корней и комар

                Перечитывая классиков
                КОРНЕЙ И КОМАР

Деревушка, в которой жил Корней располагалась в средней полосе России. В те приснопамятные времена это было зажиточное селение, насчитывающее до восьмидесяти дворов, лабаз и психиатрический пункт, филиал городской больницы расположенной в самом уездном городке в сорока верстах от деревни. Проезжая по главной дороге шедшей из столицы в уездный городок, можно было легко проскочить поворот на двухколесную колею, поросшую мхами, травой и вереском, ведущую по направлению к деревне. Узкая, корневитая, местами вспученная, как живот страдающего метеоризмом человека, местами наоборот впалая, словно грудь у рахитичной дамы, убитая коровьим стадом дорога, сразу же упиралась в темный смешанный лес, со средней величины соснами и елями, тонкими, тщедушными березами, раскидистой ольхой, невзрачной осиной и багульником. На солнечных полянках и лужайках встречалась малина, плотными рядами сгрудившись возле кривых стволов ольхи, и  преграждая путь как человеку, так и лесной твари. На обочинах лужаек, в двух шагах от раскидистого папоротника, на пригорках и канавках росла земляника, красно-белыми бусинками выглядывая из травы салатового цвета, колокольчиков и мать-мачехи, маня своим ароматом и предвкушением удовольствия местную детвору. В глубине леса, возле сосен и елей вызревала другая оказия: черника, голубика и брусника. Только если черника заполонила собой все лесное пространство, то гоноболь предпочитала более сырые места, а брусника старалась подобраться поближе к солнечным опушкам. Сядешь, бывало, на такую, всю покрытую буро-зеленым брусничным листом и спелой наливной ягодой, зацепишь клешней несколько гроздьев брусники и в рот. А там лесной клоп, вонючий зараза такой, что после целый час ходишь, как пришибленный и ни черника, ни малина, ни земляника тебе не в радость, поскольку во рту такой вкус и запах, что ни какое похмелье в сравнение не идет.
Вдоль двухколесной колеи прорублена просека, все поросшая березовым молодняком и ольхой. На черных пнях, следах от минувших пожарищ, на бурых проплешинах земли, покрытых серебристым мхом, сидят коричневые жабы и, раздушись словно трубач из оркестра заезжего шапито, выдувают из своего чрева, умопомрачительные шипящие звуки, напоминающие стоны затхлого болота после недельной засухи. Гомон птиц, шум листвы и жужжание насекомых, сливаются в один бесформенный звук, что если бы не вонючий запах клопа изо рта, да надобность добраться до селения, то точно бы удавился на ближайшей осине. Стрекотание кузнечиков и резкое пение цикад, на миг отвлекают внимание, и тут же следует расплата. Слепень размером со шмеля, почти беззвучно подлетает ссади, и больно жалит за оголенное плечо. Хлопчатая рубаха выпадает из руки и шатром накрывает муравейник с рыжими муравьями. Тяжело городскому жителю в сельской местности, и все-таки здорово. Здорово от поющих цикад, вонючих лесных клопов, раздутых словно шары жаб, запаха листвы и хвои, теплого, сухого ветра и предвкушении встречи с Корнеем.
Справа за пригорком бежит перекатываясь с камня на камень небольшая речка, с берегами поросшими ивой и черемухой. Луг возле нее усыпан одуванчиками и васильками, а по ту сторону, в небольшом болотце уже распушился камыш. И маленькие пичуги снуют взад-вперед над ним и хватают налету мошкару. Саднящее от укуса слепня плечо, омываешь ледяной водой из речки, и озноб пробегает по всему телу. Вода в речушке холоднющая, словно едва спустившаяся с гор, и прозрачная настолько, что в ее блестках от солнечных лучей видно песчаное дно с редкими вкраплениями разноцветных камушков и водяных растений. Тут же резвятся немногочисленные обитатели серебряных струй: стайки зеленых рыбок, водомерки и жуки-плавунцы, курсирующие от берега к берегу, ручейники - личинки стрекоз, строящие себе дом из подручного материала найденного возле воды. Скинув обувку, войдешь в воду едва покрывая ступни и смотришь на свое отражение в бегущей, зеркальной поверхности, чуть подернутой рябью. Пальцы ног начинают неметь от студеной воды, и медленно бредешь к противоположному берегу, под раскидистую иву, полощущую свои ветви в водной прохладе. Вода поднимается до колен и дно становиться все более каменистым. Нащупываешь пальцами ног небольшой покатый камень, склизкий с одного бока от наросшего водяного мха. Срываешь с трудом тяжелый камыш, распушенный с одной стороны  порывами ветра, и поворачиваешь назад. Как тут из под камня высовывается клешня рака и больно хватает за замерзший мизинец на ноге.
 Ну, мать наша – природа, чего ты агрессивна к скромному путнику, впервые, за многие годы, решившему полюбоваться твоими прелестями?
Плюхнувшись на прибрежную траву полную мелких мурашей, волокущих куда-то сосновые иголки, стебли травы и большую личинку жука-короеда, осматриваю покрасневший палец.  Внезапно, откуда-то из ветвей черемухи, срывается вниз к муравьиной тропе мелкая пичуга, хватает клювом белую, аппетитную добычу и взмывает ввысь. Мураши, как ни в чем не бывало, продолжают свой повседневный труд, на их коротком веку, переживать из-за какой-то гусеницы большая честь. Тем временем, окоченевшие ноги начинают «оттаивать» и оттого мизинец принимается визжать от укуса ракообразного моллюска. Нечего больше расхолаживаться, надо спешно натягивать обувь и спешить в деревню. Местный эскулап из психиатрического пункта, по совместительству выполняющий роль сельского фельдшера, несомненно, даст дельный совет по поводу оказии с покушением на мое здоровье.
Корней, фельдшер Айболян и Мойша Додыр эта троица, пожалуй, единственная достопримечательность деревни Чуковки, в которую намереваюсь попасть, остальное народонаселение, может привлечь внимание, разве что, столичных собирателей фольклора, этнологов и полицейских, что нисколько не умоляет их достоинства. Просто у нас на Руси, в каждой деревне такой народ, такие дети и старики, хлопцы и девки, мужики и бабы, что хоть сейчас бери мольберт и акварельную краску и пиши их всеобщий портрет на фоне империи! Так и представляешь себе оный. Спереди мал-мала меньше, да девки с младенцами, чуть позади старухи в цветастых платках и шалях и старики в косоворотках с непременными самокрутками в коричневых пальцах. В центре поп с попадьей. С одного боку парни с балалайками и гармонями. Все в картузах, шароварах и лаптях, а слева барышни в кокошниках, белых блузонах, с открытой грудью, и обязательно с цветами. Возле ног живность всякая: куры, гуси, порося, а позади овцы, коровы и кони. Тут же барская усадьба, но самих баре нет, они по случаю празднования годовщины его величества в отъезде в уезде, а приказчик выпивши с Малашкой на озере по воде на лодке катается. На заднем плане: широкая дорога, поля, луга, леса. А за лесом солнце встает, такое большое и красное солнце. И птицы в небе кружат и аэропланы. Эх, взглянет на свое творение художник, и весь зардеется кумачом и дрожью пойдет от такого величия. И так в каждой деревне, в каждом селе необъятной нашей России, а вот чудаков таких, как вышеописанная троица, вряд ли наберется на пальцах одной руки, хоть расщепляй их для увеличения количества в два раза.
Перед тем, как перейти к разговору о вышеупомянутой троице, остановимся немного на деревне, окинем ее взглядом забредшего путешественника, несомненного знатока русской глубинки, и в тоже время, склонного к удивлению и восприятию новизны, восторгу от увиденных картинок и воцарившихся местных нравов и понятий. Прошвырнемся, так сказать, по главной (и единственной) улице, чтобы лучше понять психологию наших героев.
Дохромав, вдоль поросшей молодняком просеки по двухколесной колее до развилки, я уперся в телеграфный столб. И хотя никакого телеграфа в селении отродясь не имелось, столб был вкопан намертво еще до моего первого посещения Чуковки. Помнится в самом начале века, аккурат до всех этих леворюций, господа в правительстве решили, что в кажной россейской деревне и околотке должен быть телеграф. Мужики с бабами, конечно, сразу же обструкцию устроили, мол, нафига нам телеграф, ежели мы в грамоте не сильны, не лучше ли учителя в пустующую избу-читальну, да вместо психованного пункта хоть сносную лекарню открыть. Ага, хорошо бы еще и фельдшера квалифицированного прислать, а то Айболян совсем связь с народом потерял, или лясы точит с Корнеем и Мойшей Додыром, или зверюшек лесных пользует. Из специалистов только повитуха, да церковная девка Алёнка в медицине хучь что-то понимают. Но, местный помещик, (дом его зараз возле столба и выстроен, чтобы лучше видно было достижение передовой мысли) распоряжение уездного начальства выполнил и приказал своим дворовым приволочь на пригорок самую высокую в округе сосну и сделать из нее столб для телеграфных линий. Мужики покряхтели, покурили табаку, поплевали на свои мозолистые, грубые ладони, взяли пилы и топоры и ушли в помещичий лес, что за речкой клубился.
Через неделю, на глазах всего честного народа, в присутствии самого генерал-губернатора Георгия Сергеевича, уездного протоирея отца Козьмы, помещика с супругой и челядью свежевыструганный столб, предварительно пропитый смолой, был торжественно закопан на центральном перекрестье двух деревенских путепроводов: дороге ведущей к  помещичьей усадьбе от озера и пастбища, и двухколесной колеи, соединяющей деревню с цивилизацией. Речей произносить почти не стали, поскольку генерал-губернатор был не селен в этой диспозиции, а из местных только Корней, Айболян и Мойша Додыр были обучены хоть как-то связанно говорить по-русски. Они же, проявив, обычный для них оппортунизм, предпочли общегосударственному мероприятию местечковую рыбалку, а посему за всех отдуваться пришлось манерному почтальону, вечно путающему корреспонденцию между двумя барскими семьями, находившимися на разных концах деревни. О чем впоследствии Корней и разродиться одним из своих гениальных стихотворений о письмоносителях и их товарищах. Провода на столб так и не навесили, да и откуда их тянуть, ежели один он был во всей округе, как пионер промышленной революции.
Окропил его протоирей Козьма святой водой из колодца, на том вся церемония и завершилась. Правда, едва генерал-губернатор покинул сие мероприятие, как деревенские спорить начали, кто из них по столбу до неба влезет. Передрались все, даже девки с младенцами, но никто так до неба долезть не смог. Склизким столб оказался, смолянистым, но скользким. Судачили, что его кузнец заранее свиным жиром смазал, по наущению местного попа, подозревавшего, что темный народ начнет игрища вокруг столба устраивать и в церковь ходить перестанет.
Сразу за столбом и помещичьей усадьбой, начиналась, собственно, сама деревня тянущаяся по обе стороны двухколесной колеи, упиравшейся другим концом в другой центральный тракт, ведущий в столицу из уездного городка. Таким образом, по какой дороге не ехать, любая вела в столицу. Такова тогда в империи была вертикаль, - куда бы ты не шел, все дороги ведут в столицу, ибо в ней находится солнце нашего государства. А для чего человеку солнце? Не только чтобы согревать себя и свое жилище в его живительных лучах, но и для того, чтобы восторгаться им, любить и внимать те счастливые моменты, когда чарующий лик обращен в сторону страждущих коленопреклоненных холопов, блаженных токмо потому, что сие светило помнит об ихнем существовании, и вспоможет ежели какава печаль-кручина приключится. Не что не вечно под луной, это не про нас. Мы говорим солнце империи – подразумеваем императора. Мы говорим император – подразумеваем империю солнца. Царская власть в России это как дорога без начала и конца, но всегда с двухколесной колеей. И трогать ее не смей, иначе подымится русский медведь и заломает обидчика.  О чем, опять же, Корней в иносказательной форме выразил в своем стихотворении про солнце.
Как я уже упомянул ранее из восьмидесяти крестьянских дворов сорок два находились по правую руку от столба, а оставшиеся сорок по левую, с той стороны где было озеро, раскинувшееся на несколько верст до самого края горизонта и даже дальше, упершись одним концом в небесный свод. Почему же с арифметикой не сходится, при подсчете крестьянских хозяйств? А все потому, что местный писарь был таким рассеянным, что приписал лабаз и психиатрический пункт, находящиеся по левую сторону от телеграфного столба к крестьянским хозяйствам. Когда случилась эта неразбериха и вышло разбирательство со стороны уездного начальства, то писаря понизили по службе, назначив на должность младшего писаря, а Корней разродился новым произведением про рассеянного человека, который совершенно неадекватно ведет себя относительно окружающего мира.
Все деревенские были при деле, никто от работы не отлынивал, никто даром свой хлеб не ел, разве что за исключением Корнея, который кроме как созерцанием окружающей действительности и описанием ее в своих виршах, ничем иным полезным не занимался. Даже дружки его по постою: фельдшер Айболян и Мойша Додыр промышляли иногда пользою для сельчан. Айболян, поскольку психов кроме Корнея в деревне больше не было, а лесные зверьки, типа белок, к нему не слишком шибко захаживали, чаще он сотоварищами за ними - в леса и чащи, то занимался вспоможением односельчанам: то клизму кому поставит, то ногу вправит, то глаз бодягой намажет, а то и повитухе подсобит, мало в деревне што-ли баб на сносях. Мойша же, в обычные дни промышлявший обучению помещичьих девиц французским манерам и чистописанию, подвязывался в православные праздники стричь крестьянских детей, словно заправский цирюльник, да кобылам хвосты крутить.
У деревенских своя забота, благо лето в самом соку и работы невпроворот. Едва только солнце красное возвестит о своем пробуждении, как вся крестьянская семья уже на ногах. Незря любят у нас пословицу: кто рано встает, тому Бог дает! Вот и топятся во всех домах печи, вот и слышны повсюду голоса, подзатыльники и сборы, даже животина готовится к утренней раздаче. Слетели с сеновала парни и девки, стряхивая с портков и сарафанов солому да прилипший козий виноград. Кузнец Иудыч степенно раздувает свои меха. И хотя работы у него нынче не столь накопилось, кузница всегда должна быть в порядке и здравии, так как это второе по значимости место в деревне. Мужики подбивают отбитые с вечеру косы, запрягают лошадей и готовятся к покосу на дальних лугах. Пастух Борька окруженный сворой дворняг, с хлыстом на правом плече, да холщевой сумкой на левом, медленно бредет по дороге, собирая буренок в единое стадо. Овцы с козами ведут себя по собственному разумению, кто вслед за буренками, а кто щиплет траву и акации возле дворов. На заборе сидит хохлатый петух, больше похожий на индюка, такой же жирный и страшный. Но, в его хозяйстве не меньше забот, чем у крестьянина. Пока весь курятник обтопчешь, - вся мужская сила от тебя уйдет, а конкурентов на место видимо-невидимо, благо сам же и приложил к этому делу свое хозяйство. Бабы кормят малых детишек, подворную птицу и свиней, снарядив мужиков в походы дальние. Даже в барском поместье проснулись не только работники, но и сами хозяева. И хотя труд у них невелик, написать парочку депеш в уезд, да соседу на другом конце деревни, задаток отправить, но и они вовлечены во всеобщий трудовой порыв. И так это происходит день ото дня до самого прихода зимней стужи, когда хлеб в закромах, сено на сеновале, скотина в хлеву, а тоска стужей за окнами кружит. Сейчас же людям не до тоски, нынче работать ой как надо, чтобы не околеть зимой от голода и холода. Ввязался государь в войнушку с басурманами, а ведь напруга-то вся на народ. Ему, родимому, почести всякие и хвалебные песнопения, а отдуваться людям приходится. По сему случаю, даже просили Корнея стишок сочинить патриотической направленности, по поводу пожара на востоке. Но, он как пацифист и слегка умалишенный в отказ пошел, предъявив по такому случаю бумагу с печатью «Ежели хотите, мол, про политику, то мое старое сочинение пользуйте про краденое солнце (русско-японская война 1904 г.). А нового ничего пока сочинить ни как не выходит, оттого что вдохновения во мне нет никакого»
В такие дни случалась с Корнеем тоска, и сидел он у окна в своей психиатрической избе, и ковырял в носу и мух гонял по помещению. А мух в его жилище,  (приятели жили в доме у свояченицы Мойши Додыра – Федоры Егорьевой и, стало быть, за постоем не следили) была Чуева туча. Корней даже, особливо когда белку словит, даже язык ихней распознавать навострился, и общался с ними на равных. Таракан тут рыжий завелся возле сундука. И такой наглый оказался товарищ, такой проворный, что Корней даже полюбил его за смелость, наглость и беспечность. Смелым казался он потому, что не боялся бегать по полу, когда в комнате находились люди. Наглым, оттого что, бывало токмо Корней либо кто из сотоварищей за горбушкой руку протянет, чтобы чарку занюхать, глянь, а на ней уже таракан расположился, и сидит, усами в разные стороны вертит. А беспечным он был, потому как наплевательски относился к своей безопасности, на чем и погорел. Раз сидел он на подоконнике, с мухами беседу вел, толи на свиданье приглашал, за неимением альтернативы, толи бахвалился своими заслугами перед отечеством, но едва зазевался он, малость бдительность утратил, как слетел с куста сирени под окном воробей и слопал рыжего красавца в матовых доспехах. Жаль, подумал Корней, возможно подружиться бы удалось, закорешиться на короткий срок, а сейчас делать нечего. И посветил своему несостоявшемуся другу очередное произведение. И вновь унынье овладело затворником, и вновь хандра с меланхолией прицепились, и если бы не мухи, то пошел бы Корней на озеро и утопился.
Отчего, спросите вы, с деревенскими бы не посудачить, не покурить с мужиками цигарку, не спеть с бабами частушку под гармонь, не сходить с детворой на выгон, да не попасти бы коров и овец, не ущипнуть бы молодку за окорок и прижаться щекой к ее пышным грудям, или с парнями в ночное за щукой и налимом не пойти? Оттого, что скучно Корнею с деревенскими, тошно. Он в своих столицах самого императора видел, как генерал-губернатора Георгия Сергеевича, который столб открывал, а тут голь перекатная, не в смысле достатка, а в смысле интеллекта. Там тебе куда не плюнь, в поэта попадешь, а здесь окромя как на портки собственные и попасть некуда. Что ж до приятелей его: Айболяна и Мойши Додыра, так они тоже городскими были, но ссыльными по партийной линии – дюже им власть нынешняя нелюбой оказалась. Вот императора любят, а власть терпеть не могут. Вот такая вот карусель в головах. У него же еще в столице имперской помешательство небольшое вышло, на почве неразделенной любви с одной графиней, вследствие чего и определили его в Чуковку. Чтобы на воды и курорты заграницу у него средств небыло, предложили ему пансионат в русской глубинке, а он дурашка, возьми и согласись. Так вот и попал, как кур в ощип. Так и прозябает здесь уже какой месяц. Одно только и радует, что приезжаю к нему я, да отвожу его произведения в столицу, в казенное издательство, где ему обещали, что если наберется на толковую книжку, то и издадут ее, и гонорар он получит, и барышню свою из графьев сможет по театрам возить и курортам.
Сидит он, с мухами разговаривает, а сам только об барышне городской и думает. Нет бы ему с местными девицами на контакт пойти, с помещичьими дочками познакомиться, их в беседах, да за чаем острым словом попотчевать, да молодецким взглядом оценить. Ни в какую! Люба ему столичная графиня, а на том и весь сказ. Тут еще мушиный язык, нелегкая, выучить надоумила, так он с той поры обо всех проделках, что в деревне случались первым информацию имел. Вы же знаете, муха она везде летает: и в хлеву и в опочивальне, и при родах она и на тризне. Сидишь бывало за барским  столом, джемы и варения вкушаешь, глядь, а в банке со смородиной черная муха копошиться. Подцепишь ее кончиком ножа или ложкой зачерпнешь, и втайне от хозяев, на пол сбросишь. Не кричать же на всю округу, что у Ивановых мухи в вареньях живут. Или напротив. Приспичит тебя в поле так, что мочи терпеть боле нету. Посмотришь по сторонам, разведаешь, не видно ли кого на горизонте, спустишь брюки и сидишь, удовольствие получаешь. Сделал дело, лопушок бархатный сорвал, али пальцем, если лопуха поблизости нет, почистился. Только порты надевать станешь, а вокруг уже целый рой мух. Секунду назад ни одной небыло, и вот тебе целый геморрой. Истинно Божья птаха, раз везде поспевает. А уж если крякнет кто, то зеленые, маслянистые, с перламутровым отливом появляются. Те совсем не жужжат. Все молча, как попы и подьячие. Облепят тело и ползают по нему, словно портные мерку снимают  для савана небесного. Люди ненавидят и боятся таких мух, а в мушиной иерархии они заглавное место занимают. Разве что в бане мух не случается, так для этого Мойша Додыр существует, ведь он же за чистотой деревенских мальков следит.
Вот Корней, посредствам мух, первый из первых до новостей и числится. Я, к примеру, только с повозки спрыгнул, только на двухколесную, неприметную, колею ногой ступил, как ему уже все мухами было доложено. И не надо тут никакого электричества и телеграфа, мы в России и без этого обойдемся. Было бы варенье, да сваренье, а муха сама прилетит, главное языки мушиные знать. Вот земский эскулап Айболян со зверями разговаривать научился, а с насекомыми как-то не срослось, оттого его в Чуковку определили, а не в Африку, к примеру, где все болезни мухами передаются. Особенно злобствует муха Це-Це, об чем Корнею его знакомые мухи рассказывали, бывавшие на побывке у дальних родственников. Залетала и в наши края одна такая красавица, слух ходил, барыня с бельем нижним привезла из заморских стран, но долго тут не прожила. Попала в лапы одному пауку, он над ней жестоко надругался и съел. Корней написал про это сказку, но концовку изменил, чтобы деток малых на ночь не расстраивать.
К тому же познакомился он тогда с одним комаром, который все возле его окна вился и пищал. С виду вроде неплохой парень, интеллигентный, языкам заграничным обучен, тактичен и вежлив. Вот Корней и ввел его героем своего стихотворения, вот и впустил в дом на постой. А комар-то с гнильцой оказался. Едва обжился маленько, с мухами, да клопами дружбу завел, как стал претензии на территорию предъявлять, и вообще, вести себя непристойно. К примеру, весь день спит, а ночью над Корнеем летает и победный писк издает. А то еще и укусить норовит. Корней его ладонями хлоп! а он между пальцев – вжик и улетел. Корней с головой под одеяло укутается, а комар сядет в сажени от него, и мелкими перебежками по подушке и одеялу к Корнееву пальцу на ноге, который из-под одеяла высунувши. Не успеет Корней и моргнуть, а нога уже чешется и саднит! Сволочной комар оказался, чистый либерал-демократ из первой Государственной Думе. А то и днем бывало расшалится. Только Корней приляжет чтобы вздремнуть после обеда, как комар тут как тут. И вьется вокруг лица, и спать мешает. Корней подушкой голову накроет, голую руку вытянет, мол на жри собачий сын, пей кровь мою, разрешаю.
Разбежался! Комар сытый еще с ночи, ему покуражится над Корнеем охота, да позлить бывшего покровителя. Измучился с ним Корней, злой стал, нелюдимый. К горькой стал прикладываться в одиночестве. Если раньше только вместе с доктором Айболяном и Мойшей Додыром пивать изволил, то нынче в одну харю закладывать стал. Главное, что писать перестал - ничего в голову не лезет, окромя комара. Он уж и сдаваться потихоньку начал. Стал на ночь блюдце с кровью, правда бычьей, у окошка выставлять. Авось от него комар отстанет. Куда там, тот только наглее и здоровее стал. На друзей Корнеевых набрасываться начал. Прекратили доктор Айболян и Мойша Додыр к Корнею в гости захаживать. Совсем он один остался, наедине с маленькой, пищащей тварью, про которую даже в Ветхом Завете упоминаний не осталось. Разве что в энтомологическом словаре, да у Брокгауза и Эфрона вычитать про эту козявку можно, но способов борьбы с этой скотиной нигде не обозначено. И чего он на мушиные доводы повелся, для чего его приютил? Послал мне депешу в Петербург, мол, разузнай и пришли с оказией какое средство от комаров. Зачем же с оказией, я и сам в Чуевку наведаться собрался, за рукописями новыми, вот и прихвачу в столичных лабазах какой-нибудь порошок от этой нечисти.
Приехал я к Корнею, и чувствую вовремя поспел. Совсем себя мужчина довел до ручки, на человека походить перестал. Размазня, а не столичный интеллигент на вынужденном отдыхе. Рассказал он мне, про свои заботы и печали, весь слюнями извелся, пока до сути дошел. Обнял я Корнея, выложил из сумки корреспонденцию и два флакона с ДДТ. «Только запомни Корней, - говорю. – Что от этого дуста передохнут у тебя не только комары, но и мухи. Так что, придется тебе со своими приятельницами расстаться» пригорюнился Корней, жалко ему мушек. Он и стих про одну сочинил. Клопов, так тех не жалко, хотя лично с ними не знаком. А вот мух. «Эх, была не была, - Корней махнул рукой. – Давай, трави их дустом!»
Я натянул на рожу противогаз, (приобретенный в деревенском лабазе, хоронящийся там на складе с тех времен, когда их производили на случай проведения химической атаки враждебными государствами) и под аплодисменты пришедших Айболяна, Мойши Додыра и Федоры начал производить санитарную обработку Корнеева жилища. Результат не замедлил сказаться. Вскоре весь пол в комнате был устлан мертвыми насекомыми: мухами, комарами, клопами, вшами и прочими зверьми.
Когда едкий запах рассеялся и, прохладный сквозняк очистил воздух, Корней заглянул в свой склеп. В помещении царила мертвая тишина. «Заходи, - позвал я Корнея. – Что стоишь, как Фома неверующий. Нет больше твоих вредителей и хулителей. Зови гостей, победу отмечать станем»
Сидели мы три дня и три ночи, выпивали, и за это время ни одна насекомая тварь не появилась. Зато деревенских набилось столько, что выпроваживать пришлось. А на радостях, после праздничных посиделок, сочинил Корней сказки про доктора Айболяна и Мойшу Додыра, про клопа и комара. Только обо мне ничего не упомянул. Может козявкой какой и изобразил, а может нет. Но, я за это на него не в обиде. Главное, чтобы его издали поскорей, да он бы в столицу вернулся к графине своей, пока леворюция в стране не случилась.
А потом разошлись пути-дороги наши с Корнеем и его приятелями. Айболяна в 15 зарезали во время армянских погромов. Мойшу Додыра в 37 расстреляли, припомнив его происхождение, да дореволюционную деятельность. Федора Егорьева вышла замуж за Корнея, он при новой власти большим человеком стал, даже страну свою создал – Чукоккалу, это возле финской границы, между Терреоками и Куоккалой. А я нашел в своей сумке рукопись его детской пьесы, позабытой им в праздной суете. Он потом много сочинит произведений для жителей своей сказочной страны., а про это запамятовал. Многих ребятишек порадуют и «Тараканище» и «Мойдодыр» и «Рассеянный» и «Краденное солнце» и конечно «Муха-цокотуха». А вот про пьесу его никто понятия до сих пор не имел, вот я и восполняю сей пробел, публикуя его произведение  вместе со своим кратким предисловием.               
                Пьеса в 5-и действиях.   
               О комаре, клопе, Корнее и мухе.               
                Пролог
Народ:
Жил комар поживал, со своей Цокотухой,
Часто было ласкал пальцем полное брюхо.
И от ласок таких, вскоре детки родились,
И родители детками очень гордились.

Самый первый сынок, хоть и был слаб и мал,
Зато духом велик, да мозгами удал.
Обхитрит, объегорит хоть сотню врагов,
И в придачу еще надает тумаков.

Скучно стало ему в государстве своем,
Сам себя объявил комариным царем,
Пока братья и сестры по лавкам сидят,
Он в поход собирает комарий отряд,
Полетят комарики, на воздушном шарике.
Чтобы папе и маме понравиться,
Чтоб в отечестве ихнем прославиться.

                Действие 1
Два рассказчика:
Гром гремит, земля гудит. Царь-комар в поход летит.
Пусть про Вову Комарова, знает всякий поразит.
Пнув ногою табуретку, сам комар летит в разведку,
Там среди окОн и стен, есть агент два нОля семь,
Это родственница мамы не имевшая проблем.
Жила она у лохА за окном, там постоянно питалась вином,
Много знала о том мужике, кувыркаясь в его гамаке.
Еще пуще была Цокотухой, забавляясь своей погремухой!

Говорит девица-муха, благо тоже цокотуха,
Муха:
           «Хоть с хозяином дружу, про него все расскажу,
Отчего он вечерами не пускает на межу?
Ты вина ему подлей, опосля и отымей!
А владелец этой хаты называется Корней»
Два рассказчика:
Для затравки и острастки, царь Корнею строит глазки,
Лучшим другом называет и в уста его лобзает.
Пусть войска его пока – поваляют дурака,
Да на телках литых упражняются,
Да святою водой похмеляются.

А комар, хоть он и царь, не кузнец, не пономарь,
Бражку сам с Корнеем пьет, речи умные ведет,
Вот заснет Корней в угаре, тогда будет оборот.
Сядет пьяному на нос, включит импортный насос,
Раскраснеется, как девка, что целуется взасос.
Выпьет кровушки теплой да сладостной,
И от этого весь будет радостный.

Поутру Корней проснется, глянет – друг возле чела,
Так и вьется, и смеется, и печаль его светла.
А что прыщ на носу не считается, ведь не браком же он сочетается!
Не болит у Корнея головушка, комаром заливает соловушка!
Это скверный анекдот, - надо все наоборот!

День в избе комар живет. Ест баранки, сбитень пьет.
Корней:
«Для чего ему я сдался, если он не идиот?»:
Два рассказчика:
Думу думает Корней, а зловредный лиходей,
Все пищит ему под ухом, отвлекая от идей.
Чтобы в хате у Корнея заселилось бы пока:
Три обоза, три привоза и пехоты два полка.
Пусть для праведной войны, покемарят пацаны.
Комар:
«Раз такой ажиотаж, заявляю – угол наш!
Эту землю приспособим мы под цокольный этаж»
Два рассказчика:
А Корней был шибко пьян, рассупонил свой баян,
И сыграл им партитуру, как Роксана Бабаян.
Корней:
«Хоть в стране и не застой, но пустить вас на постой,
Я бы рад, да вот с друзьями может выйти сухостой.
С Айболяном и Додыром, и рассеянным банкиром,
С почтальоном и Фомой, выйдет чистый геморрой»
Два рассказчика:
Говорит комар в ответ:
Комар:
 «Прав Корней ты, спору нет,
Только что скажу я тете, с кем ты дружен столько лет?
Что товарищ, как шакал, со двора меня согнал,
Все цветы и украшенья превратив в обычный кал?»
Два рассказчика:
Тут растрогался Корней, говорит:
Корней:
«Вина налей,
И мгновенно заселяйся, что ж я право -  бармалей?!»

Два рассказчика:
Вот проходит целый год, а Корней не ест не пьет,
До чего же царь комарий взял милягу в оборот.
Весь иссох от истощенья организм, Поселился в его теле пессимизм,
Комары много крови подвыпили, Да зубов его редких повыбили.

Муха тоже поглядела, что осталась не у дела,
Не воротишь время вспять, друга впору потерять,
Комара не остановишь, только хитростью и взять.
Тут у крестной цокотухи, что глисты живут во брюхе,
Превращаясь в комара, улетают со двора,
Чтобы мир завоевать и начальниками стать,
Над жучком и паучком, и трехлеткою бычком.
Невеселая вышла картинка, одинокая плачет сурдинка.

Только вспомнила она, отмахнувшись ото сна,
Что живет в сенях Корнея комарина гонорея,
Либерал и популист, и словесный пацифист.
Вдарит враз и в пах, что в лоб, по фамильи Леша Клоп.

                Действие 2

Два рассказчика:
За кроватью возле стенки жил-был клоп, белее пенки,
 Образованной слегка, в ровной глади молока.
Что с утра в углу забора, принесла тетка Федора,
Чтоб Корнея питаньем обрадовать,
Его душу больную порадовать.

Был тот клоп белее снега, не от лени, не от бега,
Просто кушать он хотел, а кусаться не умел.
Ведь не знал тот фанфарон, что кровососущий он,
А узнал бы - удивился, не сатрап он и барон,
А типичный пролетарий, как макаровский патрон.
Если ты не дровосек, не военный водолаз,
Путь в такую Дуру-думу навсегда закрыт для вас.

Если б не надула в ухо, эта муха-цокотуха,
Так и помер бы от истощения, неприятья еды извращения.
Говорит Алеше муха:
Муха:
«Ты ж мужчина, а не рюха,
Что на женщине прилажена, со все дури напомажена.
Вытри с губ своих помад, да кусни Корнея в зад,
Как напьешься теплой крови, то-то будет зоосад»
Два рассказчика:
Призадумался клоп, почесал бледный лоб,
Клоп:
«Есть обратный аргумент, царь-комар мне конкурент,
Как напустит свое войско – разорвут в один момент»
Два рассказчика:
И в печальной тоске затих, как поэтом отвергнутый стих,
На матрас не  склонил чела, так она его развела.
Ну а муха все не унимается, над клопом, как лохом, насмехается.
Муха:
«Ты такой же пустомеля, словно сказочный Емеля,
Все лежал бы на печи, да ловил бы блох в ночи,
А пока на барской кухне ждут румяны калачи!
Собирайся, не робей, кистенем его огрей,
Ты же тоже царской крови, хоть совсем не лиходей!»
Два рассказчика:
Вновь задумался клоп, смелость вдарила в лоб,
Клоп:   
              «Раз и я из посвященных, загоню злодея в гроб».
Два рассказчика:
Муха страсти подсыпает, да вина все подливает,
Развезло клопа в ночи, задремал он у печи.
Только муха ей да ей, прицепилась как репей.
Муха:
«Как Корней придет с гулянки, в зад вцепись ему скорей»
Два рассказчика:
И науськивает так, что герой он – не кизяк,
С комаром легко сразиться, если только не напиться
Из колодца Учкудук, где царит сплошной испуг,
Что у самого святого сабля выпадет из рук.
СбитенЯ ему налила, вроде как уговорила.
Остается геморрой, вызвать комара на бой,
Тот барыга слишком ушлый, право слово что плейбой.

                Действие 3

Два рассказчика:
Подлетела к комару, поутру, разбудила комара та-ра-ра,
Муха:
«Здесь нашелся лихоимец, местных барышень любимец,
Хочет он само собой, звать тебя на честный бой,
Коль откажешься и струсишь, станешь плюшевый герой»
Два рассказчика:
А комар улыбается только, знает цену себе он настолько
Что боятся клопа просто смех, да и сам он уверен в успех.
Помнит славу отца-победителя, одолеет клопа искусителя.

Но сначала он в обед, войнов всех собрал  совет,
И у генералов своих узнать, что же тот за вонючая тать,
Раз пытается обмануть, самого комара сковырнуть,
Ему голову срубить, на булавку насадить
И показывать знакомым, земноводным насекомым,
Что комар-то без мозгов, жил да сплыл, да был таков.

Долго думали генералы, табаку накурили немало,
Браги выпили литров шесть, а затем захотели поесть.
Съели они теленка, и розового поросенка,
А потом полезли в драку, и клешню сломали раку,
И брехня, что эти раки, не боятся боя-драки
Лишь увидели полки, тут же склеили коньки.

И тут старый генерал - бобер, головою небеса подпер,
Вспомнил, как шумел камыш, и скреблась под полом мышь.
Генерал:
«Этот Алексей смутьян, лишь тогда, когда не пьян,
Стоит поднести клопу, после хоть веди к попу,
Станет тут же глуп и нем, будто не герой совсем.
Хлебнет воды из Учкудука, станет как простая бука
Милым, добрым и весенним, словно человек с Бассейной,
Знал такого одного, только помер он давно»
Два рассказчика:
Порешили комары, опоить «клопа с горы»
Той водою не святою, что слетишь в тартарары!
Где найти того отстоя, что поедет за водою,
В государство привезет, и в стакан клопу нальет?
Сразу вспомнили о мухе, о брюхастой цокотухе,
За копейку дать не даст, а брата рОдного продаст!

Повелел царь наверху, привести к нему блоху
Комар:
«Коль разделаешься с делом, враз наешься в требуху»
Два рассказчика:
Та сестрицу прихватила, что жила у крокодила,
Дали им по две деньгИ, мол купите сапоги.
Приходили к мухе блошки, приносили ей сапожки,
Только муха недурна, знает все – почем цена,
Отчего вдруг эти блохи прискакали с гальюна.

Говорит им шутки ради:
Муха:
«Вы же блохи, а не дяди,
Что по разным лабазам болтаются,
Комарам чтобы всяким понравиться.
Сейчас водицы наберу, и клопу, и комару.
Никогда воды не жалко, для родного комара,
Вы скажите, чтобы хлопнул, ее с самого ура.
То вода не из колодца, а из царского двора»

                Действие 4

Два рассказчика:
Прилетела муха к Корнею, поглядела его гонорею,
Говорит, что поможет ему:
Муха:
« Только не надо топить  Му-Му.
Позабудь о терновом венце, и увидишь ты свет в конце,
Ты пока уху не ел, оставайся не у дел,
Я шепну тебе на ухо, как начнется беспредел.
Я ж  по городу пошла и заступника нашла.
То не рыцарь  не гоп-стоп, а обыкновенный клоп.
Ты подставь разочек попу, будет все у вас тип-топ!»
Корней:
«Ну, нашла цокотуха урода, вновь сосать будут кровь из народа!»
Два рассказчика:
Опечалился Корней, хоть вина ему налей,
Если нету бормотухи, так хотя бы пожалей

Ему муха говорит:
Муха:
«Я тебе не Айболит,
Ежли будешь меня слушать, вылечу я твой колит.
Для чего нам нужен клоп? Для альтернативы чтоб,
Чтоб соседи не глумились, что ты полный остолоп.

С клопом-то вообще проще, сам он из Марьиной рощи,
Там среди колокольных звонов, рожают одних пустозвонов
На рубль размах, удар на копейку,
По праздникам славным, на ужин индейку,
А глубже копнешь, за душой ничерта,
Хоть жизнь начинай с пустого листа.
Друг такой хоть и прекрасен, но зато вдвойне опасен,
В голове его бардак, хоть спасайся на чердак.
Враз замучает навалом, не поймешь что здесь не так.

С комаром куда сложней, ведь комар-то из царей,
Ему кудри подстригает самый лучший брадобрей.
Войска много у царя, раз летала за моря,
Он  такое там устроил, не поверишь почем зря.
Он пока не таракан, не усатый истукан,
Но с похожею прихваткой, хоть садися на стакан.
Правда есть одна черта, не понятна ничерта,
Самомнения настолько, спеси аж на два листа.
Трусоват к тому же он, расфуфырен словно слон,
А копнешь слегка поглубже, - чистый Питерский пижон.

Чтобы жизнь свою спасти, пару надо развести,
Пусть они с испуга слопают друг друга
Не кручинься ты Корней, лучше молока налей,
Вечер утра мудренее, запрягай своих коней.
Поедешь в свою столицу, увидишь графиню-девицу
Скажешь ей, мол так и так, в голове твоей бардак,
И ссылаясь на поллюцию, попроси на революцию,

Чтобы свергнут царя-урода,  денег возьми у народа.
Повали ее на кровать, Америка может дать.
Как только оковы сбросишь, и у Европы попросишь.
Ну, а Мойша твой Додыр, враз запарится до дыр,
Разогреть лавАша хочет, пусть  сует его в тандыр.
Как вернешься дай мне знать, станем думать и гадать,
Толи свет в конце тоннеля, толи то ядрена мать»
Два рассказчика:
Слез Корней с навозной кучи, Айболяна даже круче,
Выпил кваса натощак, и зашибся о косяк.
Ну, какой рассеянный этот хмырь с Бассейной.

Муха кровь у него вытирает, и отходы за ним убирает.
Знает муха, что свобода встретит радостно у входа.
Муха:
«Лишь себя не пожалей,  флаг возьми, иди за ней
Если сам не забоишься, - станешь первым из вождей.
Только  не срывай стоп-кран, уподобившись Каплан,
Это вам не богомольня, а общественный фонтан.

Жизнь не воротишь вспять, их не дано разнять,
Даже небесным силам, всяким злым крокодилам,
Что солнце хотели спереть, но тут проснулся медведь,
А если мишка проснется, весь мир тогда содрогнется.
Раз проснулся у нас один, до сих пор свободу едим.
Да горька она свобода, мы ж не пчелы чтобы меда
Пить с утра и до зари, как толкуют словари.
Тот свободы удостоится, с тираном кто не церемонится.
Народ:
«Свобода, свобода, свобода для всякого нищесброда,
Для всякого холуЯ, не получишь ее никогда!»

Муха:
«Мы мухи и часто навозные, и мысли у нас гуммозные,
И валенки мы и ватники, и злобным вождям соратники
Сами себя гнобим, уверяем что Третий Рим,
Мол это все да, про нас, не уголь мы а алмаз,
Добываем в родном краю, что словно живем в раю,
Не слышим не стон ни плачь, да только в хоромах грач,
Взмахнул своим черным крылом, и на тебе поделом»
Два рассказчика:
Рассопливилася муха, по фамильи цокотуха,
По профессии швея, Корней не понял ничего.
Помнит лишь ее совет, трое сбоку – наших нет,
Как завидишь потасовку, доставай свой пистолет.
Муха:
«Пролетят шальные дни, в схватку вступятся они
Опою обоих зельем, ты их тут же и гони.
Ну, а если осмелеешь, сдюжишь, страх преодолеешь,
Вытри ты с волос плюмаж, да по стенке их размажь.
То-то в нашем околотке будет сильный эпатаж»

                Действие 5

Два рассказчика:
 Принесла обоим муха, той воды из Учкудуха,
Каждый думает, что он настоящий чемпион,
А противник сейчас же скопытиться,
Даже крови живой не насытится.

Комариные ж полки, получали тумаки,
Ведь привез один мангуст, самый настоящий дуст,
Если ты интеллигент, скоро станешь импотент,
Ежли воин молодой, станешь глупеньким балдой,
Генералом бравым слыл, поумерь дружище пыл,
Поменяй военный тир, на общественный сортир,
И бумагой утрись туалетною, дуста дозу прими благолепную.

У клопа же нет друзей, он как старый берендей,
Долго по лесу шатался, и совсем один остался
Отчего едрена вша и болит его душа,
Потому едрена мать, водки некому подать,
Когда  совсем бедный клоп состарится, и сил у него не останется.

Вот стоят комар и клоп, от волненья мокнет лоб,
А по спинам мурашки бегают, словно лошадки пегие,
И ладони от страха потеют, бойцов ожидая потерю,
И сердце в пятки стремиться, словно оно синица,
С ветки на землю свалилось, и об асфальт разбилось.

Говорит комар клопу:
Комар:
« Уступи баран тропу,
Я могуч и я суров, наломаю столько дров,
Ну а если захочу, тебе челюсть сворочу,
Впредь до смертного одра, помнить будешь комара,
И на паперти мелочь выпрашивать, свои старые брюки донашивать»

Отвечает клоп комару:
Клоп:
« Я вертел тебя в жару,
Я вонюч, и я могуч, вонь моя чернее туч,
Если пукну ненароком, сгинешь ты без всяких буч.
Знаю, выпил ты падлюка, той воды из Учкудука,
И поэтому старик, ласты склеишь в тот же миг.
Так что ты не сомневайся, и по-доброму сдавайся.
Я ж об этом не жалея, буду пользовать Корнея.
Кровушку из попушки посасывать,
Да в печку поленьев подбрасывать»
Комар:
«Это ты же пил воды из поганой Учкуды,
Мне же муха обещала, чтобы небыло беды.
Мол опою клопа водою, из колодца с Учкудою,
Будешь ты комар один в этом доме господин,
И кусайся сколько сможешь, хочешь нюхай кокаин.
Оба комар и клоп:
Обманула значит муха, эта швабра-цокотуха
Вот и дрожь появилась в ногах, будто хворь у Кота в сапогах,
И разбились мои очки, как слезы Дюймовочки,
Не работает мой насос, словно я гадкий Карлик-нос,
И спина у меня болит. О, где же ты Айболит?
И какой же я был нахал, что порою тебя кусал,
Не писал я писем маме, и давно не мылся в бане,
Для придворных стал скотом, для народа деспотОм!
И простите вы меня, комариного царя,
Что над вами издевался, я все время почем зря.
Комар:
Ты Корней меня прости, восвояси отпусти,
Стану я не братъЁм Запашным, а крестьянином землепашным,
Кровь перестану пить, заново  буду жить,
 И тиранить прекращу, ножны в землю опущу,
И войны меч туда же заныкаю, - видишь как натурально хныкаю!»
Муха:
«Ты Корней ему не верь, сам же знаешь, что за зверь,
Этот жирный кровосос, как заморский пылесос,
Присосется к твоей попе, выйдет месячный понос.
Ты словам его не верь, мигом выгони за дверь,
Ну, а лучше тапком шмякни, без особенных потерь»
Два рассказчика:
Так подзуживала муха, у Корневого уха:
Муха:
«Перестань читать псалтырь, аки ты не богатырь,
По сусалу ему тресни, за полученный волдырь.
Про клопа ты не забудь, у него похожий путь,
Уж воняет, так воняет, как из градусника ртуть.
Ты лови его, лови, да дави его, дави,
Залепи с размаху в лоб, это ж клоп, а не циклоп,
Повоняет, провоняет  весь Егорьев эскалоп.
С боку, с боку заходи, смотри нос не повреди,
Изойдешь бродяга кровью, как мультфильм «Ну погоди!»
Два рассказчика:
Долго клоп с комаром отбивались, над Корнеем вдвоем насмехались,
Эта схватка ему вышла боком, подружились враги ненароком,
Наседать на Корнея стали, и мечИ у них крепче стали,
Чуть раком его не поставили, и извиняться  заставили.
Оба клоп и комар:
«Подавай нам крови корыто, пока рыло твое не разбито,
Станем мы по третью среду, праздновать свою победу,
Позже будем до утра, восхвалять мы комара,
И клопу славы тоже достанется, литр крови на вечер останется»
Два рассказчика:
Загрустила цокотуха, почесала свое брюхо,
Видит муха дело швах, тут Корней не при делах.
Муха:
«От злодеев не спастись, без дуста не обойтись.
Это вам не БДТ, здесь поможет ДДТ,
Вмиг заразу он разгонит, как парад ЛГБТ.
Едет с Питера гонец, тощий, лысый удалец,
Дихлофос везет он в сумке – «Насекомому конец!»

Два рассказчика:
И привез Корнею он, от любовницы поклон,
Две столичные газеты, с пестицидами болон.
Достает его из сумки, с хитрой роже, как у Умки,
И Корнею отдает, - тот пускает в оборот.
Поливает всю округу, даже барский огород.

Поглядев на сей угар, первым запищал комар,
Зарыдал комар навзрыд, тут и брыкнулся с копыт.
Полежал бродяга малость, да следов от него не осталось.
А с клопом сложней пришлось, словно конь он или лось,
Не берет его зараза, аж Корнея гложет злость.
Долго бегал за клопом, как за пьяницей местком,
Не уйти от месткома пьянице, даже вони и той не останется.
Победил клопа Корней, завопил тут
Корней:
Э-ге-гей!
Будем мы бухать недели, или дуст не чародей.
Два рассказчика:
И пили они три ночи, вспоминая город Сочи,
И Москву, и Петербург, даже Лондон-демиург,
И Варшаву, и Париж. Хочешь выпить,
Народ:
вот те шиш,
С нашего поковыряйся вот тогда и загудишь.

                Эпилог.

Два рассказчика:

Говорить про то негоже, жаль но муха сдохла тоже,
Помянем мы цокотуху, золотом покроем брюхо,
Ну, а в назиданье детям, склеп поставим в туалете,
Чтобы знали даже дети, не до игр в туалете,
По нужде сходил порой, руки хорошо помой,
И про попу не забудь, вытри и держи свой путь
Враз достигнешь совершенства, иль еще чего-нибудь!

Комарам, клопам и мухам даже если они с брюхом,
Не в меду всю жизнь сидеть, на народ с Кремля глядеть.
И вдобавок, вашу мать, тем народом управлять.
Лучше в звездной тишине, ковыряйтесь вы в вине.
Пред людями повинитесь, четвертуйтесь, застрелитесь,
Дуст примите или яд, всяк такому будет рад,
Избавлению от скверны, благо что не маскарад.
Народ:
Смысл сказки этой в том, хочешь жить – не будь скотом,
Прогони всех насекомых, иль дубиной, иль кнутом.
В чистоте держи свой дом, собирай железный лом,
Если видишь проходимца, упакуй его в дурдом.
И еще я дам совет, двое сбоку – ваших нет,
Если сам не чистоплотен, - не садися за обед.
И я мог бы быть таким же как все и оказаться сильней,
Но чтобы стоять, ты должен держаться – Корней!

                Конец                +7 953 3530207  Леонид