Мария

     Вечер, как махровое полотенце, тяжелый, сырой, набрякший от бессмысленной и почти механической усталости. Мария шла по городу. Она ненавидела и одновременно любила эту его февральскую анорексию. Рыхлое небо нависало над крышами, точно мокрая штукатурка. Мария шла по простывшим улицам безо всякой цели, просто шла. И ей казалось, тысячи Марий идут рядом с ней или навстречу, или едут в кашляющих автомобилях. И она могла бы легко заговорить с любой из них. И любая бы ответила. Какая-то обругала бы, какая-то улыбнулась. И все происходящее отдавало такой вязкой скукой, что единственно здоровым было бесцельно бродить. Ее охватывало чувство тотальной невозможности удивляться. Где бы она ни оказалась сейчас, она нашла бы лишь себя. И она шла, хотя знала, что от себя уйти не получится.
   Мария чуть задержалась на перекрестке, раздумывая, куда направиться. Она знала город наизусть. Вернее, центр города. У нее здесь были свои маршруты, и в каждом имелось особое настроение или даже состояние. На набережной она всегда слегка отрывалась от земли и мечтала. Петроградская сторона наполняла душу трепетом и тишиной. А Лиговка откровенно угнетала. И все-таки она невозможно, немыслимо любила этот странный город, похожий на айсберг, огромная часть которого сокрыта под водой. И Мария с упорством Титаника тысячи раз разбивалась о его ледяные и прочные бока. Но разбивалась так, как бы в шутку, не до конца. Будто жила свою жизнь в несмешной репризе. Или даже в репетиции, когда после крика стоп, актеры сбрасывают роли, чтобы через пару минут заново повторить действие.
   Итак, Мария мешкала, выбирая направление. Девочка, девочка, гроб на колесиках уже нашел твой город. Девочка, девочка, гроб на колесиках уже нашел твою улицу. Мария думала сейчас, что не живет, а, по сути, ждет, когда гроб на колесиках отыщет ее квартиру. И не то, чтобы это случиться скоро, но случиться же когда-нибудь. И подозревая, что у провидения довольно неприятное чувство юмора, Мария не ожидала, что финал когда-нибудь совпадет с ее ожиданиями и вообще хоть сколько-нибудь ее устроит. Поэтому следовало как-то разумно и с пользой распорядиться тем «сейчас», какое имелось. Ну, впрочем, не разумно, а во всяком разе повеселей. Но ничего веселее прогулок по исхоженным улицам, она так до сих пор и не придумала. В конце концов, не так уж и плохо. Ведь гораздо хуже делать вид, что все, чем ты так озабочен, имеет смысл и значение. Мария однажды это поняла и больше не могла притворяться. Она вообще не умела притворяться. Хотя людям иногда казалось, что она именно притворяется. Опять-таки особенности вселенского чувства юмора: когда ты наиболее всего открыт, твои поступки и суждения вызывают наибольшие подозрения у окружающих. Она перестала доказывать и стала паясничать. Юмор оценивали не все. Но те, которые понимали – а таких находилось немного – оставались в ее душе насовсем. Она дорожила каждым таким человеком, безмолвно обожала и в своей бесконечно любви страшилась и тревожилась за судьбу любого из них. Ей было важно, чтобы родные души проживали свои жизни счастливо. Не потому, что она была такой благородной. Просто их благополучие вселяло надежду.
   Мария продолжала стоять на перекрестке не в силах двинуться дальше. Она не понимала, что ее держит. Но если рассуждать совсем уж откровенно, вся эта долбанная жизнь сводится к весьма простой мысли: способен ли ты переживать счастье прямо сейчас, пока твой долбанный гроб на колесах медленно и неотвратимо тебя разыскивает. Хорошо. Но, что значит сейчас? Сейчас она застряла на перекрестке, и если бы подобное могло ее осчастливить, то стоило бы, пожалуй, задуматься о визите к доктору. Или все-таки нет? Или о враче следует думать как раз тогда, когда ты не в силах быть счастливым без видимой причины? Счастье по причине, как сладкая газировка: чем больше пьешь, тем больше хочется, а в результате жир на заднице. Но ведь все люди так и живут. А жить по-другому никто не учит. Нигде об это не написано. Нет, кое-где, конечно, пишут, но чаще говорят. Но, положа руку на сердце, попытки понять и осмыслить затейливые продуховные эскапады приводят обычно к тому, что ты остаешься таким же психом, что и был, только с ковриком для йоги или в оранжевой хламиде. Ну, или пьешь, такой отечественный вариан просветления. В общем и целом, не вариант. Да и само просветление давно перестало казаться вариантом. Что это вообще такое? И главное на хрена оно нужно, если ты потом все равно также будешь «носить воду»? Черт, куда идти?
  Мария нерешительно двинулась, чтобы перейти дорогу, но светофор как раз тускло затянулся красным. Ладно, положим, там под этим дурацким – кстати, действительно нелепо звучит: про светление, т.е. только про, не то самое, а только об этом – ну, допустим, там что-то такое все же есть. Каким образом можно туманное нечто признавать целью всей твоей, довольно непродолжительной в масштабах вселенной, жизни? На фига? Вот на фига всему бесконечному мирозданию сдалось, чтобы какая-то крошечная чебурашка, вроде меня, которая дышит и существует ничтожно короткий отрезок времени, непременно что-то там познала и от чего-то там освободилась? Епрст, если это так важно, на кой ляд тогда было меня запирать в невежестве. Или снова вселенский юмор? Развлекаются так что ли мать-природа и отец-универсум?
   Все пойду туда. Мария повернула направо, где только что погас зеленый. Как хотите, но меня такое ничуть не развлекает. Хотя бы даже потому, что я, как хрюшка на манеже вынуждена что-то изображать за угощение. А тем, кто сидит и наблюдает, хорошо видно, где выход, но им вовсе не интересно будет, если хрюшка сбежит слишком рано. Нет, подруга, эдак можно додуматься до суицидальных альтернатив. Хотя вон у Шекспира, так-то, неплохо изложена проблематика простых решений: что благородней духом покоряться пращам и стрелам яростной судьбы… Но он-то поэт, а поэт любую чушь сморозит и будет прав. Поэт вообще не обязан давать внятные ответы. Он возит словами туда сюда, из пустого в порожнее. Ведь, сука, Шекспир, так и не ответил, что там на самом деле благороднее. Замочил всех и точка. Даже проходных Розенкранца и Гильд-какеготам-стерна не пощадил. А все только для того, чтоб от ответа уйти. Вот ведь какая тварь, оказывается! Потому что не было у него никакого ответа. Он сам понятия не имел, для чего весь балаган. Оттого и краски сгустил. Потому что, когда каждую минуту кто-то на сцене мрет, некогда задаваться вопросом: автор, а вы собственно к чему ведете?

- Алло, ну что? Была у врача?
- Да.
- Что да? Подтвердилось?
- Да.
- Значит, мы будем родителями!
- Ты чего так радуешься? Это, блин, такая ответственность!
- И что?
- Как что? Мы сами, блин, жить не умеем! Чему мы ребенка научим?
- Ну, придумаем что-нибудь, не ссы. Время-то пока есть. Ты где? Давай я тебя подхвачу, я уже освободился.

31.01.2017