Семейные хроники. Юрий. 1967г. Флотский экипаж - п

Первое фото на флоте 19.08.1967. Наряд на камбузе. Автор стоит в середине.      

 

                Флотский  экипаж - предбанник флота. 1967 г.

 

       Всё это происходило потом, спустя три и более месяцев, а в тот день 15 июля 1967 года мы, 13 призывников из г. Шахты, прошли через КПП и оказались на территории Третьего Балтийского флотского экипажа. Это небольшой, благоустроенный и опрятный военный городок. Все постройки, сооружения, инфраструктура осталась от немцев. До потери Восточной Пруссии в этом городке базировалась  школа  подготовки военных лётчиков. Впоследствии никто здесь ничего не перестраивал, не достраивал, не разрушал. Осталось без применения авиационная инфраструктура, громадные самолётные ангары,  аэродром с бетонной взлётной полосой.

     Главная улица вела от КПП к небольшой площади, которая как бы являлась центром городка. На площади расположено г-образное внушительное здание, в котором размещались камбуз, столовая, актовый зал мест на триста, на втором этаже – казармы временного пребывания призывников.  По обеим сторонам  главной дороги находились жилые дома работников экипажа, хозяйственные объекты, склады, баня, санпропусник. Это в первом ряду от дороги Далее вторым рядом стояли  ротные казармы и учебный корпус. Казармы - двухэтажные, были в городке и трёхэтажные дома. 

     Дня два мы слонялись в ожидании прибытия призывников  из других городов. Ночевали в казарме временного пребывания в одежде на двухэтажных нарах. Через день прибыли команды из  Киева и Одессы,   такие же  выпускники техникумов,  одесского и киевского медучилищ. Очень много ребят-евреев из Одессы, медики. Запомнился  выпускник одесского медучилища,   по фамилии Бронштейн, хороший парень, впоследствии получивший позывной «Броня».   Два человека прибыли из Дагестана.  Один из них, помнится, высокого роста с косыми глазами (как его призвали с такими глазами?...) длинным, как у бабы Яги, крючковатым носом.  Ко всему, в отличие от жгучих брюнетов кавказцев, он  был рыжим, да ещё с  разноцветными,  один голубой, другой зелёный, глазами. Несмотря на с кавказское происхождение, вёл он себя спокойно и молчаливо. Некоторые шутники, которые всегда находятся в новых коллективах, пытались его, что называется, «зацепить». Он вообще не реагировал, не отшучивался в отместку, не пытался каким то другим образом пресечь покушение на свой авторитет, просто не обращал внимание.

      Вначале его далеко не привлекательный  и, признаться, даже отталкивающий внешний вид, не внушал мне особых симпатий. Дагестанец ни с кем не сближался, и только другой небольшого роста дагестанец постоянно составлял ему компанию.   Но со временем его авторитет начал расти, хотя он ничего для этого не предпринимал. Просто был очень правильный, правильный до абсурда и, естественно, расплачивался  за это  внеочередными нарядами. Как-то на строевых занятиях  мы   отрабатывали строевой шаг  взводной коробки  с песней.

     Рыжий дагестанец  с  ростом  под 190 см  шёл в первой шеренге. Я шёл во второй шеренге взводной коробки и конечно  же заметил, что он никогда не поёт.  Ну не поёт и не поёт, мало ли чего, может быть, боится испортить нам песню. Однако на сей раз, к несчастью,  это заметил и наш замкомвзвода  младший сержант  Глинистый. Он остановил взвод и спросил дагестанца, почему он не поёт. В ответ последовало бесстрастное   молчание. Младший сержант Глинистый был взбешён. Он, повысив командирский голос на октаву, вновь пустил взводную коробку  строевым  шагом по плацу.  Мы рубили бетон отчаянно, предчувствуя  лобовое столкновение  между Глинистым и дагестанцем.

       Мне было жаль дагестанца, я искоса глянул на его лицо и понял, что он не запоёт и прекрасно понимает, что его может ожидать.  Не прошло и полминуты, как Глинистый рявкнул во всё горло,- «Курсант …….! Запевай!»  В ответ ещё более чёткий и хлёсткий  шаг взвода, но более ни звука. Замкомвзвода повторил команду. Мы понимали, что как  не крути, а неподчинение командиру налицо, да ещё на строевых занятиях в присутствии целого взвода. Младший сержант Глинистый, красный, как свежесваренный рак,  остановив взвод,  объявил  упрямому кавказцу  для начала   наряд вне очереди и пообещал доложить о факте неподчинения командиру роты.  Дагестанец  наряд отработал на камбузе, но далее никаких выводов не последовало.  Или у Глинистого  хватило ума не докладывать о происшествии  начальству, или  у начальства – не раздувать конфликт. 

     Наконец, на третий день все, кого ожидали,  прибыли. Мы уже намаялись без дела, тем более в экипаже  проходили курс молодого бойца  три полновесные роты,  они лихо маршировали по асфальту экипажа, несли службу, отдавали честь при встрече с офицерами, а ведь они были наши одногодки, только призвались в мае, на полтора месяца раньше нас. Они, как бывалые, подходили к нам, искали земляков, как будто не были дома уже не меньше года, рассказывали о том, что нас ожидает. По их рассказам, самый тяжёлый наряд в экипаже  был наряд на камбузе. Со временем я испытал это на собственной шкуре и подтверждаю что, на камбуз лучше не попадать.

     Первым делом нас остригли наголо и  направили в санпропускник, где мы распрощались с гражданской одеждой и  личными вещами. Провели санитарную обработку интимных мест, затем баня. Из бани выходили в чистый предбанник, вернее сказать, послебанник,  словно  народившиеся  на свет божий, или прошедшие чистилище.  Голые тела, никакой собственности, одежда осталась в предбаннике. Начинаем  новую жизнь с чистого листа. Нам  выдали  полотенца, коими мы  вытерли насухо наши  бренные тела и проследовали в следующее помещение.  И вот в этом зале совершилось таинство превращения  разношёрстных  гражданских лиц в служивых матросов флота российского, вернее советского.

     У длинных столов  с наваленной горой разнообразной форменной одежды стояли  баталеры, сверхсрочники и по размерам выдавали  её нам. Вначале выдали нижнее бельё, трусы, майки – тельняшки и носки, в которые мы сразу облачались, прикрыв первозданную наготу.  Далее,  стол с матросскими робами и брючными ремнями.  Там же к робам выдали квадратные погончики с написанными на весь квадрат жёлтой краской буквы «БФ». Затем примерили рабочие ботинки на шнуровке.

     Теперь мы одеты и обуты.  Казалось бы, всё – вперёд друзья, покорять моря и океаны!  Ан нет!  Сеанс невиданной щедрости только начался.  Затем выдали нам столько барахла, сколько у меня дома не накопилось за всю  мою восемнадцатилетнюю жизнь;   парадные чёрные суконные брюки, белую голландку (летняя форма 1), парадную тёмно- синюю, суконную  голландку, бушлат матросский из чёрного тонкого сукна, подштанники, которые одевали только при проведение смотров   при сдаче кораблём задачи К-1.  Гардеробчик пополнили также  несколько видов тельняшек - летних, осенних, зимних.

     Вместе с бушлатом  выдали  таинственный предмет матросского туалета, назначение которого сразу нам не удалось определить. Чёрный суконный стоячий воротник  с пришитым к нему  овальным кусочком  чёрного сукна. Оказалось, эта штучка называется  «сопливчик» и, как потом выяснилось, была незаменимой деталью матросского костюма. Одевался, как манишка, под бушлат или шинель. Прикрывая горло и грудь от  ветра,  придавала законченность и строгость образу матроса в бушлате. Матросы любили «сопливчики», ведь они надёжно прикрывали  горло и грудь от пронизывающих балтийских ветров.

     Но самое главное  пришлось на конец  действа нашего обращения  из  пацанов в военморов. Нам вручили бескозырки из чёрного сукна с белым кантом, а к ним белые чехлы, красную звезду и ленточку черного цвета с золотой надписью  «КРАСНОЗНАМЁН.БАЛТ. ФЛОТ». Мы сразу же прикрепили ленту на околыш и звезду на тулью. Ох, как нам не терпелось надеть бескозырку! Что не говори, а ведь именно бескозырка является главным атрибутом военного моряка.    

      Свалившееся неожиданно на голову  «богатство» мы с трудом запихнули в выданные здесь же вещевые мешки и с нетерпением  выскочили из баталерной на зелёную лужайку, чтобы на дневном свете покрасоваться в   новенькой военно-морской форме. Уже потом, когда я сам принимал призывников, а это произошло через пару месяцев,  понял, как смешно смотрятся  эти новоиспеченные матросы.  В суматохе, кому-то досталась одежда не по росту, но даже на тех, кому форма пришлась в пору, сидит она  как «на корове седло», если применить меткий казацкий фольклор. Особенно, это касается бескозырки. Умение носить бескозырку приходит с годами. По тому, как матрос носит бескозырку, можно определить,  сколько лет он отслужил. Она должна «прирасти» к голове. На кораблях матросы не носят бескозырку повседневно, только в составе  парадной формы.  Рабочая, повседневная  форма одежды матроса это  парусиновая  голландка с пристёгиваемым гюйсом, такие же брюки, в совокупности называющиеся робой. На голову вместо бескозырки надевается  тёмно-синий фланелевый берет с прикреплённой красной звёздочкой.

     Рабочая роба имеет два цвета – синий и белый.  Робу синего цвета носят матросы, проходящие службу на кораблях  4 ранга. Белая роба выдаётся матросам  на кораблях 3, 2 и 1 ранга. Почему так?  До сего дня я не знаю ответа.  Матросы в синей робе, чувствовали  ущербность в сравнении с плавсоставом в белых робах, ведь в белых робах ребята служили на крейсерах, эсминцах, ракетных крейсерах, на щеголеватых красавцах, больших противолодочных кораблях «поющих фрегатах». Принадлежность к этим морским гигантам выражалась только  в белом цвете рабочей одежды. В остальном - никаких отличий. Синюю робу носили матросы с  малых противолодочных кораблей 201 и 204 проектов, торпедных и ракетных катеров, тральщиков, малых (МДК), средних(СДК) и больших (БДК) десантных кораблей, дизельных подводных лодок, а также команды различных вспомогательных судов.

        Когда мы вышли на солнечную  поляну из тёмных  помещений  баталерного здания и начали осматривать  друг друга в непривычной  одежде оказалось, что  форма не у всех  одинакова.  На некоторых была надета белая парусиновая  роба,  некоторым вообще не выдали рабочую одежду, а вместо ботинок, как большинству, выдали короткие кирзовые сапоги. Одним выдали погончики чёрные, другим – голубые.  Очевидно, такое разделение было определено на технической комиссии, которая прошла днём раньше. Те, кому выдали чёрные погончики и синюю робу, предназначались на корабли 4 ранга. В их число попали мы, все пятеро: я, Сергей Рубцов, Владимир Хрипков, Борис Калюжный, Владимир Гармашов. Получившие сапоги без рабочей одежды предназначались в морскую пехоту - два дагестанца и два выпускника медучилища из Одессы. Рабочей формы морской пехоты, черные брюки, заправленные в короткие кирзачи, чёрная рубаха, просто не оказалось на складах экипажа.    Обладателей  голубых погончиков   ждёт  морская авиация.

     Комиссия, определявшее наше военное будущее, состояла из пяти-шести старших офицеров. Вызывали по одному, смотрели бумаги, разложенные на длинном столе аккуратными стопочками, интересовались, здоровьем,  специальностью. Спрашивали, где бы хотел служить. Возможно, именно в тот момент можно было бы как-то повлиять на выбор комиссии. Мы все изъявили желание служить на кораблях.  Когда  на вопрос   « где желаешь  служить?», я ответил, что на корабле, один солидный  капитан первого ранга, сидящий в центре стола,  поинтересовался  моим  ростом. Я не успел открыть рот, как  капитан третьего ранга, заглянув в папку лежащую перед ним на столе, ответил, что его рост 183 см. Капитан первого ранга покачал головой и, обращаясь к членам комиссии, сказал:, «С таким ростом молодёжь на эсминцах головы разбивает. Может,  в авиацию его?» У меня сразу промелькнуло в голове: «Попасть на флот и не служить на корабле? Не быть в плавсоставе?   Нет!» Я вмешался в прения комиссии с категорическим заявлением, что хочу служить нас корабле.  Председатель комиссии с интересом посмотрел на меня и, не сказав ни слова, что-то быстро написал на лежащем перед ним  листе бумаги и передал её капитану третьего ранга. Тот взял бумагу и произнёс: «Плавсостав».

      Впоследствии  мне вспоминался иногда тот момент.  В жизни каждого, видимо, существуют  такие  ключевые точки. В эти моменты человек, как тот богатырь из известной  русской сказки, делает выбор будущего жизненного пути.  Ведь, промолчи я тогда, и пошёл бы я служить в авиационную часть, демобилизовался бы через два года, на целый год раньше начал бы всё то, что было после службы. Что тогда бы меня ожидало?  Неизвестно, но жизнь, возможно, сложилась бы как-то иначе.  Теперь, спустя почти сорок лет, я думаю, что были «мудрые» ребята, которые попросились в авиацию. Мол, люблю небо и самолёты!  В нашей призывной группе было много ребят, евреев, из Одессы и Киева. Никто из них не получил чёрные погончики. Все пришили к своим голландкам голубые и отслужили  в морской авиации  два года. Хотя, возможно, этому послужили иные соображения…. Были и другие   похожие моменты в моей жизни, когда требовалось сделать выбор, от которого зависел  её дальнейший ход.   
             
      Из нас, выпускников техникумов, сформировали  взвод, численностью около 50 человек. Взвод входил в состав первой роты. Всего в экипаже было три роты молодых бойцов. Они уже заканчивали первичное военное обучение, приняли воинскую   присягу и уже готовились к отбытию из экипажа.

     Мы же только начинали. Командиром  нашего взвода назначили сержанта срочной службы Виктора Сорокина, проходившего службу в экипаже. Высокий,  широкоплечий,  с накаченным торсом, спокойный, умный парень.  Сорокин. Всегда сдержанный, не повышающий голоса, он сразу  завоевал наше доверие, как командир, и уважение, как хороший парень. Тем более, что роль  «своего парня» он  не играл, не панибратствовал и вёл себя естественно. Хотел бы я знать, кем он стал в жизни после демобилизации.               
               
    Заместителем командира взвода назначили младшего сержанта по фамилии Глинистый, небольшого роста, с невыразительным лицом, полная противоположность сержанту Сорокину. По образованию педагог начального образования был  оставлен в экипаже  около года назад. В отношении к нам проявлял излишнюю и показную строгость. Взвод разделили на  три отделения. В состав  нашего отделения  вошли все шахтинцы, 13 человек. Командиром отделения  Сорокин назначил Рубцова Сергея.

    Первые пару дней мы приводили своё обмундирование в  надлежащий вид - пришивали погончики, надписывали номера военных билетов на ремнях, бескозырках, шапках, бушлатах и шинелях.  Работа эта оказалась кропотливой и муторной, так как надо было пришить семь пар погон,  да и цифры выписывать концом спички, смоченной в растворе хлорной извести, оказалось непростым занятием. Выполненную работу принимал лично младший сержант Глинистый, и кое-кому приходилось переделывать. 

     Вся выданная нам  форменная  одежда  была добротно сшита  из натуральных материалов  достаточно много лет назад. Особенно нас поразили  суконные брюки. Они были сшиты по послевоенной моде - широченные сверху до низу, настоящие морские  «клеша». На гражданке, в те годы также были в моде расклешённые брюки,  но такой клёш был, конечно, неприемлем. Первые недели мы носили эти чудеса пятидесятых годов, потом появились умельцы, которые за умеренную плату их перешивали.   Начальство, понимая, что ходить в таких «клешах», по меньшей мере, смешно, не препятствовали их массовому ушиванию.               
     Существовала ещё одна причина, чтобы каждый старался  быстрее привести свои брюки в соответствие. Ведь, если матрос одет в такие неимоверно широкие брюки, значит, он молодой, салага, карась. А кому хотелось выглядеть салагой?
 
     Разместили наш взвод спецнабора в казарме №1. Всего зданий  казарм, совершенно одинаковых и расположенных параллельно друг другу, в экипаже было три.  Это двухэтажные здания, сработанное немцами из кирпича тёмно-коричневого цвета, около пятидесяти метров в длину, с центральным входом, посередине здания. На верхних этажах  находились спальные помещения - кубрики. В кубриках  установлены металлические двухэтажные кровати на 40 -  50 человек. На первых этажах располагались различные служебные помещения, включая  учебные аудитории. В них  уже через несколько дней  мы  начали  грызть гранит  военного дела.

     Военная наука началась, однако, не на плацу, не в аудитории и не на стрельбище, а в казарме. Младший сержант   Глинистый учил  нас  азам военной  чслужбы - правильно  раздеваться, складывать в определённом порядке одежду на табуретку рядом с кроватью и быстро  одеваться. Первый армейский  боевой норматив это «подъём-одевание».  Время около минуты.  Начались тренировки. По команде «Взвод отбой» мы быстро раздевались, аккуратно укладывали одежду на табурет и укладывались на свои койко-места, напряжённо ожидая команду «Взвод! Подъём! Выходи строиться!». Звучит  команда, начинается суматоха. Я спрыгиваю с верхней койки. Внизу   судорожно копошится куча тел, ведь в проходе  одновременно пытаются одеться 4 человека.

      Каждый старается не оказаться последним.  В сутолоке, как могу, одеваюсь  и выбегаю в коридор, где с секундомером в руке стоит важный Глинистый. Я не первый, но как минимум половина взвода  ещё буйствует за дверью.  Занимаю своё место в строю и с интересом  наблюдаю продолжение вакханалии, из которой я только что выскочил подобру-поздорову. Когда последние флегматы занимают места в строю, начинается разбор «полётов». Глинистый  суров и требователен.  Норматив не выполнен. Вновь команда «Отбой».  И так много раз. Вначале это кажется смешным, затем  глупым и, наконец,  отвратительным, потому, что замкомвзвода  переусердствовал. До него самого  этот факт всё-таки доходит, и он прекращает экзекуцию.
   
      А заправка постели? Вернее сказать не заправка постели,  а искусство заправки.  Вы скажете, что, конечно, кровать, постель должна быть аккуратно заправлена.  Да, но этого было мало.  Натянув в тугую  одеяло на матрац без единой складки, выравниваешь плоскость одеяла, пальцами формируешь прямые острые рёбра. Должна получиться  плита  с плоскими прямыми сторонами и правильными прямоугольными  рёбрами. Более того, рёбра этих бутафорских  плиты, обращённые к проходу,  на всех кроватях должны  лежать на одной прямой. Естественно подушки  также должны иметь одинаковую форму  «взбития» и лежать на одной прямой. Так приучали к военному порядку.

     Потянулись будни,  заполненные  с раннего утра и до вечера   всякой военной всячиной, не оставляющей  ни минуты свободного времени. Ты уже не принадлежишь сам себе, слепо выполняешь то, что тебе говорят или приказывают.  Подъём в шесть утра. Команда  «Взвод подъём!»  кинжалом впивается в самый сладкий, утренний сон, и начинается    тяжёлый процесс осознания  твоего  местопребывания и положения. Да, да это уже не сон, ты не дома, отлежаться с минуту другую не удастся.  Боже! Да у тебя весь день не будет ни одной приятной минутки!  И завтра, и три, или четыре года. Эта мысль  невыносима.  Рядом с такими же отрешёнными лицами  копошатся соседи, никто никому не говорит «Доброе утро». Какое там доброе, глаза бы не смотрели.

     Твой сосед по кровати, счастливчик, продолжает  пребывать в объятиях  крепкого богатырского сна. Ты мгновение тупо смотришь  на его безмятежное лицо и спохватываешься, ведь бедолага может схлопотать наряд вне очереди, как пить дать.  Ты толкаешь его в бок, он открывает  глаза и с непониманием, потом с ненавистью смотрит на тебя.  Ты его добиваешь словом  «подъём» и выбегаешь в коридор. Все бегут вниз, на первый этаж и далее в подвал, там туалеты. Туалеты громадные, но мест для отлития не хватает, перед писсуарами и унитазами стоят рядами, один ряд отходит, подходит следующий. Стоит крепкий запах утренней мочи. И снова наверх, на построение. Уже немного приходишь в себя, даже начинаешь перебрасываться короткими фразами с соседями по строю.

      Но вот весь состав  взвода в строю. Теперь  ты всего лишь  клетка  стоглазого монстра по имени взвод, и это создаёт некий комфорт, словно ты  сел в автомобиль и дальше можешь расслабиться, думать о чём угодно, а дело шофёра управлять им, следить за его работой и  безопасностью. Рота повзводно выходит из казармы и начинается знаменитый матросский бег, бег в ногу пятидесяти человек, обутых в тяжёлые ботинки.  Одновременный удар об асфальт пятидесяти  башмаков создаёт  внушительный  залповый звук. Мы, прислушиваясь,  стараемся  стучать ещё чётче и суше, и грозный стук наших ботинок окончательно выветривает из нас упадническое утреннее настроение, вливает в нас  оптимизм и уверенность.

      Все три роты выбегают на  громадный бетонный плац  перед рядом  серебристых  авиационных ангаров.  Знаю, что раньше у немцев там  находились  учебные самолёты, что там сейчас, не знаю. Ангары  никогда не открываются и, порой, кажется, что там внутри, за громадными воротами всё ещё  томятся, как птицы в клетке, немецкие «Мессершмиты» и «Юнкерсы», ждут своих хозяев, которые уже никогда не вернутся.       На плацу проводится общая для всего экипажа  физзарядка. Она тоже необычна для гражданского лица. Выполняется  связанный и довольно длинный комплекс движений, следующих один за другим. С первого и второго раза запомнить  трудно, спасает только  демонстратор  перед строем, с  движениями которого ты пытаешься синхронизироваться.

      

     В казарму возвращаемся также бегом, повзводно. Теперь надо  схватить в кубрике туалетные принадлежности и быстро вниз, в туалетные комнаты.  Опоздаешь на секунду - будешь стоять в очереди к умывальнику. Затем формируешь «кирпич» на своей постели и наводишь порядок на своём спальном месте. Звучит команда «Смирна!». Дневальный по кубрику встречает инспекцию. Каждый матрос стоит  «Смирно» возле своей койки. В кубрик заходят замкомвзвода  младший сержант Глинистый,  командир взвода сержант Сорокин. Им компанию могут составить замполит роты, а то и сам  командир роты. Командир роты  то ли капитан, то ли  старший лейтенант показывается редко, поэтому фамилия  его не запомнилась, как и он сам. Дневальный  докладывает, что взвод готов для проведения осмотра кубрика. Инспекция тщательно осматривает кубрик, как заправлены постели, как выглядят их хозяева. Всякое нарушение порядка фиксируется, грубое нарушение может повлечь наказание в виде наряда вне очереди.

       Но вот объявляется построение на завтрак. Столовая обслуживает поротно. Сегодня наша рота  идёт на завтрак первой. Перед казармой формируется ротная колонна повзводно. До столовой   метров три-четыреста по городку. Идём строевым, да ещё с песней, У каждого взвода своя песня и каждый взвод пытается переорать соседей.
     Столовая это длинное  помещение, в котором   установлены два ряда длинных  деревянных столов по пять или шесть мест  с каждой стороны. Здесь  всё делается по команде. Занимаем свои места, но не садимся. «Рота! Сесть! »  Садимся и дружно набрасываемся на еду. Еда – обычно это более половины дюралевой миски перловки или картофельное пюре из сухого  картофельного порошка  и шмат вареного сала. На десерт стакан  сладкого чая, кусок белого хлеба   с маслом.

     Мы, шахтинцы,  привыкшие ко всякому за 4 года проживания в общежитии, быстро освоились и с пищей, и с  порядками её приёма. А порядки в столовой  экипажа суровые. На еду даётся всего десять минут. Я знал, что быстро  принимать пищу  вредно, тем не менее, привык есть быстро, и когда звучит команда «Рота!  Встать!», допиваю чай.  Напротив меня за столом сидят ребята, евреи из Одессы. Они, разумеется, едят правильно, тщательно разжёвывают пищу, поэтому не успевают съедать  и половины порции, не говоря уже о чае. Они выполняют команду, встают, продолжая жевать и даже черпать вилкой из чашки. Но это продолжается, какие-то секунды, и звучит команда: «Выходи строиться!» Приём пищи закончен.
      
     Возвращаемся в казарму так же строевым шагом и с песней. Впереди  развод на занятия. Фактически это ежедневный строевой смотр учебных рот, который проводится на  широкой  аллее, проходящей  вдоль  трёх казарменных зданий учебных рот. Роты выстраиваются повзводно  на одной стороне аллеи. Но перед построением даётся каждому курсанту   10-15 минут привести свой внешний вид в полный порядок, так как смотр, включает в себя и осмотр внешнего вида курсантов.  За эти 15-20 минут каждый должен простирнуть чехол на бескозырке, освежить гюйс-воротник, вычистить до возможного блеска  ботинки,  надраить до зеркального блеска бляху ремня. Для полировки  ремённой бляхи в матросском магазине городка продаются пузырьки со специальным составом, белая жидкость с запахом аммиака.
   
     Все спешно стараются всё это сделать перед построением, хотя, об этом надо было бы позаботиться раньше в свободное время, особенно, это касается  стирки чехлов и гюйс-воротников. А внутри  каждой бескозырки  должны быть вколоты две иголки с намотанными на них нитками, одна с белой, другая с чёрной.  Должны быть написаны  номера военных билетов, где положено, на ремнях,  внутри бескозырок.  Всё это  проверяется на построении командирами взводов. За  замечания к внешнему виду можно схлопотать наряд вне очереди. Да и, вообще, неприятно  слушать замечания, касающиеся внешнего вида, поэтому все   стараются  не допускать замечаний в свой адрес.

     Командиры  рот докладывают  дежурному офицеру по экипажу о готовности подразделений к  разводу. В конце аллеи появляется командир экипажа  полковник Петров, высокий, седеющий, интелегентного вида офицер. Для нас он, как высшее существо, мы видим его только на разводе, чем он занимается остальное время для нас остаётся тайной. Дежурный офицер, заприметив   командира экипажа, ревёт:
     -  Ээкипаааж   смирна !  Равнение  на середину!
И строевым  шагом  двигается навстречу  полковнику. Где-то  на середине строя, они встречаются и дежурный по экипажу  с правой рукой под козырёк докладывает о готовности экипажа к разводу.  Приняв доклад, командир, обращаясь к строю, приветствует  курсантов:
  -  Здравствуйте товарищи  курсанты !
В ответ  мы держим  паузу, набирая полную грудь воздуха, и  залпом выдыхаем:
   - Здрррави.. жела.. таарищ  полкониик!

      Командир обходит строй и  осматривает   стоящих в строю курсантов. Говорят, что он всё замечает и потом даёт в целом оценку внешнего вида каждого взвода. Затем наступает наша очередь. Весь строй  по команде поворачивается направо и двигается в конец аллеи, где разворачивается и уже повзводно на дистанции  строевым шагом   начинает смотровое прохождение мимо командования экипажа.  Наступает очередь нашего взвода.  Мы стараемся вовсю, знаем, что от того, как пройдём, зависит количество пота, которое нам предстоит пролить на сегодняшних строевых занятиях. Если оценка прохождения будет плохая, то, как минимум, лишний час занятий обеспечен.

     После окончания процедуры развода начинаются занятия. Это изучение уставов строевой и караульной службы, изучение оружия, политзанятия, физподготовка и коронный номер  военной премудрости – строевые занятия. Нам, шахтинцам, всё давалось легко, ни у кого не было никаких проблем. Держались мы вместе, дружно,  старались, чтобы наше отделение было бы лучшим. Уже через пару недель  наша пятёрка была костяком  взвода. Практически по всем видам подготовки мы были впереди. Нас уважали и за успехи, и за  сплочённость, чувствовали в нас силу.  Это сразу поняли и  командиры, которые опирались на наше отделение и на нашу пятёрку  конкретно.  Это нам также шло на пользу, нас меньше ставили в  наряды, а если и ставили, то в наряды легкие.  К примеру, в  самом  тяжёлом наряде на камбузе  мы были только по   разу за  три месяца.

     Мне пришлось заступить  в убойный наряд на камбузе  вечером  18 августа  и весь свой  день рождения 19 августа трудиться на кухне.   Хорошенькое дельце -  день рождения  провести среди помоев. Конечно,  было обидно, и я мог бы подойти к  Сорокину, и  наряд  был бы  перенесён, но я подумал, что раз так небо повелело,  надо смириться и выполнять. Про наряд на камбузе рассказывали ужасные вещи.   Я знал, что это самый тяжёлый наряд.  Но, одно дело – знать,  другое – испытать на «собственной шкуре».   Шкура моя, разумеется, осталась цела, но  я понял, что такое рабская работа на кухне. До этого я не разу  в жизни так много и долго не работал, да и после, наверное.

      В наряд попали мы с Володей Гармашовым, и ещё двое составили нам компанию - наш  шахтинец, с горного техникума и  киевлянин. Что такое камбуз Третьего Балтийского флотского экипажа?  Это столовая  человек на двести посадочных мест, на  одну роту. А в экипаже три учебных роты.  Это кухня со многими разделочными и подсобными помещениями и кладовыми. Заступили мы вечером,  потому всё начинается с помывки громадного количества  посуды после ужина, затем помывка и чистка котлов, сковород, половников, ножей, мешалок. Ты уже валишься с ног, время отбоя, а работа  сделана только наполовину, теперь нужно вымыть столы зала приёма пищи, здесь же пол. На концовку самое трудное - помывка засаленных, загаженных  столов и полов  кухни. Помывка идёт с порошком, щётками и тряпками. Кажется, никогда невозможно закончить эту работу. Но вот, кажется всё помыто, вычищено, выдраено. Теперь всё это должно быть предъявлено дежурному  по экипажу  офицеру. Однако, у него свои дела, и мы, полуживые от усталости,  ожидаем его. После сдачи объекта мы спешим по затихшему, пустынному городку к своей казарме с мечтой упасть в мягкую чистую постель и забыться во сне.

       Но на этом наряд не закончился. На следующее утро, 19 августа, день моего девятнадцатилетия, нас будят в пять часов утра, и вновь на камбуз. Таскаем, моем, чистим, засыпаем,  мешаем. Подходит время завтрака, накрываем столы, режем хлеб. После завтрака опять помывка посуды и уборка зала приёма пищи, но мы, уже прошедшие горнило вчерашнего вечера, довольно легко проходим завтрак. На правах хозяев камбуза мы завтракаем, что называется, «до отвала». Наше настроение повышается от  плотной еды и от сознания того, что осталось  нам обслужить только обед,  а  ужин и сдача камбуза падут на свежие плечи следующего наряда.

     Обед, гвоздь программы, оказался куда тяжелее ужина. Чистка нескольких мешков картошки  на картофелечистке, опять же постоянные таскания и засыпки продуктов,  рубка «мослов».  «Мослы» на  матросском слэнге означает мясо. Обед проходит, всё повторяется, только грязной посуды после него наполовину больше. Мы с трудом только к вечернему разводу заканчиваем  работу и сдаём камбуз следующему наряду.  Вот мы и хлебнули  пресловутого камбуза, лучше туда больше не попадать. Только после камбуза начинаешь понимать прелесть службы по распорядку. Через полчаса двинем  строевым на ужин, покуражимся с песней до самого камбуза. 

     Вечером   построение на вечернюю поверку. Мы, камбузники, успели   вымыться и переодеться в чистое. На построение приходит командир взвода сержант  Сорокин, обычно поверку проводит  Глинистый. А вот подходит и зам командира роты по политчасти.  Сорокин командует «Смирно» и докладывает замполиту, что взвод построен для проведения вечерней поверки. Замполит вызывает меня из строя. Я строевым выхожу из строя отдаю честь и докладываю:  «Курсант …. прибыл по Вашему приказанию». Всё как учили, как написано в уставе строевой службы.  Замполит поздравляет меня с днём рождения и объявляет благодарность  за хорошую службу. «Служу Советскому Союзу!»,- кричу я в ответ и становлюсь в строй.   Первым во взводе я  получил благодарность за службу. Мелочь, а приятно, хотя понятно, что благодарили  за день рождения, проведённый на камбузе, дабы успокоить собственную совесть.   
    

     Кроме камбуза были и другие наряды, дневальный  по роте, по клубу, вахта на контрольно-пропускном пункте, караул у знамени  экипажа. Дневальные по роте и по клубу также  проводят уборку помещений. В конце августа все три учебные  роты окончили курс молодого бойца, приняли присягу и разъехались по воинским частям, или отправились в учебные отряды, где  готовятся  различные специалисты для флота. Наш взвод остался практически один в экипаже. Была ещё немногочисленная рота постоянно обслуживающая экипаж. Всё бремя нарядов свалилось на наш взвод, на занятиях отсутствовало до половины  состава.

     В конце августа с нашей шахтинской пятёркой произошло ЧП, которое подкосило наш  авторитет в глазах начальства.  А дело было так. В последнее летнее  воскресенье 27 августа наш взвод направили в местный то ли совхоз, то ли колхоз, для оказания помощи по уборке урожая.  До этого нас уже бросали на разгрузку  вагонов с углём. Мы с удовольствием ходили на такие работы, несмотря на то, что они порой бывали тяжёлыми. На какое то время мы как бы возвращались в гражданскую жизнь.  Совхоз располагался на окраине  Пионерского на базе  немецкого сельскохозяйственного  предприятия, вернее, на базе  его производственных  зданий. Погода в тот день стояла приятная – солнышко, не холодно и не жарко.    Взвод быстро пересёк поле, которое отделяло городок экипажа от окраины города, и вот мы среди немецких сельхозпостроек     из красного кирпича.
   
        Встретили нас приветливо, угостили свежим молоком  и начали распределять на работу. Понадобились 5 человек для работы на зерновом  току. Мы сразу же вызвались.   Отвели нас в поле на ток и объяснили  нашу работу.  Мы дружно  и с удовольствием взялись за дело, настроение было  превосходное.  Пьянящий дух свободы вскружил  нам головы. Ну как тут не воспользоваться моментом! Мальчишку болтавшегося поодаль  мы отправили  гонцом в магазин за вином. Он принёс две бутылки  дешёвого вина.  Почти два месяца и капли спиртного не было у нас во рту, потому показалось,  что лучшего  вина в жизни  мы не пробовали.  Неодолимое   желание «добавить, не смотря ни на что» не заставило себя ждать.   

      Но не всё коту масленица – в магазине  мальчишку поймали, «раскололи»  и сдали   Сорокину.  Гонец не появлялся, и мы  почувствовали неладное. Так и есть, на горизонте появился наш комвзвода Сорокин с мальчишкой. Мы продолжали работать, как ни в чём не бывало. Сорокин представил нам пацана и спросил, мы ли его снаряжали.  Отрекаться и юлить  не стали.  Комвзвода молча построил нас в цепочку и отвел в экипаж. Пока шли, он  не произнёс ни слова. Понимая, что подвели его, мы переживали  и были готовы к наказанию, но наказания не последовало. Сорокин, очевидно, не доложил командиру роты и скрыл это событие. Никто и во взводе не узнал о нашей авантюре. Правда, после этого случая Сорокин уже не доверялся нам, как прежде, и это было справедливо.

      После окончания учебного курса в экипаже  мне предстояло  служить на корабле. Что такое служба на корабле, я не представлял, но всегда хочется узнать то, что тебя ожидает впереди. Я понимал, что служба на корабле совсем не похожа на мою сегодняшнюю службу. Иногда, после отбоя я лежал в постели и думал, как будет  там , на корабле, ведь я и корабль в глаза не видел. Я с нетерпением ждал тот  день, когда  взойду на  палубу моего корабля. В экипаже, к сожалению, не давали никаких знаний о кораблях, о службе на них. На самом деле,  экипаж был очень далёк от флота и был укомплектован пехотными офицерами, никогда не выходившими в море, но носившими морскую форму. В казармах, учебных классах  экипажа  находилось множество плакатов, рассказывающих о подвигах  кораблей и моряков   флота во время отечественной войны.   Плакаты эти и стали моими первыми учебниками о флоте.

     Через месяц  интенсивной муштры, когда практически всё время было занято тренировками и учёбой, у нас начало появляться  личное время, особенно в выходные дни.  Как раз в эти дни ко мне попала книга «Капитальный ремонт» Леонида Соболева.  Книгу я начал читать урывками, но потом она меня, что называется, затянула, и я продолжал её читать везде, где представлялась возможность. Эта книга ввела меня в мир русского флота, то к чему я стремился в ожидании   физического погружения в этот мир. Много интересных  сведений о флотской жизни я почерпнул на страницах Леонида Соболева. Я был влюблён в эту книгу, которая  подготовила меня к флотской службе, к осознанному и  сознательному восприятию всего того, с чем мне  пришлось столкнуться  в моей дальнейшей службе на корабле.

     Не только идейно и морально подковал меня «Капитальный ремонт», но и преподал элементарный морской ликбез по  флотской службе. Глазами гардемарина Юрия Левитина я впервые обозревал низкие  бронированные  борта линкора  российского флота «Генералиссимус граф Суворов  Рымникский», поражаюсь его размерами и силой, впервые пытался вникнуть в суть термина «водоизмещение», узнавал, что комингс – это всего на всего лишь высокий порог двери или люка на палубе.  Прочитав  эту  книгу,  я стал  другим человеком,  приобщился к корабельной жизни и понял, что по прибытию на корабль  мне придётся исполнять  неприглядную  роль неотёсанного молодого матроса.  Это понимание, считаю,  мне   помогло   преодолеть  трудности первых месяцев службы на корабле.
 

    В начале сентября Прибалтика задышала осенью. Днём солнце ещё грело, и было по летнему тепло, а вот ночью, особенно под утро, приход осени давал о себе знать. Мы начали замерзать на ночных вахтах, особенно на КПП. Да и утренние подъёмы после тёплой постели стали даваться с трудом.  Спасением от утреннего холода стала  утренняя пробежка, согреться  удавалось  после первой сотни метров. Я бежал  в плотной, уже прекрасно натренированной, взводной «коробке» и думал: - «Ведь это только начало сентября, а что будет дальше?». А дальше было то же, только холоднее с каждым днём.

     Утренние пробежки корабельных команд  не чета, тем, что были в экипаже. До настоящих морозов форма одежды - голый торс. Форму одежды на утреннюю физзарядку определяет дежурный по бригаде или по базе. Нам её объявляет по корабельному радио дежурный по кораблю. Мы выходим из кубриков на  шкафут, ежимся от холода и с нетерпением ждём команду спуститься с корабля   и начать пробежку вдоль длинных причалов Внутренней гавани  Балтийска. После пяти минут бега от наших  голых торсов начинало парить. На утреннюю  физзарядку отводится двадцать минут, пять минут пробежка, затем физические упражнения, после которых ещё пять минут пробежки. Отдел организации службы базы требует  неукоснительно соблюдать такой порядок, но матросы предпочитают только бег, бег в течение всех причитающихся двадцать минут. Только во время бега можно выдержать утренний  влажный, пронизывающий до костей балтийский холод. И только с установлением  постоянных морозов  мы выходили на утреннюю пробежку в тельняшках, а при сильных морозах в рабочей одежде, робе. Но это всё будет потом, а сейчас в 3 –ем Балтийском флотском экипаже  только начало  сентября 1967 года.

         
     В конце августа  по экипажу прошли слухи, что в Пионерский  пришли боевые корабли из Балтийска.  Сержант Сорокин подтвердил  это известие. Более того,  он с командиром роты  договорились о посещении кораблей нашим взводом. В воскресенье  3 сентября 1967 года  сразу после завтрака мы вышли из экипажа в направлении  Пионерского.  Стоял превосходный,  типичный для этого времени года,  нежаркий солнечный денёк.  Минут через сорок мы уже спускались по дороге  к проходной  Пионерской базы океанического рыбфлота.

    Справа внизу громадный, пустынный  песчаный пляж. Впереди  с высоты  открылся вид рыболовной базы. Вдоль деревянного причала базы стояли рыболовецкие суда, а ближе к проходной стояли три военных корабля. Первый раз я обозревал  эту панораму и был  восхищён и воодушевлён этим видом.   Мы прошли через проходную и подошли к военным кораблям.  «Да, это  не линейный корабль «Суворов Рымникский», - подумал я.  Корабли были немаленькими, метров пятьдесят в длину, но я ожидал увидеть нечто большее. Тем не менее, они  были прекрасны.     (Знаменитый проект 204 малого противолодочного корабля  МПК.  Зеленодольское  ПКБ,   гл. конструктор  Куханович  А.В. С 1960 г. по 1968г. построено 63 единицы )

     Стремительный  линии корпуса, высокий  острый нос, большая надстройка была, как бы, наклонена вперёд, гармонируя  с линиями корпуса.   На палубе много непонятных, по виду, грозных  предметов. Артиллерийское  орудие, расположенное примерно на середине корабля, я узнал, хотя оно имело сферическую форму с  двойным стволом. На корме  кораблей развевался  белый флаг с синим  низом и красным серпом и молотом. До этого мне не приходилось  видеть  воочию  боевые корабли, да ещё находясь так близко.  Я стоял на причале и с чувством   лёгкого восхищения рассматривал это диво. На кораблях нами также заинтересовались. Матросы и старшины подходили к леерам  борта и, улыбаясь, таращились  на нас.  Я понял, что в их глазах  мы выглядели забавно.

     Нас разделили на три группы, и я  впервые ступил на палубу военного корабля. Офицер  провёл нас по кораблю. Что мне бросилось в глаза, так это очень тесные помещения внутри корабля и много разнообразной  непонятной техники, которой буквально забиты помещения, даже коридоры.  Проходя  мимо корабельного камбуза,  мы почувствовали аппетитные запахи, которые прозрачно намекали на то, что кормёжка на корабле гораздо лучше  экипажной.   

       Бывает же такое! Через  месяц  я вновь оказался на этом  самом  корабле, прослужил  на нём почти три года  и 22 июня 1970 года под звуки марша «Прощание славянки» сошёл с него по трапу, чтобы потом уже ни разу не подняться на ту, ставшую родной металлическую палубу.

      Заканчивался   наш курс молодого бойца. На 10 сентября  назначена  церемония принятия воинской присяги. Разная информация поступала к нам из уст наших  ближайших командиров. То нам говорили, что после принятия присяги нас сразу отправят  в боевые части, то  ублажали    курсами младших командиров  с присвоением звания старшин 1-ой  статьи  и потом  в часть.  Оставаться ещё на месяц в экипаже нам не хотелось  - «Быстрее на корабли». Уже порядком надоела  монотонная, по сути, солдатская  служба в экипаже.  Однако, обещанная возможность получить две или три лычки на погоны,    всё-таки грела наши тщеславные  души. Тем более, от  нас это зависело меньше всего.

     За два месяца в экипаже мы научились многому, хотя и науки те были бесхитростны и давались большинству без особых усилий. Изучили и сдали  зачёты по уставам строевой и караульной службы. Научились  обращаться с оружием, знаменитым АК -47. Быстро разбирали и собирали на время,  стреляли на стрельбище по фигурным  мишеням, овладели строевыми  приёмами  с оружием. Интенсивно занимались физподготовкой,  самым примечательным из которой был  трёхкилометровый кросс  с полным снаряжением  в противогазе.

       Проводились даже тактические  занятия   «Взвод в обороне» и «Взвод в атаке», на которые  сержант Сорокин повёл нас  на  старый  немецкий  укрепрайон  на  высотке  в паре километров от КПП экипажа.  Неплохо сохранились  два ряда траншейных укреплений и  нескольких бетонных  огневых точек.  Более двадцати лет назад, наверное, в 1944 году укрепрайон брали штурмом наши части.  Между рядами    траншей   видны  следы воронок от взрывов  снарядов или мин. Бетонные укрепления  полуразрушены. Всё это  покрыто густой  малахитовой травой. Пейзаж вокруг  обвораживающий - живописные  перелески, рощицы со всех сторон обступают высотку.  Чуть поодаль,  на опушке  леска, на взгорке, примостился   кирпичный хуторок под красной черепицей. Прусская идиллия ждёт своего живописца.

     Сержант Сорокин разделил взвод на две равные группы. Одна группа заняла  позиции немцем в окопах, другая   спустилась в  рощу у подножья высотки. Из рощи  группа должна атаковать высоту и взять её. Оружие у нас  было при себе, разумеется,  без патронов. Поэтому всё это было бы похоже на детскую игру в войну, если бы не осознание того, что двадцать лет назад  эту   высоту, штурмовали  по настоящему  наши солдаты из этой же рощицы. Смешанное чувство владело мной, когда я  пробирался  ползком  по высокой траве, держа автомат, как учили, поверх правого локтя. С одной стороны ребячий интерес и чувство безопасности, с другой – мурашки  пробегали по спине от  мысли, что вот здесь, наверняка,  также ползли  такие же пацаны, только  поливали их сверху крупнокалиберным свинцовым дождём.   

      За мной  пробирался  Володя Гармашов. Младший сержант Глинистый, командир нашей группы атаки, приказал нам  незаметно пробраться   и  атаковать  высоту с левого фланга, мотивируя тем,  что  пол взвода не хватит  прикрыть высоту   по всей линии. Но у сержанта Сорокина,  подумал я,  достаточно смекалки, чтобы  прикрыть дальние  фланги,  хотя бы условно. Во время  разбора учений Сорокин высоко оценил  наш обходной манёвр. Закончив с учениями,  Сорокин   объявил  перекур.

       Конец прибалтийского лета,  солнечно и тихо.   Трава ярко-зелёная, как в июне, правда, деревья кое-где  уже  примеряют позолоту.  Я никогда не был в настоящем лесу, а лес здесь классический. Именно таким я представлял его себе в детстве, когда слушал сказки, - не густой и не редкий. Особенно, меня поразило отсутствие бурьяна.  Немного углубившись, стал находить грибы.  Какая красота, я ни разу  не видел растущих грибов.  Как на картинках  в детских книжках, они украшали разноцветными шляпками ковёр  зелёной травы. Так  после потешной атаки  укрепрайона я на полчаса  вернулся в своё раннее детство.

     Десятого сентября 1967 года, воскресенье. Торжественный день принятия воинской присяги.  С утра  надели парадное. После завтрака получили оружие, разделились на группы. Сама церемония была обычной.  Выходишь из строя к столику, возле которого стоят офицеры,  громко читаешь  текст присяги и ставишь подпись в документе лежащем на столике. С этого момента ты становишься настоящим военнослужащим. Если пренебречь торжественностью и пафосом, то, фактически, ты подписываешь  бессрочный контракт с государством, юридический документ, нарушение  которого карается.  Причём  документ, в общем-то, односторонний – ты обязуешься беспрекословно и т.д., а другая сторона, государство, ничем себя не обременяет по этим обязательствам.  В тот день, правда, об этом мы не думали, хотя нас  до этого   в «кулуарах» просвещали, что только  после принятия присяги могут посадить на «губу» - гауптвахту.

      Церемонии принятия присяги  завершилась праздничным обедом и коллективной прогулкой в город. Прошли  по прусской брусчатке нешироких улиц Пионерского и спустились к морю, на песчаный пляж.  Курортный сезон уже закончился, и пляж был пустынным. Но вот, как из под земли, видно почуяв солидный куш в мёртвый сезон, появился  фотограф с треногой наперевес. Разумеется,  мы сфотографировались всем взводом, а потом  группами. Так 10 сентября 1967 года наша шахтинская пятёрка запечатлелась на берегу Балтийского моря: я, Юрий Линник, Сергей Рубцов, Борис Калюжный, Володя Гармашов и Володя Хрипков – «Максимка» - кликуха, которой его наградили сразу же после того, как он облачился в морскую форму и  надел бескозырку.  Первая моя фотография  в морской форме.
    
        Две недели после принятия присяги  мы наспех пробегали  ускоренную программу  курса младших командиров. Однако,  ничто в этих курсах и программах не приблизило нас к флоту,  к корабельной службе.  Мы не получили никакой информации, которая ох как понадобится  через  каких-то десять дней.  Поэтому ни о каком присвоении старшинских званий речи быть не могло. Что это за старшины, которые и общего  понятия не имеют  о боевом корабле и основах службы  на нём.  Фактически нас бросили на корабли неподготовленными, в отличии от остальных, нормально призванных во флот, которые  прошли полугодовые  специализированные учебные отряда. Эти ребята, из деревень, закончившие по 8 классов, уступающие нам по общему  техническому, интеллектуальному и культурному уровню, после подготовки в учебных отрядах  приходили на корабли и быстро  осваивались и становились специалистами. Нам же пришлось всё осваивать на месте, а поначалу проявить  полную неподготовленность к службе на корабле. Поэтому,  лычки, которых нам обещали в экипаже сразу по три на погон,  нам  пришлось  зарабатывать по одной своим трудом и постоянным повышением своего класса по специальности. И звания старшины первой статьи удалось достичь только мне и Борису Калюжному, Сергей Рубцов и Володя Гармашов  уходили с корабля  старшинами второй статьи, а  Володя Хрипков так и остался старшим матросом.

      С 26 сентября  наш взвод стал распадаться. Уехали авиаторы, морские пехотинцы, остался  плавсостав, вернее, будущий плавсостав, с назначением в крупнейшую военно-морскую базу  Балтийского флота закрытый город Балтийск. Ни одного потомка царя Давида не было среди нас, кандидатов на 4 года службы на кораблях. Рано утром   28 сентября 1967 года с рюкзаками набитыми  нехитрым матросским скарбом  мы   вновь оказались на перроне станции «Пионерский курорт», заняли  места  в подошедшем из Калининграда   пригородном  мотопоезде и двинулись к месту дальнейшей службы.  Через час я увижу Балтийск, ещё вчера казавшийся таким далёким и даже мифическим местом. 
 
               
Продолжение следует.