Первый крик последний вздох

А.Н.ПАВЛОВ

ПЕРВЫЙ КРИК – ПОСЛЕДНИЙ ВЗДОХ

 Дочке исполнилось четыре годика.  Подарили плюшевого мишку. Желтоватый окрас. Симпатичная мордаха. Чёрненькие глазки казались разумными. Мягкий и приятный для рук. Сразу стал любимым. Когда выяснилось, что он ещё и пищать может, восторгу не было предела. Первый писк медвежонка пробудил в ней женское начало материнства. Сажала его рядом за стол. Кормила. Укладывала с собой в постель. Убаюкивала. Брала на прогулки. Это был её первый ребёнок. Привязанность к этой плюшевой игрушке осталась у неё на всю жизнь.
    Дочка подрастала. Игрушек прибавлялось. Для них определили большую коробку. Постепенно мишка оказался на дне. Менялись интересы. Прибавлялось забот. Школа, подружки, танцы, лепка, рисование, чтение, поездки на экскурсии. Любимый мишка лежал и лежал в коробке. Иногда, когда вдруг взгрустнётся, доставала его, прижимала к груди, целовала в чёрный нос. Потом возвращала на место. Несколько раз переезжали. Коробку с игрушками всегда брали в новый дом. Однажды начали перебирать содержимое. Вытащили медвежонка. Был он потёртый. Потерял мягкость. Как-то сплющился. Чёрная кнопка носа отвалилась и куда-то завалилась. Стали его нагибать вперёд-назад, давить на спинку, чтобы услышать знакомый писк. Медвежонок молчал. Его последний вздох был никем не замечен. Он умер в коробке среди своих старых знакомых. Стало грустно. Ушла часть прекрасной поры – кусочек детства нашего ребёнка и нашей молодости. Но мишку не выбросили. Позже перевезли его в деревню и повесили за бантик на гвоздике, около двери в избу. Там он и сейчас висит. Уже не «живой», никому не нужный. Но…, глядя на него, теплеет на душе.
*
    Несколько лет назад увидел на ветке дерева, чуть в стороне от окна, плюшевого мишку, похожего на нашего. Кто-то выбросил его в окно. Отслужил свой срок, и оказался ненужным. Поленились отнести на помойку. Для мишки это была удача. Каким-то чудом он зацепился за ветку, да так прочно, что никакие ветры и бури с дождём и снегом не смогли его сбросить с дерева. Прошло несколько лет. Дерево подросло. А мишка всё сидит на нём и сидит. Этой зимой выпало много снега. На голове медвежонка вырос целый сугроб. Но он не свалил его. Мишка будто в берлоге оказался. Удачно перезимовал. Весной всё растаяло. А он по-прежнему на своей ветке. Сидит прочно.
    Я часто смотрю на него. Он уже весь измочален, сник.  «Шкурка» поблёкла, по всё ещё желтоватая. Крепким оказался медвежонок. Просто какой-то стоик. Я рад за него. Уже и Веры нет как год, а мишка всё охраняет наш дом. Скоро спрячется за листвой дерева – нового своего дома. Может, он ещё не умер. Просто его голос я не слышу.
*
   Вообще, кто слышит голоса живых? Первой слышит мать. Это ей награда. Она отличают голос своего ребетёнка от чужих. Вера рассказывала, что когда приносили на кормёжку новорождённых, в хоре их криков она всегда узнавала голос нашей девочки, а потом и сына.
    Слышать последний вздох случается немногим. Не знаю, награда это или наказание. Наверное, бывает и так и этак. Лев убивает свою жертву. Она гибнет с хрипом в его мощных челюстях. Этот хрип доставляет ему радость, как факт удачной охоты. Чтобы выжить, он должен убивать. Так устроен мир. У человека, режущего поросёнка, свинью, барана, думаю, возникает что-то похожее. Будут щи со свининой, шашлык, бифштекс. Хорошая закуска под выпивку. Человек может прожить без мяса, но оно нужно ему. Он и травояден и плотояден одновременно. 
    Дядя Верочки прошёл всю войну. В пехоте. Закончил её в Берлине.    Трижды ранен. Почти оглох. Как и другие солдаты не раз видел агонию погибающих однополчан. Его простые рассказы всегда глубоко западали в сердце:
• Погнали нас в атаку. Бежим вниз по склону широкой балки. С другой её стороны немцы расстреливают нас почти в упор. Залегли. Я никогда не ленился. Сразу лопаткой землю рою. Делаю какой-никакой бруствер, или ямку. Смотрю направо, налево. Вот сержант покатился вниз. Достала его пуля. Хрипит последним вздохом. Вижу по бокам ещё и ещё валятся наши. Тут отбой атаки.
• В Крыму, когда немцы выдавили нас к Керченскому проливу, пришлось в море лезть. К счастью, удалось прицепиться за телеграфный столб. Так и догрёб до нашего берега. Потом уж узнал, – это около 5 км.
• Пошли в разведку с одним татарином. Немцы обнаружили. Начали мины кидать. Кинулся в небольшой окопчик рядом. Татарин чуть замешкался. Успел прыгнуть уже на меня. А тут мина и попала. Его в клочья. А я цел остался. Закрыл он меня своим телом.
• Много так-то рядом нагляделся смертей. Но мой ангел, видно, оберегал. Не зевал. Спасибо ему. Хороший он  меня.
• А вот ещё. Лето.  В прикрытии нас оставили. Окопы в полный рост, оружия, боеприпасов – завались. Бегаем от одного пулемёта к другому. Стволы быстро накаляются. А их… конца не видно. Лезут и лезут, как черва… . Ну, думаем, всё. Пришёл наш черёд. Уж и прощаться стали. А тут катюши как начали молотить. Мы всё побросали и плюхнулись на дно окопов. Только земля дрожит, да комья на нас валятся. Потом стихло. Выглянули… А там никого. Чисто. Только отдельные фигурки, ковыляя, назад бегут. Видать ещё для нас время не пришло. А для них уже кончилось
*
    Многие друзья-сверстники уходят незаметно. Узнаём об этом много позже. Серёжка Агамиров. Пять лет проработали рядом. Самые молодые годы. Славно было. Потом жизнь развела. Я в Ленинград. Он в Германии оказался на нашем предприятии «Висмут». На шахтах работал. Кандидатскую защитил. Трудился главным гидрогеологом. Дела завели его в Питер. У нас как раз сын родился. С деньгами было туго. Посидели, поговорили. Вдруг он говорит:
– Извини, я ведь не знал про сына-то. Сейчас я в порядке. Денег куча. Вот подарок от меня. Только не обижайся на меня. И достаёт из кармана тысячу марок. Широкой натуры был человек. Позже, когда уж он в Москву совсем перебрался, я, бывая в командировках, всегда останавливался у них. Стал он сильно выпивать.
    Спустя какое-то время почти не общались. Только открытки, редкие письма. Дети выросли. В семье не сложилось. Он перебрался к матери в Воронеж. Вскоре мама умерла. Начал  писать рассказы. Присылал. Есть две прекрасных небольших повести:
• Как Россия потеряла Америку.
• Записки горного инженера-гидрогеолога.
Думаю, тяга к перу от отца. Он у него был военный журналист.

    Где-то в 2006-7 годах позвонил по телефону:
– Вот в больнице кручусь. Как ты там? Хотел бы к тебе заехать, как выпишусь. Примешь? Привет Верочке.
– Конечно, о чём может быть разговор – ответил я. – Только позвони заранее. Я тебя встречу. Давай выбирайся скорее.
   И больше звонков не было. Писем и открыток тоже. Заволновался. Вере и говорю:
– Чего-то Серёга молчит. Жив ли?
Потом свои хлопоты одолели. И вот год назад решил посмотреть в интеренете. Набрал его фамилию с отчеством Шагенович. Узнал, что он скончался в 2008 году. Так и не повидались. А ведь он собирался. Жизнь у каждого своя. А молодые годы у всех самые светлые. Человек их помнит с теплотой, даже если и жилось не сладко. Его последний вздох скорей всего был в больничной палате. Никто его не услышал.
*
    Моя мама тяжело болела. В последнее утро, проснувшись на своей оттоманке, услышал, что она хрипло и тяжело дышит. Подошёл к её кровати. Глаза закрыты. Понял, она уходит из этого мира. Тихонько вышел. Ополоснул лицо в ванной комнате. Вернулся. Всё тоже. Постоял немного. Вышел снова. Сказал соседке, с которой они были в добрых отношениях. Она и говорит мне:
– Саша, только не трогай её. Она умирает. Не надо мешать.
Снова к маме в комнату. Всё по-прежнему. Не могу. Вот так сидеть и ждать. Ужасно. Понимаю, что никто и ничто уже помочь не могут. Поехал к себе на Восстание. Рассказал Верочке обстановку. Выпил чаю. Посидел немного. И обратно. Ничего не изменилось. Глаза закрыты. Тяжёлое хрипловатое дыхание. Побыл. Комната, кухня, снова комната. Не могу! Уехал на Восстание. И так несколько раз: туда-обратно, туда-обратно. В одну их таких челночных поездок захожу – мама не дышит. Последний вздох, самый последний был без меня. Так вот получилось. Хотя она видела меня в последний раз накануне перед сном, когда сказала:
– Ты сегодня не уезжай. Заночуй у меня.
И со спокойным сердцем легла в свою кровать.
*
    Выглянул в окно. Медвежонок на месте, уже среди плотной листвы своего дерева. Жив ещё курилка. Вот и хорошо.