Вдова снегов. Мистическая повесть

                Есть люди, для которых История – забава.
                Но может ли смертный играть Вечностью?


          Глава 1.


                I

 – …Но тут мы сталкиваемся с одним противоречием. Не многие сейчас помнят цикл лекций, который в тридцатых годах прошлого века читался студентам и преподавателям ДВГУ Николаем Семёновичем Островниковым – одним из самых авторитетных исследователей Восточной Евразии довоенного СССР. Сохранившиеся в архиве ДВГУ материалы этих лекций (которые, к сожалению, до сей поры остаются неопубликованными) содержат утверждение, согласно которому версия даже о приблизительном отождествлении  айнских магических практик и ритуалов с религиозными и магическими практиками предков современных нивхов и орочей – абсолютно неправомерна. Так, например, если космогония предков нивхов утверждает как неоспоримый факт вечное существование Великой Нерпы – Сахалина, её несотворённость и полную независимость от народа, её населяющего, то есть, самих нивхов (но не наоборот), то предание айнов рисует перед нами совершенно иную картину…

Лектор, Михаил Степанович Алексейченко, невысокий преподаватель в возрасте за тридцать пять, перевёл дух, отхлебнул из небольшой стеклянной кружки и продолжил:

 – Центром космогонических и религиозных воззрений айнов, этого малоизученного народа, населявшего когда-то не только Японию, Курильские острова и Сахалин, но и обширные территории Приморья, Нижнего Амура и Камчатки, всегда была Великая Триада: Рыба-Человек-Медведь, в которой главное место никогда не было прочно закреплено ни за одним из её участников. А равно, как и сферы их полномочий, чётких границ между которыми никогда не существовало. Мало того, взаимоотношения между компонентами Сакральной Триады могли порой принимать самый причудливый характер, при котором участник мистерий находил, что за Великой Рыбой или Великим Медведем угадывается метафизическая суть Человека-Правителя. С другой же стороны, Божественный Человек айнов зачастую действует независимо от Рыбы и Медведя, полагаясь как на свою собственную магическую силу, так и на прямой контакт (который, впрочем, ритуального характера не носит, а вполне себе обыденен) с существами более высокого порядка – Луной и Солнцем. Вместе с тем, неизменным моментом айнской сакральной традиции во все времена было то, что в качестве Божественного Человека-Правителя всей айнской ойкумены всегда выступала одна, единственно-определённая Женщина, которую предание называет Царицей. Это – очень важный момент, – Алексейченко выдержал паузу, – ни в одной религиозной системе Восточной Евразии не постулируется главенство женщины-монарха, как существа в значительной степени независимого от иных сил природы, персонифицированных в образах сакральных животных. И главное… эта Божественная Царица айнов не имеет никакого отношения к пресловутой Богине-Матери, хоть ей и не чужды некоторые из функций этой растиражированной в научных публикациях богини. Например, деторождение.

Лекция проходила в археологическом музее Сахалинского Государственного университета. За одним столом в небольшом помещении, составлявшим единственный выставочный зал маленького музея, сидела группа из девяти студентов-заочников третьего курса института истории, социологии и управления. Олег Дубков, двадцативосьмилетний худощавый мужчина среднего роста в полурасстёгнутой сине-красной кофте с высоким горлом-воротником, старался подробней конспектировать преподавательскую речь.

 – А скажите пожалуйста, – подала голос маленькая круглая Вероника, староста группы, – о какой «царице» может идти речь в догосударственном бесклассовом обществе. Ведь айны жили родовой общиной, разве нет? Или «царица» – чисто фигуральное понятие?

«Резонный вопрос», – подумал Дубков.

 – Фигуральное, да не вполне, – ответил лектор. – Вопрос о характере социального устройства айнов сейчас пересматривается. В свете археологических открытий, сделанных на Сахалине и Хоккайдо за последнюю четверть века, общество айнов предстаёт в качественно ином облике. Так, уже в первом тысячелетии новой эры айнам хорошо была известна чёрная металлургия. Только на юге Сахалина обнаружено тринадцать кузниц возрастом от семисот до полутора тысяч лет. А ряд сахалинских крепостей, двенадцатого-тринадцатого веков, которые долгое время было принято считать чжурчженьскими и монгольскими, некоторые исследователи (покойный Буревестник, например) называют исключительно айнскими объектами, построенными айнами и для айнов.

Дубков с интересом слушал. Преподаватель сделал глоток чаю, поставил кружку на витрину рядом с огромным ископаемым медвежьим черепом, привезённым с раскопанного схрона медвежьих черепов у подножия вулкана Богдан Хмельницкий на острове Итуруп, и, прохаживаясь по залу музея, продолжил:

 – Но не будем делать поспешных выводов. Айноведение только за последние два с половиной десятилетия начало становиться полноценной областью знаний. И, всё же, накопленные материалы позволяют уже сделать первоначальное сравнение на более-менее систематизированной основе. И в первую очередь здесь напрашиваются параллели с культовой практикой и легендами динлинов. Немного отвлекусь и замечу, что если в случае с айнами наука в последнее время сделала существенный шаг вперёд, то ситуация с динлинами остаётся в том же состоянии, что и полвека назад: ни одного крупного открытия в области изучения этого древнего этнического массива, населявшего значительные территории Восточной Евразии, за последние пятьдесят лет не сделано. Но, тем не менее, та информация, которой мы сейчас располагаем, даёт нам основание для сравнения. В частности, и в айнских легендах и в описаниях динлинских преданий (известных из китайских хроник) фигурирует некая Женщина, чей статус в социуме того и другого народа весьма и весьма высок. Известно, что структура общества у динлинов и у айнов была клановой. Как правило, во главе кланов стояли правители-мужчины: князья у динлинов (ваны китайских хроник) и вожди у айнов. Любопытно, что в одном монгольском документе первой половины тринадцатого столетия фигурируют четыре «князя земли Айно». Так вот, самым интригующим пассажем в случае с обоими обществами является то, что и у первых и у вторых мы находим женщину-правителя, в обязательном порядке обладавшую священным авторитетом, который безоговорочно ставит её не только в социальном, но и в политическом отношении над всеми главами окрестных кланов, сближая по значимости эту роль с политическим лидерством. Другой примечательный факт: традиция обоих народов называет эту даму Царицей или Княгиней князей, согласно некоторым китайским источникам. Конечно, скажете вы, – типичный случай верховной жрицы, известный во многих других культурах, которая заодно может являться и символической, сакральной супругой царя-верховного жреца. И вот тут-то вы и ошибётесь. Ибо, как я уже сказал, личность сакральной Царицы в целом не тождественна фигуре Великой Матери. Это во-первых. Далее… У нас нет материальных данных, позволивших бы приписать айнской либо динлинской Царице функции жрицы какого-либо конкретного культа. А значит, ни о какой религиозной практике, как системе ритуалов посредничества между миром здешним и сверхъестественным, в котором означенная женщина занимала бы такую посредническую роль, речи не идёт. И третье: ни одно предание не упоминает о том, что у Сакральной Правительницы имеется муж, разделяющий с нею светскую и (или) религиозную власть. Вождизм, клановость с советами старейшин у динлинов и айнов не дают оснований для вывода о матриархальном характере их социумов. В связи с чем фигура их Царицы пока представляется самой непонятной, почти не поддающейся изучению. Вещью в себе. А вместе с нею выпадают из общей культурологической картины Восточной Евразии и оба загадочных народа – динлины и айны. Как бы это странно не прозвучало, но некую аналогию в этом отношении нам может продемонстрировать Запад. Кельты являют нам один из редких примеров исключительного положения Правительницы в обществе развитой военной демократии, то есть, в предгосударственной стадии развития общественных отношений. Другой точкой соприкосновения социально-религиозной практики айнов и динлинов может выступать прямая политическая активность Божественных Светил – Солнца и Луны. Я сказал «может выступать», потому что со всей уверенностью об этом говорить пока нельзя. Если айнские легенды вкупе с археологическим материалом уже предоставляют в наши руки какую-никакую фактологическую базу для предварительного заключения об особом положении Великой Небесной Диады в повседневной (и особенно в политической) жизни айнов, то о таком же положении у динлинов рассуждать следует с осторожностью. Во-первых: единственным на сегодняшний день, более-менее надёжным источником…

Дубков забыл, как перестал вести конспект лекции. Размеренный голос Михаила Степановича, неторопливо прохаживающегося перед столом, за которым сидела группа заочников, действовал завораживающе, незаметно растворяя Олега в ленивом трансе.

Впрочем, уже не писал никто. По лицам учеников нельзя было сказать, обращено ли всё их внимание к словам лектора или к собственным мыслям. Никто не заметил, как преподаватель закурил. Интенсивность освещения упала – в лектории стало темней. Резче обозначилась интерактивная доска, а чёрно-белые фотографические портреты, которыми были увешаны стены зала, затемнились, придавая изображённым на них айнским воинам эффект мерцательной оживлённости. Дым от преподавательской сигариллы был приятным, с лёгким оттенком какой-то органики, примешанной к табаку. «Водоросли», – подумал Олег. Медвежий череп, компанию которому с преподавательской кружкой составила преподавательская пепельница, своими затенёнными глазницами грозно и неотвратимо смотрел на Олега.

 – …околостепных народов Восточной Евразии. …послехуннский период… …оживлённая луной… – вкрадывались слова в сознание Дубкова, – …утянет за собой в страну снегов… Бездна. …её покрывало….

Сознание Дубкова плыло в густом потоке слов преподавателя и уносилось в серо-белёсую хмарь сахалинских ландшафтов, теряющих свои очертания в снежной бездне.

«Снежная бездна?» – вопрос-утверждение как бы сам замерцал в голове Олега, – «Что она в себе таит? что за ней?»

          Она приходит к нам из бездны снежной,
          Чей в лунной стороне находится исток.
          Уже не будет никогда таким, как прежде,
          Кого она позвала в свой чертог,

 – изменившийся глухой голос лектора какой-то мягкой неосязаемой глыбой вдавил странное четверостишие одновременно во все органы чувств Олега, поселив его отголоски в глазах, в ушах, в сознании, в костях, коже и внутренностях молодого человека. Дубков видел обращённое на него совиное лицо Алексейченко, слова которого, хоть и отчётливо, но и как бы издалека доходили до головы Олега, безболезненно, но вместе с тем и беспощадно пронизывали его телесную оболочку, ложась пепельным осадком на внутренней стороне всех субстанций его тела и разума.

Свет в аудитории померк ещё больше. Сидящие за столом фигуры слушателей в полупрозрачной пелене дыма сами приобрели призрачные свойства и казались то какими-то эфемерными, то похожими на неких обездвиженных манекенов или мумий.

Сквозь туман дряблого оцепенения Олег видел, как его одногруппник Владимир, юноша аскетичной наружности, смотрит на него с каким-то печальным безумием, что-то беззвучно произнося.

 – …снежные воды… …город… – едва слышным дуновением слова Владимира касались сознания Олега, минуя его уши.

Сильная вспышка люстры вернула Дубкова в чувство. Напомнил о себе и холод – в экспозиционном зале запрещалось использовать обогреватели, а студенты занимались без уличной обуви, в тапочках. Несмотря на термобельё и шерстяные носки Дубков поёжился.

 – К списку рекомендованной литературы можете добавить работы Токарева, Штернберга и Оды Катаоки. – Михаил Степанович закончил лекцию.      

Люстры снова моргнули.

– Да что же это такое, – с досадой проворчал лектор, застёгивая молнию своей серой кофты до галстука-бабочки, – сперва – тепло, сейчас, вот, – свет… 
      

                II

Группа заочников покинула музей и рассосалась в ландшафте островной столицы.

Олег Дубков вышел на улицу Ленина и двинулся на север. На дворе была середина ноября 2010 года. Вот уже полтора месяца, как Южно-Сахалинск, продуваемый холодными ветрами, заливали осенние дожди, к которым неделю назад добавились кратковременные, но частые снегопады. Стояла хмарь, какая бывает только на юге Сахалина – области низкого давления. По своему обыкновению, солнце в это время года было здесь редким гостем. Было промозгло: средняя температура днём держалась на отметке в ноль градусов.

«Хрошо, что термобельё надел, – дорогой думал Олег, – иначе лёгкое пальто, даже с кофтой не спасли бы от такого холодного ветра.»

Да, пронизывающий ветер, поминутно меняющий направление, а также начинающийся снег с дождём заставили на время забыть о динлинах с айнами, напомнив Дубкову последнюю фразу учителя о тепле и свете. Действительно, скверно складывались дела в Южном – подготовка города к зиме летела ко всем чертям. В результате аварии на городских теплосетях, в островной столице уже неделю не работало центральное отопление. Народ не растерялся и прибегнул к старому испытанному средству – обогревательным электроприборам. Десятки тысяч калориферов, кондиционенров, «ветерков» и даже старых советских рефлекторов (не говоря уже о всевозможных водонагревателях) присосались к южно-сахалинской энергосистеме, многократно сократив поток для иных нужд. Резко возросли пожароопасность в домах и вероятность аварии уже на электросетях. Обычные в таких ситуациях веерные отключения электричества стали единственной, да и то ненадёжной страховкой от того, чтобы отвести от двухсоттысячного города опасность вымерзания, призрак которой становился всё более осязаемым по мере приближения зимы; да и соображения экономии угля сыграли тут не последнюю роль. В довесок к этому, спутники двух крупных операторов сотовой связи, «Билайн» и «Мегафон», по непонятной причине престали транслировать свои сигналы на остров. Оставался «МТС», который ещё был в состоянии обслуживать телефонные переговоры, но скорость мобильного Интернета уже не превышала шестнадцати-восемнадцати килобит.

Городские неприятности совпали с началом осенней сессии у Олега Дубкова, старшего государственного таможенного инспектора Южно-Сахалинского таможенного поста. Ровно неделю назад он на двадцать один день простился со своими коллегами из международного южно-сахалинского аэропорта, – его постоянного места работы, – и влился в другой коллектив – небольшую группу студентов-заочников.


                *

Дубков торопливо шёл по главной улице города. Прохожих и проезжающих автомобилей было до странного мало. «С чего бы так, – суббота ведь? – подумалось ему. – Даже учитывая, что железка временно не ходит, и топливо с севера подвозится лишь автоцистернами…» Но порыв промозглого ветра, несущий снежно-дождевую кашу, оборвал эту мысль: Олегу хотелось в тепло, к тому же, в сессионные дни он не высыпался. Так он дошёл до кафе-магазина «Мельница», что располагалось у здания Сахалинского ОВД.


                *

По обыкновению воздух в «Мельнице» был свеж – приятное лёгкое тепло хорошо кондиционируемого помещения без намёка на духоту. Из аудиоколонок лился неторопливый инструментал, скорее всего, что-то из «Романтической коллекции» (одна из причин, по которой Дубков хаживал в кафе именно этой сети). Посетителей было трое: за столиком у аквариума светловолосая девушка, на вид не старше двадцати, в голубом свитере с высоким горлом, читала какую-то книжку в мягкой обложке, за другим устроились два господина в чёрных пальто. Их чёрные короткополые шляпы с продавленной макушкой, какие носило старшее поколение до девяностых годов, покоились на соседних стульях. Один из мужчин был молод – чуть старше Олега, другой же был в годах. Они пили чай и вполголоса беседовали. Никто из сидевших не обратил внимания на вошедшего.

Олег заказал кусок «Праги» и кружку чёрного чая, пристроил на свободном стуле пластиковую папку-портфель с тетрадями, снял фетровую кепку и перчатки, провёл ладонью по ёжику своих тёмных волос, снял подмокшее шерстяное пальто и повесил его на спинку стула.

«Прага» оказалась нестандартной – из белого шоколада, украшенная двумя красными ягодками. Какое-то время Дубков лишь прикасался к горячей чашке с дарджилингом и прикладывал пальцы к озябшим ушам.

Олег попытался вспомнить, что было на лекции и какое задание преподаватель дал к следующему занятию, но порывы ветра, обдающие каплями ледяного дождя стеклянные стены уютного заведения, действовали умиротворяюще на молодого человека, и мысли его бежали. Наполняющий кафе инструментал сменился мягкой динамикой вокала: вкрадчиво запел балладу Джордж Майкл. Столик, за которым сидели двое господ в чёрных пальто, не соседствовал с олеговым, но помещение было небольшим, и слух Дубкова стал непроизвольно ловить обрывки их фраз.

 – …но это только начало, – негромко поскрипывал старший, – и не то ещё будет, если эти деятели с Сахалинской оставят их у себя. С их стороны наивно думать, что её... …рано или поздно, но она всегда приходит к тем…   

 – Люди всегда забывают, – вторил собеседнику молодой. – Ольгин с Буревестником и тот, третий, могли бы немало порассказать о вдове.

 – Вот именно, – соглашался старший, – только их уже не порасспрашиваешь. Да и кто сейчас вспомнит то событие в девяносто пятом: у всех на устах были лишь Нефтегорск да Чечня. Если б Дмитрий догадался ещё тогда…

 – …тем паче то молчание вокруг вашего наставника… …как себя повела она – выжидала целых шесть лет, а потом...

 – Ёе действий никто ещё предугадать не сумел. А Тунайча уже даёт о себе знать – в прошлом месяце были затоплены все раскопы в её окрестностях, а сам лагерь к чертям смыло. Ребята из СахГУ всё ещё в себя прийти не могут: всё головы ломают, как вода могла…

«Буревестник… Я уже где-то слышал эту фамилию», – сознание Дубкова царапнула эта некомфортная мысль. 

 – Она в городе. Вдова всегда…

«Её одежда – паутина света», – из динамиков играющей стереосистемы, сквозь музыку, словно из глубины, послышался  голос. И так же бесследно пропал. Доигрывали знакомые Олегу финальные аккорды «Father figure»: «Till the end of time…»

 Девушка в светло-голубом свитере спрятала книгу, извлекла из своей сумочки маленькое светло-жёлтое круглое зеркальце, посмотрелась в него, убрала и встала из-за стола. Надевая серый плащ-дождевик с капюшоном, она мельком глянула на Олега, одарив его, как показалось Дубкову, насмешливо-укоризненным взглядом: мол, сидишь тут и подслушиваешь, что говорят другие. Только сейчас Дубков осознал, что уже несколько минут он сидит не шевелясь и напряжённо вслушивается в доносящиеся до него реплики тех двоих. «Неужели моё любопытство настолько явственно?» – смутился про себя Дубков. Накинув капюшон, девушка ушла. Дубков стал доедать торт и допивать подостывший чай. 

Вскоре и двое незнакомцев покинули кафе. Оставшийся в одиночестве, Олег рассеянно смотрел на улицу. Дождь прекратился. На смену ему пришёл падающий редкими хлопьями снег. «Пора домой», – подумал Олег, посмотрев на часы в сотовом. Убирая в кобуру мобильник, он заметил на противоположной стороне улицы Ленина, у ювелирного магазина «Жемчужина», мужскую фигуру в пальто и шляпе, как у давешних посетителей. Сквозь мокрое стекло прозрачной стены кафе-магазина его было трудно разглядеть. И, всё же, Дубкову показалось, что взгляд незнакомца направлен именно на него, Олега. Стряхнув непрошеные мысли, Дубков оделся, взял папку-портфель и вышел из заведения. Незнакомца не было.


                *

Ветер стих. Отогревшийся и подкрепившийся, Олег Дубков вновь шагал по главной магистрали города в северном направлении. Снег падал на влажный тротуар и таял. Переходя дорогу у перекрёстка Ленина и Сахалинской, Дубков окинул взглядом кинотеатр «Комсомолец», вид которого неприятным удивлением отозвался в нём: куда-то подевались все рекламные щиты с фасада, без которых «Комсомолец» выглядел каким-то ободранным и заброшенным. «Словно Акакий Акакиевич, с которого лиходеи сорвали шинель», – помыслилось Олегу. А ведь здесь в это время должна была идти премьера фильма «Неотразимая Тамара». В этот момент его внимание привлекла группа из троих детей, лет десяти, выходившая из сквера рядом с кинотеатром. Не совсем обычным в ней было то, что дети шли не в ряд, все вместе, как обычно ходят компании друзей и знакомых, а друг за другом. Все трое были одеты в синие болоневые куртки с капюшонами с меховой оторочкой, скрывавшими их лица. У первых двух за спинами были продолговатые однолямочные рюкзаки, а в руках каждый ребёнок нёс большую куклу. Показавшаяся Дубкову знакомой, одежда этих странных детей пробудила в его душе какие-то неотчётливые и обрывочные воспоминания, своими корнями уходившие в начальные классы ещё советской средней школы, и даже глубже – в годы, проведённые в детском саду.

Когда маленькая процессия осталась позади, Дубков испытал желание ещё раз на неё посмотреть. Оглянувшись, он едва не вскрикнул: замыкавший процессию «мальчик» обернулся одновременно с Олегом, и сейчас, в обрамлении отороченного белёсым мехом капюшона куртки, на студента-заочника смотрело крупное уродливое лицо карлика.

Сделав над собой волевое усилие, чуть не выронив папку-портфель, ошарашенный Олег Дубков развернулся и, резко дыша, стремительно зашагал прочь по Сахалинской на восток, в сторону городского парка, где был его дом.


                *

Сердце молодого человека прыгало в грудной клетке, как обезьяна в вольере. Дубков практически не помнил, как прошёл большую часть улицы от кинотеатра до набережной реки Рогатки близ городского парка, оставив позади и здание ФСБ, и магазин рыболовных и охотничьих товаров, и бюро ритуальных услуг «Чёрная роза», и детскую библиотеку, и серую громаду «Эксона». У набережной, рядом с гостиницами «Турист» и «Ориенталь» и магазином «Столичный» Олег почувствовал себя спокойней, можно было перевести дух: до дома оставались какие-то несколько сотен шагов. Но спокойствие возвращалось с трудом. Закурив, Дубков вдруг осознал, что та троица у кинотеатра – это единственные прохожие, которых он встретил, с того момента, как вышел из «Мельницы». А машины?! Хотя, стоп. Прохожие на месте: вон из «Столичного» вышла парочка с продуктовыми пакетами, а мимо парка, на юг по Комсомольской прошёл мужчина в коричневой куртке, вдалеке на Сахалинской виднеется фигура в зелёном, а мимо самого Олега сейчас промчалась тёмная «Субару», из гостиницы «Ориенталь» вышли покурить двое мужчин в толстых свитерах, а в десяти шагах от него маршрутка высаживает двоих пассажиров. Всё в порядке: никуда никто не девался: просто ты был немного на взводе и не обращал внимания. Да и погода сегодня отнюдь не располагает к прогулкам, хоть и суббота. Эти наблюдения и сигарета крепкого «Кэмела» почти успокоили Олега. Уже размеренным шагом он пошёл домой. А снег стал падать гуще.


                *

Когда Дубков подходил к своему подъезду, в нескольких окнах его пятиэтажки горел свет, двор был пуст, а снег уже припорошил крыши припаркованных автомобилей. Доставая на ходу из кармана джинсов ключи на цепочке, Дубков боковым зрением зецепил фигуру в зелёном в двух десятках шагов справа от него. Инстинктивно повернув голову в её сторону, Олег увидел женщину высокого (даже очень высокого для женщины) роста в светло-зелёном пальто. Головного убора на ней не было. На вид она была средних лет. Её бледное худое лицо с большими впалыми глазами, длинным носом и очень широким, плотно сжатым ртом, обрамляли длинные седые волосы, в которых, казалось, бесследно исчезали густые хлопья падающего снега. Кисти её длинных рук, на которых отсутствовали перчатки, были под стать её лицу – широкие, белые и костистые с очень длинными пальцами. Выражение её лица было суровым: холодные и недобрые глаза пристально и тяжело смотрели на Олега. Во всей её прямо стоявшей фигуре со слегка выставленной вперёд головой было что-то напряжённо-неотвратимое. Их визуальный контакт длился секунду, не более. Запищал электронный замок двери подъезда, и вышедший из него с мусорным пакетом сосед Дубкова Сергей поприветствовал Олега. Отвечая на приветствие, Дубков стрельнул глазами вправо, чтобы увидеть лишь свою пустынную улицу, каждый кубический метр которой был густо заполнен обильно валившими хлопьями.

 – Будет циклон, – сообщил сосед.   

 
                III

Войдя в свою квартиру и переодевшись в домашнее, Дубков включил обогреватель: комнатный термометр показывал пятнадцать градусов. Есть после «Праги» особо не хотелось, но чаю Дубков, всё же, заварил: через час можно будет заварить кружку горячего бульона из пакетика, а пока, с чаем да сигаретой, чтение, – а особенно чтение учебника, – будет двигаться веселее.

Но весело таможенному инспектору не было: слишком много странной информации за последние четыре часа прошло через его глаза и уши. Стишок про какую-то «снежную бездну», да смутно припоминаемые слова одногруппника на лекции. Да и имело ли всё это место в действительности? Ведь, как-то странно всё это для студенческого занятия, разве нет? Потом, ещё этот, ненароком подслушанный разговор в кафе. Упоминали, кажется, какую-то вдову и события пятнадцатилетней давности. Раскопки на Тунайче? Похоже, всё это как-то связано с сахалинской археологией и имеет непосредственное отношение к университету, где он сейчас учится. Ведь сказал же что-то такое тот, немолодой господин в «Мельнице». И, конечно же, – тот карлик! Не то, чтобы он, Дубков, побаивался карликов, – вовсе нет. Тем более, в Южно-Сахалинске в не столь уж далёком прошлом ему не раз попадались карлики: одного, с кавказскими чертами лица, он дважды замечал рядом с музыкальной школой, а второго – женщину неопределённого возраста – тоже где-то видел. Обыкновенные люди… Но этот, сегодняшний у «Комсомольца»: какие злобные глаза у него были! – от которых, помимо недвусмысленной угрозы веяло ещё чем-то… Чем? Каким-то нечеловеческим знанием, – помыслилось Дубкову. Интересно, а из той троицы они все – карлики? Наверняка, – ответ, данный Дубковым самому себе, не вызывал спора. А их одежда?.. Ну, конечно! – «аляски» – куртки, бывшие в моде в конце восьмидесятых – начале девяностых. Этот вид одежды, навеявший Олегу воспоминания о детстве, почему-то всегда ассоциировался у него с ненастной погодой, с дождём, мокрым снегом и позднеосенним ветром, но никак не с весёлой и морозной зимой. В общем, не куртка, а какой-то символ неуюта и… Смерти?! Да к чёрту! – читай, лучше, учебник!

Толстый учебник Барсенкова был написан тяжело и давался не без труда: чтение шло плохо. Да и мысли о давешних впечатлениях исподволь лезли в голову. Дубков решил переключить внимание. Полки его книжного стеллажа занимали биографии исторических деятелей, книги по истории государств, по мифологии, художественная мистика, фэнтези: Рузвельт, Кеннеди, император Хирохито, Суворов, история Османской империи, мифология Британских островов, Гордон Далквист, томик с рассказами Павича, романы Анны Райс и Ника Перумова… Поразмыслив, Дубков взял со средней полки беллетризованную биографию Карла XII Цветкова, сдунул пыль с верхнего торца книги, устроился поудобней на кровати, зажёг сигарету и постарался погрузиться в чтение, которое когда-то так его увлекало.

Первые сорок минут пролетели незаметно. За окном непереставая шёл густой снег, и уже начинало темнеть. Чайная кружка стояла пустой на прикроватной тумбочке. Дубков не отрывался от книги. Когда Густав Адольф похвалялся своей победой над терциями Тилли, дважды моргнула люстра. Пора заваривать бульон, – Олег отложил книгу и зевнул. Из прихожей раздался очень тихий звонок стационарного телефона.

Сняв трубку, молодой человек какое-то время слышал лишь тишину.

– Алло…

Тишина.

– Алло-о-о…

Из динамика синей трубы послышалась какая-то мешанина из нечленораздельных звуков и кабельных помех. А затем до слуха Дубкова донеслось едва уловимое, словно выдох умирающего:

– …инада…

– Что? в смысле: «не надо»? Алло-о!..

В спальне заиграл мобильник.

– Подождите, не кладите трубку, – попросил Дубков того, кто был на другой линии провода.

Он ожидал звонка старосты, которая должна была распределить между студентами их группы темы контрольных по исторической географии. Однако, это оказалась не староста: звонил Слава Волков, олегов приятель.   
 
Попросив друга обождать и не вешать трубку, Дубков вернулся к стационарному аппарату. Аппарат молчал. Совсем. Из динамика телефонной трубы не доносилось ничего: ни гудков, ни шума. Дубков подул в микрофон, нажал на сброс – динамик не реагировал. «Сахалинростелеком» умер. Дубков вернулся к прерванному разговору с другом.

Слава приглашал Олега к себе в гости. Тот согласился: его приятель жил неподалёку, а субботний вечер в дружеской компании представлялся заманчивым. Они были знакомы несколько лет. Волков был историком в СахГУ, а кроме того, подрабатывал переводами. Вспомнив подслушанный в кафе разговор, Дубков подумал, что мог бы расспросить об этом Волкова: он был старше Олега: вдруг, что-нибудь да знает?

Дубков выключил обогреватель, оделся и вышел из дому. Был шестой час вечера. По-прежнему шёл снег: его ровное полотно уже покрыло все видимые поверхности и с каждым часом становилось толще. Кроме того, начинал задувать ветер. Со стороны областного зооботанического парка доносился крик оленя…


          Глава 2.


                I

Четырёхэтажная брежневка, в которой жил Слава Волков, располагалась на перекрёстке Сахалинской и проспекта Мира, напротив Второй поликлиники и офиса участкового – в десяти минутах ходьбы от дома Олега. Когда Дубков поднялся на третий этаж, дверь славиной квартиры сама без шума открылась ему навстречу.

– Привет, Олег. Я видел, как ты идёшь. Смотрю – тебя уже присыпало.

Дубков окинул взглядом заснеженные плечи и грудь своего пальто:

– Да-мн… – несколькими энергичными ударами перчаток он отряхнулся.

– Я неделю назад вернулся из Саппоро, – сказал Волков. – Пойдем: покажу тебе мои фотки…   

«Неделю назад из Саппоро вернулся», – хмыкнул про себя Дубков, добавив уже в голос. – Поздравляю: повезло тебе!

Да, Волкову действительно повезло. В свой последний рабочий, предсессионный день Олег Дубков не оформлял международные рейсы: ни на вылет, ни на прилёт. За день до этого, когда в аэропорту работала другая смена, в зоне таможенного контроля убывающих пассажиров произошло, на первый взгляд, вполне рабочее, но, вместе с тем, и примечательное событие. Оформляли второй рейс на Саппоро. Монитор рентгенаппарата выявил странную органику в двух чемоданах, принадлежавших одному японцу. Инспектор спросил, что в них. Японец отвечал, что продукты питания: колбаса, шоколад, немного копчёной и вяленой рыбы, сгущёнка: сахалинские продукты пользуются спросом в соседних странах. Когда же инспектор указал японцу на мониторе «Фискана» ту область органики в обоих чемоданах, что привлекла его, инспектора, внимание, зарубежный гость сказал, что это два жареных барашка, завёрнутых в фольгу и уложенных в коробочки. На предложение таможенника открыть чемоданы, чтобы удостовериться в словах японца, последний, почему-то, отказался это выполнить, заявив, что все эти продукты не его – его, мол, попросили переслать на Хоккайдо гостинец. Также он попросил, чтобы ему разрешили выйти с чемоданами обратно – дескать, он отказывается их везти, и вообще, лететь ему расхотелось. Но он уже был в процессе таможенного контроля, и пути назад у него не было. Был назначен досмотр. Японец потребовал, чтобы ему дали позвонить. Дали. Пока выписывали поручение, искали понятых и согласовывали предстоящую процедуру с другими отделами таможни, в международный сектор аэропорта явилась группа сотрудников Федеральной службы безопасности и несколько начальников особых отделов Сахалинской таможни. Досмотр был произведён без понятых, но в присутствии прибывших федеральных служащих в закрытом помещении, а не в зале оформления рейса. После чего товары, ставшие предметом досмотра, были увезены сотрудниками ФСБ, а вместе с ними в неизвестном направлении был увезён и странный японец. Со всех инспекторов таможни, обслуживавших в тот день межнународные рейсы и участвовавших в досмотре, впервые за целую пропасть лет была взята подписка о неразглашении.

Казалось бы, хоть и нечастая, но вполне рабочая ситуация.

Но вскоре начались странности. Пока шёл досмотр чемоданов японца, последовало особое межведомственное распоряжение об отмене всех международных и внутренних рейсов на вылет. А вечером, когда возвратились самолёты, вылетевшие утром, отменили и все рейсы на прибытие: вплоть до дальнейших указаний. Этих указаний вся Сахалинская область ждала уже целую неделю. Так что Славе Волкову на самом деле крупно повезло: он успел вернуться из своего вояжа в тот день припозднившимся рейсом из Саппоро.

Когда Дубков и другие инспектора на следующий день заступили на смену, те из их коллег, кто работал в пятидневку, против обыкновения, не спешили поделиться с ними впечатлениями о вчерашнем «контрабасе». Но шила в мешке не утаишь. Разговорились девчата из межсектора, регистрировавшие пассажиров, а также вездесущие представители авиакомпании, которые, ввиду отмены рейсов, проводили в своих офисах генеральную уборку и развлекали себя и заглянувших к ним таможенников болтовнёй.

Кроме истории с чемоданами, в свой последний рабочий день Олег, проверяя подшивку оформленных предыдущей сменой таможенных деклараций, узнал, что последним рейсом из Саппоро была привезена урна с чьим-то прахом. Фамилия кремированного вертелась на языке, но вспомнить её Дубков решительно не мог.

В довершение ко всему, в тот день, когда Дубков сдавал в «секретку» свои номерные печати и штампы, стало известно, что на неопределённый срок закрылось и паромное сообщение области. Так Сахалинская область со всеми её островами оказалась изолированной от окружающего мира. Вместе с пятисоттысячным населением региона отрезанными оказались и тысячи иностранцев: японцы, корейцы, американцы, австралийцы, филиппинцы, малазийцы и представители других наций и языков, трудившихся на нефтегазовых проектах, сделались заложниками непонятной административной коллизии. Запершимся в своих городках и вахтовых лагерях, – и им в скором времени тоже грозит разделить участь замерзающей островной столицы, когда покажут дно дизельные танки, ведь подвоз в город углеводородов всецело зависит от единственной на острове железной дороги, на эксплуатацию которой также был наложен временный запрет.

Так что, ещё не известно, повезло ли тебе, Слава.


                *

В прихожей было прохладно: единственный обогреватель стоял в зале. Хозяин квартиры, тридцатишестилетний брюнет среднего роста, с такой же, как у Олега короткой стрижкой, одетый в толстую клетчатую сорочку поверх спортивных штанов, провёл гостя в большую комнату. В углу зала, устроившись в кресле, находился ещё один гость – высокий сухопарый мужчина средних лет в коричневом шерстяном костюме и белой водолазке. Его густые, немного вьющиеся, с обильной проседью волосы были зачёсаны на пробор, а довольно изящные, сероватого оттенка кисти рук сочетались цветом с худым породистым лицом. Олег не запомнил, как они друг другу представились.

Они о чём-то разговаривали уже минут двадцать, когда Волков невзначай спросил Олега о занятиях в его группе, которые ведёт Миша Алексейченко, с которым Слава дружил ещё со студенческой скамьи.

– Занятную лекцию читал сегодня твой Миша, – жуя бутерброд с икрой, произнёс Дубков. – Я даже не подозревал, что у наших айнов тут были целые крепости, а их родовые общины объединялись каким-то женским авторитетом.

– Чего только не говорят, – лениво протянул Волков. – Впрочем, мне самому следует чаще интересоваться местными публикациями. 

На журнальном столике располагалось большое блюдо с бутербродами, тарелка с ломтиками сырокопчёной нерки и несколько бутылок пива. Непринуждённо беседуя, мужчины пили и закусывали. Между делом Слава Волков подключал свой двенадцатимегапиксельный «Кэнон» к телевизору, рассчитывая, что для слайд-шоу большая «плазма» подойдёт лучше ноутбука.

– Кстати, на днях я встретил Мишу Алексейченко, – произнёс гость в белой водолазке, – хороший парень. А что до айнов, то до середины восьмидесятых мы про них знали в основном лишь то, что это было патриархальное общество рыболовов и охотников. Весьма искусных, кстати.

– Да ещё об их вражде с тончами, – заметил Дубков, – про которых вообще не известно ничего, кроме того, что они носили халаты из рыбьей кожи, да похищали айнских женщин. До недавнего времени было принято считать, что айны пришли на Сахалин в семнадцатом веке. Но…

– … но история оказалась намного древней, – закончил олегову мысль славин гость. – Курите? – гость извлёк из внутреннего кармана пиджака небольшой круглый предмет, оказавшийся портсигаром. В него были помещены две миниатюрные тончайшие сигариллы. – Попробуйте. А вторую передайте Вячеславу. Они изысканны.

Дубков извлёк обе сигариллы и протянул одну из них Волкову.

«Всё же, странная форма для портсигара, – Олег критически осмотрел протянутый гостем круг, – Всего-то три штуки в него и влезут: как неэргономично.»

– Зато в руке держать приятно, – возражая на невысказанную мысль Олега, с улыбкой сказал гость, – а главное, в кармане совсем не чувствуется. Испытайте сами, – собеседник вновь протянул Дубкову этот предмет.

Портсигар был металлическим, скорее всего серебряным. Правда, его внешняя отполированная поверхность в свете люстры отливала чем-то бледно-зелёным с желтизной. Вместо защёлки из упругой металлической пластины, портсигар был оснащён маленьким круглым замочком-щеколдой, размером с пуговицу от воротничка рубашки. Внутри него отсутствовал обычный для таких аксессуаров поперечный держатель для продолговатых табачных изделий. Сам футлярчик был очень плоским – толщиною в то же замочек, что едва выступал на его ребре. Дубков сунул его в левый карман своих джинсов: в самом деле, ни малейшего дискомфорта. 

– Олег, как насчёт мадеры? – предложил Волков, направляясь на кухню.

– Хорошо, – сквозь зубы буркнул Дубков, когда гость спичкой прикуривал его сигариллу.

– Хорошо… – Олег медленно выдохнул приятный густой дым, крепкий и мягкий. А его вкус… Да… сегодня на лекции Миша… Михаил Степанович курил такую же… На вкусовых и обонятельных рецепторах Олега лёгкой мелодией заиграли какие-то морские мотивы. Были тут и водоросли и солёный океанский ветер и… рыба? Скорее, рыбий жир…

– История айнской цивилизации на Сахалине гораздо древней, – вернулся к прерванной теме гость.      
   
– Ну, судя по тому, что нам сегодня рассказывал Алексейченко, они действительно жили здесь уже лет восемьсот… или… тысячи полторы назад.

– Полтора тысячелетия назад у них на Сахалине уже были свои замки. Научный мир удивится ещё больше, когда узнает, что практически все бохайские, чжурчженьские и монгольские крепости на Сахалине, Нижнем Амуре и в Приморье, – все они были выстроены на айнских, а вернее, динлинских фундаментах, – гость Волкова многозначительно и с небольшой хитрецой посмотрел на Олега. – Долгое время считалось, что последним осколком динлинской государственности в Восточной Евразии было тибетское царство Тогон, уничтоженное монголами, что не вполне верно. В конце первого века, когда окончательно пало Северное Хунну, а Срединную империю раздирали кровавые междуусобицы, для многочисленных мелких динлинских княжеств, что сохранились после Великой Войны между ханями и динлинами за долину Хуанхэ, настали тяжёлые времена. Всего за несколько десятилетий они, одно за другим, прекратили существование. Остатки великой некогда расы динлинов окончательно разделились. Одна их часть ушла на Северо-Запад – в отроги Алтая, чтобы через тысячу лет, освоив кочевое скотоводство, в очередной раз выйти на арену истории под именем кипчаков – половцев русских летописей. Другая их часть ушла на Запад, в Тибет, где создала Тогонское царство. Но была и третья группа, которая вышла на Север и далее, по Амуру, добралась до Сахалина и Приморья, откуда распространилась на Северную Японию, Курильские острова и даже на юг Камчатки. Самое удивительное в этой истории то, что оказавшись в Японии, они обнаружили там своих родственников, чьи предки начали заселять Японские острова тысячелетием раньше – во время первого исхода динлинов из долины Хуанхэ, после поражения белой расы Азии в войне с ханями. Любопытно, что те, первые динлины, эти прирождённые воины и наёмники, правда, с весьма слабым чувством государственности, придя в Японию и не встретив никакого сопротивления, в течение двух-трёх поколений превратились из общества буйных дружинников-скотоводов в относительно мирных охотников и рыболовов: территорий с богатыми угодьями хватало…

– И как возобновление этого, прерванного на десять веков, контакта между бывшими соплеменниками отразилось на новых и старых динлинах? – спросил Дубков.

– Во взаимном обмене магическими покровителями, – обладатель коричневого костюма загадочно усмехнулся. – Пришельцы подарили населявшим Хоккайдо и Курилы своего Великого Медведя, который не спас их княжества от гибели. В свою очередь, те переселенцы, что остались на Сахалине и не пошли дальше на юг, воздвигли храм Великому Лососю, олицетворявшему сам Великий Остров. Памятуя свой недавний разгром, их кланы в короткий срок покрыли Сахалин своими крепостями и укреплёнными городищами. Вот только воевать им пришлось не с сяньби и ханями, а с их же собратьями с Земли Иесо, как в старину называли Хоккайдо, и прилегающих к ней земель – Итурупа и Северного Хонсю.

Интересное общество представляли из себя динлины. Даже экстравагантное. У них никогда не было единого государства: воины плохие созидатели. Но единый авторитет, воплощавший в себе принцип сакрального единоначалия, у них был. И этим странным правителем во все времена была одна и та же Женщина, которую китайские летописи именуют Царицей. С незапамятных времён всё белое население Срединной Равнины своей верховной владычицей почитало некую Женщину, которая, согласно их преданиям, пришла к ним с Луны.

Впрочем, Она редко вмешивалась в отношения между кланами или в их отношения с китайскими царствами. Но если порою Ей и приходилось заниматься политикой, то немного находилось тех, кто осмеливался Ей перечить. Даже ханьские цари эпохи Брани Царств предпочитали не раздражать Её понапрасну, ибо Она была великой волшебницей. Охотница Полнолуния, Укротительница Медведя, Хозяйка Волка, Ледяной Веер, Зеркало Превращений, Хранительница Спящих Кукол, Ловчая Другой Стороны – таковы Её некоторые иносказательные прозвища – Её настоящего имени не знал никто. Её собственная магическая сила была огромной, и Ей были доступны многие способы влияния на природу. Она могла даже обращать в рабов своих мёртвых врагов… Но наибольшим могуществом Она обладала во всём, что было связано с водой и холодом. Могла наслать снег или град, могла и реку заморозить или заставить ту выйти из берегов, а могла и огонь погасить, просто вытянув из него энергию. Поэтому ещё Её называли Пожирательницей тепла. Не требуя себе поклонения, Она не позволяла воздвигать культовых сооружений в честь себя и даже каких бы то ни было способов себя изобразить. Ей не приносили жертв – Она сама всегда брала то, что Ей было нужно, часто используя для этого магию, и возражать Ей было бесполезно. Но и давала она динлинам немало. Бывало, если князь какого-нибудь динлинского клана погибал на войне, эта Женщина являлась вдове убитого вождя, становилась её старшей сестрой и возглавляла этот клан, спасая его от истребления. Поэтому ещё Её называли Сестрой вдов или просто Вдовой. Так, исход динлинов в восточном направлении Она возглавляла лично, после того, как правители их княжеств пали в кровавой круговерти, что захватила Северный Китай в начале новой эры. И так продолжалось тысячи лет. Никто не знал наверняка, где находится Её обиталище, но зато Она сама всегда появлялась в нужном Ей месте и в нужное Ей время.

Случалось, что Она насылала стихийные бедствия, обычно снежные бураны и град на китайские царства, сдерживая их экспансию на Север. Но в один, не самый лучший для Неё день, Она, всё же, не смогла спасти динлинов от разгрома.   

– У Неё были могущественные враги, – констатировал Дубков, – как это типично.

– Естественно. Но мир Её истинных врагов лежит в иной области бытия. Её соперниками выступают боги и демоны народов, населяющих Восточную Евразию. Но самым непримиримым Её врагом всегда был Великий Медведь Её собственного народа, динлинов, – покровитель воинов и Проводник в Царство мёртвых, Хранитель Ада и Великий Солнечный Демон.

К четвёртому веку все динлины Японии, Курильских островов и Камчатки назывались айнами – этим именем уже тысячу лет называли себя потомки белых переселенцев из Срединной равнины. А те, что заселили Сахалин, именовались также айнами, но иногда и тончами. И у динлинов-айнов, и у динлинов-тончей было по нескольку сакральных центров, самые знаменитые из которых находились на острове Итуруп, у подножия большого вулкана – то было святилище Великого Медведя, главного врага Священной Царицы, и на берегу озера Тунайча – святилище Великого Лосося сахалинских айнов-тончей, который стал союзником Царицы и покровителем всех сахалинских кланов, ибо Великий Медведь был и Его злейшим врагом.

После того, как некогда единый народ стал жить на двух отдельных огромных островах: на Иесо-Хоккайдо с прилегающими к нему Курилами и Северным Хонсю, и на Сахалине, влияние Царицы на первых начало ослабевать. Ослабло оно, хоть и не до конца и у тех динлинов, которым удалось во время Великого исхода закрепиться на Нижнем Амуре и проникнуть в Приморье. А в конце пятого века разразилась Война Медведя и Лосося, истинные последствия которой начинают сказываться лишь сейчас…

Одна айнская легенда, записанная японским путешественником, посетившим Сахалин в середине восемнадцатого века, повествует, как однажды Великий Медведь айнов переплыл пролив, разделяющий Иесо и Сахалин, и залез в священную нерестовую речку Великого Лосося, что вытекала из озера Тунайча. Это страшно разгневало Царицу тончей, под охраной коей находились сакральные центры Её друга и союзника – Великого Лосося. Царица отправила военную экспедицию на ста пятидесяти больших лодках, которую возглавили князья трёх крупнейших кланов сахалинских динлинов-тончей, бывших, как бы мы теперь сказали, Её вассалами. Когда войско тончей прибыло на Иесо, айны хитростью выманили и захватили тех троих сахалинских князей и увезли на Итуруп, где принесли оных в жертву Великому Медведю, бросив их в жерло вулкана, через который те попали в Нижний мир, хозяин которого, Великий Медведь, дабы поглумиться над своими врагами – Великим Лососем и Царицей, превратил этих воинов в отвратительных карликов. Так три вассала Охотницы Полнолуния, оказались на века (но не навеки) заперты в преисподней айнов, где вынуждены были томиться под неусыпным надзором Хозяина загробного мира. А войско сахалинских динлинов-тончей, оставшись без вождей, было разгромлено динлинами-айнами.

Не смирившись с поражением и жаждуя отомстить, Царица тончей призвала с материка огромную армию волков, которые перешли, – тогда ещё не Татарский, – пролив по льду: дело было зимой; после чего Она вышла на берег залива Анива и, воззвав к Богу Холода, выкрикнула заклятие:

          Да станет море твердью прочной
          И две земли в одну сольёт,
          Пока набег волков и тончей
          Державу айнов не сметёт!

Воды залива Анива и пролива Лаперуза замёрзли, и армия волков вторглась на Землю Иесо и опустошила её. Уцелевшие айны Хоккайдо спаслись на Курилах и соседнем острове Хонсю. С тех пор Хоккайдо в течение трёх поколений оставался необитаем.

Когда Царица произносила заклинание, Бог Холода вошёл в Неё, и Она родила двух детей – близнецов: Брата Холод и Сестру Снег. Так как они появились на свет, когда землю и море стянул ужасный мороз и бушевала снежная вьюга, они оказались альбиносами. Близнецы-альбиносы представляли великую опасность для уцелевших айнов, ибо айнский оракул предрёк, что детям Царицы станет по силам заморозить и завалить вечным снегом все вулканы на Курилах и тем самым прервать сообщение между Верхним и Нижним мирами, оставив айнов без поддержки Великого Медведя, который черпает свою демоническую силу из Нижнего мира. Уцелевшие айны не собирались сдаваться. Один из могущественных айнских магов обернулся волком, полчища которых покидали Иесо после победоносного набега. Айнский маг пробрался на Сахалин, предстал перед близнецами (убить их он не осмелился, страшась гнева Бога Холода) и наложил на них заклятье, погрузив в беспробудный сон. Согласно заклятью, им суждено спать до тех пор, пока их не разбудят все трое вассалов Царицы тончей в их полноценном человеческом облике, которые томились в айнском Нижнем мире в обличье уродливых карликов под надзором самого Великого Медведя. Царица уложила своих детей спать на берегу священного озера Тунайча в храме Великого Лосося.

Безутешная Царица обратилась за помощью к Великому Лососю. Тот сказал Ей, что только Его дыхание сможет на время усыпить Великого Медведя, чтобы трое сахалинских князей этим воспользовались и сбежали из Нижнего мира. А на вопрос, как Её вассалам вернуть их прежний полноценный облик, великий Лосось ответил, что для этого понадобятся три новых мужских тела, которые воспримут Его дух. Но это должны быть тела тех мужей, чей разум будет готов к такой метаморфозе.

Царица растерялась: «Но как Тебе, о Лосось, проникнуть в Нижний мир? К тому же, рыбы не дышат вне воды, как звери и люди.» – «А Ты отыщи способ», – ответил Ей Великий Лосось. Тогда Царица спросила совета у своей Матери-Луны, и Та велела Ей попросить у Великого Лосося немного Его жира…

Картины почти двухтысячелетней давности живой галереей проплывали в сознании Дубкова. Перед его мысленным взором через равнины и взгорья Внутренней Монголии, Маньчжурии и Приамурья шли на восток племена и кланы высоких светлокожих людей. Места, через которые совершался Исход, устилала пыль от десятков тысяч пар ног людей и многочисленных стад рогатого скота. Скрипели колёса телег, влекомых волами, и боевых колесниц. Молчаливо маршировали воины в панцирях из носорожьей и буйволиной кожи. Далеко впереди и в охранении двигались отряды конных… А во главе многотысячной колонны мигрантов, стоя в роскошной колеснице, запряжённой чертвёркой тысячелийных коней драгоценной ферганской породы, возвышалась загадочная и грозная Царица, Дочь Луны и Великая Княгиня князей динлинских, высокая и статная, облачённая в бранный доспех поверх шёлкового, подбитого ватой, дорогого китайского халата, запахнутого, как у всех варваров Севера, на левую сторону. Вместо шлема на Её голове красовался серебряный обруч с крупными рубинами. А на боку висел лёгкий прямой меч, украшенный яшмой. Надменное и холодное чело Укротительницы Медведя и Хозяйки Волка с каменной уверенностью смотрело вперёд…

«Когда они осядут на островах, многое изменится в их укладе, в материальной культуре. – думал Олег. – Города из камня заменят городища из дерева, а замки станут меньше тех, что строились ими в Китае. Лошади и скот падут во время Исхода, а те, что доберутся до Сахалина, в новом климате не приживутся. Земледелие деградирует и исчезнет. Зато выработаются навыки рыболовства и охоты на морского зверя. Да и сам внешний облик этих рослых белых людей претерпит некоторые изменения. Но всё это произойдёт не сразу…»

Гость в коричневом костюме встал с кресла и, сделав Дубкову знак следовать за ним, направился в прихожую. Молодой человек автоматически подчинился его жесту. Хмель мягким, но сильным удавом обволакивал олегов мозг: пиво и крепкое вино делали своё дело. Рядом из кухни, словно из дальнего помещения в конце длинного коридора, доносилось позвякивание и едва слышный шум льющейся воды: Волков мыл посуду.

Надев чёрное пальто и короткополую шляпу, и собираясь покинуть славину квартиру, человек в чёрном пристально посмотрел на Олега Дубкова своими глубокими тёмно-карими глазами, произнеся на прощанье: «Она всегда здесь. И Она сама выбирает того, кому хочет поверить свою тайну, Олег Сергеевич.»


                II

Вернувшись в гостиную, Дубков опустиля в своё кресло и вздохнул. Центр столика занимал ансамбль из наполовину выпитой бутылки португальской мадеры с двумя небольшими бокалами и обсидиановой пепельницы с двумя тоненькими коричневыми окурками. На плазменном экране телевизора красовалось запаузенное изображение какой-то парковой аллеи. Атмосфера помещения напоминала душную пивную: стоял тяжёлый запах пива, рыбы и табака, а обогреватель работал наполную. Слава по-прежнему возился на кухне.

– Слав, я приоткрою окно? – крикнул Олег.

– Хорошо, только на самую малость, а то на улице уже метёт, – донёсся ответ. – Сейчас я чай принесу. 

Приоткрывая створку лоджии на второе деление окнодержателя, Дубков удостоверился, что действительно, заметает прилично. Ещё, не дай бог, свет вырубят.

Волков поставил на столик средних размеров чайник и собрался идти за кружками.

– Слава, как зовут твоего гостя?

– …?!.. Какого гостя?

– Ну как «какого»? А кто сейчас у тебя был?!

– В смысле?..  – снисходительно-ироничная улыбка медленно озарила лицо олегова приятеля. – Олег… кхм… Мадера – крепкий напиток: хватило бы тебе и одного бокала… Кстати, ты никак не прокомментировал мои фотки с Хоккайдо. Уже штук триста посмотрели, а тебе хоть бы хны. Ты сам, конечно, фотограф знатный…

Голос Волкова, его модуляции и тембр были настолько естественны, что едва начавшая закрадываться в сознание Олега мысль, что Слава его разыгрывает, так и застыла на полпути, не успев развиться в полноценное подозрение. Дубков взял славин «Кэнон» и отщёлкал несколько кадров назад. На экране телевизора сменилось несколько изображений, продублированных на жидкокристаллическом дисплее фотокамеры.

«И что всё это время я тут делал?» – на мгновенье Дубков разозлился на самого себя. Бросил взгляд на пустующее справа от него в углу комнаты кресло, в котором сидел давешний гость в коричневом костюме и белой водолазке. Мгновенье спустя взгляд Олега скользнул на небольшой фотографический портрет, висевший как раз над тем креслом. У молодого инспектора перехватило дыхание: с чёрно-белой, обрамлённой в рамку вишнёвого дерева фотографии на Дубкова многозначительно и с едва уловимой хитрецой смотрели глубоко посаженные тёмные глаза его недавнего собеседника, который поведал ему столько интересного о народах, некогда населявших Сахалин и Хоккайдо.

Стук двух фарфоровых кружек о полированную поверхность журнального столика вывел Дубкова из ступора.   

– Слава, кто это на фотографии?

– Это? Это друг моего отца, Буревестник Роман Анатольевич. Он давно умер… Точнее, погиб во время пожара в девяносто пятом году.

Буревестник… Эту фамилию упоминали сегодня в странной беседе те двое мужчин в кафе. Да и на сегодняшней лекции преподаватель ссылался на работы некоего Буревестника… Но главное, именно такие имя и фамилия значились в документах той таможенной декларации, на урну с прахом, прибывшей на Сахалин неделю назад последним рейсом из Саппоро. Так звали при жизни кремированного покойника!

Разум студента-заочника, пытаясь укротить смятенные и противоречивые чувства, недвусмысленно подсказывал Олегу, что за этим именем кроется нечто. О нём на занятии упоминал лектор. Он археолог?

– Он был археологом? 

– Да, – ответил Волков, – до распада Союза работал с моим отцом на Сахалине, Курилах и в Приморье. Потом уехал в Японию: жил и работал там, но связи с нами не терял.

– Так что с ним стало? 

– Да знаешь… Это вообще мутная история. Он и ещё двое историков в мае девяносто пятого сгорели заживо в доме их бывшего руководителя Минаева. Точнее, в доме его вдовы, Лидии Гермогеновны. А ты об этом не слышал? Впрочем, об этом тогда мало говорили: пожар случился на следующий день после нефтегорского землетрясения. В нашей семье об этом стало известно только через несколько дней. В институт, где работал отец, приезжали следователи, опрашивали всех бывших коллег. Я тогда учился на втором курсе. Преподаватели шептались между собой… Нам отец дома уже рассказал, что Роман Анатольевич, который к тому времени уже два года, как перебрался в Японию, приехал на Сахалин с двумя другими историками к вдове их бывшего начальника Дмитрия Васильевича Минаева. Ни в институт, ни к нам они тогда не заехали. Ну и, собственно, сгорели вместе с коттеджем Лидии Гермогеновны… Пожар случился вечером, было ещё светло. Отец говорил, будто свидетели видели, как у распахнутого окна уже объятого пламенем дома спокойно стояла госпожа Минаева и… дико хохотала… А из дома доносились истошные крики тех троих, но никто не видел, чтоб хотя бы кто-то из них пытался вырваться из пылающего коттеджа. Также никто не помнил, как начался сам пожар. Тот, кто позвонил в 01, утверждал потом, что дом уже вовсю пылал, когда тот вызывал пожарных… Ну, вот…

В гостиной моргнула люстра. Оба молодых человека помолчали: Слава выглядел подавленным. Дубков сделал глоток чаю.

– Значит, это вдова того Минаева устроила?

– Хм… Ну да… И знаешь, Олег, что самое странное в этой истории? Её останков так и не нашли. Тех троих – да. А её – нет. Я ещё тебе кое-что скажу, но не думай, что я это выдумал. Уже в институте студенты говорили, что на другой день после пожара оперативники, дежурившие на месте происшествия, средь бела дня видели над ещё дымящимися развалинами коттеджа зависшую прямо в воздухе фигуру хозяйки дома.

Дубков посмотрел на друга. Тот сидел в кресле с чашкой в застывшей руке, а взгляд молодого историка был обращён внутрь.

– Слава, – окликнул приятеля Дубков, – ты сказал, что покойный муж той ненормальной вдовы был раньше руководителем тех троих. Может, это как-то связано с тем пожаром? Чем они до этого вместе занимались?

– Что говоришь?.. Занимались… Дай вспомнить…

Люстра снова моргнула. Олег вышел на лоджию закрыть окно. Вой снежного бурана холодными струйками врывался сквозь оставленную щель в лоджию, начиная охлаждать и гостиную. Вентилляция вентилляцией, но и тепло надо беречь: вероятность остаться без света сомнений почти не вызывала.

Закрывая окно, Дубков окинул взглядом отрезок улицы Сахалинской, на которую выходил балкон. Мело. Потускневший свет уличных фонарей позволял разглядеть белое покрывало, основательно устлавшее ровным слоем и проезжую часть, на которой не было заметно никаких следов транспорта, и пустынные тротуары, и крышу одноэтажного здания напротив справа, в котором располагались офис участкового и два магазина: книжный и тканевой. Слева от этого строения, в сквере Второй городской поликлиники, заслоняя собою памятник Невельскому, в освещении трёх фонарей стояла одинокая высокая фигура. Присмотревшись, Олег издал тихий нервный стон: в ней он узнал ту странную женщину с недобрым взглядом, которую видел днём во дворе своего дома. Как и тогда, на ней не было головного убора, и ветер трепал её длинные седые космы. Её рост, показавшийся Олегу таким внушительным при их первой встрече, теперь, казалось, увеличился ещё раза в полтора: более чем двухметровый памятник был полностью закрыт этой необыкновенной фигурой. А широкие кисти её рук с растопыренными паучьими пальцами спускались ниже колен. Света, падавшего на женщину, была достаточной, чтобы у молодого человека не осталось никаких сомнений в том, куда был обращён её взгляд, ибо она смотрела на него!

– Они вместе занимались раскопками, – спасительный голос Волкова прервал этот жуткий для Дубкова тет-а-тет. Студент-заочник вернулся в гостиную, запер дверь на балкон и задёрнул тюль. Плеснув в бокал мадеры, он сделал большой глоток: так лучше…

– Олег, ты что-то там увидел? Ты побледнел, – за недоумением в голосе Славы Волкова начинало чувствоваться раздражение поведением друга.

– Да… Фигуру видел подозрительную… Её наверняка уже там нет… Так что ты говорил про раскопки? – самообладание вернулось к Олегу.

– Хм… Те трое – все они были в нескольких экспедициях, которые возглавлял доктор Минаев. Это было в восьмидесятых годах. Когда я уже получил диплом, в девяносто девятом, мне мой отец как-то рассказывал, что в году… дай вспомнить… Да, кажется, в восемьдесят седьмом, они все вчетвером, значит, Минаев, Буревестник, Ольгин и ещё кто-то.. А! Китовский… Так вот, в восемьдесят седьмом году эта четвёрка раскопала на Тунайче какое-то древнее захоронение. В нём были две деревянные колоды с детскими мумиями. Тот, кто их в своё время хоронил, знал, что делает: почва на том участке песчаная, а само место возвышенное, поросшее кедровым стланником. Короче, нашли археологи те две детские мумии в колодах в общей погребальной камере. Пожалуй, это было самым важным археологическим открытием за всю историю Сахалина на тот момент. Вот только этих мумий никто больше не видел. Они не попали ни в наш музей, ни в краеведческий. Публике их так и не показали. А отчёт о той экспедиции был изъят из архивов минобразования. В тогдашнем пединституте об этом много говорили, но в печать ничего не попало.

– А чем до девяносто пятого занимались те четверо?

– Да как всегда: работали, как обычно. Хотя… Знаешь, странно потом у них вышло. В девяносто третьем Минаев бесследно пропал во время рыбалки у скал Три Брата. Его резиновую лодку обнаружили пустой, после чего его объявили пропавшим без вести, а вскоре, в нарушение всей процедуры, и погибшим. Но ещё до того, в том же году, трое его коллег, которые потом сгорели у него дома, уехали в Японию. Эмигрировали вместе с семьями: стали японскими подданными. А после пожара их останки родственники вывезли в Японию.

– Да, действительно странно… А сама их эмиграция не была ли как-то связана с той находкой на Тунайче? И зачем они потом попёрлись к вдове своего бывшего шефа? Она что-то знала?

– Вполне… Даже наверняка. Хотя… Олег, сейчас об этом трудно рассуждать. Документов той экспедиции у нас нет. Только отрывки чьих-то смутных воспоминаний. Сам посуди… Да и забыли о том к началу двухтысячных. Ведь, кроме того, столько всего было и в области, и в стране: Нефтегорск, Чечня, президентские выборы, гибель губернатора…

В гостиной повисло тягостное молчание. Чтобы отвлечься, Волков взял пульт от телевизора и стал переключать каналы. На одном из них шла какая-то передача. В студии, интерьер которой составлял большой глобус и развешанные на стенах вперемежку с книжными полками чёрно-белые фотографии каких-то дикарей, ритуальные маски и прочий культурологический инвентарь, за массивным столом светлого дерева сидели двое. Ведущий, высокий поджарый мужчина лет пятидесяти пяти, беседовал с плотным брюнетом небольшого роста, приблизительно того же возраста, одетым в красный свитер. И телеведущий, и обстановка уютной студии показались Дубкову знакомыми: когда-то, очень давно он уже смотрел такую передачу. На мгновенье, сквозь память Олега пронёсся экспресс с кадрами из его советского детства: детсадовские друзья Ваня Фокин и Костя Ковалёв… «большая машина» – серый грузовик в одной из подворотен Южно-Сахалинска, который почему-то запомнился ему во время прогулки с дедом… Горбачёв… детсадовский утренник… «Гардемарины, вперёд!»… магазин «Космос»…

– Это «Наследие», Олег, – подал голос Слава, – передача, которая шла по второму центральному до девяностого года. Её вёл Георгий Макаров. Наверное, решили показать старые записи.

– …ну, после того, что Вы нам рассказали, Дмитрий Васильевич, полагаю, история нашего Дальнего Востока потребует качественно иной трактовки, – говорил телеведущий, обращаясь к гостю программы.

– Да, мы уже направили запрос в японский архив, – сказал гость. – Когда мы получим копию рукописи с легендой о близнецах, то вопрос о том, кто был и является истинным хозяином Великой Рыбы, приобретёт новое прочтение. 

– В завершение выпуска ответим на звонок наших телезрителей…

В гостиной Волкова тихо-тихо зазвонил стационарный телефон, стоявший тут же, на продолговатом журнальном столике, разделявшим кресла двух приятелей. 

– Хм… Связь, что-ли, восстановили, – пробормотал Волков, снимая трубку, – Олег, тебя…

Удивлённый Дубков приложил малиновую трубу старого советского аппарата к уху.

Приятный бархатистый голос, каким радиодикторы когда-то читали литературные произведения, принадлежащий никому иному, как гостю телепередачи «Наследие», смотревшего с плазменного экрана из студии ушедшей в небытие эпохи прямо на Олега Дубкова, сообщил:

– Все сроки – ничто. Вечность – это играющий ребёнок.

В этот момент телеэкран и люстра погасли: вырубили свет.    


          Глава 3.

                I

– Дождались… – буркнул во тьме Слава Волков.

Хозяин квартиры встал с кресла и порылся в выдвижной полке шкафа-стенки. Нашарив налобный фонарик, он его включил и надел на голову. 

– Пойду, спущусь к соседу: свечку попрошу. Я быстро, Олег. 

Оставшись один в полной темноте, Дубков, пробираясь наощупь, зашёл в кухню и спальню: посмотреть в окна. Ни в одном из окрестных зданий, насколько метель позволяла видеть, не горело ни огонька; уличное освещение тоже умерло. Пробравшись в прихожую, Дубков нащупал в кармане своего пальто пачку сигарет с зажигалкой и вернулся в гостиную. Достал мобильник: начало двенадцатого. Дождаться Славы и домой пойти? Хотя, ведь завтра и так выходной. Можно ещё часок-другой посидеть, расспросить Волкова про Саппоро… Да и начавшие возвращаться мысли о той огромной женщине с седыми волосами и этими, до неприятия длинными руками-вилами, отбивали желание выходить.

Куря, Дубков стал просматривать саппоровские фотки на дисплее славиной фотокамеры: здания эпох Тайсё и Сёва, деловые высотки послевоенного времени, огромный торговый центр, городской парк, набережная… Нет, всё-таки, это не дело: нужен большой экран, хотя бы, ноутбук; да и индикатор питания показывал лишь один сегмент. Дубков выключил фотоаппарат и отсоединил от телевизора его кабели.

Славе бы пора вернуться. Олег опять глянул на часы сотового: двадцать минут жду. Языками они с соседом зацепились, или как? Вылив в кружку то, что ещё оставалось в чайнике и глотнув тёплого напитка, Дубков направился в прихожую, надел ботинки, открыл входную дверь и вышел на лестничную площадку.

– Слава! – позвал он друга.

В ответ на его крик сзади что-то сухо щёлкнуло.

– Твою ж ты мать! – выругался Дубков. Английский замок входной двери славиной квартиры, вполне по-джентльменски, деликатно защёлкнулся под тяжестью массивной двери на хорошо смазанных петлях. Делать нечего: придётся, если понадобится, постучать во все шесть дверей первого и второго этажей: Олег не знал, в которую из нижних квартир Волков отправился за свечой.


                *

… Вот уже десять минут инспектор таможни стучался во все одиннадцать квартир славиного подъезда, и хоть бы звук в ответ! Вымерли они все, что ли?! Изнервничавшийся и начавший замерзать, Дубков набрал на мобильнике номер городского отдела милиции. В ответ – та же тишина: пропала связь. Оставалось одно – бежать домой, – ключи, слава богу, в джинсах, – дома надеть куртку с шапкой и пулей на своих двоих (тут уж без вариантов!) в горотдел – требовать помощи для выручки друга.

Застегнув до горла молнию своей сине-красной кофты, Олег Дубков выбежал из подъезда тёмной и глухой четырёхэтажной брежневки, которая съела Вячеслава Алексеевича Волкова.


                II

Метель гуляла вовсю. Ветер, усиливаемый частыми и мощными порывами, нёс очень густую снежную массу. Первым делом Дубков перебежал улицу Сахалинскую и ломанулся в милицейский участок в надежде застать там дежурного. Заперто и глухо. Олег побежал прямо на восток – срезать в городском парке культуры и отдыха несколько десятков метров до своего дома. Было до чёртиков темно: похоже, без света остался весь район, если не весь город. Пробегая мимо гостиниц «Турист» и «Ориенталь», Дубков слышал, как откуда-то справа, со стороны брежневских пятиэтажек, из окна или с балкона одного из верхних этажей что-то истошно и нечленораздельно вопит какая-то женщина, а за его спиной, метрах в ста, мужской голос, заглушаемый порывами ветра, отчаянно зовёт какую-то Свету.

Снега намело уже по колено. Видимость была почти нулевой, но Олег неплохо ориентировался в районе, в котором прожил четырнадцать лет.

Задыхающийся Дубков вбежал в тёмный широкий провал ворот парковой ограды. Ещё сотня метров – и он будет у родного подъезда. Земля предательски увернулась из-под его правой ноги. Олег упал и в долю мгновения соскользнул по покатым бетонным плитам паркового пруда в тёмную тяжёлую воду.

Молодой человек собрался почти моментально и кинулся к берегу. Однако, обледенелый бетон, что на добрый метр возвышался над уровнем воды, упорно не желал пускать студента-заочника на твёрдую поверхность: едва зацепившись пальцами за неглубокий вертикальный зазор между плитами, Дубков каждый раз соскальзывал в своей намокшей одежде обратно в пруд. Воды в искусственном озерце было по горло. Бросив тщетные попытки штурма береговых плит, Дубков решил, что пройдёт те двадцать – двадцать пять метров пруда по дну до места, где наполняющая пруд река Рогатка имеет отлогое мелкое устье. После трёх шагов в его ноги злокозненно врезалась какая-то неведомая металлоконструкция – то ли старый велосипед, то ли останки школьной парты: дно было усеяно разного рода мусором, что скапливался годами. Спотыкаясь на каждом шагу, захлёбываясь грязной ледяной водой, Олег уразумел, что эта двадцатиметровая прогулка по захламлённому дну может затянуться надолго. Оставалось одно – проплыть эти несчастные метры в одежде и зимних ботинках: двадцать резких взмахов, – Олег Дубков недурной пловец, – и он вылезет на берег. А там – менее сотни метров пробежать, и ты дома, снимаешь мокрую одежду, переодеваешься в сухое… Нет, после такого купания, не согревшись хотя бы чуть-чуть, нельзя сломя голову бежать через половину города. Есть газовая плитка: по-быстрому  вскипятить воду и выпить кружку горячего чая, а лучше – двойную порцию пакетированного бульона, и тогда – вперёд…

Но сколько времени он уже плывёт? Наверное, взмахов пятьдесят сделал. Где эта чёртова Рогатка?! Поискал ногами дно пруда: дна не было. Выл ветер и обильно сыпал снег. Дубков запаниковал.

Состояние паники продлилось, впрочем, не более секунды: одежда и зимняя обувь, эти услужливые союзники гравитации, улучив момент, потянули Дубкова в глубину. Инстинкт самосохранения приказал рассудку заставить руки делать гребущие движения, дабы молодое мужское тело не осталось навеки под толщей вод этого проклятого озера. И Олег плыл – теперь уже в неизвестном направлении. «Буду грести, пока есть силы», – решил он.

Сколько времени продолжалась эта борьба с холодной водой и собственной тяжестью, он не мог определить, хотя взмахи рук считать пытался. После того, как в третий или четвёртый раз Дубков сбился со счёта, его руки нащупали илистый грунт дна.

Почти без сил, он выбрался на берег этого странного водоёма. Бетонных плит, в которые был заключён пруд парка культуры и отдыха имени Гагарина, куда по причине метели и кромешной тьмы, улетел Олег Дубков, не было и в помине. Равно, как и речки Рогатки. Как молодой человек не оглядывался, ничего, кроме темноты вокруг, да начинавшегося в нескольких шагах от берега леса, его глаза не выхватывали. Пробовал кричать – голос тонул в шуме метели. Оставаться в мокрой одежде на ветру было немыслимо, и Дубков побрёл в чащу искать укрытия.

Вытянув, подобно слепцу, перед собой руки, Дубков, спотыкаясь, шёл через смешанный лес. Здесь порывы ветра и метель чувствовались слабее, но молодой человек всё равно коченел. Согревающее действие выпитой в гостях мадеры практически улетучилось, а остатки хмеля покинули его, когда он выбегал из славиного подъезда. Хотелось есть. О загнувшемся в воде сотовом, что был в кобуре на правом боку, не имело смысла и вспоминать. Ситуация, в целом, почти не поддавалась анализу. Да и шутка ли, до боли знакомый, небольшой парковый пруд, имевший в самом широком месте не более тридцати метров, мимо которого Олег ходил тысячи раз, вдруг непостижимым образом, увеличился вширь неимоверно, подевав куда-то свои бетонные берега! А между тем, грядущее ехидной ухмылкой напоминало о перспективе подохнуть от переохлаждения.

Зажигалка в славиной гостиной осталась! – костра не разведёшь. Олег машинально ощупал карманы своих зимних джинсов. Под правой кистью забугрилась связка ключей, а левая нащупала какую-то плоскую твёрдость. Рука Дубкова извлекла из левого кармана круглый металлический предмет. На мгновенье Олегу отчётливо припомнился высокий сухощавый брюнет, чей фотопортрет обитал в углу волковской гостиной. Но ведь, не мог же он Олегу его дать: человека давно нет в живых! Но насущные нужды тут же вытеснили из сознания, заронившуюся было, крупицу изумления.

Предмет оказался чем-то вроде футлярчика с очень маленьким замочком сбоку. Внутри было пусто, если не считать остатков какой-то маслянистой субстанции, размазанной по донышку. Олег принюхался: пахло чем-то рыбным. Но в текущий момент интерес Дубкова вызвала не столько внутренняя, а сколько внешняя сторона футляра – он светился в темноте. Наверное, его поверхность была покрыта каким-то фосфоросодержащим составом, дававшим немного рассеянного зеленовато-жёлтого света, который, хоть бледно, но всё же высвечивал пространство в трёх шагах от Олега.

Дубков двинулся дальше, но уже чуть быстрее. Намеренно он старался не удаляться вглубь чащи, а шёл так, чтобы невидимый берег озера оставался, по его ощущениям, не дальше, чем в десяти-пятнадцати метрах слева от него: надежда набрести на жильё оставалась. О том, что он может находиться в глухом лесу, не хотелось даже думать. Равно как и о Славе Волкове: всё отошло на задний план перед проблемой тепла, согревания организма. Перед ним предстала огромная ель, под раскидистыми ветвями которой можно было присесть, не опасаясь ветра, и сделать комплекс дыхательных упражнений на согревание. В одной телепередаче как-то демонстрировали такое явление: главное, дышать глубоко, а выдыхая – представлять, что по телу разливаются волны тепла.

Дыхательный комплекс, как ни странно, дал определённый эффект. Надолго ли? Олег нехотя вылез из-под ели: хоть силы его были почти на исходе, но о том, чтобы засиживаться в обледенелой кофте и джинсах, не могло быть и речи. Если будешь двигаться, то хоть какая-то прослойка тепла останется: как-никак под кофтой и джинсами поддето термобельё, а вода в ботинках больше не хлюпает: её под елью Олег слил.

Дубков огляделся, поискал при помощи светящегося футлярчика свои следы, чтобы соориентироваться: вот они, но уже почти засыпаны. Значит, нужно идти дальше, в том же направлении. Но сперва надо удостовериться, что не слишком далеко оторвался от озера, которое должно быть по левую руку. Дубков пошёл в сторону предполагаемого озера, подсвечивая себе фосфоресцирующим кругляшом. Слабый зеленовато-жёлтый свет с трудом выхватывал из темноты фрагменты леса, точнее, силуэты этих фрагментов. Когда Олег пробирался сквозь сплетение ветвей каких-то лиственных, почти облетевших, деревьев, впереди и чуть справа кромешную тьму шумящего леса нарушил бледный мимолётный проблеск. Насторожившись, Дубков направил в ту сторону свой «фонарь». Ответом ему стало бледное светлое пятно метрах в двадцати. Не тратя времени на раздумья, Дубков направился в его сторону.


                III

Перед молодым инспектором выросло небольшое строение – лесной домик, из тех, что попадаются на Сахалине вблизи озёр и речек. Большую часть времени они пустуют, чтобы несколько раз в году послужить пристанищем рыбакам и охотникам. А светлое пятно, привлёкшее внимание Дубкова, оказалось отражённым в окне домика светом, исходившим от фосфоресцирующей вещицы.

Дверь домика оказалась не запертой по-настоящему: проушины навесного замка были стянуты лишь алюминиевой проволокой. Вещей, представляющих особую денежную ценность, в таких хижинах не оставляют, а вот старая железная печка вполне может оказаться в числе убогого интерьера. А если повезёт, то и завалящий коробок спичек в каком-нибудь углу отыщется. Но самое главное – уже можно совсем не опасаться снега и холодного ветра.

Дубков вошёл и закрыл за собой дверь. Фосфоресцирующий свет дал скудную пищу олегову зрению: совершенно пустая маленькая прихожая с одним окном и закрытой дверью, ведущей в основное помещение. Умеренный запах сырости и подгнившего дерева. Дубков потянул ручку следующей двери…


                ***

Картина, представшая измученному взору старшего государственного таможенного инспектора и студента-заочника, Олега Сергеевича Дубкова, на долю секунды парализовала его сердце, а кровь в венах обратила в вечную мерзлоту. Его короткостриженная, выстуженная ветром голова, покрылась сотнями капель пота, а полуоткрытый рот и расширившиеся глаза замерли в беззвучном вопле, который не оглашал Сахалин с тех пор, как воины Харагучи без выстрелов перекололи пленных каторжан-ополченцев.

В полутёмной, с низким потолком комнате, освещённой мерцанием одной-единственной свечки в стеклянной баночке, стоявшей у края небольшого стола из потемневших от времени досок, сидела на корточках особь женского пола, которую Дубков уже дважды видел за этот прошедший странный день. Её старое, с прорехой на правом рукаве, зелёное пальто было в пятнах грязи, а ноги были обуты в какие-то допотопные, коричнево-серые сапоги, материал которых не поддавался определению. Рост этой зловещей бабы был таким непомерным, что, даже сидя на короточках, она без труда могла бы пробить пальцами своей руки хлипкий потолок. Её бледно-серые, не отличающиеся особой густотой патлы, теперь казались ещё длиннее и едва не касались пола. На худом костистом, напоминающем маску лице живы были только глаза, в зрачках которых гнетущей мощью горело торжество кровожадной владычицы.

На дощатом столе, справа от неё, лежали два продолговатых выдолбленных толстых куска дерева, внутри которых находилось по тёмному предмету, напоминающему завёрнутого в тряпьё ребёнка.

Если не считать зловещей женщины, в комнате было ещё одно живое существо. Слева от неё в полный рост стоял карлик, лицо которого было знакомо Олегу по той встрече у кинотеатра. Капюшон куртки-аляски был откинут, и Дубков со страхом и отвращением взирал на непропорционально большую, угловатую, цвета печной золы голову с редкой растительностью, с большим треугольным подбородком, толстыми мясистыми губами и таким же приплюснутым носом. Колючие, глубоко посаженные глаза карлика буквально поедали молодого инспектора.

Снаружи, сквозь завывание бурана, послышался скрип шагов. Судя по звукам, шли двое…

Особь женского пола приоткрыла широкий тонкогубый рот и стала медленно протягивать к Дубкову правую, похожую на вилы, руку.

Потрясённый молодой человек с силой швырнул в неё круглый металлический предмет – этот дар праха – и рванулся к входной двери. В тот момент, когда те двое, снаружи, подошли к входу и один из них потянул на себя дверь хижины, впуская в домик вихрь снега, подгнившие половицы треснули, и Олег Дубков рухнул вниз в затхлый сырой подпол, ударился о что-то головой и потерял сознание.



          Эпилог.


Словно котёнок, что сладко спит, свернувшись калачиком на белом махровом полотенце, посреди застывших вод озера Тунайча досматривает сны покрытый смешанным лесом маленький островок. Стоит морозный бессолнечный день. В нижней полосе пространства, между белым полотном снега и светло-серым полотном неба царит абсолютный покой. Ни ветерок, ни скрип дерева, ни пролетающая птица не нарушают сей тишины. На небольшой поляне острова, в нескольких шагах от берега, в окружении елей, осин и тополей стоит средних размеров бревенчатый терем с украшенным прихотливой резьбой фасадом.

В главном покое терема, на большом стуле, целиком сделанным из белоснежных моржовых клыков, восседает и задумчиво смотрит в окно высокая красивая женщина. Её густые золотистые волосы прямыми длинными локонами ниспадают на роскошный халат из белого шёлка с вышитыми на нём большими алыми цветами. Изящные и немного резкие черты её овального лица дышат покоем и самодостаточностью. Очень светлая и гладкая кожа её слегка впалых щёк и чуть выступающих скул подёрнута лёгкой пудрой румянца. Широкий тонкогубый рот с приподнятыми уголками и тонкий прямой, с небольшой горбинкой нос воплотили в себе саму безмятежность – эту последнюю ступень непоколебимости. А большие серые глаза, в которых отразились пятьдесят веков истории, сейчас с лукавой искоркой, улыбаясь чему-то своему, взирают на покрытй снегом лёд озера и темнеющие по его берегам присыпанные снегом леса. На коленях её лежит золотой, украшенный рубинами обруч – корона Владычицы великих динлинов, потомков древних жун-ди – первых хозяев Срединной равнины и всего Дальнего Востока. Изящные кисти рук Царицы динлинской лениво поглаживают драгоценное наголовье.

У подножия Её величественного, похожего на трон стула устилает пол шкура громадного бурого медведя. Его устрашающая пасть с чудовищными клыками навеки застыла в бесполезном рычанье. На раскинутой шкуре сидят двое детей лет шести: мальчик и девочка. Они альбиносы: их белые волосики почти сливаются с бледно-молочной кожей лиц, на которых посверкивают красные рябинки глаз; а их миниатюрненькие рты и пупырышки носов едва видны. Дети играют. Между ними на густой шкуре стоит низенький декоративный шахматный столик, за которым, друг напротив друга, брат с сестрой усадили две большие куклы. Со стороны мальчика партию ведёт деревянный человечек в серой кофточке и галстуке-бабочке, а девочка совершает манипуляции с куклой, одетой в клетчатую рубашечку поверх спортивных штанишек. Судя по количеству съеденных фигур и расстановке на шахматном поле, побеждает последняя пара игроков.

Женщина в белом, с красными цветами халате безмятежно сидит у окна, погруженная в свои думы. Её слух доносит до Неё, как в десятках и сотнях километров, во всех долинах острова Сахалин, одной Ей ведомыми путями возвращаются на зов княжеских барабанов древние кланы некогда великого народа. И никто не в силах им помешать, ибо нет больше ни Южно-Сахалинска, ни других городов огромного острова: там, где они стояли, теперь расстилаются покрытые снегом долины. Да и сам Великий Лосось, повинуясь своему естеству и воле своей союзницы-Царицы, покинул давно наскучивший Ему берег у Восточного Приморья и устья Чёрной реки Амура.

Идут первые недели нового 2011 года, ставшего роковым для державы Ямато. Больше нет ни Курил, ни Хоккайдо – этой богомерзкой вотчины врагов новой Великой Диады, а весь Хонсю лежит в руинах. Великий Лосось держит курс на Юго-Запад – на Срединное царство, где в далёкой гробнице в бессильной отчаянной ярости, крошась, замогильным стоном гудят глиняные воины первого собирателя земель ханьских. Несчастные истуканы, чувствуя приближение своих извечных врагов жун-ди, взывают ко всем богам Неба и Преисподней, моля освободить их от двадцатидвухвекового сна, дать им вступить в последний бой за свою Тхень Ся, финальный отсчёт для которой был запущен в 1987 году. И кровью сочатся их глиняные трещины, солёная влага проступает на их суровых лицах.

А на шкуре поверженного Медведя, у подножья костяного трона, играют Брат Холод и Сестра Снег, нараспев читая древний стих:

          Она приходит к нам из бездны снежной,
          Чей в лунной стороне находится исток.
          Уже не будет никогда таким, как прежде,
          Кого Она позвала в свой чертог.
          Её одежда – паутина света,
          Но не солярного, дающего тепло, –
          Паук Дианы ткёт её давно,
          Чтобы поймать того, кто в поиске ответа:
          Что вымолвит Она, закончив полотно? 
          И пойманный услышит в последний миг прозренья,
          Как с тонких губ слетит тысячелетий вздох.
          Послушный зову Снега, с надеждой в дверь забвенья
          Войдёт Искатель Солнца, накинув Тьмы полог.
          А свет пещеры костной проникнет внутрь утробы,
          И воссияет Солнце двойной звездой в груди.
          Разорван будет цикл, с долин сойдут сугробы,
          И станет пылью глина дружин Ши Хуанди.


Февраль – октябрь 2016 г.