Станция Дивизионная-Ржев транзит. Путевые заметки

1. В первый раз.

Выездной караул по сопровождению техники… Звучит серьёзно, по-военному сухо и даже рутинно. Это –для тех, кто никогда не ездил с тремя бойцами, оружием и патронами через всю страну в «людской» теплушке, к которой справа и слева прицеплены железнодорожные платформы с военными машинами.
 
На самом деле все мои пять или шесть поездок были до краёв наполнены самыми невероятными, драматичными, порой комическими и поучительными приключениями.

Мой первый выездной караул был в конце восьмидесятых, когда я только-только прибыл в новый полк и, на правах «новенького», через несколько месяцев загремел в дальнюю «автономку».

Как сейчас помню, было это в августе. Мне подобрали троих наиболее дисциплинированных бойцов: одного сержанта и двух рядовых, которых я знал достаточно хорошо. Подбор личного состава в такую ответственную поездку – дело очень серьёзное, ведь, как-никак, с нами боевое оружие и боеприпасы; и это не напыщенная фраза – в автономной поездке мы все должны быть уверены друг в друге, потому что положиться, по большому счёту, больше не на кого.

Поскольку опыта таких выездов у меня не было совершенно, я решил довериться интуиции и напутствию своего начальника.

– Берите матрасы, одеяла, получайте провиант на время следования и продовольственный аттестат на всех – в пункте назначения его сдадите и получите продукты на обратную дорогу. – рассказывал мне командир дивизиона. – Обязательно возьмите железный ящик под оружие – обратно полетите самолётом; воинские требования на вас уже выписаны, получите их в строевой части. В 14 часов прибудете на станцию и пройдёте инструктаж у коменданта. Вопросы есть?

– Есть. Скажите, а сколько суток мы будем добираться до Ржева?
 
– По-моему, неделю, – неуверенно сказал он, а потом твёрдо добавил, – да, неделю.

Получив в продслужбе накладную, я отправился с бойцами на склад за провизией. Высокий крепкий прапорщик выволок: полкоробки тушёнки, несколько пачек сахара, чай, бумажный кулёк с сухарями; потом он принёс целую упаковку гречневой каши с говядиной и ещё сверху одну баночку, довеском.

Занеся продукты в казарму, мы выстроились перед кабинетом начальника штаба для инструктажа. Он не стал долго рассусоливать, а только зачитал табель постам и приказал нести службу согласно уставу. Взявший слово замполит настроил нас на высокую ответственность и поддержание морально-психологического духа на высоком уровне.
 
– Не вздумайте воровать уголь из вагонов. Топливо, воду и свечи вам обязаны выдавать на станциях. Понятно?

– Так точно! – гаркнули мы.

А затем, взяв продукты, вещи и оружие выдвинулись на станцию. Прямо напротив КПП на тупиковом пути стояли платформы с закреплёнными на них установками «Град», отправляемыми в ремонт на спецзавод в городе Ржеве, в Тверской (а тогда ещё – Калининской) области. «Людский» вагон, а попросту – теплушка, стоял в середине состава. Из его крыши торчала труба «буржуйки». Кроме табельных вещей мы взяли оцинкованное ведро под воду, армейский алюминиевый чайник, двуручную пилу и топор.

На полу лежало несколько сухих досок и старая шпала, видимо в качестве дров. Рядом с ними была насыпана кучка каменного угля.

Незадолго до отъезда ко мне подошёл мой старший товарищ и сказал, чтобы я обязательно взял с собой мешок картошки, брезент и ящик для угля. Я совершенно не понял, для чего нужен был брезент, где я возьму деревянный ящик и мешок картошки, хотя и понимал, что последнее не помешает.
 
В хлопотах подготовки и решения разных формальностей я упустил из внимания советы товарища и, как оказалось, зря.

– Товарищ капитан, – обратился ко мне один из солдат, – ко мне родственники из города подъехали, разрешите мне к ним подойти. – и он показал на дорогу невдалеке, на которой стоял старенький бежевый «жигулёнок».

– Не вздумай спиртное у них взять, – предупредил его я.

– Не, – сказал он, – что вы?!

Вернулся боец через двадцать минут, неся в руках увесистые полиэтиленовые пакеты, и, на спине – набитый чем-то вещевой мешок. В пакетах оказались продукты: колбаса, хлеб, сладости, сигареты и несколько бутылок газировки. А «сидор» был под завязку наполнен картошкой.

Теплушка, наше временное жилище на целую неделю, представляла собой огромный пустой вагон, четыре стены, с раздвижной входной дверью-воротами. В одном крыле, прямо посередине, стояла небольшая чугунная печка с плоской крышкой, удобной для разогрева пищи. За нею в полумраке, во всю ширину вагона, виднелись грубо оструганные деревянные нары. На стене на гвозде висела железная лампа «летучая мышь» с установленной внутри за стёклами стеариновой свечой. Полы из необструганных не очень плотно подогнанных обрезных досок были пыльные.

Бойцы кинули на нары четыре списанных армейских ватных матраса и четыре подушки. Больше из постельных принадлежностей решили ничего не брать (для того, чтобы освободить руки перед посадкой в самолёт), а матрасы просто оставить в вагоне для будущих караулов. Если ночью будет прохладно – укрываться шинелями. Я, вместо шинели, взял офицерскую плащ-накидку – август стоял тёплый.
 
Выставив часового, я стал ждать прибытия коменданта военных сообщений.

Комендант не появлялся и, оставив сержанта за себя, я отправился к дежурному по станции в надежде найти ВОСОвца там. Контора была заперта, и я отметил этот факт, как благоприятный, потому что встречаться лишний раз со строгим воинским начальником было неохота.

Я зашёл в «смешанный» магазин и купил вместительную дюралевую сковородку с крышкой и бутылку подсолнечного масла.
 
Ближе к вечеру нас, наконец, подцепили к товарному составу и потащили до сортировочной станции «Улан-Удэ». В это время мы уже растопили печку и готовили ужин: жареную картошку с тушёнкой. Запах стоял изумительный!
 
Когда еда была готова, наш состав уже медленно толкали на сортировочную горку. Разложив угощение по котелкам, мы с удовольствием приступили к еде.
 
Вагон медленно катился, погрохатывая на стрелках. Я сидел на сухом сосновом чурбаке, приспособленном под табуретку – несколько таких чурочек, брусков и обрезков, в качестве дров, ребята заботливо понасобирали на станции погрузки, когда состав стоял в ожидании тепловоза (они раздобыли где-то и большой фанерный ящик, в который сложили уголь).
 
…Мощный удар и мы дружно полетели со своих сидений куда-то вперёд! Я чудом удержался в вертикальном положении на полусогнутых ногах; сержант схватил с буржуйки поехавший чайник, из-под крышки которого плёснул кипяток. Шипение брызг на плите, чертыхания и маты – всё слилось в единый пассионарный «аккорд». Левая рука, которой я держал за ручку крышку армейского котелка, доверху наполненную жареным «картофаном», рефлекторно дёрнулась назад и вбок по дуге, послужив мне балансиром. Вкусный ужин улетел на грязный пол. Так «нежно» наши вагоны, скатившись с горки «впечатались» в формируемый на запад товарняк.

Позже, в последующих поездках, я уже узнал, что, по правилам железнодорожных перевозок, вагоны с людьми полагалось, для более оперативной связи с машинистом, ставить прямо за локомотивом и запрещалось спускать с «горки».

Обругав с досадой «грёбаных» железнодорожников, я вымел обглоданным веником мою бывшую еду на волю. Ребята скинулись по ложке картошки и я, всё же, поужинал.

Через некоторое время с «улицы» раздалось: «Стой! Кто идёт?». Я выскочил из теплушки и встретил коменданта, которого не подпускал к платформам часовой. Расписавшись в табеле, тот убежал, пожелав нам доброй дороги.

Состав вскоре тронулся. Часовой забрался в вагон и, отстегнув рожок, уложил оружие в ящик. Пока поезд едет, можно поспать.

Но лично мне отдохнуть не удалось – я полночи от разъезда до разъезда прокрутился на матрасе, пытаясь согреться под тонкой плащ-накидкой. От маленькой печурки, которую топил один из бойцов, толку не было, потому что помещение было огромным, а всё тепло сразу выдувало через щелявые вагонные стенки свежим сибирским ветром. Но, поскольку два матраса пустовали, в дальнейшем я приспособился спать, укрывшись… матрасом.

2. Первый урок

На следующий день вместе с нами в одном составе ехал иркутский караул; ехал до Омска. Днём я решил навестить коллег и, зайдя в их расположение, понял, для чего нужен был брезент. Видать, они были поопытнее нас и перегородили ту часть вагона, в которой находились полати и печка, огромным брезентовым пологом до потолка. Внутри их «пещеры» было тепло и уютно, лежала гора наколотых дров, в прочном деревянном ящике – запас угля, а рядом пузато жался к стене мешок картошки. Век живи…

По Уставу, часовых выставляют на посты каждые два часа. Но как быть, когда поезд несётся без остановки столько, сколько ему вздумается. А как быть, когда состав медленно меняет часовые пояса и время постоянно сдвигается – не переводить часы и работать по ним, или сдвигать время, подстраиваясь под солнце? Поразмышляв, я принял решение: часовой будет заступать – на… сутки и выходить на пост только на остановках. Второй боец в это же время будет на хозяйстве: колоть дрова, топить печь и готовить еду, а также охранять ящик с оружием. Третий – будет отдыхающей сменой; его обязанности никак не определялись, но, впоследствии, третий, если он не отдыхал (устал отдыхать), по своему почину, помогал второму. Таким вот «макаром» караул стал маленькой военно-хозяйственной единицей со своим внутренним укладом и микроклиматом; каждый знал свой «манёвр» и служба шла нормально.
 
Немного «смазал карту будня» один забавно-досадный казус. Начальник продовольственного склада прапорщик Коваленко выдал нам целую коробку гречневой каши. При открытии же оказалось, что во всех банках была каша… гороховая. Конечно продукт неплохой, качественный, но – на любителя. Однако мы вывернулись – стали варить замечательный гороховый супчик с тушёнкой и картошкой; варили прямо в солдатских котелках – получалось вкусно и сытно. Вместо хлеба на складе нам выдали сухари, а когда они надоели, мы, если было возможно, покупали хлеб на станциях по пути.

Продолжая собирать на остановках всё, что могло гореть, мы продвигались на запад. Пила оказалась тупой и только «гладила», а не пилила. В общем, намаялись мы за эту поездку с «отоплением»!

3. Крушение иллюзий

Уголь кончился уже на второй или третий день. Пока я безрезультатно пытался озвучить это персоналу станций, мне в ответ были только пустые обещания. Позднее, в следующих наших «путешествиях», я уже не питал иллюзий по поводу «заботливости» станционного начальства по отношению к транзитным воинским эшелонам и добывал всё необходимое своими силами.

Однажды на очередной станции бойцы забрались по ступенькам на стоящие на соседнем пути полувагоны с углём и стали быстро сбрасывать крупные куски вниз.
 
Я сперва попытался остановить «произвол», но, окинул взором пустой ящик, вспомнил прохладные сибирские ночи и… махнул рукой, встав на «шухере». Когда, на взгляд, угля уже хватало, чтобы забить «рундук» до отказа, ребята стаскали его в теплушку. Так мы в первый раз занимались воровством, компенсируя наплевательское к нам отношение должностных лиц, которым обратное было предписано правилами.

Ещё одной проблемой стало наличие отсутствия присутствия… туалета. Мы же – люди, как оказалось, и имели простые человеческие потребности. Малую нужду мы справляли по-простому – прямо с вагона во время перегона в безлюдных местах среди полей и лесов. Но как быть с проблемой побольше?

Припрёт, как говорится, хоть на стенку лезь! И смех, и грех – приходилось, дождавшись очередной остановки на боковых путях, забитых поездами, когда никто не видит, пристраиваться рядом с соседним составом прямо на путях. Однако доходило до трагикомедии в стиле «панк-трэш» – только пристроишься, вдруг слышишь, как потянули какой-то поезд: сцепки загрохочут откуда-то издали, звук с огромной скоростью приближается! Не понимая, какой состав трогается, шарахаешься от вагонов прямо со спущенными брюками, не успев «доделать дело». А, оказывается – потащили с соседних путей! Чертыхаясь с досады, пытаешься довершить начатое...
 
И так происходило несколько раз пока…

…Пока догадливая военная мысль, «загнанная в угол», наконец, не применила «ноу-хау», которое сняло «коммунальную» проблему раз и навсегда. Раздобыв где-то несколько листов гофрокартона и доски с гвоздями, парни отгородили в дальнем углу небольшой закуток и прорубили топором в полу достаточное «посадочное оконце», благодаря которому все неотложные «спецдела», хвала Саваофу, можно было отправлять на ходу.

Ещё одной проблемой стала вода, которая «вытекала» из вышеозначенной проблемы вялотекущего наплевательства на нас с нашими заботами. Ведро воды заканчивалось быстро, не только потому, что надо было готовить и мыть руки, а и по причине постоянной качки и выплёскивания «драгоценной влаги» на пол (причём не очень помогал даже плавающий в ведре деревянный поплавок).
 
Однажды мне пришлось изрядно понервничать, когда на очередной станции где-то в средней полосе (Пихтач, а может быть это были Вязники) я отправил солдата поводу.
 
Тревожно поглядываю в направлении, куда он убежал с ведром… Вдруг состав, дружно прогрохотав сцепками, начинает медленно катиться вперёд. А солдата нет и нет. Наконец, вижу – боец бежит по перрону, нагоняет вагон, ставит в него полное ведро; я, встав на колени, подаю ему руку; на свободном локте он повисает и не может никак подтянуться, чтобы влезть. Состав разогнался уже довольно ходко; начались уже стыки по стрелкам, а боец всё висит, болтая ногами в воздухе. Подоспел другой солдатик и мы буквально втащили нашего горемычного в теплушку. До сих пор вспоминаю этот драматичный эпизод с неприятным холодком по спине и чувством стыда, как только подумаю, что могло произойти, упусти мы его!

4. Эврика!

Я знать не знал, что у каждого грузового вагона есть стоп-кран. Друзья-коллеги позднее «раскрыли мне глаза». И больше подобного я уже не допускал.

Если кто-то отлучался куда-то по любым надобностям, я «вставал» на «воздушок» и не уходил с «дежурства» пока боец не запрыгнет в вагон. А сам я забирался в него последним.
 
На одной из остановок отправляю гонца так же, как и тогда, поводу. Стою на стоп-кране. Поезд трогается, срываю тормоз и жду дальше. Машинист накачивает воздух и трогает второй раз – та же «песня»; «а хохот – пуще, он и в третий так же точно!». Смотрю, выбегает из своей будки полненькая тётушка: чёрный дрескод, в фуражке с красной тульей, и, размахивая цветными флажками, кричит мне: «Что вы делаете!? Вы же мне график срываете!». А я отвечаю запальчиво: «У вас график, а у меня живые люди. И пока мой боец не вернётся, я с тормоза не уйду». А потом добавил: «Сами виноваты, что не ставите «воинский» сразу за «тягой». Терпите теперь».

Несчастная дежурная по станции попыхтела, с досадой поглядывая на меня и в сторону электровоза, но ничего больше не сказала, тем более что караульный вскоре выбежал из-за здания вокзала на заасфальтированный перрон и скоренько влез в вагон.

Однажды осенью, во время очередной поездки через всю страну, нам достался какой-то дефектный вагон. Видимо из-за неправильно обточенного колеса теплушку трясло так, что мозги «вылетали», как будто мы всем караулом работали на гигантском отбойном молотке. Ни спать, ни есть было просто невозможно. Немного удавалось передохнуть во время стоянки, а потом всё продолжалось в том же «раскладе»: дикая вибрация и тряска.

Поезд остановился на дугообразной насыпи посреди чистого поля, на котором были расставлены копны сухой травы. Мы переглянулись. Я «встал на тормоз», а ребята сбежали вниз и начали таскать в вагон большими охапками солому. Мы постелили на нары её толстым слоем, который хоть немного, но смягчал дикую тряску. Так и дотянули с грехом пополам до конца рейса.

5. Сытые голодных не имут.

Но вернёмся к моей первой поездке. «Звоночек дзынькнул» на станции «Свердловск-сортировочная». Там сюрприз ждал нас оттуда, откуда он не должен был появиться по определению. Шёл уже седьмой день поездки, а мы «прошли» только-только полпути. Продукты, естественно, заканчивались, а предстояло ещё ехать и ехать!

Подъехали ночью... Дождавшись очередного военного коменданта, я обрисовал проблему.
 
Расписавшись в ведомости, он сказал, что по причине позднего времени помочь продовольствием не может, но позвонит на станцию «Казань» тамошнему воинскому начальнику, и тот решит вопрос.

Добравшись до Казани, растратив почти все свои деньги на питание, я с нетерпением ждал прихода коменданта. Он пришёл, но о нашей «беде» слышал впервые. Никто ему не звонил, и нам пришлось ехать дальше, получив только горячее уверение в том, что на станции «Орехово-Зуево» наш вопрос обязательно разрешится.
 
Поволжье мне запомнилось водой, которую невозможно было употреблять… из-за хлорки. Я с такой тоской вспоминал тогда наш улан-удэнский «аршан», который можно пить прямо из-под крана…

Я, почему-то, не удивился тому, что и в орехово-зуевской комендатуре понятия не имеют о том, что караул едет второй день «на подсосе».
 
На последний рубль покупаю пакет картошки; и мы уезжаем дальше, вползая на Московскую кольцевую. На перегоне стоим на высоченной, с пятиэтажный дом, закруглённой насыпи. Внизу в лесу – дачный посёлок. Поскольку вода закончилась, отправляю ребят в поисках колодца. Возвращаются они минут через пятнадцать с полным ведром и эмалированным ковшиком без ручки, заполненным… маринованными опятами. Мать родная! Какая вкуснотища была, да под жареную картошечку!

Двое стариков отдыхали в своём домике, когда к ним в калитку постучали военные и попросили воды. Показав, где колодец, дед да бабка зачерпнули дуршлагом из деревянной бочки горку серо-коричневых грибов на тонких ножках и наполнили ими старый ненужный ковшик. Боже! Как трогательно! Видимо у самих где-то служили сыновья-внуки…

Через несколько часов медленного волочения по каким-то бесконечным пригородам и промзонам мы, наконец, прибыли на станцию «Москва-сортировочная» и остановились среди бесчисленного множества путей и стоящих на них поездов. Выяснив у местных рабочих, что состав будет стоять часов пять, я решил действовать.

Перво-наперво мне нужен был городской телефон. Он нашёлся в подсобке ПТО, где стояли шкафчики для спецодежды. Там же переодевалась новая смена. Извинившись, набираю справочную. Узнав у московских телефонисток номер Центральной Московской комендатуры, я позвонил по нему и, убедившись, что попал по адресу, озвучил ситуацию, а также выяснил, как до них добраться.

Пока я орал в трубку, за моей спиной началось какое-то шевеление. Закончив разговор и повернувшись, чтобы идти, увидел, что на моём пути встали суровые ребята-путейцы, протягивая мне свои пакеты с провизией, которую они приготовили, чтобы пообедать на рабочем месте, и замусоленные трудовые рубли. Я попытался благородно отказаться.

– Бери, бери, капитан. Тебе ребят накормить надо.

По их решительным лицам я понял, что отказываться бесполезно, да и глупо.

– А как же вы? – наивно спросил я.

– Не переживай, мы не помрём. Мы местные, позвоним, нам ещё привезут. – ответил пожилой бригадир.

– Спасибо, парни! – только и смог сказать я. Ком подступил к горлу и не дал больше ничего произнести.

Обвешанный разномастной поклажей, я пробирался через пути в  направлении теплушки.

«А ну, налетай, братва!» – радостно прокричал я, ставя гостинцы на шершавый деревянный пол.

Отозвав сержанта, я предупредил его, что еду за деньгами в комендатуру, буду часа через два. Если появится какой-нибудь воинский начальник, объяснить ему всё. «Службу нести, как положено – согласно уставу!» – он понимающе кивнул.

Минут через десять я сел в метро.

«Красные казармы» не вселяли настороженности. Пройдя через первые испытания, я был закалён и готов к борьбе даже в недрах Центральной Московской комендатуры. Женщина-секретарь объяснила мне, что вопросами снабжения занимается майор (фамилию которого я под пытками не вспомню).
 
Разглядывая продовольственный аттестат, майор рассеянно слушал мой рассказ про то, что, начиная со Свердловска, караул ничего не ест, и потому я прошу выдать деньги и продукты – добраться до Ржева.

Выше среднего роста, не очень плотного телосложения, гладенько выбритый с холёными «тыловыми» руками и аккуратно приглаженными светлыми волосами на овальной, чуть вытянутой голове, глядя куда-то мимо меня бегающими глазами, он, наконец, холодно сказал:

«Мы такими проблемами заниматься не имеем права. У нас нет таких полномочий».
 
Оглушённый неожиданной «преградой», я вышел из кабинета. Ноги несли меня почему-то опять к женщине-секретарше. Не надеясь на какой-нибудь выход, я простодушно стал рассказывать о том, что со мной произошло, окончив отповедью майора.
 
«Сейчас приедет старший прапорщик Шубин, подойдёте к нему. – так же простодушно сказала мне женщина. – Подождите минут двадцать».
 
Надежда умирает последней. Хотя я и сомневался в возможностях старшего прапорщика после безапелляционного ответа целого майора, его начальника, я, всё же, решил подождать.

С крыльца старинного здания я стал наблюдать за тренировкой роты почётного караула. Высоченные красавцы, одетые в хлопчато-бумажную форму цвета хаки, и в пилотках на головах, выстроились на квадратном плацу, окружённом красного кирпича старинными казармами. Такой же стройный командир роты подавал чуть слышные команды. Солдаты чётко и мгновенно выполняли строевые приёмы, держа в руках «на караул» светлые карабины, контрастировавшие своими прикладами с до блеска начищенными кирзовыми сапогами. После каждого элемента карабины прикладами лихо и абсолютно синхронно ударяли об асфальт и, снова подскакивая, замирали в крепких руках.

Держу пари, что некоторые команды начальник подавал даже без звука – он просто делал елеуловимое заранее условленное движение головой или рукой, и строй, повинуясь единому порыву, снова и снова повторял выверенные до миллиметра и до миллисекунды движения. Завораживающее действо можно было наблюдать часами.

Прошло двадцать минут. Я зашёл в здание и посмотрел на женщину-секретаря. Она молча мне кивнула в сторону нужного кабинета.

Старший прапорщик Шубин, высокий, худощавый, темноволосый с редкой проседью, взял у меня аттестат и попросил подождать. Голос у него был уверенный, с мягкими интонациями. Весь его спокойный облик вселял уважение и уверенность.

Я стоял за стойкой. Через пять минут всё было готово, протягивая мне новый продаттестат, он сказал: «Деньги получите в кассе».
 
И все? Москва за какой-нибудь час преподнесла мне три приятных сюрприза, и я на всю жизнь зарубил себе на носу, что простой человек, он и в Москве остаётся человеком.

К ночи потащили… На станцию «Ржев-Рижская» подъехали утром. Перецепив, нас медленно ввезли прямо в жерло въездной горловины ремонтного завода. Покидали мы наше неприветливое и шумное «жилище» без сожаления.

Боевая задача подходила к своему завершению в салоне Ту-154. В вещмешках лежали несколько банок армейской тушёнки на дорогу, хлеб и «что-нибудь запить». Оружие в железном сейфе под замком стояло в кабине пилотов.
 
Главный «урок», вынесенный мной из первой такой поездки был в том, что интуиция моя, впрочем, как и инструктаж начальника, были из рук вон плохи! И ещё я понял, что для бойцов выездной караул – это награда и вожделенный отдых от казарменной рутины, а поэтому они готовы «вылезти из кожи», чтобы командиры их заметили в самом благоприятном смысле и пожелали отправить именно их.

6. Рукопись.

Прошло несколько месяцев. Стояла морозная зима. Приказ убыть в очередную командировку я воспринял без особого восторга, но был готов, как говорят, во всеоружии.

На этот раз состав караула уже поменялся. Молодой сержант-киргиз Эшполат Зикиров прослужил больше года и был очень добросовестным воякой.
 
Убывая в «выездной», я был полностью спокоен за всё. Команда, как всегда, была отменной. Я («не будь дура») на этот раз заготовил всё заранее: брезент, фанера, пилы-топоры, ящик, даже керосиновая лампа, чистая канистра для воды. Уголь мы «вытрясли» у начальника станции «Дивизионной». Теплушка, на удивление, была пригнана полностью «упакованной»: со стеной до потолка, обшитой тканью, и даже дверью на резиновых шарнирах. Отхожее место мы оборудовали сразу же.

Порядок был тот же, что и раньше. Коррективы вносила только матушка Зима. Хотя одеты были мы по-зимнему тепло, в «кубрике» было более-менее комфортно только тогда, когда чугунная печка была… малиновой от жара горящего в ней угля. Через пару дней я даже начал разбираться в марках чёрного топлива: каменный горел слабо и тепла особого не давал, а вот бурый уголь раскочегаривал печурку так, что днём даже было жарко.

Шёл третий или четвёртый день поездки. Эшелон нёсся по ночной России где-то в глубине Западной Сибири. Бойцы отдыхали, Эшполат был дежурным по «теплу». Мне отчего-то не спалось. В мыслях созревал какой-то неясный замысел, то ли сказки, то ли пьесы, по мотивам русских народных прибауток. Я достал блокнот и ручку, и под тусклый свет лампы стал писать: «Добрая сказка про Макара-пастуха и его телят». Сюжет вылетал из-под пера со скоростью несущегося вагона. Под стук колёс причудливо сплетались строчки про то, как «упёртый» деревенский пастушок забрёл со стадом на «Кудыкину гору»; телята поели у «Кузькиной матери» все помидоры; а за потраву он вынужден был отправиться в длительное путешествие с приключениями. Немало поскитавшись, он, наконец, счастливо возвратился и женился на заколдованной лягушке, которая, конечно же, была «прынцессой».

Сержант, который стоял за моей спиной, от нечего делать, заглядывал мне через плечо, украдкой читая мою писанину. Я бросил взгляд на него. Блики от горящего за чугунной дверцей огня причудливо падали на его, чуть освещённое, широкое улыбающееся белозубое азиатское лицо, отражались в лакированной кокарде зимней шапки и прыгали по сложенным поодаль наколотым дровам и по стоящей с ними рядом зелёной канистре, в которой плюхалась вода.
 
– Интересно, – сказал он, перехватив моё движение, а затем – невпопад добавил, – сами сочинили?

– Конечно, сам. Не видишь?

Зикиров, по должности будучи командиром пусковой установки «Град», успел побывать со мной на полигоне во время полевого выхода, где показал себя исполнительным и здравомыслящим парнем. С ним мы в обычной обстановке разговаривали попросту, без армейских условностей.

Родители его были учителями, жили в Оше в то время, когда там начались беспорядки. Командир отпустил его тогда на неделю домой. Думали – не приедет обратно – такой стоял «климат» в стране. Но он
вернулся, успокоившимся, хотя тревога во взгляде не проходила…

Я окончил пьесу часа через два, почему-то вздохнув с облегчением. Я писал её для своей дочери Кати. Писал её на одном дыхании, как будто боялся упустить какой-нибудь интересный «поворот».

Судьба моих набросков сложная. Много лет они пролежали под спудом, среди всяких тетрадей, блокнотов и бумаг. А лет через двадцать, как говорится, вылежались. Я оформил их в рукопись и, собрав денег, отправил на соискание авторского свидетельства. Теперь рукопись снова лежит, но уже в почётном «облачении» гербовой бумаги с печатью.

7. Пятый игрок.

От нечего делать, днём, когда уже никто не хотел спать, я стал учить бойцов игре в преферанс, и, надо сказать, это у них неплохо к концу поездки стало получаться. Порой они находили такие оригинальные решения, которые не приходили в голову мне. И я даже чуточку их приревновывал к игре.

Позднее, во время зимних лагерей, сидели мы офицерской компанией вечером в палатке, «расписывали пульку». Эшполат был здесь же истопником. Увлечённые игрой, его не замечали. В одну из игр мой товарищ задумался над ходом, рассматривая карты. Вдруг сзади раздался голос Зикирова: «В пику надо ходить». Капитан Арсеньев повернул голову, как тогда я в теплушке, и ошалело поглядел на сержанта. Потом он снова смотрит на расклад и, оценив шансы, делает верный ход…

– Зикиров! Ты что, умеешь играть в преферанс? – спросил он в перерыве.

– Да, нас капитан Герасимов научил.

– Кого: нас??

– Когда мы в караул ездили.

«Стол» дружно «грохнул», потешаясь надо мной. Эта байка долго бродила потом по полку…

8. Мир входящему.

Поездка быстро закончилась. Мы коротали время в гостевой комнате при заводе. Воспользовавшись «лакуной» я решил сходить – побродить по городу, о котором до некоторых пор слышал только в стихотворении Твардовского.
 
Блуждая, вышел на высокий берег Волги. Боже ж ты мой! Здесь, оказывается, есть великая русская река, самая длинная река Европы, слава и гордость русичей! А я этого не знал. Я знал, конечно, что истоки её на Валдае, где-то тут неподалёку, но не ожидал, что встречусь с ней вот так, как-то обыденно, рядом со стометровым железобетонным мостом и скромным дорожным указателем: «р. Волга».

Перейдя неспешно с левого берега на правый, я вспоминал длиннющий мост через Волгу у Саратова. Отец тогда крикнул нам с братишкой: «Глядите! Въезжаем на самый длинный мост через Волгу!». Мы заворожённо, с каким-то благоговением, подспудным страхом и гордостью глядели через вагонное окно на это чудо…

Это «чудо» сейчас неспешно несло подо мною свои зеленовато-серые струи между высоких берегов. Мост закончился, и я вернулся назад.
 
Увидев на другой стороне улицы небольшой продуктовый магазин, возле которого нервно шевелилась «голодная» до дефицита очередь, я направился туда. Мне тоже захотелось каких-нибудь сосисок, и я пристроился в конце. Народ сразу как-то притих, потом стал расступаться и несколько голосов пригласили меня пройти без очереди. Я ничего не понимал, люди подбадривали меня, и мне ничего не оставалось, как протиснуться к прилавку и свободно отовариться. Я не знал тогда, что во Ржеве со времён войны люди в форме – это святое! Не пропустить военного без очереди для простых людей в этом городе – моветон. Правило это в разрушенном до основания во время тех боёв Ржеве, под которым полегло столько наших солдат и офицеров, и в восстановленном с нуля – было незыблемо, как сама Волга.

Я пришёл в гостиницу, разложил угощение, пригласив бойцов подкрепиться. Стали пить чай. Тут в комнату постучались, и вошёл солдат с красной повязкой на рукаве и штык-ножом на ремне:

– Капитан Герасимов здесь проживает? – спросил он без вступления.

– Да, это я.

– Вам приказали срочно явиться в штаб. – доложил он и скрылся за дверью.

Через несколько минут встретивший меня прапорщик, опоясанный портупеей и с надписью на нарукавной повязке: «Дежурный по штабу», предложил мне пройти в строевую часть. Я зашёл в служебный кабинет. Заполошенный майор показал мне телеграмму, в которой сообщалось, что капитану Герасимову предписывается принять новый эшелон и сопроводить технику, выпущенную из ремонта обратно в дивизию. Ниже стояла подпись: «Командир в/ч NN генерал-майор Макаров».

«Мать моя – женщина! – подумал я с досадой. – Ещё одиннадцать суток трястись в обратный путь под грохот колёс!».

«Обрадовав» бойцов, я решил сходить в механический цех, чтобы наточить, наконец, тупую пилу. Благо допуск к секретным объектам у меня был, проблем здесь не возникло. Знакомый мне по прошлым поездкам капитан проводил меня и познакомил с кладовщицей, которая выдала трёхгранный напильник. Точильный инструмент быстро стачивался. Раза три или четыре я, снова и снова, «заглядывал» в кладовую за новым напильником, и через три часа «Дружба-2» была готова к дальнему походу.
 
Взяв пилу за ручку, я вышел во внутренний двор, который был, докуда видит глаз, заставлен военной техникой – реактивными системами всех калибров. Многие из стоявших машин были с сильно обгоревшими пакетами стволов, и я понял, что они были пригнаны «из-за речки». Война в Афганистане заканчивалась, но её приметы концентрировались не только на братских кладбищах, но и на ремонтных заводах…

9. Карма.

Мне вспоминается очередная поездка. Следующим летом нашими попутчиками снова был чей-то караул, подцепленный в составе рядом с нами. Познакомившись, мы стали ходить в гости: они – к нам, мы – к ним. Обменивались опытом, разными новостями и военными байками. Разбитной начкар «соседей» предложил пострелять ворон. Я подумал, что это фигура речи, а он, взяв автомат, «выпотрошил» магазин табельных патронов и достал из кармана жменю – сэкономленных на стрельбах боеприпасов. Набив ими магазин, он поставил предохранитель на одиночную и стал «выцеливать» прямо из открытой двери едущего вагона ворон, стайками пасущихся где-то невдалеке на поле, мелькая между редкими тополями.

«Бухх!». Фонтан из прелой коричневой листвы поднялся от земли на полметра. Вороны вспорхнули и, озадаченно закаркали. «Высадив» несколько боеприпасов и удовлетворив охотничий зуд, он предложил поразвлечься мне. Я не отказался. Поглядев по сторонам из несущегося вагона – нет ли поблизости кого-нибудь, я прицелился и выстрелил по очередной роющейся в листве группке чёрных птиц.  Не попал, конечно.
 
Стрелять как-то особо не хотелось. Тревога донимала: вдруг кто-нибудь доложит на станцию. Скандала не оберёшься!

Поезд остановился на какой-то станции, и мы пошли прогуляться вдоль платформ, посмотреть, как «чувствует себя» техника. Поскольку до узловой ехать ещё долго, я был «на расслабоне»: в резиновых шлёпках, в спортивных штанах и в майке. Он предложил мне проехаться один перегон прямо на платформе в кабине «Урала». Забравшись в машину, мы закрыли дверцу и через пару минут товарняк тронулся. Ехать таким вот образом было необычно, как будто летишь над землёй! Стал накрапывать мелкий летний дождичек, покрывая каплями лобовое стекло.

Проезжая какой-то населённый пункт, мы заметили, как играющие рядом с железной дорогой пацаны замахивались, что-то бросая в сторону поезда. Один из камешков попал в лобовое окно как раз с той стороны, где сидел я. Стекло мгновенно покрылось паутиной трещин, и ближе к левому краю образовалась небольшая, размером с горошину, дырочка. Под давлением встречного ветра отверстие стало медленно расширяться. Мелкие округлые осколки размеренно падали на пол кабины.
 
Через несколько минут от левого лобового стекла практически ничего не осталось. Сильный ветер, перемешанный с дождём, залетал внутрь. Я сидел в мокрой майке и штанах, и очень скоро задрог. В кабине не было ничего, чем можно было хоть как-то укрыться. А поезд и не думал останавливаться. Я предложил товарищу, чтобы мы оба прикрылись от дождя его курткой. Он предсказуемо отказался. Я теперь понимаю, что это была мягкая карма мне за то, что, распустившись, нарушил некие табу.

Минут через сорок поезд затормозил на полустанке. Замёрзший и промокший, я влез в нашу тёплую «берлогу» и зарёкся впредь: от нечего делать, совершать глупости, которые, как известно, даются нам очень дёшево, но обходятся, порой, весьма дорого.

Я вспоминал милых стариков в дачном посёлке близ насыпи, угостивших нас маринованными грибами; и угрюмых рабочих-путейцев, отдавших нам свои «тормозки»; старшего прапорщика Шубина и даже военный патруль на Ярославском вокзале.

Когда я проезжал через Москву в форме, больше всего я боялся военного патруля. Ходили «жуткие» истории про их «кровожадность» и неумолимость, про мрачную комендатуру, попав в которую ты рисковал испортить себе карьеру. В общем, бррр!

Возвращаясь из очередной «автономки», мы прибыли со всем скарбом на Ярославский вокзал и разместились в воинском зале рядом с комнатой коменданта, который хлопотал насчёт билетов на поезд до Улан-Удэ. Мне надо было сходить то ли в туалет, то ли в переговорный пункт.
 
Возвращаясь, нос к носу сталкиваюсь с двумя моложавыми майорами в парадных шинелях с большими «пёстрыми значками» на левой груди. Патруль. «Отморозки», как правило назначались из слушателей военных академий и пощады у них выпрашивать было бесполезно.

Я, перейдя на строевой шаг, приложил руку к головному убору. Майоры проводили меня взглядами.

– Товарищ капитан! – окликнул меня старший наряда.

Я повернулся.

– Я! – чувствую – начинаю млеть.

– Подойдите сюда! – я подошёл на «ватных» ногах, доложил…

– Почему такой зачуханный внешний вид? – перебил меня старший. А у меня видок, действительно, был «занюханный» после полутора недель в пыльном вагоне. Засаленный воротник рубашки и кителя, давно не глаженные брюки. Мои «орлы» были не лучше меня.

Я в отчаянии. Максимально просительным тоном начинаю объяснять, что еду из командировки; две недели на колёсах без бытового обслуживания; еду с караулом в Улан-Удэ.

– А это где это, Улан-Удэ? – спрашивает второй тревожно.

– Да, это за Байкалом. – «вскакиваю я на коня».

– Свят, свят, свят, – набожно забормотал тот, жалобно поглядев на меня.
 
– В общем, вы тут не мелькайте слишком; сидите тихо там в воинском, – добавил «старшой», – пойдём, покажешь своих…

Бойцы, увидев меня в сопровождении «эскорта», вышколенно встали и застегнули верхние пуговицы, и поправили ремни. Порядок был – налицо, и успокоившиеся патрульные удалились по своим делам. Последний раз они встретились нам, когда мы двигались со своей поклажей на посадку. Мои воины даже попытались перейти на строевой шаг. Похожие, как братья-близнецы, майоры нехотя козырнули и прошли мимо.