М. Ф. Ростовская. Крестьянская школа. II. Гл. 11

Предыдущие главы повести Марии Фёдоровны Ростовской "Крестьянская школа" смотрите здесь: http://www.proza.ru/avtor/bibiobiuro&book=3#3

КРЕСТЬЯНСКАЯ ШКОЛА
Часть II



ГЛАВА XI.
Весна. - Вскрытие Волги. - Кладбища. - Горестное событие. - Суеверие и предрассудки. -  Ограда.

Был час восьмой утра. Весеннее солнце светило ярко, было сухо, но холодно, ветер так и рвал с соломенных крыш себе поживу, и целые кучи сору и пыли столбом неслись по улице села, затемняя даже дорогу. Поверх льда, около берегов, прибыло воды на аршин; она рябила волнистыми струями, вырываясь из-под ледяной коры, которую едва сдерживала умирающая зимняя сила. Посредине Волги лёд как будто выпукло поднимался. Явно было, что пришла пора могучей реке взломать свои оковы и покатить голубыми волнами на радость всего прибрежья.
- Теперь уж недолго, - говорили мужики, собравшись в кучу на горе, и, сложа руки, поглядывали на Волгу.
Ребята на самом краю берега кидали в наносную воду камешки и забавлялись - кто дальше бросит, ветер рвал с них накинутые на плеча кафтаны, чуть-чуть не валил с ног, - но им и дела нет; они, почти с самой зари, собрались тут человек тридцать, выжидая, как Волгу начнёт ломать. По верным приметам, ждать приходилось недолго. Накануне один из крестьян, ездивший вёрст за двадцать выше по реке, привёз известие, что там она прошла.
Часу в десятом послышался шум, совсем особый, точно что-то охает - точно кряхтит; издали раздавались точно пушечные выстрелы, потом со страшным треском вдруг посреди реки лёд поднялся ребром в сажень и больше вышины, выходя из воды огромными осколками голубоватого цвета, которые великолепно блистали на солнце самыми богатыми и красивыми хрусталями. Перелом зимы с весною особенно заметен на поворотах реки, где вода рвётся и ломает лед с могучею силою и, взваливая льдину на льдину, прочищает себе свободную дорогу.
Тихо, едва заметно, вся эта масса двигалась вперёд; лёд, поднятый ребром, постепенно опускался на воду и поплыл наконец по течению: ребята торжествовали, прыгая по песчаному берегу; они шумели, болтали, и весёлый смех и крик детских голосов долетал по ветру даже до богадельни, около которой, на солнышке, у стенки, сидели старики и хворые, поглядывая на реку.
- Ребятам-то какое раздолье! - заметил мельник Алексей.
- Чего уж! - отвечал ему другой старик. - Лодки все засмолены, мережа и невода готовы, только давай Бог весну, да тепло. У нас на селе есть такие ребята-удальцы, что другой и рыбаку не уступит. Вот хоть бы Антип: у них в избе всегда рыба есть. Мать мне сказывала, что как ловля начнётся, он и дома не живёт. С вечера уйдёт, ночует в лодке; а придёт утро, глядишь, он тащит полный кузов живых стерлядок - он их на заре наловил. Так наловчился, что у него между рук ни одна рыба не уйдёт.
- Правда, что у иного человека ничто из рук не валится, а другой бьётся, бьётся, а всё толку нет, - заметила Василиса, выглядывая из своего окошечка и вмешавшись в разговор своих богадельных питомцев. - У нас бывало - у брата в избе - хвоста рыбьего во весь год не увидишь. Золовка Афимья, бывало, отправит мужа, и настрого ему прикажет без рыбы и носу домой не показывать. А он проходит полдня и поохает, и потужит, а всё же с пустыми руками придёт, точно его неводов рыба боится, и обходит ему назло. За то, бывало, и брани целые сутки не оберётся. А что делать, коли рыба нейдёт!
В этот же самый день, к вечеру, при закате солнца, река совершенно очистилась от льда, ветер спал, всё кругом оживилось; потемнелые озимые хлеба, точно бархатные, расстилались по нагорному берегу, отливаясь красным цветом; но по оврагам ещё лежал снег; а гремучий Высокинский ключик, принимая в себя десятки других весенних ручейков, бежал целой быстрой речкой, рассыпался вдребезги при малейшей преграде, и осыпал её бессчётными искрами своих светлых, как слеза, капель. В ином месте мешает ему старый пень, в другом перекинутая через овраг сосенка - а тут камни точно сбились в кучу, там нанесло песку и глины целый ворох. Через всё это прыгал он, не останавливаясь, с шумом и блеском прокладывая себе путь. Дети с рожденья его любят, и весной он особенная для них потеха и веселье; с первыми весенними днями, мелкий народ шатался с песнями по оврагу с утра до ночи, собирая в подол камешки, кусочки коры, осколки стекла, что попадётся... у кого будет их больше. Кто не знает, что для детей все эти мелочи - те же сокровища, которые под другими видами радуют и восхищают взрослого человека.
Старшие мальчики, все свободные часы, после занятия в школе и необходимого дела дома, проводили на берегу, и у них русская живая песня не умолкала. В иные дни лёд шёл сплошной массой, а вода всё прибывала и всё ближе подходила к лодкам Антипа и других, которые, засмоленные и исправленные, ожидали только, чтобы их водой подняло.
Весна на всю природу действует живительно и благодатно; не одна растительность просыпается на дремлющей ещё земле, но и птицы, и рыбы - и все животные чувствуют её тёплое и воскрешающее влияние; в детях просыпается то веселье, та деятельность, с которыми и телесные их силы заметно крепнут для лучшего развития.
Старики - и те встречают первые красные дни с благодарною радостью, а про хворых и говорить нечего. Сколько есть болезней, при которых солнце и теплота не только облегчают, но и вылечивают. Ко всему этому, весна поистине годовой праздник - и песни, которые в сумерки раздавались в селе в разных концах, славили её и встречали, как и следует, с весельем и торжеством.
Михаил Васильевич свободное от занятий время употреблял на устройство своего огорода и палисадника, - сеял и садил; а ребята учились около него - как всё это делать дельно и разумно.
Собрав детей один раз после школы, он им сказал:
- Знаете, ребята, что я надумался? Наше кладбище такое, прости Господи, срамное. Скотина по нему бродит во всякое время, свиньи роют везде землю, от этого кресты, где стоят на боку, где поломаны, - ни одному деревцу или кусточку эти негодные твари не дадут вырасти и осенить зеленью и тенью заветную могилу. И мой родимый камень, это единое моё родство на земле - лежит над покойным братом, голый, как может быть гол только камень. Вот мне и пришло на ум, - помогите мне огородить наше кладбище, а там у моего заветного камня я посажу деревцо и куст сирени... Весною это легко сделать...
- Что ж, мы рады, дедушка, приказывай, мы готовы, - кричали мальчики наперерыв. - Да как так огородить? Чем?
- Мне хочется сделать живую изгороду - для этого надо нарубить ивовых кольев воза два, на первый случай. Надо их втыкать в землю одним концом, а другим поплотнее переплетать друг с дружкою. Теперь на ивах видны только пушистые шишечки; но ведь это почки, они распустятся, когда колья дадут росток и корень.
- Да как же так, эти колья дадут росток, коли их нарубят? - спросил Миша. - Я чай, они завянут, да высохнут.
- Нет, друг, ива легко в песчаном грунте принимается расти, - отвечал ему Михаил Васильевич. - Или ты, Миша, никогда не видал, что ивовыми ветвями подопрут мост, или запрудят плотину на мельнице, а там смотришь - они зазеленели и в рост пошли? Если этим делом заняться хорошенько, мы наше кладбище в один год устроим. Только прежде надо вырыть кругом его канавку - хоть неглубокую. Землю сваливать тут же, выводя высокую грядку, в которую колья мы и потыкаем. Работы много - но у нас, слава Богу, и рук много. Боюсь только, как бы скотина наших кольев не поломала.
- Надо загородить, - отвечал Антип.
- Одну изгороду другой загораживать, - спросил Степаша. - Что ты, братец - ведь это выйдет двойная работа?
- Правда - а как же быть? Скотина всё переломает.
- Надо собирать мир, - заметил Михаил Васильевич, - да попросить лучше, чтобы за скотиной ближе в селе присматривали, на эту весну и лето. Но этого трудно будет добиться, я вперёд знаю. Они и полей-то своих не умеют стеречь, как тут углядеть, чтобы по кладбищу коровы да свиньи не шатались.
- Всё же можно попробовать, - заметил Степаша. - Со скотиной как не справиться? Всякий знает, когда её в поле выгоняют, когда она из поля идёт домой; ну - взял, да и припёр её в хлеву. Тут мудрёного, кажись, ничего нет.
- Оно так, мой милый, а привычки-то к порядку нет - вот беспорядок и одолевает. Это во всём так. Поди, втолкуй людям, что для их собственной пользы и добра порядок лучше...
После этого разговора, в тот же день, ребята разнесли по всему селу предложение Михаила Васильевича огородить кладбище; большее число крестьян ничего не говорили, и слушали это известие с неимоверным равнодушием; но были такие, которые верили, что это дело хорошее; другие даже больше того, тотчас поняли, что Михаил Васильевич пустого дела не предложит, особенно, когда рассказывающие говорили с увлечением. Паша, в числе других слышавшая слова учителя, говорила о них у себя дома, в присутствии Силы Матвеевича, который, сидя у священника, допивал в поте лица своего четвёртый стакан чаю.
- Мертвецу, по правде, всё равно, - заметил на это Сила Матвеевич. - Но для сродников действительно приятнее было бы, когда бы кладбище глядело порядочнее, веселее. И я пожалуй, пойду с лопатой, когда Михаил Васильевич соберёт ребят на работу. У меня у самого на кладбище четверо ребят лежат. Бог всех взял... ни одного мне не оставил, видно за грехи наши... Такова святая Его воля. Всё бы, кажется, отраднее было, когда бы они, младенцы мои безвинные, в зелени отдыхали! Хоть бы простая берёзынька, да только плакучая... их осеняла и своими кудерками посыпала... Ох, ох, ох... горе наше, что всё-то это требует и забот, и попечений...
- Я и сам давно о нашем кладбище тужу, - сказал отец Андрей. - В молитвах наших поётся: «К тихому пристанищу», так и кажется, что покойника несут туда, «идеже несть бо-лезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная», и эти слова такие светлые, радостные; а придёшь, и видишь запустение, беспорядок, нечистота; и только кой-где торчит репейник, да крапива, которыми коровы и те гнушаются, так что поневоле даже и бренного тела покойника станет жаль - всё бы хотелось отдать его земле с большею честью... в более прибранный уголок, на вечный покой.
- Мёртвым и тем, пожалуй, отраднее будет лежать в сырой земле, когда около них пташки Божии будут петь, да чирикать, и цветики по могилкам зацветут, и берёзки своими ветками зашелестят, - отвечал Сила Матвеевич.
- Ведь как будет хорошо, - прибавила Паша, - когда на кладбище разведут сад! Мы будем там по праздникам гулять и покойников поминать.
Прошло два дня; часу в пятом после обеда, у кладбища работа уже кипела.
Сперва Михаил Васильевич, с помощью Силы Матвеевича и старших мальчиков, назначил колышками и бечёвками, где следовало копать канавку, а там все дружно принялись за дело. Хотя оно и подвигалось вперёд, но шло медленно, - окопать такой большой четвероугольник, была вещь нелёгкая. Между тем ребята, в своём усердном рвении, как будто этого не смекали: один Михаил Васильевич, соображаясь с их юными силами, сомневался, сладят ли они с такою тяжёлою работой.
Младшие ученики, которые ещё не были в состоянии копать землю, вертелись тут же около больших; даже самый мелкий народ всего села сбежался сперва из любопытства на кладбище, а потом разбрёлся, выбирая себе место, где кто хотел. Дети садились кучками, иные играли камешками, другие, не обращая ни малейшего внимания на полуразвалившиеся холмики могил, валялись на них, пригретые весенним солнцем, третьи рассказывали друг другу сказки. Набралось много и девочек, они принесли с собой самых маленьких грудных детей, и нянчили их тут же с песнями и прибаутками.
На самом краю кладбища, примыкающего к нижней дороге, ведущей к селу, в числе шести или семи ребят, подалее от всех прочих, сидели и знакомые нам Абрашка и Антоша.
Красные как морковь волосы Антоши, нечёсанные, ничем не намазанные, стояли дыбом на его большей голове, и выражение его бледного лица было, как и всегда, болезненное; мальчик смотрел и невесело, и даже тупо. Абрашка, лёжа на животе, мотал ногами, стараясь задеть товарища, но Антоша этой игре не поддавался и, уставя глаза в одно место, как будто и не замечал, что около него делалось.
Вдруг, неожиданно, он привстал и, приподняв палец к уху, сказал отрывисто:
- Зовёт! Слышите?
Дети прислушались... Слышны были разные звуки. Рабочие перекликались на расшивах, где-то под горой мычала корова, собаки лаяли, ветерок шумел между обнажёнными сучьями старых трёх вязов, которые, наклонившись над дорогой, стояли ещё без листьев, ожидая весеннего тепла.
- Зовёт, зовёт, - повторил Антоша, вытаращив широко глаза.
- Верно, его смерть зовёт, - сказал Ваня, мальчик лет десяти, обращаясь к товарищам и показывая пальцем украдкою на Антошу.
Ваня как будто испугался сам, говоря эти слова, и прислушивался всё с большим напряжением, не зовёт ли кто действительно Антошу.
- Он и то совсем синий, - заметил Абраша. - Пожалуй, что и в самом деле его зовёт смерть. Антоша, - спросил он, - тебя кто зовёт? Уж не смерть ли?
- Не знаю... а зовёт - вот опять... - отвечал мальчик, припадая ухом к земле.
- Ну, так и есть, наверно смерть, а зовёт-то из могилы... Иди домой, да ложись под образа... Это наверно смерть... – сказали другие с некоторым страхом, а Антоша трясся уже всем телом.
- А зачем же она меня зовёт? - спросил он тихо у бессмысленных своих товарищей.
- Иди, иди лучше домой, - приговаривали дети, - а то, пожалуй, умрёшь и здесь...
- Вот и бабушку мою, точно эдак, - продолжал Ваня, - с этого самого кладбища, из дедовской могилы смерть окликнула три раза - она пришла домой, да тут же и померла.
Антоша встал на ноги, он был очень бледен и шатался...
- Иди, иди скорей домой, - повторили ребята, - иди с Богом...
Мальчик сперва пошёл тихо, потом пустился бежать под гору, по дороге, и видно было, что он приостанавливался только, когда бежать у него недоставало сил.
Двое из ребят поспешили за ним, догнали его и, видя, что он едва идёт, тащили его с усилием под руки. Антоша, бледный как смерть, трясся и дрожал.
Отцовская изба была вторая с края, рядом с избой Серафимы. Серафима сидела на лавочке у ворот, когда мальчики, запыхавшись, поравнялись с нею. Она тотчас заметила бледность больного ребёнка.
- Чего ты обмер, Антоша? - спросила она.
- Зовёт, зовёт, - отвечал мальчик, и еле вошёл к себе в калитку.
В избе сидели его отец, мать, обе тётки, ещё несколько баб. Женщины пряли.
Товарищи открыли дверь и, остановившись на пороге, повторяли слабым голосом: «Зовёт его, зовёт!». Холодный пот лил с ребёнка градом, взмоченные им волосы прилипли к влажному и бледному лицу, глаза странно блуждали: от усталости он почти задыхался и тут же в сенях присел на пол.
- Кто зовёт? - спросила его мать.
- Смерть зовёт, - отвечал мальчик.
Женщины переполошились, бросили работу, окружили его, охали, жалели и, вместо того, чтобы постараться вразумить испуганного и нездорового ребёнка, повторяли его слова нараспев, покачивая головой.
- Видно, его смерть пришла. Поди, сердечный... как помертвел... Ну, на всё воля Божия! Пришла смерть, так её со двора не проводишь... Ах, он голубчик! Помертвел, совсем помертвел!
При этих словах, сама мать достала чистое полотенце, отёрла лицо Антоши, потом надела на него чистую рубашку, взяла на руки, внесла в избу и положила его под образа. Мальчик не сопротивлялся, лежал недвижим, с открытыми глазами, уставленными в одно место, он иногда вздрагивал; но не жаловался. Всякий разумный человек нашёл бы сразу, что нервы его были возбуждены в сильной степени, но что опасной болезни никакой не было: но невежественные люди, которые его окружали, сбившись вокруг него кучей, прибавляли его испуг, - а с этим ребёнок не мог успокоиться и прийти в обыкновенное своё состояние.
Не прошло и десяти минут, как изба стала наполняться народом, кто приходил из участия, кто из любопытства, все они заглядывали прямо в лицо Антоши, сменялись ежеминутно, как неотвязные тени одна после другой, и могли произвести неприятное впечатление и на здорового человека, не только на испуганного и расстроенного. Иные плакали, причитывали. Скоро пришли и другие товарищи, бывшие с ним на кладбище: они тоже были под влиянием страха, выглядывали из дверей и, увидя, что Антошу окружают зажжённые свечи, ребята не решались даже войти в избу.
Весть, что за Антошей пришла смерть, что она его три раза окликнула, скоро разнеслась по всему селу, Абрашка и другие его товарищи, напуганные и расстроенным своим воображением и нелепыми крестьянскими предрассудками, уверяли, что сами слышали и едва ли сами не видели, как смерть приходила и звала Антошу. Они не лгали, но сами себя обманывали; всё это казалось им правдой; перед ними лежал мальчик почти умирающий, и поневоле все они бессмысленно хватались за причину этой смерти.
- Да сходите за Михаилом Васильевичем, - сказала наконец Серафима, - не пособит ли он? Вон, никак Василиса Петровна идёт по улице, - продолжала она, - пусть её войдёт, да посмотрит.
- От смерти не уйдёшь, - отвечал отец Антоши.
- Всё же попробовать не мешает... Василиса Петровна, Василиса Петровна, - закричала Серафима, выглянув из окна, - иди сюда...
Вошла и Василиса. При виде зажжённых свечей и она стала креститься, и расспрашивать с испугом что и как, и ей повторяли нелепый рассказ, как Антоша был на кладбище, как его вдруг кто-то дёрнул, и послышался глухой и страшный голос, точно из могилы, который звал протяжно и заунывно: «Антон, Антон!», как это повторялось несколько раз и, в заключение, прибавляли, что это была смерть, что смерть пришла за мальчиком, и вот он похолодел и умирает.
Василиса была добрая, честная женщина, но заражённая деревенским суеверием - и она слепо верила всему этому вздору и, подпершись на руку, вздыхала и охала, ни минуты не сомневаясь в справедливости того, что говорилось, хотя и ей было искренно жаль мальчика.
Между тем, день вечерел, солнце спускалось ниже, работа на кладбище должна была приостановиться, и усталые работники, взвалив на плечи свои лопатки, стали собираться домой. Дьячок Сила Матвеич не на шутку умыкался, он трудился с готовностью и жаром не по своим летам, - ему было за шестьдесят, а он не отставал от двадцатилетних.
- Пойдём, Сила Матвеич, ко мне чай пить, - сказал ему Михаил Васильевич. - Самовар готов, да и поужинать, верно, Василиса чего-нибудь припасла.
- Пойдём, - отвечал тот, - пойдём, батюшка, я хотя и умаялся, а поесть надо. Теперь пост - у меня дома, пожалуй, кроме хлеба да квасу, ничего нет.
- А чай? - спросил учитель.
- Мы чай пьём только по праздникам, каждый день нельзя - накладно; хорошо ещё как и на Христов-то день можно полакомиться, да своё чрево чайком побаловать.
Как не сказать, что старик Сила Матвеич был очень не избалован в скудной своей жизни, если считал стакан пустого чаю таким лакомством? К тому же, действительно, своею умеренностью и в питье, и в еде, он мог обратить на себя внимание каждого. Этот человек капли вина и даже пива не брал в рот; и считал своё чрево каким-то зверем, которого хочешь не хочешь, а накормить надо. Поэтому вопрос пищи у него был - вопрос голода; ему никогда не случалось сладко поесть, или наесться до отвала с жадностью. Любил он только чай, и выпить четыре стакана один после другого вприкуску, с расстановками, было единственным его наслаждением. Он иногда ходил по приглашению к священнику или Михаилу Васильевичу, которые оба и в ум себе не брали, что дома он отказывал себе в этой невинной роскоши.
- Разве это много стоит? - спросил Михаил Васильевич. - Фунт сахару, да четвёртка чаю тебе будет надолго, а ты кроме квасу да воды ничего не пьёшь.
- Мы, сам-пят, - отвечал весело тот, - жена, большие две племянницы, племянник, да я сам, надолго ль станет фунт-то сахару? Нет, батюшка, у меня денег еле на хлеб хватает, а вот племянницы выросли, невесты, придётся замуж отдавать, - хоть по две рубашки, а всё же надо дать, они сироты, я им то же, что отец родной. Было бы на что и рубашки припасти... Ну, Бог с ним и с чаем! Мало ли это грешное чрево без чая то того, то другого требует и просит. Чего нельзя не дать - дам, а что можно у него выторговать, то, ради сирот, всегда выторгую.
Добрый этот старик и себе собственно не сознавался, как велико было его воздержание.
Когда они пришли домой, то уселись около стола, и принялись ужинать. Михаил Васильевич радовался, что работа шла дружно, но, покачивая головой, сказал:
- Только дела за ней много. Ребячьи руки мужицких рук не заменят, и нам нелегко будет справиться. Место большое, земля лежалая, её скоро не вскопаешь.
- А вот я поговорю с крестьянами, - заметил дьячок, - недаром я Сила, может, им и втолкую, что миром пособить было бы дело доброе.
В эту минуту Василиса внесла самовар, поставила его на стол и сказала жалобным голосом:
- Антоша-то Семёнов, совсем помирает.
- Как так? - спросил с живостью Степаша. - Ведь я его сегодня на кладбище видел.
- То-то, что лучше бы ему на кладбище не ходить, - отвечала служанка таинственно.
- А что? - спросил Михаил Васильевич.
- Его смерть окликнула три раза - ребёнок, говорят, весь затрясся, насилу до дому дотащили, а теперь совсем отходит, - продолжала Василиса.
- Что ты, Василиса, какие говоришь пустяки, какая смерть окликнула?
- Ну, уж, батенька, ты там как хочешь, а что бывает, то бывает, - сказала Василиса, махнув рукой. – Все тебе скажут, что ему не встать! Вот покушаешь, сходи да погляди сам. Чего уж, мальчик чуть дышит.
- Я не спорю, что он действительно нездоров, да дело в том, что никакая смерть его не окликала - это сущие пустяки. Он и всегда был хворенький да щедушный, поэтому зане-мочь не мудрено.
- Что же, батенька, был он на ногах, и ел, и спал как следует, пошёл с ребятами, ничего... А теперь чуть душа в теле держится. Это бывает; ты на меня сердись иль нет, а я знаю наверно, что бывает. Вот, как кликнет смерть...
- Ах, Василиса, - прервал её Михаил Васильевич, немного рассердившись, - да разве смерть - человек? Какой же у неё голос? Откуда? Полно тебе вздор болтать! Ведь это бессмысленно!..
- Ребята, что с Антошей на одном месте сидели, сами слышали...
- Что-о?
- Голос такой гробовой, точно из могилы, глухой раздавался и все звал: «Антон, Антон?»...
- Полно, Христа ради, не серди меня, - сказал Михаил Васильевич, - вам бы следовало ребятам рот зажать, чтобы они не врали, и вы все разиня рот их слушаете... Вместо того, чтобы их вразумить, вы им потакаете и поддакиваете. Слушай же меня, Василиса. Как Бог свят, этого быть никогда не может, веришь ли ты мне? Смерть никогда не зовёт, у неё нет ни тела, ни голоса. Как удивительно и непонятно, что человек родится и начинает жить - так точно удивительно и непонятно, как он умирает...
- Ну, пусть по-твоему, а Антоша не встанет, - повторяла упрямая в своих невежественных убеждениях служанка. - Увидишь сам, батенька, что он помрёт, коли уж и теперь не помер.
- Да что же у него болит?
- Ничего не болит - просто похолодел, посинел, вот и всё тут.
Сила Матвеич молчал во всё время этого разговора, прихлёбывая с блюдечка чай. Он был как будто в раздумье, и только покачивал головой. Степаша не сводил глаз с Василисы, он даже есть бросил, так её слова его заняли.
- Дяденька, дай я сбегаю, да наведаюсь, что с ним? - спросил он.
- Сбегай, голубчик, посмотри и приди сказать, я бы и сам пошёл, да работой больно кости разломало - устал я.
Степаша мигом очутился в избе Семёна, отца Антоши. Она была битком набита народом, и мальчик действительно умирал. Посинелые губы были чуть-чуть открыты, слабое и тихое дыхание едва заметно, глаза неподвижны, холодный пот струился по блед-ному лицу. Сердце так билось, что его рубашка заметно на нём трепетала. Зажжённые кругом свечи озаряли бедного страдальца каким-то тусклым оттенком.
И ребёнку трудно умирать, и в нём борьба жизни со смертью не бывает без страданий, которых часто он ни выразить, ни сказать не может. Антоше был восьмой год, но хилый и слабый, он на вид казался гораздо моложе, а разумом отстал даже и от пятилетних товарищей. Когда пришёл наконец Михаил Васильевич и взял его за руку, то пульс мальчика был уже редкий и еле слышный: на все вопросы учителя Антоша не отвечал ни малейшим движением, явно было, что он отходил.
Что было действительной причиной этой неожиданной смерти, наверно сказать трудно; но Михаил Васильевич полагал, что на такое слабое сложение, каково было сложение Антоши, испуг мог сильно подействовать, и сумасбродное ухаживанье с самого начала за ним, как за умирающим, невежественными крестьянами, должно было усилить нервное его потрясение и, пожалуй, и в самом деле свести его в могилу.
Не успело весеннее солнце закатиться, как мальчик вздохнул в последний раз. Две слезы выкатились из его потухающих глаз, как последняя дань жизни и земле; безгрешная младенческая душа полетела незримо в неведомый мир, под покров Христа Спасителя, любившего детей и на земле - но об этом никто и не вспоминал: всё село громче прежнего заговорило, что смерть приходила за Антошей и унесла его душу - куда? никто и не спрашивал.
Особенно поражены этою смертью были дети, даже и подростки: Степаша, Кондратий, Антип, Миша; они волновались и перешёптывались, и хотя слышали все, что говорил Михаил Васильевич, но убеждение всего села гораздо сильнее на них действовало, чем благоразумные его слова. Втихомолку ребята всё-таки верили, что смерть Антошу окликнула, и что от этого он и умер.
Силу предрассудков и суеверия может только искоренить постепенное образование ума и сердца, чистые чувства и вера в Бога, верные понятия о мире видимом и его неизменных законах. Одним словом, как Михаилу Васильевичу ни горько было это обстоятельство, но он очень видел, что со смертью ребёнка бессмысленное суевере в селе ещё более укоренилось, и что бороться с ним у него не достанет ни сил, ни умения.
Ему, главное, жаль было учеников своей школы. Он был уверен, что один этот случай наделает в их понятиях более зла, чем все здравые поучения школы в течение полгода могли принести добра, и потому, спустя дня три, решился в классе побеседовать с детьми насчёт смерти мальчика и употребить все свои усилия, чтобы тёплою и дельною речью их вразумить и успокоить.
- Что, дети, жаль вам Антоши? - спросил он учеников своих, когда они собрались и уселись по местам.
- Очень жаль... - отвечали почти все ребята в один голос.
- Как бы вы думали, где он?
- Вчера уже снесли его на кладбище и зарыли в землю, - отвечал кто-то из старших.
- Но что же зарыли, разве Антошу?
- А кого же? - спросил Кондратий. - Известно, его...
- Антоша ходил, глядел, говорил; а в гробу несли посинелое лицо, помертвелые глаза, безжизненное тело. Какой же это Антоша? Он ни рукой, ни ногой не двигался...
- Значит, смерть пришла, его окликнула, взяла и унесла! - поспешил сказать Григорий.
- Вот видишь, друг, - прервал его Михаил Васильевич, - ходит тот, у кого ноги есть, зовёт тот, кто имеет голос, уносит тот, кто с руками. Но смерти никто, никогда не видал, её и видеть нельзя. Как бы вам это растолковать яснее?.. Слушайте - смертью называется тот час, та минута, когда, по воле Божией, жизнь человека вдруг погаснет, как например, огонь. Вот весело горит огонь; задуйте его - и вдруг нет больше света, нет движения, весёлое и живое пламя, на которое всякий любовался, не вьётся, не перебегает. Огонь погас, остались чёрные  головешки, или уголья, или зола - а света, теплоты, красы - как не бывало. Точно так с телом человека: пока он жив, тело и двигается, и дышит, и ест, и пьёт, и говорит, а придёт час смерти, жизнь погаснет, и всё пропадёт.
Теперь слушайте со вниманием. Жизнь отнять у тела человека всегда можно, точно так, как можно задуть горящую свечу, или затоптать и потушить разложенный огонь. Вот хоть бы с Антошей - я всегда видел, что он был слабый ребёнок. Помните ли, прошлым летом, вы, купаясь с ним, чуть-чуть его не утопили? В нём жизненный огонёк, может быть, с рождения плохо тлелся. Тело наше, точно дрова, или свеча, или лучина: или оно крепкое, здоровое, тогда и жизнь горит весело и ярко, или оно болезненно, тщедушно - и жизнь чуть-чуть теплится. Верьте мне, друзья, никто Антошу не звал, не окликал, никакого голоса не было слышно, всё это враньё – глупости - выдумки. Ему что-то показалось или послышалось, а ребята подхватили, что «зовёт, да зовёт, да ещё смерть зовёт». Он и струсил - вы знаете, что он всегда был плоховат; пустился бежать - а шутка ли с кладбища до их дома бежать, не переводя духа? Тут и с крепким сложением да задохнёшься. Припомните и то, когда Антоша едва не захлебнулся прошедшим летом во время купанья, разве его кто-нибудь звал? А он на один волосок был и тогда от смерти! Помните ли вы это?
- Помним, помним, - отвечали несколько голосов разом.
- Огонь можно задуть, затушить, затоптать ногами, залить водою - и он погаснет. Точно так можно силой или по неосторожности погасить жизнь в теле человеческом. Можно человека задушить в одну минуту, можно его убить, можно окормить, опоить, и всё это причинить ту же смерть, - то есть, сердце его перестанет биться, тело помертвеет, и жизнь пропадёт. Мало ли причин бывает, отчего у иного человека тело и нежнее, и слабее - такого надо больше беречь, больше лелеять, и этим от часа смерти охранять. Вот хоть бы с Антошей - ему заживо твердили... ложись, да умирай...
- Говорят, смерть наша в воле Божией, - сказал Миша.
- На Бога надейся - да и сам не плошай, - отвечал учитель. - Ты пойдёшь, кинешься головой в колодезь, утонешь, а мы будем говорить, что ты умер по воле Божией. Нет, друг, это не так. Нам на то и разум дан, чтобы мы свою жизнь охраняли, чтобы мы свои вины на Бога не взваливали, а сами старались жить на пользу и добро, собственно своё и всех нас окружающих.
- Неужели же, дяденька, - спросил Степаша, - Антоша потому помер, что ребята говорили: «Смерть зовёт»? Говори они мне эти слова сколько хотят, я так от того не умру...
- Степаша, ты сам видел, что Антоша был очень слабый мальчик, он наслушался всех деревенских сказок, а потому так и испугался. Может быть, он был нездоров, и ему верно померещилось со страху, что смерть действительно за ним придёт и силой его потащит. Вот и всколыхалась его кровь, затрепетало его сердце, стал дух замирать: ну, а тут долго ли до беды? Я полагаю наверно, что они сами его уморили...
- Кто они?
- Да все - и ребята, и крестьяне, да, пожалуй, и отец с матерью.
- А погляди, дедушка, как они все в доме по нём ревели и убивались, - сказал Антип.
- Не думай, голубчик, чтобы я говорил, что они уморили его с умыслом, избави меня Боже - но по неведенью, точно так, как прошедшим летом и вы, играя в воде, едва его не утопили. У нас в деревнях столько нелепых порядков. Не скоро это выведется. Стоит замечать, как часто лечат больных такими страшными зельями, что не только человека, но и лошадь, и корову ими, пожалуй, уморишь: и всё это от того, что люди эти ничего не знают, ничему не учились, лечат и сами не понимают, какое зло может сделать их снадобье. Будете вы учиться, многое уразумеете и поймёте, как дважды два четыре, - что жизнь человека надо поддерживать разумными средствами, не только здоровой пищей, питьём, одеждой, чистым и опрятным домом, но и здоровыми понятиями. Надо верить в Бога; но непременно должно отстать от ложного суеверия, от бессмысленных бредней, будто есть разные домовые, которые впутываются в наши человеческие дела: будто они портят около нас, что могут, и пакостят, в чём попало - всё это пустяки и совершенный вздор. Бог один с нами, Он помощник наш и покровитель; Он благословляет дела и начинания наши, когда они честны и чисты. Если иногда и случается, что труд наш не приносит желаемой пользы, то часто мы сами в том виноваты. Иногда бывают ещё другие причины, самые простые - а у мужиков сейчас всё взваливают на нечистого или домового. Верьте ребята, около нас нет домовых - всё это сказки, которыми можно забавляться ради скуки. Домовых никто никогда не видывал, а все про них рассказывают, слушая сказки друг от друга. С нами один Бог, но и по Его святой воле может случиться и болезнь, и горе, и неурожай, и разные другие печали. Бог ведёт человека так, как Ему угодно, и мы, видя Его нечестные к нам благодеяния и милости, должны и горести, Им посланные, переносить безропотно и терпеливо, а не думать, что тут какой-нибудь злой дух замешался.
- Дедушка, - спросил Яша, - а как так бывает, что лошади в табуне, а иногда и под навесом дома так перепутаются, что ничем в свете их не распутаешь? Приходится верёвки перерезать. Собьются в плотную кучу, и хоть тресни, а их не разберёшь: все говорят, что это домовой...
- Мало ли что говорят, мой милый. Ты погляди только, как иногда запутается нитка у матери, когда она пряжу сучит, частёхонько приходится её оторвать. Что же, и это домовой, что ли? Вы только не веря на слово - старайтесь сами узнать и посмотреть ближе, когда такие сказки рассказывают, увидите тогда, что сначала - один соврёт, а другой прибавит, а катится точно снежный ком, всё прибавляясь.
- Это правда, - сказал Степаша. - Вот я допрашивал сегодня Абрашу – как так смерть звала Антона. Он говорит, я сам не слыхал, а Ваня слышал - и Сергей слышал, а Зиновий говорит, что даже видел, как она его за руку дёргала...
- Да ты бы у него спросил, на кого же она похожа? На человека ли? Или на зверя? И сейчас увидел бы, что он лжёт: никого он не видал, а Антоша, верно, от испуга вздрагивал, от болезни...
- Дедушка, а где же он теперь?
- Кто - он?
- Антоша.
- Вот я об этом и сам хотел с вами поговорить. Слушайте же: мы видим глазами всё, что около нас делается; видим и небо, и землю, и людей, и животных, и всё, что растёт, и всё, что двигается, и самих себя, свои руки, свои ноги; слышим мы всё, что шумит, что звучит, что поёт или плачет и охает. Всё это называется «видимым миром». Но есть много ещё, чего глазами мы не видим, чего ушами не слышим. Например, что такое любить или сердиться, или думать, или завидовать, или жалеть, или помнить что давно, давно прошло, или желать то того, то другого? Что это такое? Мы этого не видим и не слышим - но всё это чувствуем и понимаем. Поэтому, кругом нас, кроме мира видимого, есть ещё мир невидимый. Господь вложил в тело человека душу - она также невидимая. Она-то способна и любить, и желать, и помнить, и сердиться, и завидовать, она способна и на добро, и на зло. Она невидимка, которая живёт  сама и оживляет наше тело, и никто в свете не проглянет, не узнает, где душа в теле человека, в каком месте она находится? Поняли вы меня?
- Поняли, - сказали Степаша и Антип, остальные молчали.
- Нет, не все поняли, я вижу: постойте - я у вас сам спрошу. Как вы думаете, когда человек кого-нибудь любит, ну вот хоть бы вы меня - чем вы меня любите, руками ли, глазами ли, животом ли?
Дети засмеялись.
- Нет - сердцем, - отвечал Миша.
- То есть душою, - заметил учитель. - Это так говорится - сердцем: сердце такой же кусок нашего тела, как рука, или голова, или что другое. Оно вот тут под левыми рёбрами, - продолжал Михаил Васильевич, положив руку на сердце. - А душа невидима, и ей Бог дал силу любить и думать, и всё тело отдал ей в услужение, и управляет она всем человеком, как полная госпожа, и тело её слепо слушается. Покуда человек жив - душа его в теле, а когда смерть погасит жизнь, душа улетает также невидимо, как она невидимо жила и управляла всем телом. Теперь отвечайте мне - когда человека хоронят, тут ли его душа?
- Не знаем, - сказал Кондратий.
- Когда бы она была тут, то есть в теле, она себя бы показала; её тут нет; тут осталось только мёртвое тело, без души, как бывают чёрные головешки, когда огонь погаснет.
- А где же душа-то? - спросил Миша.
- Вот, друг - это главное. Знать наверно мы не знаем, где она? И показать вам пальцем, где теперь Антоша, никто не может потому, что душа его невидима и находится теперь в таком же невидимом мире, как она сама; в этот мир глазами никто не проглянет. Но и в нас самих есть душа; мы, не видя уже Антоши, всё же о нём вспоминаем, его любим, его ищем - и вспоминает-то о нём, любит его, ищет его наша душа, а не руки, не глаза. Глазами мы видели, что он был мёртв - и мёртвое его тело предали земле. Поэтому мы спрашиваем себя: где живой Антоша, где тот мальчик, которого мы жалели, с которым товарищи играли? И в ответ на эти вопросы есть у нас такие утешения, которые сам Господь Иисус Христос нам дал. Иисус Христос, через Апостолов, сказал людям, а теперь мы читаем это во святом Евангелии, которое они нам оставили, что душа не умирает, что она после смерти летит к Богу. Будем же верить божественным обетованиям Иисуса Христа.
Как Сын Божий, Он всею Своею жизнью, мученическою смертью на Кресте, чудесным воскресением из мертвых и вознесением на небо - обратил к Себе тысячи народа - и Ему они поверили. Его учение и всю жизнь написали Апостолы, эта святая книга и теперь обращает нас всех к добру, миру и любви. Будем же и мы верить смело в каждое её слово, и надеяться, что Антоша теперь у престола Божьего, среди ангелов и небесных херувимов. Он был ещё младенец, и грехов в нём не было, поэтому детской душе его легко и радостно было лететь к тихому пристанищу, где нет ни болезней, ни печалей.
- А должно быть, хорошо умереть? - заметил Степаша, задумавшись.
- Я сам думаю, - отвечал учитель, - что смерть великое благо - для того, кто любит Бога, кто верит в Его милосердие и живёт честно - делая сколько можно добра. Смерть должна успокоить Божьего труженика - утишить его земные печали и заботы; в ней должен быть отдых, покой, мир... её бояться не следует.
- А всё же умирать не хочется, - заметил Миша.
- Ты, брат, молод - в тебе жизнь ключом бьёт, а поживи-ка с моё, устанешь - захочется и к Отцу Небесному... лишь бы грехи не одолевали.
- Вот ты говорил, дяденька, что душа-то наша может и хорошо, и худо делать - а Бог приказывает только одно добро. Как же быть? Иной человек не сможет...
- Надо стараться, надо молиться, и Бог явно помогает. Главное - надо помнить, что Христос наш Спаситель и защитник, надо любить Его и Его повеления, и Он нас не покинет в минуту смерти и великого перехода в неведомый мир.
Во время всего этого разговора девочки молчали, даже разумная Паша, не сводя глаз с разговаривающих, не решалась выговорить ни слова, но они не менее мальчиков слушали и не хуже их понимали. Михаил Васильевич всегда замечал их сметливость и внимание, и потому спросил у великанши Фени - что она думает о смерти Антоши?
- Что думаю? - сказала она. - А думаю то, что, пожалуй, и взаправду застращали, да и уморили. У нас на селе как подымут что в один голос... так держись только...
- А веришь ли ты, что смерть его три раза окликала?
- Когда вы говорите, что ребята врут - я лучше вам поверю.
- Отчего же он умер?
- Верно, что-нибудь повредил, как он с горы бежал сломя голову, - продолжала Феня, - да напугался... всяко бывает...
- Может, он давно был болен, - заметила Паша, - поди-ка, он всегда был худой, как щепочка, мало совсем и смеялся.
-  Всё это вы говорите дельно, но где же он теперь, как вы думаете?
Паша выразительно подняла глаза и обе руки кверху и, остановившись как будто в раздумье, сказала:
- Мало ли у Бога места...
- Правда, - заметил учитель, - но ты мне скажи, Пашенька, отчего мы Антошу ищем, отчего у себя все спрашиваем: где он? Ведь мы все видели, что тело его в землю опустили? Чего же мы ищем?
- Мы ищем, куда ушла его душа? Душа невидимка - она теперь где-нибудь у Бога...
- Дельно ты отвечаешь. Почему же мы знаем, что душа его не умерла вместе с телом?
- Потому что душа не может умереть. Сам Спаситель наш Иисус Христос, Божий Сын, это сказал - а мы Ему верим.
- Спасибо, что всё это вы запомнили и поняли. Тому человеку живётся легче и лучше, который живёт не одною только видимою жизнью. Мало пить, есть, веселиться: необходимо думать, зачем мы живём? Необходимо вслушиваться, чего хочет наша душа? Её пища не хлеб, не мясо - но чистые чувства, соединяющие человека с Богом, добрые дела любви и милосердия - её пища всё то добро, которому учит нас Святое Евангелие.
- Дяденька, - спросил Степаша, - а ведь душа бывает и дурная - тогда что?
- Душа, Степаша, тогда дурна, когда человек сам того хочет. Бог нам дал полную волю поступать хорошо или дурно, убелять нашу душу благими помыслами и делами, или марать её и губить злом.
- Разве можно всё только хорошее делать? - спросил Антип.
- Трудно - но можно, - отвечал учитель. - Вы замечайте сами, у нас в селе добро ведётся целыми семьями, целыми семьями ведётся и зло. Иной дом процветает, потому что и деды, и отцы, и дети живут честно, трудолюбиво, порядочно, не ссорятся, а во всём друг другу помогают, и Бог благословляет их общие труды. Другой дом точно распадается. Тут и пьянство, и брань, и лень, и нерадение, и скотина не живёт, и хлеб не родится, точно всё у них из рук вываливается; а ведь и у тех, и у других души, Богом данные, только первые помнят Бога, живут, как Бог приказывает, а другие пьют, да едят и всё больше, да больше грубеют в грешной своей жизни; точно они и ведать не хотят, что губят себя и в этой жизни, и в будущей. Христос Спаситель говорил, что Господь воздаст за добро, но взыщет и за зло с человека, после его смерти. Это надо нам помнить и непрестанно стараться поступать, как Бог велит.
Эта длинная беседа выслушивалась с большим вниманием старшими учениками; за то маленькие: кто со скукою чертил грифелем по аспидной доске, кто перелистывал Священную Историю с картинками, иные завали, а Мятюля, сидя почти рядом с учителем и прислонившись к стене, крепко спал с полуразинутым ртом.
Маленькая Анка, которая и сама ни слова не понимала, о чём шла речь, давно поглядывала искоса на Мятюлю, но, боясь прервать беседу, не смела смеяться и потому с трудом себя сдерживала. Лишь только Михаил Васильевич замолчал, и настала минутная тишина, она разразилась громким смехом и, указывая пальцем на мальчика, сказала весело:
- Заслушался, поди как всё понял и уразумел!..
Даже при общем взрыве смеха всех учеников Мятюля не проснулся, пока, тряхнув его слегка за руку, Михаил Васильевич не сказал:
- Полно тебе спать, видишь, как это их потешает, Мятюля...
Мальчик открыл глаза, глядел в недоумении, почёсывал затылок, но никак сразу не мог проснуться, пока, взглянув на часы, учитель не зазвонил. Класс кончился - урок географии оставили до следующего раза, - беседа об Антоше унесла незаметно время, и ребята повыскакали весело из-за своих лавок, не ожидая, чтобы колокольчик зазвонил во второй раз.
В этот же день, после второго класса, старшие ученики вместе с учителем, взвалив свои лопаты на плечи, отправились к кладбищу копать канаву.
Уже издали было видно, что там шевелился народ, а, подойдя ближе, они увидели, что вся работа была почти покончена. Сила Матвеич с целою артелью молодых и сильных Высокинских работников с утра принялся за дело, и в один день почти всё было сделано.
У Михаила Васильевича лицо так и просияло.
- Спасибо, ребятушки, спасибо! - говорил он весело.
И они снимали шапки в ответ на его поклон, повторяя:
- Где бы ребячьим рукам скоро справиться? Ты с ними бы замаялся сам. Мы поможем и кольев нарубить и насадить их, как следует... Кладбище мирское…
- Да разве мы совсем без рук? - сказал обиженный Миша. - И мы можем дело делать!
- И на вашу долю станет, - отвечал учитель. - Становитесь по местам и принимайтесь с Богом за работу, а кто останется лишним, пойдём за мной, я укажу, где рыть ямы для деревьев и кустов: теперь пора для пересадки самая удобная.
Ребята рассыпались по всему кладбищу. Подойдя к свежей могиле Антоши, Михаил Васильевич сказал:
- Первую берёзку или липку посадим здесь, пусть она первая и распустится.
Потом возле камня, который самой природой был тут положен, Михаил Васильевич у могилы своего брата, с помощью детей, вырыл яму довольно обширную, чтобы посадить или деревья, или кустарники. Солнце уже садилось за гору, когда все работники, усталые, разбрелись по домам.
Можно было сказать, что для детей села Высокого день этот прошёл благодатно. Утренняя беседа, учение в школе и общий добровольный труд вечером, на пользу общую, завершили его достойным образом, и нельзя не сознаться, что каждый из трудившихся чувствовал в глубине души своей невыразимое довольство и веселье. Никто не устал выше своих сил; разве Сила Матвеич немного кряхтел, переваливаясь с боку на бок, когда лёг на сон грядущий. Разломало его старческие косточки, но всё-таки добрый этот человек духом был так крепок и твёрд, что ему и на ум не приходило пожаловаться; в нём кряхтела только его старость.