Линия жизни Кудриных

 Большой и доброй памяти заслужил своей жизнью и отношением к людям Геннадий Григорьевич Кудрин. Как заслужил в свое время и его брат Николай Григорьевич, бывший главный агроном управления сельского хозяйства района. В Советское время их знали все за их доброту, человечность и упорство в работе. С Николаем Григорьевичем сводила меня агрономическая работа. С Геннадием Григорьевичем свела работа идеологическая. Он во времена СССР в Нефтегорском РК КПСС возглавлял отдел пропаганды и агитации. А я работал председателем сельсовета в Зуевке и был заместителем по идеологии у секретаря парткома колхозной организации. В лицах и в характерах братья имели большое сходство. Оба характеризовались высокой исполнительностью и ответственностью при исполнении служебных обязанностей любой сложности и тяжести. Поэтому им и доверялись такие посты. Геннадий Григорьевич был грамотным, разумным, принципиальным человеком. Его принципиальность и исполнительность я испытал на себе, работая председателем сельсовета. Райкомы тогда вели антирелигиозную работу. А возлагали её на отделы пропаганды и агитации. А поскольку селяне и тогда были склонны к религии и обрядам, представителям местной власти доставались нагоняи от главы этого отдела, от «ГГ». Как Геннадия Григорьевича в районе окрестили. А мне перед их отделом приходилось отчитываться еще и за святой источник, который посещали на Николу верующие все     го района. В Зуевку в этот день из района до восхода солнца приезжали люди из его отдела. Обычно с ними были и представители из милиции. Они и местная власть обязаны были не допускать верующих к святому источнику. Да, неприятны были такие меры, но народ понимал и воспринимал запреты как закон. Люди не обижались на Кудрина, на меня, на инструкторов и милиционеров. Они поступали по обстоятельствам, молясь, исполняя обряды, беря воду в святом источнике тайно. Знали мы эти их тайны, понимали и мирились с ними. Такова тогда была жизнь, такое было время. Пришли времена другие, Геннадий Григорьевич стал другим, я другим. Не верующими, конечно же, одномоментно, но с религией, с верующими, по долгу службы, не боремся. Другая идеология у партии и власти. Мы ее понимаем, люди понимают и принимают.
О том времени и о нас мы с Кудриным вспоминали, тепло и душевно беседовали.

                О семье и о себе

    - Недавно мне исполнилось семьдесят пять лет, говорил он, - явился на свет давно, а о семье и о себе помню все четко. Родила меня мама третьим ребенком. А детей у наших родителей, Анны Андреевны и Григория Васильевича, пятеро: Николай – 1927 года рождения, Мария – 1930, я – 1932, Валентин – 1936, Анатолий – 1938 года. То есть, по времени все мы дети войны, как сейчас принято говорить. Папа родился в 1907 году. Свою жизнь он связал с партией большевиков. Это определило его дальнейшую судьбу, и судьбу нашей семьи. По рассказам мамы отец довоенные годы работал на руководящих постах, он хорошо разбирался в людях, умел находить с ними общий язык и направлять их на большие дела. Говорили, что отец являлся хорошим организатором в коллективах. Видимо эти качества и служили причиной выдвижения отца председателем сельских Советов: Усманского, Верхнее — Съезженского и Кулешовского. Приходилось от многих слышать, что с работой у отца ладилось, работал он умело, к обязанностям относился добросовестно. Я помню патефон, который он получил в виде премии за хорошую организаторскую работу в Советах. Это был первый музыкальный аппарат в селе. Помню, папа в выходные дни или после работы летом открывал окно и транслировал на улицу музыку. Звучал голос русской певицы Лидии Руслановой, других исполнителей. К нашему дому с других улиц сходились сельчане. Начинался их праздничный отдых, мама гостям выносила из дома стулья, завалинка уже вся была занята, рассаживались сельчане и у палисадника на траве. Люди под звуки песен блаженствовали, отдыхали. Многие приносили в карманах семечки, щедро одаривали ими других, аппетитно их лузгали. На всю жизнь запомнились песенки: «Валенки», «Окрасился месяц багрянцем», «Стоял прекрасный терем», «Я на лодочке каталась», «Оля цветочки рвала» и другие. Народ у нашего дома собирался и просто пообщаться. Узнать сельские новости, газеты или книжки почитать. Находились среди них грамотные люди, умеющие сносно читать, мама выдавала им свежую газету, чтец разворачивал ее и читал, а остальные слушали и тут же задавали ему вопросы. Обсуждали житейские вопросы. Политику мало понимали, поэтому ее не затрагивали. А после газеты мать чтецу выдавала уже книжечку какую-нибудь, «Конька Горбунка» (Ершова) или сказку «О царе Салтане». Слушали с большим вниманием, но с сопровождением щелканья семечек. Шелухи потом сестра Мария наметала целое ведро. В годы нашего детства такие сходки у многих дворов собирались. Посиделками они назывались. Молодежные посиделки собирались отдельно. Там играли в карты, девушки занимались вязанием и вышиванием, там же молодые люди и присматривали себе будущих спутников жизни, влюблялись — проще.

        Мама была верующим человеком. В ее годы трудно было отыскать человека неверующего. Она по годам была ровесница отцу. Иконы висели в чулане, где она и молилась. К религиозным праздникам мама обязательно стряпалась и приготавливала для всех детей гостинцы. А весной в один из праздников она из домашнего теста всем выпекала по форме почти как живых жаворонков. Мы выходили с ними во двор, лезли на лабаз и звали прилететь к нам этих птичек, принести с собой весну - красну. Так как «…Нам зима надоела, весь хлебушек поела, всю скотину уморила и весь корм подобрала». Таким текстом мы жаворонков звали. А на праздник «Благие вести» она в русской печи выпекала всем по бублику. В одном из бубликов мама тайно запекала монетку. И когда они в жестяных листах подрумянивались на печном поде, мама вынимала их из печи, стряхивала в сито и трясла им перед нами, приговаривая одно и то же: «Выбирайте детки себе по бублику, одинаковые они по весу и форме все, но в одном я запекла монетку. И у кого она окажется, тому отец и доверит первому весной разбрасывать семена в поле». И кому из братьев она доставалась, тот долго прыгал от радости и восторга, а остальные завидовали. Сестренки в этой игре не участвуют, мужчины в старину на Руси были севцами. Нравились всем детям любые праздники, но праздники рождества и пасхи являлись для нас заглавными. К ним наша мама обязательно приберегала для нас какую-нибудь обнову. Мы радовались и в этой обнове на седьмое января ходили по дворам рано утром и Христа славили. Случались при этом и смешные казусы. Толе лет пять тогда было, а ходили мы втроем: я, Валентин и Толя. Было темно, а мы уже по улице шли, у кого свет в избе увидим к ним и заходили, текст рождества мы хорошо знали и пели слаженно, громко. Заходим к одним, в передней избе свет горит, а в задней - нет. Чего делать? Стали в темноте петь, да так громко, чтобы нас и в передней услышали. Отпели – тишина. Стоим дальше, хозяев дожидаемся. Слышим, нас в темноте кто-то обнюхивает. Валентин первым догадался, мне на ухо потом шепчет: «Ген, корова это». Оказывается, хозяева в избу через хлев заходили, а мы в темноте ход не нашли. Вышла потом старушка, в дом провела и щедро всех оделила конфетами и кренделями. На пасху мама нас одаривала крашеными яйцами, каждый клал их на свое окно и после вкусного завтрака мы убегали на лужок играть в лапту или в прятки. Пока мы были маленькими, с отцом нам почти не случалось быть на работе, а дома свободным он тоже был очень редко. Поэтому с мамой в основном было связано наше раннее детство. С ней мы не болтались и не скучали даже в зимние вечера. Она много знала народных сказок, рассказывала нам их, знала небольшие стихи Пушкина Фета, Некрасова, читала нам их на память. Она была очень доброй, заботливой и внимательной мамой, любила нам что-то вкусненького из еды приготовить, чиненки с разными начинками пекла, пышками с салом бараньим угощала, кашами разными и хлёбовом. Она своих детей умела и воспитывать с умом, очень часто и к стати напоминала нам простое правило, что в семье надо жить дружно, помощь оказывать в домашних делах родителям и друг другу. Сама она всегда на дворе или в доме чем-нибудь занималась. Она хорошо шила нам любую одежду и белье на ножной машинке «Зингер», шила даже и соседским детям. Особенно удачными у нее получались одеяльца детские из обрезков ткани. Пестрых цветов капоры и одеяльца, сделанные ее руками, очень красиво выглядели, украшая детскую постель.

       До пятилетнего возраста я проживал в Кулешовке, а в 1937 году нашего папу назначают уполномоченным народного комиссариата заготовок Союза ССР по Утевскому району, Куйбышевской области. Переезжали мы в Утевку со всем нажитым имуществом на двух лошадях впряженных в фургоны. Впервые я преодолевал этот раздольный путь, в новинку для меня степные просторы и красивые пейзажи. Радовался я природой, спрыгивал с телеги, видя на бугорке суслика или порхающих по обочинам птичек. И только за дальним поворотом, уставший, я забрался на подводу и мгновенно заснул. Проснулся по приезду на место. Квартир тогда не давали начальникам и такого масштаба, пришлось на время снимать дом у Макеевых, которые проживали на Саратовской улице. Против нашего дома простиралась большая площадь и огромная церковь, в которую утёвцы ссыпали зерно. У папы на работе было три помощника, и мы стали дружить семьями с Киселевыми, Горловыми и Бакановыми. Но у моего брата Николая, у сестры Марии и у меня были друзья из семьи Чемодановых. Все четверо: Вася, Нина, Илья и Коля были нашими ровесниками, поэтому обе стороны родителей наше общение одобряли. В декабре 1938 года в нашей семье родился Толя. У мамы хлопот добавилось, требовалась дополнительная помощь. Отец регулярно ездил по району, заехал в Кулешовку, рассказал нашу проблему младшей сестре мамы Александре Глотовой, та не замедлила приехать и потом долго проживала у нас. В Утевке мы уже не чувствовали себя чужими, освоились. Не приходилось скучать и о кулешовцах, они у нас были частыми гостями. Одни привозили зерно в церковь по государственным поставкам, другие приезжали на базар. Они заходили к нам, разговаривали с мамой и папой, рассказывали о Кулешовке.

       К сороковым годам я подрос, и папа стал брать меня в рейс по селам района. Там он решал вопросы заготовок продовольствия и сырья для нужд государства. Дядя Вася Баканов возил отца на легковом автомобиле «АМО», у которого были еще со спицами колеса и открывающийся верх крыши из брезента. В районе таких машин было всего три: в РК ВКП (б), в РАЙИСПОЛКОМЕ и в комиссариате заготовок. Помню, ездил я с папой в Спиридоновку, Домашку, Бариновку, Покровку, Зуевку. Отец, как правило, встречался с руководителями колхозов и совхозов, а потом заезжал в сельский совет. Интересовался отец и жизнью простых сельчан, для этого он просил дядю Васю остановиться у какого-нибудь дома, завидев стариков сидящих на завалинке, или напротив общественного колодца, где женщины обычно собирались воды набрать и погутарить. Многие жители издали узнавали нас по машине и добродушно приветствовали поклонами. Сельчане народ гостеприимный, приветливый и хлебосольный, это я на себе испытал еще мальчиком. Во всех селах жители гостинцы мне давали: ягодами осенью угощали, морковью, помидорами. Однажды в Кулешовку отец ехать собрался и меня с собой взял, а по пути мы в Покровку заехали. И там мне одна женщина на «дорожку» много спелых помидоров надавала: красных, желтых, розовых. И все они как один крупные и почти круглой формы. Раньше я таких красивых помидоров не видел. Сложил я их на заднее сиденье в рядок, планируя по приезду ребят теткиных ими угостить и часть семье оставить. А дорогой машину трясло, и все мои помидоры попадали на дно кузова и многие из них сильно помялись. С досады я плакал, так жаль, мне их было. В ту поездку случай запомнился. Когда уже по Кулешовским полям ехали, нам дорога перепаханная попалась. Какие уж там улежат помидоры, когда нас самих так затрясло, что усидеть в машине было невозможно. Дождались мы тракториста, папа поговорил с ним и на обратном пути мы убедились, что его плуг на дороге теперь выключался. Сейчас бы нам таких внимательных руководителей и исполнительных трактористов. Мы потом всей семьей не раз ездили в Кулешовку, навещая бабушку Лизу и маманю Шуру, и видели, что трактористы ту дорогу уже не пахали.

     Мне хотелось, чтобы родители в гостях подольше задерживались. Я местным ребятам на правах хозяина рассказывал про легковую машину, показывал, как заводится, какие проходимые колеса. А от шофера Баканова мы узнавали все подробности по устройству узлов и агрегатов автомобиля. Дядя Вася добрым был человеком и любил детей. Не раз сажал всех ребятишек в тесную кабину, заводил свой «Джип», как бы его сейчас назвали, и мчал по улицам Кулешовки, а потом и за село. Не слышал я отцовских нотаций в адрес дяди Васи за проявленную самовольность. Папа был добрым к людям. К нам рукоприкладства никогда не применял. Бывало, наказывал, но за серьезную провинность. С Колей Чемодановым мы скурили на крыше по цигарке. А домой пришел, мать запах почувствовала, ладонью мне подзатыльник дала и обещала отцу рассказать. Ожидая взбучки, я сидел на лавке и хныкал.

    - Это еще что за фокус? А ну, Гена, рассказывай, - спросил он меня, возвратившись с работы. Я честно папе рассказал, что самосад курил на церкви с Колькой.

   - А я смотрю, ты нюни распустил, дружочек. Слабак значит, наказания побоялся? И он взял меня за ухо, повел в горницу, по пути читая мне нотацию о вреде курения.
    В углу я уже не плакал, хотя стоял долго. Думаю, по просьбе мамы отец меня пожалел и снял наказание. И с тех пор у меня как-то само собой отпало желание украдкой закуривать. В 1940 году брат Николай в пятый класс пошел, а меня мама снарядила в обнову и повела в первый класс. Школа размещалась в большом доме, с высоким скрипучим крыльцом и с длинными коридорами. Зинаида Васильевна Власова нас приняла в первый день учебы, объяснила подробно: кто с кем сидеть будет, как сидеть за партой, какую держать осанку. Один урок запомнился. Букву, «А» мы писали чернилами. Раздала Зинаида Васильевна проверенные тетради, посмотрел я оценку и обомлел: «ПЛОХО». Слезы обиды буквально лились из моих глаз. Оказывается, при написании буквы я не так нажим соблюдал. Еще раз объяснила учительница секреты нажима, освоил я эту науку. Учеба в школе для детей является уже серьезной обязанностью и первоначальным трудом.

     21 июня 1941 года мы на пляжах Самарки весь день проводили. Он был необыкновенно жарким, и мы в воде так и сидели, вперемешку с играми на песке. А на следующий день всех детей с нашей улицы заманил лес. Кто-то там целебные и съедобные травы себе в сумочку собирал, кто-то раннеспелую ягоду в зарослях отыскивал, а кто-то на светлых полянках грибы подберезовики, боровики или подосиновики искал. Домой возвращались за полдень. Мы были уставшие, но довольные. На Утёвских улицах, на нас повеяло чем-то не привычным, они были тихими и почти безлюдными. Не сидели старики на завалинках, не собирались женщины у сельмага. Услышали мы не понятное нам слово «Война». Оно только вечером в нашем доме было объяснено отцом, который с работы возвратился очень поздно. На другой день мужики собирались в нашей школе. Там им вручали повестки от сельсовета, говорили напутствие и усаживали в кузов автомобиля или на подводу. Уезжали они в сторону Бариновки. «Кинельский военкомат их на фронт призывает» - сказал папа. Трактористы и шофера отправлялись на фронт на своей технике. Каждую партию отправляющихся провожало огромное скопление плачущего населения. Транспорт из села уезжал медленно, родственники и соседи со скорбными лицами шли следом до поселка Орловский. Там процессия останавливалась, матери крестили своих сыновей, вручали молитвы или иконки, жены вешались на мужей и плакали, плакали. Они уезжали, а вслед им еще долго махали фуражками, платками и просто руками. С этого времени отец мало бывал дома, все районное руководство активно выполняло мобилизационное предписание. 3 июля 1941 года я ходил с папой слушать выступление И.В. Сталина. У здания почты был вывешен громкоговоритель, и радио с большой громкостью вещало его речь на всю площадь. Слушать речь вождя пришло большое количество народа. Сталин говорил об огромной опасности, нависшей над нашей страной, о коварности врага, которого можно победить, только всем крепко сплотившись. Я помню, как он глуховатым голосом уверенно сказал: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами».
 
     Вскоре в Утевку стали приезжать и приходить эвакуированные, их распределяли по квартирам, уплотняясь сами, уступали им места и сочувствуя вынужденным переселенцам. Они рассказывали о страшных бомбежках, о гибели мирных людей на прифронтовых территориях. «Слава богу, что от нас далеко эта беда», - слушая их и сочувственно вздыхая, говорили наши сельчане. Но беда и наши семьи не миновала, уже в конце первого месяца войны в село пришла одна похоронка. Убиенного оплакивали всем селом, а в июле, августе похоронки на почту стали поступать массово, люди боялись появления почтальона. Скорбь теперь охватила большую часть утёвских семей. Папу призвали на фронт в августе 1941 года. Провожали мы его от нашего дома, пришли соседи, друзья. На своей машине он уезжал в Кинель, на фронте и такие машины требовались. Махал папа нам рукой из машины, пока не скрылся за поворот. И стали нас тоже называть детьми фронта – безотцовщина. Мама для нас стала главным стратегом и тактиком. Стали мы сообща обдумывать свою дальнейшую жизнь. В доме запасов продовольствия не было никаких, отец не любил их делать.
Как выживали в войну.

    - Да как и все. На первых порах контора папина помогала. Пособие было на детей, солому для коровы выделяли в зиму, папа командирское жалование присылал. А потом мама работала в колхозе «Путь Октября». Но всего этого большой семье не хватало. Мама собрала нас, объяснила обстановку, призвала к временному терпению. «Всему повинна война проклятая, мои дорогие детки, папы нет, на кого нам надеяться? Всем нам придется теперь работать. И надо всем крепко сплотиться, помогать и заботиться о каждом. Николай с Марией большие, они помогут, на них я надеюсь. Сообща и переживем трудное время». Эти мудрые слова остались в памяти. А папа слал письма, открытки, интересовался нашим положением, подбадривал и советы давал. Писал о тяжёлом положении на фронте. Письма его мы ждали с нетерпением. Потом письма прекратились. И только 19 октября 1943 года пришел конверт с неизвестным почерком, дрожащими руками мама раскрыла его, а там узенькая бумажка - извещение «Ваш муж пропал без вести». Мама беспомощно опустилась на лавку, заплакала навзрыд и запричитала. Мы обступили маму кольцом, не зная как ее утешить, чем помочь. Пришли соседи, уговаривали так не убиваться. Просили крепиться и жить ради детей. Мама потом немного успокоилась. Она так и надеялась на его возвращение, говоря нам: «Папа ваш не убит же». Нам всем надо было жить, матерям растить детей, кормить их, учить. В тылу люди должны были самоотверженно работать, в селе вставать с солнцем, идти в поле или на ферму и там вкалывать, вкалывать до заката солнца. До трех потов должны были сельчане работать под лозунгом из трех слов: «Все для Фронта!». Это в самом начале войны, а когда появились успехи на фронтах, то к трем этим прибавилось еще три призывных слова: «Все для Победы!». И люди не роптали, понимая, что кроме них фронт некому было кормить, обувать и одевать. И все самые тяжелые работы в селе выполняли женщины, старики и подростки. Им платили за труд в войну совсем мало, семьями колхозники голодали, а сельское производство они двигали.

     Главным вопросом для наших матерей было – чем накормить семью? Стали расширять огороды, обеспечивающие нас овощами и картофелем. Трудоемкое это занятие, основное орудие труда на огороде – лопата и тяпка. Между колхозными работами наши матери со старшими братьями и сестрами огородами и делами на подворье занимались. Помощи от колхозов тогда крестьяне не ждали, лошадь с подводой ни за какие деньги от бригадира не получишь съездить на мельницу или за сеном. Для этих целей обучались собственные коровы. Зато государство все подворья облагало всевозможными налогами. Кабальные налоги были в годы войны и люди строго наказывались за их неуплату. По месяцам расписывали сроки сдачи молока, мяса, яиц, шерсти и даже брынзы государству. Семьям от подворья мало чего оставалось, все внутренности, головы, ноги от скотины крестьяне съедали. И все же главной проблемой в питании всегда являлся хлеб, его катастрофически не хватало не только крестьянам, но и государству. В колхозах в войну, порой, и семена на недоимки по ГОСПОСТАВКАМ из амбаров выгребали. Так было в первый год войны, когда на фронт ушли все мужики, самая лучшая техника и самые лучшие лошади. Естественно часть урожая ушло тогда под снег в зиму. Семьям служащих, а мы к таковым относились, хлеб выдавался по карточкам - четыреста грамм на едока. И чтобы его получить, приходилось выстаивать в очереди несколько часов, а то и дней. Вставала мама чуть свет и уходила за хлебом, на следующий день шел Николай или Мария. А я их в очереди подменял. Кто-то нам сообщил, что в поле можно колосьев набрать. Теперь наш путь с раннего утра пролегал на поля, с ближних все колосья уже собрали, стали мы ходить из Утевки на поля шестого, а потом и пятого отделений. А до них расстояние 15 - 20 километров. К совхозу «Батрак» эти отделения относились и там пшеница «Белотурка», ячмень четырехрядный и просо с большими потерями убирались. Случалось, что и в копнах мы зерно находили. Это потери от обмолота зерновых культур прицепным комбайном. Радости не было предела. Выходило, что человек, нашедший такую копну, быстро выполнял свою норму по зерну, у меня, например, она равнялась семи килограммам. Кто как умудрялся облегчать ее выполнение: нам мама пошила из ткани специальные фартуки с передним карманом. В него мы и укладывали колосок к колоску, но усы «Белотурки» через фартук кололи тело, оно краснело и горело. Помог случай устранить этот неприятный дефект. Некоторое время в Утевке базировался учебный полк летчиков, бывали и аварии на практических полетах, курсантов хоронили, а фрагменты от самолетов сваливали в яму. А вездесущая ребятня, куда только не проникала, искали для себя они и там чего-нибудь подходящего. Нашли там мы с Николаем чехлы брезентовые. Мама их выстирала и пошила плотные фартуки. Усы колоса в наше тело теперь не проникали. Но сборщиков стали сгонять с полей объездчики, которые порой и плетью хлестали.
    Был у нас такой объездчик по прозвищу «Левый». Поэтому домой все возвращались поздно вечером долами и оврагами. Но однажды Левый, все же, перехитрил нас, кто-то крикнул: «Левый!», «Левый!». И он как из земли явился, оказывается, он тоже долом ехал. В седле восседал рядом со мной объездчик, с плетью, и конь под ним так и танцует.

   - А ну подавай-ка малый мне свой фартук! – приказывает он, наезжая на меня. Я стал увертываться от лошади, стремясь к оврагу приблизиться, надеясь, что лошадь с кручи не будет прыгать. Мама, испугавшись за меня, кричала «Гена, да отдай ты этому супостату фартук!» А Левый на берегу настиг меня, изловчился и сорвал картуз с головы вместе с волосами. От боли и обиды я заорал благим матом и скатился на дно оврага. Мама тут же спустилась ко мне, и мы с ней до самого темна, там сидели. Я все допытывался у нее, по какой причине голодным людям не разрешают в поле колоски собирать. Они же пропадут в поле все равно. Но мама и сама не знала этой причины. И как бы нам не запрещали, не пугали, а в наших закромах зерно прибавлялось, мы радовались богатству. В сорок втором году общего зерна от сбора оказалось 52 пуда. Правда, часть собранного весной зерна в пищу непригодным оказалось. От него заболевали люди сыпной ангиной, от которой население многих деревень семьями вымирало. Районная больница летом 1942 года была переполнена такими больными, куда я тоже попал, т.к. утоляя голод, жевал такую пшеницу. В больнице меня спасли, и спасло молоко коровье. Люди стали опасаться употреблять в пищу такую пшеницу. С хлебом снова появилось затруднение. Выручил знакомый мельник, на тележке мы привезли от него несколько мешков лузги от проса. Ее и зерна пшеницы мама на листах железных жарила в печи, эти два компонента смешивались и дробились в металлической ступке железной толкушкой. Сама же ступка изготавливалась из цилиндра трактора ЧТЗ-60, которую я нашел на территории мастерских МТС. В итоге получалась мука, мама замешивала ее на простокваше и выпекала из теста лепешки. Люди и в условиях войны как-то выживали, чего-то придумывали. А трудности и голод еще долго продолжались. В 1943 году из колосков мы намолотили зерна 48 пудов, в 1944 году 42 пуда. Из беды, которая произошла с отравлением людей порченым зерном, районное руководство сделало положительный вывод, его теперь можно обменять на хорошее зерно. А собранное детьми, женщинами и стариками растерянное зерно в поле спасло многие людские жизни. Вдумайтесь только, больше 40 пудов, это же целое состояние по тем временам. Без этого богатства смогла ли выжить наша семья? Уверен я, что нет.

     Был и второй источник поступления продуктов в семьи - это лес. Там мы добывали различные ягоды, грибы, желуди, листья и корни съедобной растительности. От взрослых мы научились хорошо распознавать растительный мир, знали и полезные, и вредные растения. И утёвские дети буквально прочесывали лес за речкой Самаркой. Из леса мы никогда не приходили домой с пустыми руками. В лесу мы кормились и наслаждались его прелестями. Ягоды летом мы добывали и у себя на огороде. В деревнях кто как этот сорняк (Паслен) называет, а у нас - вороняжкой. Пирожки с ее начинкой мы уплетали за обе щеки. А воробьи, голуби, порой и суслики, поджаренные или сваренные прямо на костре, с удовольствием нам шли за мясные блюда. Ранее уже упоминалось, что колхозам в войну было не до выделения кормов для личного скота, общественный скот прокормить бы. А мама понимала, что без кормилицы «Маруси» детям хана. Другие хозяева уже во всю ездили на луга за сеном на своих буренках, вот и мы решили приучить к упряжи свою Марусю. Стали мы с Николаем опять искать подходящий металл для изготовления собственного рыдвана. Опять нас выручила территория Утёвского МТС, хлама там разного всегда в достатке валялось. Сшили мы с помощью мамы для нашей коровы и прочную шорку, которая цела и сегодня в школьном музее города Нефтегорска. Но труднее всего нам было приучать нашу буренку к ходьбе в этой шорке, к возке тяжестей на самодельном рыдване. Приучили мы ее к этому и проблему с кормами разрешили.

     Николай работал в совхозе «Батрак», Мария вела домашнее хозяйство и смотрела за младшими братьями, а мы с мамой уезжали на сенокос. Находили лужок, она траву косила, я следом ее сгребал и носил вилами к рыдвану. Управлялся я с травой и на возу, мама туда ее подавала, а я мастерски в грядках раскладывал. А по приезду домой траву опять приходилось разбрасывать для сушки. И только хорошо высушенное сено мы укладывали под навес или в стожок. Сена с учетом заработанного участка трав Николаем нашему скоту почти хватало на всю зиму. А в случае нехватки, мы уже соломой скот докармливали, которую зимой на санках привозили с остожьев. Участок трав за работу в совхозе «Батрак» Николаю выделили позднее обычного, к средине июня, когда в нашей местности наступает пора дождей. А крестьяне хорошо знают, что дожди могут весь сенокос испортить. И тут появились светлые деньки между дождями, на сенокос мы выехали всей семьей, ночевали там несколько дней, пока все травы не скосили, не высушили и не застоговали. Четыре хороших рыдвана сена на Николаевой делянке должно быть. И мы с мамой до этого уже несколько рыдванов сена заготовили. Так что зимой за соломой в поле не надо будет нам ехать, рисковать обморожением, а то и жизнью. Довольные своими результатами и тем, что до дождя воз один домой увезли, мы успокоились за остальное сено. В стогу, да еще и в укромном месте оно не должно никуда деться. Но через два дня у нас с мамой случился шок, когда приехав на то место мы не нашли нашего сена. Были видны следы колес от рыдвана, наше сено увезли другие люди. Нас охватил ужас, от обиды мама горько заплакала, причитывая о несчастной доли нашей семьи. Заплакал и я от обиды и от жалости к маме. Долго тогда горевали мы с мамой на месте бывшего стожка сена, гадая и перебирая в уме людей способных проявить такую подлость. Но в народе говорят: «Горевать горюй, а дело делай». И мы так же поступали. До поздней осени искали мы по лугам и оврагам травы, какие ни есть, зимой все скот поест. Удержали мы в ту зиму нашу корову, теленка она нам принесла и молоком семью обеспечила. И двух барашков еще мы в ту зиму оставляли, их зарезали на мясо. Выходит не зря мы с мамой в тот период трудились ежедневно до третьего пота. А без труда не вытащишь и рыбки из пруда. А зимой, как я уже говорил, были для нас и другие проблемы. Я из школы приходил еще до возвращения Николая с работы. Мама меня накормит, я пару заданий школьных быстренько сделаю, запрягаюсь в санки и отправляюсь в лес. Пока Николай придет, я специальным крючком уже целый воз наломаю сухих сучков. Мы их плотно укладываем на санки, увязываем веревкой, чтобы на раскатах не рассыпались и везем тропой на главную дорогу. Там таких санок ежедневно шли целые вереницы. Доставкой дров занимались в основном только подростки. Дрова на топку можно было купить и на базаре, но надо платить деньги, а они редко у кого были. А тут дрова бесплатные, потрудиться нужно только. Но за порядком следили лесники, не велено было портить хорошие ветки на деревьях. У таких людей отбирали дрова, топор и даже ломали санки. Уже позднее, когда подросли мои младшие братья Валя и Толя, мы и дрова стали заготавливать летом. К реке Самарке на тележке подъезжали и вброд ее перевозили на правую сторону. Там сухих сучьев было навалом. Навязали мы однажды воз в лесу хороший, подвозим к Самарке, вода в реке на метр поднялась. Оказывается, дождь ливневый прошел в верховьях реки. Испугались мы, братья младшие в слезы, успокаиваю их, а сам тоже чуть не заплачу. Что предпринять нам в этих условиях? Ходим вдоль берега, всматриваемся, надеемся на случай, и он неожиданно появился. Средний брат за кустами рыбака увидел и бежит ко мне обрадованный, сообщает, что лодка у рыбака на нашем берегу есть. Подошли мы к дяде несмело, заметил он нас, осведомился: чьи мы будем и откуда здесь появились. Рассказал я ему и попросил на ту сторону нас переправить. Он согласился. Мы тележку с дровами в чащу завезли, укрыли ее там до утра и с рыбаком на свой берег переправились. Домой заявились поздним вечером, там уже все переволновались, Мария два раза ходила к берегу нас искать. Теперь, слава богу, все обошлось, привезли мы и тележку с дровами, когда вода спала. Таким образом, и вопросы отопления нашего дома мы решали семейными силами и смекалкой. Например, не все семьи районных руководителей занимались изготовлением кизяков, либо, не желая грязной и довольно трудоемкой работой заниматься, либо в их подворье не было скота, а значит и навоза, из которого делался кизяк. Мы предпочли заниматься и тем, и другим, беря пример с крестьян. И это прибавляло нам шансов выжить в военные годы. Следующая забота наших родителей была одежда и обувь. Летом-то куда ни шло, на улицу можно выйти и кое, в какой одежде и обуви.

    А зимой детям в школу в приличной форме надо явиться и взрослым на работу без шубы и валенок не пойдешь, в извоз особенно. Приспосабливались мы, как могли и к этой проблеме. Мама перешивала свою и папину одежду, одежду старших перешивала для младших, благо, что машинка швейная под руками. Выручал плотный материал с обшивки самолетов, который мы нашли на летной свалке. С помощью маминой смекалки мы научились удалять с материала бывшую краску и наносить новую. В одежде со звездами не будешь же в школу ходить. С четырех крыльев мы притащили такого материала, и мама всех детей одела в носкую и красивую одежду, она хорошо умела кроить и шить. У сестры Марии такой материал до сей поры хранится как памятная реликвия. И обувь новую мы как приобрели в довоенные годы, так ее всю войну и чинили. Для этого в нашем доме в нужное время сапожная мастерская открывалась. Главным мастером у нас, конечно же, был Николай, я же числился у него заместителем по снабжению нужными материалами. Я приобретал сапожный инструмент, гвозди, резиновый клей, подметки и заплатки на базаре, дома из суровых ниток и вара готовил дратву. Починкой обуви Николай занимался вечерами или в непогоду, когда не бывает работ в совхозе, я же в это время по мелочи в ремонте ему помогаю. Добротная опять обувь получалась у нас после ремонта, мама нас расхваливала даже соседям. И те тоже стали приходить к нам с заказами. Им мы обувь ремонтировали за гостинцы. Так что ремонтные работы по одежде и обуви нашей семьей были поставлены на поток. Но нас огорчало то, что семья не имела собственного дома. Еще в 1941 году хозяин дома Макеев предупредил маму, что жить в его доме мы можем до весны следующего года. Пришло время, и мы освободили дом. Лето и часть осени жили в мазанке у Калмыковых, к зиме в дом он нас переселил за немалую плату. Через год аренда и этого дома кончилась, переселились в третий дом. В Ореховском доме по улице Уральской до 1945 года мы жили, он нашел причину и выгнал нашу семью на улицу. Искали жилье после этого долго – нашли на окраине села, где стояло два домика и кузница. В одном из этих домиков мы временно вынуждены были тесниться семьей.

                Учеба и взросление Кудриных

      У нас был собственный дом в Кулешовке, но мы туда не возвращались. Мама говорила нам, что до окончания войны в Утевке будем ждать папу: «Он приедет с войны поступит опять на свою работу и нам здесь станет жить легче. Здесь хорошая школа: семилетняя и средняя, речка Самарка, лес, мы здесь привыкли и приспособились переносить все невзгоды». С ее выводами мы тоже соглашались, было резонно так нам поступать еще по двум причинам: в школе все мы к ученикам и учителям своим привыкли, расставаться с ними не хотелось, а Мария и Николай в 1945 году заканчивали выпускные классы, седьмой и десятый. В Кулешовке в то время обучение в школе завершалось только четвертым классом. А все дети нашей семьи почему-то с малолетства имели тягу к учебе. Я думаю, в этом есть большая заслуга наших родителей, если первоначально брать Марию и Николая. А мы уже с них брали пример стремления к учебе. К тому же она всем легко давалась. Я был круглым отличником в первом и втором классе, а в последующих классах твердым хорошистом. По учебе в школу нашу маму никогда не приглашали, не краснела она за нас, хотя условия для учебы были не идеальными. Домашние задания приходилось готовить вечерами при коптушке, лампа семилинейная была, но керосин часто отсутствовал. Удавалось через охранников авиационный бензин доставать, но это опасно в пожарном отношении. Тут опять смекалка выручала, его надо было сильно разбавлять солью и потом до полночи можно книжки читать и не бояться, что лампа взорвется. В те годы к труду нас и в школе приучали, на прополку посевов в колхоз мы ходили, золу на удобрение собирали, снег на поле задерживали ветками или снежными кучками. В тимуровском движении школьники участвовали, помогали престарелым людям в их подворьях, хлев от навоза очищали, дрова для топки готовили, воду из колодца приносили. Люди благодарили за оказанную им помощь, одаривали гостинцами. Были задания и более сложные. Когда немцы прорвались к Волге, то ученикам нашей школы по линии военного всеобуча выдали задание копать возле школы укрытия. Потом военрук Сальников Николай Андреевич составил график дежурства учеников у школы. Каждую ночь 12 учеников выходило на охрану школы с одним трехгранным штыком. Боязно детям ночью в ожидании вылазок диверсантов, но мы виду не подавали и добросовестно несли службу. Зато в свободное время свой досуг мы проводили активно, с играми веселыми: чижик, клек, бабки, прятки. Зимой изготавливали самодельные коньки, санки, ледянки, катались на них на льду и с горок большими компаниями, с гамом и криком. Бывало, и дрались, на «Любка», каждый по силе выбирал себе противника. А делалось это так: из мальчишек – зевак создавался круг в укромном месте, и начиналась рукопашная. Двое мальчишек махали кулаками, ударяя противника по лицу, в грудь, в живот - куда попадешь, и поединок длился до первой крови. Бой на этом прекращался, противники сходились и обменивались мирным рукопожатием. То есть обиды после любительской драки не было никакой. Исключением из правил был Борис Абидуллин, он был старше нас и хулиганистым, и мог без причины дать, кому угодно пинка, отобрать лыжи или ледянку. Я свою ледянку возвратил от него только с помощью брата Николая. С Абидуллиным мало кто дружил, вот с Колей Чемодановым, Петей Семочкиным, Колей Майоровым, Гришей Першиным и Володей Бычковым я дружил с удовольствием. Они были честными и преданными товарищами.

    Весть об окончании войны к нам в дом принесла Мария, ее она в очереди услышала. От долгожданной радости очередь мгновенно разбежалась по домам. Братья и я радостно запрыгали, а мама от двойственных чувств грустно улыбалась и плакала. В победном году я пять классов закончил, Валентин в сентябре пойдет в первый, а Мария и Николай получили аттестаты о семилетнем и десятилетнем образовании. Им открывалась дорога в мир знаний и в светлое будущее, Николай по дальновидному совету мамы с другом Петром Кирсановым поступает в Куйбышевский авиационный институт. Возвратились в Кулешовку с войны наши родные: Глотов Степан Никитович - мамин дядя и Котов Михаил Ермолаевич – муж маминой сестры. Самые близкие нам люди, а отец так и оставался в неведении. Таким образом, наше дальнейшее проживание в Утевке не имело никакого смысла. Мы предупредили директора Кулешовского МТС о разрыве договора проживания его семьи в нашем доме, весной 1946 года он освободил жилье, и мы переехали в Кулешовку. Опять собственное подворье и свой огород, на котором мы все необходимое немедленно посадили, так как и послевоенные годы продолжали быть тяжелыми для сельчан, а подворье и огород их выручали. На огороде большую площадь мы засеивали картофелем и свеклой и осенью получали высокий урожай. А для капустника разделывали берег Ветлянки, и соседи так делали, капуста требует большого полива, а вода тут рядом, много солнца и тепла. Поэтому и урожай на капустных плантациях у сельчан получался высоким. Капусты мы на весь год нарубали более двадцати ведер, я ногами утрамбовывал ее в дубовой бочке. На практике использовалась нами агрономическая наука, основанная на крестьянской мудрости. С трудом, но мы содержали корову на подворье. И опять же не без помощи добрых людей. Михаил Ермолаевич в те годы был председателем сельсовета в Покровке и по возможности выделял нам лошадь в период заготовки корма. Потом Михаил Федорович Чеховских, председатель кулешовского колхоза имени Пугачева стал выдавать солому на трудодни, их мама на разных работах зарабатывала и Мария – помощница колхозного счетовода. Чтобы выжить и иметь возможность учиться, а нас четверо таких, нашей семье приходилось крутиться как белке в колесе и много работать. А маме приходилось порой принимать даже неординарные решения. Чтобы больше заработать в нашем доме разместились колхозные ясли, и еще мама с помощью Толика взялась исполнять обязанности посыльного у колхозного председателя. И я уже работал на разных производственных участках колхоза во время каникул, а по окончании семилетней школы в Зуевке уже вплотную на лошади вывозил навоз из сараев, возил зерно с поля на ток и травы в силосную яму. Навыки управления быками и лошадьми я приобрел от старших ранее.

    Тогда детский труд в колхозе приветствовался, колхозу была помощь и семьям приработок. О том, как было трудно и опасно детям из бункеров прицепных комбайнов зерно на ходу разгружать, уже описывалось в воспоминаниях кулешовцев, я это пропущу, но вспомню моих сверстниц – девчонок, смелых и ловких, которые на приступках стояли, не держась, да еще ведрами с зерном работая. А комбайн двигается, и мы подводой того и гляди, девчонок зацепим. А Кате Шепелевой (Мартяевой), Нюре Фроловой (Филатовой), Маруси Глотовой (Чабиновой), Нине Памурзиной (Антоновой), Мане Чеховских (Митяшиной) вроде бы и страх нипочем. Им дело важнее личной безопасности. Залюбуешься, бывало на этих красивых девчонок, молоденькие они совсем еще были и всегда веселые. И мы, отвозчики зерна им под стать. На перегонки лошадей к ним гнали, взглядами хотелось встретиться, словом острым обмолвиться. У нас у каждого среди них была своя зазноба, о которой мы тайно вздыхали. А кто это «мы»? Назову их по именам, фамилиям, а в скобках по прозвищам. В наше детство у всех были свои клички, по ним разбираться в людях было проще. И так, отвозчики: Леша Потапов (Полеводов), Миша Шепелев (Мартяев), Ваня Чеховских (Каляшин), Вася Леонов (Сивцов), Гена Кудрин (Гришин), Леша Стародубцев (Дубчик). На двух Лешках потом многие годы пример настоящего трудового патриотизма держался в полеводстве нашего села. О Потапове сельчанам больше известно, сообщала о нем местная пресса не раз: о его трудовых достижениях, о работе уборочного звена возглавляемого им по ипатовскому методу.

    А Стародубцев парень честнейших правил, механизатор высочайшего класса и показатели его труда всю трудовую жизнь у него были высочайшие. На трактор его как в войну четырнадцатилетним пареньком посадил Тришкин Андрей Андреевич (директор МТС) так на всю жизнь он на нем и остался. За честную работу его сельчане всегда уважали и воздавали ему всякие почести. Частично и я к их делам причастен. Помнится, вечером последние воза с зерном мы отправляли на дальний ток в поселок Юный. Я работал на парном фургоне, конюх Григорий Леонов мне доверил пару самых резвых лошадей. Но не сразу, а когда я поработал на быках, на одной лошади. А теперь на парном фургоне я крупно написал: «720 килограмм». В обозе парный фургон пускался впереди, на фургоны рассаживались и наши девчонки, с ними веселей, звучал смех, песни, шутки. Я в одно время свою песенку сочинил, мотив ее как у песни «Тачанка». Приведу здесь один куплет этой песенки: «От комбайнов до амбаров едут степью золотой загорелая девчонка и мальчишка молодой». Припев: «Эх, фургоны, вы фургоны наша гордость и краса, Кулешовские фургоны, все четыре колеса». В коллективе и устаешь меньше, после работы мы еще и на вечеринках умудрялись побывать. Проводили вечера на каком-нибудь лужку или на завалинке, наша компания к нашему дому собиралась. На балалайке играл я, сестра Мария, Стародубцев Вася и Кожаев Вася. Молодежь собиралась в группы своими улицами: заречинские, смоленские, мордовские. Позднее все стали в клубе собираться, там мы учились танцам и вместе с взрослыми играли в «Ручеек». А утром на наряд к бригадиру Кузиной Марии Герасимовне поспешали, если работа менялась, а в целом мы работали самостоятельно и честно. Старшие по возрасту завидовали нашей энергии и задору, хотя работа не каждому была по плечу. А в межсезонье молодежь и подростки охотно участвовали на коллективных субботниках, строили саманный кирпич сельчанам, ремонтировали клуб и библиотеку. В зиму 1947 – 48 годов вспыхнуло массовое заболевание телят стригущим лишаем. Колхозникам предложили разобрать их по домам, доверили и мне десять телят. Ветеринар Шепелев Алексей Мартынович, выдал лекарство, проинструктировал меня, я их лечил, хорошо кормил и ухаживал. К весне они набрали хороший вес, и сдал я их в колхоз здоровыми. За это председатель меня наградил фабричными трусами. Надо признаться, что в Кулешовке мы материально стали жить лучше. Обувь реже стали ремонтировать, валенки нам всем свалял кинельский мастер Гриша, овец мы теперь держали на подворье регулярно, водили два десятка кур, иногда и уток. По мере подрастания усложнялась для нас и работа.

    Трудились мы на пахоте, на лобогрейках и на комбайновых копнителях. К Потапову Ивану Антоновичу, лучшему комбайнеру МТС меня и Шепелева Ивана Васильевича закрепили на копнитель. Его комбайн почти никогда не ломался и мы с ним вкалывали без отдыха. Порой нам хотелось и поломки, до того мы уставали набирать солому в копнитель и вилами такую тяжесть с жердей сбрасывать. К тому же на этой работе нас пыль и мякина больше всего донимала, за шиворот сыпалась, и глаза неприятно порошила. Мама, видя меня ежедневно уставшим и чумазым, жалела меня и советовала сменить работу. «Так если ты будешь постоянно ишачить сынок, то просто здоровья твоего не хватит, сломаешь себе быстро хребет», - неоднократно напоминала мне она. И настаивала, чтобы я поступал на учебу в Кинель – Черкасский техникум. А мне не хотелось упускать хороший заработок. Там теперь учился наш Николай, после двух курсов учебы в авиационном институте он стал часто болеть, недоедание сказалось и чрезмерные нагрузки. И переводом он сразу поступает на второй курс Кинель-Черкасского агротехникума. Мне хотелось найти в Кулешовке напарника по учебе, уговорил я Стрельникова Мишу, но, в отличие от моей мамы, его отец не отпускает, говорит, что он пасти колхозных овец ему помогает. Убеждал я дядю Степана долго, согласился наконец-то он с моими доводами, что ученье свет, а не ученье тьма. Дал он добро на учебу своему сыну, обрадованный я помчался к молодому чабану в степь с радостным известием. И хотя вступительные экзамены в техникуме уже начались, но комиссия причину нашей задержки поняла, к вступительным экзаменам на факультет гидромелиорации мы были допущены. Сдали мы их успешно без всякой помощи, денег и блата. Поэтому я, как человек вышедший из того сложного времени, очень сожалею напрасно утраченную систему среднего и высшего образования в нашей стране теперь. Она была справедливой и всем доступной. Рады мы с Мишей были до небес, после того как нам вручили студенческие билеты, хотя в душе мы прекрасно понимали, что именно с этого времени заканчивалось и наше беспечное детство. Очень хочется надеяться на то, что поколению людей идущих за нами не придется проводить свое детство в условиях, которые мы в войну и после пережили. Не пожелал бы я и своему недругу другой такой войны, какой была Великая Отечественная война, унесшая неисчислимое число жертв ни в чем неповинных людей. А сколько горя, слез и страданий выпало на долю родителей моих сверстников, сколько терпения и труда они вкладывали в нас, чтобы сохранить, воспитать и выучить своих детей. За это мы, конечно же, у них находились и находимся в вечном и неоплатном долгу. Отец наш в связи с навязанной нашей Родине вероломной войны всего- то прожил на этом свете 36 лет, а в нашей семье - 15. Отцы наши не повинны в нашем сиротстве и в том, что миллионы молодых матерей с кучами детей так рано оказались вдовами. Наши мамы без мужей обездоленные личным счастьем продолжали жить во имя детей, проявляя заботу о них, думая, чем их накормить, во что обуть их и одеть.

    Мама наша прожила 86 лет, умерла в 1993 году и похоронена в Кулешовке. Уже тяжело больная, она созывала нас к себе, радовалась внуками, нашим общим благополучием и говорила, что наши успехи по жизни являются и ее успехами. Она была рада своими результатами, она выполнила наказ отца, в тяжелейших условиях жизни она все же смогла вывести всех нас в люди. Выполняли и мы добросовестно свои обязательства. Со своей стороны по заветам отца мы всегда слушались маму, помогали ей, хорошо учились и жили дружно. Быстро летит время, не заметили и мы, дети минувшей войны, как тоже успели состариться. Уже очередной приближается юбилей Великой Победы русского народа над фашистской Германией в ужасной войне 1941 – 1945 годов. И в связи с приближением этой даты меня всегда сверлит одна мысль и одно желание – не возвратилось бы минувшее время нашего детства, страшное время, к нашим внукам и правнукам. Пускай сами по себе живут долго и счастливо люди и в назначенное время умирают собственной смертью, без какого либо насилия. Велик и светел человеческий разум, и он способен обеспечить для себя такие условия. Только всем людям, проживающим на всей планете «Земля» надо этого захотеть и всем надо за это сильно бороться. А что касается дальнейшей жизни нашей семьи, то она складывалась так: Николай завершил учебу в техникуме, получил специальность агронома, много лет работал по специальности, учился заочно в КСХИ. Успехами в работе добивался карьерного роста, он много лет возглавлял агрономические службы Большеглушицкого и Нефтегорского районов. Николай награжден двумя орденами «Знак почета», серебряной медалью Всесоюзной выставки достижения народного хозяйства, медалью «За освоение целины», неоднократно награждался почетными грамотами за высокие урожаи сельскохозяйственных культур. Он был женат на Раисе Григорьевне и имел двоих детей. Умер Николай Григорьевич на 72 году, 7 ноября 1999 года. Мария окончила Куйбышевскую торгово-кооперативную школу, заведовала много лет магазинами в Зуевке и в Нефтегорске, тоже ее труд неоднократно отмечался грамотами и премиями. Мария имеет сына и внуков. Я тоже, равняясь на старшего брата, не остановился на окончании техникума, а осилил и Высшую Партийную школу в Москве при ЦК КПСС. Работал после техникума мастером на строительстве Ветлянской оросительной системы, далее инструктором Утевского РК КПСС и партийным организатором парткома Кинельского агропромышленного объединения. Потом меня избрали председателем райкома профсоюзов работников нефтяной и газовой промышленности. Позднее перевели меня инструктором отдела пропаганды и агитации, 14 лет заведовал этим отделом при РК КПСС. После этого 12 лет работал начальником отдела кадров районного управления сельского хозяйства. Такая вот у меня трудовая биография, богатая и разнообразная. Награждали меня за нее медалью «За трудовую доблесть», юбилейной медалью «За доблестный труд», многочисленными грамотами и дипломами. Женат на учителе Лидии Александровне, воспитали мы с ней двоих детей, есть и внуки.

    P.S. - Не стало с нами и Геннадия Григорьевича. Умер он в ноябре 2016 года на 84 году жизни.

                Николай Григорьевич Кудрин (Прощальные звонки)

      Мне довелось под его началом поработать несколько лет колхозным агрономом. Кудрин в те годы работал главным агрономом Нефтегорского района. Специалистом в своей отрасли он был высокого класса, у него кроме теоретических знаний полеводства была еще и огромная практика. И это давало ему возможность вести полеводство в районе успешно. Урожайность всех культур в колхозах и совхозах была стабильно высокой. С агрономов он строго требовал соблюдения агротехнических правил и высокого уровня земледелия.

     Но наряду со строгостью в работе по жизни он был простым и доступным человеком. Руководитель он не кабинетный, рабочий стол его неделями пустовал, его рабочее место - поле. Он ездил на своем «Бобике» по колхозным полям и селам, встречаясь на местах с агрономами, трактористами и руководителями.
     Стружку с них он снимал мало, больше разъяснял, подсказывал, по агрономии беседы вел. Николай Григорьевич не имел шофера, он рулил машиной сам и останавливался у каждого комбайна или трактора, беседовал, вникал в нужды людей, зная наперечет их имена и фамилии. И его как агронома сельчане  знали и уважали, механизаторы скучали без него, ждали его приезда.

     Случалось, Кудрин к ним на стан появлялся в момент приезда полевой кухни. От угощения он не отнекивался, ел полевые щи и каши с аппетитом, поваров благодарил, еду нахваливал. Агрономам, кроме встреч в поле, известен он еще и по общим поездкам на областные совещания или в другие районы обмениваться опытом. Где в те годы обязательно подводились итоги, организовывались и застолья с обсуждениями, часто с выпивками. А чего греха таить, самый откровенный и прямой разговор получается зачастую во время выпивки.

   Была, к примеру, поездка в совхоз Фрунзе, Большеглушицкого района. Туда все агрономы области ездили, опытные делянки смотрели, ученые нам рассказывали про лучшие сорта зерновых культур, которые дают высокие урожаи. Потом они нам рекомендовали нужную технологию их выращивания. И было полезно агрономам вживую увидеть и услышать их достижения, перенять опыт, взять себе на вооружение самое лучшее.

     Полезной поездка Нефтегорской делегации во главе Кудрина и по селам Пестравского района в сопровождении директора совхоза Разливанова. А сопровождал нас сам директор потому, что Кудрин несколько лет работал главным агрономом в его совхозе. И, по отзывам директора, работал он плодотворно, урожаи совхоз в те годы получал самые высокие по области. Потом Кудрина перевели в главные агрономы всего Пестравского района.
     Теперь директор показывал нам свои села, где они проводят благоустройство улиц и жилых домов. «Мы хотим сделать так, чтобы наши люди в селах жили в условиях городских. То есть, со всеми удобствами: с асфальтом на улицах, с тротуарами вдоль домов, с водой и газом в домах. Чтобы была канализация, душ, горячая и холодная вода в доме и прочие удобства», - рассказывал Разливанов.

     В Нефтегорском районе в то время этого не делал еще ни один руководитель, поэтому директорские преобразования сел нас тогда удивили. Мы брали все увиденное на карандаш, чтобы довести потом увиденное до колхозного и районного начальства.
Когда мы объехали все села,посмотрели, директор Разливанов пригласил нашу делегацию в совхозную столовую. Угощались мы вкусными обедами. А Разливанову с Николаем Григорьевичем было о чем поговорить, что вспомнить о совместной работе.
Мы их слушали с большим интересом, выпивали столичную водку за их здоровье, за их успехи плотно закусывали. И никто из нас тогда не догадывался, что скоро сельские колхозы и совхозы будут безалаберно разрушены, разворованы. И не у дел будут селяне, общественное хозяйство, которое стало высоко рентабельным и прибыльным, не нужны будут, не востребованны нашему государству.

    Ушел на заслуженный отдых Кудрин. Домашним стал, одноногим, многими забытым. И только бывшим агрономам он по привычке названивал по телефону и справлялся об их делах. Звонил и мне, обычно по праздникам.
     Поздравит, осведомится о моем здоровье, спросит, не болеет ли моя Раиса Васильевна. Выговорится.
   Я его спрашиваю о здоровье, о жене Раисе Григорьевне. На что он отвечал:
   - Да какое теперь здоровье, когда нам по семьдесят годков уже стукнуло.
   - Ну, вы больно-то на старость не ссылайтесь, - говорил я. - Вон живут и старше вас. И вы еще поживете.
     А это для Кудрина повод рассказать мне о своих недугах. А вообще он мало жаловался.
    - А ты мне, Яколичь,звонить когда будешь, не спеши трубку вешать, - советует он. - А то вызов долго идет, и ты подумаешь, что дома нас нет. А я  тут, с котом у окна день-деньской сижу, на улицу поглядываю. А за окном люди куда-то спешат. Нам спешить теперь некуда, да и не поспешишь с одной ногой-то. В дверь или по телефону порой звонят, а я с костылями, пока туда допрыгаю... Так что и имей это в виду.

     Потом мы вспоминать начинаем о прожитом, не зря говорят, что молодые люди живут настоящим, а пожилые – прошлым. Эпизод какой-нибудь вспомним.
- А помнишь, как на СЗС мы с севом напортачили? - спрашиваю я. -  Огрехи получились, подсеяли мы их, но они же после всходов видны. Червяков приехал, председатель народного контроля и вы к нам на поле. Он поинтересовался, мол, это еще что за художества? Я нашелся, сказал, это, мол, у нас опытные делянки, сеяли в разные сроки. И теперь будем смотреть по урожаю, какие сроки лучше. Вы находчивость мою поняли и промолчали, а Анатолий Михайлович принял мои объяснения за правду. Он же юрист по образованию и в полеводстве плохо разбирался.

    - Зато в другом месте он пытался учить агрономов. У вас на сессии это было. Помнишь? – спрашивает он меня.
    - Еще бы такое не помнить. Вы тогда на сессии специалиста от управления сельского хозяйства представляли, а его к нам райком прислал. Доклад мой активно депутаты обсуждали,- рисовал я детали той сессии.-Была и ваша положительная оценка доклада. А он его раскритиковал. Раскритиковал он и всех выступающих депутатов.
    - Да, я как специалист, дал вам оценку высокую. Вопрос-то вы рассматривали по делам полеводческим. А он у Стаханова Василия Павловича начал поносить твой доклад. И ты с Червяковым сразился,- сказал мне тогда в трубку Кудрин, - ему лучше бы не перечить. Установка от райкома у него была такая. Хотя он сам и был бельмесом в наших вопросах.

   - Это меня тогда и задело. Мне не за себя было обидно, за вас обидно и за наших депутатов. Он к Стаханову (председатель колхоза) повел меня без вас, знал, что вы его оценку не поддерживали, - ответил я.

   - А Табунков на вашем парткоме как на его критику сурово среагировал, помнишь? – еще один случай напомнил Кудрин. – Табунков тогда встал, брови нахмурил и говорит: «Ты, Анатолий Михайлович, за кого нас здесь считаешь, за мальчиков для битья? На всех нас ушаты грязной воды льешь. Мы что, по твоему разумению, здесь вообще не работаем? В бирюльки играем? Нельзя работу огромного коллектива начисто перечеркивать».
    Ему, Иван Яковлевич, к этому не привыкать. Червяков со всеми людьми так поступает, - сделал вывод по Червякову тогда Николай Григорьевич. Напоминая мне еще и о поле гороховое, которое из дождей мы долго не могли скосить. Тогда он к нам приехал с Кудриным.Увидя поле наполовину не скошенное стал сразу же пугать актом и наказанием. Николай Григорьевич ему поясняет причину, а он нам сроки устанавливает. До какого числа мы должны этот горох скосить, а потом и обмолотить. И чтобы уложиться в его рок мы тогда впервые пошли на уборку гороха прямым способом. Обмолотили горох с трудом, так Червяков придрался к копнам соломенной массы, которая о его мнению может "загореться" и на корм скоту не пойти.

      О навыках в работе, об опыте мы с ним еще как-то разговаривали. Он по этому поводу вспомнил, как в селе Верхнее – Съезжее еще в пятидесятых годах начинал работать агрономом у председателя Табункова.
    - Старался я тогда, ну просто из кожи лез, чтобы впросак не попасть в глазах колхозников. Я же только начинал работать агрономом. А народ там дотошный, особенно старики. В МТС принесут, бывало сорняк какой-нибудь, и пытают меня на нем, знания проверяют. Допытывались, не вреден ли он для овец или коров, как сорняк называется, да еще по латыни. Вот и сижу с сорняком я потом ночью, по учебнику характеристику его изучаю. А были сельчане и такие, которые шпильки в колеса вставить пытались.

     Разоблачил я их с помощью других стариков. Узнал, это за отца мне они мстили. Оказывается, мой отец, Григорий Васильевич в 1932 году председателем сельсовета здесь работал. Прихватывал кое-кому хвосты за проделки разные. Теперь они решили на его сыне отыграться. Не вышло. Узнав об этом, я по душам поговорил с ними. И действительно, а я то тут причем?
      А Табунков меня понимал, ладили мы с ним. Он ко мне хорошо относился, поэтому и восемь лет проработал я с ним в колхозе имени Свердлова. Александр Николаевич умело руководил людьми и хозяйством, человек он способный, прямой и бесхитростный.

    К грибам я его приучил, до меня он таких грибов вообще не ел. Круглый он как шар, а когда поспеет, у него внутри пыльца цветная появляется. В Кулешовке мои родители его называли дождевиком. Вкуснятина, когда гриб пожаришь, поешь и пальчики оближешь. И я в селе Верхнее – Съезжее набрал их однажды, свеженькие после дождя, пожарил, вина взял хорошего и пригласил на грибы председателя. Похвалил он грибы, сказал, что деликатес пища. И многие люди этот гриб почему-то считают несъедобным, а зря.
Я тоже до его рассказа о дождевике считал этот гриб несъедобным, зря считал, прав Кудрин.
     К следующему его звонку мы с Раисой Васильевной уже трубку переносную имели, разговаривать мне с Кудриным пришлось во дворе, петух пропел, он его услышал и удивился, мол, откуда это.
     Я объяснил, он мне позавидовал, сказал: «Удобная штука, мне бы приобрести трубку такую. С ней я бы не спешил на костылях к телефону». В этот раз Николай Григорьевич мне сообщил, что глаза у него захандрили. «От диабета это все у меня», - предположил он.

    В следующий раз сообщал, его в глазную больницу Ерошевского дочь возила.

- Измучился и я, и она со мной. "Не канителься напрасно-то", - ей говорю. И был прав, зря время тратила. Положили меня, а когда обследовали, признали в глазном дне высокое давление. "Поезжай",- говорят. Капли какие-то дали. Закапает жена мне их, и мы с котом у окна сидим, поглядываем. Когда работал  людям нужен был, а теперь влачи у окна одиночество.
     И в стране нынче творится не понятно что. На книжке были деньжонки,  пропали, обещают их после восьмидесяти лет выдать. А я доживу ли?

- Конечно доживете, с вашим-то моральным духом, - подбадриваю я.
- На дух не жалуюсь, а недавно меня так в сторону шибануло, ладно за косяк успел уцепиться. К врачам по каждой мелочи не будешь обращаться, думаешь, само собой пройдет.

     Я стал ему советовал обратиться к врачу, указал на хирурга Анатолия Ильина. Хвалил его способности, мол, убедился на собственной операции, которую мне он прекрасно сделал.
- А вот я на этого хирурга буду всю жизнь обижаться за ногу, - ошарашил Кудрин меня неожиданным сообщением.
    -Но, я слышал, что многие ему за исцеление сердечно благодарны.
 - И я бы благодарил. Было бы за что. Нам врачи обычно советуют: «Обращайтесь во время к врачу», я к ним своевременно обратился. Они палец мой на ноге опухший и посиневший бегло осмотрели, посоветовали дома делать ему примочки. Неделю я их рекомендации выполнял, а с пальцем состояние все ухудшалось и ухудшалось. Опять к Ильину костыляю, а тот уже мне говорит: «Упустили момент, теперь ногу нужно удалять, здесь гангреной пахнет».
И на операционный стол меня положили. Я вот теперь одноногий.
Ну да ладно, чего теперь-то после драки кулаками махать.

    Давай говорить лучше о деле, - предложил он.- Вы зябь в колхозе всю  вспахали? 
Я ответил, что один подсолнечник на весну оставили, паровать поле будет. За урожай он наш колхоз хвалил. Кудрин со всеми производственными показателями колхоза Красное знамя был прекрасно осведомлен. «А мне еще-то чем заниматься, кроме чтения газет и просмотра телевизора? Уйдешь вот на пенсию, и ты результатами труда своих коллег будешь интересоваться. А как же, иначе от безделия все болячки к нам и прилипают».

     Я с его выводами согласился.
    Еще он мне позвонил на день работников сельского хозяйства, который в те годы всем районом отмечался. Настроение у Николая Григорьевича было прекрасным, его только что посетили агрономы, они пришли к нему домой с районного совещания.
   - Я очень был обрадован приходу коллег, мы прекрасно посидели, обо всем поговорили, вспоминали о многом. И, знаешь, Яшань (ему понравился мой творческий псевдоним по отцу Якову и последнее время он называл меня так), я забыл совсем при них о своих болячках, - хвалился он. – С ними и Володя ваш был, Останков. Я у него про старый сепаратор спрашивал, решил конструировать себе чего-нибудь. Точило хотел на сепараторе сделать, ножи точить.

    У меня как раз было два старых сепаратора. На следующий день с Останковым Владимиром Николаевичем я отправил Кудрину один сепаратор. Уже через час Николай Григорьевич по телефону благодарил меня за него.
Десять дней он конструировал себе точило, что-то у него не получалось.

- Сказали на барабан наждачный брус нужно насаживать. У тебя нет случайно,  старого барабана? – спросил он меня.
Но барабаны хозяева на свалку не выбрасывали, в них чашечки сделаны из нержавейки, которые по цене наравне с цветным металлом идут на приемных пунктах. Я ему это объяснил.
- Ну вот, мне тут делать нечего я и вас от дел отвлекаю, - с досадой проговорил он. - Тогда по другому варианту точило конструировать буду. Отвлекаюсь я хотя бы, Яшань этим делом просто.
- А если я вам дам для отвлечения другое дело? Партийное поручение вроде.-  Намекаю я Кудрину. И объясняю, что ему нужно делать.
- Я вам вопросник составлю по вашей биографии, а вы в тетради на мои вопросы подробно ответите. И у нас рассказ о вашей жизни получится.

    - Вот об этом, Яшань, честно тебе говорю, я никогда не задумывался. Я знаю, ты любитель брать интервью. В «Луче» читал рассказы твои. Присылай, времени у меня свободного много, а ночью еще и бессонница донимает. Займусь  и этим делом после точила.
    Отослал я ему вопросы с Останковым Владимиром Николаевичем, который вез ему и найденный барабан на сепаратор. Кудрин его радушно встретил, но посидеть и побеседовать не было времени. Останков работал тогда главным агрономом в управлении сельского хозяйства вместо Кудрина. Останкову Кудрин в тот день показался особенно удрученным, он явно чувствовал себя неважно.

      Потом Николай Григорьевич мне с месяц не звонил. Думаю, занят моим поручением, работает с ответами на мои вопросы. Но вскоре пожалел, что первым ему не позвонил. Осенним утром в МТМ ко мне мой коллега по агрономии Виктор Осипович Денисов подходит и спрашивает:
- Слыхал, беда-то, какая? Николай Григорьевич умер.

    Удар мне был нанесен под самый дых, все сразу рухнуло и провалилось куда-то. Прошлого нашего и задуманного с ним не стало, не состоятся наши планы.
Не стало с нами такого человека! Такого великана! Человечища! Вечная ему память и пухом пускай будет ему земля.