ЗИМА

ЗИМА

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя:
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.

А. С. Пушкин


Холодная поздняя осень, наскучив своим мелким дождем, постепенно переходила в зиму. Сначала вместо дождя начинал идти мелкий мокрый снег, который скоро переходил в крупный и хлопьями покрывал все: и землю, и крыши, и деревья. Мы, дети, радовались первым признакам зимы. Молодые же девушки спешили умыться первым снегом. Такая была примета: кто умоется первым снегом, у того будет чистое, белое лицо. Когда появлялся первый снег, мы торжествовали:

– Белые мухи летают! – и выбегали на улицу. Усидеть дома, когда шел первый снег, мы не могли. Начинали выискивать старую обувь: мать теперь уже не разрешала нам выбегать на улицу босиком. Старые ботинки были после лета малы и не налезали на ногу. Мы спорили между собою, кому большие ботинки, тогда мать вмешивалась и принимала решение: она брала ботинки старших детей и давала их нам, младшим, обещая при этом старшим купить новые. Мы были рады и старым, чистили их и скорее-скорее на улицу, на первый снег! Скорее-скорее за санками в сарай, куда складывали их на лето.

Зимою мы весь день проводили на улице, но уже без всяких заданий: катались на санках, делали снежные горки, лепили снежных баб, играли в снежки. Забав на улице было много. Жаль только, что дни были короткие и, чем ближе к Рождеству, тем короче. В четыре часа было уже совсем темно, рано зажигали лампу, и мать часто посылала нас в лавку за керосином. Освещение у нас было керосиновое. Набегавшись за день по снегу, мы замерзали очень и охотно лезли на печку греться, там было тепло и уютно. Вечерами, после ужина, на печь забирались и взрослые. Отец рассказывал нам сказки, которые все охотно слушали. А в трубе, бывало, в это время завывала вьюга. Интересные сказки под это завыванье уносили меня куда-то далеко-далеко, в другие миры, где теплое синее море, где на деревьях растут золотые яблоки. В сказочных грёзах я тут же и засыпала на печке. И ночью, в темноте, долго было слышно завывание в трубе. Младшая сестра Тоня в одну из таких ночей во сне мчалась на сером волке, не удержалась и полетела с печки вниз головой. Обошлось всё, слава Богу, благополучно, только рассекла себе лоб и осталась со шрамом на лбу.

Перед Филипповками у нас устанавливалась уже зима. В это время было много свадьб, все спешили скорее справить свадьбу, так как наступал продолжительный Рождественский пост, когда церковь не венчает. А не вышедшие замуж девушки под Екатерину (24 ноября) срезали березовые ветки с почками, ставили их в воду куда- либо в темный уголок и наблюдали за ними, как скоро они распустятся. Быстро распустившиеся почки значили, что девушка скоро выйдет замуж. У нас в семье было много взрослых сестер, и все они наблюдали – каждая за своими ветками.

– Мои распустились! – кричала Лена, хлопая в ладоши.

– А мои стоят палками и никакого признака жизни, наверно, замерзли, – говорила Лиза печальным голосом.

С каждым днем зима все больше входила в свои права: снег уже не хлюпал под ногами, а сухой и белый толстой скатертью покрывал все. Морозы крепчали, приближалось Рождество. Теперь отец рассказывал нам на печке, вместо сказок, о всех трудностях пришествия Христа на землю: родился в вертепе, так как не было квартиры для Матери Божией в городе; злой царь Ирод хотел убить Его, но "Христос был спасен и в Египет отвезен!" – радостно восклицали, бывало, мы. Охотно учили наизусть Рождественский тропарь:

Рождество Твое Христе Боже наш...

и стихотворение, как чудесным образом был рожден и спасен Христос:

Сияла звезда над вертепом,
Где родился наш Спаситель,
Всему миру избавитель.
Там такие чудеса,
Что отверзлись небеса,
С неба Ангелы слетали,
"Слава в Вышних Богу" пели... и т. д.

Ожидание Рождества было очень приятно, хоть и соблюдали мы в это время строго пост. Старший брат, Георгий, мастерил всегда Рождественскую звезду, чтобы ходить с нею на Рождество и славить Христа. Мы же помогали ему и клеили яркие цепи на ёлку. Каждый праздник (и в воскресенье) мать посылала нас в церковь к ранней обедне, приучая таким образом к предстоящему Рождеству, когда надо было идти в церковь ночью.

Однажды воскресным ранним утром будит меня мать идти в церковь к ранней обедне. Помню хорошо, как мне не хотелось вылезать с нагретого места (мы спали все на полу). Я промычала в ответ матери что-то вроде "сейчас", а сама про себя подумала: "Ну, вот мать уйдет сейчас к корове, будет там долго возиться, а я тем временем еще посплю". Но в этот момент у меня, как молния, пронеслась в голове мысль: "Да, я обману мать и посплю еще, а мой Ангел-Хранитель заплачет, а чёрт порадуется, ведь я ленюсь идти в церковь и обманываю мать". Как только я представила себе, что чёрт стоит тут же и радуется моей лености и моему обману, так мигом поднялась и скоренько, скоренько, скорее чем всегда, побежала в церковь. Так примитивно, но верно учили нас добру – когда мы, мол, делаем хорошее, угодное Богу, наш Ангел-Хранитель радуется, а когда делаем плохое – Ангел-Хранитель плачет, а чёрт радуется. Этот случай запомнился мне на всю жизнь.

К Рождеству готовились все. Мы, дети, получали к Рождеству новые вещи: новенькое фланелевое или бумазейное платьице, новые валеночки с ярким кантиком (стоили эти валеночки шестьдесят копеек). Они казались мне тогда очаровательными, но, к сожалению, только до тех пор, пока я не надевала их на ноги. Так как они были сделаны из плохого, дешевого войлока, то очень скоро прорывались, и пальцы вылезали "на улицу". Напряженное ожидание Рождества все увеличивалось и увеличивалось. Вот и свинью уже "закололи". Как соблазнительны собственные колбасы! Но грех их есть, надо еще немножечко подождать, и тогда все можно будет есть. Но вот и Сочельник, последний день строгого поста, как бы завершение наших испытаний. В этот день нельзя вообще ничего есть до появления первой звезды на небе. Большим грехом считалось взять в рот что-либо съедобное. Мать готовила кутью и узвар из покупного чернослива (ради такого большого дня!). Нам нечего было делать, нас загоняли на печку, чтобы мы не мешали последней предрождественской уборке. В доме такая спешка и суета: боялись, что не управятся со всем до церкви. Явно времени не хватит. Белье, выстиранное задолго до Рождества, не успело высохнуть на чердаке, его внесли в дом замороженным и с большим трудом выгладили – всю работу во что бы то ни стало надо было закончить до вечера. А мы сидим на печке и разговариваем:

– Кто-то сегодня именинник? Вот плохой день для именин! Ведь на каждый день должен приходиться какой-либо святой.

Только значительно позже я узнала, что на Сочельник приходится святая Евгения, очень я жалела всех Евгений. Быть именинницей в Сочельник, такой святой и занятой день, и быть заброшенной в день Ангела!

Когда главная волна уборки сходила и полы в кухне были уже вымыты, мы слезали с печки и выскакивали на улицу на босу ногу посмотреть на небо, не показалась ли уже "Вифлеемская звезда" – так хотелось есть! После многократных выскакиваний мы, наконец, заметив первую звёздочку в предвечерних сумерках, восклицали:

– Звезда! Звезда на небе!

Мать начинала накрывать на стол. Отец уже давно пришел с работы и тоже что-то помогал в доме. На улице быстро темнело. Все садились за стол. Из необычного была рыба и пироги с фасолью и грибами, кислые постные щи со снитками, а потом сладкая кутья с узваром. Все казалось необыкновенно вкусным. Остаток вечера уходил на приготовление к ранней рождественской обедне: раскладывались на стулья выглаженные новые платья, сдувались пылинки с валеночек.

С наступлением Рождества прекращалось все мрачное. Ничего, что еще стояли сильные морозы. С наступлением Рождества идет всё светлое, радостное! Рождество было гранью между мрачным, темным и радостным, светлым. Нам, детям, тогда объясняли это тем, что с Рождеством сходил на землю Христос-Бог, поэтому и становилось везде радостно: и дома, и в природе.

Сильные крещенские морозы, которые шли вслед за Рождеством, считались кратковременными, скоропроходящими. Дни явно становились длиннее и светлее, а мороз крепче хрустел под ногами. Святки, дни от Рождества до Крещения, оставили в душе неизгладимое впечатление сплошной радости и веселья. Днем – катание на улице с ледяной горы. Дух, бывало, захватывало, когда мы неслись с нее.

"Посредине двора ледяная гора возвышается,
А народ молодой на горе ледяной потешается.
Вот и кончен их путь, можно бы отдохнуть,
да не хочется".

Несмотря на сильные морозы, заходили мы в дом только поесть и вечером на веселье. Теперь было чем утолять голод после улицы. Очень часто бывали на обед незабываемые жареные собственные колбасы, начиненные свининой или гречневой кашей со свиной печенкой. Щи были теперь тоже куда вкуснее, чем постные до Рождества. А вечером-то сколько было радости и веселья в доме! Собирались знакомые, играла гармоника, щёлкали жареные семечки, играли "в дурачки" или "в акульку", в жмурки, приходили ряженые. Иногда приводили настоящего ручного медведя на цепи, и он показывал свои "фокусы": как мужик пьет водку, он пил водку прямо из горлышка бутылки, или как танцуют русские, плясал "камаринского", и всякие другие штучки под веселые прибаутки зрителей.

Но самым интересным в это время было гадание. Гадали все. Сопровождалось гадание захватывающими рассказами. У нас было много взрослых девушек, вот они и гадали. Гадание у нас не было страшным, гадали не с черным котом в темной комнате, который якобы иногда обращался в черного чёрта, а при свете с красным петухом, которого мать приносила из курятника под платком, и который с непривычки при вечернем свете казался глупым, не понимал, что ему делать, а мы все покатывались от смеха, когда он начинал пить воду, и говорили:

– Твой муж, Лиза, будет пьяница! Ха-а, ха, ха!

А когда петух брал в рот зернышко и опять выплевывал его, откладывая в сторону, мы заливались смехом над Леной:

– Твой муж, Лена, будет скряга!

К сожалению, многие наши веселые выкрики во время гадания оказались предсказаниями. Поздно за полночь расходились по домам, а мы – на печку. Под подушки клали задуманные записочки. Что должно исполниться, то приснится во сне. Утром, бывало, рассказывали друг другу виденные сны. Бывали бабки, которые хорошо и интересно растолковывали их.

– Тебе, милая, беспременно болеть, видеть во сне постель – беспременно болеть! – говорила Петровна.

– Видеть во сне медведя – обязательно скоро будет жених! К каждому слову допытывалась бабка:

– А простыня или рядно были-то широкие али узкие?

Если широкая, то путь будет широкий, хороший. Ах, как интересно было слушать этих толковательниц снов!

И вот, в это веселое, сытное время неожиданно втискивался строгий постный день – сочельник перед Крещением. Я не могла понять тогда, почему в такое радостное время – святки – вдруг такой строгий пост. Вероятно, для того, думала я, чтобы сделать еще более радостным этот великий праздник – Крещение или Богоявление.

Накануне Крещения мать бывала строга, не давала нам есть, приговаривая:

– Сегодня до святой воды нельзя ничего есть.

Мать очень верила в силу святой воды, поэтому и была с нами так строга в эти дни. До двух часов, бывало, ждали мы святую воду из церкви, ничего не кушая. Только после того, как Георгий или кто-либо из взрослых приносил из церкви святую воду, мать сначала давала нам испить святой воды, и только после этого все садились за стол и ели постную пищу и кутью. А вечером готовились уже к празднику Крещения.

Крещение – большой праздник: Бог явился в трех лицах. Морозы в это время стояли необыкновенно лютые, крещенские. Многие отмораживали себе носы и пальцы на руках и ногах, тем более, что на Крещение надо было медленно идти крестным ходом из церкви на Иордань, которую заранее устраивали либо на реке в проруби, либо на артезианском колодце. На Иордань все мужчины шли без шапок и перчаток. Наш Георгий очень боялся крещенских морозов, поэтому накануне крестного хода, вечером, тщательно готовился к нему: кроме шерстяных чулок, он приготовлял еще и газетную бумагу, чтобы завернуть в нее ноги, а для ушей придумывал всякие конструкции наушников. Лиза и Лена старательно гадали под Крещение: смотрели в зеркало, выбегали на улицу, сбрасывали ботинки и бросали их через крышу, спрашивали у прохожих имя и потом долго смеялись, повторяя "Тит" или "Митрофан". Кто- либо из соседей поднимал их ботинки и, заходя поздно вечером к нам, спрашивал:

– Ивановна, не твои ли девчата потеряли свои ботинки?

Это было хорошим признаком.

На Крещение рано-рано, когда, казалось, еще ярко горели на небе звёзды, мы все, кроме матери, должны были идти в церковь с отцом. Мать оставалась дома по хозяйству: топила печь, пекла пироги и готовила все к разговлению после церкви. В церковь шли быстро, подгонял сильный мороз. Под ногами хрустело, и этот скрип далеко был слышен на улице. После ранней обедни шли из церкви крестным ходом на Иордань. Торжественный крестный ход с хоругвями в раннее морозное утро оставил незабываемое впечатление на всю жизнь. На Иордани во время водосвятия, когда пели: "Во Иордани крещающуся Тебе, Господи, Троическое явися поклонение: Родителев бо глас свидетельствоваше Тебе, возлюбленного Тя Сына именуя, и Дух, в виде голубине, извествоваше словесе утверждение..." – пускали в воздух голубей. Вокруг стоял невероятный шум, так как голуби, вытащенные из-за пазухи, от холода сильно хлопали крыльями и часто падали на головы богомольцев.

После службы и водосвятия, когда мы приносили домой святую воду, мать первая отпивала святой воды, а за ней и мы все по очереди пили ледяную святую воду. Потом мать отливала святой воды в кружку и шла в хлев, где брызгала ею корову, все углы и сено в яслях. Только после этого отец читал акафист празднику, а мы молились. По окончании акафиста садились за стол разговляться. Как все казалось тогда необыкновенно вкусно!

С Крещением кончались святки и зима. Не даром сложилась шутливая поговорка: "После Крещения цыган продает свою шубу". Как ни радостна была для нас зима со всеми ее удовольствиями, мы с не меньшей радостью ждали после Крещения весну и напевали:

– Как февраль ни злися, как март ни хмурься, хоть снег – все ж весною пахнет!