ZOO-2. Письмо третье

В самом начале любви мужчина и женщина так сопоставимы, что им почти не нужно никаких слов. Всё узнаваемо и до омерзения повторимо. Повторимо до омерзения мурашек, бегущих по коже шепотами прикосновений к первоисточнику.

ОБЭРИУты комкали мир, как ненужную бумажку мечты. Они бросали его в сумасшествие откровений и таяли в нём пеплом несбывшегося.

Оружейник, отливая пулю, знает то, что она однажды кому-нибудь пригодится и спасёт целый мир несбыточного от варварства примитивизма сюжета истории любви.

Этот сюжет бродяч, как никому не нужная собака, ждущая в подворотне своей пули, как подачку судьбы. Как зонтик в дождливой толпе откровений. Как удар старой сказочной доброй финки под рёбра из ледяной детской сказки о Кае и Герде.

Сказочно начало финала истории любви мужчины и женщины.

Но финал, который, разумеется, однажды и их тоже настигнет, еще так далёк, что о нём совершенно не хочется думать.

Не хочется потому, что финал предугадан уже самим началом. Тот, кто нас с тобой вырвал из месива глины небытия, знал об этом. Ему не нужно было гадать на камешках в саду астрологических булыжников, читая наш с тобой Интимный Словарь.

Финал выскочит из подворотни внезапно, как собачье ожидание пули. Как те цветы, что первыми появляются в Москве после тысячелетий отчаянья выбрать хоть что-то из месива глины тьмы.



Знаешь, а я ее очень люблю! Однажды в январе она очень долго болела. Январь в тот год выдался очень холодным и ветреным. Представляешь, из оконных щелей ее дома так дуло, что я даже в Москве своей мёрз.

Потом мы много раз ссорились с этой женщиной. И всякий раз после многочисленных наших с нею ссор мы снова и снова возвращались друг к другу. Она тихонько протягивала навстречу мне теплые лунные лодочки своих ладошек, и я качался в их родном тепле, как на детских качелях. А она хохотала и шептала сквозь слёзы счастья: "Какой же ты у меня дурак, Редиска!"

Как-то раз она мне сказала о том, что у неё нет денег и ей нечего есть... И мы с ней несколько дней не задавали друг другу вопросы о том, ели мы сегодня или нет.

Она пишет очень хорошие стихи, но большую часть из них рвёт.

Как-то я застал ее в общем вагоне поезда. Она возвращалась издалека домой, думая о своей жизни, как о мятной конфетке.

Когда ей нездоровится, мне плохо. Когда я заговариваю с кем-то из посторонних, она начинает ревновать меня к посторонним.

Представляешь, на днях у нее отключили горячую воду, и она до сих пор сидит у монитора своего ноута и ждет моего письма. А вода тем временем на ее кухне почти вся превратилась в пар.



Знаешь, мне недавно один человек, увидев мое восторженное состояние, сказал: "Ты на вопрос о том, как твои дела, теперь вообще никому ничего можешь не отвечать - все и так видно по твоей счастливой морде!"

Потом этот человек, сделав затяжку и выбросив в сторону окурок сигареты, добавил: "Мы живы пока мы способны изменяться".

Думаю сейчас над этими словами. Вернее над тем, почему этому дядьке, которого я знаю почти четверть века, эта мысль пришла в голову именно сейчас при виде моей счастливой морды.

Думаю об этом, заканчивая еще одно своё письмо к тебе.

Я научил тебя любить стихи Заболоцкого и отучил тебя от чтения Маркеса.

Сейчас я снова нажму на кнопку "Enter", и в твоём доме вспыхнет крохотный огонёчек радости!


2 февраля 2017