую руку обожгло, словно на нее плеснули кислотой. Один из отвратительных отростков вцепился в меня корявыми когтями, раздирая кожу в клочья. Мне стоило огромных усилий вырваться и удержать револьвер, а мой отчаянный крик навсегда поселился в кладке этого дома. До сих пор в ушах у меня стоит чавкающий звук моей собственной плоти, отделяемой от кости. Эта тварь прошипела лишь одно слово: «Найду». Охваченный хтоническим ужасом, я ринулся прочь из Торнтон-хауса, забыв про орудие обороны в дрожащей руке. Безумные мысли в моей голове складывались в единственное предложение: «Ибо тот, кто познал таинства плоти, всегда голоден». Это… это была Джессика Райт – проклятое семя Салема!