Синеглазка

Синеглазка
(рассказ)

Я родился в Подмосковье, в Мытищах. До армии устроился на вагоностроительный завод учеником токаря. Через год уже имел второй разряд. Занимался в секции классической борьбы. Наверное, поэтому меня и забрали служить в спецназ. Благодарение Богу, вернулся из Чечни, этой мясорубки, живым. По привычке, а, может быть, и из щегольства все еще носил военную форму. В ней-то и заявился на родное предприятие.
Все, кто помнил меня, встретили как героя. Зато невеста не дождалась, вышла замуж за крутого бизнесмена. А я пока что ни с кем не успел познакомиться. Маршрут был один: из дома – на завод, с завода – домой. Хоть и проживал недалеко, но сподручней было обедать в нашенской столовой.
Месяца два всё шло обычным чередом. Как вдруг за раздаточным окном появилась новенькая, смазливая девушка лет двадцати. Круглолицая, улыбчивая. С ямочками на щеках. Из-под белого халата вырисовывались ядреные формы. «Хороша,– подумал я.– Что яблочко налитое!» И всякий раз, приходя в заводскую столовую, бросал косяки в ее сторону.
– Проходи, орел, не задерживайся,– заметила она как-то с укором. – А то невзначай тарелки опрокинешь. Придется второй раз за обед платить.
Слово за слово, и познакомились. Первый шаг сделал я:
– Меня зовут Дима. А тебя?
– Евфросиния,– не без гордости заявила она.
– Надо ж, какое чудно;е имя?
– Сам ты чудной и безтолковый. Сейчас некогда, от плиты не отойдешь. А на досуге, если пожелаешь, расскажу, кто такая Евфросиния.
– Очень даже любопытно,– живо откликнулся я и, пользуясь случаем, назначил ей свидание.
Жениться я, конечно, не собирался и рассчитывал без особого труда покорить сердце неотесанной деревенской бабенки. В голове крутилось какое-то странное двустишие:
«Ах, ты, Фрося, ах, ты, Фрося.
Поматросим да и бросим!»
Встретились мы в городском парке. Говорить было не о чем, тогда я напомнил:
– Вот теперь и поведай, кто такая Евфросинья.
– Видишь ли, всякое имя в святцах имеет глубокий смысл и свою историю. Вот ты – Димитрий. Допустим, Донской. Тот, что разгромил полчища Мамая на Куликовом поле. А его супруга великая княгиня Московская Евдокия в иночестве была наречена Евфросинией.
– Так, выходит, мы с тобой из князей?– удивился я и добавил:– С потрепанными пятками.
Покатавшись на каруселях, мы зашли в слабо освещенную аллею. Сели на скамейку. Подул резкий ветер.
– Зябко,– сказала Фрося, передернув плечами.
Пиджака у меня не было. Я обнял ее за плечи. Но, когда попытался поцеловать, она резко оттолкнула меня и, сверх ожидания, разразилась длинной отповедью:
– Погодь, погодь, милок, не все сразу. Ты прежде своди в кино. Мороженым угости. Проводи до дому, как полагается. Не мешало бы и в ресторане посидеть.
– На кой он тебе сдался,– возразил я,– когда ты сама из столовой не вылазишь?
– А для куража! Ну а, когда распишемся,– продолжала она,– тогда и поцелуемся. А когда повенчаемся, тут уж я вся твоя и телом и душой навеки.
Я возмутился:
– Что ты корчишь из себя благородную девицу?! Твоя программа приемлема для девятнадцатого века, а не для космического. Ты просто смеешься надо мной. А за моей спиной будешь со своими подружками распевать примерно такую частушку:
Мой миленок,
Как теленок,
Только веники хвалит
Проводил меня дому,
Не сумел поцеловать.
– Ну вот, нагородил! Нужно мне с подружками о своих личных отношениях разглагольствовать. Я не на них равняюсь, а на свою бабушку и мать. Они девицами замуж вышли и под венцом счастливо всю жизнь прожили.
Ее монологи сбили меня с толку. Вокруг вертелось много свистушек легкомысленного малопристойного поведения. В духовном плане были они какими-то аморфными. А у этой имелся хоть и непонятный для меня, но свой незыблемый стержень.
Между тем Фрося нахмурилась и холодно смотрела на меня из-под изогнутых бровей.
Я попытался свести все в шутку:
– Ну что ты уставилась на меня, как душман. Не трону я тебя, не трону.
И молча проводил ее до общежития.
Но отношения наши не прервались, хотя и оставались в положении натянутой струны. «Почему она такая дикарка? Неужели в двадцать лет ее никто не тронул?– рассуждал я. – Была бы она ущербна. А то девка, как орех!»
Чем больше я узнавал ее, тем сильнее к ней привязывался. За смелость, откровенность и щедрость души. К тому же внешне она была очень привлекательной. Мне даже стало казаться, что я полюбил ее. И однажды  пропел ей частушку:
Фрося, Фрося, дорогая!
Я тебя люблю, люблю.
Твои глазки голубые,
Я еще подголублю!
В ответ она заулыбалась:
– Вот, когда приголу;бишь, тогда и подголу;бишь. А приголу;бишь, когда повенчаемся.
– Это надо подумать.
– Думал индюк, пока в суп попал.
– А ты не горячись. У нас многие, кто служил в спецназе, крест носили. И я ношу. А вот в церковь ходить  не приучен.
– Погоди, выпадет случай, сам туда побежишь.
Как-то Фрося предложила:
– Не в службу, а в дружбу. Не поможешь ли выкопать картошку? Путь, конечно, не близкий. Сначала надо добраться до Москвы, до трех вокзалов. Оттуда с Казанского ехать больше часа на электричке. Зато от станции дотопаем быстро до моего села. Ну что, согласен?
– С тобой, с удовольствием.
В пятницу, после работы, отправились во Фросины пенаты и прибыли туда под вечер.
– Вот и мой дом,– сказала она. – Здесь я выросла.
Было еще тепло. Ужинали во дворе. А спать мне пришлось в сарае, на сеновале, видимо, во избежание излишних пересудов: женихом я официально еще не считался.
Наутро – плотно позавтракали. И мать Фроси, жилистая загорелая женщина, заявила:
– Мужиков у нас нет. А у сына своя семья. Вот видишь: пень торчит. Как бельмо на глазу! Пока за вами приедет грузовая машина, попробуйте его выкорчевать.
Я скинул гимнастерку и принялся за дело. В армии немало пришлось готовить окопов, причем в ограниченное время. Солнце еще не взошло в зенит: работалось легко. Скоро мы оголили корни заматорелого пня. Он почему-то напомнил мне по конфигурации осьминога. Пень намертво вцепился в грунт. Мы подрубали корни, подкапывали, выгребали землю руками: лопаты не подлазили. Пень не поддавался. На лбах у нас выступила испарина.
– Упертый, как чечен!– вырвалось у меня.
Тащить его вдвоем было неудобно. Тащили попеременке. В который раз! Когда снова настала очередь Фроси, она истово перекрестила пень и, поднатужившись, вырвала его. При этом чуть было не грохнулась наземь; я вовремя поддержал ее, крепко прижав к груди.
– Ну, ты - гигант!– похвалил я.
Фрося раскраснелась; глаза у нее сверкали, как топазы. В этот миг она мне показалась особенно красивой.
У ворот засигналил наш грузовик. В кузове уже сидело четыре человека. Я усадил Фросю в кабину, а сам полез наверх.
Приехали на поле, отданное некогда совхозом своим работникам,– под картофель. У каждой делянки уже копошились люди.
– Вылезайте,– скомандовал шофер. – Я за вами после приеду.
Я стал с Фросей у одного рядка. Остальные четверо расположились так же. Кто-то из них выкапывал клубни, другая выбирала их из земли и клала  в мешок. Сорт, как я узнал потом, считался отменным – «синеглазка»!
– Картошка и та вся в тебя!
Она улыбнулась и – строго:
– Комплименты сейчас говорить не время. Работы не впроворот. Дал бы Бог силы управиться.
– Не бойся, мы все одолеем,– твердо произнес я.
Не разгибались почти до вечера. Накопали тридцать мешков.
Приехала наша машина. Загрузились. На обратном пути завернули к Фросиному брату. Там оставили его долю. Затем остановились у тетушкиного двора,– еще одна треть долой! Осталась Фросина часть.
Поехали по центральной улице. Глядь: народу скопилось видимо-невидимо. Столпотворение! Милицейские машины и даже пожарная.
Остановились. Фрося открыла дверцу кабины:
– Это дом моей бабушки Стефаниды,– пояснила она. – Наверное, что-то случилось. Подожди, я мигом узнаю. Да вот она и сама идет к нам навстречу, – и Фрося вылезла из машины.
Я обратил внимание на такую деталь: платок у Стефаниды был повязан не как обычно у всех – узлом на шее, – а застегнут булавкой у подбородка. Фрося подбежала к ней, поцеловала, и они о чем-то долго говорили. При этом бабушка то и дело крестилась.
Фрося вернулась, полезла ко мне в кузов и вот, что рассказала. Ее племянник Сашок живет у бабушки, так как родители его развелись, а мать сошлась с каким-то мужчиной. Недели две назад племяш начал творить «чудеса». Глянул на одноклассника, а у того шапка с головы слетела. Глянул на другого – и тот же результат. И пошло-поехало. Парты взглядом двигал. Половые доски на шпунтах со скрипом вздымались. Преподаватели боялись вызывать  его к доске. Одна училка попробовала и шлепнулась на спину.
В школе начался переполох. Директор запретил озорнику ходить на занятия: дескать, пусть посидит дома, до выяснения. А он и тут свои фокусы стал показывать. К бабушке приехала родственница из Рязани. Всю ночь глаз не сомкнула: кровать под ней ходила ходуном.
Слухи разнеслись по селу. Приходил милиционер. Для начала Сашка сорвал с него фуражку, а после у того пистолет сам собою выстрелил. Дом окружили. Зевак собралось, хоть пруд пруди.
Бабушка в храме прислуживала у подсвечников. Поплакалась настоятелю отцу Александру. «Ну что ж, – посоветовал он, – приводи своего внучка, будем изымать из него д;ры.»
– Вот что может сделать с человеком нечистая сила,– заключила Фрося свой рассказ.
– А не выдумки ли это?– возразил я.
– Какие выдумки, когда все село гудит, как растревоженный улей. Завтра – воскресенье, работать грех. Хочешь, пойдем в церковь? Отец Александр у нас сильный батюшка. Старец! Вот увидишь, он изгонит из Сашки беса.
Я согласился. Храм мне понравился. Большущий, сложен из красного кирпича. А внутри – резной иконостас из липы. Хор тоже пришелся по сердцу. Я с юных лет обожал пение. И в армии был запевалой.
Но главное поразил меня батюшка. Маленький, шустрый, в чем душа держится. Но чутьем чувствовал:  от него исходила какая-то неизъяснимая сила. Спецназ научил  разбираться в людях.
И вот наконец отец Александр вышел с Чашей. К нему медленно двигались люди, скрестив руки на груди. Подошел и Сашок.
– Причащается раб Божий отрок Александр,– громко произнес батюшка.– Во исцеление души и тела,– и поднес ко рту нашего проказника золотую ложицу.
На молебне настоятель долго читал над Сашей какие-то молитвы, держал на его голове Евангелие.
Когда богослужение закончилось, паренёк почему-то изнемог, присел на лавочку и стал смирным, как ягненок. Мы стояли рядом со Стефанидой и ждали, когда тот придет в себя. Отец Александр приближался к выходу. Подошел и погладил отрока по голове:
– Ну, где же твои «д;ры», хлопчик?– ласково спросил он.
– Я и сам не знаю, что со мной было,– пролепетал тот.
Затем батюшка обратился к Стефаниде:
– Однако почивать на лаврах не следует. Рецидивы могут повториться. Враг лукав. Пусть он каждое воскресение приобщается Святых Христовых Таин. Да поможет нам Бог!
Я не переставал восхищатьcя:
– Как же это все так сладилось?
– А так,– промолвила Фрося.– Сказано: с сильным не борись. А кто сильнее всех? Токмо Бог.
– Да я был тому свидетелем. Батюшка и мне сказал: «Бросай курить, а то к Чаше не допущу.»
Фрося заулыбалась:
– И ты бросишь?
– Непременно.
– И венчаться будешь?
– Безотлагательно.
Она возрадовалась:
 – Как же это ты так быстро созрел?!
Я поглядел на нее с хитрецой:
– Во всем виновата она, эта синеглазка,– и, приобняв ее за плечи, нежно поцеловал в щечку.

5.12.2017г.