5. Воспоминания о Шульмане и его матери

Один из учеников Валентина Михайловича Шульмана д.х.н., профессор С.В. Ларионов написал:

«Валентин Михайлович был поистине интеллигентным человеком, таких сейчас очень мало среди даже высокопрофессиональных специалистов. Прекрасное классическое образование, любовь к музыке, архитектуре (особенно Ленинграда), живописи (особенно к «мироискусстникам»), поэзии, русской и французской литературе, сочетались с артистической внешностью и галантной манерой поведения, тонким юмором, умением создавать в лаборатории атмосферу дружелюбия.

Жизнелюбие и тактичность Валентина Михайловича особенно удивительны, поскольку он пострадал в годы культа личности.

Научная деятельность Валентина Михайловича была надолго прервана. Однако пережитое не сломило и не ожесточило Валентина Михайловича, напротив, укрепило веру в силу доброты и порядочности в человеческих отношениях.

Разыскивая сведения о жизни В.М. Шульмана, я нашёл в интернете воспоминания о нём В. Зингарова из Перми, которые не могу не поместить. Он был ещё ребёнком, когда познакомился с Валентином Михайловичем. его воспоминания уж очень душевные, и они ярко характеризуют Шульмана как необыкновенного человека.
Дальше всё написано В. Зингаровым. И нехитрые стихи его.

Я ничего не изменял и не исправлял.

Какие в прошлом жили люди,
И в чём держалась их душа.

Осенью 1947 года на наш завод прибыл бывший заключённый сталинских лагерей, репрессированный в 1937 году, кандидат наук, ведущий специалист – химик одного из закрытых НИИ Ленинграда Валентин Михайлович Шульман.

Был он затребован и принят на завод в качестве лаборанта по ходатайству и под личную ответственность человеком, хорошо его знающим до 1937 года, - первым директором нашего завода Павлом Демьяновичем Чеченевым.

Чуть позже, по вызову Шульмана и благодаря хлопотам умного, дальновидного и смелого Чеченева, приехала сюда мать опального химика – седая, преклонного возраста женщина, чудом оставшаяся живой после допросов, преследований и унижений приспешниками Ежова по делу сына. Через десять лет неизвестности, мучительного ожидания эта больная, но не сломленная женщина, смогла, наконец, окружить своего сына материнской заботой, делая все возможное для его плодотворной работы.

В то время рабочие завода жили в основном около завода в трех дощатых, но тёплых бараках. Нам, 9 – 10-летним барачным пацанам, и в голову не могло прийти, что эти два измученных гонениями человека окажут на нас такое огромное влияние, что оно останется на всю жизнь.

А началось всё очень просто. Дома инженерно-технических работников завода стояли в 300 метрах от наших бараков, на небольшом пригорке. Вскоре по приезду Валентин Михайлович с матушкой переехали из барака и поселились в одном из этих домов.
У Валентина Михайловича был строго определённый режим, а также маршрут его передвижения, составленный им самим: завод, столовая, библиотека, дом. Этот маршрут не менялся месяцами, изо дня в день. А рабочий день Шульмана продолжался не менее 13 часов.

Мы, барачные пацаны, всегда знали, где, в какое время находится «дядюшка Шульман». Сначала старались, как бы случайно, попасть ему навстречу, шмыгая носами, здоровались: «Здравствуйте, дядюшка Шульман!».

Он останавливался, снимал свою чёрную фетровую шляпу, ставил туго набитый портфель на землю, перекладывал трость с массивным набалдашником с руки на руку и низко кланялся обалдевшей от удивления мелюзге, со словами: «Здравствуйте, молодые люди! Как ваши успехи в учении, какие науки предпочитаете, чем увлекаетесь?».

И все это вполне серьёзно, учтиво, как с равными. Для нас такое изысканное обращение было настолько необычным, что мы стояли, разинув рты.

И сам он – в тёмном макинтоше, лаковых галошах на кожаных ботинках, в белоснежном кашне, высокий, плотный, в роговых очках на мясистом носу, с почти красивым лицом явно нерусского происхождения – производил сильное впечатление.
Для нас он был личностью настолько неординарной, что мы старались как можно чаще «случайно» попадать ему навстречу. В то время мы никак себе не объясняли нашу непреодолимую тягу к ссыльному учёному, и только много позже осознали, что это была тяга к большой культуре, интеллигентности, которую для нас в глухой провинции олицетворял этот человек.

Время было трудное. Беспросветная нищета, голод гнал нас, пацанов, на огородные участки соседей – оверятских или лешаковских колхозников. Не обходили стороной и чахлые грядки возле ИТР.

Однажды за таким занятием нас поймала на своём огороде бабка Шульман. Но она, благородная душа, мало того, что не наказала нас за разбой, но ещё и пригласила к себе домой. Мы зашли в их дом. Она заставила нас вымыть руки и усадила за стол.

Поев, мы огляделись. В доме, кроме самого необходимого да массы толстых, не интересных для нас книг, почти ничего не было. Зато повсюду – идеальная чистота и порядок. В углу стоял непонятный предмет. Позднее выяснилось, что это была чудом уцелевшая фисгармония, которую хозяйка привезла с собой из Ленинграда. Она долго объясняла нам родство этого обшарпанного инструмента с фортепьяно.

Но в то время и то, и другое для нас были вещами совершенно неинтересными.
В конце нашего визита бабка взяла с мелких воришек слово посещать её дважды в неделю после школы.

И вот, чисто вымыв лицо, смазав дырявые ботинки рыбьим жиром (благо его в ту пору было много, причём очень дешёвого), с тайной надеждой хоть что-нибудь поесть, мы шли гурьбой к бабке Шульман.

В дверях ею производился тщательный осмотр наших голов, проверка наличия носовых платков и отсутствие чернильных пятен.

Затем мы усаживались за накрытый стол: посредине стояла огромная тарелка с бутербродами – кусочки чёрного хлеба, тонко намазанные каким-то жиром и чуть-чуть присыпанные сахаром. Но, прежде чем приступить к чаепитию, мы должны были около часа слушать её игру на фисгармонии, а то и пение классической музыки. Поневоле мы втянулись в эти уроки искусства, и заунывные поначалу арии из опер стали для нас частью жизни.

Впоследствии, мы уже узнавали музыку Бизе, Верди, Чайковского, Бородина. Так, через бутерброды, чудаковатая, больная старушка ввела нас в мир прекрасного, посвящая в перипетии сюжетов из классических произведений, жизни великих композиторов, учёных, художников.

Частенько, видя, что мы сидим со скучными лицами и вот-вот уйдём, махнув рукой на бутерброды, она переключалась на древнегреческие мифы, заставляя нас по очереди громко их читать.

Зато уходили мы от неё всегда почти сытые и довольные.

Приходилось только удивляться, где брала силы эта старая, стеснённая в средствах, женщина, чтобы не просто пригреть, а ещё и так разносторонне развивать чужих детей! Сейчас я понимаю, что это было благородство, которое никакие ссылки и тюрьмы не могли вытравить. Это была естественная потребность передать свой богатый духовный мир обездоленным бесчеловечной системой подросткам.

Иногда, по воскресеньям, к этим занятиям подключался и вёл их сам Шульман. Для нас это было настоящим чудом! Свои рассказы о любимой химии он сопровождал демонстрацией опытов – то с фосфором в затемнённый комнате, то с карбидом кальция на улице.

Постепенно встречи с этими замечательными людьми становились для нас необходимостью, и причиной тому были уже отнюдь не бутерброды. Чтение книг, их обсуждение, да и просто общение с ними доставляло нам большое удовольствие.
Вот почему мои барачные приятели впоследствии стали большими любителями искусства, а свою профессиональную деятельность связали с химией и нашим заводом.

Мой рассказ о Валентине Михайловне был бы неполным, если бы я обошёл ту сторону его жизни, что была связана с развитием химического производства. В этой сфере заслуги учёного неизмеримы. Начав буквально с нуля, он с первых дней своей работы набрал из окрестных деревень девчонок и мальчишек 16 – 17 лет и за короткий срок профессионально их обучил. Эта-то молодёжь и образовала впоследствии центральную лабораторию завода.

В допотопных условиях, практически без всяких приборов, благодаря только энтузиазму и уникальным знаниям Валентина Михайловича и его соратников, в лаборатории ставились опыты, проводились исследования по усовершенствованию существующих технологий, а главное, разработка и внедрение методик производства новых, необходимых стране химических соединений, содержащих в своем составе галогены. Ведь в то время страна получала галогены из-за рубежа, оплачивая их золотом.

Кроме того, что В.М. Шульман был основателем заводской науки, он во многом способствовал и развитию производства. Так, цех 3 своим рождением немало обязан работе Шульмана и его сподвижников и последователей: Т.Я. Лаврищевой, Т.А. Фарской, В.И. Смирновой, М.С. Сидоровой, М.И. Заякиной, Н.М. Ржевитиной, О.В. Лебедеву. Затем эту работу продолжили более молодые специалисты: В.Г. Чернаков, Т.А. Савкова, И.П. Уклонский, Р.Г. Блинова.

Производство бромсолей, хлорного олова, йодисто- и бромистоводородной кислоты, бромоформа и многого другого, впервые разработанное группой Шульмана, действует и в настоящее время. Конечно, за 40 лет многое изменилось, но в основе этих разработок и методик лежит талант и подвижническая работа Валентина Михайловича.
Реабилитация крупного учёного наступила лишь после смерти Сталина, в 1953 году, а в следующем году он был восстановлен на прежней работе в Ленинграде.

К этому времени В.М. Шульман уже успел подготовить и передал начатое им большое дело по выпуску реактивов в надёжные руки заводских химиков.

Вернувшись в Ленинград, он с головой ушёл в науку. В этот период из-под пера Валентина Михайловича вышли в свет десятки ценных научных трудов. Здесь же была завершена работа по докторской диссертации, которая была блестяще защищена в Сибирской Академии Наук.

Несмотря на чрезвычайную занятость, связь с нашим заводом продолжалась. Время от времени доктор наук В.М. Шульман бывал здесь, запросто заходя в цеха и беседуя на равных и с инженерами, и с рабочими. Таким образом, Шульман был всегда в курсе развивающегося производства и имел возможность давать бесценные советы и рекомендации.

Его приезд был целым событием для заводчан, его ждали, помнили и любили – и как специалиста, и как человека. Визиты в Пермь обычно завершались посещением оперного театра, куда он частенько приглашал и автора этих строк, в то время 16-летнего юношу.

Валентин Михайлович сидел в партере, обмахиваясь изящным складным, из слоновой кости, веером. По окончании спектакля я сажал его на ночной экспресс, который увозил моего кумира в Ленинград.

В 1959 году В.М. Шульман был приглашён в Новосибирск, в Сибирскую Академию Наук. Пик творчества его как учёного – исследователя пришёлся именно на Новосибирский период жизни. Здесь, уже в зрелом возрасте, он встретил свою наречённую судьбой жену, подарившую на радость ему сына Валентина Валентиновича.

Однако годы, проведённые в сталинских лагерях, полная самоотдача своей профессии, а также полувековое занятие химией с её вредностью и опасностью – все это постепенно подтачивали его здоровье. В октябре 1970 года В.М. Шульмана не стало. Ему шёл в то время 62-й год. С нашего завода на его похороны был направлен один из учеников Валентина Михайловича – О.В. Лебедев.

Учёный с мировым именем, вложивший огромный вклад в отечественную науку, основатель технологий объекта 530 на нашем заводе, глубоко интеллигентный человек, свободно владеющий шестью иностранными языками и, вместе с тем, простой, с нескрываемой чудинкой человек, не нажил за свою жизнь никаких материальных ценностей, не оставил ни наследства, ни мемуаров. Однако след в душе тех, с кем он работал или просто общался, остался на всю жизнь. Помню, он говорил:

– Когда садится солнце и наступает ночь, спроси себя, что сделал ты сегодня полезного для общества, и засыпай с мыслями о том, что ты должен сделать завтра.

Я повторяю это имя.
Хочу, чтоб слышали с небес,
Что память сердца говорит мне –
Нет, он не умер, не исчез!

Что он живёт в своих созданиях,
В сознании нашем он живёт.
Ты в третий цех пойди и крикни, -
Он обязательно придёт.

продолжение следует: http://www.proza.ru/2018/06/16/129