Воспоминания 80 или Всепобеждающий бюст

Моё удивительное везение на знакомства с прекрасными людьми не оставило меня и на даче, где, прямо под боком, через условную дорогу, обитает очень симпатичный мне человек, Владимир Михайлович. Хороших, добрых, порядочных людей я чую за версту и сразу же выделил его из разношерстой компании чуваков и чувих, внезапно объявившихся на соседнем, давно заброшенном участке с недостроенным домом.

Владимир же Михайлович считает, что это как раз ему повезло на соседей, но мне-то лучше знать… Ведь это именно у него, а не у меня, есть в полном распоряжении простенький автомобиль, на котором мой сосед зарабатывает свою непростую, таксистскую копейку. И это он отвёз меня, совершенно бесплатно, в приветливо молчаливые наши поля и горы, леса и речки, шири и дали. Да еще и с многочисленной моей поклажей в виде мешков удобрений, ядохимикатов, тряпок и прочего садового реманента. Мне бы пришлось всё это таскать на горбу, по общественному транспорту и пустынным сельским рокадам целый месяц, если не больше.

Еще приятнее было поговорить, после длительной разлуки с этим прямым и открытым человеком, поделиться своими радостями и впечатлениями, угоститься чаем в его приветливом внутри и неказистом, снаружи, доме. Все хорошо, Иваныч? – Все – отлично, Михалыч!

А день-то какой! Даже ветер утих, даже солнышко слегка погрело наши тела и души. Что-то там уперли добрые поселяне? Старую ванну, отслуживший холодильник и стиралку, стоявшие на улице в качестве тумбочек и садовых скульптур? Бывает. Ладно, что, хоть в этот раз, никто не вскрыл шиферную крышу и не вынес весь электроинструмент, как в одну из давних зим, так что Михалычу пришлось тратиться и на новый инструмент, и на укрепление дома решетками и прочими предохранителями.

Все двенадцать соток были им, по моим настоятельным увещеваниям, тщательно выкошены в осенние месяцы и теперь выделяются странноватым, нетронутым пятном посреди выжженной, ярко черной земли. Скоро, скоро под этим пеплом, на черной, бархатной ткани жженого чернозема зазеленеет молоденькая, изумительно прекрасная травка, ничего не знающая о судьбе своих буйных, бесстрашных и ничем, кроме огня, неистребимых предков, игравших морскими волнами под нещадными ветрами, изо всех сил стремясь поглотить наши, более - менее ухоженные лоскутки земли.

Точно так же, зелёными, яркими островками, посреди выгоревших пустынь забвения, шелестят на ветру времени мои сохранившиеся воспоминания о прекрасном Днепропетровске моего детства и я плавно погружаюсь в щемящую эмоцию той, удивительной моей поры, о которой до сих пор не могу вспоминать без умиления и благодарности.
 
Чем бы, кем бы я был без всего этого?.. Без моего двора? Без балки, без восьмидесятой школы, без шебутных моих одноклассников и, главное, милых и загадочных одноклассниц, обжигающих меня и до самой этой поры своими задумчивыми, молчаливыми взглядами сквозь годы и десятилетия, сквозь города и страны, сквозь отчаянья и радости…

Девочки, милые мои девочки, я вас помню и не забуду никогда. Никогда! И пусть всё, абсолютно всё в вашей прекрасной жизни будет так, как вы того хотите, и заверяю вас, мои единственные и неповторимые, что в этих моих воспоминаниях, в этом, абсолютно моём, и только моём мире, всё было бы именно так и не иначе…

…Какое-то странное равновесие наступило в моей душе после знаменитой битвы амазонок. Мне как-то одинаково нравилась и Танечка Андреева, с её величавой и строгой красотой отличницы и неформального центра нашего девичьего цветника, и Лидочка с бесконечной нашей словесной пикировкой, и Лара, как-то замкнувшаяся в себе и требующая серьёзного обдумывания, на которое я совершенно не был способен в своем этом неспешном, весеннем дрейфе в никуда.

А куда же исчезла, из моей влюбчивой души, Леночка-то Баролис? Понятия не имею. Будто и не было её там, будто это не я напевал её милое имя в тихом, плавном лыжном своём скольжении в полном, прекрасном одиночестве, среди экзотических, сонных кустов сирени, опалённых звенящим от лунного света, искристым инеем. А эти живые, аквамариновые тени на сверкающей лыжне, этот шорох звёзд в ледяном, бездонном небе, это щемящее покалывание мягко тающих льдинок в моём сердце…
 
И, что, ничего не осталось?.. Осталось, осталось, Серёжа! Осталось в твоей памяти, чтобы вновь и вновь повторять это бесконечное скольжение, зачарованное падение в марево самого главного из всех человеческих чувств. И пусть само чувство уже ушло, растаяло, отзвучало и затихло, но аромат впечатления, тянущий фантом несбывшегося не исчезнет никогда. Достаточно только прикрыть усталые глаза и мгновенно услышать поскрипывание морозного снега и тихий посвист вечернего ветерка, стряхивающего ледяной сахар инея с высоких, замерших в лунном сиянии кустов, мне за шиворот…

В это странное межвременье, когда кто-то неведомый, там, внутри, выбирал, в какую же сторону он бросится очертя голову, мне даже было интересно беседовать с нашим дивным калькулятором, Софочкой де Мурло. Уж очень впечатляло это её стремительное стрекотание под черепной коробкой, когда она выдавала совершенно нечеловеческое, изумительно изящное решение очередной математической головоломки.
 
«Софочка! Ну, откуда же ты это взяла! Мало ли, что ответ сошелся, но где же здесь связь?!» - ошарашено лепечу я. «Серёжа! Но это же элементарно! Вот, смотри…» Ишь ты, «Серёжа», не Снакин… Эх, а ведь и правда – всё верно, а я бы никогда к такому решению даже и близко бы не подошел – с восхищением думаю я, украдкой глядя в лучистые, прозрачные её глазищи под шнурочками мягких бровей, не замечая ни страшненького лошадиного личика, ни нездоровой, пятнистой розоватости нашей удивительной Сонечки.

И в дальнейшем, в другие времена, в других городах и обстоятельствах я, который просто млел от женской, мучительной и завораживающей красоты, совершенно переставал обращать внимание на внешность женщины, если она меня чем-то цепляла – удивительным ли своим характером, необычностью взглядов, сложностью мировоззрения, чертом – дьяволом – лишь бы цепляла!
 
А как же привлекали меня, в дальнейшем, внешне не броские, женщины со строгими, жесткими, но справедливыми и правильными взглядами! Как мне хотелось размягчить, успокоить эту их, выработанную тяжелым опытом, строгость и недоверчивость. И мне, иногда, это удавалось. Удавалось, если только на горизонте не появлялась некая особа, без всех этих украшений, кроме одного – всё той же, мучительной и завораживающей, именно меня завораживающей красоты… И тут уж мне не нужно было ни сложности, ни строгости, ни справедливости, ибо всё это дорисовывало моё буйное воображение. На мою же, просто свистящую сквозняком, голову…

Вот и сейчас, в Днепропетровске шестидесятых, в наш класс неспешно входит новенькая, среднего роста, с удивительными, плавными формами, девочка, и я гибну. Гибну немедленно и бесповоротно, со всеми своими фонтанирующими фантазиями, ощущениями гибкости стана и теплого запаха волос, лунной, лыжной феерией и удивительными, по изящности, математическими решениями, отражающимися в прозрачных озерах под сенью соболиных бровей.

Чем же, чем эта девочка, эта Вика Маржец, отличается от всех прочих наших одноклассниц? Да очень просто – у них, у всех, без исключения, отутюженные пионерские галстучки висят совершено себе отвесно, как жесткие, алые стрелки, покинувшие, зачем-то свои циферблаты. А у Вики… Какие там ровные стрелки! Да это же дуги, серпы и подковы, сладострастно льнущие к дивным, упругим, приковывающим взгляд выпуклостям!

«Маленькая, а грудастая!» - взволнованным стоном подвёл итог Сашка Момот, и я не мог с ним не согласиться. Я уже был на всё, на всё согласен… С этого самого мгновенья уже ни одна девичья тень не беспокоила моё воображение, целиком и всецело поглощенное стыдливым и восхищенным созерцанием этого удивительного феномена, этих холмов царицы Савской посреди плоской, девичьей равнины нашего «Б» класса. Мне кажется, что мой неотрывный взгляд заметило даже чучело сороки, которая осуждающе поглядывала на меня со шкафа, где хранились образцы и модели для рисования с натуры…

Оглядывая своё детское и юношеское прошлое, я с удивлением замечаю некоторые параллели, в моем амурном дискурсе, между Днепропетровском и Киевом. И в матери городов русских, в средней школе номер сто девяносто пять, эти удивительные, неповторимые девичьи бугорки, холмики и выпуклости сыграли такую же точно роль в триггерном, мгновенном переключении моего либидо с одного предмета страсти, на другой. Один в один!

Но до Киева еще так не близко! Ведь не близко же, правда?..