Алена

               


Так уж случается, что не получаемое желаемое по капле убивает  в нас веру в свои собственные силы, хотя, возможно и не всегда всё зависело только от нас, но, находясь на обломках своих «хочу», уже все равно, что кто-то или что-то могло бы посодействовать нам в достижении задуманного. И так из года в год на свалке несбывшихся мечтаний, ты уже иначе смотришь на жизнь и на  свои возможности адаптироваться  к не очень-то благосклонной тебе действительности. И на смену желаний приходит отрицание. Отрицание всего того, что так искренне желал ты ранее «мол, ничего не надо и не так то и хотелось»,  словом всё то, что наговаривают себе люди в такие моменты вплоть до крайнего «да, пошли бы вы всё со своей жизнью куда подальше». За сим идет полнейшее онемение, некое погружение в себя, больше  похожее на консервацию. Ты уже ничего не желаешь и самое главное, не хочешь ни каким образом, ни прямо, ни косвенно, ни как-то ещё иначе  контактировать с миром.
Захлопывая дверь в своё жилище, ты как бы отсекаешь ненужную глыбу, имя которой, жизнь и, там, за дверью, чувствуешь себя словно эмбрион во чреве матери, который не готов покинуть своё лоно.

Вот как раз в таком состоянии и находилась героиня нашего рассказа, ещё не старая, но уже и не молодая Алёна, тридцати лет отроду, никогда не бывавшая в фаворе у судьбы-судьбинушки. И вот за закрытой дверью она, неоднократно битая жизнью, принимала важное для себя решение «жить или не жить». Прочитанные за её жизнь книги испортили её в конец, хотя некоторых они делают лучше, даже и  облагораживают, говорят, духовно конечно, но вот с Алёной всё получилось иначе, тот винегрет, что был у неё в голове, она, как специями приправляла врезавшимися в память высказываниями великих мыслителей.

Вот, казалось бы «жить или не жить», почему именно так поставлен вопрос, а потому, что ей давно  хотелось произнести вечную фразу великого Вильяма Шекспира «быть или не быть» и наконец-то почувствовать себя Гамлетом, погруженным в столь трагические обстоятельства. Так  вот же выдался случай, почему бы и  нет, «жить или не жить»  вновь повторила она. И где-то там в её душевной канцелярии вмиг засветилась галочка напротив  величайшего из умов человечества Вильяма Шекспира , Алёна почувствовала некую гордость в том, что и ей подвластны столь возвышенные чувства, упиваясь самой собой, она на мгновение забыла ту мысль, которую вложила в свой шекспировский вопрос. Волнения, переполнявшие душу, как обычно погнали её  на кухоньку, где зажевав пару бутербродов, она обычно успокаивалась. После колбаски  Алена  как бы утратила остроту гамлетовских страстей , потягиваясь на старом засаленном диванчике в своем любимом, когда то ярком, но, а сейчас уже в сильно полинявшем халатике, она старалась как-то реанимировать упущенное состояние, на миг приблизившее её к шекспировским страстям.
Пошарив рукой по тарелке, зацепив очередной бутербродик,  она тщательно пыталась не утратить того драматизма, который как ей казалось должен присутствовать в такой момент. Тщательно прожевывая, она произнесла.

- Жить или не жить? Вот в чем вопрос,-  и долгая пауза , какую могли держать только величайшие  театральные гении, заполнила пространство комнаты.
 
Алена замерла, казалось не дожеванный бутерброд замер тоже.

- Жить то у меня не получается, а не жить может тоже не получиться, так что же для меня лучше жить или не жить?-  потянув на себя одеялко , Алена поуютней примостилась на диванчике, и так как колбаска, лучшая из лекарств, успокаивающая и тело и душу, уже подействовала и девушка, так и не ответив на свои вопросы, тихонечко засопела, проспав на диванчике до самого вечера.

Проснувшись, она лежала в полнейшей темноте и смотрела на блики отсвечивающихся фар проезжающих  авто, соскальзывающих с потолка на стены и теряющихся на полу. Настроение было никудышным, в очередной раз она погрузилась в невероятно тягостный плен своих размышлений. Ей казалось, что жизнь проходит мимо, как бы своим ходом, обгибая её, по другим дорожкам, по другим улочкам, точно уж не по тем, которыми ходила она все свои тридцать лет.
Алена вспоминала, как хотела поспевать за жизнью и, как неудачно, почему то  всё складывалось, как  рушились все её самые смелые начинания. И к своему тридцатилетию она поняла, что жизнь, к которой она стремилась все свои предыдущие годы, за которой она гналась так неистово, оказалась там, за гранью её тридцатки. И, что все её неудачные попытки жить и были её жизнью, а вот сейчас и вовсе невыносимо. Ни мужа, ни ребенка, ни друга, ни подруги, ни работы стоящей, ни денег реальных, ничего.

- Тридцатка-оградка, надо же, как хорошо рифмуется,- она подумала, что ей как всегда в голову лезет какая-то хрень, а может это вовсе и не хрень, а подсказка.-  Может, пора сказать этой жизни прощай,  мол, не очень то и ласкова ты была со мной. Может, пришло время остановиться, не всё ж одной мне дерьмо хлебать, надо бы и другим оставить. Легко сказать, да видимо трудно сделать, я и жить то не смогла, а уж не жить, может мне тоже не по плечу,  ведь, поди, решись, да и вовсе не смогу.

Алена никогда не отличалась решительностью, подумав о бессмысленности своего существования и о том, что можно разом остановить всю никчемность своего бытия, она  дико испугалась, лишь помыслив об этом, страх сковал её онемевшую душу. « Страшно и бежать», лишь две  эти мысли заполнили всю её сущность.

- Бог ты мой, как же невыносимо жить. Для чего мне жить, всё будет также как и вчера. Я не знаю, за что мне ухватиться, чтобы жить. Бежать, только бежать. Почему именно бежать, наверное, чтобы спастись, но ведь никто не угрожает, всем наплевать на меня, тогда от кого спастись? От себя? Но это невозможно, как можно спастись от себя, будучи самой собой. Бежать. Бежать. Может, где-то там мне будет лучше. Зачем я обманываю себя, ведь убегала и не раз, ничего хорошего из этого не выходило, конечно по началу некая эйфория, а следом тоже дерьмо , что и ранее… Я наверное выдохлась, и наполниться вновь у меня уж не получиться… Напиться и забыться. Димедрольчик с водочкой и всё, вечный сон…неприглядное тело на разделочном столе патологоанатома, братская могила безродных и вечная тишина. Если бы… Самоубийцы продолжают мучатся, здесь, на земле, на небушко их не пускают. А если и впрямь так, что ж мне грешной вечно мучиться,- из широко раскрытых глаз потекли слезы, Алена устала от жизни, но мучатся вечно, ей не хотелось.

Она вспомнила слова своей покойной бабушки, о том, что надо ценить жизнь и беречь её. И тут же в голову лез не упокоенный дед Федор, кричащий во всё горло, что Бога нет и если  он, дед Федор, дерьмо, то лучше ему отправиться туда, где это дерьмо и плавает, где уж наверняка не будет ни постных наставников, ни счастливых негодяев. Вот он и отправился туда, где такие, как он, своими рукам отправил себя в ад. Ох, бабушка плакала тогда, а он после смерти никому покоя не давал, во снах приходил  ко всем родным, да и ругал их нещадно.

Алена подумала, а ведь прав дед Фёдор, там никто на тебя косо не посмотрит, да и мучатся не в одиночку куда веселей. Эта мысль её ни с того ни с сего развеселила и она почувствовала себя значительно лучше, чем эти, уже оборвавшие свою жизнь души.

- Да по сравнению с ними, я ещё ой-ой-ой. Во-первых, ещё жива, ещё могу направить свои стопы туда, куда заблагорассудиться, им же бедным никуда не ступить более.
Алена поразилась, что невозможность покойников, чтобы то ни было сделать, воодушевило её.

- Значит, у меня есть ещё время,- явно повеселев, подытожила она,- странная реанимация, раньше со мной такого не случалось.

Алена  встала с дивана и подошла к окну, по проезжей части, не смотря на позднее время, неслись одна за другой авто. Алену нестерпимо потянуло на свежий воздух, ей казалось, что комнату заполонил мертвецкий запах.

- Какая же здесь вонь,- сказала она, захлопывая двери.



Алена, выходя из подъезда, наткнулась на спящего бомжа.

- Куда идешь, дурында, вишь, люди отдыхают. Ни днем ни ночью покоя нет, шляются как бездомные. Я б тихонечко на кроватке в такое время почивал, а ты, дурёха, жизни то не ценишь, по ночам чего шляться то, смотри, а то окажешься, как и я на коврике. Вот люди не ценят, что имеют, я бы сейчас все рученьки Богу обцеловал, да нет, не подаст он руки то мне. Упущено время, вот твой дом, вот твоя кровать и будь рад этому, а я то и рад и спасибо люди добрые не погнали еще. Дай всем Бог здоровья,- еще долго бормотал себе под нос бомж Андрияшка, стараясь поуютней примоститься на сложенных пачкой картонных коробках.

Захлопнув за собой подъездную дверь, она подумала, что и впрямь не умеет ценить жизни, и слезы её всё больше по дури да глупости, вон человек на полу в подъезде проживает и вона не бежит не вешается, а век свой горемычный тянет . И снова в её разгоряченную мозгу всплыли слова покойницы « помоги тому, кому ещё хуже чем тебе и почувствуешь, как станет тебе легче, делая добро, мы становимся лучше». Эти слова не с того не с сего вдруг побудили Алену к поступку, который она никогда бы не смогла ожидать от себя ранее,  решительно открыв дверь в подъезд, она  снова услышала ворчания Андрияшки.

- Да что ж такое, ты чё, туда- сюда решила ходить, чего людям добрым покоя не даёшь.

- Андрияшка, вот возьми,- протягивая ключ, проговорила она,- я не знаю куда я и на сколько, а ты бы мог и пожить как человек. Квартира 75.

- Ты что это девка мудруешь надо мной и не совестно тебе обездоленных обижать. Побойся Бога, все мы перед ним равны.  Если я тут на полу, это не значит, что я не человек, каждому своё, а я, Андрияшка, своё упустил, сквозь пальцы прошло , не воротишь,- и он заплакал.

- Андрияшка, возьми ключ, живи, пока меня здесь не будет. Не смеюсь я над тобою, помочь тебе хочу, так повелевает мне душа моя. А знаешь, она у меня ни светлая и ни черная, никакая, чувствую время пришло пойти и найти себя и душу познать свою, так повелевает мне голос покойницы бабки моей « делай добро и сама от этого счастливей станешь», как думаешь, Андрияшка, стоит поверить ей.

Андрияшка во все глаза смотрел на Алену, выслушав её до конца, бросился ей в ноги и запричитал.

- Спасибо, девонька, спасибо, родненькая, твоей бабушке спасибо, видно божьим человеком была. Одно скажу, трудно будет тебе, но ты не сдавайся, глядишь и обретешь себя, а за квартиркой присмотрю, знай, в целости и сохранности, слово даю, без дебошей и пьянок проживать без тебя буду, а ты, знай, намыкаешься, есть тебе куда воротиться, родненькая.

Алена отдала ключ и вышла на улицу. Андрияшка, держа ключ в руках, плакал, сам не зная от чего, либо от счастья приобретенного жилья, либо от жалости к одарившей его Алене.


Алёна шла по ночной улице и не ощущала своего тела, ей казалось, что она стала иной, свободной и парящей, подняв руки, она произнесла.

- Отчего люди не летают как птицы… Ну надо же куда меня несет, от Шекспира к Чехову. Я точно не в себе. И почему этого мне раньше никто не сказал, а ведь знала бы, может и не мучилась, говорят же везет дуракам и пьяницам, может и мне повезло бы. Эх, дура ты Аленка, дура, дурында корявая…А как сладко звучит. Так от чего ж мне так хорошо то стало.

Она побежала по улице, раскинув руки.

- Я лечу. Я могу летать. Я птица!

Яркий свет фар, появившегося из-за угла автомобиля ослепил её, водитель, не успев затормозить, сбил, на мгновение ставшую счастливой, Алену.




- Доктор, потерпевшая очнулась,- сказала медсестра.

- Вы меня слышите? Как вы себя чувствуете, вы можете говорить,- спрашивал доктор Алену.

- Где я,- тихо спросила та.

- Вы в больнице, вас сбил автомобиль, водитель сам привез  вас к нам. Как вы себя чувствуете?

- Я… Я еще не знаю.

- У вас сильный ушиб и сотрясение, возможно временная потеря памяти. Вы помните, как вас зовут, где вы проживаете и как связаться с близкими?

- Я…Я не могу сейчас ответить вам, что-то не припомню.

- Ничего, это бывает. Мы позаботимся об вас.



На следующее утро на столике подле её кровати благоухали цветы и мандарины, красуясь яркими боками, соперничали с ними.
Алена, открыв глаза, увидела перед собой мужчину средних лет с большими залысинами на лбу, его лицо мягкое и опрятное приветливо смотрело на неё.

- Добрый день, я, позвольте представиться, Петр Иванович, не знаю, как обращаться к вам, говорят, вы и сами не  помните как ваше имя. Уверяю вас, что это временно, такое бывает… Позвольте мне объясниться, я видите ли владелец авто, сбившего вас…Я прошу прощения, что так случилось… Вы так внезапно появились из-за угла, что затормозить я просто не смог и случилось то, что случилось.

Алена смотрела на него и, слушая, мало что понимала, её внимание привлекал носовой платок, которым он от волнения то и дело вытирал испарину со своего лба и щек.

- Ваш платок будто птица, порхающая над вашим лицом. Птица… Почему птица. Не знаю.

Мужчина опешил, ничего страннее в своей жизни он не слышал, с одной стороны это было похоже на бред сумасшедшего, а с другой , как-то проникновенно звучали её слова, страх, проникший в его душу сминал все ощущения « не уж то, я виновен в её помешательстве, Бог ты мой, вот тебе и сотрясение».

- Я вам здесь мандаринчики принес, вы угощайтесь, я сейчас отойду и вскоре вернусь,- он взял мандарин со стола и протянул его девушке,- не стесняйтесь, кушайте на здоровье.

Петр Иванович, выйдя из палаты, направился к лечащему врачу.

- Доктор, здравствуйте! Вы могли бы уделить мне несколько минут?

- Да, конечно, пожалуйста.

- Доктор, я сейчас был у пострадавшей, надо сказать вам, нашел я  её в странном состоянии, она как-то изъясняется необычно, так люди не разговаривают, скорей всего это последствия сотрясения. Знаете, я обрадовался, когда узнал, что нет ни переломов, ни еще каких бы то ни было серьёзных травм, а сейчас, глядя на неё, я напуган, неужто, доктор, я виновен в её безумии.

- Успокойтесь, такое бывает, это временно, помешательством не стоит называть это состояние. Она не помнит себя, не помнит ни имени своего, ни дома, ни родных. Так бывает, это излечимо.

- Спасибо, доктор! За оплату лечения не беспокойтесь, я всё оплачу. Я просто хотел услышать от вас, что она  может поправиться.

- Будем надеяться.

Петр Иванович, вернувшись в палату, присел на стул подле её кровати,  она протянула ему платок.

- Ваш платок.

- Спасибо, видимо я обронил его,- он взял из её рук платок и засунул в карман.


Сам по себе Петр Иванович был спокойным и робким человеком, но случившееся накануне как бы всколыхнуло его душевную гладь. Раньше его ничего не могло вывести из равновесия, настолько он был рассудителен в каждом своем слове и тем более поступке, скорых дел за ним не числилось. Чтобы принять решение  в чем-то важном, уходило так много времени, что  важность поступка сходила на нет. От такой нерешительности, он в свои не полных сорок лет ещё не был женат и проживал с матушкой, которая в нем души не чаяла и по сей день относилась к нему как к десятилетнему мальчишке. О женщинах он не думал, ему хватило  разочарований, постигших его в юности, и манящая женская красота  не была ему дороже, чем его спокойствие и размеренный уклад  жизни. Конечно же, многие одинокие милые дамы мечтали заполучить столь лакомый кусочек. Как же и квартирка имеется и машинка, работа  не плохая, можно сказать денежная, на хорошем счету у начальства, а это показатель служебного роста, а стало быть и финансового. А то, что с мамой живет не беда, старики не вечные и то, что робок  тоже не беда, ночь, другая и от жарких лобзаний забудет он, что и робким был. Но как-то все у них не получалось, не складывалось, обрывалось даже и не начавшись, не одна из них до спальни и не добралась.
Петр Иванович, прервав молчание, заговорил.

- Вам может чего-то хочется, вы мне скажите, я завтра вам принесу.

 Она пристально посмотрела ему в глаза.

- А вы кто?

- Я, надо сказать, тот человек, который знает вас чуть больше других, по крайней мере, здесь. Хотя познакомились мы не лучшим образом, но как получилось, так получилось.

- Вы мой знакомый, а я кто, как меня зовут?

- Пройдет немного времени и вы вспомните как вас зовут, так и доктор считает,  так вам принести, что нибудь?

- Я не знаю,- растерянно сказала она.

- Ну ладно отдыхайте, завтра увидимся. До свидания!

 Петр Иванович, покинув поликлинику, ещё долго думал о девушке, что-то зацепило его в ней, он шел и думал , что же это могло быть. Первое, что пришло ему в голову, скорее всего её беззащитность, второе,   возможно и самое главное, отсутствие напора, столь присущего дамам, имеющим дело с робкими мужчинами, и  это он знал не понаслышке. Петр Иванович вспоминал её лицо в общем неприметное-то и обычное, лишь разве разбежавшиеся по всему её лицу веснушки делали его каким-то озорным что ли. Да и глаза такие синие-синие, чистые, а может просто пустые, ведь не за что зацепиться в них, ещё  темно-каштановые волосы, подобно  тяжелой волне накрывали её светлую  кожу и растекались по подушке множеством струящихся ручейков.  Всё же что-то необыкновенное есть в её образе, думал Петр Иванович, она как бы притягивает к себе, так, что хочется коснуться, как бы напиться ею, такие измышления давно не посещали голову убежденного холостяка, и самое главное, что он не бежал от этих дум, а погружаясь, наслаждался ими.


Так уж получилось, что Петр Иванович в ближайшие дни не смог посетить  пострадавшую девушку, дома матушка поднасела, спекулируя своим слабым сердцем, на работе  конец квартала, документация должна быть в полном порядке, а лучше Петра Ивановича, конечно же, никто справиться бы не смог. Терзаемый угрызениями совести он пару дней звонил доктору, справляясь о состоянии пациентки, а по истечению трех дней,  когда схлынула острая необходимость в нем как в лучшем сыне и добросовестном работнике, он с букетом тюльпанов и с кульком ярко-красных яблок появился на пороге больницы.  То, что он услышал от медсестры, сразило его наповал.
 
- А её выписали. Да, да, под домашнее наблюдение.

- Как же так, она же не помнила кто она.

- А так, пришел мужчина, принес её документы, сказал, что проживает на её жилплощади и сможет приглядеть за ней, уж очень умолял доктора, мол,  в своих стенах то ей легче будет вспомнить себя, доктор подумал и решил, что   в его словах  есть здравый смысл и выписал её.

-  А адрес то вы записали?-  взволнованно говорил Петр Иванович.

- Конечно, сейчас, я вам  прочитаю: « ул. Краснознаменная, дом 16, кв. 75. Алена Сергеевна Немилова».

- А мужчина, который забрал её, он кто?

- Надо сказать очень неопрятный человек,- слегка наклонившись, тихонечко произнесла  говорливая медсестричка.

- Он представил вам  документы,- так же тихо сказал Петр Иванович.

- А как же, сейчас я вам скажу,- полистав страницы журнала, она прочла,- Андриянов Семен Федорович.

- Спасибо вам большое за  понимание, я ведь виновен в её теперешнем состоянии и не могу  оставаться безразличным, сейчас позвольте пройти к доктору и поговорить с ним по поводу её лечения.

- Да, да, конечно проходите, он у себя.

Петр Иванович двинулся по коридору вглубь больницы, медсестра окрикнула его.

- Мужчина вы яблоки и цветы забыли.

- Оставьте, они для вас.

 

 Петр Иванович, постучавшись, вошел в кабинет доктора.

- Доктор, здравствуйте! Мне сказали, что вы выписали потерпевшую.

- Да, но только с учетом еженедельного посещения врача, что бы можно было наблюдать за ходом восстановления памяти.

- Доктор, ей понадобятся ещё лекарства, вы не могли бы выписать рецепт, я их приобрету для неё.

- Да, помощь ваша  обязательно понадобиться. Видите ли, мужчина, забравший её, показался мне подозрительно неряшливым, если не сказать более  того, но так как он принес все её документы и проживает с ней на одной территории, то, я подумал, что дома ей гораздо легче будет припомнить себя. Так вот, я напишу вам рецептик,  лекарство нынче дороговаты и ваша помощь будет как нельзя кстати,- отдавая рецепт в руки Петра Ивановича, доктор, прощаясь с ним, добавил,- если понадобятся какие либо рекомендации, обращайтесь.

- Спасибо доктор, до свидания.




Улица Краснознаменная,  дом 16, квартира 75.  Петра Ивановича удивило то обстоятельство, что сбита была девушка  недалеко от своего дома, поднявшись по лестнице до  квартиры, он робко стоял у двери, не осмеливаясь постучать. Вышедшая на лестничную площадку пожилая женщина, обратилась к нему.

- Вы к Алене?

- Да,- едва выдавил из себя Петр Иванович.

- Их нет, они в церкви, Андрияшка там милостыньку просит, Алена в храме помогает, Андрияшка всё о ней батюшке рассказал, так тот и велел её в храм привезти.

- А какой храм?

- А тот, что в центре, Вознесения Господнего, они не скоро ещё будут, на вечернюю службу чай останутся, Андрияшка завсегда там пропадает. Если у вас какое дело, то вам лучше там их найти.

- Думаю так и сделаю, я лекарство ей принес,  спасибо и прощайте.

- Счастливо, милок, счастливо,- закрывая дверь, проговорила соседка.

 Петр Иванович отправился в храм Вознесения Господнего.



Перед величественно возвышающимися куполами над оплотом святости и смиренности  на аллеях и дорожках ведущих к храму сидело множество сирых и убогих, просящих милостыньку. Для Петра Ивановича  сие зрелище было настолько непривычным, что  охота продвигаться дальше к храму сошла на нет, он  издали поглядывал на попрошаек и дивился тому насколько  человек может пасть так низко, что дойти до того, что валяясь на земле, слезно просить копеечку.  Конечно же, Петру Ивановичу с измальства не знающего нужды, и в голову не приходило, что в жизни бывают случае, которые напрочь выбивают человека из седла и вновь оказаться на коне не каждому под силу. Не зря ж в народе с испокон веков  говаривали, что от сумы и тюрьмы не заречешься, в одночасье всё может измениться и примером тому и были эти вопиющие о своей беде горемыки. Петр Иванович, вспоминая слова соседки, подумал, что же может связывать Алену с человеком, просящим милостыню и почему они проживают в одной квартире, разглядывая пристально мужчин-попрошаек, он пытался угадать, кто бы из них  мог быть тем Андрияшкой. Но кроме трех калек , затесавшихся среди женских юбок,  не увидел никого,  возможно они в храме, подумал он, и, набравшись храбрости, впервые за свою сознательную жизнь направился к его дверям.  Войдя в храм, он попал как бы в другой мир, песнопения, благовоние, мерцание лампад пред образами. Островки, усеянные множеством горящих свечей, пламенем освещающих лики святых, обрамленных в тяжеловесные позолоченные оклады, а так же люди, словно застывших у икон,  всё это навевало некое смирение и покаяние. Петр Иванович, оглядываясь по сторонам,  заметил стоящих в уголке Алену с батюшкой, спокойно и размеренно беседовавшим  с нею, она же, не поднимая глаз и  лишь  кивая головой, слушала его, закончив, он, перекрестив её, удалился. Сразу же  подле неё появился мужчина, взяв её за руку и усадив на лавку, быстро и горячо наговорив ей что-то, направился к выходу. Петр Иванович, стоящий у самого входа, лицом к лицу столкнулся с ним. По сильно заросшей бороде и волосам, спутанных в некое подобие косы, по неопрятной одежде, явно не с его плеча, он понял, что скорей всего этот мужчина, подпоясавший замызганный пиджак веревкой, и был тем  самым Андрияшкой.
Осторожно, чтобы не задеть никого, Петр Иванович протиснулся к лавке, на которой сидела Алена, присев подле, он заговорил.

- Здравствуйте, Алена.

Алена, подняв голову, увидела Петра Ивановича, тот попытался тихонечко продолжить, но старушка,  находящаяся поблизости сразу же пресекла его.

- В храме нельзя разговаривать,- строго сказала она.
 
Петр Иванович,  не зная как поступить, понимая, что навряд ли ему удастся сейчас с ней объясниться, отправился к выходу, намереваясь переговорить с Андрияшкой об Алене.
 
Когда он подошел  на улице к Андрияшке, тот запричитал.

- Подайте, не пройдите мимо. Вы мне милостыньку, а я пред Богом за вас милостыньку просить буду.  Подайте, сколь можете, за всё спасибо Андрияшка вам скажет.

Петр Иванович, пошарив рукой в кармане, зацепив мелочь, положил Андрияшке  в засаленную кепку, лежащую перед ним на земле.

- Дай вам Бог здоровья,- кланяясь, благодарил Андрияшка.

- Андрияшка, мне нужно с тобой поговорить,- сказал Петр Иванович. Андрияшка,   поднялся с картонки и спросил.

- А о чем же мы говорить то будем, добрый человек?

- Пойдем на минуточку отойдем, я тебе всё скажу.

- Е-е-е, нет, ты мне тут говори, мне скрывать нечего.

-  Видишь ли, дело не в тебе, в Алене, отойдем?

- В Алене, говоришь, ну что ж, пожалуй, отойдем.


Они отошли в церковный сад и там Петр Иванович поведал ему, кто он и зачем здесь находиться. Спрашивая о состоянии Алены, он заверил Андрияшку, что все расходы по её болезни он оплатит сполна,  стараясь хотя бы этим загладить свою вину за случившееся. Андрияшка внимательно выслушав, будучи добрейшим человеком по натуре, проникся покаянной речью незнакомца и, рассказав всё, что он знал об Алене, предложил ему посещать её и самому следить за ходом её выздоровления.

- Вы ей хотите помочь, а если б вы знали, насколько я ей признателен и пред Богом  ответствен за неё. Накануне аварии, она  отдала мне ключи от квартиры и сказала, мол, не знаю куда иду и насколько, а ты, мол, Андрияшка мог и пожить как человек. Знаете давно я скитаюсь, ни угла  ни дома, многих хороших людей встречал, Бог не обижал меня, но что бы  в дом пустить, такого не было, а она Алена вишь чё, не просто всё так. Ты  подумай, ночью ключики отдала, а через час   на неё машина твоя наехала, а я, Андрияшка, чуть ума не лишился, узнав об этом. Это рассуди сам, я первый, кто в ответе за неё стал, вот как Господь управляется то. Ну что ж мил человек поговорили, стало быть и договорились. Пойдем, вона и служба кончилась, народ вишь валит.

Андрияшка побежал к храму, Петр Иванович последовал за ним, Алена стояла в дверях храма и смотрела по сторонам, из толпы выскочивший Андрияшка, взял её за руку и повел её за собой, спустившись со ступенек, они подошли к Петру Ивановичу.

- Алена, это Петр Иванович.

- А я знаю, он в больницу приходил ко мне,- сказала Алена.

- Узнала, - радостно сказал Андрияшка,- вот и хорошо, теперь не мне одному забота о тебе, глядишь скоро и поправишься. Ну чего встали, пойдемте, время поговорить ещё будет, а сейчас домой добраться надо,- потянув Алену к автобусной остановке, Андрияшка спросил,- Петр Иванович, ты с нами?

- Да, да, конечно, у меня и лекарство для Алены, надо ж объяснить, что и как,- поторапливался вслед за ними Петр Иванович.




Шло время, память Алены, по-прежнему,  состояла из одних сплошных пробелов, то, что было с ней ранее, она припомнить  никак не могла. Разглядывая  свои фотографии,  она искала в них хоть одну малейшую зацепку, связывающую  себя прежнюю и себя теперешнюю, ничего не помнящую, потерявшую память девушку, окруженную двумя непонятно откуда взявшимися мужчинами, ведь ни на одном из фото прежней Алены, рядом  с ней не было ни одного представителя сильного пола. Как то это странно, отчего так, почему в свои тридцать лет та прежняя Алена была одна, пристально всматриваясь в зеркало, Алена сегодняшняя произнесла .

- Не дурнушка вроде, а отчего ж была одна,-   ей захотелось порыться в вещах той Алены, которую ей так хотелось вспомнить.

Открыв шифоньер, она наткнулась на яркий калейдоскоп цветов. Майки, рубашки, юбки, от всего этого у Алены запестрело в глазах, мгновенно ей в голову пришла мысль о том, что прежняя Алена, возможно, сильно любила цирк и различные шоу, только этим смогла она объяснить эту пестроту.
Алена взяла пару вещей и приложила к себе.

- Ну и вкус у меня. Ради Бога заметьте и не пройдите мимо, ведь я такая яркая, словно клоун из детства. Давай поиграем, дружочек, давай будем дружить.

Алене пришла в голову мысль, что ей прежней было нелегко и скорей всего одиноко, от этого и весь этот кричащий гардероб, яркость которого была лишь для того, чтобы хоть кто-то хотя бы на миг мог остановить свой взгляд на ней, сим подтверждая её существование на планете Земля.

- Да, она была одинока и это тяготило её,- подытожила Алена,-  скорей всего так оно и было. Вот я теперешняя не одна, рядом Андрияшка. Хлеб маслом намажет, поднесет и то теплее становиться. Верующий это хорошо, говорит, что по гроб жизни мне благодарен будет за доброе сердце моё. Я думаю, если бы в тот вечер я не отдала бы ему ключи от квартиры, то, так бы и осталась на веки вечные под колесами машины той. Может быть только за это, Господь мне и подал милостыньку. Живи мол, девонька, не пришел твой срок и с финиша на старт поставил, а по бокам подобно ангелам, оберегающим меня ничего непомнящую Андрияшку да Петра Ивановича. Петр Иванович, конечно, как дитя непонятное, то краснеет, то потеет, всё платочком обмахивается и все как-то нелепо то пряничек то конфетку сует, так и хочется сказать ему: « Да простит вас Бог, хватит меня пичкать всем подряд, зла я на вас не держу, прощены вы мною и свободны». А как сказать, ведь и обидеть можно, но и терпеть его, тоже нет сил, ведь он как к умалишенной ко мне относиться. Всё как-то искосенько на меня поглядывает, словно ту минуточку высматривает, когда сумасшествие моё полным цветом явиться. Странный он. Вот с Андрияшкой легко, он мне всё про людей, про их скорби, про божий промысел, про себя сермяжного, про  тот вечер, злополучный для меня, счастливый для него, про жизнь нашу, ставшую одной на двоих.

 

- Алена, ты в храм завтра пойдешь,- спросил Андрияшка, прихлебывая чаёк из кружицы.

- Нет, Андрияшка, не пойду.

- Отчего ж.

- От того, что  ты молельщик хороший и за себя и за меня Боженьку попросишь.

Андрияшка улыбнулся, по душе пришлись слова Алены.

- Я-то помолюсь, ты сама-то не забывай Бога вспоминать, а что  Петр Иванович сегодня придет.

- Нет, я ему сказала, что нас дома не будет.

- Смешная ты, а где ж мы будем.

- Да, я это так, просто сказала, чтоб он не приходил, а то знаешь, сидит и высматривает, не пойми что во мне, словно демонов моих караулит.

- Каких таких демонов, ты чё, девка, говоришь.

- А таких, которые в душах умалишенных живут, ведь он меня за дуру почитает, знаешь нелегко сдерживать себя, так и хочется взбрыкнуть и показать, как ведут себя бесноватые.

- Бог с тобой, всё то ты не то говоришь, он человек добрый, думаю, вся странность его оттого, что не безразлична ты ему, вот и ходит он, будто бы вину изгладить, а сам, поди, влюбился в тебя по уши. Так что дурь из головы выкини и по-иному посмотри  на него, может судьба твоя, а ты «взбрыкнуть».

 Алене ранее и в голову не приходило, что все эти нелепые моменты,  возможно лишь от его робости и чрезмерной стеснительности, а если и впрямь допустить то, что он хоть немного увлечен ею, то этим многое объясняется. Да, подумала Алена, может оно и так, но воспринимать Петра Ивановича, как мужскую особь, интересующуюся ею как объектом воздыхания, она не могла, и его дальнейшее присутствие становилось ещё более обременительным для неё.


Петр Иванович и впрямь не знал как себя вести с Аленой, чувствовал, что тяготится им она, но ничего поделать с собой не мог, ноги сами несли его на улицу « Краснознаменную» к дому 16. Казалось бы, почему б не открыться, не сказать, мол, так и так, влюблен и не знаю, как жить с этим, а почему б и предложение ей не сделать: « Мол, не позволите ли мне, так сказать, просить Вас, Алена, стать моей  женой. Конечно, для Вас, возможно и покажется странным такой поворот событий, но уверяю Вас в своей искренности и преданности Вам, теперь, когда Вы  всё знаете, то в Вашей власти сделать меня самым счастливейшим человеком в мире, или напротив распластать меня, так, как я Вас на том злосчастном переулке». Эти мысли не давали ему покоя, они съедали его изнутри, устав сопротивляться, он как великий
полководец стал обдумывать тот единственный, решительный и бесповоротный шаг своего, как хотелось бы думать ему, победоносного наступления. Подготовка к которому шла с большим размахом, на деньги, столько лет с любовью скапливаемые им, был приобретен отличный костюм, к которому, учитывая важность момента, была куплена и бабочка. Бабочка для Петра Ивановича была неким фетишем, в его мозгу этот предмет неотделимо связывался с выражением «жизнь удалась». А сейчас он был на таком подъёме, что, казалось бы, скажи Алена «да» и фраза «жизнь удалась», произнесенная одним из героев фильма, какого уж он и не мог припомнить по давности происходившего, эта фраза музыкой пронеслась бы по всему его телу, как бы, говоря ему: «Твоя жизнь удалась Петенька». Как было здорово жить, мечтая о прекраснейшем дне его жизни. Алене, как будущей невесте, он решил преподнести очаровательный подарок, кольцо в виде цветка, усеянного множеством драгоценных и полудрагоценных камней, стоимость которого равнялась трем - четырем зарплатам обычного служащего. Каждый день, после окончания рабочего дня, по дороге домой он заходил в ювелирку поглядеть на роскошный цветок, всё более убеждаясь в том, что лучшего подарка для Алены он бы и не смог выбрать. Продавцы ювелирки, давно приметили странного мужчину, каждый день заходившего в магазин в одно и то же время. Своими липко-лозунговыми эпитетами, поначалу, атаковали несведущего клиента, но поняв, насколько нерешителен он в своих, по сути даже обдуманных поступках, в дальнейшем взирали на него как на некое бесплатное приложение. Ибо чувствовали, что выбор и оплата, далеко не рядом стоящие для него понятия, потребуется еще много времени, чтобы заветные рублики перебрались из его карманов к ним на прилавок, но не прошло и месяца, как вожделенный цветок был оплачен.

Костюм торжественно висел в шифоньере, бабочка с нетерпением ждала, того момента, когда она вспорхнет на шею своего владельца, а прекрасный цветок из ювелирки был надежно спрятан подальше от маминых глаз за пыльные книги на стеллажах. Многое сделано, теперь осталось только открыться Алене, а вот на это Петр Иванович никак не мог решиться.



Алена, все еще не помнящая своей жизни, большую часть времени проводила в церкви, наблюдая за жизнью других, искавших помощи и защиты у Бога. Разбитые и искалеченные жизненными обстоятельствами, они взбирались по ступеням храма, надеясь найти облегчение  здесь, среди молчаливых и строгих ликов,  среди снующих старушек, казалось бы, знающих всё об избавлении от несчастий. Батюшки и вовсе в их глазах были небожителями, поговорить с которыми представлялось едва возможным, а  уж если кому то свезло в этом, то во взбитом невзгодами сознании слова священника звучали, как глас вопиющего в пустыни, вроде бы человек  и говорил на родном языке, но услышать его не представлялось возможным. Какой- то странный эффект, слушать и не слышать. Алена, смотря на людскую вереницу, изо дня в день, обивающую пороги храма, стала понимать, что ищущие чуда, сразу не получат его, услышав мольбу, Господь предложит человеку путь, который приведет его к желаемому, а вот насколько длинным  окажется он,  зависит от самого человека. Люди же, впервые пришедшие в храм, с детской наивностью, надеяться на сиюминутное чудо, не понимая, что оно может случиться и не через год и не через два, путь к нему может занять и десятилетия и цель будет достигнута только  лишь при усердной работе души. Словно слепые котята, ищущие тепло и защиту матери, тыкаются они и не находят ту опору, которая могла бы дать им удержаться в этом мире, пытаются в церкви обрести защиту против мира, опрокинувшего их, против мира распластавшего их. Гонимые болью, они с жадностью впитывают все, что услышат в этих стенах, но сказано же не каждая почва может взрастить семя, не каждая пригодна для урожая. От боли, от стенаний, от безысходности горестного жития людского, Алену, переполненную состраданием к каждому, разрывало от осознания той несправедливости, в которую погружены все эти люди, ей стало более невмочь видеть и слышать их мольбы, сердечко её, как изношенная тряпица, колыхаясь  рвалось, переполненное людскими страданиями. Выбежав на улицу, она поспешно удалялась от храма,  думая о том, что не сможет больше переступить его порог, её душа рыдала, она чувствовала себя маленькой песчинкой, раздавленной горем людей, которых жизнь прибила к вратам храма.

Ноги несли  её неведомо куда, усиливая шаг, она торопилась сбросить с себя тот тягостный  и обременительный гнет  человеческих страданий, с которым столкнулась её душа. Она неслась, не видя никого вокруг, сила, толкающая её вперед не иссякала, она гнала её всё дальше и дальше, ноги, уставшие от столь сильного напора, отказывались слушаться, на миг потеряв равновесие, споткнувшись, она упала . Сильно ударившись об асфальт, она зарыдала, размазывая грязь по щекам, она  захлебывалась от слез, прохожие кинулись к лежащей на тротуаре девушке.  Они подняли ее и, убедившись, что помощь врачей не нужна, оставили её одну, сидящую на скамейке. Алена, тупо глядя перед собой, понимала, что безумная лихорадка оставила её, на смену ей пришла тишина, которая так необходима была ей сейчас. Так покойно было просто сидеть на скамеечке и смотреть на снующих вокруг людей. Смех и обрывки  фраз, доносившиеся до неё, успокаивали Алену. Появившийся ни откуда котенок, длинной шерсткой обвивая ногу, щекотал её щиколотки. Алена, подняв его, прижала к себе, рыжик запел ей самую сладкую из своих песен, и, в эту минуту, Алена вдруг поняла, что ощущение счастья может взяться ни откуда, просто так, само по себе.

Внезапно небо нахмурилось , прогремел гром и водные потоки  спустились на землю, мокрые люди разбегались  кто куда, Алена, крепко держа  котенка в руках, кинулась под  козырек подъезда близстоящего  дома, дождь  неистово хлестал, девушка,  промокла до нитки, с её платья и волос вода  стекала ручьями. Из стены, обрушившейся воды,  выбежал мужчина, отряхиваясь, он бодро проговорил.

- Ну, надо же как льет и главное не с того  не с сего,  и спрятаться то негде, весь промок.

Он, роясь в карманах , нащупал ключ и хотел было открыть дверь, но мокрая, неподвижная фигура девушки остановила его.

- Вы  намокли, дождь, судя по всему будет ещё долго идти, я  не могу оставить вас здесь.

- Нет, нет, спасибо большое, но здесь мне будет лучше,- тихо произнесла Алена.

- Девушка, на вас сухого места нет,  я не хочу, сидя дома в тепле, мучиться из-за того, что вы мокнете на улице. Пойдемте, пойдемте,- он потянул её за руку.

- Я не могу, я не одна,- Алена подняла голову и мокрый котенок, высунувшись, слабо замяукал.

 Мужчина, увидев  котенка, лишь улыбнулся и уже, крепко, взяв незнакомку за руку, сказал.

- Что ж, поделаешь, девка с прицепом, всякое в жизни бывает, пойдемте, пойдемте, я вас обоих приглашаю.


Алена, входя в дом Павла, и не предполагала, что останется  в нем навсегда, что незнакомец, протянувший руку помощи, ей, потерявшейся по жизни,  станет самым дорогим и близким человеком, рядом с которым она обретет себя, рядом с которым   будет бесконечно счастлива. Вот так распределилась судьба, обретя его, она обрела жизнь, он  же обрел жену, на редкость неиспорченную, со светлыми и чистыми помыслами, любящую его таковым, каков он есть.

Рыжик же обрел дом и двух любящих хозяев.
 
А что же обрел Петр Иванович, а ничего, немного пострадав, он сдал в ломбард  золотой цветок, предназначавшийся Алене, и снова вернулся к своей прежней  и занудной жизни.