Мирмидоняне

Пересоленный облаками  горизонт к вечеру был захвачен гангреной, угрожающе темнеющей в своей прижимистости к людской архитектуре. Привычные шарики эритроцитов, представленных огоньками радиовышек, смущенно пасовали перед этой фундаментальной громадиной, напряженно вглядываясь в бесконечность полных снегом небес. Мне предстояло спуститься в подземное царство, поэтому я на прощание уперся мыслью в перспективу приближающегося уютного ненастья, заполнив легкие морозным воздухом. «Голодные рога» - первая остановка на пути к бесконечности привычного небытия в бетоне и мебели. Люди, подобно согражданам сотрудника Аида, бессмертного судьи Эака, падали с одной ветки на другую, полчища мирмидонян, бесконечно суетливых со своими пакетами, торбами, серьезными лицами. Среди них я растворялся, сахарной песчинкой, чаинкой, лучинкой в разгорающемся костре нескончаемой энергии и переплетающихся судеб, мимолетно трепещущих дыханием где-то рядом и все же в дали.

Гремящий полоз подхватил мою душу и поволок в сторону призрачного «Юного вокала», где сограждане прощались и уезжали навсегда на золотые копи надежды, в болота телефонных звонков, к горным кряжам Чужих. Падали, сбивали друг друга, впрыгивая на сородича из того железа, что шатало меня и ласкало мою ладонь моим же потом. Однажды и я уеду к лунной реке с этой остановки, уеду и не вернусь, а тело мое, неподвластное воле, вынесет назад, и оно станет поездом из одного вагона, дразнящим своей внутренней пустотой и занавесками, трепещущими при закрытых окнах. Этот маленький странник будет подъезжать к перрону и зазывно гудеть, требуя пассажиров, но никто не сядет в него, никто не поцарапает обшивку, не намусорит в тамбуре, не покурит в окошко. Проезжаем.

«Брутальный рывок» - место, где Дьявол продает души на всякие безделушки. Не скупает, а именно продает. Разорившийся, старый Дьявол, безвольно склонившийся над грудой ненужных вещей: целлофановых пакетов в кетчупе, треснувшей собачьей миски, порванного пластмассового браслета, кусочка кирпича, ручки от чашки. Дьявол, раскуривавший в реке трубку, что клубилась туманом весенними утрами, скрывая его прозрачные, людские слезы, что были вызваны обманом, его же обманом. И мне было жалко старика, и я отдавал ему душу раз за разом, не прося ничего взамен, пока та не истончилась, как пущенная в суп луковица, слой за слоем, обнажив зеленоватый стержень, который приятно хрустел на желтоватых зубах Великого Покупателя Ненужного Барахла. Проезжаем.

Следующий пункт сложно передается описанию, бытует мнение, что это «Щелбан Конфуция». Кому выдан этот щелбан – Конфуцию или им самим – история умалчивает. Это конфузит меня. Невежество привычно конфузит меня. Муравьи вываливаются в пучину прощания с вагоном, чуть не вытаскивая меня следом, прямиком к райской лестнице, но я  крепко держусь за ребра вагона, ощущая ногами биение его великодушного и упрямого сердца. Если мудрец и выдал щелбан, то только этому городу скопом, и мне, и тебе, всем нам, всей Вселенной, а зачем? И тут я снова конфужусь, потому что проникнуть в мозги чужеродного существа, не выдуманного тобою, крайне сложно и небезопасно. Проезжаем.

«Астрономическая» или «Респект Гарина» - место, куда высадятся инопланетяне, решившие захватить этот разомлевший метрополис с матовыми окнами в офисных зданиях, с перекурами менеджеров, с бесконечными попытками мирмидонян вырваться из вращающегося колеса тягот сиюминутной жизни. Лазерные гиперболоиды, прорезая в плоти дыры, будут крайне удивлены тем улыбкам, с которыми противники будут падать на землю, обнимая ее обеими руками и вгрызаясь стонущими ртами, как в халву, сулящую покой и отдых. Проезжаем.

Следующая станция «Противная». И на ней живет гигантский клещ. Триумфатор, впившийся овальным изумрудным глазом в коматозное небо, ожидающее прыжка этой металлической конструкции за венозной кровью, за звездами и за лакомой бляшкой мармеладной луны. Ему будто бы плевать на то, что сверху. Он, будто бы, сосредоточен на земле. Но нет, нет, это ложь, ложь. Кожа Геи опротивела клещу, и он не прочь полакомиться эфиром, забывая о бегающих по нему существах и кричащем на его спине мирмидонах, и вот этот взмах, неловкий скок туда, где нет за что уцепится, и падение с переворотом под звонкий смех пьяных светил и стоны мурашек. Проезжаем.

«Развод темени малого Шивы». Длинное название, а сказать нечего. Плитка станции красивая, будто внутренность раковины. Думаю о том, что иногда сумма частей меньше, чем отдельная часть. И это наполняет меня бурлящей надеждой извлеченной пинцетом из кувшина полоумной Пандоры, которую я торопливо проглатываю, пока едущие муравьи не углядели в своем брате наличие отличия и не выпихнули его, как лейкоциты - инфекцию, за пределы Космоса подземного царства. Проезжаем.

Дальше – лучше. «Мозг и Эрект». Юрисдикция психоаналитиков. Если выйти в полночь на эту станцию, то можно увидеть пляшущий над городом фаллический символ, опасно кренящийся в сторону центра, умело избегающий периферии и сулящий плодородный год тем, кто верит в тиранию бессознательного, оправдывающего любые подлости чем-то далеким и щемящим. Еще тут есть Солнечный Город Кампанеллы, построенный предприимчивыми людьми, но нам до него дела нету, мы ведь шарахаемся от утопий, потому что так воспитаны, и если бы завтра нам предложили весла при входе в Тартар, мы бы радостно согласились, отплатив по привычной таксе, а еще любуясь на белесые росточки заноз в своих руках от свежего дерева и удивляясь отсутствию кнутов в комплекте. Извините, проезжаем.

Финальная для меня, но не для мирмидонян, живущих уж совсем в глубине муравейника. «Ларец Аборта». Дальше, последовательно: «Арамейская», «Хамас Ван Гога», «Раковый взвод» и « Индус Реальный». Выплываю, вынашивая свой саквояжик. Ступени, спины, тугие двери, которые стоит придержать. Магазин «Рожэн» транслирует сладкие мелодии для диабетиков духа. Пахнет весной, гангрена над головой. Аид, где мой покой? Персефона тебя подери, где мой покой?