Стадион Гуутамо

Всегда жалко, когда заканчиваются каникулы, но Матео не мог не признать, что они у него и так удались, а уж разрешение Пели прокатиться в кабине поезда почти исцеляло горечь прощания с этим удивительным горным миром, где Матео провел два летних месяца.

Начиналось, однако, все не так радужно: вернувшись домой с последнего переводного экзамена, Матео был неприятно удивлен озабоченными лицами родителей. Впрочем, папа и мама немедленно постарались принять веселый вид и порадовались успешному завершению учебного года, но предчувствие возможных житейских сложностей немного остудило радость Матео от хорошей экзаменационной отметки. Потом, во время ужина с тортиком из соседней булочной, папа, не скрывая досады, сказал, что, вероятно, Матео придется провести лето в городе, поскольку денег на детский палаточный лагерь у семьи нет и ехать отдыхать по сути некуда. Мама полушутя заметила, что наконец-то их сын сможет устроиться на какую-нибудь работу типа подстригания газонов или уборки фруктов и заработать свои первые кровные денежки, ведь не сидеть же ему все каникулы без дела, но у Матео такая перспектива не вызывала энтузиазма. Мальчик любил свой город и знал в нем каждый камень, но его душа жаждала приключений, и ему не улыбалось сидеть дома без верных друзей, поголовно разъехавшихся по бабушкам и лагерям, или уж тем более проводить дни за сбором чужих фруктов.

Поэтому он очень обрадовался, когда через несколько дней родители вдруг заговорили про то, что мамин брат Виктор мог бы пригласить их к себе погостить. Матео видел Виктора всего несколько раз и знал, что тот живет и работает где-то далеко… и что говорить об этом не стоит ни с посторонними, ни с друзьями, потому что Виктор даже не то чтобы работает – скорее, отбывает что-то вроде ссылки в странном месте, которое называют то Прошитыми горами, то Далекими подземельями, то Забытыми территориями – конкретное наименование этих гор и территорий в приличном обществе упоминать было почему-то не принято.  Иногда, когда в разговорах о Викторе то и дело всплывали недомолвки, связанные с какими-то полицейскими мерами, Матео казалось, что дядя должен ходить в полосатой тюремной робе и спать на голых досках в какой-нибудь сырой и страшной пещере, но в свои приезды мамин брат был всегда бодр, загорел и весел; он ничуть не походил на изможденного узника подземелий, и тогда мальчик решал, что, наверное, Виктор имеет дело с подземными жителями вроде гномов или, может быть, даже охраняет эти горы от драконов – версии зависели от того, какую книжку читал Матео на момент дядюшкиного визита. Неудивительно, что к предполагаемой поездке в горы он стал относиться как к путешествию в страну чудес и ожидал увидеть там невесть что.

Между тем невесть что ему пришлось испытать по дороге к дяде Виктору: ехали они вдвоем с мамой (папа из-за работы вынужден был остаться в городе) и ехали долго, несколько дней, меняя поезда, как листочки для игры в крестики-нолики во время скучного урока. Мама раз за разом покупала билеты в кассах то крупных вокзалов, то сонных полустанков – чем ближе они были к цели, тем более сонными становились станции – и почему-то нервничала, когда рядом оказывались форменные куртки полицейских или смотрителей за порядком. К великой радости Матео, обедали они с мамой в буфетах и забегаловках: брать с собой домашние припасы смысла не было, так как они уже к первому вечеру испортились бы от жары, но мама волновалась и из-за общепита и всегда тщательно инспектировала содержимое тарелки Матео; пару раз она выкидывала его гарнир в мусорку (однажды ей даже удалось добиться того, чтобы им поменяли обед), и благодаря этим мерам предосторожности до дяди они добрались хоть и грязными и пропитанными всевозможными вагонными запахами, но зато в полном здравии.

Дядя Виктор встречал их на крохотной станции, которую скорее можно было бы принять не за перрон междугороднего поезда, а за остановку трамвая, притулившуюся у подножия горы. Он крепко обнял маму, с серьезным видом пожал руку племяннику – правда, это не помешало ему тотчас же показать Матео хитрый фокус с веточкой дерева и в завершение номера ухватить мальчика за нос – и повел их к пристанционному садику, за запыленной зеленью которого пряталась еще одна железнодорожная колея. Мама попыталась было метнуться за очередным билетом, Матео, уже порядком уставший от нескончаемой дорожной суеты, капризно возмутился: «Опять в кассу идти, опять ехать, когда мы уже доедем-то наконец?!», но Виктор поймал маму за руку, похлопал себя по карману в знак того, что проездными документами он уже запасся, накачал для путешественников свежей вкусной воды из колонки и принялся рассказывать занимательные истории про поезда, машинистов и пассажиров. Под эти истории путники дождались еще одного поезда – Матео изо всех сил надеялся, что последнего в их затянувшемся путешествии – погрузились в пустой вагон, и состав, едва тронувшись, нырнул под гору, в темный тоннель. Стоило каменным стенам вплотную подступить к почерневшим от грязи – и, может быть, от времени тоже – оконным рамам, как мама неуловимо повеселела – Матео показалось, что она только сейчас перестала чего-то бояться, – Виктор подмигнул племяннику, а Матео, глядя на довольного дядю, подумал, что тот сейчас больше всего похож на рыбу, которой наконец удалось удрать из ведра рыболова и вернуться в свою родную речушку. Через несколько часов они были дома.

Оказалось, что Прошитые горы (Матео решил, что это название подходит им больше прочих) не имеют ничего общего с местом обитания гномов или драконов, но это вовсе не делает их хуже. Наоборот, необычных вещей здесь хватало с избытком – особенно для Матео, привыкшего к каменистым пейзажам своего белесого от солнца городка или к полям, в которых организаторы раскидывали палаточные лагеря для детей его региона. Первое время, просыпаясь в небольшом горном селении, мальчик никак не мог поверить своим глазам и освоиться в новых условиях: сельские улочки, вольно взлетающие к небольшим площадям и водопадами ниспадающие за поворотом, он упрямо называл лестницами. Жилища, одноэтажные с одной стороны и двухэтажные с другой, или же дома с мостиком между крылечком и улицей (крыльцо и входная дверь располагались на втором этаже, а нижние окна выходили в провал двора), сбивали его с толку… Дурманящий аромат цветов кружил ему голову, а от близких вершин захватывало дух.

Но самым интересным здесь была подземная железная дорога, действительно прошивавшая собой насквозь горные массивы и являвшаяся основным видом транспорта для жителей Прошитых гор. С первых же дней Матео подружился с соседским мальчиком Лукой, чей старший брат был машинистом, и за ужином заваливал домашних сведениями, которые узнавал за день о поездах и тоннелях. Виктор, занятый в обслуживании тоннелей, только понимающе кивал и лукаво улыбался, а мама то слушала внимательно и задавала вопросы – иногда, на взгляд Матео, демонстрировавшие полное незнание предмета, – то отмахивалась от переполненного впечатлениями сына и говорила, что она женщина и ей необязательно разбираться в технике.

– Она говорит, едет поезд, и ладно, – жаловался Матео Луке, – а то, что на поверхности совсем не слышно, как он едет, так это ей все равно!
– Поезда не ездят, а ходят, – важно поправлял нового друга Лука, обкусывая сочный стебелек травки с непонятным названием. Он был на год младше Матео, но в железнодорожных делах сразу взял над ним шефство; Матео не возражал, доверяя осведомленности и авторитету Луки, а еще больше – авторитету его брата Пели.
– Ну, ходят, – поспешно соглашался Матео, – ведь здесь все горы их ходами изрыты, станции чуть ли не на каждом шагу, а все равно, когда поезд мчится, снаружи ничего не слышно. А в тоннеле грохот…
– Загадки Прошитых гор, – хитро щурился в ответ Лука.
– Загадки… да уж. Наверно, какие-то приспособления шум глушат…
– Не знаю, может, и глушат, я еще маленький, чтобы такое понимать, – Лука принимался строить глупые рожи, вовлекая Матео в соревнование на самую смешную гримасу и отбивая охоту рассуждать о сложных вещах.

Пользуясь служебным положением Пели, мальчишки катались в «его» составе по длинным перегонам, соединявшим отдаленные селения, а иногда, прибегая к заступничеству Виктора, спускались в прохладные тоннели, играя в исследователей подземного царства и заодно отдыхая от расплавленного воздуха деревенских улиц. Конечно, такое счастье выпадало им не каждый день, но пару раз в неделю, уходя в удобный рейс, Пели брал ребят с собой – к их досаде, не в кабину, поскольку отвлекаться от управления поездом нельзя даже самому опытному машинисту, а Пели начал свой трудовой путь еще не очень давно и, как и все новички, с удвоенным усердием следовал инструкциям. Однако и в вагонах было неплохо: на тоннельных отрезках пути внутри вспыхивало яркое праздничное освещение, а во время нечастых наземных перегонов можно было бесконечно любоваться страной Прошитых гор, которую Матео любил все больше – и, кажется, начинал понемногу завидовать Виктору, Пели, Луке и всех их друзьям, родственникам и соседям.

В один из таких рейсов Пели остановил поезд, не доехав до станции. Поначалу такие незапланированные остановки пугали Матео, но потом он понял, что в них нет ничего необычного: возможно, машинисту нужно пропустить встречный состав или просто где-то заклинило семафор (система обеспечения была на достаточно хорошем уровне, но иногда давала сбои). Лука и Матео, которые, как истинные джентльмены, развлекали всю дорогу попутчицу, пятилетнюю девочку, чья мама мирно дремала в уголке, отвлеклись на обсуждение фонаря, оказавшегося как раз напротив ближайшего окна, и потому не сразу заметили, что их маленькая подружка тщетно пытается открыть межвагонную дверь – явно для того, чтобы усвистать куда-то в дальние дали.
– Эй, куда это ты собралась? – кинулся к ней Матео, – нельзя же выходить в тоннелях, ты же знаешь, что ты как маленькая!
От страха, что они могли упустить ребенка, он даже не сообразил, что нарушительница порядка как раз и есть «маленькая». Лука, который понимал, что девочка все равно не сможет открыть дверцу, так не нервничал и поэтому смог оценить комичность высказывания Матео, из-за заливистого смеха друга не способного разобрать, что болтала, подскакивая от возбуждения на одном месте, их неусидчивая приятельница.
– Там мама? Да, мама спит, пусть она отдохнет, на вашей остановке мы ее разбудим, а сейчас отойди от двери, пожалуйста.
– Не мама, Гуутамо же, говорю! – возмущенно отозвалась малышка, – Гуутамо там, там!

Тут как раз, отсмеявшись, к ним подошел Лука, немедленно взявший ситуацию в свои руки. Девочке он деловито объяснил, что Гуутамо вовсе не там, а по дороге между селениями Хрустальный ручей и Купы, и мимоходом сообщил Матео, чтобы тот не переживал напрасно, так как двери в вагонах открываются только специальным ключом. Девочку удалось увлечь созерцанием фонаря и подсчитыванием металлических скобок на его наморднике, и остаток технической стоянки и всего путешествия прошел мирно.

Вечером, помогая Луке и Пели поливать огород, Матео попробовал узнать у них, что это за Гуутамо такое и почему оно вызывает такой бурный интерес у девочек дошкольного возраста. Пели заметил, что Гуутамо интересует не только маленьких девочек, а вообще всех жителей Прошитых гор, особенно несовершеннолетних… а совершеннолетние, вероятно, просто держат свой интерес в секрете, считая его несолидным.

– Вообще-то это не только сказка, но и профессиональная легенда. В каждом новом поколении машинистов и тоннельных рабочих ходят свои предания о координатах Гуутамо. Среди друзей нашего отца считалось, что он находится в юго-восточной части гор, а сейчас вон к западу переехал.
– Да кто он-то?! – взрывной Матео терпеть не мог, когда люди медлили с ответом или разглагольствовали не по сути.
– Да Гуутамо же, – отозвался Пели, – стадион такой подземный. Говорят, если заблудиться в сети тоннелей, то можно выйти не на пассажирскую или техническую станцию, а прямиком на Гуутамо.
– И мячи там есть, – вклинился Лука, – и в футбол играть можно, поэтому заблуждаться… заблудиться… короче, туда лучше не одному, а с друзьями, чтобы сразу команда была.
– Только в чем дело-то, а, Матео? Уж слишком хорошо мы, машинисты, наши подземелья знаем, и заблудиться толком не получается. Это называется парадокс.
– Парадокс – это когда ты хорошо дорогу знаешь? – уточнил на всякий случай Матео, и Пели, а за ним и Лука разразились оглушительным хохотом. Потом выяснилось, что Лука так и не понял, что смешного сказал Матео, но даже из боязни обидеть своего городского друга он не мог не присоединиться к веселью брата, которого очень любил. На его счастье, обидчивым Матео не был, и, когда запас смеха у всех троих иссяк, компания продолжила за интересными разговорами таскать воду, попутно засовывая себе в рот что-нибудь вкусненькое с грядки.
– Кстати, о парадоксах, – распространялся Пели, аккуратно наклоняя ведро над помидорным кустом, – говорят еще, что этот подземный стадион как будто и не подземный, над ним небо видно…
– Ночное, всегда ночное! Ай, не брызгайся, Пели!
– А ты не перебивай. Эй! Я тебе не ботва морковная, ты вон туда воду выплескивай, а не на меня!
– А кто говорит-то? Пели, Лук, ну кто говорит про все это? Кто там был?
– Да никто не был, это же легенда. Да хватит уже, Лука!
Лука, наконец вняв призывам старшего брата, поставил ведро на землю и быстренько – пока мама не видит – вытер лицо и руки  подолом футболки:
– А как же, Пели, те две сестры, что пошли на Гуутамо прошлым летом?
– Никуда они не ушли, – отозвался Пели, помрачнев, – пропали они просто. Ты что, такой лопушок, что поверил россказням про Гуутамо?
– Про Гуутамо – это не россказни, – почти обиделся Лука, а Матео словно царапнуло по душе наждаком, как в день последнего экзамена, когда его радость была затуманена тревожными разговорами между родителями.
– Не россказни, но не в этом случае. Иногда люди просто пропадают. В наших горах это легче легкого. Понял, Мат? Гулянки гулянками, а про осторожность не забывай.

Матео кивнул и, ухватив ведро, поскакал за водой, надеясь быстрым движением разогнать неприятное ощущение, возникшее из-за упоминания о бедах незнакомых ему пропавших девочек. Тогда разговор о таинственном Гуутамо на том и закончился, но после они с Лукой еще не раз возвращались к пересказам жутковатых и завораживающих легенд о подземном стадионе, замершем в вечном полусвете луны. Попутно Матео познакомил друга и с фольклором своего города, рассказав и о живых полутораметровых цветах, которые ночами переходят с место на место и могут проглотить и переварить какую-нибудь некрупную птичку или лягушку, и о заброшенных зданиях на окраинах… Но он и сам был вынужден признать, что против сказаний о Гуутамо его истории жидковаты, хотя Луке понравилась экзотика про заброшенные здания – в Прошитых горах люди живут довольно скученно и пустующих зданий у них не водится.

Возможно, ничего бы не случилось, если бы в день отъезда Матео они с Лукой не перекидывались шуточками про все известные им страшилки. Но обоим было грустно, что как-никак заканчивается последний свободный месяц, что им вот-вот придется распрощаться – и, вероятно, даже навсегда – и они старались скрыть горечь расставания за потоком неуемного, но немного натужного веселья. Добавить в это веселье искренности помог Пели, договорившийся со своим начальником, что в виде исключения мальчишкам разрешат прокатиться в кабине, и Лука с Матео в приступе горячей благодарности едва не свалили молодого машиниста на рельсы.

Потом Матео вместе с дядей Виктором втащил вещи в мамин вагон (мама предпочла провести время с братом и отклонила вежливое предложение Пели посетить капитанскую рубку), и в последний раз припустил по пышущему жаром сельскому перрону до кабины машиниста, где его уже ждали Пели и Лука: первый в фуражке с околышем и в легкой форменной безрукавке, второй – почему-то в цветастом галстуке из детского отряда, хотя все школьные дружины были распущены до начала учебного года, и с широким ремнем, ради которого ему пришлось сменить потрепанные шорты на дорожные брюки.

В кабине не было времени думать о неумолимо приближающейся разлуке: мальчишки только успевали крутить головами, рассматривая карты и приборы, и пробовали завалить Пели вопросами о вон той штучке слева от окна… о рычагах – ведь поезд рычагами управляется, да? о панели с разноцветными кнопками…о лампочках над сидением… Но Пели сразу показал, что он отвлекаться на разговоры не намерен, и, попросив друзей вести себя потише, сообщил в диспетчерскую, что поезд номер восемнадцать к рейсу готов.

До подгорной станции, на которой Виктор два месяца назад встретил своих гостей, было часов пять громыхания по лабиринту тоннелей с эпизодическим выныриванием к дневному свету, и уже через полтора часа пути Лука с Матео извелись от тесноты и невозможности вволю подвигаться. Однако никакая сила не заставила бы их вернуться в вагон – в том числе и потому, что Пели убедился, что у него все под контролем, и позволил себе немного расслабиться, развлекая свою публику машинистскими байками.

На одной из остановок, когда Пели зачем-то выскочил к начальнику станции, Лука вдруг воровато оглянулся, удостоверился, что старший брат несется во все лопатки к низенькому пристанционному зданию, затем, пихаясь локтями, стащил с себя галстук и со словами «Мат, это тебе» неловко сунул его Матео. Тот машинально взял подарок, но тотчас попытался вернуть его хозяину:
– Спасибо, но это же форма, тебе влетит…
– Скажу, что потерял. Нет, ты смотри, видишь – зажим?
– Ну?
– Что «ну»? Какая буква, читай!
Матео пригляделся: на круглой, чуть заржавевшей застежке, не раз мешавшей легкому галстуку незаметно соскользнуть с шеи и тем самым спасавшей хозяина от взбучки, была выдавлена буква «G».
– Ну, «гэ»…
– Почему, знаешь?
Матео вспомнил, что у членов ученических отрядов была традиция подбирать себе застежки с первой буквой их имени, но тут Луке бы скорее подошла так похожая на него твердая и решительная «L», а не эта уклончивая, замкнутая сама на себя «G»… Иногда, он знал, такие предметы гардероба переходили по наследству от старших к младшим, но вроде бы за все время он ни разу не слышал, чтобы кого-то в семье Луки звали на «Г»… Он виновато пожал плечами: мол, нет идей.
– Ну Гуутамо же, – с нажимом, точь-в-точь как Пели, произнес Лука, – возьми на память. И вот ремень еще, тоже с «G». Я их еле нашел, чтобы они с одинаковой буквой были.
– Нет! – Матео почему-то испугался, – галстук возьму, а ремень себе оставь, пусть он у тебя… – Слова застряли в горле, и он сердито отвернулся. – Дорогая вещь в конце концов, – буркнул он, но по взгляду Луки с облегчением понял, что «дорогую вещь» тот пропустил мимо ушей.

Глядя в зеркало у приборной панели и ловя краем глаза довольную улыбку Луки, Матео приладил галстук и вдруг огорченно вздохнул: у него не было при себе даже самой завалящей безделушки на ответный подарок другу. Имелся, правда, камешек с дыркой, найденный на берегу их речушки, но он лежал в кармане шорт, а шорты, словно яйцо с иглой Кащея, в сумке, а сумка – в мамином вагоне… Ладно, решил Матео, если хватит времени, надо будет маму попросить распаковаться на станции, ради такого дела она, наверное, согласится…

– Давай как будто я тебе и ремень подарил, а потом ты мне его обратно передарил, – развеселился Лука, казалось, догадавшийся о его затруднениях. Матео согласно кивнул, и они с Лукой собрались обменяться их традиционным сложным рукопожатием из множества элементов, но тут вернулся запыхавшийся Пели, сразу шикнул на них, велел потесниться и, закрывая двери вагонов, защелкал кнопками.

Состав снова нырнул под гору, и все обитатели кабины погрузились в созерцание темного коридора, разворачивающегося им навстречу под фарами кабины. Однако мало-помалу снова завязался разговор, и Матео, слушая очередную забавную историю от Пели, не сразу понял, почему притиснутый в углу Лука так дергается и сдавленно вопит: «Налево, Пели, налево!». В следующий миг Пели бросил взгляд в окно и, увидев знак, запрещающий поворот направо, лихорадочно попытался вернуться на левый путь… но уже поздно, рельсы – это не шоссейная дорога, и поезд, заскрежетав тормозами, остановился в темном боковом ответвлении.

Пели выругался сквозь зубы, щелкнул тумблером, включая громкую связь в вагонах, пробормотал извинения за резкое торможение и зло уставился в карту:
– Что за аппендикс тут, почему на карту не нанесен… голову оторву этой бестолочи, которая с этим участком работает!.. Так, Хрустальный ручей проехали, до Куп не доехали, значит, мы вот здесь… Так, ребятки, сидите тихо, я сейчас до технической будки мотнусь быстренько, и будем выбираться.

С этими словами Пели выскочил в пыльный мрак тоннеля, и Матео несколько секунд прислушивался к его удаляющимся шагам. Потом, обернувшись к Луке, он едва не отшатнулся, почти испугавшись его горящего взгляда:
– Мат, Мат, ты слышал?! Мы между Ручьем и Купами! нет, ну ты понимаешь? как нам повезло!
Прежде, чем Матео успел что-либо предпринять, Лука, копируя брата, нажал кнопку связи с диспетчерской, потом сделал по громкой связи объявление пассажирам и выскочил из кабины.

                *  *  *
В центральной диспетчерской в привычном узоре, сплетенном из ровного гула голосов, треска и шипения помех и неразборчивых для посторонних реплик, засеребрилась новая нить. «Говорит поезд номер восемнадцать. Наше местонахождние: сразу после Хрустального ручья, правый боковой коридор у запрещающего знака. Повторяю… – Слова звучали ясно и четко, как будто обладатель этого звонкого голоса имел большой опыт в диктовке подобных рабочих объявлений, – … у запрещающего знака. Ушли искать Гуутамо. Отбой».
– Дураки! – рассердился диспетчер с двумя полосками на погонах, – какие-то дети на маршруте! Чей это поезд?
Другой диспетчер сверился со списком:
– Это Пели из Приреченской, а у него братишка ведь есть. Решил прокатить, наверное.
– Ух, получит Пели на орехи! Как бы вообще с работы не полетел за такое!
– Да ладно, что ты, как будто не знаешь, что все машинисты своих родичей катают иногда…
– Катают… в Гуутамо…
– Хоть бы получилось у них, – раздался чей-то шепот.
– Рано тебе, дружок, еще работать, как взрослый, раз веришь в эти сказки, – отозвался диспетчер с двумя полосками. – Рапорт теперь еще писать из-за этого Пели с его придурошной родней…

Он расписал ручку на мятом клочке бумажки, вытащил из стопки чистый лист, уверенно проставил дату, время, номер поезда и задумался. Откровенно говоря, ему тоже в глубине души хотелось, чтобы легенды о неуловимом стадионе, где величаво клубится лунный свет, а следы футболистов, не испугавшихся доисторических каменных мячей, надолго, почти навечно впечатываются в мягкую посеребренную пыль, хотя бы иногда были правдой… Но мечты мечтами, а работать надо, и он принялся записывать размашистым почерком: «По информации, поступившей от… поезд ушел в незарегистрированный тупик… установил связь… в одностороннем порядке… немедленно отключился после завершения сообщения».

                *  *  *
Стадион находился как будто на дне колодца, и лунный свет струился откуда-то сверху, словно из круглого отверстия. Однако здесь не ощущалось затхлости, свойственной подземным пространствам, или сырого холода пещер и гротов: воздух был свеж и напоен тонкими ароматами невидимых цветов.

Это и вправду был именно стадион, здесь имелись даже две пары ворот: основательные стойки и перекладина, сделанные из грубых бревен. Они располагались не совсем напротив друг друга, но вряд ли ювелирная точность была важна для тех, кто делал их много столетий назад. Сетки, разумеется, не было: может, тогда до нее еще не додумались, а, может, она во все времена являлась самым непрочным элементом снаряжения, и никому не приходило в голову возиться с нею. Впрочем, кто-то заметил у скалы нечто похожее на моток плетеной веревки, и было решено, что, вероятно, это и есть сетка, за ненадобностью снятая со штанг.

Мячей оказалось неожиданно много, они были разбросаны по всему полю, некоторые из них действительно окаменели, и кое-какие неровные кругляши было даже невозможно сдвинуть с места, так как они крепко вросли в землю. Однако можно было найти и вполне рабочие снаряды, сшитые из кожаных лоскутов, и против ожиданий играть ими было даже лучше, чем банками, сдувшимися детскими мячиками в цветную полосочку или самодельными мячами из ткани, набитыми для веса всякой чепухой.

Стадион был покрыт мягкой пылью: она серебрилась и мерцала в лунном полусвете, и по ней было очень приятно бегать босиком. Ужасно приятно было и то, что она не взвивалась над бегающими выше головы и не висела туманом, затрудняющим дыхание и оседающим в легких, а лишь невысоко клубилась и, тая в воздухе, как дым от сигарет, ложилась обратно – так ребенок, проснувшийся среди ночи в своей уютной кроватке, сладко потягивается, высовывает пятку из-под теплого одеяла, снова кладет голову на подушку и, глубоко вздохнув, опять засыпает.

Стадион звенел детскими голосами – их партию можно было бы записать в скрипичном ключе, а удивленные возгласы немногих взрослых звучали в басовом или альтовом, – но над всем этим стояла необъятная тишина, которую не мог нарушить этот гомон, и довольный визг, и глухие удары по кожаным мячам, и топот десятков ног, и звонкие шлепки ладони о ладонь – в знак забитого гола, – и случайные стычки, без которых невозможно обойтись в такой азартной игре, как футбол, и дружеские подбадривания, и покрывавший все смех – такой же серебряный, как свет этой подземно-наземной луны, как шелковистая пыль под ногами, как журчание ручейка где-то неподалеку.

                *  *  *
Эти картины стояли перед его глазами как живые – у него всегда было очень живое воображение – и, улыбаясь, он поглаживал зажим с буквой «G», который всегда носил с собой во внутреннем кармане. Галстук, от которого был этот зажим, давным-давно потерялся, а застежка осталась – вместе с памятью о каникулах у маминого брата в краях, где ходят легенды о зачарованном стадионе Гуутамо, который никто никогда не видел.