Буду поваром

А.Н.ПАВЛОВ

БУДУ ПОВАРОМ

     Ленинград. Хлопчатобумажная фабрика им. 1 Мая. При ней детский садик. Это мой второй дом. Мама трудится тростильщицей. Работа трёхсменная. Летом детей вывозят на дачу. По окончании сезона всех ребятишек обязательно ставят на весы. Фиксируется, насколько дети поправились. Конец лета 41-го года. Видимо, дана команда к эвакуации. Родители сами забирали своих малышей. Подводы с лошадьми. Много народу. Суета. Жара. Нам место на телегах не досталось. Шли пешком по пыльной дороге. Мама тащила чемодан. Только эта дорога и осталась в памяти. Ходить в садик в городе пришлось недолго. Фабрику разбомбили, кажется, ещё осенью. Сидел дома. Маму перевели на текстильный комбинат где-то в районе Большеохинского моста. Всю блокаду ходила туда пешком с Петроградской стороны (теперь ул. Чкалова). Я оставался один.
    В нашей 14-метровой комнате большой коммунальной квартиры мама ловко сложила маленькую кирпичную печку (у самой двери). Мой дед был хорошим мастеровым, из деревенских мужиков, которые умели всё. Складывал и печки. Мама в семье была старшая. Возможно, частенько ему помогала. Вот и пригодилось.  Железные трубы через всю комнату в окно. От них комната нагревалась довольно быстро. Где-то добывались дрова, иногда и уголь. Как мама со всем этим управлялась, ума не приложу. Было ей 32 года. Разговоры о пожаре Бодаевских складов (продовольственных). Сгорели от бомбёжки. Началась страшная голодная зима. Мама выскребала последнее по «сусекам». Пачка желудёвого кофе. Ушла на блины – чёрные как головешки. Съели с удовольствием. В шкафчике оказался пакет сухой горчицы. Мама долго её вымачивала. Но так и не решилась. Хлеба не помню. А вот баланду из муки «вижу» и сейчас. Из ржаной – нравилась. Из белой – нет. Этакий клейстер. Конечно, ел всё. Небольшой запас сахара мама переварила в некую «пастилу» на воде. Человеком она была организованным. Порции крохотные, но каждый день. Без неё пытался проникнуть в ящик комода, где хранился этот запас. Мать запирала на ключ. И, слава богу. На работу она ходила каждый день. Ноги с утра опухали как колоды. Видимо, от «супов» (вода с лавровым листом и солью) Но длиннющие маршруты на работу и обратно немного помогали бороться с отёками. А ведь ещё воду надо было носить (до Невы от нас тоже не близко), какие-то дрова. Магазин. Беспокойство за меня, оставляемого в теперь уже пустой вымершей квартире. Радио-завод рядом с домом бомбили. Примыкающий угловой дом на Геслеровском (ныне Чкаловский пр.) сгорел. Ночь. Толпа людей во дворе и большущее пламя пожара. Потом в этот дом попал снаряд.   
    Возвращаясь с работы, мама не знала, найдёт ли меня живым. Изболелась вся сердцем. В самый критический «момент» мамина  золовка получила небольшую посылку с едой от брата (моего дяди). Поделилась с нами. Потом через Ладогу меня вывезли на Большую землю. Мама осталась одна. Никто этого не знал. У неё оставалась моя иждивенческая продовольственная карточка. Во многом это и спасло. Самая страшная зима миновала. Прибавили немного хлеба. Она выжила. Думаю, помогла деревенская «закваска». Ещё осенью мама получила известие о гибели на фронте братьев. Сидела у окна и тихо плакала.
    Позже рассказывала мне:
– Почти каждый день ты всё горевал:
• Вот, дурак, я того-то не ел, почему я не ел, вот дурак-то… Вырасту стану поваром – вот поем-то.