Булгаков и русский вопрос

Показали по телевидению фильм «Белая гвардия» по роману М.А. Булгакова. На фоне непомерной пошлости и глупости телеэкрана наконец появилось что-то достойное посмотрения и обсуждения. Для интеллигенции не очень прилично обсуждать мусорную речь Ксюши Собчак или похождения Максима Галкина, Филиппа Киркорова или прочих Зверевых-Тимоти. Булгаков интересен и важен. Поэтому началось некоторое обсуждение романа, Такие темы и поводы дают возможность попытаться поговорить о смысле жизни. В России этот смысл чаще всего старались формулировать поэты и писатели. Смысл при этом, естественно, выражался литературным словом. Весь ли смысл, и насколько полно и конкретно он выражался в том или ином литературном произведении, вот в чем вопрос. Рассмотрение  сего вопроса, на мой взгляд, может на несколько шагов приблизить нас к тому смыслу, который описан Булгаковым.
Великие или даже величайшие произведения XX века на русском языке написаны о революции и гражданской войне. Достаточно вспомнить «Тихий Дон» Шолохова или «Хождение по мукам» А. Толстого. И булгаковские произведения «Белая гвардия», «Бег», «Дни Турбиных» в этом ряду, хотя и на другой полке.
«Деятели искусств» бывают разные, как и сами искусства. Сегодняшний телеэкран забит шоуменами, артистами, пародистами, а не писателями и художниками. Это, к сожалению, резко снижает планку понимания мира. Это говорится к тому, что всякие шоу и кино – важнейшие из искусств лишь в обстановке всеобщей безграмотности и радикального снижения среднего уровня интеллекта, или для активных и не очень рефлексирующих по поводу мотивов поступков людей, например, американцев (ведь в кино действие – action).
А для русских царственна литература, поскольку вначале было Слово, и слово было бог, и во всей его полноте смысл может быть передан только словом. Только в русском языке существует оборот «литература и другие виды искусства», подчеркивающий особое значение литературы. Поэтому есть высшая литература, например, «Евгений Онегин» Пушкина  или «Тарас Бульба» Гоголя. Такие книги читают все, весь народ, лишь бы грамотности хватило. Воспринимают и осознают, конечно, по-разному. Есть литература интеллигентская, элитарная, например, «Война и мир» Толстого или лучшие произведения Булгакова. Их читают не все, но – интеллигенты. Есть регионально-этнографическая литература вроде Тараса Шевченко или Леси Украинки (напомнилось украинским фоном и контекстом «Белой гвардии» Булгакова).
Сам предмет обсуждения имеет не один слой. Сам текст Булгакова, его «Белая гвардия», можно расценивать  как подготовительный этап к «Дням Турбиных». А есть и его отражение, сегодняшнее преломление: видение режиссера С. Снежкина и М. и С. Дяченко, сценаристов фильма «Белая гвардия» с их дополнениями к булгаковскому произведению. Или критики, вроде Т. Москвиной со статьей о «благородных людях в тисках истории»(«Аргументы недели», 9(301) среда, 7 марта 2012 года, с. 12). Сравнивать эти слои-грани-отражения исключительно интересно и для понимания смысла жизни и для понимания содержания литературы. Так, критики справедливо указывают на «гибрид слов Булгакова с измышлениями неустановленного лица (или лиц)», на придуманную историю со Шполянским, или убийство поэта, «размовляющего на мове» на Софийской площади и др.
К фильму может быть много претензий, достаточно сказать, что Ксения Раппопорт уж никак не милая красавица 24 лет, а утомленная жизнью пожилая женщина в стесненных обстоятельствах (она была на своем месте в фильме «Незнакомка» в роли украинки, вынужденной обстоятельствами стать проституткой). Здесь же приходится напрягаться, чтобы поверить в ее всепобеждающую юную и милую красоту! В данном случае рецензент Т. Москвина в своих похвалах фильму явно промахнулась.
Да и других прекраснодушных ляпов в ее статье много, автор явно совмещает себя с «белой гвардией» и не очень убедительно ею восторгается. Ну нет в Киеве «Алексеевского спуска с музеем Булгакова», а есть Андреевский спуск с музеем, в книге же есть Алексеевский, но без музея. Об этом и весьма существеннейшем расхождении дальше поговорим, однако такое расхождение показательно. Москвина пишет: «История учит, что в исторических битвах побеждает, как правило, самая большая и бесстыжая гадина». Как вам это понравится? Что хотела написать мадам? Победы русских над немцами в Брусиловском прорыве и под Сталинградом, победы русских над Наполеоном, победы над шведами и турками – победы большой и бесстыжей гадины!?
Мадам может сказать, что она не о войне, а об исторических силах. Можно ли предположить в таком случае, что льет она крокодиловы слезы над людоедской языческой культурой Рима, побежденной христианством?! Но при чем здесь Булгаков? Москвина пишет, что «люди «белой гвардии» – лучшее, что есть в фильме» – «здесь долг, честь, присяга, доблесть...» Но разве в фильме нет Тальберга и Скоропадского, бегущих с немцами, генерала-интенданта, которому угрожает полковник Най-Турс, штабных, которых мечтает расстрелять Мышлаевский, и других весьма неприятных генералов?! И разве не о таких говорил застрелившийся командир сражавшейся с петлюровцами батареи: «штабная сволочь. Отлично понимаю большевиков»? За них сражаться не желает и командир дивизиона полковник Малышев.
Москвина пишет: «Мысль Булгакова о том, что, если бы гетман, вместо того, чтобы ломать комедию с украинизацией, сразу начал формировать русскую армию, – Россия, возможно, была бы спасена». Отметим еще раз – это не мысль Булгакова, он хорошо понимал, что немцам и немецкому холую-гетману не нужна русская армия, да и спасенная Россия им не нужна. Москвина пишет, что в петлюровцах кипит «первобытная агрессия, лютая злоба», в фильме это показано очень натуралистично, однако подобной злобой у Булгакова отмечены не только петлюровцы.
Напомню, как описывал события в романе сам Булгаков. В марте 1917 года (свержение царя) муж Елены Тальберг «пришел в военное училище с широченной красной повязкой на рукаве» (где присяга и честь, о которой пишет Москвина?). К концу знаменитого года возникли в нем (Городе) какие-то люди, «не имеющие сапог, но имеющие широкие шаровары, выглядывающие из-под солдатских серых шинелей, и люди эти заявили, что они не пойдут ни в коем случае из Города на фронт, потому что на фронте им делать нечего, что они останутся здесь, в Городе, ибо это их Город, украинский город, а вовсе не русский». «...Людей в шароварах в два счета выгнали из Города серые разрозненные полки, которые пришли откуда-то из-за лесов, с равнины, ведущей к Москве...» «Но  однажды в марте  пришли в Город стройными шеренгами немцы, и на головах у них были рыжие металлические тазы, предохранявшие их от шрапнельных пуль, а гусары ехали в таких мохнатых шапках и на таких лошадях, что при взгляде на них Тальберг сразу понял, где корни». В апреле 1918 в цирке выбрали гетмана всей Украины Скоропадского – «кавалергард, генерал, сам крупный богатый помещик».
И Турбину-старшему приснился сон, а во сне ему явился «маленького роста кошмар в брюках в крупную клетку и глумливо сказал: – Голым профилем на ежа не сядешь! Святая Русь – страна деревянная, нищая и... опасная, а русскому человеку честь – только лишнее бремя.
– Ах ты! – вскричал во сне Турбин. – Г-гадина, да я тебя. – Турбин во сне полез в ящик стола доставать браунинг, сонный, достал, хотел выстрелить в кошмар, погнался за ним, и кошмар пропал... Турбину стал сниться Город».
Город начинает превращаться в особый объект-субъект описания, живущий своей особой жизнью. Как это выглядит у Булгакова?
Город стал наполняться приезжими. «Бежали седоватые банкиры со своими женами, бежали талантливые дельцы, оставившие доверенных помощников в Москве, которым было поручено не терять связи с тем новым миром, который нарождался в Московском царстве, домовладельцы, покинувшие дома верным тайным приказчикам, промышленники, купцы, адвокаты, общественные деятели. Бежали журналисты, московские и петербургские, продажные, алчные, трусливые. Кокотки. Честные дамы из аристократических фамилий. Их нежные дочери, петербургские бледные развратницы с накрашенными карминовыми губами. Бежали секретари директоров департаментов, юные пассивные педерасты. Бежали князья и алтынники, поэты и ростовщики, жандармы и актрисы императорских театров... Появились хрящевато-белые с серенькой щетинкой на лицах. С сияющими лаком штиблетами и наглыми глазами тенора-солисты, члены Государственной думы в пенсне, б... со звонкими фамилиями, биллиардные игроки... водили девок в магазины покупать краску для губ и дамские штаны из батиста с чудовищным разрезом». Все они «большевиков ненавидели. Но не ненавистью в упор, когда ненавидящий хочет идти драться и убивать, а ненавистью трусливой, шипящей из-за угла, из темноты». Эти шипящие и трусливые земноводные всегда жили отраженным светом порядка, монархии, России, но сражаться за нее не собирались, честь для них – лишнее бремя, впрочем, как и они для России.
В Город бежали и офицеры. «Одни из них – кирасиры, кавалергарды, конногвардейцы и гвардейские гусары – выплывали легко в мутной пене потревоженного Города. Гетманский конвой ходил в фантастических погонах, и за гетманскими столами усаживалось до двухсот масляных проборов людей, сверкавших гнилыми желтыми зубами с золотыми пломбами. Кого не вместил конвой, вместили дорогие шубы с бобровыми воротниками и полутемные, резного дуба квартиры в лучшей части Города – Липках, рестораны и номера отелей...
Другие – армейские штабс-капитаны конченых и развалившихся полков, боевые армейские гусары, как полковник Най-Турс, сотни прапорщиков и подпоручиков, бывших студентов, как Степанов-Карась, сбитых с винтов жизни войной и революцией, и поручики, тоже бывшие студенты, но конченые для университета навсегда, как Виктор Викторович Мышлаевский. Они в серых потертых шинелях, с еще не зажившими ранами, с ободранными тенями погон на плечах, приезжали в Город и в своих семьях или в семьях чужих спали на стульях, укрывались шинелями, пили водку, бегали, хлопотали и злобно кипели. Вот эти ненавидели большевиков ненавистью горячей и прямой, той, которая может двинуть в драку.
Были юнкера...»
Эти были живые люди, а не земноводные, они могли быть опорой России и жили не только и не столько своей жизнью, у них было представление о долге и чести. К сожалению для них честь и долг вместе с падением монархии начали оборачиваться бессмыслицей и издевательством, и очень трудно было найти иное представление, ибо с переносом света и святости тени резко меняли очертания и смыслы.
И вот вся эта чего-то ждущая толпа («лишь бы только на рынках было мясо и хлеб, а на улицах не было стрельбы, и чтобы, ради самого господа, не было большевиков, и чтобы простой народ не грабил»), не имевшая никакого (кроме своей персоны) смысла в мире, совершенно не интересовалась почвой и базой жизни: «а вот что делается кругом, в той настоящей Украине, которая по величине больше Франции, в которой десятки миллионов людей, – этого не знал никто. Не знали, ничего не знали, не только о местах отдаленных, но даже – смешно сказать – о деревнях, расположенных в пятидесяти верстах от самого Города. Не знали, но ненавидели всею душой. И когда доходили смутные вести из таинственных областей, которые носят название – деревня, о том, что немцы грабят мужиков и безжалостно карают их, расстреливая из пулеметов, не только ни одного голоса возмущения не раздалось в защиту украинских мужиков, но не раз, под шелковыми абажурами в гостиных, скалились по-волчьи зубы и слышно было бормотание:
– Так им и надо! Так и надо: мало еще!»
А у мужиков была «лютая ненависть. Было четыреста тысяч немцев, а вокруг них четырежды сорок раз четыреста тысяч мужиков с сердцами, горящими неутоленной злобой. О, много, много скопилось в этих сердцах. И удары лейтенантских стеков по лицам, и шрапнельный беглый огонь по непокорным деревням, спины, исполосованные шомполами гетманских сердюков, и расписки на клочках бумаги почерком майоров и лейтенантов германской армии: “Выдать русской свинье за купленную у нее свинью 25 марок”.
Добродушный, презрительный хохоток над теми, кто приезжал с такой распиской в штаб германцев в Город.
И реквизированные лошади, и отобранный хлеб, и помещики с толстыми лицами, вернувшиеся в свои поместья при гетмане, – дрожь ненависти при слове “офицерня”.
Были десятки тысяч людей, вернувшиеся с войны и умеющих стрелять... Сотни тысяч винтовок, закопанных в землю, упрятанных в клунях и коморах и не сданных, несмотря на скорые на руку военно-полевые немецкие суды, порки шомполами и стрельбу шрапнелями, миллионы патронов в той же земле, и трехдюймовые орудия в каждой пятой деревне, и пулеметы в каждой второй, во всяком городишке склады снарядов, цейхгаузы с шинелями и папахами.
И в этих же городишках народные учителя, фельдшера, однодворцы, украинские семинаристы, волею судеб ставшие прапорщиками, здоровенные сыны пчеловодов, штабс-капитаны с украинскими фамилиями... все говорят на украинском языке, все любят Украину волшебную, воображаемую, без панов, без офицеров-москалей, – и тысячи бывших пленных украинцев, вернувшихся из Галиции...»
Такова картина написанная Булгаковым, и она никак не совпадает с тем, что пишет Т. Москвина. В данном случае, конечно, опущено многое – лучше прочитать самого Булгакова, – но идиллии Москвиной об «элегических тонах тоски по утраченному благородству, они прекрасны и привлекательны», конечно, нет и не может быть. Раздражение, а не элегия, злоба и ненависть пронизывают атмосферу Города, по Булгакову. Так жить нельзя. И в Городе начались знамения.
Взорвались склады снарядов на Лысой Горе.
Второе знамение: среди бела дня убили «главнокомандующего германской армией на Украине фельдмаршала Эйхгорна, неприкосновенного и гордого генерала, страшного в своем могуществе, заместителя самого императора Вильгельма! Убил его, само собой разумеется, рабочий, и, само собой разумеется, социалист». Всё зашаталось.
 И третье предзнаменование: Явдоха, молочница, сказавшая Василисе, на предупреждение: «Смотри, выучат вас немцы», удивительную фразу: «Чи воны нас выучуть, чи мы их разучимо».
Знамения, как видим, понимались разными людьми по-разному
«Итак, кончились знамения, и наступили события».
Немцы проиграли войну, и был свергнут и германский император, а в результате «линяли немецкие лейтенанты и ворс их серо-небесных мундиров превращался в подозрительную вытертую рогожу». «Немцы оставляют Украину».
«Стали постукивать в перелесках пулеметы... Запорхали легонькие красные петушки... повешенный за половые органы шинкарь-еврей... Отдельные немецкие солдаты, приобретшие скверную привычку шататься по окраинам, начали по ночам исчезать. Ночью они исчезали, а днем выяснялось, что их убивали». Петлюровцы пришли в Город.
А конец романа – «даль, ведущая к Москве, ударила громом тяжко и длинно... и тотчас синяя гайдамацкая дивизия тронулась с места и побежала в Город, через Город и навеки вон».
 На фоне этих событий происходят превращения наших героев. Смысл романа – в этих превращениях. Для описания этих превращений избрана интересная литературная форма. Это не реализм, поэтому заменяются названия, Киев становится Городом, происходят знамения, а события поданы сказовым былинным языком: «звезда Марс вдруг разорвалась в замерзшей выси... все исчезло. Как будто никогда и не было... А зачем оно было? Никто не скажет», и т.п.
Важно расшифровать литературные и литературно-жизненные смыслы, знамения и события.
Роман «Белая гвардия» кажется подготовительной работой к пьесе «Дни Турбиных». Пьеса написана густо, сильно, точно, мысли свободно, а словам тесно. Написана предельно реалистично, а значит, какие-то мысли пропали, хотя для автора «Белой гвардии» они были достаточно значимы при их написании. Общий вывод для лучших из «белой гвардии» – «народ не с нами, народ против нас», на Дон к генералам идти нельзя, поскольку предадут, как всегда. Россия будет жить, и надо найти свое место в этой жизни, и свой смысл.
Интересно, как меняется главное действующее лицо произведения от «Белой гвардии» к «Дням Турбиных». В «Собачьем сердце» центральная фигура врач на своем месте. В событиях «Белой гвардии» она явно не тянет на главную роль, нет в ней напряжения главного нерва, жизни и смерти. Поэтому из трех-четырех фигур вырастает одна главная и выпуклая – полковник Турбин ( в ней полковники Малышев и Най-Турс, и командир стрелявшей по петлюровцам батареи, и врач Турбин), отчетливая и яркая как прямое отображение смысла, все и всё тянутся к нему, он принимает главные решения, говорит главные слова, он берет на себя ответственность, и «жизнь кладет за други своя». Нет множества мельтешащих в романе мелких фигур, выделяется главная, и в реальной жизни она несет знак– смысл– значение –знамение.
Это важно отметить, поскольку современный читатель в массе своей может не прочитать Булгакова правильно, т. е. так, как хотел бы автор. Современный читатель утерял коммунистический смысл и не приобрел заново христианский. Но ведь Булгаков – сын протоиерея, профессора богословия, у него в гимназии отличная оценка по Закону Божию. Нет, Булгаков не выпячивает своей христианской веры, но он наполнен христианской культурой и ее смыслами. Современному читателю не всё понятно в романе «Мастер и Маргарита» в силу утерянности православной культуры. Для Булгакова это естественная среда обитания, и пишет он для таких же читателей, выросших в этой культуре. Эта культура, ее знаки и смыслы в безрелигиозное время тускнеют, но продолжают жить в великой русской литературе. И эти знаки надо уметь читать у Булгакова, без этого не всё мы поймем. Он же сам в «Белой гвардии» всё время пишет о знамениях. Надо их прочитать, без этого Булгаков будет не понят.
Ведь Москвина пишет (и сама того, видимо, не знает) антихристианские вещи: «в исторических битвах побеждает бесстыжая гадина». А Булгаков в Законе Божьем учил, что церковь христову не одолеют врата адовы, что Христос – победитель, и он несет нам новое небо и новую землю. Для Москвиной люди чести, долга лишь жертвы, а для христианина жертва есть начало возрождения жизни, без жертвы не будет вознесения и конечной победы. Москвина не смогла прочитать символический со «знамениями» сказовый текст Булгакова. Она легко путает названия в книге и в реальности (Алексеевский в книге и Андреевский в реальности). Она прочитала «Белую гвардию» только как реалистическое произведение и обескровила, огрубила, оскопила его.
Начнем объяснение с различия названий пресловутого спуска. Это различие из той же самой христианской православной культуры. Из апостолов Христа на Русь ходил один Андрей Первозванный. Согласно традиции апостол Андрей встал на горе над Днепром и сказал, что здесь будет великий город и здесь воссияет слава Христова. В память об этом на спуске с горы к подножью, в долину (на Подол) была построена по проекту архитектора Растрелли церковь св. Андрея Первозванного, а спуск стал называться Андреевским. Церковь известна многим и не бывавшим в Киеве, но смотревшим давний фильм «За двумя зайцами». Сегодня герои фильма Проня Прокоповна и Свирид Петрович Голохвастов в виде скульптурной группы стоят на тротуаре чуть выше церкви на спуске. В низу этого спуска стоит дом-музей Булгакова – дом Турбиных.
Почему же Булгаков пишет об Алексеевском, а не об Андреевском спуске? В «Белой гвардии» он меняет и другие киевские названия(например, Мало-подвальную на Мало-провальную). Потому же, почему он пишет не о Киеве, а о Городе, городе с большой буквы. Как прочитает грамотный человек с гимназическим воспитанием и знанием античности и латыни Город с большой буквы?
;гbi ;t orbi, Городу и миру –это обращение римлян, так начинались указы сената и императора. Город – это вечный Рим, город с большой буквы. Слово, переведенное как «мир», может переводиться и как «круг», как «округа», а мир выступает для гордых римлян как округа, окрестности Города. Эти слова подчеркивают привычные обороты и указывают на время и на смысл за этими оборотами. Это время рождения христианства, в котором погиб и возродился мир. Булгаков подчеркивает значение происходящих событий, в которых рождается новый мир, новый смысл, рождается честь и слава, доблесть и жизнь. Заменяя Андреевский спуск Алексеевским писатель подчеркивает скрытый неземной характер событий и этого Города. Божья сила присутствует в этом Городе, где можно помолиться, а Бог рядом и услышит, и в результате умирающий врач Турбин воскреснет. Эта сила связывает прошлое и будущее, в воспоминаниях и пророческих снах рождается многомерность вечности-времени и истончается сиюминутность происходящего – настоящего.
Время становится объемным. Вспомните вещий сон Турбина о рае. Погибший однополчанин вахмистр Жилин рассказывает Турбину, что в раю приготовлены специальные хоромы для красных большевиков с Перекопу, «у них-то ведь заранее все известно. В 20-м году большевиков-то, когда брали Перекоп, видимо-невидимо положили». И Бог на вопрос о том, как же он неверующих в рай берет, отвечает: «Ну не верят, говорит, что ж поделаешь. Пущай. Ведь мне-то от этого ни жарко, ни холодно. Да и тебе, говорит, то же самое. Потому мне от вашей веры ни прибыли, ни убытку. Один верит, другой не верит, а поступки у вас у всех одинаковые: сейчас друг друга за глотку, что касается казарм (в раю – Н.Б.), то тут так надо понимать, все вы у меня... одинаковые – в поле брани убиенные».
Ведь в этих словах о рае пересказаны известные новозаветные слова и притчи, и они знающему христианину понятны. Так, св. Григорий Палама, опираясь на послания Иакова, говорил: веруешь, и хорошо, что веруешь. Однако и демоны верят, и трепещут, и остаются демонами. Надо ведь показывать веру в делах своих (а у вас ведь поступки одинаковые– за глотку). А о послушности заветам и вере говорит известная евангельская притча: отец сказал сыну: пойди и сделай. Тот сказал: сделаю, но не пошел и не сделал. А другой сын сказал: не сделаю, но пошел и сделал. Кто же настоящий послушный сын?
Булгаков не один раз пользуется этим приемом, описывая Город как ристалище – бой меж божественными силами и дьявольскими. Вспомните роман «Мастер и Маргарита», образы Иерусалима и Москвы. Легко понять, что в таком случае роман «Белая гвардия «не является только черновиком, подготовкой к драме «Дни Турбиных», драме предельно реалистической. Все эти фантастические образы, фантасмагории, вещие сны, сказовые аллюзии, всё это напоминает фантастический реализм Гоголя, и в то же время показывает, что роман «Белая гвардия» может выглядеть своеобразной подготовкой к роману «Мастер и Маргарита» с его мистикой, фантастикой и богословскими размышлениями. «Клетчатый кошмар» из сна Алексея Турбина в романе «Мастер и Маргарита» чувствует себя уже хозяином в новой истории. «Клетчатая» компания глумится, как хорошо показывает литературовед П. Палиевский, там, «где люди сами уже до них над собой поглумились: что они только подъедают им давно оставленное».
Заметим: нигде не прикоснулся Воланд, булгаковский князь тьмы, к тому, кто сознает честь, живет ею и наступает. Но он немедленно просачивается туда, где ему оставлена щель, где отступили, распались и вообразили, что спрятались: к буфетчику с «рыбкой второй свежести» и золотыми десятками в тайниках: к профессору, чуть подзабывшему Гиппократову клятву: к умнейшему специалисту по «разоблачению» ценностей, которого сам он, отделив голову, с удовольствием отправляет в «ничто».
Работа его разрушительна – но только среди совершившегося уже распада. Без этого условия его просто нет: он является повсюду, как замечают за ним, без тени, но это потому, что он сам только тень, набирающая силу там, где недостало сил добра, где честь не нашла себе должного хода, не сообразила, сбилась или позволила потянуть себя не туда, где – чувствовала – будет правда. И Палиевский справедливо пишет, что Булгаков никак не думал, что мы гибнем, потому что дьявольская сила всё своим коварством только чистит, выжигает слабость человека.
В «Белой гвардии» очень убедительно использован этот же прием, какой в последующем заработает в романе о Мастере. Жизнь ставит задачи и эксперименты, и людям в Городе приходится их решать. Кто-то является бросовым материалом и идет в отвал истории: гетманы, гвардейцы, генералы, Тальберг, Василиса, банкиры, кокотки, и проч. Им бежать далее и далее во тьму, ибо никогда они не были на острие удара и не думали о других, а лишь пользовались тем, что столп удерживающий им предоставлял, грелись в отраженном свете. Был ли этот столп монархией или немцами, неважно, они им только пользовались, жировали, но опереться на них невозможно. Их кормит только себялюбие и ненависть. Другое дело подпоручики, капитаны армейские, полковники Малышевы и Най-Турсы, Мышлаевские, Турбины. У этих ненависть сиюминутна, у них происходит безжалостное исправление того, что они сами не пожелали сразу исправить, не сообразили, сбились, позволили потянуть себя не туда, где добро. Ведь все эти понятия – честь, совесть, добро, долг, доблесть имеют смысл лишь в приложении к целому и исходному началу жизни. Честь ли, долг и доблесть сражаться за гетмана и надуманную им державу? Жестокое обучение, и лучшие находят выход в том, чтобы от этого ложного отказаться, спасая жизнь других, и думая о целом, об истине. Идти можно лишь с народом (не с большинством, но с истиной, ведь истина не зависит ни от человека, ни от человечества), и задача каждого стать человеком.
Вопрос о Городе – не вопрос литературы, это вопрос центра, смысла и сути жизни, с одной стороны, и вопрос периферии, провинции, обыденщины, бессмыслицы. Если ты делаешь божеское дело, и все твои силы, ум, честь, доблесть, память, – направлены на пользу и любовь к людям, то ты в центре и смысле, любви и с божественным благом. И тогда в Киеве ли ты Булгакова, Скотопригоньевске ли Достоевского, но ты в Городе, где решается главный вопрос, идет главный бой, и если ты участвуешь в полной мере в этой борьбе, то ты и исполнил завет, ибо нет выше любви, нежели кто душу положит за други своя. Второстепенное тут уйдет, окалина отлетит, оставив чистый металл. Если же остаешься в стороне и на тебя подействуют второстепенные соображения, то и сам отодвигаешься на периферию жизни, и силы твои превращаются в силенки, и жди, когда появятся Кот Бегемот, Коровьев или Азазелло, или еще страшнее – Воланд.
Эти же соображения касаются не только конкретных людей, но и стран и народов. Город и мир звучит гордо для горожан, как центр и округа, столица и захолустье, столп и смысл, с одной стороны, и декорации с орнаментом, с другой стороны, как суть и главное, с одной стороны, и второстепенное с другой стороны. Булгаков показывает текучесть этих понятий: «ненавидимый прокуратором город» Ершалаим, «прокуратор не любит Ершалаима» и хочет вернуться в Кесарию, поскольку здесь – «фанатики, фанатики! Чего стоил один этот мессия, которого они вдруг стали ожидать в этом году!» И Ершалаим, и Кесария – захолустье по сравнению с Римом, почему же легче в Кесарии, а не в Ершалаиме? Понтий Пилат чувствует: смысл вдруг оказался не в Риме, а здесь, в Ершалаиме, и это мессия. А как же кесарь, порядок, империя? Всё вдруг стало меняться, и выбрать он не может, он умывает руки, и остается не в свете или тьме, но в сумерках, полутьме, покое, что ни жизнь, ни смерть, что при луне, а не при солнечном свете.
И в конце романа о Воланде «дух зла и повелитель теней» с Азазелло смотрят с высоты на Москву. Воланд говорит: «Какой интересный город, не правда ли?», а Азазелло в ответ: «Мессир, мне больше нравится Рим». Где соблазн, там и Рим Нерона, там и тьма закрывает город (и Ершалаим, и Москву), и после очистительной грозы возможно воскресенье. Мастер же должен прощаться с городом, «ибо он не заслужил света».
Для нечистой силы Рим по сравнению с Москвой был лучше всегда, больше нравился. А сегодня? Как писали в средневековых летописях, народишко соблазнился и исподличался. Подлый народишко взорвал державу, и Россия откатилась на вторые роли в мире. Стала править одна сверхдержава – США. Мир в результате стал много хуже, ибо эта «верхняя планка» США никак не тянет на верхний этаж ни в культуре, ни в порядочности. Как хорошо однажды сказал Клемансо, США развиваются от дикости к декадансу, минуя культуру.
Для России подобный Город – США как пример для подражания ужасен. Ужасен и в силу претензий на роль мировой столицы (США), и в силу нашего умения увлекаться крайностями – от обостренной пропагандой ненависти к геополитическому противнику США резко прыгнули к обожанию. Недавно наши социологи провели специальное исследование, смысл которого выражен в названии: «Информационная война в Интернете: западные обыватели о России» (Иудин А.А., Рюмин А.М, Шпилев Д.А. – Нижний Новгород, 2011). Согласно исследованию в мире нет более русофобского и более невежественного обывателя, чем американцы. В интернете американцы говорят о том, что лучше доверять ядовитой змее, чем России, что Русская православная церковь является националистической, а не христианской организацией, что нацизм имеет советское происхождение, что большевистская Россия во Второй мировой войне была союзником нацистской Германии, что террористами являются русские, а не чеченцы, что Россия не имеет никаких достижений в космической науке, что Сталин – неграмотный полководец, и прочее, и т.п.
Этот шустрый американский кретинизм, замешанный на ненависти к России, опасен, и в то же время полезен. Опасен он, поскольку снижает мировую и нашу планку приличий, задает нам шкалу заниженных оценок И у нас появились килеры, проститутки, геи, брачные договоры, охаиватели русского прошлого, воспеватели Америки, и т.п. Отъезд из страны продолжается. Однако стоит отметить и положительное – «спасительный ужас», а на основе его стремление найти свой вариант чести, долга, доблести и любви к родине. Напомню, что эпиграфом к роману Булгакова «Мастер и Маргарита» поставлены слова Сатаны, сказанные в «Фаусте» Гете: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». России не нужны страдающие по Западу обыватели-себялюбцы, а любящим свою родину людям жизнь, проникнутая американизмом, помогает излечиться от ложно понятых и принятых целей, выработать собственный рецепт поведения и политики как продолжение долгого исторического русского пути, получить иммунитет к спеси и маммонизму Запада и зажить собственной полнокровной жизнью. Россия – жива, и залогом тому являются и Пушкин, и Достоевский, и Тютчев, и Булгаков, и Шолохов, и Есенин, и Бондарев, и Распутин, и Рубцов, и другие.
Уместно будет привести случай из воспоминаний Б.В. Раушенбаха, академика, соратника С.П. Королева, православного по вере и чувствующего себя одновременно и немцем, и русским. Был он в командировке в Германии. На улице увидел шумный митинг, интересно, подошел, послушал. Стало очень скучно. Митинг состоялся против поднятия цены на телефонные услуги на 2 пфеннига (2 копейки). Академик и говорит, что всю жизнь занимался серьезными вещами: ракетами, космосом, космической геометрией, православной философией, и начинать уделять внимание и страсти мелочам не хочется. Жизнь превращается в житьишко, а она должна превращаться в житие. Резко снижается планка. Это очень русская реакция, и она соответствует кантовскому нравственному императиву. Помните, как в песне: готовься к великой цели, а слава тебя найдет! Мускулы можно вырастить только нагружая их выше обычной меры. Россия должна иметь великую общую идею-цель, в которой каждый может найти и свою собственную задачу. В этом жизнь и житие! Будем жить!