Нож

  - Тот факт, что ты теперь являешься выброшенной куклой, вряд ли тебя обрадует, - сказал я в то прекрасное утро своему отражению. - Твоя жена говорит тебе, что всё в порядке. Она не помнит ни одной даты, и всё же ты не унываешь. Когда-нибудь ты, придя с работы, увидишь поднятую сидушку унитаза и вспомнишь Брюса Уиллиса. Когда-нибудь под подушкой ты найдёшь мужские трусы, а она скажет тебе, что это подарок ко Дню Благодарения или на Рождество.
  В то утро я сказал себе то, что должен был сказать любой нормальный мужчина, которому наставили рога: "Я не являюсь выброшенной куклой". Прежде чем соседи услышали рёв полицейских сирен, я успел набрать номер адвоката. Экстренный случай, чрезвычайное происшествие. Я позвонил в адвокатскую контору Лос-Анджелеса, сразу договорившись о сумме. Три тысячи долларов, и меня будет защищать перспективный беспроигрышный вариант. Тут даже и лотереей не пахнет.
  Она сладко спала, а я стоял в ванной, глядя в зеркало. Я ударил по нему кулаком, и трещины на зеркале (на моём лице, представьте себе!) сомкнулись в букву V. Трещины моего лица, возможно, это были рубцы. Я, как настоящий джентльмен, дал своей жене вникнуть во всё это.
  Мою жену зовут Мона. Она некоторое время возглавляла группу поддержки, настаивая на том, что женщины имеют право на всё. Не мужчины, - только женщины! В последнее время она постоянно встречала меня на кровати, жалуясь на головную боль. Я уже собирался звонить врачу, как она меня остановила и произнесла шёпотом:
  - Обычная боль. Ничего страшного.
  У неё постоянно был занят сотовый телефон. Она постоянно забывала опустить крышку унитаза, заявляя, что у неё по каким-то неизвестным причинам выработалась привычка реагировать на всё "по-мужски". Она постоянно для кого-то прихорашивалась.
  Если человек долго в браке с другим человеком, он начинает сразу замечать перемены. Тут не помог бы семейный психолог. Единственная психотерапия, которая могла бы облегчить и мне и ей судьбу, - с некоторыми угрызениями совести, несомненно, - находилась на кухне.
  В то утро я промыл руку. Осколок зеркала вонзился в костяшку правого указательного пальца. Мона проснулась, услышав звук бьющегося стекла, забежала ко мне в ванну, принялась задавать вопросы: "Что стряслось?". Ничего, Мона, бросил я. Иди в кровать.
  - Иди спи! - крикнул я.
  Она ждала меня в постели, а я направился на кухню. Коридор, соединявший ванную комнату с кухней, показался мне невероятно длинным. Он казался мне бесконечным. Можно рассудить здраво: произошло нечто. Это не то, что скачок в жизни или бешеный шаг навстречу неизвестному. Широкое пространство под адреналиновыми дозами, выделяющимися организмом. Танцы чувств, безусловно, смешанных самым сложным способом. Стоило мне вообразить, как я беру кухонный нож, как в мысленном взоре всплывали жуткие картины, изображения чего-то отвратительного, мерзкого, гнетущего. Но я взял нож. Увы, я не стал противиться этому. Это не инстинкты и не состояние аффекта. Я взял нож, зная, что убью эту лживую суку.
  Я зашёл в спальню, захлопнув за собой дверь.
  Вспоминаю до сих пор, какое у неё было удивлённое выражение лица. Все черты, все прыщики, все морщинки, - они растворились. Я - не портрет чего-то значимого. Помощник рекламного агента, который, в принципе, ничего не достиг в свои сорок лет. Всё, о чём я думал, так это о её мимике. В то утро у неё было неадекватное лицо. Безразличное и одновременно жутко поражённое моей выходкой.
  Она громко кричала. Она вопила. Она вцепилась мне в шею наращенными ногтями. Она пыталась вырваться. Всё время спрашивала меня, зачем я это делаю, словно она сама этого не знала.
  - Я не являюсь куклой, дорогая, - сказал я, показав ей руку с зажатым в ладони ножом. Большой кухонный нож, который я брал тысячу раз. Она брала его миллион раз, и всё же в то утро этот нож был мечом, знаком, может быть, внезапным поворотом судьбы.
  - За что? Зачем? - её голос то потухал, то возгорался. Подобно тому, как маньяки в кинофильмах набрасываются на своих жертв, я набросился на неё.
  Я запрыгнул сверху, услышав лишь сдавленный стон жены и скрип кровати. Она ударила меня в пах, а я схватил её за волосы.
  Вначале я отбросил нож. Это чистая правда. Я хотел задушить её подушкой, но ничего не получилось. Она вырывалась, как могла. В конце концов, я ударил её головой о спинку кровати и перерезал ей горло.
  Брызги крови окрасили комнату.
  Брызги крови окрасили меня.
  Когда-то это должно было произойти. Я позвонил адвокату и сказал ему, что мне срочно нужна защита. У Моны была визитная карточка (спала с каким-нибудь умным парнем, закончившим с отличием юридический колледж). Я быстро её отрыл, многократно пожалев о том, что так рано вызвал копов.
  А куда мне бежать? Смысл в сорок лет бегать? Я признал свою вину, но не отказался от адвокатской помощи.
  Я убил жену, но отрицал это в зале суда практически час, убеждая присяжных в том, что я ходил в продуктовый магазин, пока мою жену "резали на кусочки". Я плакал, ведь любил её. Обожал её. Я не псих, но такое может произойти с каждым. Не правда ли?
  Или нет?
  Я сидел наедине со своим адвокатом, перед определением в тюрьму, и разговаривал о том, каким всё-таки был наш брак. Он был крепким. Тем не менее, я всегда считал, что Мона меня любит.
  Что Мона меня любила.
  - Мы проверили её номер телефона, - произнёс адвокат каким-то надломленным голосом, - проверили её карманные расходы, опросили соседей, решили узнать, заслужила ли она такого. Она не изменяла вам.
  - Соседи врут, Боже... Памяти убитой и ушедшей... К тому же, большинство наших соседей - её друзья. - Я говорил рассеянно. Часть меня поверила ему. - Номера в сотовом она могла удалить. А... карманные расходы... с каких пор платит женщина?
  - Она не изменяла вам!
  Я сидел в ступоре.
  Нет, она изменяла мне. Я это точно знаю. Но, с другой стороны, наш брак действительно был счастливым. "У вас могла быть паранойя, как у любого ревнивого человека". Вы могли видеть не то, что реально, пояснил мне адвокат.
  Но, с другой стороны, неизвестно же, куда повернётся нож.