Повесть 4. Високосный год

 Тот пришедший високосный год совершенно измотал Мери, словно старый кассетник зажевал пленку, так и душу Мери этот год в черном обличии съедал на ужин , смакуя все ее выплаканное , выстраданное и потерянное. Уже не спасали ни антидепрессанты, ни алкоголь, ни пачки выкуренных сигарет. Слишком много было потерь, слишком много было предательства , слишком много смерти. Смерть врывалась в жизнь Мери утренними звонками и случайными сообщениями. Самое страшное в этом понятии – это обреченность. Обреченность того, что даже после каждой утраты жизнь продолжает свое течение, словно и не было страниц и целых жизней с этими людьми . И нет той силы, которая могла бы что-то изменить в этой цикличности времени.
Лето выдалось дождливым. Небо каждодневно выплакивало то, что предстояло выплакать Мери. Она как никогда была вот уже несколько недель взволнована, все больше оставалась в стенах своей квартиры. На звонки отвечала все реже, лишь сидя за столом , застеленным прабабкиным платком раскладывала карты и вот уже который раз страшное сочетание выпадало. Тут и «Сила» с тузами мечей, тут и «Мир» с королем жезлов за одно и 10 с 9 мечей. Эти старые от времени целых поколений карты, потрепанные по краям и с нечеткими красками говорили только о смерти, они кричали об этом, только одно было в этом еще страшнее невозможность остановить уже задуманное свыше, невозможность определить место и время. Можно было увидеть лишь причину. Вот и слезы смешались в тот вечер с болью в груди предстоящей потери. Тот вечер был слышным на многие улицы. Хотелось кричать, словно в клетку загнали. И Мери кричала, билась в конвульсиях бессилия и своего одиночества. И вот еще одна ночь миновала. Раннее утро, понурые облака поглотили летнее солнце, кофе казался слишком горьким, а голова напрочь не хотела принимать приходящее будущее. Звонок был глухим, фразы по ту сторону провода были тихими, но отточенными. Так сообщают о смерти. Самое главное заблуждение, что к этому можно подготовить, чтобы не так больно ударило, нет все это блажь. К таким новостям нельзя подготовить или же чего доброго с улыбкой на лице сообщить о том, что самый близкий ушел навсегда. Это всегда говорится глухо, короткими фразами заранее заготовленными, это говориться только тогда, когда уже вся воля в кулаке и ты своим нутром осознаешь это «Надо». Так Мери узнала о смерти своего любимого дядюшки - Афона. Афон был братом отца Мери. Был большим весельчаком с лысой головой и широкой душой. Он был молод и открыт. Старуха с косой уже несколько раз подкрадывалась к этому излучающему свет и жизнь мужчине и столько же раз Афон побеждал ее. С пластиной в груди он искрился любовью к каждому дню, он искрился радостью и добром. Смерть случилась с ним мгновенно. Еще минуту назад он прокачивал мышцы и собирался съесть «мороженку», как он любил говорить…И вот он уже на руках у брата, последние вздохи, глаза полные желания и этот миг пережить . Но все старания свелись только к одному: холодеющему, обмякшему телу и синему цвета лица. Три дня до похорон Мери провела на руках матери, которой Мери в своем дневнике отведет особые и самые важные страницы. Мери тогда чувствовала как не хватает кислорода, как ей не хватает ее близких людей. Она чувствовала, что в груди словно прищепкой в световой комнате фотограф пристегивает еще один портрет, ушедшей жизни. Все свободные минуты, она проводила на связи с папой. Как никогда она осознавала необходимость его присутствия в ее жизни. День похорон и стены маленького морга, в городе Т с этим все очень быстро. Там нет особых прощальных комнат, где можно сказать самое последнее , что не успел…Там есть только улица, куда вынесли в тот день огромный гроб из красного дерева, Мери видела такие только в фильмах. Сказали что есть 5 минут на прощание , а потом отпевание и последний путь до кладбища, до земли, в которою уйдет еще одна прерванная жизнь, уйдет еще тысяча несбывшихся надежд и улыбок. Мери стояла возле отца. Афон был словно живой, будто бы уснул ненадолго, а потом какое-то торжество. Ведь на нем был галстук, костюм. Мери тогда почему-то очень тонко запомнила все детали. Глаза уже жгли слезами , но ей так хотелось запомнить дядюшку таким словно , он еще жив, но эмоции - процесс неконтролируемый . В ту минуту , Мери не слышала всей толпы , которая пришла попрощаться, она слышала только свой внутренний голос, который истошно рыдал . Отец тогда обнимал ее так, как не обнимал никогда. Афон словно своей смертью давал каждому кто, стоял у гроба понять, что «Ребята, живите сейчас, любите сейчас. Потом и завтра никакого нет. Будущее - это тот миг, который слишком прозрачен, слишком неточен в своем временном определении. Берегите себя лишь для тех, кого сердце по- настоящему любит».
Отпевание происходило в маленькой душной комнатке, обитой пластиком, пахнущей ладаном и смертью. Этот липкий запах забивал легкие, не давая кислороду добраться до всех клеточек. От этого кружилось голова, глаза с размазанной тушью болели, руки беспомощно тряслись со свечой. Батюшка, надо отметить был весьма колоритным. Буд то поп из книги. Говорил четко, отпевал быстро , на прощание лишь рассуждал о том, что мы все живем не тем. Что наша жизнь заполнена мусором мнимых целей, сомнительных достижений. Все хотят нажиться , строят особняки покупают дорогие автомобили, но никто из нас не осознает , на сколько это все пусто. Батюшка сказал одну вещь, которой Мери жила все последующее время. «Жизнь не измерить мехами, золотом, там свыше жизнь мерят только по добру твоему сотворенному и злу, совершенному. Все остальное мирское , останется на земле, с собой можно будет взять лишь маленький багаж своей веры.»
Пробки, летняя духота и давящее горе делали дорогу до кладбища невыносимой. Стаи черных ворон , их карканье делали весь процесс прощания еще более невыносимым . Мери тогда, поцеловав икону и последний раз шепнула Афону , что никогда не забудет его. Прощание было каким-то холодным. Скупые слезы, ненужные фразы…. Еще минута и оглушающий грохот гвоздей, которые гробовщики вбивали словно колья в сердце тех, кто скорбью своей уже был пропитан, другая минута и уже горстки падающий земли на гроб. В этой горстке земли наверное есть все. В каждой песчинки каждый прожитый день, каждое воспоминание, все слова, которые несказанными остались. А на ладони остается лишь пустота и обреченность жизни с этой потерей. Мери тогда была совершенно раздавлена …В ресторане, где проходили поминки не могла ни пить, и уж точно есть. Слишком много было пафоса в этих людях, которые окружали, слишком много ненужного они говорили. Фотография Афона на барной стойке, словно все собравшиеся пришли просто как говориться гульнуть, а не помянуть ушедшего друга, родственника сына, отца и мужа. А Афон при жизни, надо отметить, был человеком ярким. Любил широкие жесты, был начитанным, прошел войну , любил вкусно покушать и конечно покурить «беломор» . Жена была центром его жизни, сын от первого брака никогда с ним не жил, друзей было много и все с самого начала прошли с ним через жизнь. И вот сейчас приглушенный свет, и все эти люди в одночасье стали какими-то чужими. Афона словно не было в зале, ни в сказанных речах, ни в сердцах. Буд то все, что было ушло в эту могильную землю. Мери уже не могла находиться здесь, ей нужно было одиночество, ей нужно было время на принятие всех событий. Все последующее время, она решительно никого к себе не подпускала, пила только кофе и курила, курила до головокружения. Вечерами она перечитывала все книги, подаренные Афоном, маме звонила редко. Лишь нуждалась в отце, словно чувствовала, что скоро при жизни их дороги навсегда разойдутся. Ее вгоняло все в депрессию . Она не понимала как на 9 день после похорон ,сын Афона свадьбу сыграл , она не понимала как мать его, бабушка Мери, рассуждала о том, что носить траур ни к чему. Мери не понимала, как отец после такой потери сразу уехал отдыхать, снова предав единственную дочь, выключив телефон и оставив наедине со всем свалившимся. Лишь мама снова открывала дверь квартиры Мери , находила ее на полу , отчаявшуюся , не принимающую реальность и снова и снова она прощала ее за грубость и дерзость. И снова и снова они лишь вдвоем переживали смерть. Дядюшка навсегда остался светом в сердце Мери и первой потерей того високосного года.