Костры, яблоки и сновидения

Кара, девочка летняя, светлыми ночами омытая, костры высокие закладывает, песни голосом звонким затягивает. Народ к огоньку ее, точно мотыльки, стекается. Она каждому рада, травы, руками своими собранные, в котелке водой родниковой заливает, и над пламенем греться вешает. Яблоки из садов своих в угли запекаться складывает, те медовыми соками от жара наливаются, бока свои в темный окрашивая. Кара руками голыми их достает, но ни капли тепла не чувствует. Внутри нее лист осенний сухой шорохи расстилает, голос из недр пустых поднимается.

Поет девушка о духе бесплотном, в черное обряженном, что осенью дом свой покидает и в путь по земле пускается. Держит он в руках своих корзину, что словно дна лишенная: падают плоды туда сочные, но краев все не достигают, ложатся травы лекарственные, но ни травинки, заглянув, не разглядишь. Голову духа венок украшает, но цветы, в основу его легшие, завяли давно, потускнели. Лежит корона мертвая на кудрях светлых, ночь ее росами напитывает, чтобы к утру она зацвела. Но цветы жаждой мучимые влагу до капли выпивают, но так и остаются огнем подпаленными.

Плетеная ручка у корзины берестой поскрипывает, когда пальцы тонкие по ней пробегают. А дно все ниже опускается, словно плодами к земле притянутое. Бывает, рука белая яблоко наливное вытащит, то на глазах сморщиваться начнет, а на губах духа влага выступит. Губы синие разомкнутся, язык блеклый по ним пробежится, и из груди хладной полу-вдох вырвется. Улыбнется дух улыбкой томной и дальше в путь пустится.

Кара ветви в костер подкладывает движениями судорожными, словно боится, что раньше времени тот отгорит. Пламя пляшет в воздухе ночном, брызги пепла к небу выбрасывает, тот на плечи белые опускается. Девушка золы из сердца огненного зачерпывает и ладонями по рукам своим растирает, бледность нечеловеческую скрывает, но главного стереть у нее не выходит. Из черноты густой тьма пробивается – черное на черном светится. Магия так запястье ее пометила, ничем не выведешь. Таких как она с нечистым повенчанными называют. Бояться таких следует, но Кара, судьбы своей не выбиравшая, людей отчего-то притягивает. Говорят ей, что песнями своими духов злых от мест сих отваживает, защищает посевы и народ дарами своими от хворей излечивает. Сама девушка в присказки такие не верит, потому что даже раны слабой заговорить не может, метлой своей только пол в избе метет, а коты ее стороной обходят.

И всего волшебного в ней только голос один, но поет она, чтобы от страха, сердце сковавшего, избавиться. В сны ее женщина приходит, в руках ее корзина от плодов садовых ломится, но те блеклые какие-то, красок лишенные. Предлагает та ей один из них, настойчиво, притязательно, но сама не словом не обмолвится, отчего Кара принять его должна. За спиной у незнакомки тьма клубится, кажется, что дышит там кто-то. Одежды ее темные по земле волочатся, но дороги длинные их вовсе не трогают, швы нижние в порядке идеальном содержаться. Из-под полы иногда босая нога мелькает, белая, пылью не тронутая. Корзинка плодами хвастает, но запястья тонкие под тяжестью не гнутся. На волосах женщины корона цветет, но ростки ее, словно змеи, движутся. А в волны светлые словно туманы кто вплел, ни светел, ни темен цвет их. Черты лица ладные такие, словно кистью искусной прорисованные, без движений застывшие, пугают. А глаза, чья радужка словно мхами лесными выложена, смотрят внимательно так, будто бы в душу заглядывают. Когда Кара взгляд этот встречает, все светлое внутри нее остывает, а порочное точно в воронку закручивается. Метка темная на руке ее рядом с этой женщиной раскаляется.

Девушка боится засыпать, и ночи ее пугают, она закладывает по осени костры вечерние и поет, словно так неизбежное оттягивает. Стоит уснуть ей, и незнакомка ближе на шаг подойдет. А за ней листва с деревьев совсем осыплется, землю ковер гниющий покроет, чтобы соками своими ту напитать. Костры сухие места любят, осень их в дома, очаги, загоняет. Кара остается в одиночестве: некому в песнях о горестях своих рассказывать, некому плоды из садов своих предлагать и травами некому сердца лечить. Она на печи яблочные дольки высушивает, кипятком заливает и руки о чашку греет, но так и не чувствует тепла. Летней девочке лишь хандрить по осени остается, ароматами сладкими дышать, что в одежды впитались, в белье постельное ниткой тугой вплелись. Сколько дров в очаг не подкидывай, а все одно – руки мерзнут. Кара во сне от женщины плод принимает, тот на ладони ее светлой огнем растекается, в горло медом стекает и внутри новые побеги дает.

Голые ветви в окно к ней скребутся, угли в очаге поскрипывают. Девушка садится в постели и одеяло откидывает, босые ноги пола касаются и мурашками от холода покрываются. Кара плечи платком теплым укутывает и в сад выходит, посреди его костер высокий заложен, а рядом с ним женщина стоит, та, что из снов к порогу ее дорогу отыскать сумела. В руках она корзинку держит, плоды в ней паутиной гниение обтянуты, пряный аромат в воздухе расстилается, и девушка ловит его, жадно вдыхает. Внутри нее ветра осенние песню затягивает, из-под листвы опавшей ростки показываются. Женщина к ней руку протягивает и говорит:


- Жги!

Кара, девочка летняя, с мыслями, как волосы ее, светлыми улыбается, а после ладонью веток сухих касается. Пламя легко задается, тут же в воздух дыма столбом поднимаясь. И так тепло ей становится, как никогда раньше не было, она рукой до пламени дотрагивается и пальцы назад отдергивает, те краснеют на глазах и пузырями покрываются. Крик боли тонет в листве, что нутро ее плотно забила. Девушка видит, как с запястья ее лента темная в костер срывается и в нем исчезает. А после сама за ней в огонь шагает, чтобы следующим летом из первого пламени на землю ступить.