Последний сын забвенью преданной деревни

       Последний сын  забвенью преданной деревни.
                В святом заоблачном краю
                Мой дух найдёт себе приют
                М. Ю. Лермонтов
                1.
          В среднем течении сибирской реки Бии, что берёт своё начало из Телецкого озера, на её левом крутом берегу, там, где устье мелководной речушки со странным названием Чапшушка, стояло некогда большое село в семьсот с лишним крестьянских дворов с не менее странным и непереводимым названием Пильно, основанное, согласно архивным данным по Томской губернии, в середине шестнадцатого века коренным народом племени  кумандинцев. В конце девятнадцатого века после отмены крепостного права в Российской империи из её центральных и западных областей в Сибирь хлынул поток крестьян-переселенцев.
   Аборигены довольно дружелюбно приняли «рассейских», так назывались без различия по национальной принадлежности новые поселенцы, а это в основном были русские,украинцы, белорусы. Некогда небольшое поселение превратилось уже к началу прошлого века в большое процветающее село. В центре села на средства православных верующих построили церковь, при ней открыли приходскую начальную школу.
    Умельцы соорудили на речушке пять небольших мельниц, особенно производительной была та, что построена на водопаде, круглый год использующая силу водного потока, падающего с высокого утёса. Со всех окрестных сёл съзжались на эту мельницу крестьяне для помола зерна. Первая мировая,а затем Гражданская войны с последующим установлением Советской власти в стране перевернули жизненный уклад крестьянских сёл. Вместо единоличных хозяйств в деревнях появились сначала мелкие объединения, а с 30-х годов колхозы и совхозы. Подавляя сопротивляющихся нововведениям в деревне, а это в основном наиболее зажиточная часть населения, использующая наёмный труд батраков, новая власть выслала их в места не столь отдалённые. Из конфискованного имущества и домов раскулаченных создавались на так называемых выселках новые поселения-колхозы.
    Из Пильно в результате этого было вывезено около сотни добротных изб с хозяйственными постройками. В ходе хозяйственных и административных реформ в тридцатых годах село Пильно дважды ещё испытало отток населения вместе с принадлежащим ему жильём : в год  перенесения в соседнее село Каменка центральной усадьбы совхоза «Лебяженский»,  первоначально расположенной на территории Пильно, и таким же образом созданной структуры механизированного обслуживания колхозной техники- МТС- в другое село -Усть Кажа. Несмотря на такие потери в численности населения  обширные пильненские поля  обработывали пять колхозов.
        Великая Отечественная война унесла более двухсот жизней мужчин, искалечила и вернула в село полтысячи инвалидов. Это они вместе с женщинами и детьми несли на своих плечах бремя послевоенного восстановления страны.
     Пока пущенный с высокой горы камень не докатится до основания её, он не остановится. Так произошло и с деревней Пильно: административная и хозяйственная чехарда в хрущёвский период, разного рода укрупнения и разукрупнения, так называемая «оптимизация» социальной структуры привели к тому, что к концу восьмидесятых годов прошлого века население деревни составляло не более ста человек, в основном пожилого и преклонного возраста.
      Девяностые и нулевые годы закончили процесс уничтожения села Пильно.  Разъехались кто куда мог пильненцы, потому как ни школы, ни магазина, ни медпункта, ни клуба не осталось, всюду расхлюстанные десятилетиями, непроезжие дороги, разрушенные мосты, соединяющие три части некогда огромного села, заросшие бурьяном и кустарником опустевшие усадьбы, исчезнувшие в никуда дома и подсобные постройки, терпкий, омертвелый запах морковника в летнюю жару да тягучая до жути тишина бродит сегодня по умирающей деревне..
                2.               
    Почти две недели уже с небольшими перерывами идёт снег.  То тихий, пушистый, устилающий землю необыкновенной белизны ковром, то реденький, сыпучий, словно тщательно просеянная через сито на слабом ветру мука . В редкие дни солнечный свет с трудом пробивается на минутку сквозь снежную пелену и снова исчезает на долгие часы. Три дня назад, в ночь, налетел вдруг буран. До утра бесился по косогорам, логам, устрашающе налетал на берёзы и клены, гудел высоко над деревушкой, завывал в печной трубе. Утром перед рассветом вдруг затих, лишь изредка напоминая о себе лёгким хиусом на гребнях причудливо сооружённых им сугробов. Меж разорванных ветром туч ослепительно хлынули потоки солнца, и вершины косогоров ярко полыхнули отражёнными лучами, засверкали тысячами изумрудин.
     Но уже во второй половине дня, ближе к вечеру, небо, словно наспех заштопанное неведомым  портным, опять превратилось в сплошное серое полотно. Редкие снежинки опять затеяли хоровод. За ночь сугробы заметно подросли, но с рассветом осадки прекратились, ветер затих, лучи солнца время от времени пробивались сквозь хмурые облака.
   В то утро часов до десяти старик  расчищал снежные заносы в ограде, проторил дорожки к дровнику и к навесу над погребом, куда засыпал с осени картошку и овощи,  им выращенные в огороде, очистил проход через калитку. Немного отдохнув, растопил камелёк, налил неполный чайник воды и поставил его на плиту, но дожидаться пока вскипит вода не стал. Опять накинув на плечи видавшую виды фуфайчонку и натянув старенькую шапку- ушанку, остановился  у двери, чтобы удостовериться, исправно ли горят дрова в камельке. Недовольно вздохнул, вспомнив, что вчера опять не подмёл пол в избе.
       « К Новому году  обязательно наведу порядок в избе. А то приедет сын, опять упрекать будет, что живу, как в хлеву»,- уже выходя из дома успокоил сам себя старик.
      Взял в руки деревянную лопату, вышел за калитку и начал расчищать широкую тропинку в сторону пяти  изб, чернеющих ветхими брёвнами стен в полукилометре от его жилья. Добротный дом старика, построенный им самим лет шестьдесят назад, стоял на самой окраине некогда большого села, заканчивающегося крутым спуском в котловину с названием «Романовка», окружённую , казалось, со всех сторон высокими почти обрывистыми склонами, защищающими её от ветров. Некогда «Романовка» была заселёна дюжиной приземистых изб. Теперь котловина запустела, бывшие огороды заросли бурьяном, на месте изгородей высились огромные талины, меж которого  непролазной чащей проросли клен, черемошник да боярышник. Котловину по-видимому за многие тысячелетия образовала пересекающая её по диагонали небольшая речка со странным названием- Чапшушка.  А на самом деле (по архивным документам) первопоселенцы племени кумандинцев называли её Пильня, от неё и название села пошло- Пильно. Ещё знаменито это место далеко за пределами округи тем, что речушка врывается во впадину через высокий, метров в десять, водопад, шум от которого в тихую погоду слышен далеко в округе даже зимой, не говоря уже о грохоте падающего потока воды в период половодья.
      Над двумя из пяти виднеющихся вдалеке избёнок вился дымок из труб, остальные давно заброшены хозяевами, некогда плетёный из толовых прутьев тын  иструхлявился, упал на землю, потому границы бывших огородов давным-давно слились в  одно сплошное заросшее кустарником и чертополохом пространство. Некогда широкая, ухоженная жителями села извилистая улица пролегала меж крестьянских изб и хозяйственных построек давно исчезнувших  усадеб, о которых напоминали ранними вёснами, до того как пустыри зарастали  бурьяном, сохранившиеся до сих пор ямы от погребов и подполий.
    Разгребая от снега путь, старик невольно вспоминал места, где жили  в далёкие-давние годы соседи, друзья и родственники .
      На расчистку дороги ушло полдня. Старик очень устал. Но был доволен проделанной работой.
       «Приедет сын, увидит расчищенную тропинку, подивится моей расторопности»,- удовлетворённо думал он.
      Вернувшись домой, выпил кружку чая, заваренного из собранных летом душистых трав,   разогрел и с удовольствием поел оставшуюся со вчерашнего вечера картошку. Хлеба не было уже два дня. «Сам виноват, надо было думать о том, что хлебовозка может из-за бурана не придти и купить несколько булок про запас»,-  упрекнул с досадой сам себя.   
         Пополдничав, чуть прикрыл трубу печки, включил телевизор, лег напротив на кровать и стал ждать сына. Натруженное тело расслабилось, и даже приятно как-то поднывали мышцы ног и рук. Однако старика немного насторожила непроходящая и ноющая боль в левом предплечье.  «Наверно от переутомления. Надо было отдыхать почаще,- подумал старик.
       Раньше такой слабости не замечал в себе, старею, наверно,- усмехнулся он.
      А и то - через две недельки девяносто стукнет. И куда только годики мои улетели?»
       Быстро стемнело- декабрьский день короток. Поднялся через полчаса с кровати, налегке и без шапки вышел на крылечко, постоял и понял, что ждать кого бы то ни было не стоит: снова повалил снег и по всем приметам надолго. Тишина плотной ватой обволокла жильё старика. Лая собак и в погожие-то дни давным-давно в деревне не слышно, а в этот вечер даже шум водопада не мог пробиться сквозь снежную пелену.
      Если так валить и дальше будет, пожалуй до Нового Года никто в деревню носа не сунет. Вот, илют твою мить, занепогодило! Такой снежной зимы что-то не припомню. Хотя припоминаю, в конце пятидесятых что-то похожее было,- рассуждал сам с собою вполголоса старик, не замечая лёгкого морозца. Разочарованно глубоко вздохнув, старик закрыл на крючок сеношную дверь и зашел в избу. Налил снова кружку чуток уже остывшей, крепко настоявшейся заварки, не торопясь выпил.
      Спать буду крепче от такого настоя,- отметил с удовлетворением.
     Ноющая боль за грудиной постепенно отпускала, и старик даже перестал обращать внимание на такую мелочь.
     Ночью ему приснился странный сон.  В окно будто тихий стук раздался. Подошёл ближе и увидел, что на него с улицы, улыбаясь сквозь стекло,  смотрит жена. Красивая, какой была в молодости. Смотрит и голосом ласковым упрекает:
      -Что же ты спишь так крепко? Я уж давно стучу, открой мне дверь. Замёрзла я на улице-то. Зима ведь. А я, посмотри, в платьишке лёгком. Помнишь это платье-то цветастенькое, я надевала его всегда, когда мы ходили с тобой на вечёрки?
      -Дусенька, милая, как же я тебя запущу, ты же умерла! - спокойно, без удивления ответил.
      -Да нет, ты ошибаешься, я только ненадолго уходила от тебя к соседке. Открывай же скорее дверь, замёрзла я очень. Согрей меня, Мишенька.
     Старик заторопился к двери и...проснулся.
       «Ну и приснилось же такое», - без тени страха сел он на кровати.
     Протянул руку, нажал на кнопку выключателя. Вспыхнула лампочка, старик недовольно поморщился то ли от ударившего в глаза яркого света, то ли от прерванного размышления об увиденном сне.
      «Я вот отмечу юбилей свой,- как бы осмысливая и продолжая разговор с женой, проговорил вслух,- а то неудобно как-то будет, если я к тебе уйду никого не предупредив. Пообещал же всем, что отпразднуем девяностолетие моё»,- уже чуточку оправдываясь, закончил в пустоту избы.
     Часы показывали половину первого. Включил телевизор, но никак  вникнуть в суть мелькания экрана не мог. Посидел в тишине, прислушиваясь к монотонному шуму ветра за окном.
     «Дорогу мою замело теперь напрочь, зря лопатил полдня»,- с безразличием отметил про себя старик. Прямо из носочка чайника попил травяную заварку и, выключив свет, снова лег на кровать.
      Лежа в темноте в полудрёме вспомнил себя пяти-шестилетним пацаном. Отец в первый раз посадил его верхом на Гнедка, велел держаться крепко за гриву, сам повел лошадь в поводу на водопой. Страшно, но в то же время сердце от радости заходится. А вот уже сам без отца на том же Гнедке возит копны. Жарко, слепцы и пауты досаждают лошади и наезднику, Гнедко беспрерывно и яростно  хлещет себя по бокам хвостом, дёргает ногами от укусов, но малыш уверенно правит лошадью, звонким голоском покрикивает на неё, подражая отцу. Наравне со взрослыми целый знойный день в поле, без нытья и слёз, уже осознанно понимая необходимость труда своего. А как же? Откажись он от работы, и всё дело встанет!
      Мужчиной, полноценным работником себя почувствовал уже в четырнадцать лет, когда встал вместо ушедших на войну в самом начале её отца своего Дмитрия Егоровича и брата старшего Александра  рядом с такими же, как он подростками- пацанами. Отец и брат погибли геройски в боях с немецко-фашистским отребьем, защищая Родину, защищая города,защищая тысячи таких деревень и сел как Пильно. В пятнадцать лет заправским  мётчиком сена прослыл. Здоровьем и силой отличался он от от своих сверстников и ребят намного старше его. На ладонях мозоли толстые, огрубелые с тех времён не сходят. В осень сорок второго года, когда пришла похоронка на отца, перевели его прицепщиком на тракторный плуг.
         Видит старик в полудрёме постаревшую и поседевшую от горя после гибели мужа и сына  мать Елену, видит бригадный стан, где безвыездно жили они, неокрепшие пацаны, до холодов и первых снегов, и видит свою  трактористку -девятнадцатилетнюю девушку, скромную красавицу хохлушку Дусю. До этого паренёк к противоположному полу равнодушен был, ничем не привлекали девчата его внимания. Да видно время подоспело, а может судьбе угодно так стало, что впервые в жизни углядел он в этой хрупкой девушке, одетой в промасленный не по росту комбинезон, красавицу, взглядом и статью своею заворожившую его юношеское сердце. Тогда он даже себе признаться побоялся, что влюбился в девушку старше его на четыре года. Стеснялся заговорить с ней первым, отводил глаза в сторону, когда она за чем- нибудь обращалась к нему по работе. Скрывал от всех свою влюблённость. Да разве скроешь от любопытных глаз такое. Дусю вскоре начали раздражать намёки подружек- сверстниц на это обстоятельство, она и сама замечала не раз в поведении парня эту неуклюже скрываемую им влюблённость, но сочла недостойным своего внимания чувства малолетки. Стала подчёркнуто холодно и даже с некоторой издёвкой обращаться к нему. Но закончилось время вспашки зяби. Работая в колхозе на другом участке, он с того времени редко видел её. А весной Дусю по её настойчивой просьбе перевели учётчицей полеводческой бригады: не по силам девичьим оказалась тяжёлая профессия тракториста. И до призыва в армию он изредка и лишь издалека видел её. Но первое сердечное чувство в парне со временем только усиливалось.
     Далеко в прошлое унеслись мысли старика. Ходики на стене монотонно и бесконечно отстукивают секунды за секундой и как бы подбадривают воспоминания:
     -Дальше, дальше, дальше...,- и если течение его мысли замирало, настойчиво твердили,- что потом, что потом..?
      -А потом меня призвали в армию,- в такт настойчивых ходиков вполголоса отозвался старик.
     И снова отдавшись во власть воспоминаний, с каким-то даже удовольствием,  он стал перебирать в памяти страницы его прошлой жизни.
     Годы службы в армии прошли в пригороде  Москвы. Служба не тяготила, здоровому деревенскому парню армейские тяготы даже некое удовольствие доставляли. Освоил тяжёлую военную технику, стал водителем САУ- самоходной артиллерийской установки. Самоходки на гусеничном ходу. 
        После демобилизации, имея навык управления боевой машиной, сел за рычаги трактора и на всю жизнь полюбил профессию тракториста. Два раза за время службы в дни увольнений побывал на Красной Площади и запомнил на всю жизнь вид Кремля, Мавзолей Ленина, Собор Василия Блаженного.
      «Нет,- поправил себя старик,- я ведь ещё один раз побывал там, когда путёвкой на ВДНХ наградили меня за хорошую работу. Это произошло...,- с трудом вспомнил он,- в году... Ну, да,- в 1956-ом. В пятьдесят четвёртом Маню Старцеву, подружку моей Дуси, наградили такой путёвкой, а в следующем году-меня. Точно!- удовлетворённо прошептал он.- А в пятьдесят седьмом на Выставку съездил дядя Ефим. Нас тогда же ещё медалями « За освоение целинных и залежных земель» наградили.
      Хорошие, славные люди были дядя Ефим и тётя Пелагея,- переключились мысли старика на воспоминания о жене и её близких родственниках.Как пришёл из армии, как увидел Дусю, сердце моё оборвалось,-вздохнул он с трепетом в душе,- Ещё красивее, чем когда я уходил на службу, показалась она мне. Откуда взялась у меня смелость тогда. Выждал момент,- вечером она домой с работы шла,- поймал  за руку и стал умолять выйти замуж за меня.               
     Она перепугалась, вырвала руку- и бежать. Я за ней. А она в избу тёти Пелагеи и на крючок заперла дверь изнутри. Я стучать. Не открывают мне. Потому что, как рассказала позже Дуся, она тётушку свою умоляла, чтобы меня не запускала. Дескать пьяный я за ней гнался. Но я-то трезвёхонек, прозрачнее стёклышка был. И до армии и после никогда эту гадость не пил. И никогда в жизни рот не поганил табаком. Просто в тот момент ошалел я от любви к ней. Ведь все годы в армии думал и мечтал о ней. Письма писал, но она почему-то не отвечала.
      Стучал, стучал- не открывают мне. Нет, думаю, раз уж решил ответ её услышать, не отступлю. Но не выламывать же дверь, на самом деле. Вот я и запел тут же сочинённую песенку, и откуда что взялось:
        -Ох ты, тётка, тётка Пелагея,
        Дяди Ефимова жена,
        Запусти-ка ты меня!
        Я на лавке посижу и на Дусю погляжу!
  Раза три так громко пропел. Смотрю, дверь открывается. Дядя Ефим на пороге, смеётся:
        -Ты что,- говорит,- соловей залётный, на всю деревню базлаешь. Вправду выпил лишку что ли?
      А я дохнул на него, за руку взял и говорю:
        -Дядя Ефим, не пьяный я. Пусти меня в избу. Иначе рехнусь с ума.
   Впустил он меня в избу-то. Смотрю, моя Дуся испуганными глазами смотрит на меня и к тётушке своей прижимается. Защиты, значит, от меня просит. А я на колени встал посреди избы и говорю:
        -Тётя Пелагея, дядя Ефим, трезвёхонек я, трезвее некуда! Будьте свидетелями, я Дусеньку люблю больше жизни уж сколько лет и прошу её выйти замуж за меня.
      Дядя Ефим смеётся:
       -Вот, значит, от чего ты опьянел. Вставай с коленей-то, чего так убиваться.
        Я думаю- грех такому парню отказывать. Что скажешь, Дуся?
А та уткнулась в плечо своей тётушке, вся вспыхнула румянцем и молчит. Но вижу, что улыбается. И тётя Пелагея смеётся, взлохматила ей волосы:
      - Отвечай парню, видишь до чего довела его, на колени падает перед тобой.
        Ну, говори, он нас в свидетели призвал. Как скажешь, племянница, так и будет.
       -Что, прямо сейчас замуж-то?- засмеялась та. -Приходи завтра к тятеньке с мамой, чего здесь-то решать. Не откажу,- добавила тихо.
     Тётя Пелагея засуетилась,  чай на стол поставила. Так и отметили моё сватовство. А поздно вечером я впервые Дусю домой провожал. Долго провожал. Почти до самого утра.»
       Воспоминания насовсем отодвинули сон. Старик снова включил свет: половина пятого. Прислушался к ветру за окном. Вроде затихает, не слышно порывов. В надежде уснуть хотя бы часочка  два щелкнул выключателем. Кромешная темь в мгновение заполнила избу. Вроде чуток покемарил. Но вскоре в голове опять взвихрились воспоминания.
      «Родилась вскоре дочь, а потом и сына дождался. Почему, не знаю, но чудаком и трудоголиком меня окрестили в деревне. Потому, видать, что не могу  сидеть ничего не делая, лясы точить, как некоторые, или по неделе пьянствовать. Единственное, когда забывал о работе, это в редкие часы рыбалки. Азарт во мне тогда просыпался неодолимый. Или утречком до работы на рыбалку иной раз на часок-два вырвусь, или в дни непогожие.
       Ещё любил и  до сих пор люблю  рисовать. Масляными красками. С молодости потянуло меня к этому. Стеснялся я долго этой своей слабости. Уж потом, после армии, не скрываясь  ни от кого, нарисовал несколько картин. Одна очень удачная вышла. Увидел как-то у ребятишек на обложке учебника за третий класс «Родная речь» картинку «Три богатыря». Так она мне понравилась, что решил срисовать такую же на большом полотне. Рамочку красивую заказал у столяра Анянова,- мастеровой был мужик. Такую мебель мог сделать, любо-дорого, на загляденье. Натянул холст, загрунтовал его как мог и срисовывать начал, копировать, как потом знающий человек сказал. Хорошая картина получилась. Я её даже по ночам при свете керосиновой лампы рисовал. С месяц, наверно, трудился над ней, красок истратил немало, потому как исправлять нарисованное часто приходилось. Нанесу краску, отойду поглядеть. Нет, не то! Соскребу с полотна и заново наносишь краску. Мучаешься, мучаешься, бывало, плюнешь с досады и отодвинешь подальше в угол. Потом опять потянет неодолимо.
       Полдеревни, как закончил, приходили смотреть. Хвалили! С десяток, наверно, картин нарисовал. Раздал потом знакомым. Кое кто даже  просили продать. Да что я, барыга какой, продавать стал бы! Дарил от души. Года два назад картину вздумал ещё одну нарисовать. Не получилась красивой. Видеть совсем плохо стал.  Чтобы картину нарисовать, зрение хорошее иметь надо. Ну и способности конечно. Может быть получился бы и из меня художник неплохой, да учиться негде было. Самоуком постигал! 
       А от работы трактористом всегда удовольствие получал. Ни выходных, ни отпусков не признавал. Выходной не для того , чтобы бездельем маяться. В такие дни дома работы невпроворот. Отпуск использовал раз в жизни, когда дом свой строил. То летечко запомнилось: сна лишился пока в новую избу семью  завёл. Хороший дом вышел, мало в деревне у кого такие были.  Все подсобные постройки в следующем году возвёл. Усадьба получилась славная: добротный дом, просторный хлев и сарай под одной крышей, баня, дровник, летняя кухня. Барская усадьба да и только! Жизнь сплошной радостью пошла. А силы с каждым годом как будто прибавлялись.
      Как-то рано утром на мельнице оказался. Народу на помол зерна в это раз понаехало полно,несмотря на раннее утро, очередь длиннющая замерла, мужики хмуро курили, вяло переругиваясь, потихоньку матеря мельника Власова, что не вовремя затеял ремонт. Сносившийся жёрнов требовалось заменить. Мельник, отдать ему должное, про запас имел новый.  Но уж больно  тяжёл он, каменный, пудов десять весом, а то и более. Трое мужичков карячатся в тесном помещении, пытаются жёрнов сносившийся с оси снять, пыхтят, толкаются без толку.
       Глядел, глядел я на них,- вспоминает старик,- плюнул на сторону и говорю мельнику:
        -Если не пожалеешь мешок муки, зараз жёрнов заменю. 
        Ну, тут народ загалдел, не верит, что смогу, а мельник кивнул в знак согласия. Через пять минут жёрнов был на месте. Мужики обалдело переглядывались, качали головами. Я взвалил на плечо мешок муки килограммов в семьдесят с лишним и пошёл домой. Вот такой в жизни моей случай был!
        В достатке начали жить в деревне. Одеты, обуты, сыты и дети, и сами родители.  О какой ещё лучшей жизни мечтать крестьянину! После шестидесятых годов у народа даже деньжата на сберкнижках появились. В деревне завели мотоциклы, легковые машины. Я тоже мотоцикл с коляской купил.   А чуть позже «Запорожца».
      В почёте был не только в деревне своей , но и в районе. За труд добросовестный наградили меня Орденом Ленина. Слух был, что представляли к званию Героя Социалистического труда, но что-то там наверху не сладилось, дали Орден. Но это слухи. В районе только доярке Котовой из села Макарьевки самую высшую награду дали. Так опять же слухи ходили, что надои в её группе коров завышены были. Кто их знает, где правда, где зависть людская.
        Мой труд  на виду всей деревни, выработка на тракторе выше всех в районе. А ведь находились завистники из трактористов своих же деревенских, упрекали. Дескать, и мы не хуже работали. Не я же себя к награде такой представлял, и не я себя оценивал. А только знаю одно, что трудился всю жизнь свою на совесть. Не выбирал, где работа полегче, да оплата повыше. И бесплатно готов был работать, если видел, что  дело доброе требуется сделать для людей, для любимой деревни.
       Небольшая речка Чапшушка, что вдоль деревни протекает, в иное жаркое лето почти пересыхала. Я много лет мечтал русло её перегородить и пруд большой соорудить. Уж больно удобное место для строительства дамбы я приглядел. Меж двух высоких берегов только узкий овраг, по дну которого русло речки пролегало. Природа словно сама создала место для плотины. К  совхозному начальству не раз ходил с таким предложением, убеждал, что небольшими затратами обойдётся дамба, что сам на бульдозере всё сделаю. Посмеются, пообещают, что подумают над моим предложением и забудут.  Ходил, ходил я так и к управляющему фермой, и к директору совхоза, даже к районным чиновникам дважды заходил. Не выдержал такого безразличия и на свой страх и риск начал строить дамбу по выходным да в нерабочее время поздними вечерами. На бульдозере я тогда работал. Управляющий неделю спустя узнал о моём самовольстве, постращал, что расход горючего и самовольное использование техники в счёт поставит мне. Но у меня уже, как говорится, шлея под хвост попала. Говорю:
      -За свой счёт построю! Вычитывай из моей зарплаты. Пруд всё равно будет, людям добро сделаю, если даже с бульдозера снимите меня.
 Он засмеялся:
      -Чем же,- говорит,-копать будешь?
       -А лопатой по ночам рыть буду. Не запретите же,- осердился я.
       После этого разговора пошли мне навстречу. Директор совхоза приказ написал, чтобы освободили от полевых и других хозяйственных работ в связи со строительством дамбы.
       Обрадовался я несказанно такому решению. Сутками почти не вылезал из трактора. Сдвигал бульдозером глину с косогора, расширял образовавшуюся насыпь, утрамбовывал её. В стороне от насыпи вырыл канаву для отвода воды из будущего пруда. К осени уже дамба была готова. А с наступлением морозов, когда поднявшаяся где-то на метр вода на пруду  замёрзла, очистил бульдозером  будущее дно от кустарника. К весне наполнился до краёв мой пруд. Не меньше двадцати гектаров водная площадь получилась.
      Тут уж и директор совхоза загорелся, договорился через краевое управление закупить в каком-то специализированном рыбсовхозе мальков прудовых пород рыб Привезли их вскоре в цистерне молоковоза и спустили в пруд. А уже через год-два развелось рыбы той несметно на радость всей деревне. Карпы зеркальные, сазаны по десятку килограммов и больше вылавливали позже рыбаки на удочки. Линь прижился в чистых водах. Летом, бывало , на зорьке выйдешь на берег моего пруда в тихую погоду и любуешься им, и вдруг вся водная гладь всколыхнётся: это по какой-то причине большие стаи рыб одновременно всплеснут всю поверхность, и опять тишина и покой. Сердце замрёт от такой благодати!
       Года через четыре снова пришлось над дамбой поработать, прорвало её весенним бурным паводком. Если бы выделили в достатке строительного материала, до сих пор стоял бы пруд в прежних размерах, радовал людей. Поскупились на ремонт. Тяп-ляп, как говорится, смастачили водоотвод и на этом успокоились. Признаться, никому из начальников он не нужен был, видите ли расходы на него одни. А ведь если по-хозяйски  подойти бы, и доход неплохой иметь с него можно.
       Угас вскоре интерес к пруду, а здесь ещё директора совхоза сменили, новый и слышать о затратах на содержание пруда не пожелал. Ставку сезонного сторожа упразднили, пруд без охраны, что девка без догляда. Набросились браконьеры с сетями по ночам. Откуда их только не наезжало. Мало что с сетями да экранами какими-то, ещё и глушили по- чёрному рыбу. Ничего я добиться не мог. Выцедили привозные породы рыбы, остались хозяевами пруда только караси. Этих никакими способами не выжить, очень неприхотливы и плодовиты.
      А деревенька моя меж тем хиреть продолжала. На глазах таяла, несмотря на то, что и труд в деревне легче стал и жизнь крестьян улучшилась.   Но то ли от достатка, то ли от того, что законы стали мягче, но дисциплина трудовая хромать начала, прогулы по пьянке участились, и не только простые рабочие в том повинны, но и начальники в рабочее время грех  на душу брали.
        А что творилось, когда в середине шестидесятых из столичных городов выслали в деревни на исправление якобы тунеядцев, алкоголиков, спекулянтов и проституток.  На перевоспитание!!! Сколько мужиков деревенских понахватали тогда венерических заболеваний, жён своих наградили «столичными» болезнями. Рядом с сельмагом дорога-то, а там ложбинка, и летом в ней частенько после дождей  большая лужа образовывалась. Свиньи с ближних дворов облюбовали то место. Известное дело: свинья грязи найдёт. И в этой луже  напившиеся вдрызг «туняки», как их окрестили в деревне, не раз грязевые ванны принимали. Ребятишки малые  с полдеревни набегали посмотреть на свиней в человеческом облике. Вот они-то, «туняки столичные» и довоспитали наших доморощенных лентяев да лодырей, показали, что можно не работать и жить припеваючи по присловью: сыт, пьян и нос в табаке. С тех времён так и не очистилась деревня от скверны.   А молодёжь побежала из деревни в город: там и работа полегче, и рублишки подлиннее.
       При Хрущёве начались передряги непонятные: то объединяют районы, то разукрупняют, колхозы зачем-то в совхозы преобразовали, объединили сельские Советы, деревеньки небольшие в фермы превратили во главе с управляющими, которых на году по два, по три меняли, толку-то от них никакого, так, балаболки да пьяницы одни. Небольшие сёла объявили неперспективными, там  позакрывали школы, клубы, библиотеки, упразднили сельмаги. Целыми деревнями народ в города повалил.
      А тут девяностые годы подоспели. «Перестройщики» страну в одночасье загубили. Великую державу!
    Перед глазами старика проплывали  невесёлые картины последних десятилетий его униженной страны, ставшие причиной необратимого процесса окончательного разрушения сельского уклада  жизни.
       «Кому помешали деревушки? Почему их довели до такого состояния?» - опять и опять возвращался мысленно старик в этот предутренний час к судьбе до боли в сердце родной своей деревни. 
     «Я ведь по себе знаю, в семидесятые- восьмидесятые годы  жизнь особенно  наладилась, кто добросовестно работал, достаток ощутимый имел, любо-дорого! Никакого сравнения с довоенными и послевоенными годами. Но жизнь деревенская под откос пошла. .Совхозы и колхозы жуликоватые людишки растащили по собственным карманам. «Прихватизировали», как говорится. А работягам кукиш достался с бумажкой-ваучером.
     Почему так случилось? -мучительно пытался он найти ответ. -Неумные, видать, люди пришли управлять такой огромной страной. Я вот живу сейчас в своём доме как отшельник. От всей деревни моей, некогда такой большой в три тысячи с лишком человек, пшик остался один. Два десятка жителей, не больше. Сейчас все винят Горбачёва. Но как допустили, что к власти пришёл он? Какое-то сумасшествие страну обуяло. «Перестройка, перестройка!» -только и слышалось отовсюду. Кто добросовестно работал, как можно было перестроиться? От работы отлынивать? Мухлевать? Жульничать? Воровать?
   Так оно и случилось позже. «Партия- наш рулевой!», куда же ты смотрела? Неужели не нашлось ни одного умного, чтобы распознать в этом пустобрёхе генсеке предателя своего народа? Своей страны! Не нам, простому народу, было знать, чем руководствовались там, на самой верхушке сидящие во власти. Не о народе заботы и думы их были. Но ведь даже здесь, в таких далёких от Москвы деревушках, как наша Пильно, нашлись партийные крикуны, долдонившие о необходимости перестройки. Помнится,задал я как-то на очередном собрании в те крикливые времена вопрос :
      - В чём я должен перестроиться? Как?
        -Неужели непонятно? -ответил тогда с трибуны секретарь парткома,- Перестраиваться во всём надо!
       - Я работаю как лошадь, не прогуливаю, не пью, не курю, по бабам не шастаю. Мне что, наоборот всё делать?
        - Ну, это демагогия какая-то. Надо перестраиваться каждому. У нас  накопилось много того, что нужно изживать в себе.
         -Мне изживать нечего. И перестраиваться я не буду.
          -Это линия нашей Партии и Правительства. Кто не хочет перестраиваться,- того заставим!
          -Посмотрим, как это у вас выйдет.
      И дождались. Заводов нет! Фабрик нет! Колхозов и совхозов - нет! Половина пахотных площадей заброшена, заросла кустарником, другую часть так называемые фермеры, новые хозяева земли, её нещадно эксплуатируют, о воспроизводстве её плодородия никто не заботиться. На уме только одна прибыль.  Работы деревенским мужикам нет! А те, кому повезло, получают за свой труд жалкую плату, как подачку от бар. Кучка воров и жуликов присвоили всё созданное народом огромной страны за многие десятилетия, понастроили замки за границей, скупили земли и недра «...необъятной Родины моей!» Кто из простых работяг выжил в годы всеобщего  разграбления страны, живут сегодня в нищете, еле сводя концы с концами. Называется- перестроились. А Горбачёв после развала государства великого удрал из преданной им страны и припеваючи живёт за границей».
    После таких тягостных мыслей старик уже не мог спокойно лежать. Голова от бессоницы и ночных размышлений разболелась, в висках стучало, сердце тоже покусывала иголочная боль. Старик с трудом поднялся, подошел в темноте к окну. Метель совсем утихомирилась. Включил свет, хотел ополоснуть водой лицо из рукомойника, но там не было воды. Вздохнул, растопил камелёк, почистил картошку, налил в чугунок с картошкой остатки воды из бачка и поставил вариться на плиту. На чай  воды уже не осталось. Потому решил растаять немного снега. С трудом приоткрыв в сенях дверь, убедился \, что снегом забило всю  всю ограду.
     Наспех перекусив варёным картофелем и запив скудный завтрак чаем из трав, заваренным талой водой, старик засобирался на улицу. Предстояла большая работа- пробить в снегу тропинку до родника, откуда он всегда брал воду. Сначала надо саженей за полста по заснеженному огороду добраться до оврага с крутыми, а кое- где и обрывистыми берегами, затем по этому склону спуститься почти до дна оврага, расчищая тропинку, а уж потом ковшом начерпать из ключа воду в ведро.   Летом старик проделывал этот путь без труда, и даже по нескольку раз в день приносил свежую родниковую, святую, как он называл, водичку. Когда-то  сам давным- давно  обнаружил в молодости ещё этот живительный источник, очищал его тщательно каждую весну от ила, поправлял и содержал в порядке  дощатый сруб.  Вода в роднике была отменно вкусной, не сравнить с колодезной.
     Одевая фуфайку, старик почувствовал ощутимый болевой укол под левой лопаткой, повторялась вчерашняя история. В раздумье немного постоял, прислушиваясь к впившейся в его сердце кусучей боли.
      «Ничего, я потихоньку буду расчищать снег, торопиться мне некуда. Разомнусь, боль-то и пройдёт!» - успокоил себя старик.
       Пока разгребал тропинку, отдыхал через каждые полторы-две сажени, как никогда до этого чувствуя слабость во всём теле. Пот струился по лицу, стекал ручейком по спине. Но не оставлять же работу на полпути! Этого старик не позволял себе никогда в жизни. Уж если за что брался, кровь из носа, а доводил до конца.
     Вот и родник. Присев на корточки, ладонью зачерпнул из ключа. Пил долго, наслаждаясь вкусом воды, чувствуя, как возвращаются силы.
       «Ну, вот, я же говорил, что водички святой напьюсь и все невзгоды с плеч долой»,- в радостном возбуждении вполголоса радовался он сам себе. Порядком отдохнув, встал и двинулся в обратный путь за вёдрами. Пока выбирался на берег оврага, опять покрылся потом.
      «Да что это сегодня со мной, - недоумевал старик. Никогда такой слабости не испытывал. Откуда напасть такая на меня навалилась?»
       Зайдя в дом, заглянул в камелёк, удостоверился, что дрова прогорели, прикрыл вьюшку дымохода. Минуты две-три посидел на табурете, размышляя — с двумя вёдрами идти к роднику или с одним. Решил, что с двумя ему не управиться. До обеда наносил полный бачок воды. Теперь хватит дня на три-четыре.
       Обедать на удивление не хотелось. Навалившаяся слабость не проходила, слегка тошнило, голову то и дело обносило, по телу пробегал озноб. Не раздеваясь и не снимая валенок, прилёг на кровать. С полчаса полежал, даже кажется чуть вздремнул, боль в груди словно оттаяла немного, но ощущение давящей тяжести в груди не прошло.
     «Встать надо и поесть, чайку горяченького попить, глядишь и отпустит болячка»,- рассудил старик.
     Поднялся, не сразу вышел из спальни, несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул, стараясь вытеснить из груди боль. Показалось, что и впрямь немного  полегчало. 
        Включил видавший виды, но исправно служивший ему до сих пор телевизор. С экрана гримасничал, извиваясь толстым задом, на предновогоднем шоу Петросян, тужился насмешить пошлостями якобы хохочущую до слёз публику Винокур, выпучивали друг на друга глаза два известных любовника старухи-примадонны, любовался собой, как павлин перед зеркалом, раздобревший от сладкой жизни Коля Басков и мельтешила прочая многоголосая эстрадная шушера. Переключил на другой, третий каналы- всё те же лица, всё та же бесовщина.
      «Таких новогодних передач, каким был «Голубой огонёк», наверно, уже никогда не будет,- вздохнул с сожалением старик и потерял интерес к экрану.   
      Прошёл к печке. В чугунке на плите уже давно сварилась картошка,  а в чайнике вода наполовину выкипела. Заварил травяной отвар, вывалил в чашку из чугунка картошку. Солонка оказалась пуста, пришлось идти за солью в кладовку. Несколько пачек соли хранились там высоко на полке. Подставил скамью и с трудом встал на неё. Дотянулся рукой до пачки, но не успел взять её , вдруг почувствовав непреодолимую слабость во всём теле. Падал со скамьи уже не понимая случившегося. Очнулся от холода. Сколько времени пролежал -не помнил. Попытался встать. Сразу не получилось. Долго судорожно скрёбся ногами, пытаясь найти опору на полу. С трудом перевернулся со спины  на корточки и пополз в избу, в тепло. Дополз не сразу, кажется ещё раз терял сознание. Около входной двери полежал, набираясь сил. Удивился услышанным за дверью голосам,  от истошного хохота и визга пробежали по телу мурашки страха
      «Кто в доме, откуда люди? И люди ли это?- билось в мозгу.- Да это же в телевизоре»,- наконец блеснуло в сознании.
       «Надо открыть дверь, иначе закоченею здесь»,- приказал старик своей безвольной плоти. Долго скрёбся ногтями в дверь, не дотягиваясь рукой до скобки. Когда всё-таки удалось это сделать, с трудом открыл дверь. В лицо пахнуло теплом. Это придало сил. Переполз через порог. Дверь под собственной тяжестью захлопнулась за ним.
      -Ну вот, Слава Богу , я в тепле. Отлежусь маленько и встану.
    Хотелось полной тишины и покоя. Но телевизор бесновался так, что болью отдавало в голове. И ещё безумно хотелось пить. Надо было решить: или остатки сил потратить на удовлетворение этого желания, или добраться до постели и отдохнуть, дождаться, когда вернутся силы. Что сила вернётся в его ослабевшее тело, старик ни на мгновение не сомневался.
    Но вот и кровать. С нескольких попыток подняться и лечь на неё не удалось. Отдышавшись, решил постель с одеялом стащить с кровати на пол и уже там прилечь. Он сделал это, потратив последние силы и потерял вновь сознание. Очнулся далеко за полночь. Правая нога замёрзла потому что валенок спал с ноги ещё в кладовке при попытке подняться после падения.
Сил не то чтобы встать, пошевелиться не было.
    « Неужели конец?- впервые пронеслось в голове. Вот так и умру что ли? Один, одинёшенек?»- спрашивал он сам себя. И ещё мелькнула мысль, как  настойчиво его уговаривали и  сын, и дочь жить у кого-нибудь из них после смерти Дуси.
      -Места в доме для тебя хватит, ухаживать за тобой будем,- убеждали по очереди они.
       -Ну не можем мы к тебе в деревню часто наведываться. И в Пильно некому наказать, чтобы приглядывали за тобой. Дряхлые бабы, инвалиды да алкаши одни в деревне остались.
   Старик как всегда отмахивался:
      -В городской вашей квартире, дочка, я пожил.  В окно, как из тюрьмы выглядывать меня надолго не хватило. Спасибо, глаза подлечить помогли. Я в ваших благоустроенных скворечниках ни жить, ни умирать не хочу.
       -И тебе, сынок, досаждать не хочу,- отвечал он младшему.- у тебя своя семья, свои заботы.
        -Ты мне досаждать не будешь. Хочешь, я тебе отдельный ход в дом прорублю, хозяином полным будешь. И я рядом всегда,- увещевал сын.
         Он жил в районном центре в тридцати километрах от отца.
       - Чем же я, по-твоему, заниматься там буду? Мух гонять по избе? В Пильно у меня свой дом, огород, там водопад, пруд. Ты вот помоги лучше мой гусеничный трактор отремонтировать. Я бы тогда дамбу на пруду поправил. Знаешь ведь, что размывает её.
      -Папка, но когда мне ремонтом трактора заниматься, ведь работаю я.
       -Сам отремонтирую, запчасти только достань.
        -Ладно, достану как- нибудь,- отмахнулся сын.
        -Да ты мне только обещаешь, а не делаешь,- упрекнул отец сына.
        - Папка, ну  какой ремонт? Я тебя уговариваю какой год уже перебраться  жить ко мне.
         -А я ещё раз говорю: жить и умирать буду только в Пильно,- уже с раздражением отрезал тогда.  Пойми, сынок, ну не могу я без того, что смыслом всей моей жизни было. Здесь моя Дуся, ваша родная мать, похоронена. Как же я без неё?- прошептал с дрожью в голосе.
         -Папка, настанет зима. Заметёт опять всю деревню снегом, ни дороги, ни тропинки. У меня же машина не снегоход. Как я к тебе добираться буду? Поедем, хотя бы зимой поживи у меня. Весна придёт, опять увезу в Пильно.
        -Нет! Я сказал,что больше никуда не поеду из своей избы, и не упрашивай. 
        -Ну что, тебя силой увезти, что ли?
         -Увезёшь силой, убегу всё равно. Зимой убегу. Знаешь сам, если я сказал, так и будет. Прошлой весной ушёл ведь от тебя. Ты не отпускал, а я всё равно ушёл, - с какой-то даже гордостью напомнил сыну.- Падал, на карачках полз, но до дома своего добрался. Еле дошёл до Пильно. Но сам дошёл!
     Голос его дрожал, на глазах слёзы навернулись, старик напоминал упрямого и решительного  мальчишку. -Не удержишь ты меня! Пойми, пожалуйста, сынок,- не могу я без Пильно.  Не-мо-гу!
        Как в вихре калейдоскопа в воспалённом сознании старика промелькнула жизнь, любимые места: речка Чапшушка, поля, луга, косогоры, берёзовые рощи, река Бия, сосновый бор на противоположном её берегу, пруд, брызги и весенний рёв водопада.
Это всё моё, родное с рождения и на всю жизнь! Я твой верный сын, Пильно, и я с тобою до последнего мгновения жизни моей. Не могу я без тебя. НЕ-МО-ГУ!- уже на последнем выдохе прошептал старик.

                3.
      И душа покинула бренное тело. Несколько мгновений, как бы в в смятении, она ещё нависала над упокоившимся стариком, почувствовав неведомую ей доселе свободу. Поднимаясь всё выше и выше, покинула привычное за многие-многие годы место и, отрясая дух домашнего очага, устремилась в неведомые выси. Она готова была, обретя невероятную и ранее не испытываемую лёгкость и ликование в преодолении пространства, покинуть пределы земного бытия, если бы не появившийся рядом с ней ангел в ослепительно белоснежных одеяниях. В его взоре душа старика почувствовала лёгкий укор:
      -Не время ещё навсегда покидать земное. Сорок дней  будешь находиться рядом с прахом того, с кем ты одновременно появилась когда-то на свет Божий. Не спеши. Простись со всем, что дорого было тебе и старику. Полюбуйся и оцени то, чем ваша земная жизнь наполнена была, что было смыслом жизни, что питало и давало силы и энергию. Прочувствуй ту правду о рабе Божием Михаиле, которую он заслужил за время вашей неразделимой земной  жизни в памяти близких, родных и иных людей, любивших его, либо осуждающих, но право  имеющих оценивать его деяния и поступки. И предстанешь тогда перед Судом Всевышнего, и будешь ответ держать о праведности бытия земного упокоенного раба Божия Михаила.
      И почувствовала Душа ответственность, и обратила свой взор на юдоль земную.
      Как прекрасна земля, по которой ходил раб Божий Михаил, когда с высоты горней  созерцать её стала душа. Покрытые сплошным  белоснежным саваном окрестности деревни Пильно вызвали в ней трепет до селе не испытываемый. Вот сквозь снежный покров на фоне соснового бора угадываются очертания берегов величественной  реки Бии. В непорочно белом одеянии холмы и горы  предстают усталыми облаками, сошедщими на землю для краткого отдыха. Берёзовые колки, покрытые серебристым инеем, замерли в прощальном поклоне ветвей своих гибких. Белая гладь пруда напоминала ложе, накрытое пушистым одеялом, укрывшим живительные воды реки Чапшушки. На всём протяжении длинной трёхкилометровой  деревенской улицы несколько изб дымили трубами печей. Их жалкие владельцы, как и их родная деревня забвенью преданные властью и Отечеством, ещё не знали, что самый старейший и достойнейший из жителей села Пильно простился с ними навечно. Тишина и покой    окутали безгласую, покорную судьбе деревню. И только строптивый водопад неуёмно шумел, бунтуя против засилия омертвелой тишины, и чудилось, как сквозь его обильные брызги-слёзы  прорывались рыдания :
Прощай, Михаил Дмитрич! Прощай человек, не разменявший любовь свою к природе первозданной на блага цивилизации! Прощай!!!
                19. 01. 2017 года.