Белый гладиолус в океане

Памяти Е. Мелькова

Расправлены вымпелы гордо... Так начинается песня Александра Городницкого «Паруса “Крузенштерна”», любимая песня тысяч и тысяч романтиков моря. Певал её под гитару в застолье и даже со сцены поэт и артист оригинального жанра Евгений Мельков. И влюбился в барк «Крузенштерн». А в море влюблённым родился – потому как рождён был и рос во Владивостоке, на мысе Чуркина, на мысу, как говорят моряки. Обращался поэт к родному городу, как к брату:
Ты в бархатный месяц погож образцово,
Зимою кинжально колюч,
Обрыв Мандельштама, причалы Рубцова,
Мой дом из туманов и туч...
Ветер вест-норд-вест, умеренный, на мысах – до 25 м/сек... Прогноз морских синоптиков на промысле часто звучит именно так.
Лоция, великая книга, начинается с гидрометеорологического очерка. И вот что говорит она о Женином доме: Особенностью описываемого района является усиление ветра, направленного вдоль берега... Северо-восточные ветры усиливаются в два раза по сравнению с ветром в открытом море. Иногда скорость ветра достигает 33 м/с и более. В районе мысов продолжительность этих ветров составляет 8—11 ч в месяц, наибольшая достигает 54 часов... Туманы в описываемом районе часты и продолжительны. Они начинаются в марте—апреле, число дней с ними в апреле составляет 5—10. В июне—июле повторяемость туманов увеличивается, достигая наибольших значений в году. В отдельные годы число дней с туманом может возрастать до 26—29  в месяц!.. К осени в описываемом районе повторяемость туманов резко уменьшается... Туманы обычно наблюдаются при южных и юго-восточных ветрах. Чаще и продолжительнее они бывают ночью и в первую половину дня. Иногда в море туман располагается пятнами; судно, идущее в этом районе, попадает то в полосу с хорошей видимостью и ясным небом, то в полосу тумана, стоящего сплошной стеной...
Женя держал Лоции на полках рядом с Лермонтовым, Пушкиным, Рубцовым, Мандельштамом. И читал эти Наставления для плавания взахлёб, как романы Грина и Мелвилла: В описываемом районе отмечаются необычно окрашенные восходы и заходы солнца, при которых небо принимает огненный или медно-красный цвет с разнообразными оттенками, а также необычная флуоресценция моря и ореолы вокруг солнца и луны.
До самого «полтинника» дотерпел Женя Мельков, живя на сцене Владивостокской филармонии и в доме из туманов и туч. На гастролях и в объятиях Бахуса воспарял он под паруса, белые лермонтовские и алые гриновские.
Автобус  мчал нас на гастроли,
А мы, все притчи рассказав
И накричавшись песен вволю,
В окошки пялили глаза...
Приморье – океанский край, артистам Приморской филармонии и море порой бывало, как говорится, по колено.
Весь экипаж эсэртээма
Артисток мысленно кадрил.
Прекрасный пол, увы, проблема
В районе лова у Курил.
До «полтинника» дожил поэт, до пятидесяти годов дотерпел и... в конце концов не выдержал – оборвал якоря и рванулся в моря! Да не просто ж в моря – как многие, допустим, на тот же эсэртээм, СРТМ, средний рыболовный траулер-морозильщик, за длинным рублём, разумеется, а – на корабль-мечту, на фрегат «Паллада», внука (или внучку) той, прославленной Иваном Гончаровым «Паллады». Нынче этот корабль именуют парусно-учебным судном, ПУС, и оморячивают на нём курсантов рыбацких мореходок, средних и высших мореходных училищ всего Дальнего Востока. Парусным матросом пошёл!..
А рейс-то был, спросите, куда? И не сразу отвечу. Потому что только настоящий поэт может вот так – в отчаянном рывке взлететь и ухватить за хвост жар-птицу. Мечту детства...
«Паллада» отправилась в кругосветное плавание!

 
- Я был бизоном! – Удивляясь сам себе, без улыбки говорит Женя, кивнув на стройные мачты «Паллады», устремлённые в небо и словно вырастающие прямо из воды Золотого Рога: корпус фрегата закрывают дома набережной. Мы идём с ним по Светланской, мимо центральной площади Владивостока. – Я был бизоном! – повторяет он. И ты невольно улетаешь на палубу корабля, рассекающего воды трёх океанов в кругосветке. «Белые крылья “Паллады”» – эту книгу свою Женя уже подарил мне, потому и вижу я его орлиным взором эти чудесные крылья, полные ветра, все три мачты – фок, грот и бизань, и там, на этой третьей, кормовой мачте, почти на самой верхотуре, на крюйс-брам-рее, увенчанном гроздью курсантов, работает-сражается с парусом и он, парусный матрос, в свои полста годочков такой же молодой, как они, «бизоны». 120 будущих мореходов на борту, и делятся они на три команды: «фокеры», то есть команда фок-мачты, «гроты» – команда грот-мачты и «бизоны» на бизань-мачте. 
Капитан фрегата Николай Кузьмич Зорченко в день празднования юбилея «Паллады» сыплет цифрами:За 25 лет проведено 125 рейсов. Самый дальний из них длился 11 месяцев (Это тот самый, Женин, рейс вокруг света). Две кругосветки у нас за спиной. Мы посетили 48 государств и примерно 148 портов. Мы не были только в Арктике и в Антарктике. Мы прошли около 800 тысяч морских миль. Это до Луны и обратно. А длина экватора – 22 тысячи. И если всё сложить, то вокруг Земли исколесили 40 раз. Вторая кругосветка по времени вышла короче – 280 суток.
Поэт, артист, Мельков вжился в молодой экипаж сразу, сдружился, словно с ровесниками. И душа его – вместе с парусами – рвалась в полёт.
Друзья – матросы марсового флота!
Как паруса, у вас душа чиста,
Над морем ощущение полёта
Пусть дарят вам три мачты – три креста.
Морской аллюр, легенды чайных клиперов, эйфория, магия кругосветки! Постигать парусную науку, сложную весьма – со всеми бом-брам-реями, гафелями, гиками, бегучим и стоячим такелажем – ну очень непростую науку, да к тому же прямо на палубе, на мачте, кренящейся над водой, над пенной пучиной, это же гольный адреналин...
Рвёт паруса. Ветрюгашквален,
Взвыл жуткий хор морских сирен,
На левый борт фрегат завален,
Со стороны – красивый крен...
Он этому давно научился – видеть себя глазами зрителей, со стороны. Фрегат идёт правым галсом, значит, ветер дует с правого борта. Идёшь по палубе налево – как с горы, направо – словно в гору. Как во Владивостоке, единственном, любимом городе, сто тридцать лет назад оседлавшем сопки.
Качает над палубой неба громаду,
И звёзды по реям скользят,
Большой переход ожидает «Палладу»,
Нескоро вернёмся назад.
И вот уже родные берега остались далеко за кормой, медленно скользят, плывут на юг созвездия над мачтами, океанские ветра овевают фрегат, начались серьёзные дела – авралы...
Поднять и ставить паруса! – аврал!
Как белый лепесток, раскрылся парус,
И если даже дьявольски устал,
Его дыханье выгонит усталость.
Ведь парус лечит душу, говорят...
На небольшой яхте по Амурскому заливу прогуляешься под парусом пару часов – душа ликует. А тут – на целый год лечение!
Утром и вечером – третью неделю
В иллюминатора круглый экран
Глянешь – и видишь, забортное «теле»
Кажет кино про седой океан.
И – первые клики тоски по земле, по родному окошку в ночном небе – в доме на сопке, доме из туманов и туч. Море морем, писал Виктор Астафьев, а сердце берегом успокоится. Евгению интересны береговые судьбы, любопытен каждый матрос, каждый курсант. Вон они на фор-брам-рее кроют оранжевым суриком рей, бревно на гончаровской «Палладе», но на этой – толстенную стальную трубу, спасают её от ржи солёной купели.
Ни пароходика в лазоревой округе.
Послал нас боцман суричить на брам.
О чём задумался вверху, матрос? О друге?
Или о том, что нет радиограмм?
Прекрасны море, паруса «Паллады»,
Живём мы, океанский мир любя,
Но знать в пустыне синей твёрдо надо,
Что на земле далёкой ждут тебя...
А вон в лазоревой округе как раз и объявился встречный пароходик, букашка, потом жучок-плавунец и – вот он уже в полный рост, с жёлтыми мачтами, грузовыми стрелами, белой рубкой...
Да, это мы, встречный банановоз, идущий во Владивосток. Ах, до чего ж чудесно это видение – посреди Тихого океана, на траверзе Тайваня, в конце двадцатого века – огромный парусник, фрегат. Ожившая сказка! Мы на своём рефрижераторе, чувствуя себя порой ущербно, торгашами, вдруг снова становимся мореходами, поэтами. Мы летим на верхотуру, на пеленгаторный мостик, чтобы во все глаза разглядеть это белое чудо. Почти у каждого в руках видеокамера или фотоаппарат. Вахтенный штурман на 16-ом канале УКВ запрашивает: - «Паллада» – «Онтарио»! Разрешите подойти к вам поближе, поснимать вас?!.
И вот наш банановоз меняет курс, и вот уже между нами и гриновской сказкой – пусть паруса белые, а не алые – всё равно! – всего полкабельтова разделяют нас, и мы взахлёб снимаем, снимаем и не можем никак наглядеться на это фантастическое, воистину волшебное видение...
- «Онтарио», - читает курсант, приложив к глазам ладонь козырьком. Они выскочили из кубрика на верхнюю палубу поглазеть на встречный, да к тому ж родной, расейский пароход. И Женя рядом стоит, и глаза у него не хуже, чем у пацанов, и он тоже читает белые буквы на чёрном борту: «Он-та-ри-о».
- Прощай, любимый город! Уходим завтра в море, - напевает курсантик, провожая взглядом уходящийбанановоз. Женя подпевает: - И ранней порой мелькнёт за кормой знакомый платок голубой...
Ох, не надо бы про платок-то! А то ж вон вмиг загрустили глаза у юного Ромео, оставившего на берегу свою Джульетту, верную, неверную – да Бог же её знает... И Женя, улыбнувшись пареньку, запевает: - Не надо печалиться, вся жизнь впереди. Вся жизнь впереди! Надейся и жди!.. И вдруг слышит – рядом другойкурсантик поёт несколько иначе: - Не надо печалиться, вся жесть впереди. Вся жесть впереди! Разденься и жди!.. Его товарищи, хохоча, лихо подхватывают: - Разденься и жди!!!
«Паллада» пересекает северный тропик, 23 с половиной градуса северной широты, он же тропик Рака. Где-то с левого борта, примерно три тыщи миль к востоку, на этой же самой широте, недалеко от Гавайских островов, плавает «восьмое чудо света», о коем совсем недавно читал Женя в экологическом журнале.
“Великое тихоокеанское мусорное пятно” (GreatPacificGarbagePatch), “Тихоокеанский мусороворот” (PacificTrashVortex), “Тихоокеанский мусорный остров”, как только не называют этот гигантский остров из мусора, который разрастается темпами галопа. О мусорном острове говорят уже полвека, но практически никаких действий не принимается. А ведь наносится невосполнимый урон окружающей среде, вымирают целые виды животных. И велика вероятность того, что наступит момент, когда уже ничего нельзя будет исправить...
Скоро месяц в море. Столовские харчи вкусны и сытны, но надоедают же эти борщ-котлеты-компот, и ты идёшь в артелку и берёшь под запись какие-нибудь шоколадки, конфеты и прочие деликатесы. Всё это у артельщика – в пластике, в полиэтилене. Вышел из артелки на палубу, содрал упаковку с кулька и – за борт. Хотя подписывал ведь перед выходом в море конвенцию международную о предупреждении загрязнения моря, да лень спускаться к прачечной, к мусорке-инсинератору. Да там же ещё рядом кубрик, налетят, как вороны, кореша, нет, как чайки на рыбу – и кранты твоему кульку...
Загрязнение началось с тех времён, когда изобрели пластик. С одной стороны, незаменимая вещь, которая неимоверно облегчила жизнь людей. Облегчила до тех пор, пока пластиковое изделие не выбросят: пластик разлагается более ста лет, и благодаря океанским течениям сбивается в огромные острова. Один такой остров размером более американского штата Техас плавает между Калифорнией, Гавайями и Аляской — миллионы тонн мусора. Ежедневно в океан со всех материков сбрасывается ~2,5 миллиона кусочков пластика и прочего мусора. Медленно разлагаясь, пластик наносит серьёзный вред окружающей среде, он является причиной гибели более миллиона морских птиц в год и более 100 тысяч особей морских млекопитающих. В желудках павших птиц находят шприцы, зажигалки и зубные щётки — все эти предметы птицы заглатывают, принимая их за еду. "Мусорный Остров" с 1950-х годов быстро растёт за счёт особенностей Северо-Тихоокеанской системы течений, центр которой, куда и попадает весь мусор, относительно стационарен. По оценкам учёных, масса мусорного острова составляет более трёх с половиной миллионов тонн! А площадь — более миллиона квадратных километров!..
«Не надо печалиться, вся жесть впереди...» Боже мой, жесть, какая же мерзкая она, эта жесть, этот мусор, этот «Мусорный Остров»!..
Парусный матрос Евгений Мельков работает с электротурбинкой – обдирает старую краску и ржавчину с мачты и реев на марсовой площадке, на марсе. А чувствует себя вообще на Марсе, откуда весь Тихий океан – как на ладошке.
Ну да, вон и Гавайи видны и... мусорный остров проклятый, его даже мысленно не хочется с больших букв писать. Мусор... Сколько ж мы, неряхи, намусорили на планете своей! Спасу нет... Вот точно, точное слово – нет спасу: миллионы тонн и квадратных километров... С ума спятить! А в головах, в мозгах, в душах мусора сколько... Разденься и жди, жесть... Мы-то ведь – надеялись и ждали, а они – раздеваются, и ждать им, беднягам, ничего хорошего не светит, только – жесть. Поговоришь с ним, Господи, – о чём он мечтает? – и узнаешь, на горе себе: он мечтает о тачке, вот отмантулит на «Палладе» и в следующий раз, на второй плавпрактике, пойдёт на контейнеровозе в Японию – за «мечтой», за тачкой. Которая – со скрапа, с японской мусорки-помойки... Вот так-то, мечта с помойки...
О да, сколько мусора в головах, молодых да и не только, а главное, в москвах и в том числе в Кремле! Только вояки в стране живут прилично, а народ не живёт – выживает. Культура тоже едва выживает... на панели, государство копейками от неё отделывается, от культуры. А Кобо Абэ, живой японский классик, сказал: «Экономика находится в подчинённом отношении к культуре!» Не должна находиться, а – находится! И ведь сама экономика наша, заводы, фабрики, село, землепашцы – всё в загоне... И – воры банкуют, воровство кругом, куда ни кинь взгляд! Господа генералы торгуют танками и самолётами, адмиралы продают авианосцы, вон не так давно гордость флота Тихоокеанского  «Минск» и «Новороссийск» продали в Китай, «на гвозди»...
Женя в сердцах даже рукой махнул, и... турбинка птицей улетела в море...
 
Корабли продают за границу.
Продают за бесценок, на вес.
Ну а нам предлагают гордиться
Бесконечностью «Поля чудес».
Нашу силу и славу – на гвозди?
Флот Отчизны торговцами смят.
От стыда в тучи прячутся звёзды,
Возмущённые волны шумят...
 
Это он вскоре сочинит на борту «Паллады». Хотя больше напишет, конечно, оптимистичных, радостных, кругосветлых стихов. Одна «Большая приборка» в его книге «Белые крылья “Паллады”» чего стоит:
Палубу драят и трут переборку,
Мыло и хлорка, песок и вода.
Мы начинаем Большую Приборку,
Всеочищающий праздник труда.
Трапы сверкают, ухожены стойки,
Мы поработали нынче с душой.
Все ускорения, все перестройки
Я заменил бы Приборкой Большой.
Скоро фрегат повернёт на вест, на запад, оставит за кормой родной Тихий, он же Великий, океан и взбороздит Индийский. Заходы пойдут в иностранные порты – сначала вселенская барахолка Сингапур, затем навестят чудесную страну Индию. Сколько будет всего незабвенного! Вот, например, кобра в порту Кочин...
Индус дул в дудку, кобра извивалась,
Он рисковал, взгляд навострив, как гвоздь.
Змеюга укусить его пыталась –
Ей даже дважды это удалось.
Работа заклинателя нам грубой
Не показалась, нервы напряглись,
Хоть кобра – это факт – была беззубой,
Мы от души кричали с борта: «Бис!»
А заклинатель две большие шапки
По кругу за валютою пустил,
Старпом сказал: «Я за такие бабки
Не то что кобру – тёщу б укротил».
 
В этом же индийском порту Женя купил электротурбинку – взамен утопленной. Валюту давали – крохи, хватало лишь на дешёвые сувениры, но он исповедовал железный принцип – никогда не быть в долгу. При этом сам когда одалживал кому-то, тут же забывал.
Прошли под дизелями, продефилировали, значит, жарким Красным морем, Суэцким каналом, вышли в Средиземное, заглянули в Египет, в Александрию, и неожиданно взяли курс на север. Кругосветка кругосветкой, но родина-то на полсвета, считай, раскинулась, как не навестить Черноморье! Зашли в Новороссийск, а оттуда уже – в Италию, Испанию и – мимо Геракловых столбов – в долгожданную Атлантику.
Заход в родной, русский порт здорово поднял дух в экипаже. А на следующий день вообще – как дома побывали, во Владивостоке – пролив Босфор проходили. Владивосток и остров Русский разделяет ведь похожий по конфигурации пролив Босфор Восточный, откуда и название.
Едва миновали Стамбул с его Софией и нацеленными в небо ракетами-минаретами, ещё не схлынула с палубы во все глаза глазеющая толпа, как в Жене взвился и потребовал зрителей артист, баловень аншлага. Мигом появилась гитара, и он увлёк всю толпу курсантов на бак, на просторную носовую палубу фрегата. И выдал настоящий фейерверк – импровизированный концерт, ничуть не уступающий гастрольному, тому, в районе лова у Курил. Он так вдохновенно пел, что сразу сорвал аплодисменты. Вошёл в раж, чего и в филармонии случалось не так уж часто, и очень смешно пародировал товарищей по кубрику, за которыми, оказывается, вон как внимательно втихомолку наблюдал – кто как зевает поутру, кто как путается в штанинах, вскочив по тревожному сигналу на парусный аврал, кто как уминает флотские борщи в столовой, в общем, самые уморительные детали корабельной, или, как говорят курсанты, «кораблятской», жизни искромётно выдал, что называется, на-гора. Ну и аплодисменты, как и положено в конце представления, перешли в овации.
Над Босфорским проливом немыслимый мост,
Как рука с круглой кружкою-вышкой,
Наш фрегат полным ходом в трёхмачтовый рост
Проскочил у Стамбула под мышкой.
Стихи, несмотря на авралы, на каторжный временами труд матроса парусного корабля, пишутся на удивленье легко, порой по несколько полноценных стихотворений за день! Оттого и живётся радостно, и дышится во всю грудь.
 
Ты на мачте слушал ветер –
Свисты, трели и рулады?
Ветер пел, что нет на свете
Судна ветреней «Паллады».
Ветер дарит ей истому,
Как ни дуй, а ей всё мало.
И, конечно же, старпому
Ветер – повод для аврала.
 
И опять – Средиземное море, опять субтропики, справа по борту Греция, слева Африка, которую всего недели две назад миновали, отсекли от знойной Саудовской Аравии Суэцем.
 
К жаре нельзя привыкнуть
Рождённым в холода,
Печёт сквозь кепки «тыквы» – Не деться никуда.
Народ дальневосточный
«Субтропы» достают,
На перекур досрочный
Пришла толпа на ют.
Достали сигареты,
От дыма воздух сер,
Сказал старпом: «Кадеты,
Кончайте ПэПээР!»*
 
И сноску поэт сделал, лояльную к власти и цензуре, в те годы ещё не до конца ослабившим удавку на шее писателей и издательств:*ППР – аббревиатура: покурим, поговорим, разойдёмся. А на самом-то деле ППР – это полит-просвет-работа, нуднейшие собрания, политинформации, коллоквиумы и прочие конвульсиумы, вроде бы иезуитские изобретения помполитов, по которым через двадцать лет народ будет даже ностальгировать, натерпевшись от бандитского беспредела.
Кстати, в 1992-ом помполитов уже не было на флоте. И Женя эту пустующую нишу заполнил собой, своими концертами на баке. Они стали регулярными – «по просьбе зрителей».
Такого «Паллада» не знала отродясь. Толпа готова была его на руках нести на бак – только давай!.. И он давал. Зажигательные песни и весёлые сценки «из жизни обывателей», уморительные пародии на всех подряд – в том числе даже на боцмана, «дракона», от которого пародисту ой как может не поздоровиться. Лишь капитана и старпома обходил – из уважения, конечно, не от страха.
Окрылённость – вот как можно назвать вдохновение, посетившее поэта под белыми крыльями «Паллады». Стихи не просто пишутся, а будто прилетают сверху, оттуда, с топов мачт, с ноков рей, приносятся вместе с ветром, полнящим паруса. И жизнь парусного матроса точно так же наполнена здоровьем, работой и мечтами – небесными и, конечно же, самыми земными, особенно по ночам.
Крест мачты мчится ночью среди звёзд,
Одну задело реем – полетела.
Мне не хватает здесь тебя всерьёз
Не только для души, но и для тела.
Тебя обнять и чувствовать хочу,
Но не к тебе, а от тебя дорога...
Я за звездою мысленно лечу,
С мечтой упасть у твоего порога.
Ночами в качку месяцу лишь рад,
Из гущи звёзд он смотрит одиноко,
Сегодня вновь печален и рогат –
Не может полуночник без намёка...
Проплыли мимо Геракловы столбы – один на африканском берегу, другой – на Пиренейском полуострове, в Испании. Вышли из Гибралтарского пролива, и распахнулся перед дерзким фрегатом третий океан планеты – Атлантика. Чудо-рейс! Одни заходы чего стоят: испанский Кадис, Канарские острова, порты Карибского моря, Панама, Сан-Диего, Гавайи...
Это ведь уже родной Тихий, Великий океан. Не так далеко уже и Япония, и «родное Японское море», как сказал в передаче дальневосточной радиостанции «Тихий океан» один моряк, вот так же возвращавшийся из долгого рейса. Кругосветное путешествие подходит к концу, и Женя всё больше влюбляется в своих товарищей, да что там, друзей, молодых «бизонов».
Под вечер фрегат, как спортивная школа:
Курсанты – литые качки,
Боксёры, борцы – люди сильного пола,
Проворные, словно бычки.
Не зря ожидают на суше девчата,
Старт взяли путём пацаны,
С годами убудет апломба и мата,
В семье им не будет цены.
Курсанты морские – грядущее флота
И счастье девчонок земных.
Я птицей усталой в конце перелёта
С тоскою любуюсь на них.

В 2009-м «Паллада» отметит своё двадцатилетие, и мы со Станиславом Мицкевичем, капитаном дальнего плавания и заслуженным работником культуры, обладателем чудного баритонального баса, споём на мотив «Парусов “Крузенштерна”»:
Расправлены вымпелы гордо,
«Паллада» на всех парусах...
Лет двадцать ещё всепогодно
На мостике Зорченко сам!..
А Жени Мелькова, увы, нет с нами уже больше десяти лет. Но стихи его, прекрасная, увенчанная портретом фрегата книжка «Белые крылья “Паллады”», по сей день не только хранится в корабельной библиотеке, но и вручается лучшим курсантам в качестве награды за постижение парусных наук. Книжку перевёл на английский язык Макс Немцов, один из лучших переводчиков страны. Ивыглядитонаещёивоттак:
YevgenyMelkov, THE WHITE WINGS OF THE “PALLADA”   

- Я был бизоном!– Удивляясь сам себе, без улыбки говорит Женя, кивнув на стройные мачты «Паллады», устремлённые в небо и словно вырастающие прямо из воды Золотого Рога: корпус фрегата закрывают дома набережной. Мы идём с ним по Светланской, мимо центральной площади Владивостока. – Я был бизоном! – повторяет он. И неожиданно мы выясняем, что однажды на траверзе Тайваня его фрегат и мой банановоз встречались, а мы тогда ещё не знали друг о друге.
Женя вычитал в лоции, что «В западной части залива Посьета расположена бухта «Рейд Паллада». И разумеется, он собирается проведать эту бухту. Мачты фрегата плывут вдоль Светланской – за нами, за ним, парусным матросом Мельковым. «Паллада» скоро собирается в рейс. С нездешней какой-то тоской он обращается к ней:
Опять уходит без меня фрегат.
Чтоб быть на нём, даю любую цену,
Подняться я на мачту так же рад,
Как при аншлаге выбежать на сцену.
Корабль уходит без меня. Тоска.
Канат издалека – как тонкий волос.
И мачта – что-то вроде стебелька,
 А с парусами – белый гладиолус.
Женя вздыхает так, точно вынырнул из глубины, едва не задохнувшись. А я мысленно вторю ему, вспоминая, как щёлкал затвором фотоаппарата, стоя на пеленгаторном мостике «Онтарио»:
А С ПАРУСАМИ – БЕЛЫЙ ГЛАДИОЛУС...

2016 г. Владивосток