Сборник стихов Пардон и патриархи

ПАРДОН И ПАТРИАРХИ

(ироническая пьеска)



ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ПАРДОН – соблазнитель лет тридцати

ГОРДЕЙ, КУЗЬМА, ФАДЕЙ, НИКОДИМ – отцы патриархальных семейств

ПРЕЛЮБОДЕЯ – жена Гордея

ЖЁНЫ КУЗЬМЫ, ФАДЕЯ И НИКОДИМА

СЦЕНКА I

Действие происходит в интерьере обыкновенной квартиры.
Сцена во тьме. Раздаются звонки и глухие удары в двери.  Надвигается освещение, вырисовывается интерьер комнаты в полном  беспорядке. Обстановка обыкновенная. На стене чеканка и портреты хозяев. На диван-кровати среди скомканного белья лежит жена кузнеца Гордея – Прелюбодея. Пардон мечется по комнате в панике, одетый лишь в комбинацию, яростно жестикулируя, роясь в шкафах, раскидывая тряпки.

Пардон:

Проклятье! Шутки сатаны!
Куда девалися штаны?!
Пиджак, трусы, носки, рубашка?!

(оглядываясь)

Так долбит, что возьмёт кондрашка!

(бросается к дивану, тормошит спящую женщину)

Эй, Любапре... Прелюбодея!
Проснись же, рыбонька, скорее!
Пришёл твой муж – рабочий класс,
А вместе с ним наш смертный час!

Муж Гордей (глухо из-за двери):

Вставай сонливая жена
И с радостью встречай ты мужа!

Пардон:

Ну, как же! Она вдрызг пьяна!
Ей уж ни я, ни ты не нужен.
Уж как её я не будил:
Бил по щекам и воду лил,
Таскал за волосы, щипал,
И в ухо петухом орал!
На все старанья ей нет дела,
Она лишь громче захрапела!

(Пардон бросается на колени)

О, бог ли, чёрт ли, помоги!
Не будет впредь моей ноги
В семейном гнездышке, в их спальне;
Я стану хрусталя хрустальней,
Монахом кротким иль женюсь.
О, смилуйтесь! Я так боюсь, –
Взломает дверь Гордей-кузнец
И чёрен будет мой конец!
И не могли бы подсказать,
Где мне, отцы, штаны сыскать?!
Отдайте брюки, умоляю!
Я и в штанах-то пропадаю...

Гордей:

Открой, жена! Твой муж Гордей
Всю ночь ковал достатка счастье...

Пардон (оглядываясь):

Открою я тебе скорей.
«Пардон, – скажу. – Бесштанный. Здрасте!»

(Пардон соскакивает, выгребает шифоньер, берёт и натягивает огромные Гордеевы брюки, подвязывая их на груди цветастым пояском от женского халата. Облачается в гигантский гордеев костюм, как в пальто, и, путаясь в этой одежде, спешит к окну)

Уж раз твоя Прелюбодея,
Безумством страсти пламенея,
Сумела мой костюм сховать,
Что днём с огнём не раскопать,
Прошу, Гордей, уж не взыскать.
Наряд не в пору мне, не новый,
Но согласись, коль не тупой,
Гордей! Ведь не пойду же голый
Я в ранний час по мостовой!

(Удары в дверь все мощнее. Пардон открывает окно, и в ужасе шарахается в глубь комнаты)

Проклятье! Ох, забил мандраж...
Да здесь двенадцатый этаж!..
Никак не меньше! Как же так?!
Ах, я безмозглый, ах, дурак!
Да мы ж сперва в лифте катились,
Там целовались, с счёту сбились,
И потому, как кони ржа,
Пешком прошли два этажа...

Но где ж мне спрятаться теперь?!
Кузнец Гордей ломает дверь!..

(Раздаётся характерный звук выбиваемой двери)

Всё, поздно... Хоть молись, хоть плачь...
Шаги. Идёт Гордей-палач...

(Пардон срывает со стены портрет Гордея, поднимает его над головой, и смотрит на него отрешенно и самозабвенно)

Гордей (войдя, остолбенел):

Ты что? Откуда? Кто таков?!
Вот сволочь, – верно, из воров!
А мож... любовник ты жены?!
Ну, говори, покуда жив!
Гляди, каков мой кулачище –
Враз череп от мозгов очищу!

Пардон (став гипсово-белым):

Скорей всего я из воров.
Прощай, хозяин. Будь здоров!

(Пардон окостенело засеменил к выходу)

Гордей (хватая Пардона за шкирку):

Постой, приятель. Ты куда?
Гляди, как в мой портрет вцепился!
Вот так уйти собрался, да?!
Да, что ты, дури, брат, опился?
Костюмчик мой примерил, брат,
Хоть он тебе великоват.
А что под ним? Что? Комбинашка?!
А где жена моя?!.. Бедняжка!
Жива ли? Голая лежит...
Жива. Как паровоз храпит.

(Гордей накрывает жену простынёй, берёт Пардона за плечи, усаживает его в кресло, сам снимает куртку и садится напротив)

Конечно, надо бы разок
Тебе бы врезать в образок.
Ну, да уж некуда спешить.
И вдруг придется хоронить,
Как если ты погибнешь с раза.
Садись, выкладывай, зараза:
Когда и как забрался в дом,
Жена была где, и при том
Чего уж вынес, дай ответ.
И на хрена тебе портрет?

Пардон (всё ещё не веря, что жив):

Родившись круглым сиротою,
Я с детских лет лишь слёзы лил...

Гордей (перебивает):

Ты что болтаешь? Бог с тобою?
Ты б, паря, детство опустил.
Ты говори, как в дом попал:
Жена впустила, дверь взломал?

Пардон (оживая):

Жена, Гордей, твоя – святая.
Её, Гордей, не смей хулить.
И пусть она лежит нагая,
Но честная! Чтоб мне не жить!

Всё расскажу я по порядку!
Чтоб не смотреть в глаза украдкой
Тебе, Гордей, богатырю, –
Я ничего не утаю!

Гордей (удивляясь):

Как ты узнал, что я – Гордей!

Пардон (живо):

Так я о том же. Всё у ней!
Но слушай, слушай по порядку,
Чтоб это... самое... украдкой...
Я, горя людям не желая,
Но раз судьба моя такая –
Жить полунощным воровством,
Сей ночью обходил ваш дом.

Иду подъездом, вижу двери!
Краса! Глазам своим не верю!
Ну, думаю, живёт здесь царь –
Решетка кована, как в старь.
И обналичка из металла,
Кручёны ручки, это мало –
Узор искрится тех дверей
И чешуя брони на ней!
Ну, как пройти мимо такой?!
Я щёлк отмычкой... Боже мой!
А там за этими дверями
Чиста, с до полу волосами,
Свежа, как солнечный ручей
Сияет женщина. На ней
Струится спальная рубашка, –
Стоит спиной, в руке ромашка.
И слышен стон её: «Гордюша...
Молчи, о, милый, ты послушай!
Я нынче ночью поняла
Каких я чувств к тебе полна!
Меня как будто осенило,
Жар охватил и зазнобило,
Вся в лихорадке я тряслась
Душой! А плоть к тебе рвалась!
Ты – мой единственный мужчина,
И жизнь – короткая лучина –
Моя тебе лишь отдана
За званье гордое – жена!
Что может быть того прекрасней,
Что на двоих мир поделён...
Пусть голоден ты, обнажён,
Пусть нету ничего опасней,
Когда ты водкой нагружён,
Пусть ты в грязи, тоске и смраде
Работаешь не денег ради,
А ради, черт бы знал, чего...
Всё, что твоё, то и моё...
Устанешь, упадешь – я рядом
Слезами смою пот и грусть,
Спою тебе, и райским садом
Почудится вдруг жизнь, и пусть
Мы растворимся в лунном мраке,
Пойдем сквозь дождь и блески луж...
Люблю тебя, мой умный в драке,
Большой и очень цельный муж!
Какою сказочной красою
От нас струится луч любви.
Я побегу к тебе нагою
Сквозь ночь и снег – ты позови...
И я тебя зову – скорей
Иди ко мне, мой муж Гордей!
От жажды силы я твоей
Уж умираю. Ну, живей
Целуй меня и в грудь, и губы,
Будь зверь в любви, будь вепрем грубым.
Чтоб утолить мое желанье,
Иди, моё очарованье!
Не медли, только два шага,
Ну, где ж ты?.. Я уже нага...»
Взметнулись руки – прочь рубашка!
А повернулась – обмерла:
Ведь я-то кто? Вор, замарашка!
Козявка, грязная букашка –
Не тот, кого она звала...
Её взор тут же помутился,
И стан в постели повалился.
Вся распростерлась, чуть дыша,
И нет сознанья не шиша.

Гордей:

Вот так всё прямо и сказала?!

Пардон:

Клянусь тюрьмой! Узлом связала
Язык мне, душу и мозги.
Я в слёзы от такой любви!
Хоть я и не привык рыдать…
Гордей, позволишь продолжать?
Так вот, упала как она,
Очнулся будто я от сна
И просветлела голова!
Я понял, как я гнусно жил,
Напрасно ел и даром пил,
Рабом я не был красоте,
А дни влачил в грязи и тьме!
Теперь, увидев блеск в судьбе,
Я строго сам сказал себе:
«Клянусь, что с этого числа,
Чтоб на Гордея стать похожим,
Я сам себя сверну в рогожу,
Когда душа захочет зла!..
Ну, там украсть иль соблазнить,
Или с ворьём вина попить.
Я стану честным и открытым
Душой и телом, как Гордей!
С мускулатурою отлитой
Я стану чище и светлей!
Теперь разврат я презираю,
А женщин, как богинь я чту!
И на портрет я твой взираю,
Как на святыню и мечту!

Портрет с костюмом, каюсь, взял,
От них чтоб черпать силу духа!
Про это в книжках я читал.
Уж коли вру – ударь мне в ухо!

Устроюсь завтра ж на завод –
Пусть лучше жить мне без зарплаты
Чем злыдни днями напролёт
Поганою грести лопатой!

Поверь! Слова твоей жены
В душе моей отражены!
Я стану цельный и большой
И сам обзаведусь женой!
Ну, а теперь меня прости
И, коль поверил, отпусти.
Тебе земной, земной поклон,
Позволь, Гордей, убраться вон...

Гордей (задумчиво):

Да, очень странно, чтобы вор
Костюм заношенный мой спёр,
Портрет и женское бельё.
Вот чудеса-то, ё-моё!
Похоже, впрямь вор осознал...
Чумак, в газете я читал,
Водой психованных лечил.
А я женою исцелил,
Да от болезни-то какой!
Ведь воровство – вам не запой!
Ну, что ж... Как звать тебя?

Пардон:

Пардон.

Гордей:

Как странно... Ну, так что ж, Пардон,
Иди, коль так, на свет икон!

(смутившись)

Я не себя имел в виду...
Дай адрес, я к тебе зайду.
О жизни новой потолкуем,
И на завод тебя возьму я.

(горделиво)

У нас зарплаты нет пять лет,
Но мы завод не бросим, нет!
На производстве и в семье,
Железно говорю тебе,
У нас предательства не сыщешь!..

Прелюбодея (вдруг, неожиданно сквозь сон):

Пардон! Ну, где ты, подлый, рыщешь?!
Неси ещё, ещё вина!
Бери, терзай, грызи меня!
Будь зверь в любви, будь вепрем грубым,
Целуй до крови грудь и губы!

А то чуть свет придёт Гордей,
Нет в свете ничего глупей.
Его увидеть – жуть одна!
А я, представь, – его жена!

        Облезлая тупая туша.
Мозги свернутся, коль послушать,
Как он губищами бубнит,
Что трактор пашню боронит.
Споёт он вдруг – ушам шабаш,
А смех, как похоронный марш...

Пардон! Ну, где ты, где ты, где ты?!
Учти, не будешь ты одетым,
Пока меня не ублажишь
И страсть мою не утолишь!
Пардон! Пардон! Я вся в огне,
Иди же, ну, иди ко мне...

(Гордей поднимается во весь громадный рост и застывает, повернувшись к публике лицом, с выпученными глазами и широко  раскрытым ртом. Пардон сжимается в ужасе, и вдавившись в кресло,  прикрывается Гордеевым портретом)

Затемнение.

СЦЕНКА II

Та же комната. Посередине связанные верёвкой спина к спине стоят Пардон и Прелюбодея. У Пардона в руках намертво схваченный портрет. Верёвка привязана к люстре. Прелюбодея одета в халат. В комнату входят трое здоровенных кузнецов – друзья и товарищи Гордея по работе – Фадей, Кузьма и Никодим. Гордей их встречает. Говорит заунывным басом, и, как бы, гнётся при разговоре, будто ему на горбушку то кладут, то убирают тяжесть.

Гордей:

Поверьте, рад, друзья мои,
Что сон прервали вы усталый.
Тревогу в телефон забить
Заставил случай небывалый.
Я, чай, и сам сейчас бы спал,
Окончив ночь рабочей смены.
Но нынче в душу наплевал
В моей семье мне факт измены.

Вот перед вами, вот они,
Что очернили мои дни!
Из-за кого мне свет не мил!
Я их, друзья, давно б убил.
Но как?! На клочья разорвать?!
Всё будет мало наказать
За преступление такое.
И потому лишил покоя
Я вас, почтенные друзья.
И думаю собрал не зря:
Публично чтоб бороться с блудом
Сим пролетарским самосудом!

Фадей:

Ты мудро поступил, Гордей.
Позор мы с совести твоей
Сотрём мозолистой рукою.
Мне разрешите быть судьёю.
Будь прокурором ты, Кузьма,
Ты склонен к этому весьма
И грамотен. По крайней мере
Читал о Павле-пионере.
Тебе ж, мужайся, Никодим,
Адвокатуру мы дадим...

Никодим (обидевшись, грубо):

Ему заправским адвокатом
Чёрт будет на мосту горбатом.
Я ж не согласен нипочём,
Уж быть, так лучше палачом!

Кузьма:

Коллеги! Спор здесь ни к чему.
Скажу по праву своему:
Судья в суде – священный мул,
Но здесь он палку перегнул.
На суд Гордеевой жены
Нам адвокаты не нужны!

Вы вспомните, как быстро, чисто
Работал суд при коммунистах!
При Сталине в судебных тройках
Дела крутились шустро, бойко!
И мы судебным трибуналом
Разврату вырвем зуб и жало!

Чтоб время даром не терять,
Давайте, други, начинать.
Сперва, Гордей, о деле этом
Нам доложи. Секретов нет...
А что альфонс стоит с портретом?..
Постой! Да это ж твой портрет!

Гордей (взволновавшись):

Да этот гад совсем больной!
Вцепился, сволочь, в образ мой.
Едва не утащил домой.
И держит так, что не отнять,
Что в пору руки отрубать...

Но я начну, как в дверь звонил.
Потом стучал, ногою бил...

(С этими словами наступает недолгое затемнение. Свет постепенно нарастает с нижеследующими словами):

... Вот так она его звала,
Меня же грязью облила...

Всё знаете теперь сполна –
Каков есть я и кто жена.

Фадей (поднимаясь со стула):

Мы все здесь братья-кузнецы,
Патриархальные отцы,
Живём степенно, деловито,
Блюдём порядок, ценим труд.
И наши жёны домовиты
Нам верность женскую блюдут.

Так крепок их устой моральный,
Что до колонны погребальной
Крепка их преданность – скала!
Прелюбодея! Ты ж была
Одной из них, того ж замеса,
Скажи, как мог такой повеса,
Что срам смотреть, – бесцельный хлыщ,
Который баб имел пять тыщ,
Фигляр, пархатик ресторанный!
Как мог прельстить тебя?! Мне странно...

Прелюбодея (визгливо):

На ваш я глупый суд плевала!
Пустите руки, я устала.
Уж сил моих, ей-богу, нет
Стоять и слушать этот бред!

Гордей (грозно суёт к носу Прелюбодеи свой кулачище):

Что ты сказала? Суд наш – бред?
Вот я поправлю твой портрет.
Останешься на век уродкой
И колченогою походкой,
С одной ногой наоборот,
Пройдешься, стерва, на панели.
Что, нарасхват возьмут в постели?!

Закрой же свой губастый рот!
А то сейчас как примочу...

Прелюбодея (спадая с лица, испуганно):

Молчу, Гордеюшка, молчу...

Гордей:

И не молчи, а говори.
Тебе вопрос наш повторить?

Прелюбодея (быстро):

Вопрос не нужно повторять...
Я... не умею объяснять
Такие вещи... Я сама
Не знаю. Я сошла с ума!

Нашло влеченье, возбужденье...
Нет! То есть тьма и заблужденье...

Никодим (с приторно-ласковой улыбочкой):

Ты успокойся, не дрожи,
И всё, как было, расскажи,
Чтоб мы сумели рассудить,
Как дальше вам с Гордеем жить.

Гордей:

Давай выкладывай – как было!
Чтоб ничего не упустила!

Прелюбодея (покорно):

Что ж, я согласна. Расскажу.
Грех от души освобожу...
Ох, то есть душу от греха.
Ни пуха мне и ни пера...

Все (хором):

К чёрту!

Прелюбодея:

Пардон – мой это... секс-партнёр
Вчера нам в двери позвонил.
Сказал, что он комвояжёр,
Престижный мне товар сулил.
Ну, что такого, я открыла...
Он сумку вскрыл, ах, что там было!
И для меня, и для Гордея,
И я, лишь о семье радея,
Его пустила на порог,
Чтоб он товар разложить мог.
Для кухни всякие приборы
Необычайной белизны!
Рубашки для Гордея, шторы,
Бельё, сервизы и носки;
Колье, колготки, герболайф,
Две люстры, шляпки – просто кайф;
Духи, компьютер, пылесос –
Всё в одной сумочке принёс!
Товар расхваливая с жаром,
Он и меня не забывал:
К мой красе, мол, чуть загара –
И для загара мазь совал.
К моим губам, к моим ресницам,
К моим ушам он всё имел;
Ох, как же тут не соблазниться!
Да небогатый наш удел.
У нас ведь денег – кот наплакал.
А он смеётся: ничего!
Порой ценней, чем деньги, плата –
Сочувствие к душе его.
Сочувствие? Я в робость впала –
С его лица хоть пить, хоть есть.
Но, впрочем, этого навалом
Добра всегда у женщин есть.
Ну, вот, его я пригласила,
За стол на кухне усадила.
А как сочувствовать ему,
Никак ума не приложу.
А он вдруг сам душой открылся:
Дитём несчастным, мол, родился.
Его отец нещадно бил,
Но крепче он отца любил...

И, видно, горько ему стало.
Достал коньяк он, я достала
Рюмашку, вместо хлеба блин.
Он отказался пить один,
Извлёк из сумки мармелад,
И колбасу, и шоколад,
И сыр, и фирменный паштет,
И даже свежих роз букет.
Хоть я не собиралась пить,
Но, как тут стол не разделить?
Признаюсь, слюнки побежали.
А он ещё сказал: «Едва ли
В сочувствие, мол, будет вера
Без надлежащей атмосферы!»
Закусывая понемногу,
Он про жену мне рассказал,
Как та умчалась на вокзал
С любовником, а он в дорогу
Сквозь слёзы их благословлял.
Жену любил, зла не желал.

Пришлось коньяк мне пригубить
За его горькую судьбину,
И за удачу, за любимых.
Потом в глазах всё стало плыть.

Богиней помню называл
И обнимал. Целомудрённо
Мне пальцы, щёчки целовал.
Сказал: «Главой, мол, преклонённой
Готов к ногам твоим пригнуться,
Восторгом, счастьем захлебнуться!..»

Ему, мол, пошлостей не надо
И для него одна награда –
С восторгом на меня взирать
И слёзы страсти утирать...

Ещё могу припомнить я,
Он подарил комплект белья.
И чтоб размер вдруг не подвёл,
Примерку лично сам провёл.
Бюстгальтер, трусики, ночнушку
Он натянул мне. Как игрушку
Сквозь поцелуи нарядил...
И стыд, и честь во мне убил
Своею ласкою коварной.
И шёпотом пленящих слов
Заставил при луне янтарной
Забыть Гордееву любовь...

Теперь-то я убеждена,
Что лишь в Гордея влюблена...
Ой, нет, не то! Что я болтаю!
Нет, правильно. Я твердо знаю, –
Ему, Гордею отдана
Его законная жена.
Но честно я скажу Гордею,
Что очень горько сожалею...

Гордей (вспыльчиво):

О чём, мерзавка, сожалеешь?!
Что ты законная жена?
Чего ты путаешь? Что блеешь?
Не разберу я ни рожна!

Прелюбодея:

Ох, тяжко мне, ох, тошно, больно...
Гордей, я правду говорю,
Что согрешила я невольно.
И лишь тебя боготворю...
Прошу прощения, Гордей.
Впредь не найдешь жены верней...

Фадей:

Ну, что ж, похоже, покаянье,
Чистосердечное признанье
Смягчит, Гордей, жены вину.
Теперь Пардон, словцо ему.
Зачем к жене чужой залез?

Пардон (вздыхая):

Что мне сказать, – попутал бес.
Я с бесом тем давно враждую,
Так маюсь, кто б его извёл!
Как вижу вдруг жену чужую,
Так бес меня к ней и повёл.
Ведь сознаю ж, что это плохо,
Но жарит бес, – возьми её!
Порядочна ли, выпивоха,
Нарядна, носит ли тряпьё;
Княжной ли глянется, каргой —
Мне всё равно, скажу вам прямо,
Была б она женой чужой —
Вот главное. И вот румяна,
Когда глазами разожжёшь
Ей на щеках; преобразится
Чернушка в ясную царицу
С ключом в глазах, что пьёшь и пьёшь,
И, кажется, сейчас умрёшь
От наслажденья этой влагой, –
Любовной тешишься отвагой.
А разве женщинам не благо, –
Вдруг мимолётно осознать,
Что не работница, не мать,
Не прачка и не повариха,
А женщина она. И тихо,
Чтоб чувство это не вспугнуть,
Она готова и уснуть
Пусть на плече чужом и шатком,
Но пробудившем в ней украдкой
Всю чувственность её души...
Пусть подождут уборка, щи,
С семейной этой канителью
Умчатся в забытье метелью,
И кружат голову слова:
«Молитва ты моя одна...»
Ох, уж, мужья, что вы рогаты,
Нередко сами виноваты.
Стыдитесь жён вы возбуждать,
В порыве ноги целовать.
И шаловливые слова
Не шепчут в ушко ей уста.
Мальчишкой, вдруг, боитесь стать,
Сглупить, унылость разметать,
Чтоб и жена могла открыть
Источник тот, что можно пить,
И жить, не старясь, молодой...
Ну, да, уж где вам, пусть другой
В глазах её разбудит страсть.
Как до мальчишества вам пасть?!
Ведь вы солидны перед ней,
Как памятник борцам идей...

Никодим (рявкает):

Молчи, Пардон! Как здесь не взвыть?!
Он нас же взялся и учить!
Чего ты в жизни понимаешь?
Как трутень по цветкам порхаешь!
Нам по боку поганца мненье.
Имеем к жёнам уваженье,
И чтим мы в них превыше мать,
А он лишь ценит в бабе бл...
Чуть не ругнулся я, простите.
И я прошу рабочий суд, –
От пропаганды оградите –
Я больше дряни не снесу.
Чем возбуждать жён знаем мы!
К примеру, мою я полы,
Посуду, половик трясу,
Получку всю домой несу!
Вот это дело, так сказать.
А чтоб ей ноги целовать...
Зачем? Для этого есть губы,
Щека – для чмоканья сугубо...
Я предлагаю прекратить
Все пренья и посовещаться,
Как нам с преступниками быть.
Пойдём на кухню пошептаться.

(Суд уходит на кухню. Гордей взволнованно ходит перед Пардоном и Прелюбодеей. Суд возвращается. Гордей с замиранием слушает)

Фадей (торжественно):

Как председатель нашей тройки,
Я объявляю приговор:
Прелюбодеи нрав нестойкий
Взять нам под пристальный надзор.

Супруги наши – бетон-камень,
Их не подточит червь гнилой!
Прелюбодея с ними станет
Морально крепкою женой!

Они внушат ей добродетель,
Скуют характер ей стальной.
И наш союз тому свидетель, –
Гордей, жена придёт другой!

Гордей (удивлённо):

Откуда же она придёт?
Не понял, вот-те раз...

Фадей (покровительственно):

Решили мы, – пусть поживёт
Она у всех у нас.
По две недели будет жить.
Сначала у меня,
И воспитанием лечить
Начнёт моя жена.
У Никодима, у Кузьмы
Супруги, – как гранит.
Они развеют чары тьмы,
И бронзой зазвенит
Прелюбы новое нутро!
Ну, что, Гордей, разинул рот?
Аль не согласен, так скажи
Товарищам в глаза...

Гордей (рассеянно):

  Мне без консенсуса не жить
Товарищей. Я – за...

Фадей (вдохновенно радуясь):

Теперь черёд пришёл Пардона!
От пролетарского закона,
От нашей каменной десницы
Уж никуда ему не скрыться!
Нанёс он лютую обиду
Всем нам в Гордеевом лице.
И мы желаем инвалида
Увидеть в этом подлеце!

Он враг опасный социально!
Ему и приговор специальный:
Не мог чтоб к жёнам он ходить –
Взять, да и ноги перебить!
Суров закон, но справедлив!
Ну, что, Пардон, ещё ты жив?!

Пардон (бледный, с  отчаянной злобой):

Глупцы! Давайте ж, – искалечьте!
Баб жалобить мне будет легче!

        Фадей:

Ах, так! Ну, стало быть, на нас
Ты не в обиде. В добрый час!
Заклеим рот, дверь на запор.
Гордей, тащи-ка свой топор...

(Все задвигались и замерли от длинных звонков от дверей)

  Никодим (тревожно):

Кто может быть? Спроси, Гордей.

Гордей (у двери):

Кто там звонит? Не ждём гостей!

Голоса за дверью:

Открой, Гордей! Не узнаёшь?!
Открой! Ты с горя, что ли, пьёшь?!
Совместно с нашими мужьями?
А то мы дверь взломаем сами!

(смеются)

Гордей (растерянно товарищам):

Явились жены ваши, братцы.
Открыть? Чего уж их стесняться...

Кузьма:

Открой. Мы объясним их труд.
И пусть Прелюбу уведут.

(Гордей открывает. Запархивают жёны, и начинают восклицать, раздеваясь в прихожей)

        Жена Кузьмы:

Ах, как сказал мне мой Кузьма,
Прелюбодея, что она...
Не верю! Где она, не видно.
Тебе-то как, Гордей, обидно?

        Жена Фадея:

А я, услышав от Фадея,
Руками до сих пор немею!
Какой же стыд, какой, ах, срам!
Её позор так гадок нам!

        Жена Никодима:

Разврат! Неслыханное дело!
Как можно низко, подло пасть?!
Как можно собственное тело
У мужа родного украсть?!

Все вместе:

Чтоб мы с грехом хоть день прожили,
Да лучше б руки наложили
Мы на себя! Душа чтоб вон!..

(Жёны заходят в комнату и столбенеют)

Жена Кузьмы:

Пардон?

Жена Никодима:

Пардон?!

Жена Фадея:

Ты здесь, Пардон?!!..

Жена Кузьмы (совершенно забывшись, в ярости бросается на Пардона, колотит, царапает, пинает его):

Ах ты, развратник, наглый лгун!
Похабник, бабник, потаскун!
Ты ж говорил, что я одна
Твоей душе больной нужна!

Жена Никодима (вцепляясь в волосы жены Кузьмы, оттаскивает её от  Пардона):

Как смеешь?! Убирайся, кляча!
С ума сошла ты, не иначе!
Пошла вон к своему дебилу!
Пардон, ты целый, мальчик милый?!..

Жена Фадея (обезумев, задыхаясь, глаза навыкат, трясёт мужа за рубаху, тыкая пальцем в Пардона):

Каков подлец! Он всех нас знал!
Так что же? Он со всеми спал?!
Измена! Что стоишь, Фадей?!
За честь жены его убей!

Жена Никодима (налетая на жену Фадея):

Я вам убью! Всех растерзаю!..

Жена Фадея (не в силах вырваться от Никодимовой жены):
Фадей! На помощь! Погибаю!..

(Фадей растерянно топчется, совершенно сбит с толка, нелепо машет руками)

Жена Кузьмы (опять колотя Пардона):

Тебе я верила, а ты
Изгадил светлые мечты!

        Кузьма (наливающемуся кровью Никодиму):

Я кончил школу, ПТУ,
Но ничего не разберу, —
С чего поднялся шум и гам?
Гляди, как хлещут по мордам...

Чего сказала там жена?
Кому она одна нужна?
И у кого душа больна?..

Никодим (зло):

Дурак ты, брат-кузнец Кузьма!
Нет и на грош в тебе ума!
Стой, разбирай, мне ж не стерпеть –
Желаю нынче ж овдоветь!

(Никодим бросается на свою жену, душит)

Гордей (растерянно и неуверенно):

Что здесь стряслось, эй, Никодим!
Мне объяснений ясных нужно.
Фадей, Кузьма, всё разъясним...
Давайте сядем, только дружно...

Фадей (горестно вздыхая):

Эх, будь, что будет, но жену
Не дам я гробить никому...

(Фадей с опозданием подходит к жене Кузьмы, удушаемой мужем, и  ударяет её в ухо. Кузьма удивляется, и в свою очередь бьёт Фадея,  вмешивается Гордей, жёны; образуется дерущаяся свалка. Пардон  освобождается от пут, выходит на передний план. С  музыкой надвигается полумрак, высвечивается только Пардон)

        Пардон (зрителям):

Вот я – проклятие семей!
Ах, многим, многим я знаком.
Потоком призрачных страстей
Несёт меня из дома в дом.
И правду церковь говорит, –
Где я – там адский дух гостит!

(показывает рукой на свалку)

Искусство древнее храня,
Блистая дивным красноречьем,
Небесных добиваюсь встреч я,
Среди голубушек паря,
То коршуном, то робкой птахой,
А то подобно соловью...
И вот в подушки, как на плаху
Бросает голову свою
Вчера невинное созданье –
Матрона, верная жена,
Но грудь уже обнажена,
И трепет сладостный дыханья
Мне шепчет: «Я побеждена...»
Так славь мой праздник, сатана!

Великий пир! Я выпиваю
Нектар замужней чистоты!
О, свежесть! И не сыщешь ты
То в незамужних, я-то знаю!
А утром призрак пустоты
На память мужу оставляю.
Тому, кто смотрит на жену,
Как на комод или казну,
Гражданские ль права свои
И пишет правила к любви;
Кто чувства променять готов
На сталь супружеских оков;
Кто больше, чем в жену влюблён
В своей гордыни глупый звон!

В дома другие ж я не вхож.
Я чахну, где одной душою
Живут и любят муж с женою.
Их чувственность – мне в сердце нож,
Здоровье делается хуже...
А я вам, ох, как ещё нужен!..

Пока ж прощайте в этот вечер,
До встречи, милые, до встречи!

Примите низкий мой поклон,
Ваш преданный слуга Пардон!

ПАРОДИИ

«... Явись к оградке, к изголовью...
Как дым сползает с мундштука!
И в сумерках, качая бровью,
Стряхни две искры с каблука...»

Эдгар Бертенев

ЭДГАРДОВЫЙ ЯЗЫК

Эдгар, как дым, качая бровью,
Пришёл сквозь ночь, я стих верстал;
Горячей бултыхая кровью,
Мне с жаром в ухо зашептал:
«Что серебришься, причитая,
Ты под казённою луною?
Мож, не даётся строчка злая?
Осыпь печаль, секрет открою.
Вот говорят, – грешит глаголом
Моя янтарная строка...
Я критиканов с их уколом
Стряхну, как искры с каблука!
Мы гробовую узость сами
Должны понятий расширять!
Ты пишешь: «Шевелить губами»,
А поэтичнее – «махать»!
Тебе, прости, но как поэту
Ещё бы надо подрасти.
Вот «взмах ресниц» – банально это.
Ресницей можно поскрести.
И носом можно пофилонить,
А карим глазом помотать...
Уж постарайся, брат, запомнить:
Лохматей нужно, друг, писать!..»
Ушёл он. Но под небесами
Строк водопадом бьёт пожар!
Поскрежетал я волосами –
Стихи заполоскались сами!..
Спасибо за урок, Эдгар!


*****

«... Так помню, в детстве ангелок
Глядел сквозь утренние щели,
В руке сжимая шерсти клок, а рядом ангелы свистели.
Крылом в электропроводах запутывались, прорицали,
Что нас разбудит стыд и страх
И толпы нищих на вокзале!..»

Татьяна Максименко

ТАНИНО ДЕТСТВО

Однажды в детстве Таня сном
Своим божественным дремала.
Но, чу! Почуяла нутром,
Что шерсти в доме стало мало.
Хоть страшно стало, Таня скок
С кроватки. В утренние щели
Вдруг видит, – это ангелок у Тани свистнул шерсти клок,
А рядом ангелы свистели.
Да, Таня маленькой была,
Но знала прелести стыда:
«За вас мне стыдно! Можно ль красть?!..» – и палкой ангелочка  хрясть!
Слуг божьих гуртом погнала
К высоковольтным проводам.
С крылом в электропроводах
Орали ангелы, орали:
«Пять лет назад мы прорицали, –
Тебя разбудит стыд и страх.
И точно! – надо ж, угадали!..»
Ещё пытались прорицать,
И сквозь конвульсии кричали:
«Ты подожди лет двадцать пять,
Сюрприз тебя ждёт на вокзале!..»
Мы ангелов с тех пор не наблюдали...


*****

«Уберите улицы, скотины!
Старики не ходят в магазины,
Молоко и хлеб не покупают,
Над прокисшей кашею вздыхают…»

Нина Стожкова

ВОЗМЕЗДИЕ

В подворотне раз Стожкова Нина, –
Нежная душою и лицом, –
Прошептала дворнику: «Скотина,
Я с тобой расправлюсь с подлецом!

Старикам устроил ты блокаду.
Насажу тебя я на перо.
Что, презренный, блеешь ты: «Не надо!»
Где старухам хлеб и молоко?!

Кашею прокисшею питаться
Стариков, стервец, ты принудил.
Точно, на пере тебе болтаться.
Ты во мне всю женственность убил».

В подворотне тёмной и унылой
Гул растаял эхом каблучков.
Дворник там остался тенью стылой,
Да французских аромат духов...


*****

«Ирландца любит англичанин,
Когда его под боком нет.
Француз, бельгиец не скучают –
Знай прочищают пистолет.

Фугообразно, полифонно,
Многоорганно мир звучит.
Искрится смех, мерцают стоны
Метафорой, открытой в быт».

Николай Сарафанников (Франция)

ЗАКОРДОННЫЙ БЫТ

Ах, вне России быт так странен, –
Искристо, весело живут!
Француз, бельгиец, англичанин
Знай пистолеты тряпкой трут!

«Зачем?» – я вопрошал британца.
И он сказал: «В том грэйт есть прок, –
Я жду любимого ирландца,
Вот-вот придёт, подлец, под бок!»

Француз с бельгийцем в диком смехе
(Я не успел их расспросить),
Они в агонии потехи
В друг друга начали палить.

Фугообразно, полифонно,
Многоорганно мир звучит.
С улыбкой я «мерцаньем стонов» –
Метафорой – добил их быт.


*****

АВТОПАРОДИЯ

Я по наитию поэт.
Таких ещё не видел свет.
Ещё один такой поэт –
Литературы больше нет.
А если третий к нам придёт –
Читать разучится народ.
А, уж если на троих
Один сообразим мы стих –
Сведутся люди со земли...
Однако ж, как мы велики!


ИРОНИЧЕСКИЕ РИФМЫ

НА СТАРЫЙ АВИААНЕКДОТ

По швам трещит аэроплан,
Взлёт из последних соков.
Уж сорок лет он служит нам
Сверх нормативных сроков.

И каждый дорог нам полёт –
Механик бога славит –
Один пропеллер отдохнёт,
Зато другой буравит.

От рации вестей не ждём,
И знать судьбе в угоду,
Уж сорок лет мы узнаём
По «Маяку» погоду.

Наш «горизонт» стоит торчком,
Высотомер качает.
Каким идём мы потолком,
Нам птицы сообщают.

Диспетчер – наш сердечный друг –
В услугу и почёт,
Завидев нас, заслышав вдруг,
Священника зовёт.

Что ж, отметелив пол-Руси,
Снижаемся по кругу.
И расправляются шасси,
Скрипя на всю округу.

– Ну, командир, надежда есть?
– Похоже, приземлимся.
Бетонка, тормоз, – как не сесть,
Уж сорок лет садимся.


ГЕОЛОГИЧЕСКАЯ БЛАГОДАТЬ

Гнусно поёт гнус таёжную песню,
Туши мошки и тропы не видать.
Пятые сутки мы кружим на месте,
А проводник говорит: «Благодать!»

Жар ломит голову, пот водопадом;
Тело зудит и охота орать.
Старик-проводник жжёт нас яростным взглядом,
В смехе трясясь: «Ей же ей, благодать!»

Партии стан наш людьми был богатый,
Помнится, в счёт было нас двадцать пять.
Всех растерял проводник наш проклятый,
Как заведённый гремя: «Благодать!»

Съела трясина Илью и Ивана;
Охнула пропасть: «Ох, дед, твою мать!..» –
То канули трое из нашего стана,
А проводник им во след: «Благодать!»

В гроте с десяток ребят завалило,
В омуте чёрном двоих не сыскать;
Да одного медведица стащила,
А старикан всё своё: «Благодать!»

Еле бреду, я один с ним остался,
Сердится старец, – нельзя отставать.
Вспомнить кто я, я уже не пытался.
Знал лишь одно – впереди благодать.

Голые скалы. Воды нет и пищи.
– Дедушка, сколько к жилью нам хромать?
– Ежель в Россию, километров с тыщу,
А к Пакистану – одна благодать!

Вдруг с поднебесья – зрю – ангел сошедший
Начал лицо мне в испуге трепать:
– Парень, очнись, – ведь старик сумасшедший!
– Поздно, отстань, я уж сам – благодать…


АНОМАЛИИ

Встал большим вопросом фактор
В нашей жизни – вот изъян!
Сам пахать поехал трактор, –
Тракторист спал в лёжку пьян.

И глаза народ наш пучит,
«Труд» читая на ночлег:
«Невидимка женщин мучит!»
«Бродит снежный человек!»

Наш народ с вопросом к горлу
Академиков пристал:
Объясните, что там пёрло?
Кто там ползал и летал?

Где пришельцы от Омеги?
И кому промежду век
Врезал этот рыже-пегий,
В общем, снежный человек?

Академик со слезами
Теле-радио вещал:
«Извините, но не знаем,
Кто вчера вас навещал!

Кто в пустом буянил доме;
Кто там двигал поезда…
Ну, а вдруг вас кто-то тронет,
То звоните нам – «02»!

Только вот профессор Петин
Среди будничных забот
Эти случаи приметил:
«Вот, – сказал себе, – так вот!»

Он в науке не случайный,
Подержав совет с женой,
Заявил: «Открою тайны
Между небом и землёй!..»

И учёный закрутился,
Был он добрым и простым,
Потому и подружился
Со своим же домовым.

На пельмени и на бражку
В штаб-квартиру, что в подполье,
Пригласили Барабашку,
Что-то спели про раздолье.

А раздолье так велико!
И подпольный огонёк
«Материалистам» в пику
Незнакомый мир привлёк.

Тут Кощей плясал с Ягою,
Анекдот Баюн травил,
С снежным человек-изгоем
Петин ночи говорил.

Инопланетяне были,
Параллельный мир чудес,
И собаки дико выли –
Дразнил их задира бес.

Кино-видео, как надо,
Петин материал собрал;
И однажды для доклада
Дверь открыл в научный зал.

Был доклад, ухмылки, пренья;
Пренья вылились в одно:
«Дома б вам варить варенье,
Да сценарии к кино.

Мы на ваш вертеп в квартире
Не дадим вам ни гроша!
Нет нигде такого в мире,
Если нету... в США!»

Телевиденье и пресу
Пригласили тут верхи,
Долго слышал наш профессор
Их научное: «Хи-хи!»

Всю компанию призвав, –
Коньяку по рюмкам, –
Петин (к черту Научглав,
Вещи распихав по сумкам)

Крикнул им: «А, что, ребята,
Всем догматикам на зло,
Эй, готовь там НЛО,
И махнём мы в Штаты!

В академиях порою
Тайны есть, одну открою:
У учёных – фактор жуткий –
Варят в черепах желудки.

Кафедра, оклад на шару;
Не видать в науке зги...
По всему земному шару
Русские текут мозги…

КОТ И СВИНЬЯ
(басня)

Кот, глядя на свинью и видя в ней свой прок,
Как в жаренине – наслажденье райском,
Жалел: ещё не скоро грянет срок,
Когда куски её украсят стол хозяйский.
Пока жару не сменит холод жуткий,
Она не съедет со двора в желудки.

Тогда мой кот – плут и прохвост, –
Подкравшись к чавкающей туше,
Павлином распушил свой хвост:
«Простите, тётушка свинья, что помешал вам кушать,
Но не могу за вас я радость удержать,
И разговор хозяйский Вам не передать.
Его в вечор мне удалось подслушать.

Хозяин плакал, с горя водку пил:
– Чем я свиньюшку нашу огорчил?!
Один мне вид её, что майский мёд,
Но, видно, свинка заболела.
Совсем бедняжка не поёт,
А как она порою пела!
Я думал, как она проявит стать,
Её в консерваторию послать.
Такое мир видал едва ли,
Чтоб свинья пела и играла на рояле!

Хозяйка тучей хмурою ходила:
– Чем я-то ей родной не угодила?!
Её кормлю я и холю,
И пуще, чем детей люблю!
Она ж голубушка нас верно не взлюбила.
Хоть раз бы взглядом обласкала,
Разок бы обняла, поцеловала!..

Вы далеко пойдёте, тетушка свинья!
Уж, верно, вам ваш свинский род прославить!
В Ваш звёздный час, когда Вам балом править,
Не позабудьте, тётя, про меня.
Ах, повезло же Вам, свой шанс не упустите –
Побольше пойте и поменьше жрите.
К Вам остаюсь с душой открытой,
Простите, оторвал Вас от корыта…»

Кот поклонился в раболепстве
И стал ждать слов своих последствий.

«Действительно, – подумала свинья, –
Я с детства за собою примечала
Талант на оперу! Моё хрю-ля,
Моё хрю-ре меня от прочих чушек отличало!
При даровании таком и элегантности моей
Достойна, право, я заморских желудей!

Я встану в ряд один с Карузо,
Корыто золотое получу,
Бананы жрать, шампанского от пуза!
А за любовь хозяйке нынче ж отплачу!..»
И с той поры свинья ревела
И дни и ночи напролёт,
Но то, что чушка песни пела,
Она лишь знала, да мой кот;
Пить перестала и не ела,
Вгоняя в талию живот.

К хозяйке сердцем воспылала
Всей свинской сальною душой!
С ног сбила, чуть не затоптала,
Едва осталась та живой.

За нож хозяин, вздать свинье, чтоб кару,
Но всё ж сдержался и сходил к ветеринару.

Ветеринар дал с полупьяну заключенье:
«Болезнь свиньи не подлежит леченью!
Её немедля требо освежить,
И дело это нам не грех обмыть!»

Час звёздный для свиньи настал,
И кот её остатки уплетал.

Мораль не нова, но и не стара:
Я на свинью гляжу без сожаленья, –
Та долго береглась бы топора,
Не съешь кошачье блюдо самомненья.

ЧЁРНАЯ СУЕТА

Ночь спустилась тихою прохладой,
Но, боюсь, я ночью не усну.
За моей домашнею оградой
Проклинать я буду суету.

Слышу крик: «Петлю, под ноги чурку!»
Визг истошный... и заткнулся рот.
Видимо, повесили придурка,
А может он кого наоборот.

Где-то тётка пьяно заорала.
Вопль её по темечку мне бьёт.
Видно, под насильника попала,
Ну, скорей всего, наоборот.

Автоматы гулко застрочили,
Вой сирены тишь ночную рвёт.
Где-нибудь милицию «мочили»,
Вероятнее – наоборот.

Сполохи вдруг небо осветили, –
Пламя с треском два квартала жрёт.
Горожане мэра невзлюбили,
Но возможно, что наоборот.

Разметал взрыв банк, летят банкноты.
И вторично тявкнул миномёт.
Явно, обманул банкир кого-то,
Ну, а может быть наоборот.

В небе звёздном самолёт резвился,
Боевой вдруг сделал разворот.
И тяжёлой бомбой разгрузился,
Бум! И в пепел город превратился –
Может лётчик просто с курса сбился?!
Ну, а может… кто его поймёт?

Звон в ушах, руины дымом мглятся.
Ночь прошла, туман, заря цветёт.
И чего так люди суетятся?
Всем пилот помог к утру уняться.
Мой поклон, пусть он сто лет живёт.

ЛИРИКА

Опять я сизую тоску
Заливаю водкою.
Зачем вошла ты в жизнь мою
Солдатскою походкою…
1978 г.

Не закрывай глаза устало,
Уныло плеч не опускай.
Ведь радостей у нас не мало,
Хоть повседневность и не рай.

Бутылку светлую открой,
Пусть нападут веселья чары;
Споём с тобою под гитару
Про счастье с зимнею зарёй.
1979 г.

*****
Взор синий к небу синему,
Молящая слеза.
В колючем сердце инеи,
Холодная краса.

Дубравы золотистые
В неведомых спят снах,
Застыли сосны мглистые
На взгорбленных холмах.

И в синем злом сиянии
На берегу реки
Под рок реки в отчаянье
Танцуют мертвецы.

Нагие в свете лунном
Здесь девушки стройны.
И бьют по водным струнам
В ракушках старики.

Поют и плачут хором:
«О, ночь, не уходи!»
Искрится мох, как шоры
На девичьей груди.

«В ночи лишь утешение,
Наш смертный пробил час!
А днём мы ждём в томлении,
Как воды пустят нас…»

А утром путник жаждущий,
Хлебнув глоток воды,
Увидит брег загадочный,
Костлявые следы…
1980 г.
ОРГАН

Минуты текут в муть,
Пусть жизнь – сплошной обман.
Меня не обмануть!
Когда звучит орган.

Гамм перелив, как рать,
Аккорд, как ураган,–
Меня не запугать!
Когда звучит орган.

Как чёрным он давя, –
Сто тысяч в сердце ран.
В любовь не верю я!
Когда звучит орган.
 
И всходит из-за ран
Сквозь ночь моя заря, –
Меня убить нельзя!
Когда звучит орган.

Пусть буду я убит,
Или умру когда,
В пространстве зазвучит
Небесный мой орган!
1981 г.

МАМА

Замешано тесто с утра,
В  воскресный день встав до зарницы,
Мать с песней надежд и утрат,
На кухне скрипит половицей.

Как сладко вдруг стало в груди,
Щемит сердце запах из детства,
Сегодня мы, мам, посидим
За русскою снедью и песней.

Сегодня куда нам идти?
Сегодня вся жизнь словно небыль;
Вуалью из снежной тоски
Прикрылось усталое небо.
1983 г.

НИНОЧКЕ

На ранний вечер тень легла Амура,
Зажгла в глазах усталых огонёк.
И серый снег как будто волчья шкура
Тебе под ноги сквозь пространство лёг.

Шаги людей, фонарь – неяркий свет
В морозе приведеньями растают,
И нам они из вечности желают
Идти куда-то много-много лет…
1984 г.

*****
Нам не спалось. Сияла нагота.
И жизнь в распахнутом окне дышала.
От сотворенья многие лета
Любовь Природе тайны доверяла.

Нам Бог смотрел в глаза сквозь хладный свет,
Благословляя, отмерял наш век…
А в голове кипел бессмертья бред,
Внушая силу, бодрость и отвагу;
И не хотелось знать – черёмуховый снег
Лишь до поры питал живительную влагу…

Ну, а сегодня плод его изгнил,
Упал и новому надежду подарил.
1988 г.

*****
Пелена, нам застлала глаза пелена, пелена жёлто-серая.
В чьи-то судьбы чернилами брызнули стаи ворон.
Стали судьбы те чёрными, чёрными, чёрно-бесцветными:
Есть кирка, есть скала, автомат в спину есть и в душе ничего.

Но за что? Но за что? Но за что же, о, Господи?!
Разбуди, разбуди! Но прерви же Ты страшный мой сон!
Утром вместо росы на тропе крови россыпи.
Это тех, кто шагнул с той тропы на и за горизонт.

Жили те, жили те, жизнь у них была кроткая;
Сердце билось и грело своим солнцем светлую новь.
Ну, а здесь на тропе по судьбе в спину вспышка короткая,
И прострелены вечные вера, надежда, любовь.

Расплесни, мать, в стаканы огня, помянём, в жизнь я верую!
Хоть осталось в живых их порою по двое из ста!
Убери им, Судьба, пелену, пелену жёлто-серую,
Скатерть белую им постели в Воскресенье Христа.
1988 г.

*****
Милая, я, верно, захмелённый!
Не гляди на осень так пугливо;
Счастлив я, что осенью рождённый,
Без неё мне очень сиротливо.

В каждой осени горит лампада,
Страстью к жизни сердце поджигая,
Пейте её небо до упада,
И поймёте – вам не надо рая.

Осень, твои листья расцелуя,
На тебя смотрю с восторгом прежним,
Как в цыганской шали ты танцуя,
Разметала ветхие одежды.

Стройная, красивая, нагая!
Запах твой мне голову туманит!
Ты меня стихами осыпая,
Позовёшь, когда судьба увянет.

Запрягут небесные мне дроги,
И душой я с осенью сольюсь;
А тебе я инеем под ноги
За всю жизнь земную поклонюсь.

Милая, я, верно, захмелённый!
Пусть не дрогнет жемчуг на ресницах.
В осень не один я так влюблённый,
Снегири летят к ней и синицы.


*****
Тешу я себя мечтой
О пчелином крае,
Где корова с лебедой,
Воздух слаще рая!

Где петух – жар-птица – звонкий
Поутру горланит.
Речка, лес стоит в сторонке,
Молоко в стакане.


*****
Деревня снова мне приснится, –
Из детства славная пора.
Так утром хочется напиться
Расплавленного солнца из ведра.


*****
Нежность спряталась, губы поджав,
Ясный день, будто сажей измазанный.
Языка проворный кинжал
Наносит любви нашей ссадины.

Мы клялись вместе быть до могилы,
И при свете прощальных там свеч,
Вдруг поймём мы, что нужно было, было, было!
Друг друга уметь беречь.


*****
Слова, слова, слова меж нами.
Слова, чтоб обмануть словами...


*****
Что-то делаю я не то.
К грамму золота – столько руды!
Ах, ты, жизнь моя, – решето!
Много ль я донесу воды?..


*****
Уходит странник в ранний час,
Ещё горит звезда в тумане.
Полны росою чаши глаз
Хозяйки в постоялом стане.

Собой невзрачна и черна,
Она всю ночь его ласкала.
Ни он не ведал, ни она,
Какой прекрасной она стала.

Уходит путник налегке,
Шепнув: «Мы вспомним друг о друге…»
Любовь, растаяв вдалеке,
Заледенела в белой вьюге.


*****
Река! Волю, матерь, мне дай!
Мне так не хватает свободы.
Весну, брат, в стакан расплескай,
Я, жизнь, перейду эти воды!

Ты, жизнь, будешь душу сжигать,
И греть золотыми лучами.
Не буду спасенья искать
Я за чужими плечами!

В лицо ветер гаммы мне пел,
Апрель, Ангарой обжигая,
Про силу мне духа звенел,
И я кровью всей захмелел –
Ведь был у земного я края!


ПАРНАС

В душе моей ты, как окно
В мой мир иной, шестое чувство.
Ты будешь пить моё вино,
И говорить мне за искусство.

Я к тебе из-под снега приду,
Эта встреча так долго мне снится.
Здесь метели танцуют на льду,
Да оскалится хищно куница…


*****
И тает ночь свечёй обожжена,
Что ж не грусти, допей её до дна.
Питает жизни ключ поток смертей,
Да, все мы с временной пропиской на Земле.


ДОБРЫМ ЛЮДЯМ

Не могу я впадать в оправдания,
И колени ломить не могу;
Пил безмерно, бежал на свидания,
Мёрз в жару и горел я в снегу.

И людей видел разных по-разному,
И в душе моей буря неслась;
Распылил много дней по-напрасному,
Лишь в немногие жизнь удалась.

И укоры от вас справедливые,
Как пощёчины я получал;
Но я помню и взоры стыдливые, –
Верно, дьявол и вас навещал.

И, поймав ваше недоумение,
О себе разрешу ваш вопрос:
Коль дано мне немного умения,
Да за то больший грех, больший спрос.

И добавлю лишь для осознания:
Чтобы просто и честно писать,
И добиться людей понимания,
Нужно жизнь аж до дна доставать.

Без гордыни, душой чтоб не мучиться,
Я надеяться буду всегда:
На моих кознях кто-то научится
Светлым быть, как святая вода.

Пусть грешил я с Надеждой и Верою,
И с Любовью гореть мне в огне!
Только в Светлого Бога я верую,
И хочу, чтоб поверили мне!