Странная все-таки штука эта жизнь

– Странная все-таки штука эта жизнь. Вот смотри, – брюнетка царапает ногтем деревянный стол и продолжает: – Ты вот обижаешь меня, обижаешь… – нависает недолгая пауза и в пантеоне отчаяния становится невыносимо тоскно. – А я каждый раз ловлю себя на мысли, что нужно тебе пожаловаться, поискать в тебе защиты и сострадания, – она ухмыляется самой себе и пантеон накрывает тьма. – И только потом я вспоминаю, что это ты пытаешь мое сердце на прочность. И знаешь что? От этого совершенно ничего не меняется. Я все так же хочу в твои крепкие руки.

Пантеоном отчаяния она всегда называла мир, в котором она оказалась. Такое вот абстрактное место, не имеющее стабильного места положения и координат. Пантеон отчаяния перемещался за ней следом и приобретал очертания любой квартиры или комнаты, где бы она ни находилась. Она уже, по правде сказать, и привыкла ко всему этому, но вот люди, окружающие ее, все время норовили понять: что это за место, какова природа его существования и, самое интересное, – как в этом месте могла оказаться она, девушка, чья энергетика могла бы каменные плиты в пыль рушить, не то что какой-то там фантомный пантеон.

Порой она считала себя сумасшедшей. Часто ловила себя на том, что она разговаривает сама с собой, сама себе задает вопросы, сама на них отвечает. Но врачи говорили, что с ней все в порядке, психика ни в коем случае не нарушена, мировосприятие адекватное, в общем – все показатели в норме. Было только две небольшие недоработочки – состояние глубокой депрессии как диагноз, поддающийся лечению, и слабое от природы сердце, которое порядком подсносилось за эти годы.

– Я ведь совсем не ною, ты же знаешь, что я очень сильная, – слово «очень» она произносит с ярко выраженным отвращением, так как верит, что во всем нужна золотая середина, а она, как человек крайне категоричный и клинический фаталист, вечно во всем перегибает палку. – Но я же заслужила хоть немного твоей любви, не так ли? Если я ошибаюсь, – она вновь царапает стол с завидным усердием, – докажи мне, что я не права.

Юный драматург. Она и сама знает, что в ней умирает большой талант. В ней непосильным грузом накапливается избыточный потенциал, и она уже совершенно не имеет никакого представления о том, как и где его реализовывать. Все впустую. Ничто не приносит ей счастья и удовлетворения, поскольку из ее механизма вылетела жизненно важная шестеренка, и все остановилось. Да, снаружи она все так же хороша и жизнеспособна, со своими обязанностями справляется на ура, только вот внутренняя ее составляющая перестала работать и болит. Болит – это даже мягко сказано. Ноет, скрипит, скоблит заднюю стенку сердца, создавая в ее теле необъяснимые катаклизмы: то давление поднимется до космического, то кровь носом пойдет, то сознание где-нибудь потеряет.

Врачи вновь разводят руками, дескать, мы сделали, что могли – все в норме. Никаких отклонений, никаких объяснений произошедшему. Но она-то знает, в чем причина. И только лишь горько улыбается, в очередной раз выписываясь из больницы. Звучит сопливо, нудно и крайне печально, но никто и не обещал, что будет весело.

– Зря ты думаешь, что я тебя наказываю своей любовью, – она тяжело вздыхает и пантеон отчаяния содрогается над нею. – Это не так. Ты сам себя наказываешь своими страхами и комплексами, а я, – пантеон продолжает дребезжать и издавать странные вибрации, – просто люблю тебя и не вижу в этом ничего плохого. Я счастлива уже тем, что ты жив и здоров. И да, я не свята: злюсь, ревную, желаю видеть тебя рядом – ничто человеческое мне не чуждо, но… – она многозначительно приподнимает бровь и вибрации прекращаются, – я согласна с тем, что моя любовь к тебе уже давно вышла за грани человеческого понимания и не поддается объяснению. Поэтому просто принимай ее, так как спорить с ней бесполезно – даже я не справилась.

Она была хозяйкой своего ада. И она знала наверняка, что попасть в ад неземной в качестве отбывающего наказание она совершенно никак не может: ее примут с почестями и громкими овациями как одну из своих, а не как гостью, пришедшую платить за свои грехи. Нет-нет, ни о каком аде после смерти и речи быть не могло – сам дьявол не выдержал бы ее ядовитой насмешки и острого ума, потому даже на роль его заместителя она бы не сгодилась – дьявол не привык к такой явной конкуренции, да еще и с существом женского пола.

В раю она бы тоже не нашла себе места, поскольку не смогла бы спокойно туда уйти, не будучи уверенной в том, что когда придет время, ее любовь последует вслед за ней. Она бы докучала всем архангелам и Богу со своими просьбами «сберечь и спасти его» до нервного тика, потому ее бы точно отправили назад на землю спасать того самого «несчастного». Именно поэтому она не отправилась ни туда, ни туда, а осталась здесь.

– Мне говорят, что я живу в аду и тяну тебя туда же, – она скептично щурится и поглаживает подбородок. – Это тоже не правда. Ты толкнул меня в этот ад, и сама судьба тянет тебя вслед за мной. Я же просто хочу спасти тебя и выбраться отсюда. А ты не понимаешь, – она снова вздыхает. – Не понимаешь, что ради тебя я готова на все, и даже демон будет плясать под мою дудку, обливаясь святой водой – дай мне только знать, что ты рядом, позволь мне ощущать твое присутствие. Разве я многого прошу?

Она всегда знала, что он ее любит. Всегда это понимала и не верила ни одному его слову в противовес сказанному. Не потому что ей хотелось себя утешить – его всегда выдавали глаза. Его всегда выдавали эти безумно красивые глаза: светло-ореховые с едва различимой зеленцой вокруг зрачка. Как он щурился под ярким солнцем, будто кот, а солнце все равно пробивалось через его пушистые и густые ресницы – разве это можно забыть? Разве могут такие глаза врать? Нет. Она знала, что не могут.

Хлопок и абсолютная тишина. На сегодня пантеон отчаяния разрушен, а это значит, что ровно через сутки она встретится с ним снова. Странная все-таки штука эта жизнь. Не так ли?