Признания

   Я сижу, в триллионах лет от ближайшей черной дыры, казалось бы, но психика вещь такая, у каждого в голове найдется этакая черная воронка, куда тебя затягивает так, что никакие "прииди и вселися в ны..." не помогут. Просто начинаешь сползать, хватаясь за край скатерти, цепляясь за обрывки обыденных мыслей, ломая ногти о чей—то неуязвимый лик, низвергаясь в черный слив памяти, когда тебя растягивают и сжимают и разрывают в клочья воспоминаний. И никакого спасения, никакого слияния в нечто цельное…
   И вдруг, — словно бессознательно дергаешь за кольцо и взмываешь вверх - случайно, наткнувшись в темноте на это: ХХХХХХ! Значит, вот как, значит, все еще есть твердь и небо, и я все еще продолжаю существовать, и ХХХХХХ — это некий гарант моей внутренней цельности. Что? Еще один адресат? Той же давности? На самом деле, давности еще более давней. И, слава Богу, я в ученицы к нему не ходила, наоборот, боролась и сторонилась, так как завораживало и зашкаливало,так, что зажмуриваться приходилось на некоторых страницах… Весь — чужой, весь — неверный, весь — сторонящийся моего предательского, ломкого — и вместе с тем — весь родной, весь — свой, весь — правильный. Весь — дремучий, языческий, весь на кривом языке, с достоевщинкой, с размахом, и все равно — люблю его.
              ***

    Вот наверное в чем загвоздка — он прервал наш внутренний диалог, мой — с ним диалог. Он перестал подыгрывать мне, он перестал желать моего слова, перекидываться словами как теннисным мячиком, легким, с звонким стуком бьющегося сырого яйца. Он прервал этот диалог, лучшее — что он мог сделать — быть моим адресатом — моих мыслей и слов, но он сделал нечто для меня невозможное, за гранью моего понимания добра и зла: он прекратил мои слова к нему, он наложил запрет, и я теперь не могу ничего сказать ему, никакого больше ТЫ, потому что на это ТЫ наложена печать вечного молчания. Мне зажали рот — жесткая солоноватая ладонь, нечувствительная к укусам. И теперь только ОН — человек со спины, почти силуэт, удаляющийся прочь.
    Я сижу ночью на кухне, поднося ладонь к кофейному пару из чашки, выглядывая в это мое неповторимое 7 июня, в ночь, вглядываясь в родной, узнаваемый, подмигивающий сквозь белую ночь огонек дома напротив, такое же недреманное око, за стенкой что—то жужжит, домочадцы спят, собака во сне позвякивает ошейником. Такое ощущение, что я отправляюсь на воздушном шаре в приключение, с целой горой романов 19 века, с провизией в корзине для пикника, шерстяным пледом: в этом мире для меня не осталось ни одного ТЫ, но одиночество — это просто воздушный шар и вместительная корзина. Одиночество - это просто разновидность путешествия, может быть это — часть путешествия.  Посмотрим, поглядим, говорю я сама себе, проплывая на уровне единственного неспящего оконца напротив.
                ***

    Мне кажется, что я только сейчас начинаю существовать. В эту самую секунду. Прозрачный дымок от кофе ритмичными струйками устремляется в сторону оконной рамы. Там — полуночная тьма. В темных окнах дома напротив отражается неоновая вывеска аптеки. Я провожу пальцами вдоль лба — по челке, как по речной воде.
    Самые красивые окна в этом городе в деревянных двухэтажках. Там настоящие театральные закулисья. Эти окошки надо нарезать как кадрики и склеивать в правильном порядке. Прозрачная штора с силуэтом кошки. Магический свет. Тихие человеческие истории и драмы. А летом, помнишь, обращаюсь я к собеседнику, — летом там росли в палисадниках такие странные цветы — в человеческий рост, с темно-фиолетовыми колокольчиками, жаль названия не знаю. Но эти цветы, это уж точно неспроста заполонили все палисадники.  Летом пыль съедает здешние тайны, будто жильцы этих домов переселяются в какие—то казематы, и дома пустеют. 
Так вот, я и сейчас задыхаюсь от любви. Господи, когда ты меня создавал, думал ли ты, что я стану писать.

                ***
     Утренние байки написаны совсем другим "я", чем ночные. У утреннего "я" — есть бесконечность, и "я" — только точка отсчета, отплытия, отбытия. А у ночного "я" — только возможность приткнутся горячим лбом к оконному стеклу. Уткнутся в свое земное конечное "я" и пропеть песню собственного смертного существования. Утреннее "Я" — фантазирует и вымышляет, у него впереди детская бесконечность времени, а ночное "я" — вспоминает, подводит итоги. Утреннее "я" смеется над возрастом "я" реального, потому что утреннее "я" — бессмертно и неуязвимо.


                ***

   Я знаю одну замшелую старуху, старуху в напудренном парике, с вольтеровскими глазами, покрытую зеленым благородным мхом. Если провести пальцем по ее щеке, останется мел. Эта старуха некогда обладала магией – она ловила мух обеими руками, а два десятка человек следили за ее движениями и открывали рты. То, что они создавали посредством своих голосовых связок и артикуляционного аппарата было похоже на … даже не знаю…. Ни на что не похоже… Эта старуха выстраивала отношения с миром с помощью старых потрескавшихся карамелек в тусклых обертках. Она царственно бросала их, как гадалка на стол перед вами, потрясала указательным, словно встряхивала градусник. И вы обязаны были засунуть за щеку эту травмирующую неудобную вещь и упражняться в ораторском мастерстве похлеще Демосфена. В автобусной давке эта старуха устраивалась поглубже в кресло и сидела в засаде, как терпеливый охотник, выжидая нужную добычу – это могла быть девочка с косичками, встретившаяся с ней глазами на одну секунду, или  вообще кто угодно, непонятно было, чем руководствовалась старуха при выборе жертв. Ты старался следить за ней только краем глаза, конского глаза, чтобы не привлечь ее внимания, но тебе начинало казаться, что старуха не глядя, все-таки видит тебя, и вопрос времени, когда она задаст тебе свой первый риторический вопрос. Эта старуха пережила все мыслимые временные рамки и перешла в разряд древних. Мотивы ее долгожительства были весьма прозаичны: ее пенсия. Но тебе была симпатична ее практичность.
                ***
    Молодой человек сидит и вычитывает свой роман, написанный в путешествиях автостопом. Все просто: дальнобойщики, водители легковушек, сменяя друг друга ведут бесконечный рассказ, все эти персонажи, не ведая о существовании друг друга,вплетаются в рассказы следующих рассказчиков, появляются в чужих снах.

Сейчас мой рабочий будень завершится, еще немного, и этот волосяной ком будет проглочен небытием, и его стошнит. Я надеюсь, его стошнит каким-нибудь прекрасным обрывком вечера для меня. Я очень надеюсь, что буду настроена правильно, как флейта, что никто не собьет мне воздушный столб, никто  по-воровски не прикоснется губами к мундштуку и не собьет мое сегодняшнее вечернее блаженство.  Я выныриваю, пробивая жидкое мутное стекло и делаю отчаянный вздох. Все эти донные кривые призраки и мертвецы – чур меня! Все это было не более чем сон. И не менее. Сейчас молодой человек уйдет, просто исчезнет, я не услышу его удаляющихся шагов, и это тоже – подарок мне от призраков.
               
                ***
   Пока жива – быть в движении. Двигаться навстречу ветру и ноябрю как рыба в воде, рыба среди этих коралловых рифов спальных районов, странных извилистых троп, наперерез движеньям косяков железных рыбин. Этот город на дне, этот город оброс кораллами света, с зияющими провалами глазниц, этот подводный город скоро растворится в природе, и только иногда, присмотревшись, можно будет угадать в зарослях водорослей силуэт мелькомбината, к примеру.
                ***
    Люди в автобусе - повод для написания картин в стиле Мунка. Каждое лицо – невзирая на серое и злобное выражение, сквозит ужасом бессмысленного существования. Автобус – это миниатюрный двадцатиминутный ад. Со мной едут, облаченные в верхнюю одежду – бестелесные души, которые я вижу насквозь. И мне нехорошо от этого зрелища.

Я вообще не верю в людей. Общая концепция мира пока такова. Но, иногда, какая-нибудь улыбка ангельского юного существа спасет этот мир и превратит его – пусть ненадолго – в прекрасный и могущественный мир.
               
                ***
   Кошки напоминают реку — когда пытаешься их поймать — серая рябь.Я сижу как всадник — на своем стуле. Вместо холодной ночи — кухня, монитор, я не прислушиваюсь к звукам ночи, не приглядываюсь к тьме,я утратила страх и просто диву даюсь, куда это ночью меня занесло.Ночь сегодня добра, как с картинки  из детской книжки, ночь — с оторопело-белой луной и пряничным домиком ведьмы. Невыспавшиеся дети, уморились за столом от сытости. Это нестрашные временные испытания, Гензель и Гретель, все будет хорошо!