Начальная школа

НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА

Как только мне исполнилось семь лет, мать записала меня в начальную школу, записала в Каменную, куда ходили старшие сестры и брат, и которая считалась у нас центральной.

Занятия начинались у нас по всем школам молебном 16 августа, когда было еще совсем жарко, как летом. Мать надела на меня чистенькое свежее платьице, хотя это и был будний день, сверх него – беленькую пелеринку с кружевцами, что придало мне сразу праздничный вид, и, держа меня за руку, повела в школу на молебен. Идти с матерью в первый раз в школу было совсем не страшно. В лице ее я чувствовала большую защиту, она напоминала мне дом, где всё было для меня знакомо и привычно.

После молебна при перекличке вновь поступивших детей меня не оказалось в списке; выяснилось, что меня вычеркнули из списка, узнав о моем местожительстве, и перевели в районную школу той части Бежицы, где мы жили. Мать, помню, очень волновалась и хлопотала, чтобы меня оставили в центральной Каменной школе. Благодаря знакомым учителям, ее хлопоты, слава Богу, увенчались успехом: меня все-таки оставили в Каменной школе.

После преодоления этого препятствия возникли новые хлопоты: мать стала просить, чтобы меня проэкзаменовали и поместили не в приготовительный класс, как всех вновь поступающих, а в более старший. Она утверждала, что я уже хорошо продвинулась в грамоте.

– Это ничего, что моя Нюта маленькая, она хорошо продвинута в грамоте! – вся раскрасневшись говорила мать.

Вот тут-то я глубоко почувствовала защиту матери, я бы сама по своей скромности и запуганности ни за что не решилась бы на это.

Матери уступили, и меня записали на экзамен. Радостные и возбужденные возвращались мы с матерью домой, шли быстро, и мать уже не вела меня за руку, я бежала следом за ней.

В день экзамена мать опять повела меня за руку в школу, а брат Георгий все время внушал мне и даже кричал нам вдогонку:

– Самое главное, не бойся, Нюта, держись уверенно!

Пришли. Перед школой масса детей, кто на экзамен, а кто на переэкзаменовку. Стояли все перед школой и ждали, когда вызовут. Вызывали по очереди всех других детей, а меня как бы забыли. Наконец, слава Богу, выкрикнули и мою фамилию. Пошла я внутрь школы одна, без матери. В большом зале посредине – длинный-предлинный стол, покрытый зеленым сукном. Как увидела я эту торжественную обстановку, стало мне вот как страшно! Затряслись поджилки. От страха остановилась я далеко от стола, как вкопанная, шагу вперед не могу ступить. Тут проходил какой-то учитель и спросил меня, чего я так далеко от стола стою. А я еле-еле выдавила из себя:

– На экзамен.

– На экзамен, малютка? – удивленно и как бы насмешливо протянул он, взял меня за плечи и повел ближе к столу. Спросил, как меня зовут, как моя фамилия, и что я умею делать. Я сначала отвечала шёпотом, а потом, как почувствовала, что учитель "не страшный", стала отвечать на его вопросы бойчее, вспомнила наставления Георгия:

– Зовут меня Нюткой, умею читать, писать и считать больше чем до ста!

– Хорошо, Нюта, прочитай мне вот это, – и спокойно заставил меня читать, и считать, и все хвалил меня.

Я совсем успокоилась и на все вопросы, казавшиеся мне легкими, отвечала быстро и уверенно. Экзамен продолжался уже довольно долго, и я успела показать свои "знания", как вдруг учитель спросил меня:

– А что ты знаешь наизусть, Нюта?

– "Грибок", – ответила я быстро.

Он попросил меня продекламировать это стихотворение. Тут начала я говорить "с выражением" стихотворение "Грибок":

Я родился в день дождливый
С толстой ножкой, но прямой.
Надо мной земля лежала...

– рассказывала я с различными интонациями, как пробивался из-под земли боровик, как он раздвигал прошлогодние листья и осматривался кругом.

Учитель искренно хохотал надо мной, а потом, не дав докончить стихотворение, сказал:

– Ну хорошо, Нюта, довольно, молодец!

Я обрадовалась и бегом бросилась от стола к выходу, будучи в полной уверенности, что выдержала экзамен в старший класс. На улице мать спросила меня:

– Ну как?

– Хорошо, – ответила я радостно.

– В какой класс?

– Не знаю, я не спросила, наверно, во второй, – отвечала я уже не так уверенно матери.

Она была мною недовольна:

– Хорошо, хорошо! Выдержала, выдержала! – передразнила она меня. – А спросить толком, в какой класс тебя приняли, не смогла.

Пришлось ждать конца экзаменов, и только тогда мать смогла подойти к старшему учителю школы Н.И. Воскресенскому и спросить его обо мне. Оказалось, что меня из-за моего малого возраста и роста определили в "старший" первый класс.

– Вот тебе и "хорошо", вот тебе и второй класс! – подсмеивались все надо мной дома, особенно Георгий. Но я была довольна, что выдержала экзамен вообще, что он уже позади, и что все было не так страшно, как я сначала думала.

И вот стала я ходить в школу, ходила после обеда к учительнице Ольге Ивановне Воскресенской. Наш класс состоял из вновь принятых, хорошо подготовленных девочек. В классе нас было человек сорок-пятьдесят. В большинстве девочки были куда бойчее и смелее меня. Как только нам указали нашу классную комнату, почти все девочки бросились занимать первые ряды парт. Класс был большой, высокий, с большими окнами. Парты стояли в нем рядами, одна за другой. Семь парт составляли ряд. Всего в классе было три ряда. Между рядами был довольно узкий проход. За каждой партой сидело по три ученицы. Я, как более застенчивая и пугливая, очутилась за задней партой, только там, среди незнакомых мне девочек, было еще свободное место.

Резко прозвонил звонок для начала занятий. Учительница почему-то не приходила, видно, задержалась в учительской. Почти все ученицы высыпали в коридор высматривать учительницу, а когда она показалась в противоположном конце, все они, толкая друг друга, бросились к своим местам. Учительница это заметила, вошла в класс очень строгая и сразу же заявила:

– Если звонок прозвонил, вы все должны спокойно сидеть по своим местам, а не выбегать в коридор.

Сказала она это внятно, строго, и на меня эти слова произвели сильное впечатление, и я потом никогда больше не выбегала из класса после звонка, боялась даже за товарок, которые продолжали это делать.

Мои соседки по парте оказались такими же тихими и послушными девочками, как и я, и мы вскоре сблизились.

Наша учительница – Ольга Ивановна Воскресенская – была не местная жительница, она приехала в Бежицу, кажется, из Москвы. Приехала-то она ненадолго, да так и задержалась в Каменной школе; в Москве же она была в университете. Муж ее – Николай Иванович Воскресенский – был старшим учителем Каменной школы. Ольге Ивановне было лет за тридцать, держалась она с нами строго и сухо. Она не кричала на нас, но почему-то все ее боялись и в ее присутствии вели себя тихо.

С утра Ольга Ивановна занималась с нами чтением, грамматикой и арифметикой, а затем чистописанием и списыванием из книг или грамматическими упражнениями. Так потекли школьные дни. Я быстро освоилась со школой, привыкла к ней и перезнакомилась с одноклассницами.

На передних партах сидели дочки зажиточных родителей. Они ходили в школу более аккуратно одетые, в коричневых платьицах с черными передниками по образцу гимназисток. Волосы их были заплетены в косички с бантами. С нами, более бедными и тихими, они держались несколько "свысока". Особенно "задавалась" Нина Моисеева. Сидела она за одной из первых парт, приносила с собой завтрак, всегда что-либо особенно вкусное: то булку с колбасой, то слойку – и всегда не то что ела свой завтрак, а, скорее, показывала его нам, дразнила нас.

Я чаще всего приносила на завтрак кусок черного хлеба и яблоко, которые съедала незаметно и быстро на перемене. Мы не любили эту Нину и прозвали ее "задавахой".

Занятия шли своим чередом. Легкие сначала уроки становились все труднее и труднее: правила грамматики, буква "ять", а по арифметике после легких сложений и вычитаний – таблица умножения. Ну и пришлось же мне дома посидеть над ней! Учила по столбцам, сначала умножить все на два. Заучив этот столбец, переходила к другому. Заучивание становилось все легче и легче, а столбцы все меньше и меньше. Самым коротким было умножение на девять: всего две строчки. При зубрении таблицы умножения мы сочинили стихи на Ольгу Ивановну:

Два часа бьет, Ольга Ивановна идет,
За стол садится и начинает злиться:
Пятью пять – вы не знаете опять,
Пятью шесть – вы не знаете, как счесть,
Пятью семь – вы не знаете совсем,
Пятью восемь – завтра спросим!., и т. д.

Заучив эти стишки, я очень хорошо запомнила и таблицу умножения, даже и вразбивку. Считать стало гораздо легче, и считать я стала быстрее. Незаметно мы перешли к решению задач. Решать задачи стало моим любимым занятием. Труднее шло дело с буквой "ять". Списывала, списывала, пока не заучила слова так же, как и таблицу умножения в рифмованной форме, и уже теперь в диктовках никогда не делала ошибок.

Уроки я охотно делала дома сама. Считая себя теперь школьницей, то есть взрослой, я должна была работать. Приготовление уроков поощрялось всем нашим окружением, даже в букваре было такое стихотворение:

Дети в школу собирайтесь,
Петушок пропел давно,
Попроворней одевайтесь,
Смотрит солнышко в окно...

Человек и зверь, и пташка –
Все берутся за дела:
С ношей тащится букашка,
За медком летит пчела...

Рыбаки уж тянут сети,
На лугу коса звенит,
Помолясь, за книгу, дети,
Бог лениться не велит.

Мне крепко вошло в сознание, что теперь я должна уже работать – учиться, ведь учение – это работа для детей. И ученье мне казалось совсем не трудным, а даже интересным. Помню, какое приятное было чувство, когда, бывало, приготовишь на завтра все уроки, книги с заданными уроками сложишь по порядку в стопочку, тетради с выполненными заданиями – тоже в стопочку под книги, в книжную сумку. У нас, девочек, не было ранцев, а были сумки из материи (мать шила их из чего-нибудь старого). Только выучив уроки, я могла заниматься чем-либо посторонним. Улица теперь отошла, и меня даже не тянуло туда. Все мои подружки сидели по домам и тоже готовили уроки.

Дни становились короче, вечера темнее и длиннее. В классе приходилось зажигать свет. В Каменной школе было электрическое освещение. В один из таких темных вечеров Ольга Ивановна оставила нас одних, предупредив, что уходит не надолго. Действительно, она скоро вернулась с оравой мальчишек из другого класса. Она вызвала меня на середину класса и стала объяснять:

– Вы, мальчики, тяните и щипите ее (указывая на меня) и кричите: "Ах, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети, не расстанемся с тобой ни за что на свете!" А ты (обращаясь ко мне) отвечай жалобно и испуганно: "Ах, зачем, зачем я вам, миленькие дети, отпустите погулять, развяжите сети" и т. д.

Приближалось Рождество, и Ольга Ивановна хотела, вероятно, поставить маленькую сценку, как ребята поймали птичку. Этой постановкой она хотела показать всем школьникам, как плохо ловить птичек, которые, питаясь насекомыми, тем самым помогают человеку. В Бежице мальчики часто ловили щеглов, чижиков и других птичек, сажали их в клетки, чтобы они пели там. Ребята дергали и щипали меня по-настоящему, а я просила их отпустить меня. Весь вечер прошел в репетиции. Ольга Ивановна осталась очень довольна нашей "игрой" и стала как-то мягче, несмотря на свою всегдашнюю строгость и сухость. Мне было приятно видеть ее такой оттаявшей, но я была в большом смущении и недоумении, почему Ольга Ивановна выбрала меня для роли птички, а не бойких, хорошо одетых девочек, что сидели за первыми партами. Я все ждала, что она вот-вот заменит меня кем-нибудь другим. Но спросить ее об этом я не решалась и во всем послушно подчинялась ей.

Длинные школьные вечера стали проходить теперь очень оживленно в репетициях. Мальчики совсем обнаглели и щипали меня до боли. Наконец, пришло Рождество. Наша постановка имела на детском вечере большой успех. У меня, как у пойманной птички, билось сильно сердце, и мой голос, естественно, дрожал: "чирик, чирик, чирик..."

К Рождеству нам дали "сведения", где были выставлены отметки по всем предметам. У нас была пятибальная система, и высшим баллом была "пятерка". У меня в сведениях были почти только пятерки. Этому я тоже удивлялась, ведь я всегда отвечала так тихо и пугливо на все вопросы Ольги Ивановны.

После Рождества еще долго тянулись школьные дни. Тогда я заметила, что в школе дни тянутся все-таки гораздо дольше, чем когда я бегала по улице.

Но вот и зима прошла. Зимой нас мало выпускали наружу, а весной во время перемены мы бегали во дворе школы и играли в мяч.

Вскоре после Пасхи нас распустили на летние каникулы, объявив, кого перевели во второй класс, а кого оставили в первом на второй год.

За весь учебный год в первом классе я успела выучить таблицу умножения и слова с буквой "ять", "где и как ее писать". Писали мы в первом классе в тетрадях по трем косым линейкам, а арифметику – по клеточкам. Запомнилось мне также, что я очень любила начинать писать в новой тетради.

Так закончился первый класс, и все лето я снова бегала по лесам и играла на улице, забыв про школу. Только двадцатого июля – на Ильин день – наш престольный праздник, встретив возле церкви своих одноклассниц, я с грустью вспомнила, что лето уже прошло, и что скоро надо будет опять идти в школу. Но уже шестнадцатого августа я с радостью отправилась на молебен в школу.

Шла теперь одна и не так пугливо, как в прошлом году в первый раз. Теперь все там было мне знакомо, теперь я была там своя, там было много девочек, ставших мне близкими, даже Нина Моисеева казалась хорошей и милой.