Сейчас

Было ли, не было ли это на самом деле, знает только тот с кем оно происходило. А поскольку моя скромная персона только посредник между вами и кем-то, чьё имя просили не упоминать всуе, то и спросу с меня, как с любого писателя, если конечно этот писатель не выдаёт свои труды за истину в последней инстанции, претендуя на нобелевскую премию, лелея собственные выдумки.

 Истины, как известно, передаются из уст в уста. Печатное слово лишено интонации, той самой музыки, которая делает слово живым и даёт слушающим верное представление и цветную картинку происходящего в голове у так опрометчиво выпускающего ещё не окрепших бледных птенцов речи в свободный полёт, хотя и это не всегда так. Ибо люди большие фантазёры, и склонны чего-нибудь да досочинить или приписать, а то и вовсе вымарать, как это делают гениальные театральные режиссёры, и не только театральные, да и не всегда гениальные.
 
С другой стороны, если слетков контролировать, то они и вовсе не окрепнут, а задохнутся в наших тёмных, украшенных многочисленными шрамами от бесконечных ребячьих шалостей черепушках, либо посинеют от тоски по упущенным возможностям, зато никогда не проиграют из-за куска мяса под натиском более молодых и наглых вылупков, как это делали боксёры старины Джека, плача скупыми мужскими слезами и вспоминая ушедшую молодость.

 И так, молодость, почему я не назвал этот рассказ таким образом? Не знаю, вернее знаю, но не могу подобрать нужных выражений, далее надеюсь небо прояснится, и солнце разгонит сгустившийся над городом туман.
 
 Маленький южный приморский городок. Не успевшее ещё стать жарким июльское утро, не давало пацану уснуть, точнее не совсем утро, а страх упустить отца, который уходил на рыбалку каждый раз ровно в четыре часа, ещё по темноте. Почему-то глядя на спящего сына, ему всегда становилось жалко его будить, и он молча стоял, и дышал через свои чёрные усы, колючие как проволока на заборах гаражей. Тех самых гаражей, где можно было свинтить аккумулятор и разобрать его на свинец для выплавливания биток на цыганских кострах затянувшегося гекльберрифинновского детства.
 
- Пончара, ну давай подсаживай, чего у тебя сил что ли нет? - Пончик, щупленький, худенький парнишка с улыбкой Пола Ньюмана и ямочками на щеках. Пончиком он стал шести лет от роду, когда зимой на него напяливали толстенную коричневую шубу, которая из всех, кто её надевал, мгновенно выпекала эти шедевры кулинарии ничуть не хуже чугунных бабушкиных сковородок.
 
- Да погоди ты, не видишь руки совсем замёрзли, пальцы не шевелятся. Дай погрею. У меня в левом кармане хабарик, достань, фильтр тока опали, половину тебе, половину мне -
 
Я сделал несколько затяжек и отдал бычок дружбану, Пончик вставил хабец в зубы и засунув руки в карманы штанов, плотно зажал их между ногами, ловко переминая лилипутскую, размером с фильтр сигарету из одного уголка рта в другой, попыхивая и драконом выпуская ядовитый дым через обе ноздри. Отогревшись он ещё больше оживился,

- Давай ты подсаживай, я легче -
Так мы и сделали.

  Сколько этих аккумуляторов перелетело через забор гаражей воинской части номер икс, уже и не упомнить. Думаю, что много, и если кто-то когда-то будет производить раскопки на нашей поляне*, то он может сослаться на этот рассказ и указать точную причину происхождения  огромного количества биток и свинчаток** на этой земле.
 
В детстве детство всегда тянется, хотя потом думается, что оно пролетело. Мальчишка притворялся спящим, а сам ждал, толкнёт его папанька или повернётся, собираясь уходить. Папа всегда поворачивался, и в этот момент с тихим криком: "подожди, я не сплю", густо повисшим над дворами вместе с кошачьим каратэ и сиплым басом цепных охранников, они вдвоём удалялись в сторону тёплого южного моря.
 
В данное время суток ещё довольно прохладно, летают летучие мыши, жахают комары и только-только просыпаются мухи. Путь до берега обычно проходил молча, каждый думал о своём.
 
  Безусый о своих пацанах с холодного северного двора. Как они там без него коротают каникулы на железной дороге, цепляясь за поезда, и ему было обидно осознавать сколько интересных вагонов он пропустит за эти полтора месяца южного лета. Сколько треуголок, это такие суженые к колёсам, а сверху расширенные в виде треугольников посудины, в которых обычно перевозилось зерно, щебень и цемент.

  Если сырое зерно долго-долго жевать не глотая, то оно превращалось в самую настоящую жевательную резинку, даже пузыри можно было надувать, и когда ты появлялся во дворе, жуя эту безвкусную белую субстанцию, на тебя смотрели, как на инопланетянина побывавшего минимум на Альфа Центавре, в другом месте этого было просто не достать.

В субстанцию можно было добавить сиропа из автомата газировок, которые находились с боку у стекляшки(так мы называли наш районный продуктовый магазин), и она на какое-то мгновение приобретала вкус той самой жёвы из Альбатроса, в волшебные пещеры которого можно было попасть только по спец пропускам, да и на прилавках она появлялась изредка, вся распузыривалась по своим, лопаясь в счастливых ртах хохочущей детворы, на зубах, пока ещё не изуродованных киношной правильностью носатых дантистов.

 Так же зерно жарили на кострах в пустых консервных банках и по вкусу, я вам скажу, было весьма недурственно. Чего только пацанва с этих вагонов не тырила, и картошку, и виноград, и сливы, и арбузы, в общем всё что перевозилось по железной дороге было их пищей, добычей новоявленных малолетних советских ковбоев, грабивших товарные составы. Остальные вагоны нами обозначались как негры(цистерны с нефтью, мазутом, бензином и прочей дрянью), за них цеплялись в перчатках, так как если без перчаток, то руки потом было бы не отмыть минимум месяц; платформы(низкие вагоны для перевозки машин, досок, военной техники и много чего ещё); деревяшки(похожие на коробки закрытые вагоны, как раз с фруктами и овощами); ящики(те же деревяшки , но открытые сверху, как не забитые почтовые посылки ); морозилки(они были под охраной, там везли мясо, рыбу и прочую скоропортящуюся в тепле ботву), ну и деревяшки с водкой и вином охраняли обязательно, хотя охранники бывало сами напивались и засыпали, и тогда был счастливый день, и все шли вечером в кино на вырученные от продажи спиртного деньги, прямо как гангстеры из Леоновского "Однажды в Америке".  Ещё попадались цистерны-белые негры(это те же чёрные, но почему-то белые, за них можно было цепляться без перчаток, белые негры были большой редкостью.) А тащили всё это богатство кукушки или тэмики, так мы называли тепловозы, сам не знаю почему.
 
  Думал он и о заброшенном полуразрушенном кирпичном заводе, где двумя годами позже погибнет под рухнувшей плитой его кореш, а сам он избежит подобной участи благодаря младшей сестрёнке, которую нужно было забирать из садика для шестилеток, и конечно же потом он вместе с ней потащился на эту самую кирпичку, да только Майор(дворовое прозвище сестры) отчего-то раскапризничался и он повёл её домой, а вернувшаяся со смены мама хитростью загнала его в квартиру и уже не выпустила на улицу из-за какой-то очередной детской провинности.

 Не переставал мечтать и о смуглой девчонке с восьмого этажа, похожей на цыганку из фильма "Табор уходит в небо", как же без этого, она жила в соседнем подъезде и не замечала его, как он не старался казаться старше чем он есть.

   А так же не забывал и о Пончике и об их с ним драматической, не хуже Белого Бима любви к собакам Найдам дворянской породы; о  Лёхе, его огромных кулаках и умению из мишутки с салютом собрать самый настоящий мотоцикл; о Шкете, ставшим в девяностых бандитом, и единственным выжившим в своей бригаде, который всё-таки завязал с этим делом оставив себе на память о своих злодействах толстенный  шрам на шее(от уха до уха) с помощью бойцов враждебной группировки и тем самым оправдавшим своё более позднее прозвище Арбуз; о Сыроеге и его седых висках, побелевших на следущее утро после гибели нашего боевого товарища Серёги; о вечно молодом Викуле; о двух поставщиках строительных патронов  Гноме и Мишке Ха; о Чёрном Бахе и его манере пританцовывать шевеля тощей задницей,как тибетский избранник  Эдди Мерфи; о  Лёкоше и его воспалении лёгких; о Саньке Деркаче, его киноаппарате и просмотрах Самогонщиков на белых дверях комнаты под аккомпанимент трёхструнной балалайки; о Писе и опозоренной пионерской комнате; о Доче и катаниях на электричках; о Куче и его конечно же существующих женщинах;  о подрывнике Шварце, взрывавшем отзвуки эха Второй мировой, найденных на сопках в нашей Долине Смерти ; о Тебене и его карманах,зашитых любимой мамой, после того как он набил их карбитом и нырнул прямо в одежде на местном пляже в карьер;  о неразлучной весёлой троице Минька, Лёва, Силивон и о наших мастерских симуляциях простудных заболеваний и умению открывать дверные замки; о братьях Носках и воровских заморочках; об обоих Сливаках; о четырёх братьях Винокурах c их собаками и котами, об их младшем Дёке, который в детстве убегая от врачей и их лекарств сиганул в окно с четвёртого этажа, прямо на асфальт, и ничего, Дёка, будучи молодым парнем, погибнет в горах, спасая людей он сорвётся в пропасть ; о Боцмане и его расплющенном под колёсами товарняка большом пальце на правой ноге;  о двух рыжих пацанах(высоком и низком) с враждебного района, которые не побоялись придти на их поляну, и были вознаграждены за свою отчаянную смелость его покровительством и правом бегать за кукушками вместе с остальной шпаной; и много ещё о ком, чьи имена история не обозначила, или с кем судьба его ещё не схлестнула в данном настоящем.
 
   А суровый морской пират, тоже думал, но только о своих бандитах, которые давно разлетелись кто куда. Послевоенное время; пленные немцы, отстраивавшие разрушенные ими же города, у которых пацанва на жареную рыбу выменивала сделанные, по сути такими же пацанами игрушки; стыренные у родителя трофейные папироски; выбитые зубы; оторванные взрывами самопальных снарядов пальцы на руках; феня; Сагояны-приблатнённые армяне(ножи которых тогда ещё безусый Алька частенько у них отбирал и ломая о колена выбрасывал в кусты, а Сагояны драпали харкая кровью, выкрикивая на последок очередные бесполезные  угрозы, ибо драться Алька умел, и не смотря на свой худосочный вид(кости и атлетические мускулы вечно голодного беспризорника) отчаянно лупцевал любую наглую несправедливость, не хуже своего любимого д,Артаньяна); кастеты;   любого огнестрельного оружия навалом, которое Алькин отец, ещё царский офицер, прошедший не один фронт, периодически находил, отбирал и топил в говне дворового сортира. Вот так бы все в мире взяли и утопили всё оружие в дерьме. Увы. 

  Ну и конечно же походы на рыбалку.
И ещё неизменно вспоминалась их с друзьями парусная лодка, на которую они втроём накопили, сами отремонтировали и десятилетними Томами Сойерами уплыли в другой город, на противоположный берег моря, где были взяты под арест местными портовыми милиционерами. Лодку посадили на причале на замок, а пацанов трогать не стали, уверенные, что от своей подопечной они никуда не денутся.

   -Васька!- окликнул Мукел Генку, которого они почему-то звали Васькой, и по-блатному сплюнув через здоровенную щель между передними зубами, прищурившись на солнце и  смачно затянувшись папироской добавил
-Чего делать будем?-
Васька повертел пленившие их корабль замок с цепью в своих костлявых со сбитыми на кулаках костяшками руках и с тем же прищуром, какой будет в последствии у героев Клинта Иствуда ответил:
- Оставь покурить. Чего, чего?, замок пилить и уматывать!-

  Не удалось не того и не другого. Вечером приехал Алькин отец и втавив всем троим дюлей, договорился с капитаном пассажирской кометы, чтобы лодку взяли на абордаж, и забрал героев мореплавателей домой.
 Васька в последствии станет учёным, Мукел музыкантом, а Алька уйдет покорять океаны в звании капитана дальнего плавания.
 
Ветер пред рассветом обычно стихает и повзрослевший Александр настолько отчётливо слышал разборки своих школьных товарищей на этих узких, до сих пор ещё вымощенных камнем, сереющих под рассветом, послевоенных улицах, что и сын это чувствовал, наверное потому и молчал и не задавал своих важных глупых вопросов.
   
  На берегу тоже всё делалось молча, чтобы не дай бог не спугнуть рыбу. Распутали удочки, наживили червя, закинули, ждём. Рыбаков на левом молу порта всегда было очень много, все сидели плечом к плечу, и в полной тишине завидовали тем не многим у кого шёл клёв. Гаджетов ещё ни у кого не было, никто не матерился, и люди чувствовали друг друга на расстоянии. Царило так называемое рыбацкое тихое братство.
 
У них в этот раз не клевало, они периодически вытаскивали из воды объеденные хитрыми крабами крючки, поправляли их, и пробковые с бакланьими перьями самопальные поплавки летели в тёмную воду неизвестности.
   
Никто не знал точно, что будет потом, все просто наслаждались настоящим моментом. Да есть ли вообще это самое потом? Не думаю, лишь бесконечное не имеющее никакого времени сейчас. Сей час.
Тогда я и не предполагал, что цепочка событий, которая в последствии навсегда и круто изменит мою жизнь, уже закрутила колесо фортуны и точка невозврата пройдена. Да простит меня читатель, далее буду рассказывать от своего имени, ибо рассказчик во мне побеждает писателя.
 
  Через пару часов солнышко уже хорошо о себе напоминало, и как на скучных школьных уроках, редкое перешёптывание постепенно переросло в оживлённую рыночную толковню. Многие побросали удочки и занырнули в море, дёргая из поросших острыми как бритва ракушками свай бычков песчаников и кочегаров, и я бы в любой другой день поступил бы так же, но намедни нанырялся до посиневших губ, и у меня разболелись, покраснели и распухли и без того оттопыренные уши, и я с молчаливой завистью смотрел на предававшихся этому занятию других рыбаков, понимая что с такими своими ухами выклянчить купание у отца сегодня так же не реально, как фрицам победить Ивана Поддубного.
 
 Поддубный частенько становился собеседником своего тёзки Ивана( Алькиного отца), при их совместных прогулках на рынок, а сам Алька со своей кодлой бежали за ними вслед и по очереди таскали знаменитую тяжёлую трость чемпиона.
   
   Ближе к полудню, убедившись, что здесь нечего больше ловить, был определён путь домой, конечно же через тот самый рынок, ибо если не было клёва с утра на молу, то выручали рыбные ряды центрального городского базара.
 
  Те, кто привыкли закупаться в современных магазинах, и игнорируют уличную торговлю, как минимум теряют удовольствие от живого общения, а как максимум выбрасывают деньги на ветер, оплачивая мзду не известно каким богам  и не понятно каким макаром приобретших право сдавать в наём кусок нашей с вами общей земли под эти самые правильные супермаркеты.
 
   Уличные базары, это своя совершенно особенная атмосфера и имеет множество психологических тонкостей. Например никогда нельзя показывать своим постоянным кормильцам, что у тебя в сумках, потому как если у тебя что-то, что есть у них, но куплено в другом месте, они имеют склонность дуться, как мудрые обиженные любимые жёны, и ты начинаешь чувствовать себя виноватым, и они с полным правом, совершенно не специально подсунут тебе какую-нибудь гнилушку, а то и вовсе забудут дать сдачу, или сделать скидку. Так что изменять продавцам нужно так, чтобы они друг о друге даже не подозревали. Каждый поход на рынок, это как-будто ты встретил сразу всех своих любовниц и жён, и после бурного плотного общения все остались довольны.
 
  Отец подошёл к красивой дородной женщине, похожей на Анне Вески, которая год без выходных гастролировала на кубанских казачьих банкетах, в основном свадьбах и юбилеях, ни в чём себе не отказывая и хорошего человека в ней стало в три раза больше.

 Она сидела на складном рыбацком брезентовом стуле, прилавком ей служили два тонких деревянных фруктовых ящика поставленные друг на друга, на которых лежал прозрачный пакет с жареными семечками с воткнутым в них гранёным стаканом с тройным дном, а рядом, две, неброские, мелкие, доведённые до состояния сухарей вяленые таранки.

 - Почём у вас сегодня эти поросята? -
- Это не поросята, это судак, рыба такая. - ответила мрачно продавщица, как бы игнорируя чувство юмора
- Странно, а похожи на морских поросят -
- Где это вы вообще про морских поросят слышали? У нас есть только морские лошади, вернее даже не лошади, а коньки! -
- Ну да, я и имел ввиду коньки, так почём? -
- Коньки нынче даром, не сезон -, медленно проговаривала Анне, присматриваясь к незнакомцу, - чай не зима, чтоб коньками за дорого торговать.... Полтора... -
- Ну вот и отлично, за пятёрку всех заберу? -
 
 И тётка, уже довольная, шустро наяривая обеими толстенькими в рыбьих соплях руками, завернула, каждого в отдельную бумагу, пять крупненьких судачков, которых она вытащила из на вид кажущимся пустым здоровенного мешка, лежащего по правую руку от неё, взяла пятёрку, мельком подбросила к солнцу, и удовлетворившись обнаруженными звёздочками, сунула в карман передника, сразу же вытащила, уже в стопке с остальными купюрами, быстро шевеля пальчиками пересчитала выручку, и довольная, как пыхтящая ежиха Ухти-Тухти, убрала денежку на место.
 Пожелав друг другу удачного дня, мы, естественно не забыв хлебнуть, я холодного кваску из бочки, а батя жигулёвского

- Только матери с бабушкой ни слова -
- Па -
- Что па? -
- Ничего. - обиженно буркнул сын сдувая свои квасные усы,

отправились через заросший, заброшенный парк к своему перекрёстку на улицу Роз.
 
  Если говорить про улицу Роз, то это была не асфальтированная, вся в нереальных по нынешним временам выбоинах и колдобинах, а значит свободная от вони жигулей, москвичей, запорожцев, волг, и даже грузовиков, тенистая, заросшая фруктовыми деревьями и акациями улица, с водопроводной колонкой на углу и водопоем для птиц и насекомых, и с постоянной вечерней очередью, вечерней, это если не считать суббот, воскресений и праздников, куда соседи с четырёх кварталов приходили посудачить, выдавая недостаток общения за нехватку свежей воды. Это был тогдашний своего рода клуб вконтакте, местный интернет.
 
  Бывало всё же изредка мимо проревёт мопед или свой милицейский урал подгонит на обед дядя Толя, друг батиного старшего брата Гогии. Гогия от наречения был Игорем, но батя почему-то называл его Гогия, может потому что он был рождён на кавказе. Игорь, прибежавший на обед домой, коротал время, сбивая резинкой от трусов, с обеденного стола и с нависшего над ним винограда Изабелла, забалдевших на солнце ос, и выбрасывал их в розовые кусты, растущие вдоль забора.

-Гогия, смотри, похоже мы сегодня с твоим племянником поймали на рынке акулу.- сказал с нескрываемой иронией младший, который сидя за столом занимался разделкой сегодняшнего улова,
- Какую акулу? -, не понял брат, -у нас отродясь акул не было-
- Теперь значит есть -
- Что ты несёшь? -, уже с улыбкой растянул дядька, и мы оба подошли к столу и заглянули в здоровенное корыто над которым с ножом в руках колдовал младший брат,
Он держал в руках разрезанного вдоль брюха судака, у которого, застряв в горле торчал ещё подававший признаки жизни серебристый бычок-песочник.
-Действительно акула!- хохотнул старший, похлопав младшего по плечу, а племянника потрепав за шевелюру, и снова вернулся к своему нудному чёрному занятию.
 Отец аккуратно достал рыбку из пасти хищника и протянул мне, она затрепыхалась у меня в кулаке.
 
 Я схватил жёлтое пластмассовое пятилитровое ведро, положил в него спасённого из утробы кита мореплавателя и выбежал за калитку к колонке с водой. Набрав до половины холодной воды, я поставил ведро прямо там же под черешней, уселся на корточки и стал смотреть на заметно повеселевшее чудо природы.
 Мальчишка впервые так близко наблюдал за бычком, и вообще впервые так наблюдал. До сего момента он его собратьев истреблял, как его любимый дядя Гогия насекомых, сотнями, режа руки в кровь о ракушку, и руки от царапин, были похожи, как будто они все в маленьких противных занозах.
 
  Ему подумалось, что у бычка где-то непременно должны быть папа и дядя, мама, и конечно же своя красавица из табора, свои Пончики и Носки, свои кошки и собаки, это креветки и морские червячки, и даже свой дядя Толя должен быть, обязательно на мотоцикле. Парень его представлял в виде большого доброго краба, сидящего верхом на морском коньке и с рыбой иглой в клешне, вместо пистолета. И все они сейчас его ищут и не могут найти. А он вот тут у меня в ведре, живой и здоровый. Как же они все обрадуются, когда его найдут! 
   
  - Племяш, дитё! Ну где ты там, тебя уже все потеряли -, услышал я дядин голос. Дядя уже успел изловить всех ос, полузгать  семечки, поработать напильником на заднем дворе, навернуть огромный тазик борща, приговорить ведро компота, сменить свои фирменные домашние штаны с многочисленными карманами, в которых лежали разнообразнейшие отвёртки, гаечные ключи, гвозди, шурупы, напильники, резинки, рогатки, воскресная газета, инструкция по сборке самогонного аппарата, использованные автобусные билеты, одна, двух, трёх копеечные монетки и чего ещё там только не было, вот эти штаны сменить на костюм и пиджак, не забыв про рубашку и галстук и вот уже держа в руках огромный портфель он убегал к себе на завод, поскольку до конца перерыва оставалось десять минут, как раз этого времени его гигантским шагам было достаточно, чтобы преодолеть расстояние длинною в семь кварталов.
 
  Я твёрдо решил, что унесу бычка на пляж и выпущу. О чём незамедлительно оповестил всех своих.
 
  Вышло так, что в этот день на пляж пойти получилось только ближе к вечеру, по каким-то, в принципе зависящим от нас причинам.
 
  Причины всегда зависят от нас самих, что мы делаем, то и должны быть готовы получить взамен. Если кто-то целыми днями раздаёт оплеухи направо и налево, то не надо потом пенять на злую судьбу, что тебе падает картина на голову, или ты бьёшься затылком о дверной косяк, или будучи боксёром профи, просто пропускаешь в уличной драке казалось бы банальнейший удар от близорукого ботана-очкарика, и он отправляет тебя в нокаут. Всему происходящему с нами есть объяснение. Просто так, без причин, никто на кирпич головой не падает. Мы сами собой управляем так глупо, что пролитое Аннушкой масло, видится нам проделками сатаны.
 
 Так вот, чтобы ходить по железнодорожным путям и не бояться мутировавших в жидкость разлитых подсолнечных семечек, нужно самим в себе истребить сатану, того чёртушку, который заставляет нас совершать не добрые поступки.
 
  Жара стояла страшная и мальчишка каждые  полчаса бежал на угол и менял воду на свежую , кормил своего питомца макухой, отгонял своих и соседских котов, и никак не мог дождаться когда наступит тот самый момент похода к морю.

 - Мама,  ну ты как, готова! -, наконец прозвучал надёжный и не по командирски ласковый отцовский голос. И вот, как в не смешном анекдоте, по улице идёт семья: мама, папа, дочка, сын. Сын ликовал от предчувствия хорошего, доброго поступка, от того что он способен не отнимать, а дарить жизнь. Радостный горячий трепет переполнял его когда он бежал впереди родителей с ведёрком в руках, постоянно оглядываясь,
 - Ну что они так медленно, вода в ведре уже совсем горячая, быстрее, быстрее, ещё быстрее, надо быстрее! -

  Сбежав по каменной крутой лестнице с обрыва вниз, он схватил рыбку и прямо в шортах, позабыв про симпатичных девчонок, и своих ровесников-пацанов, плача навзрыд прыгнул в вводу, он летел высоко поднимая колени, сбивая ноги в кровь о попадающиеся на их пути к жизни острые камни.

  - Вперёд, вперёд, скорее на глубину -, проносилось  в его воспалённой от слёз и пережитого, лопоухой голове.
Он уже плыл, всё глубже и дальше, вода попадала в ушные раковины, и музыка морских раковин звучала в них, а рыбка не хотела уходить к своим, она всплывала кверху брюшком, и мальчуган плача топил её своими дрожащими ручонками.
И видимо его слёзы и сбитые в кровь ноги сделали и без того солёное море, ещё чуточку солонее. Когда он в очередной раз притопил рыбку, она уже не всплыла.

Паренёк ещё долго стоял на месте и внимательно смотрел вокруг, не видно ли где его друга. Море ласково шумело, как бы говоря - Всё хорошо, всё хорошо. -

Отец взял его за плечо:
- Пойдём на берег, мама беспокоится. -

  p.s. Встречая этим летом закаты, сидя на скалах Анапского высокого берега, я наблюдал за греющимися на залитыми ласковым солнышком подводных камнях, крабами и бычками. А так же и за бегающей с сачками детворой. Тёплый, одновременно и свежий и густой воздух побережья наполнял звонкий голос пацанёнка, который всё время повторял
- Давай отпустим эту рыбку! Давай отпустим эту рыбку!

  поляна*- место на природе, где пацаны жгли костры, и в ожидании поезда плавили битки и свинчатки.

 свинчатки**- выплавленные свинцовые пули для рогаток, ими стреляли по пустым жестяным банкам, служившими мишенями.