Половица

От жара мысли ее путались. Простыня под горячим телом намокла и скрутилась, хоть выжимай. Ей хотелось пить, но она никак не могла найти опору в горячечном бреду, в котором руки ее раздулись до размеров дирижаблей, наполненных горячим воздухом, и почему-то тянули неумолимо вниз в кровавую липкую тьму. Пробираясь сквозь ужас, она понимала и знала лишь одно – надо срочно спрятать самое для нее дорогое. Так, чтобы никогда не нашли эти хмурые деловитые люди, что окружали ее последние несколько дней. Слишком взрослые, чтобы быть ее друзьями, слишком незнакомые, чтобы быть ей родными.
- Надо, надо, надо… - шептала она одно трескучее слово, и губам ее было больно. Иногда ей удавалось открыть глаза, но свет лампы в круглом как шляпка белого гриба абажуре резал, как битое бутылочное стекло. Ей нужно было встать, освободиться от жилистых объятий простыней, но не хватало воздуха и сил. Она не знала ни часа, ни дня, ни времени года. Она даже имени своего не помнила. Все съежилось, смешалось, столклось в серую медленно ползущую телеграфную ленту ее болезни.
- Надо, - простонала она и вдруг поняла, что уже слишком поздно. Страх схватил ледяными когтями ее сердце и потянул вниз. Она выгнула спину, ощутив на мгновение живительную прохладу воздуха над мокрым бельем, и резко крутнувшись вправо, выбросила вперед ноги. В боку резко кольнуло, как бывает иногда при беге. 
- Надо, надо, надо… Она опустила босые ноги на пол. Желанная прохлада потянулась от ног к самой ее голове, освобождая от багряных кошмарных видений, снимая яд наваждений. Она посидела так несколько секунд, прислушиваясь к бешеному стуку своего сердца, и ощупывая ногами неровные стыки ледяных половиц, а потом со стоном встала. Комната подалась навстречу и закрутилась перед глазами, но она умудрилась устоять и сделала шаг вперед.
Надо спрятать. Только что?
Она откинула твердую от пота прядь волос с лица, огляделась, словно впервые видела и эту комнату и все немногое, что в ней было, и вдруг вспомнила. Словно молния блеснула в ее мозгу. Она прижала руки к кармашку на груди. Тут она, тут! Метнулась к окну, к  тайнику, о котором никто не знал. Там не найдут.
Она рухнула на колени, шаря в полутьме руками, потом и вовсе легла на прохладный пол, и вот нащупала дрожащей рукой неплотно пригнанную планку половицы, отковырнула ее со скрипом и сунула в щель сжатый тесно кулак.
В коридоре раздались тихие шаркающие шаги и просвет между дверью и полом залило ярким светом.
Обдирая запястье одним резким движением, она выдернула руку и удивительно быстро приладила половицу, как раз в тот момент, как дверь отворилась. Силы окончательно покинули ее.
- Боже, она упала! – раздался сверху густой женский голос, - Скорей, сюда! Павел, Игнат!

Увядание не происходит сразу. Пачкается слегка в одном месте, отвисает на миллиметр в другом. Это тихий и незаметный процесс, который невозможно остановить.
То, что свежо и прекрасно сегодня – может казаться таким каждый из тысячи новых дней, но на тысяча первый вы вдруг заметите, что позолота слезла и обивка расползлась. Когда это случилось, ведь еще вчера все было так чудесно?

Мы переживали не самый хороший год. Ничего не ладилось, жизнь пролетала мимо нас столичным поездом с веселыми и хорошо одетыми пассажирами в мелькающих окнах. Мы же оставались на своем богом забытом полустанке, даже рукой не махали вслед. Я работала на двух работах, которые с трудом оплачивали наши скудные счета, а моя Дуська целыми днями слонялась по квартире, воя при каждом шорохе на лестничной площадке и догрызая остатки старой мебели. Пол в одной из комнат совсем рассохся, и я то и дело цепляла тапками за половицы, которые с треском отрывались и летели по комнате с жутким грохотом. Поначалу я прибивала их мелкими гвоздями, оставшимися после второго мужа вместе с кучей каких-то ненужных железок на балконе, но потом махнула рукой и оставила все как есть. Нужно то было всего несколько тысяч, чтобы убрать их все одним разом и постелить ламинат. Я уже и присмотрела его в строительном магазине в центре. Такой темный с деревянным рисунком. Самое то Дуське моей зассывать. Но денег не предвиделось, и я просто перестала без нужды заходить в ту комнату.
Прекрасно помню тот день, потому что был канун нового года. Я пришла с дежурства, умылась кое как и сразу принялась за готовку. Я ждала в гости старшую дочь с мужем, и мне хотелось произвести впечатление. Дать форсу, как говорила моя покойная сестра, любившая до беспамятства военных и сгинувшая с одним из них не то на дальнем востоке, не то в средней азии.
Дуська моя все понимает. Посмотрела на меня своими карими пуговицами и убралась с кухни от греха подальше. К женщине на кухне лучше не подходить. Минут десять ее не было слышно и я, было подумала, что она завалилась дрыхнуть на нашем с ней любимом старом продавленном диване, но тут она заголосила.
Дуська у меня конечно дурында. Она может лаять на табуретку или злиться на торшер, потому что не дает ей вытащить любимую пищалку, закатившуюся в угол, но чтобы она лаяла с таким остервенением! Такого я еще не слышала. Она рычала и лаяла так вдохновенно, подвывая и скуля одновременно, словно там в комнате под столом обнаружился медведь.
- Эй! – крикнула я, - Ты чего разошлась? Иди-ка сюда. Быстро!
Тщетно. Она и не думала прекращать.
Я обреченно вздохнула, вытерла руки о передник и оставила ждавших своей очереди помидоров, чтобы нарезать, картошки, чтобы почистить и банку икры, чтобы открыть, и пошла на лай.
Дуська была в комнате с рассыпающимися половицами. Там, где когда то мастерил свои поделки мой муж и куда я заходила теперь только по пути своей ежедневной влажной уборки. Ну и вещи кой-какие забрать из старого скрипучего шкафа с кривыми дверками. Я вошла, и лай ударил по ушам, словно сирена. Дуська бросила на меня быстрый взгляд полный укоризны, и с диким воем заскребла лапами по полу. Потом подскочила ко мне и, уцепившись зубами за халат, потащила к окну.
- Нечистого ты там увидела что-ли? – пробормотала я в замешательстве, - Ну, что у тебя там?
Дуська залаяла мне прямо в лицо, а потом на пол перед нами.
Я внимательно посмотрела вниз и заметила отошедшую в сторону половицу в том месте, на которое лаяла Дуська.
- Ну, давай посмотрим, чего у тебя там…
Я кряхтя наклонилась и ковырнула пальцем. Половица с щелчком отлетела, обнажив узкую черную дыру, словно щель между зубами. Дуська, нетерпеливо скуля, отпихнула носом мою руку и быстро и тяжело задышала, засунув полпасти в дырку. Потом вытащила нос и посмотрела на меня, мотая хвостом, как пропеллером. Тявкнула и наклонила голову набок.
Я сунула руку и практически сразу же уткнулась в укутанный глубоким слоем пыли бетон плиты. Там было всего-то сантиметров десять. Пошарила справа, слева. Ничего. Только пыль и паутина. Дому нашему уже лет сто, вон сколько грязи накопилось! А Дуська легла на передние лапы - нюхает воздух, и в лицо мне заглядывает. Не лает уже, мешать не хочет. Умная она у меня, как ни крути.    
Я уже почти всю правую руку под пол засунула, когда пальцы наткнулись на что-то твердое. Переборка? Нет... Предмет какой-то небольшой, вроде.
И вот тут, верите, подумалось мне, что это клад. Даже жар накатил и внутри груди защекотало. Считанные секунды то и длилось это мгновение, а я уж и ламинат постелила, и с работы с треском уволилась, и к младшей дочке в Москву с подарками погостить поехала. Вот на что характер бабский глупый!
В-общем, вытащила я руку из под полу и разобрать никак не могу, что там у меня в ладони. Ну, во-первых, в пыли вся укутана вещица, а во вторых, эта моя вторая баба глупая скачет, заливается – то лицо мне лижет, то руку нюхает. Никак не разобрать в этой свистопляске, что там такое.
Тянуть не буду, потому что не в моем характере. Досталось нам с Дусечкой как всегда – одно разочарование. Что еще может разведенной женщине на пятом десятке жизнь подкинуть? Безделица, коняшка... Маленькая, деревянная игрушка расписная. Старая конечно, ручной работы, но цена ей – грош в базарный день.