Отзвуки прошлого

                «Прошлое непосредственно
                касается нас…
                А всё то, что касается нас,
                тем самым составляет
                проблему настоящего для
                человека».
                Ясперс К.

                СЛЕД ПРОШЛОГО

                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Когда началась Великая Отечественная война, Косте Бароеву
было 18 лет. Он пошёл добровольцем в Красную Армию, сражался в
окружении под Киевом, был ранен, попал в плен и в конце-концов
очутился в печально-известном концлагере Сабибор на территории
Польши. Костя был молод, от природы вынослив и физически здоров,
поэтому его не направили сразу в крематорий, как многих, а оставили
работать в лагере. Костя работал на лесопилке, вечно голодный и
измученный тяжёлой работой.
В свободное время он вычертил на картоне шахматную доску,
смастерил деревянные фигурки и по вечерам на завалинке своего
барака играл в шахматы с товарищами по несчастью. Костя любил эту
игру с детства. В лагере игра в шахматы не возбранялась. Эсэсовцы
стремились создать видимость культурного отдыха среди
заключённых. Иногда некоторые из них подходили к играющим и с
любопытством наблюдали за игрой. Чаще других останавливался
молодой прибалтийский немец – врач лагеря, высокий, стройный
блондин, хорошо говоривший по-русски. В спецбараке, ограждённом
колючей проволокой, этот врач-эсэсовец проводил страшные
медицинские опыты над заключёнными и его боялись и ненавидели
больше других. Между собой заключённые прозвали его «фон Тир» 1.
***
Однажды вечером после тяжёлого трудового дня в барак к
Бароеву пришёл капо и повёл его в спецбарак. Там капо втолкнул
Костю в кабинет врача и ушёл. В кабинете на столе стояла красивая
шахматная доска с расставленными на ней фигурами. В кресле за
столом сидел «фон Тир».
«Будем играть, – сказал он. – Выиграешь – будешь жить,
проиграешь – останешься здесь и, как говорят у вас в Совдепии,
послужишь науке», – залился смехом эсэсовец. Игра началась.
Уже через пару ходов Косте стало ясно: немец играет
королевский гамбит (жертва пешки с последующей острой атакой на
короля противника). Отказавшись от жертвы, Костя продвинул свою
пешку на Е4, постепенно перехватил инициативу и выиграл партию.
«Сегодня тебе повезло», – сказал немец. Он вынул из стола тарелочку
с бутербродом и небольшую чашечку, налил в неё шнапса и
придвинул к Бароеву: «Подкрепись и уходи пока». Костя выпил, съел
бутерброд и пошёл в свой барак.
***
А потом был знаменитый побег заключённых из Сабибора. Бежал
и Костя. Ему повезло, он остался жив, воевал сначала в партизанском
отряде, потом в Красной Армии, дошёл до Берлина. Там и встретил
Великую Победу. После войны жил в городе Горьком на Волге,
окончил юридический институт, работал по специальности в
различных организациях. Был женат, имел двоих детей. Он не любил
вспоминать о плене, о войне. Свои многочисленные ордена и медали
надевал только 9-го мая, в день Победы.
В своё время Костя прочитал в одном из журналов о том, что
«фон Тир», как и многие другие военные преступники, после войны
скрылся от наказания, бежав не то в Аргентину, не то в Парагвай, и
его разыскивают власти Германии, Польши, фонд Визенталя, но
никогда этого не комментировал.
Костя вышел на пенсию и после развала СССР с семьёй
эмигрировал в Германию и поселился в небольшом городке Эльценау
вблизи Франкфурта-на-Майне. Страсть к шахматам привела его в
местный немецкий клуб. Здесь вечерами по пятницам после работы
собирались любители этой замечательной игры.
С некоторых пор внимание Кости стал привлекать высокий,
сухопарый, весь будто высохший немец с лысым блестящим черепом,
с вытянутым словно у лошади лицом, с острыми скулами, обтянутыми
сухой кожей. Немец был стар, его дрожащие руки и подёргивание
лица свидетельствовали о болезни Паркинсона. Он играл редко, был
крайне неразговорчив и обычно молча стоял у стены, либо неспешно
прохаживался между столиками, наблюдая за игрой. Его лицо и
бесцветные глаза с высохшими белёсыми бровями не выражали
никаких эмоций.
Как-то осенним вечером, когда за окном шёл дождь и ветер стучал в
окна, немец, прохаживаясь, как всегда, среди играющих, вдруг присел к
столику Бароева, ожидавшего своего партнера. «Сыграем», – произнёс
он, и Костя вздрогнул. Этот хриплый, чуть приглушённый голос он узнал
бы и среди тысяч. Бароев поднял голову – на него смотрел сильно
постаревший и изменившийся «фон Тир». Началась игра.
***
Уже дома Бароев ходил из угла в угол по комнате и размышлял.
Оказывается, «фон Тир» жив-здоров и живёт себе спокойно в
Эльценау, посещает шахматный клуб, хотя до сих пор, вероятно, в
розыске, ведь такие преступления срока давности не имеют… Но уж
очень стар и немощен… Что делать, заявить в полицию? Он ходил по
комнате, размышляя, но так и не принял окончательного решения.
***
Придя домой и раздевшись, Вернер Хольц сел в кресло и
задумался. Как он мог так сорваться? Проклятый русский через
столько лет всё-таки узнал его, не сгорел в крематории, не погиб на
проводимых им опытах. Может заявить в полицию, и его, столько лет
скрывавшегося в джунглях Амазонки и в разных странах, арестуют,
будут судить, а главное – раскроется тайна, пострадает дело, которому
он много лет преданно служил. Он вздохнул и закрыл глаза: «Как я был неосторожен, – думал он. – Придётся сообщить этому
негодяю Рольфу о случившемся» и стал набирать номер телефона.
***
В воскресенье, пообедав, Бароев пошёл в конгресс-парк вблизи
своего дома. Он любил это место. В парке было тихо, безлюдно. Лишь
вдалеке, в конце аллеи, одинокая пожилая немка, как обычно,
выгуливала свою собачку. Воспоминание о событии в шахматном
клубе, так поразившее Константина, не давало покоя.
«Всё-таки в понедельник надо сходить в полицию и заявить», –
думал он. Ветер срывал с деревьев жёлтые листья, и они, кружась в
осеннем воздухе, желтеющим ковром ложились на зелёную траву. В
небольшом пруду посреди парка плавали утки и лебеди.
Прислонившись к дереву, Костя наблюдал за ними.
Почувствовав прилив вдохновения, вынул из кармана пиджака
блокнот и ручку. Строки и рифмы стихотворения быстро ложились на
бумагу. Это было его ещё одно хобби. Увлекшись, он не услышал
шагов сзади и, только теряя сознание и падая на холодную землю,
почувствовал острую колющую боль в подреберье, пронзившую тело.
***
Комиссар полиции города Эльценау Ганс Дирдих, получив срочное
сообщение о происшествии в конгресс-парке, выехал в больницу, где уже
находился пострадавший и куда его доставила дежурная по городу
патрульная машина. Для небольшого городка это было ЧП. Связавшись
перед выездом с патрульными, комиссар выяснил, что сигнал о
происшествии пришёл по мобильной связи от фрау Флейшнер,
прогуливавшейся со своей собачкой в парке. Она сообщила, что видела
издалека, как пожилой мужчина, стоявший у дерева и писавший что-то,
вдруг упал, а ударивший его чем-то сзади молодой, спортивного вида,
мужчина убежал. Лица его издали она не разглядела.
***
Приехав в больницу, комиссар прошёл к дежурному врачу,
который сообщил: «Пострадавший получил острое колотое ранение в
спину вблизи аорты сердца. Положение его тяжелое, критическое.
Сейчас он в реанимации в бессознательном состоянии. Возле него
постоянно находится супруга. Фамилия пострадавшего – Константин
Бароев, 1923 года рождения, эмигрант из России, проживающий
постоянно в г.Эльценау по ул.Розенштрассе, 17».
Комиссар с врачом прошли в реанимацию. Константин лежал на
спине, глаза его были закрыты. Возле него на стуле сидела пожилая
женщина с печальным лицом. Тихо поздоровавшись с ней и постояв
минуту у изголовья пострадавшего, комиссар и врач вышли в
коридор, осторожно закрыв за собой дверь.
«Как только мужчина придёт в себя, срочно сообщите мне.
Посторонних лиц к нему не пускать. Охрану мы выставим срочно», –
сказал комиссар. Он протянул врачу свою визитку и, попрощавшись,
удалился.
***
В понедельник, навестив дома супругу Бароева, комиссар
полиции выяснил, что, возвратившись в пятницу из шахматного
клуба, муж её был необычно взволнован, на её расспросы ничего не
отвечал, ходил по комнате из угла в угол, и один раз она услышала,
как он произнёс «проклятый фон Тир».
К концу дня у себя на работе комиссар получил сообщение из
больницы о том, что пострадавший пришёл в сознание. Комиссар
срочно выехал в клинику. Он прошёл в палату, где лежал Бароев, и
присел на стул к изголовью. Доктор был уже тут. «Прошу, господин
комиссар, недолго разговаривать с пострадавшим – он очень слаб», –
сказал он.
Константин открыл глаза, перед ним всё плыло, как в тумане. На
стуле сидел седовласый мужчина с породистым лицом, который
представился комиссаром полиции. «На Вас было совершено
покушение. Подозреваете кого-либо?» – спросил он. «Не знаю, – чуть
слышно сказал Бароев. – Может быть, фон Тир, Вернер Хольц – его
настоящая фамилия», – и он замолк, закрыв глаза.
Комиссар записал эти слова в свой блокнот и, попрощавшись с
доктором, выехал в шахматный клуб.
Полученные им в клубе компьютерные сведения гласили:
«Вернер Хольц, 1918 года рождения, проживает в Эльценау, Конрад-
Аденауэрштрассе, 25».
«Надо будет навести подробные справки в архивах на этого
господина», – решил комиссар.
Уже через сутки на рабочем столе комиссара полиции лежали
фото молодого Вернера Хольца в эсэсовской форме и справка о нём:
Вернер Хольц родился в г.Рига в 1918 году. В 1940 г. окончил
мединститут и тогда же эмигрировал в Германию. Член НСДАП с
1941 г. С 1942 г. служил врачом в концентрационном лагере Сабибор.
Штурмбанфюрер СС. ВОЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК. С 1945 г.НАХОДИТСЯ В РОЗЫСКЕ.
«Самое интересное, – подумал комиссар, прочитав справку, – его
разыскивают много лет, а он спокойно живёт в Эльценау под своей
фамилией, посещает шахматный клуб». Комиссар вызвал двух
помощников и они выехали на Конрад-Аденауэрштрассе, 25.
***
Подъехав к двухэтажному ухоженному домику, полицейские
поднялись на второй этаж, и комиссар позвонил в дверь. Никто не
отвечал. Подождав некоторое время, он позвонил в соседнюю дверь.
Вышедшая женщина на все вопросы ответила, сказав, что вот уже три
дня не видела господина Хольца. Правда, за стеной в его квартире всё
время громко работает телевизор и, может быть, с ним что-то
случилось, ведь господин Хольц в преклонном возрасте. Вызвав
хаусмастера и с его помощью открыв дверь, комиссар уже с порога
увидел свесившегося с кресла Хольца с перерезанным горлом. В
квартире был хаос: телевизор работал на полную мощность, в зале
горел свет, все вещи в беспорядке разбросаны по квартире.
***
Прибывшая по вызову комиссара медслужба констатировала
смерть господина Вернера Хольца, наступившую более суток назад,
составила протокол и увезла погибшего в морг. А комиссар с
помощниками приступили к тщательному осмотру квартиры, который
длился более четырёх часов и в конце концов увенчался успехом. Под
подоконником в спальной комнате был обнаружен тайник, в котором
находились какие-то списки с фамилиями, номера банковских счетов,
драгоценности, небольшая сумма денег. Составив подробную опись
найденного, полицейские со всем содержимым тайника отправились в
своё управление, опечатав квартиру убитого.
***
Рольф паковал свои вещи. Он нутром чувствовал нарастающую
опасность. Надо было как можно быстрее исчезнуть.
После ликвидации русского (по его мнению!) он, заметая следы,
вынужден был ликвидировать и этого маразматика Хольца, так глупо
засветившегося и поставившего всю организацию на грань провала. И
вот теперь он должен скрыться. Билет на самолет в Чили был им
заказан накануне. «Только ничего не забыть бы», – размышлял он.

Скрежет тормозов остановившихся автомашин возле дома
прервал его размышления. Он подошёл к открытому окну и выглянул.
По небу плыли тяжёлые серые тучи, моросил мелкий дождик. Из
остановившихся двух полицейских автомашин выбежали
вооружённые люди и бросились к подъезду его 9-этажного дома.
Ужас охватил Рольфа: «Как быстро они меня вычислили. Неужели
где-то был прокол?» Рольф заметался по квартире. Открыв балконную
дверь и подкравшись к перилам балкона, он осторожно выглянул
вниз. Спецназ уже был в подъезде. Двое из них с автоматами стояли у
входной двери подъезда.
Рольф вернулся в комнату, надел пиджак и вынул из бокового
кармана пистолет. Живым он им не дастся, ведь за ним столько всего
числится… В дверь настойчиво звонили и стучали.
Прислушавшись, он вновь осторожно вышел на балкон. Входная
дверь в квартиру затрещала и рухнула, и в этот же миг Рольф,
перевалившись через перила балкона, полетел вниз. Он лежал на
тротуаре с разбитым лицом. Вокруг его мёртвого тела медленно росла
толпа.
***
Константин выздоравливал мучительно и долго. Усилия врачей,
забота и внимание родных и близких, желание жить и сила воли
сделали своё дело. Бароев поправился и через полгода вышел из
больницы и даже успел принять участие в расследовании своего
происшествия.
И вот мы сидим с ним в уютном кафе на берегу Майна. Весна.
Светит ласковое солнце. Дует лёгкий весенний ветерок, по реке
плывут белоснежные пароходы. Неторопливо попивая пиво,
Константин рассказывает свою историю.
Найденный полицией в квартире «фон Тира» тайник позволил
спецслужбам раскрыть целую сеть законспирированной
неофашистской организации, имеющей свои филиала в разных
странах. Когда нацистские преступники в 1945 году с помощью
созданной ими организации «Одесса» бежали в Латинскую Америку,
в их руках оказались огромные ценности и денежные средства на
различных счетах в банкахШвейцарии. Бежал и «фон Тир».
Долгие годы ему удавалось скрываться от правосудия. В начале
90-х годов прошлого столетия он появился в Германии и обосновался
в Эльценау. В его задачу, как члена преступной, сохранившейся ещё
со времен войны, фашистской организации, входило отмывание
крупных денежных средств, предназначенных для создания и
финансирования неофашистских организаций и движений в
различных странах. Связным его был Рольф Кригер, отпетый
уголовник и наркоман, который, заметая следы, тяжело ранил Костю и
убил «фон Тира».
Детализация телефонных разговоров Вернера Хольца позволила
полиции быстро вычислить Рольфа, его местонахождение, куда и
была срочно направлена группа захвата. «Остальное тебе известно, –
говорит Костя. – Как видишь, след прошлого протянулся в наши дни.
Очень многие ещё не осознают ту опасность, которая сегодня таится в
неонацизме».
И действительно это так. «В Германии неофашисты хорошо
известны своими шествиями по улицам различных городов. В
Австрии недавние выступления «бритоголовых» заставили
общественность очень серьёзно отнестись к проблеме неофашизма,
набирающего силу в этой стране. На родине Муссолини, в Италии,
неофашисты манипулируют с названием своей организации во
избежание запрета её на территории страны.
И даже у нас на родине, в России, в атмосфере попустительства
властей растёт численность неофашистов в различных городах.
Неофашисты поднимают голову в Венгрии, в республиках Балтии,
ЮАР, США и во многих других странах.
Даже в процветающей «социалистической» Швеции появились
неофашистские партии и организации, которые являются одними из
самых опасных. Всё это не может не вызывать тревогу», – рассуждает
Костя.
Завершая нашу встречу, я желаю Косте здоровья, бодрости и
долгих лет жизни.
«Спасибо, – смеётся он. – После всего мной пережитого я
собираюсь прожить 120 лет».
Напоследок прошу его, зная, что он пишет стихи, прочитать что-
либо своё.
«Я пишу для себя», – немного смущаясь, говорит Костя и всё же,
поколебавшись немного, достаёт из пиджака блокнот и читает:
Нас прошлое не покидает навсегда,
Оно в душе присутствует незримо
И в памяти и наяву всплывает иногда
Так страшно, резко, ощутимо.

***
Оно бывает тянется и в наши дни,
Неизгладимый след свой оставляя.
И вспоминая всех друзей, которые в сраженьях полегли,
Я перед светлой памятью их голову склоняю.
***
Та память для меня священна и светла,
Укрыта белыми, холодными снегами,
Суровая метель давно их замела.
А мне всё кажется: они не умерли, они живут меж нами.
***
Им суждено навеки молодыми быть,
Застывшими во мраморе, граните.
А мне за жребий выпавший живым остаться, дольше жить,
Так хочется кричать: «Простите!»

Конец первой части

__________________________
1- Der Tier - зверь (нем.).


                НОСТАЛЬГИЯ

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Сообщение по факсу поступило в 14.20 по московскому времени.
Оно гласило: «Симпозиум завершён. Клиент вступил в наследство.
Вылет в среду 23.30. Организуйте встречу. Друг».
Молодая женщина в джинсовой короткой юбке и в чёрном тонком
свитере, плотно облегавшем её стройное тело, прочитав сообщение и
задумавшись на какое-то время, подошла к телефону, стоящему на
столе, и стала набирать номер.
***
Стояла ветреная погода. Над городом плыли серые тучи, моросил
мелкий дождь, но было тепло. Из подъезда большого 5-этажного
каменного здания, расположенного на проспекте Гагарина, вышел
тщедушный, небольшого роста пожилой мужчина в очках, с
галстуком на белоснежной рубашке, в костюме, застёгнутом на все
пуговицы. Постояв минуту у выхода и посмотрев на серое небо, он
раскрыл зонт, неторопливо спустился по ступенькам и направился к
автобусной остановке. В правой руке он держал кожаный дипломат.
Он шёл по тротуару вдоль большого решетчатого забора,
сосредоточенно погружённый в свои мысли, когда по проезжей части
дороги его обогнала и остановилась машина. Из машины вышел
молодой человек спортивного вида, сидевший до этого рядом с
водителем, и окликнул его по имени-отчеству. Приветливо
поздоровавшись, он сказал: «Если Вы домой, то нам по пути и мы
можем подвезти Вас».
Пожилой мужчина, подняв голову и улыбнувшись, видимо, узнав
его, согласился. Он сел на заднее сидение машины и захлопнул
дверцу. Машина рванула с места.
***
В 8 часов утра полковник ФСБ Николай Степанович Серебряков
был уже в кабинете на своём рабочем месте. Он внимательно
просматривал донесения агентуры за истекшую неделю. «Ничего
существенного», – подумал он. Но одно донесение всё же
заинтересовало его чем-то, и он углубился в чтение. Дочитав до
конца, он позвонил начальнику оперативного подразделения майору
Синцову и пригласил его к себе.
«Сергей Павлович, здравствуйте, – сказал он вошедшему в
кабинет майору, – присаживайтесь к столу и ознакомьтесь с этим
донесением. В последнее время резко активизировались различные
националистические организации. Среди них «Русский комитет»,
«РОД» и другие. Особенно руководство обеспокоено действиями
организации, называющей себя «Национал-социалистическое
движение». Это радикальная, хорошо организованная и кем-то умело
направляемая, фашистского толка молодёжная организация. Судя по
донесению, в настоящее время щупальца этой организации
протянулись в НИИ-12, что вызывает серьёзное опасение. Ведь Вам
хорошо известна, Сергей Павлович, тематика этого НИИ. Возьмите
эти бумаги, внимательно изучите и не позднее завтрашнего вечера
представьте Ваши соображения и план действий по этому делу».
На этом аудиенция закончилась.
***
Когда в моей квартире раздался телефонный звонок, было уже два
часа ночи. Спросонья я не сразу смог разобрать, кто звонит. Звонила
Любочка Денисова из Нижнего Новгорода, жена моего старого друга
Додика Тейтельбаума. Рыдая и всхлипывая, она сообщила, что вот
уже несколько дней, как пропал Додик.
Он покинул свою лабораторию в 5 часов дня и по дороге домой
пропал. Об этом она уже сообщила в милицию, объездила все
больницы и морги города, но всё безрезультатно – Додик исчез.
Ранее мне было известно, что примерно месяц тому назад Додик
был в Америке, где вступил в многомиллионное наследство,
доставшееся ему после смерти старшего брата, крупного бизнесмена,
у которого жены, детей и других родственников не было. Там же в
Детройте он выступал на симпозиуме по тематике научных работ,
проводимых его лабораторией.
И вот теперь дома, в Нижнем Новгороде, он бесследно исчез.
Выслушав до конца сбивчивую, прерываемую рыданиями речь
расстроенной женщины, я попытался, как мог, успокоить её,
пообещал позвонить ей позднее и положил трубку на место. Теперь
мне было не до сна. Я был очень обеспокоен.
***
Я знал Додика Тейтельбаума давно, ещё со студенческих времён,
когда мы лечились у знаменитого, очень известного в нашем городе
врача-логопеда Фёдора Яковлевича Семёнова. Моё детство пришлось
на военную пору. Эвакуация, бомбёжки, голод, тяжёлые болезни не
могли не сказаться на моём здоровье. Как результат – тяжелейшее
заикание с подёргиванием и гримасами лица. Всё это сильно
осложняло мою жизнь в школе, а позднее в ВУЗе, когда стал
студентом.
Однажды старший брат Михаил поведал мне о том, что в
областной больнице нашего города работает замечательный врач-
логопед, который буквально творит чудеса, излечивая своих
пациентов от заикания. И я пошёл лечиться к доктору Семёнову.
Группа, в которую я попал, была большой. В ней были женщины
и мужчины разных возрастов и профессий: инженеры, преподаватели,
медицинские работники, служащие, рабочие, студенты. Был среди нас
и 82-летний артист театра Оперы и балета – прекрасный лирический
тенор, сильно заикающийся в обыденной жизни; был известный
горьковский хирург Голубинский, рано ушедший из жизни,
заразившись смертельной болезнью во время одной из операций. Был
и преподаватель института – «Гроза студентов», как мы его величали
– доцент Анисимов и многие другие.
Здесь я и познакомился с Додиком, тогда еще студентом-
первокурсником университета.
Там, в логопедическом кабинете, Фёдор Яковлевич учил нас
говорить неспешно, спокойно, чуть нараспев, чётко выговаривая
отдельные слова и предложения. Учил налаживать правильное
дыхание, слушать свою речь как бы со стороны. «Речь ваша должна
быть красивой, почти художественной, – говорил он. – И самое
главное – постарайтесь избавиться от лживой трусливости и
закомплексованности и, в конечном счёте, изменить свой гнилой
характер».
Упражнения и задания Фёдора Яковлевича были разнообразные, а
иногда довольно оригинальные. Одно из таких заданий запомнилось
надолго. Мне и Додику было предложено пройти всю центральную
улицу города и спрашивать спокойно, чуть нараспев у каждой
молодой женщины или девушки «Скажите, пожалуйста, который час»
и, выслушав ответ, невозмутимо продолжить: «Извините, а нельзя ли с
Вами познакомиться?». Учитывая нашу закомплексованность и боязнь
заикания, это было для нас непростым заданием. К тому же всё
усугублялось ещё и тем, что Додик был тщедушный, маленького
роста и выглядел очень карикатурно. Идя с ним одновременно в
одном направлении, но по разным сторонам улицы, я не всегда мог
удержаться от смеха, когда Додик останавливал женщин и знакомился
с ними. Ситуации были разные.
На занятиях в логопедическом кабинете мы разыгрывали
различные сценки из пьес, читали стихи, делали сообщения и
доклады, устраивали диспуты на различные темы. Мы очень
старались и уже через полгода усиленных занятий и упражнений
почти совсем избавились от нашего дефекта. Наш логопед советовал
нам после окончания ВУЗа заняться преподавательской работой, что
мы и сделали. Давид Семёнович Тейтельбаум стал преподавателем
физики, доктором наук, профессором университета. Позднее
возглавил научно-экспериментальную лабораторию в НИИ.
В садоводческом обществе «Наука», которое располагалось
вблизи нашего города в Сартаково, мы получили земельные участки и
выстроили там небольшие дачки (садовые домики). Это ещё больше
сдружило нас. Отдыхая там, мы играли в шахматы, обсуждали
различные волновавшие нас темы. Додик очень любил копаться в
саду. На даче он проводил весь свой досуг и отпуска. Это было его
хобби. У меня же было другое хобби. Ещё будучи студентом я
познакомился с известным провидцем и парапсихологом Вольфом
Мессингом. Это оказало на меня большое влияние. Вольф Мессинг
заметил у меня определённые задатки таких же способностей, как у
него. «Развивайте их, – советовал он. – Это может Вам пригодиться».
И действительно. Со временем, натренировавшись, я мог, как и
он, взяв, например, за запястье руку Додика, находить любой предмет,
спрятанный им в тайне от меня где-нибудь в укромном месте на его
или моей даче.
Я мог, глядя на фотографию незнакомого мне человека, иногда
определить его местонахождение. Я научился разгадывать сны, и мои
родные и знакомые часто обращались ко мне с такой просьбой. Додик
называл эти мои способности «какой-то аномалией», а иногда и
«трюкачеством», но дать какое-то научное объяснение этому даже
ему, талантливому учёному-физику, было не под силу. Тем не менее,
на всех вечеринках и в компаниях, где мы с ним бывали, любил
представить меня всем, то ли в шутку, то ли всерьёз, как провидца –
ученика Вольфа Мессинга.
Личная жизнь Додика была не совсем удачной. С первой женой,
красивой, но взбалмошной и крикливой женщиной, жизнь не
сложилась. Детей у них не было и, прожив с ней около шести лет, они
разошлись. После этого он долго не женился, но потом сошёлся с
Любовью Васильевной Денисовой, врачом-кардиологом, приветливой,
умной, доброжелательной женщиной. У неё от первого брака был
сынишка – подвижный, очень живой карапуз Максимка. Додик
усыновил его.
В начале 90-х годов после развала страны я со своей семьёй
эмигрировал в Германию. С тех пор мы с Додиком не встречались,
лишь изредка переписывались или перезванивались. Он практически
всё своё свободное время после работы в НИИ проводил на своей
даче. И вот теперь он исчез. Все эти мысли одолевали меня в самолёте
Люфтганза, когда я летел в Нижний Новгород. Его исчезновение я
принял близко к сердцу. Я должен был узнать все подробности этого
происшествия и постараться разыскать Додика. Я был настроен
решительно.
***
Был тёплый, солнечный августовский день, час дня, когда я
прилетел в Нижний. В аэропорту меня ждала Любочка. Она приехала
на легковой машине с незнакомым мне мужчиной. Последний раз я
видел её здесь же в аэропорту, когда со своей семьёй отправлялся в
эмиграцию. Это было давно. С тех пор Любочка сильно изменилась:
небольшого ростика, она как-то вся съёжилась, состарилась. Её
спутник был ей под стать – маленький, худенький, лысеющий,
безукоризненно одетый мужчина. «Знакомьтесь, – сказала Любочка, –
Дмитрий Геннадьевич, юрист, мой школьный товарищ. Сейчас
принимает активное участие в поисках Давида, помогает мне». Я
поздоровался с ним, пожал ему руку, затем мы сели в машину и
поехали в город.
По дороге Дмитрий Геннадьевич сообщил мне, что внезапное
исчезновение такого известного учёного, как Давид Семёнович
Тейтельбаум, вызвало в городе большой общественный резонанс, и
сейчас расследованием этого дела занимаются областная милиция,
прокуратура и даже ФСБ. Его усиленно разыскивают, есть различные
версии причин его исчезновения, но пока, к сожалению, всё
безрезультатно.
За разговорами мы как-то незаметно въехали в город, и я был
поражён происшедшими в нём изменениями. Город сильно
изменился, похорошел. По пути нашего следования возвышались
новые, современные, совсем недавно построенные высотные здания.
Здания нового городского цирка и обсерватории. Новый метромост
пересекал реку Ока, соединив нижнюю и верхнюю части города. На
улицах была чистота, некоторые дороги были заново
отремонтированы и вдоль них посажены зелёные насаждения. «Мы
Вас ещё покатаем по всему городу», – сказал Дмитрий Геннадьевич,
видя моё восхищение увиденным. «Вы сколько планируете у нас
пробыть?» – вежливо осведомился он. «Пока не могу точно сказать, –
ответил я. – Самое главное – разыскать Додика». При этих словах
Любочка тихо заплакала, затем, немного успокоившись, сказала:
«Спасибо Вам за то, что так близко к сердцу приняли свалившуюся на
нас беду и прилетели к нам. Только я всех вас прошу: дома
постарайтесь при разговорах не поднимать эту тему. Максим очень
переживает внезапное исчезновение отца. Он ранимый человек и
всегда был сильно привязан к Давиду».
Мы переехали мост через Оку и вскоре выехали на одну из
центральных улиц города. Здесь, в престижном районе, напротив
большого городского парка, в высотном 9-этажном здании была
квартира Тейтельбаума. Мы поднялись на третий этаж, и Любочка
позвонила в дверь. Дверь открыл Максим. Когда я уезжал в
Германию, он был мальчишкой. Сейчас же передо мной стоял
высокий, худощавый, рыжеволосый парень. Его лицо было
бесстрастным, не выражавшим никаких эмоций. Я поздоровался, и мы
вошли в квартиру. Квартирка Додика была небольшой. С тех пор,
когда я в последний раз был здесь, ничего не изменилось: та же
допотопная старая мебель, выцветшие обои на стенах, потёртый
линолеум на полу. На диване в зале сидела молодая женщина,
крашеная брюнетка. При нашем появлении она встала и протянула
мне руку. «Любомира», – представилась она. У неё были чёрные
большие глаза, стройная фигура, и её можно было бы назвать
красивой, если бы не острые вытянутые скулы лица, обтянутые белой,
сухой кожей, и чуть выдвинутый вперёд подбородок с ямочкой
посередине, что свидетельствовало о волевом характере женщины. Я
вернулся в прихожую, раскрыл свой чемодан, вынул подарки,
привезённые из Германии, принёс в зал и вручил всем.
Стол, стоящий посреди зала, был уже сервирован и накрыт для
обеда. За обедом меня расспрашивали о жизни в эмиграции. Я
рассказывал подробно. Все внимательно слушали. О беде,
случившейся с Додиком, старались не говорить, но это висело в
воздухе, и Максим сказал: «Папа много рассказывал нам о Ваших
телепатических способностях. Говорил, что Вы – второй Вольф
Мессинг». Я рассмеялся: «Давид Семёнович как всегда преувеличил».
– «Милиция до сих пор не может разыскать папу, теперь, может, Вы
сможете» – продолжал Максим. «Постараюсь», – сказал я полушутя,
полусерьёзно и, улыбаясь краем глаза, увидел изумлённые глаза
Любомиры и вытянувшееся лицо Максима. Вскоре, закончив обедать,
они ушли. А я позвонил к себе домой, сообщив жене, что я на месте и
у меня всё в порядке. Потом Любочка мыла посуду на кухне,
собираясь на дежурство в больницу, в которой работала. Было
решено, к моему удовольствию, что два воскресных дня я буду жить
на даче в Сартаково, где мне будет спокойнее, так как Максим
приходит обычно поздно ночью и шумит. «А там на даче – тишина,
свежий воздух и есть все условия для хорошего отдыха, – убеждала
меня Любочка. – В воскресенье днём мы с Дмитрием навестим Вас,
переночуем там, а в понедельник продолжим поиски Давида. Поедем
к следователю в милицию и в прокуратуру – узнать что-либо новое».
Я согласился. Затем мы с Дмитрием поехали кататься по городу, после
чего он должен был отвезти меня на дачу.
В центре города мы зашли в большой, недавно построенный,
супермаркет, где я купил себе кое-что из еды, напитки. Дмитрий
Геннадьевич положил всё это в машину, стоявшую на автостоянке, и
мы пошли знакомиться с городом, который я так давно не видел и
который меня всё больше восхищал построенными по-европейски
новыми домами с шикарными подъездами и стоявшими там
классными машинами. Восхищал своими преобразованными улицами
и скверами с вновь посаженными зелёными насаждениями. Мы
вышли на главную похорошевшую улицу города и пошли к Откосу –
самому любимому месту жителей города. Здесь, у стен старинного
Кремля, на берегу Волги, было как всегда очень людно. Внизу –
слиянье рек великих и могучих. Вдали за Волгой синели бескрайние
заволжские просторы. Вниз к Волге с откоса восьмёркой спускалась
всё та же красивейшая лестница. На безоблачном небе ласково
светило солнышко, дул свежий речной ветерок, кружились птицы над
водой. Величаво катились волны по молчаливой Волге. Я был
очарован и как бы впервые увидел и осознал красоту и всю прелесть
моего любимого города. Но это всё омрачалось сознанием беды,
постигшей Тейтельбаума. «Что с ним? Где он?» – эти мысли
будоражили меня, не давали покоя. Но было какое-то ощущение того,
что он ещё жив. «Бедный Додик, кто похитил тебя и чего от тебя
хотят? Неужели деньги от полученного наследства?» – думал я.
Налюбовавшись волжской красотой и необъятными
раскинувшимися просторами за рекой, мы пошли вдоль набережной,
дошли до здания Художественного музея и дальше до памятника
лётчику Нестерову, сделавшему первую в мире мёртвую петлю. Затем
свернули вниз и спустились к стоянке нашей автомашины. Сели в неё и
поехали на дачу в Сартаково. Когда мы выезжали из города, на
больших часах здания Главпочтамта было уже половина шестого
вечера.
***
В это же время в кабинете полковника ФСБ Серебрякова Н.И.
шло совещание. Докладывал майор Синцов С.П.: «По данным нашего
сотрудника, ранее успешно внедрённого в банду, именуемую
«Национал-социалистическое движение», на счету которой числятся
различного рода преступления и убийства, недавно и был похищен
профессор Тейтельбаум. Местонахождение профессора пока не
установлено, так как оно постоянно меняется. В захваченном бандой
дипломате Тейтельбаума был отчёт с описанием технологии новых
более мощных взрывчатых веществ и материалов, разработанных в
лаборатории НИИ-12. Профессор допустил большую оплошность,
взяв эти материалы на дом или на дачу, где он предполагал над ними
поработать. Выносить эти материалы за территорию НИИ строго
запрещено нашими инструкциями и правилами института. И это
серьёзное нарушение и оплошность теперь, когда он находится в
руках бандитов, могут стоить ему жизни. По данным того же
источника, изготовление новой взрывчатки по технологии профессора
идёт полным ходом в каком-то цехе или мастерской,
местонахождение которых пока тоже не установлено.
Профессор Тейтельбаум, очевидно, понадобился этой банде для
каких-то практических консультаций.
Далее. Руководит этой преступной бандой некто Иконников Пётр
Кузьмич – «вор в законе», рецидивист, известный в своей среде по
кличке «Хмурый». У банды есть выход на кавказскую мафию, которая
заинтересована в получении этой взрывчатки. Но это ещё не всё.
Прослеживается связь банды с известной нам неонацистской
организацией, именуемой «Лига немецкого народного содружества»,
Центр которой находится во Франкфурте-на-Майне в Германии.
Кстати, сегодня оттуда прилетел к Тейтельбаумам гость – некто Леонов
Мирон Григорьевич, эмигрант, постоянно там проживающий, личность,
нам абсолютно неизвестная. По нашим картотекам он нигде не
проходит, тем не менее не исключается возможная связь между
Центром «Лиги», прилетевшим Леоновым и этой бандой. Как
установлено, именно из этого Центра во Франкфурте месяц тому назад
был получен факс, содержащий сведения о том, что профессор
Тейтельбаум по тематике работ своей лаборатории выступал на
симпозиуме в Детройте, а также получил многомиллионное наследство
там же, в Америке. Кстати, факс был принят Кузнецовой Любомирой
Николаевной – сотрудницей отдела информатики НИИ-12. Она же
является активной участницей организации «Национал-
социалистическое движение», а также подругой сына профессора –
Максима – наркомана, в настоящее время нигде не работающего,
завсегдатая ночных ресторанов и казино. Именно Кузнецова сумела
ещё раньше добыть сведения о секретных разработках в лаборатории
Тейтельбаума, тем самым способствовала началу работ по
изготовлению преступной бандой новой взрывчатки.
Также установлено, что кое-какие сведения, очевидно,
содержащиеся в отчёте профессора, на днях ею тоже были переданы в
этот же Центр во Франкфурте.
Далее. Получив разрешение, мы установили прослушку на
квартире профессора, а также наладили постоянную оперативную
слежку за Иконниковым».
«Николай Иванович, – прервал свой доклад майор, – нам нужна
помощь: не хватает сотрудников для того, чтобы установить
наблюдение за дачей в Сартаково, где будет проживать нежданный
гость из Германии, а также наблюдение за другими фигурантами этого
дела. Кроме того, в ближайшее время нам предстоит выяснить, есть ли
всё-таки связь между организацией «Лига немецкого народного
содружества» и бандой в Н.Новгороде, а также с прилетевшим гостем.
У меня всё, Николай Иванович».
***
На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Затем
полковник докурил папиросу и, погасив её в пепельнице, стоявшей на
столе, встал со своего места и, прохаживаясь по кабинету, обдумывая
всё услышанное, сказал: «Дело принимает серьёзный оборот, Сергей
Павлович. Налицо террористическая угроза, возможная как на
Кавказе, так и у нас. Этим делом уже заинтересовались
антитеррористическое управление и контрразведка. В помощь Вам
срочно будут выделены сотрудники других подразделений с тем,
чтобы как можно скорее взять под постоянное наблюдение всех
членов банды, а также установить круглосуточное наблюдение за
дачей в Сартаково, где будет проживать неведомый нам гость из
Германии. Представленный Вами список всех этих мерзавцев, членов
банды, нами всесторонне изучается. Команда об их задержании будет
дана в ближайшее время. Необходимо как можно быстрее установить
место производства и складирования взрывчатки, найти и спасти
профессора, жизнь которого, по всей вероятности, находится в
смертельной опасности».
На этом совещание закончилось.
***
Слежку за собой «вор в законе» Иконников по кличке «Хмурый»
заметил ещё два дня тому назад. Он был слишком опытным, чтобы в
этом ошибиться.
«Это означает, – думал он, – чекисты вышли на след организации
и остальное только дело времени. Похищение профессора усугубляет
ситуацию. Пора сваливать. Профессор сделал своё дело. Машина со
сверхмощной взрывчаткой завтра утром уедет на Кавказ, за ней
другая. Доставка пройдёт по надёжному, проверенному каналу.
Остальную взрывчатку придётся вывезти и временно закопать в
надёжном месте. Цех, где она изготавливалась, законсервировать на
неопределённое время. Всем этим придуркам, считающим себя
арийцами, высшей расой, надо заглохнуть и не высовываться, а он
исчезнет, обрубит все концы и ляжет на дно. Денег у меня хватает и
всё же надо успеть завершить ещё одно дельце – получить должок от
этого наркомана и дурачка Максима – сына профессора. Ему ведь
теперь всё время нужна наркота. На иглу его в своё время ловко
посадила эта проститутка Любомира, которая ради денег пойдёт на
всё, но умная, толковая стерва, – думал он, – полезная нам. У неё есть
выход «за бугор» и это может ещё пригодиться. А ему с «бабками»
будет всё нипочём, и он исчезнет – это решено. Старый еврей сделал
своё дело и больше не нужен. Он тоже должен исчезнуть… и
навсегда.
***
Когда Максим проснулся, уже вечерело. Болела и кружилась
голова. Тошнило. Ему было нехорошо. Рядом на кровати безмятежно
спала Любомира. Он встал с кровати, пошёл на кухню, отпил из
бутылки немного водки и запил водой, но ему становилось всё хуже.
Он знал: скоро начнётся «ломка» и ему нужна инъекция. Он подошёл
к кровати и стал тормошить спящую Любомиру. «Проснись, вставай,
– зарычал он, – дай мне дозу». – «Как ты мне надоел, скотина», –
открыв глаза и приподнявшись на локтях, зло проговорила Любомира.
Она встала с постели, надела халат на голое тело, нашла в укромном
месте своей квартиры спрятанный пакетик с героином и подала ему.
«Колись сам – шприц в тумбочке», – сказала Любомира и пошла в
ванную.
Сделав себе инъекцию, Максим ожил и стал одеваться. Он
слышал, как в это время в ванной плескалась Любомира, и зашёл туда.
«Что будем делать вечером? Может, съездим в ресторан или в
казино? Как ты?» – осведомился Максим. «У тебя что, есть бабки,
идиот? Ты и так уже долгое время сидишь на моей шее и это в то
время, когда твой папашка стал миллионером. У него денег немерено,
а ты у всех побираешься», – закричала она.
Они начали ругаться, обзывая друг друга. Наконец,
успокоившись, одевшись и приведя себя в порядок, вышли в столовую
и уселись за стол.
Их молчаливую трапезу прервал звонок в дверь.
«Кого это ещё несёт нелёгкая», – пробурчал Максим и пошёл
открывать дверь.
На пороге стоял «Хмурый». Он был неприветлив. Не здороваясь и
оттолкнув Максима плечом, прошёл в столовую, где сидела
Любомира. Сел за стол, налил из бутылки, стоявшей на столе, стакан
водки, выпил, не поморщившись, и сказал, не глядя на пришедшего
Максима: «Должок за тобой. Когда отдашь? Наркота теперь стоит
дорого. Ты ведь на «счётчике» и знаешь хотя бы сколько уже
задолжал? И это в то время, когда твой батя раскидал миллионы по
разным банкам. Кстати, правильно сделал. Голова. Все яйца в одной
корзине не хранятся. Так вот, придурок, даю тебе шанс. Завтра к тебе
заедет «Тёртый» – ты его знаешь. Он привезёт бланк доверенности на
получение денег твоего бати в Центральном банке. Поедешь с ним к
«Чеченцу», у которого сейчас временно кантуется твой батя.
Уговоришь его поставить закорючку на бланке и в понедельник с этой
халявой, паспортом и сберкнижкой поедете в Центральный. Там
работает мой человек. Он всё вам как следует оформит. Получишь
«бабки» и отдашь должок. Уразумел? Твоего батю потом отпустим –
хлопотно с ним стало».

***
Садоводческое общество «Наука» было образовано в 60-х годах
прошлого столетия. Оно располагалось на правом, высоком, берегу
реки Ока, в получасе езды от города. Напротив, на низлежащем левом
берегу реки, простирался большой лесной массив. Он начинался с
пляжа, где летом на речном белом песочке лежали, загорали
отдыхающие.
Правый берег реки был постепенно освоен садоводами,
получившими там земельные участки, на которых сажали картофель,
разную зелень, высаживали фруктовые деревья, кустарники, цветы.
Здесь летом люди отдыхали после трудового дня, трудились,
проводили свой досуг, отпуска; возводили домики, сараюшки, дачки.
Теперь это место нельзя было узнать. На месте старых
полуразвалившихся строений возвышались многоэтажные коттеджи,
современные дачи. Посаженные когда-то деревья превратились в
большие сады. Вся территория садоводчества была огорожена
большим решётчатым забором. Проезжая дорога вдоль дач была
заасфальтирована. Были проведены электричество, газ, телефонная
связь. Проведён водопровод с реки Ока. Над дачами возвышались
телевизионные антенны.
Когда мы прибыли туда, ворота садоводческого общества,
именуемого теперь ООО «Наука», были растворены. Возле них стоял
мужчина в военной камуфляжной форме, в солдатских ботинках,
коротко постриженный, с типично русским, слегка испитым, лицом.
Он садовыми ножницами аккуратно стриг кустарник возле ворот и у
забора. Увидев нас в машине, он заулыбался, приветливо помахал
рукой.
«Это сторож, бывший военный, отставник. Зовут его Степаном, –
сказал Дмитрий Геннадьевич. – Он живёт здесь круглый год. У него
своя комната при конторе. Он любит знакомиться с вновь
прибывшими сюда и Вас ещё навестит».
Мы проехали ворота и остановились возле дачи Додика. Дача была
перестроена, стала двухэтажной. На первом этаже была большая
утеплённая веранда с открывающимися вовнутрь стеклянными окнами.
Прихожая вела на кухню, где стояли обеденный стол, стулья, шкаф с
посудой, диван. Из прихожей на второй этаж была проложена лестница.
Здесь был кабинет Додика, где он работал и отдыхал. Окна из кабинета
выходили в сторону реки и леса, которые хорошо просматривались.
Рядом с кабинетом располагались две небольшие спаленки.
Ознакомив меня с дачей и побыв некоторое время, Дмитрий
Геннадьевич вручил мне свою визитку, отдал ключи от дачи и отбыл,
пообещав завтра днём приехать с Любочкой.
И я остался один. Меня начали мучить угрызения совести: зачем
всё-таки нужен был мой визит. В семье Додика беда, и мой приезд
только ещё одна головная боль для них. Правда, прилететь и
поддержать их в тяжёлое время очень просила Любочка, и я не мог
отказать ей. Хоть я и колебался – приезжать или нет, было ещё что-то
такое, пока не совсем осознанное, что помимо моей воли тянуло и
притягивало меня в Россию, на Родину.
Но теперь, прилетев в Нижний и оставшись один на даче, я был в
подавленном состоянии и, чтобы как-то отвлечься, включил
телевизор, стоявший на тумбочке у стены. Передавали последние
известия. Всё было как обычно: где-то падали самолёты, тонули
корабли, гибли люди. Наводнения. Многочисленные пожары
застилали леса России и с ними отважно боролись. Всё это не
прибавляло оптимизма. Я выключил телевизор и лёг спать. Спал я
крепко и долго.
***
Погожий день уже с утра разгорался тёплым, ярким, росным.
Позавтракав, я оделся и спустился в сад. Ласково светило
утреннее солнышко. На голубом небосводе застывшие мазки светлых
облаков. С реки чуть-чуть дул речной прохладный ветерок. Сад
сильно разросся, был ухожен и находился в образцовом порядке.
Созревали сочные румяные сорта яблок. Темнели на деревьях спелые
вишни. Между деревьями созревал крыжовник. Украсились плодами
когтистые ветви шиповника. Чёрная смородина заслонила зелень
матерчатой листвой и сильно обдавала чадящим дыханием. В углу
сада привлекал праздничный фейерверк георгин и гладиолусов. Я
ходил по саду и наслаждался им. Дышал целебным, свежим воздухом,
настоянным на цветах и душистых травах. Потом пришёл знакомиться
Степан. Он был с веслом и корзиной для грибов и ягод. Мы
познакомились, и он пригласил меня в лес на прогулку. Я согласился.
Пошёл на веранду, надел лёгкую ветровку, сунул «хэнди» (мобильный
телефон – авт.) в карман, взял плетёную корзину и, закрыв дачу,
отправился с ним в лес. Мы спустились по деревянной лестнице вниз
к реке, которая, петляя, текла за горизонт и там, где-то вдали,
сливалась с Волгой.
Степан отвязал привязанную на берегу лодку, мы сели в неё и
переправились на левый берег реки. Затем не торопясь вошли в лес.
***
Я хорошо помнил этот лес. Здесь, как всегда, было много грибов и
ягод. Мы со Степаном разбрелись в разные стороны. В лесу
затравенели стёжки-дорожки. В просеках, в траве попадались
мокроголовые маслята, сыроежки, рыжики, опята на пнях и в траве
возле деревьев.
Попадались горсточки красных брусничных плодов. Была на виду
черёмуха. Чёрные свисающие кисти её были так хорошо заметны, и
деревце казалось приветливым, зазывающим. Дозревала красная
калина. Манили яркими раскрасневшимися монистами кустики
костяники. Задумчивый, просторный, светлый август. Сколько в нём
приволья и мощи. Закат лета. Я долго бродил по лесу, который меня
всё больше очаровывал и уводил от горестных мыслей случившейся
беды с моим другом.
Нагулявшись вдоволь и набрав полную корзину грибов и ягод, я
вернулся на берег реки. Днём солнышко набрало высоту, воздух
основательно прокалился даже у реки. Прочно держалась ласковая
теплынь. На песчаных и травяных пляжах было много отдыхающих,
которые купались, загорали, веселились.
Степан уже сидел в лодке и ждал меня. Его корзина также была
полна грибов и ягод. Он казался очень сосредоточенным, его взгляд
был устремлён на правый берег реки в сторону возвышающихся там
дач и коттеджей. Мне показалось, он был чем-то озабочен, суров и
молчалив. Переправившись на противоположный берег и
поблагодарив его, мы расстались, и я поднялся к себе на дачу и снова
ходил и ходил по разросшемуся саду, любуясь его великолепием.
Нахлынула ностальгия по прошлому, безвозвратно ушедшему,
времени, и мне захотелось увидеть бывшую когда-то свою дачку, и я
побрёл к ней вниз по асфальтированной дороге.
Был тёплый воскресный день. Я шёл и по пути видел, как на
своих садовых участках копошились садоводы. Некоторые из них
узнавали меня, махали рукой, приветствуя и улыбаясь. Другие
подходили ближе к ограде, останавливали и расспрашивали меня.
Бывшая моя дачка располагалась последней в самом конце
садоводства. Дальше уже лежал большой пустырь, заканчивающийся
крутым спуском к реке.
От моей бывшей дачи не осталось и следа. Все ветхие строения
были снесены, деревья вырублены или выкорчеваны. Вся территория
была захламлена кучами песка, щебёнки, кирпичами, покрытыми
толью. Вокруг валялись доски, брёвна, плиты. Очевидно, на участке
новый хозяин планировал возведение коттеджа. В самом углу участка
уже был возведён большой капитальный гараж. К нему была проведена
заасфальтированная подъездная дорожка, проведено электричество. На
больших железных воротах висел тяжёлый амбарный замок. Побыв там
и походив некоторое время по захламлённой территории участка и
поддавшись нахлынувшим на меня воспоминаниям, я пошёл обратно.
***
Ностальгия овладевала мной всецело. Как можно было покинуть
этот прекрасный город, в котором прошла молодость и вся трудовая
жизнь. Как можно было оставить эти волшебные по красоте лес, сады,
мою бывшую дачу. Эти мысли не давали мне покоя.
В кабинете Додика на даче я звонил моим бывшим сотрудникам
по работе, сокурсникам, своим знакомым. Долго разговаривал с ними.
Рассматривал фотографии в многочисленных альбомах, лежащих на
полках. Вот на фото я с Додиком – ещё студенты – в логопедическом
кабинете. А вот мы на фото – молодые, улыбающиеся – в саду. Вот на
реке – плаваем, загораем. А вот Додик на кафедре – постаревший,
очевидно, на какой-то конференции, задумчиво смотрит куда-то
вдаль. «Бедный мой друг, – думал я. – Что с тобой случилось? Где ты
сейчас?» Огорчённый этими мыслями, я раскрыл лежащий на столе
томик нашего земляка, поэта Константина Бароева, и стал читать:

В апреле птицы возвращаются домой,
В свои гнездовья на земле родной.
Их долгожданная весна приветливо встречает.
Вначале трясогузка прилетает,
За нею гуси, певчие дрозды,
А по ночам – малиновки, в ночи –
им ориентиры звёзды.
***
Пред ними предстаёт Земля большой воды.
Трещат на речках, трогаются льды,
И столько грохота и яркости, и мощи.
Клокочет вешняя вода, от речек убегая в лощины.
***
Медуница цветёт и запахом пьянит,
Своею красотой пленяет и манит.
Пробилась зелень изумрудная в садах,
Сирень в зелёных огоньках,
И наливаются румянцем ветки,
Хотя морозцы по ночам ещё не редки.
***
Но торжество Весны кругом,
Обласканная светом и теплом,
Наполненная влагою живой
Земля рассталась радостно с Зимой.
***
И я, как птицы те, весной вернусь домой,
На Волгу, в город свой родной.
Пройдусь по улицам, по паркам и садам.
Предстанут радостно моим глазам
Берёза белая, тот остролистый клён,
В которых был когда-то я влюблён.
***
Я на мосту остановлюсь над Окскою рекой
И стану любоваться Волжской красотой.
Пройдусь по набережной до Кремля.
Здесь всё мне дорого – моя земля!
Остановлюсь на площади, где лестница, Откос,
Здесь я страдал, учился, рос;
Слова любви впервые говорил,
Смущался и краснел, цветы дарил.
***
И мир, казалось, весь лежал передо мной;
Застелются глаза предательской слезой.
Другое всё теперь и мир иной…
***
Но также под небесной синевой
Спокойно, молча Волга вдаль течёт.
Влюблённый паренёк уже другой
Взволнованно букет цветов несёт…
***
По дорогим мне, памятным местам пройдусь.
Я навсегда когда-нибудь вернусь.
Стихотворение совпадало с моим настроением.
***
Время шло, а Любочки и Дмитрия всё не было.
Уставший, наполненный впечатлениями и грустью, я стал звонить
им. Но телефон молчал. Тогда я решил связаться с Дмитрием по
мобильной связи. Но «хэнди» в карманах моей ветровки не оказалось.
Это встревожило меня, так как там были записаны очень важные,
нужные мне телефонные номера. Поразмыслив, я решил, что «хэнди»
утерян на моей бывшей даче, возможно, когда пробирался через
наваленные там стройматериалы. Досадуя на себя, я оделся, запер
дачу и вновь в поисках пропажи направился туда.
***
Вечерело. Я шёл неспешно по асфальтированной дороге, когда
меня догнал незнакомый мужчина, искавший нужную ему дачу. Дача
эта находилась вблизи моей, и некоторое время мы шли вместе. Это
был весёлый и очень разговорчивый малый. Уже через несколько
минут я знал, что он заядлый рыбак, постоянно живёт и работает в
небольшом городке под названием Курмыш, расположенном в
Нижегородской области на реке Сура. Там, на реке, как утверждал он,
водятся стерляди – рыба без костей, которую ещё до революции в
бочках поставляли к царскому двору.
Сейчас он был в отпуске и приехал по приглашению в гости к
своему другу, тоже рыбаку, который живёт здесь на даче и пригласил
совместно порыбачить на Оке.
Друг уже стоял у калитки, очевидно, поджидая его. Они радостно
обнялись, разговорились, перебивая друг друга, а я, попрощавшись,
пошёл дальше к своей бывшей даче и там возле наваленных брёвен
нашёл «хэнди».
***
Темнело. На голубом атласном небосводе застыли облака.
Неторопливо улыбаясь, приветливо садилось солнышко за горизонт.
Пролились его последние ласковые лучи, и солнышко совсем зашло.
На землю упала тень, и стало темнее и пасмурней. Белый цвет
рассеялся и померк. Над горизонтом пролегла тёмно-жёлтая полоска,
и затем темнота покрыла землю. Подул прохладный ветерок с реки и
стало холоднее. Всё стихло, замерло.
Побыв ещё некоторое время, я было уже собрался уходить, как
вдруг моё внимание привлёк шум автомашины, ехавшей по
асфальтированной дороге с зажжёнными фарами. Машина выехала на
пустырь и остановилась. Зажжённые фары погасли, открылась дверца,
и из машины вышли, к моему изумлению, Максим, Степан и ещё
какой-то маленький, толстенький, лысый коротышка. О чём-то
негромко переговариваясь, они неспешно подошли к гаражу. Меня
они не видели. Я хотел было окликнуть их, но что-то насторожило
меня, и я не стал этого делать. Подойдя к воротам гаража, Степан
вынул из кармана ключи и отпер висящий амбарный замок, растворил
железные ворота, и Максим с коротышкой вошли внутрь гаража, а
Степан остался у распахнутых ворот.
Как зачарованный я осторожно приблизился к стенке гаража возле
ворот и прислушался. Я услышал, как внутри гаража щёлкнул
выключатель, и сквозь щель открытых ворот и стенки гаража пробилась
узкая полоска зажжённого света. Послышались звуки передвигаемых
досок и, очевидно, мебели. Затем всё стихло, и в абсолютной тишине я
явственно услышал знакомый мне голос: «Что вам ещё от меня надо.
Оставьте меня в покое наконец». Я вздрогнул, в моей голове
прояснилось, и я осознал: бедный Додик – он там. С замиранием сердца,
бесшумно, как мне казалось, выбравшись оттуда, я поспешил к себе на
дачу. Мне надо было срочно обо всём сообщить Любочке, Дмитрию, а
также в милицию. Я торопился, идя по дороге, но, оглянувшись назад,
увидел, как стоявший у ворот гаража Степан бросился за мной. Он
догнал меня и чем-то тяжёлым ударил сзади по голове, спине и руке.
Острая боль пронзила меня и, падая на землю, я закричал. Закричал,
наверно, страшно, дико. Степан, матерясь, бросился на меня, пытаясь
рукой закрыть рот, а я сопротивлялся, кричал и изворачивался как мог и,
уже теряя сознание, увидел, словно в тумане, двух мужчин,
показавшихся мне ранее знакомыми, выбежавших из распахнутой
калитки дачного участка и бросившихся к нам.
***
В эту ночь Любомира не могла уснуть. Она ждала Максима, и
тревожные предчувствия не покидали её. Она сидела в кресле, в
темноте, курила сигарету за сигаретой и тушила их в пепельнице,
стоявшей перед ней на журнальном столике, внимательно
прислушиваясь к шорохам у входной двери, но Максима всё не было. Её
тело было напряжено до предела. Время, казалось ей, тянулось
бесконечно медленно. Наконец под утро, задремав в кресле, она
услышала, как звякнул замок, открылась входная дверь и, тяжело
ступая, вошёл Максим, весь перепачканный, с всклокоченными
волосами и очень бледный. Она встрепенулась: «Что случилось?» – «Всё
пропало, – ответил Максим. – «Чеченец» убит, а «Тёртый» схвачен
ментами. Мне удалось бежать – я скатился к реке с обрыва на пустыре,
побежал вдоль берега, вышел на дорогу и в конце концов на попутной
машине добрался сюда. Было темно, погони за мной не было».
Но она уже не слушала его бессвязную речь. Ей было всё ясно.
«Это конец, – думала она. – Собственно, этого когда-то и следовало
ожидать. Теперь их схватят и вместе со всеми будут судить за тяжкие
преступления, а это и казнь нацменов в лесу, и наркотики,
вымогательства, похищение профессора и многое-многое другое.
Позор. Дадут длительные тюремные сроки, возможно, и
пожизненные. А это будет уже не жизнь, а бесконечная и непрерывная
мука и ужас».
Решение она приняла быстро и бесповоротно. А Максим всё
говорил и говорил, обвиняя её, себя, всех. Наконец, закончив и глухо
зарыдав, он опустился на пол и уткнулся головой в её колени. Тёплая
волна нежности и жалости к нему охватила её. Всё-таки она его
любила. «Слабый, безвольный, избалованный, в сущности – ребёнок,
не знавший в жизни ни страданий, ни горя», – думала она. Она
вспомнила своё безрадостное детство, беспробудное пьянство
родителей, грязный деревянный барак, где они жили, ужасающую
нищету, побои, оскорбления, а потом, уже повзрослевшей, –
страдания, унижения и ко всему – вечную нехватку денег.
«Успокойся, милый, не плачь, – тихо говорила она, гладя его по
голове. – Я очень люблю тебя, милый. Я виновна перед тобой и вместе
с тобой поплакала бы сейчас обо всём, но слёз у меня давно уже нет –
я их выплакала ещё в детстве и в последующей жизни, а она, пойми, у
меня была тяжёлой, безрадостной. И в той жизни, что нам предстоит в
будущем, – не выжить, да нам с тобой такой жизни и не нужно. Мы
ляжем спать, примем много-много снотворного и уснём… Навсегда.
Будет небольно, милый, поверь мне. И теперь это для нас
единственный выход. Мы с тобой так и договорились».
Уговорив его в конце концов, они уже через час, раздевшись и
обнявшись, лежали в постели, приняв снотворное, и потом, уснув, не
слышали, как в их дверь настойчиво звонили.
***
Майор Синцов был дома и собирался ложиться спать, когда по
мобильной связи получил сообщение своих оперативников о вызволении
из принудительного заточения профессора Тейтельбаума и об инциденте
на территории Сартаковского садоводства. Через 15 минут он уже мчался
на своей машине в Управление. Ему надо было срочно получить
подробный отчёт об этом происшествии, а также приказ на немедленное
задержание ОМОНом всех членов преступной банды.
***
В этот вечер «Хмурый», «вор в законе» Иконников, тоже ожидал
сообщения из Сартаково. Но оно всё не поступало. Он терпеливо ждал
и наконец, не выдержав, набрал номер «хэнди» «Тёртого». Ответа по
телефону долго не было, шли частые гудки. Затем в телефонной
трубке чужой глуховатый, незнакомый ему голос вымолвил: «Алло,
слушаю Вас. Алло». Он сразу всё понял и выключил «хэнди».
Холодный пот прошиб его. «Что-то там не сработало, и дело
сорвалось. Вероятно, «Тёртого» взяли и его «хэнди» в их руках.
Возможно, менты и других взяли. Теперь они вскоре могут вычислить
и меня. Дело времени. Плевать, – думал он. – Надо сматываться,
«бабок» у меня и так вдоволь».
Он быстро оделся, сложил пачки денег в рюкзак, сунул финку за
пояс, надел плащ, закинул рюкзак за спину, положил фонарик в
карман, натянул кепку на голову и осторожно приоткрыл дверь на
лестничную площадку. Там никого не было. Бесшумно закрыв
квартиру, он тихо спустился по ступенькам вниз и выглянул во двор.
Было темно. По небу плыли тяжёлые серые тучи, дул прохладный
ветерок, глухо шелестели листья деревьев. «Наверное, пойдёт дождь.
Скоро осень», – подумал он и вышел на улицу.
Тотчас же от стены рядом стоящего дома отделилась и метнулась
за ним тень человека. «Слежка продолжается, – подумал он. – Надо во
что бы то ни стало оторваться». Он быстро перебежал на
противоположную сторону улицы, забежал в проходной двор и
притих, затаился за аркой. И вскоре услышал быстрые шаги и тяжёлое
дыхание спешившего за ним человека. «Салага, – решил он. – Дышит,
как паровоз, мент проклятый».
Поравнявшись с идущим человеком, он нащупал рукой финку,
выхватил её из-за пояса и ловким натренированным ударом всадил
тому под ребро. Мужчина, как подкошенный, рухнул на землю.
Развернув ногой труп и нагнувшись к нему, он осветил фонариком
лицо убитого, затем обшарил его карманы и вынул пистолет,
удостоверение сотрудника ФСБ, деньги, ключи от машины и
мобильный телефон; рассовал всё это по своим карманам, шагнул
вперёд и растворился в густой темноте.
***
В больнице, куда меня привезли на «Скорой помощи», я лежал
один в отдельной, сплошь застеклённой, веранде. Дождик, шедший
ночью, затих. В приоткрытое окошечко струился свежий воздух. Когда
я пришёл в себя, было ещё темно. Я лежал с открытыми глазами в
постели и сквозь стёкла веранды наблюдал, как на просторе зарождался
новый, неведомый мне день. Было тихо. Тучи на небосклоне уплывали
вдаль. Из-за уходящих туч выплыла белесая луна. Мерцали блекнувшие
звёзды на небосводе. Но вот забрезжилось. К белесой и тающей быстро
луне пробились светлые лучи, и покров ночи был смят. Запламенело
протянувшееся на востоке облако, и восток зарделся, заалел. Небосвод
просветлел лазоревыми тонами, и темень распалась. С небес пролился
свет, и средь пурпуровых лучей медленно всплыл огненно-багровый
край солнца. Солнце взошло и озарило верхушки деревьев и всю
округу. День начался.
***
Я пролежал в больнице несколько дней. У меня было сотрясение
головного мозга, болела спина от ушибов, была повреждена рука. Но я
держался молодцом. За это время меня посетили Дмитрий
Геннадьевич, следователь из милиции и майор ФСБ Сергей Павлович
Синцов. От них я узнал печальную весть, которая буквально потрясла
меня. В тот памятный мне вечер Додик был освобождён из своего
принудительного заточения, но, когда его привезли в больницу, он
скончался от острой сердечной недостаточности. У него было больное
сердце, и оно не выдержало тяжёлых потрясений, выпавших в
последнее время на его долю. На похоронах, как мне поведал
Дмитрий, на центральном кладбище в Марьиной роще было много
народа, много венков, говорились проникновенные речи. Следователь
из милиции подробно расспрашивал меня о происшествии в
Сартаково. Мои ответы он запротоколировал, и я их подписал. От
майора ФСБ Синцова я узнал о самоубийстве активных участников
банды Максима и Любомиры у неё на квартире. Напавший на меня
Степан Афанасьев по прозвищу «Чеченец» при задержании
оперативниками ФСБ был вооружён, оказал яростное сопротивление и
был убит в схватке. Другой его напарник был арестован там же. Все
остальные члены так называемой организации «Национал-
социалистическое движение» задержаны и дают признательные
показания. Две машины, гружённые взрывчаткой, подготовленной
преступной бандой, задержаны в предгорьях Кавказа. Главарь банды
«Хмурый» сумел скрыться и объявлен во всероссийский розыск.
Майор Сергей Павлович показался мне приветливым,
доброжелательным и предупредительным человеком. Но в его
поведении и в разговоре со мной, как мне казалось, сквозила какая-то
настороженность, недоговорённость, и, уходя, он пообещал со мной
ещё встретиться.
***
Я шёл на поправку. Лёжа в больнице, у меня было много времени,
чтобы осмыслить всё произошедшее, и я задавал себе вопрос: как
могло так случиться, что на моей Родине, в стране Великой Победы
над фашизмом, потерявшей в войне около 30 млн человек, пышным
цветом расцвели национализм, фашизм, ксенофобия. «Что это? –
рассуждал я. – Отзвуки всего того нехорошего, что было в прошлом,
усиленные реальной российской действительностью?»
Дмитрий Геннадьевич, часто навещавший меня и с которым я по-
настоящему сдружился, причинами таких негативных явлений в
современной России считал:
– отсутствие идеалов, бездуховность;
– алчность, безудержное стремление к наживе;
– расслоение общества, всё увеличивающуюся пропасть между
богатыми и бедными;
– безработицу, коррупцию;
– рост криминала, наркоманию;
– понимание свободы как анархии, вседозволенность.
Я, соглашаясь, внимательно слушал его. В таких беседах иногда
проходило свободное от процедур время моего нахождения в
больнице.
Но вот настало утро, когда я выписался оттуда, чтобы во второй
половине дня улететь к себе домой в Германию и там долечиваться.
Билет на самолёт был заказан заранее.
***
День выдался пасмурным. Изредка сквозь сплошь затянувшихся
туч на небе проглядывало солнышко, и тогда всё вокруг светлело,
преобразовывалось, хотя накал солнца был уже далеко не летний.
Лето уходило, деревья потемнели, потёк листопад. Заметно
похолодало.
На своей машине за мной в больницу приехал Дмитрий
Геннадьевич. Он привёз мои вещи, оставшиеся на даче, и повёз
проститься с Любочкой. Она болела, была безутешна, крайне тяжело
переживала горе – утрату сына и мужа. Я, как мог, успокаивал её и,
побыв какое-то время, простился с ней, пожелав скорейшего
выздоровления и мужества. Ведь надо было жить дальше.
Затем мы поехали на кладбище, где был похоронен Тейтельбаум.
***
На свежевырытой могиле Додика было много венков. Я возложил
свой и не смог сдержать слёз, помянув его: «Прощай, мой дорогой друг.
Пусть земля тебе будет пухом». И мы вскоре уехали.
По дороге в аэропорт я сквозь стёкла машины в последний раз
увидел свой прекрасный, царственно расположенный на слиянии двух
великих русских рек, город. Хотя уже знал, что вряд ли когда-нибудь
ещё побываю здесь. Ностальгии не было.
***
В аэропорту я попрощался с Дмитрием, поблагодарив его за всё, и
попросил позаботиться о Любочке, которая в этом теперь остро
нуждалась. Он уехал, и тут меня ожидал сюрприз.
Майор ФСБ Синцов Сергей Павлович встретил меня в зале
аэропорта. Он улыбался, был приветлив и сказал, что приехал меня
проводить. До начала регистрации на мой рейс оставалось ещё
некоторое время, и мы поднялись на второй этаж аэропорта, зашли в
расположенное там кафе и заказали по чашечке чёрного кофе.
Поинтересовавшись моим здоровьем, Сергей Павлович произнёс пару
ничего не значащих фраз и затем спросил: «Скажите, Мирон
Григорьевич, проживая в городе Франкфурт-на-Майне, Вам не
приходилось когда-либо слышать о расположенном там Центре «Лига
немецкого народного содружества»? Этот Центр был, как
установлено, связан с нашей печально известной организацией
«Национал-социалистическое движение». Связь между ними
осуществляла Любомира Кузнецова, которая, работая в НИИ, сумела
получить доступ к секретным разработкам лаборатории,
возглавляемой Вашим покойным другом». Он внимательно смотрел
на меня: «Кстати, этот же Центр, по нашим данным, косвенно виновен
в организации нападения в своё время на Вашего друга – поэта
Константина Бароева».
«О, они и это знают. Здорово работают ребята. Но зачем он мне
всё это рассказывает? Может, они подозревают меня в чём-либо?» –
подумал я.
«Вы нам помогли, – продолжал майор. – Благодаря Вашим
телепатическим возможностям, о которых нам поведала Любовь
Васильевна, Вы сумели обнаружить последнее пристанище
похищенного и загубленного бандой профессора Тейтельбаума и в
определённой степени помогли нашим оперативникам в задержании
бандитов».
Я вспомнил всю историю моего пребывания в тот памятный вечер
на своей бывшей даче и улыбнулся.
«Что-то я не так сказал?» – спросил майор, заметив мою улыбку.
Я не стал его переубеждать.
«Всё так, – ответил я. – Сергей Павлович, я внимательно Вас
слушаю».
«Мирон Григорьевич, – продолжал он, – проживая в Германии,
Вы могли бы с нами сотрудничать, оказывая некоторые услуги…»
А это уже было очень серьёзно, и я ответил: «Сергей Павлович,
честное слово, мне абсолютно ничего не известно об этом
пресловутом Центре во Франкфурте. Мои телепатические
способности, о которых Вам поведала Любовь Васильевна, явно
преувеличены. И вообще, мне непонятно, так ли уж Вам нужен я –
уставший и больной старик».
Он молчал.

Конец второй части

                РАЗВЯЗКА
                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Легковая машина выехала на автобан и помчалась по маршруту
«Франкфурт-на-Майне – Ашаффенбург» и, на полпути свернув с неё,
поехала по просёлочной дороге. Сплошь по обе стороны проезжей
дороги тянулся лес. Но вот лес стал редеть, и, когда машина доехала до
развилки дорог, вдруг из-за большого деревянного рекламного щита,
установленного сбоку на самом пересечении дорог, выехал навстречу
громадный, жёлтого цвета, дорожный грейдер, и произошло
столкновение. Грейдер, ударив машину своим ковшом, смял её,
некоторое время провёз по дороге и сбросил в глубокий овраг. Машина,
перевернувшись несколько раз и ударившись о землю, развалилась и
начала гореть. Все пассажиры, находившиеся в машине, погибли и
лишь один, весь окровавленный, выполз из неё. Некоторое время он
неподвижно лежал на земле, затем, придя в себя, пополз и, вскочив,
побежал к лесу, и тут машина взорвалась. Пламя охватило её.
Мужчина вбежал в глубь леса, прорываясь сквозь заросли,
кустарники к реке, протекающей где-то в глубине. Он не знал, где
находится, что это за место, как называется река, но понимал: река
выведет его куда-нибудь, а там будет видно. Главное – бежать как
можно быстрее и как можно дальше, пока не обнаружили его
исчезновение и нет погони.
И действительно, вскоре за деревьями он увидел реку. На берегу
реки был вбит в землю деревянный щит с какими-то объяснениями
или предупреждением. Текст был на немецком языке, и он, зная
немецкий плохо, сумел лишь понять два слова: «…Fl;ss Kinzig…».
Река была узкой, но тянулась куда-то вдаль. Он быстро пошёл берегом
вдоль реки, огибая встречающиеся на пути заболоченные места,
овраги, заросшие кустарники, деревья. Шёл долго и наконец,
обессилев, упал на землю. «Надо отдохнуть немного и идти дальше
пока не стемнело», – думал он. Пересилив себя, он поднялся и вновь
пошёл и только через пару часов заметил вдали очертания то ли
города, то ли посёлка. Словно в тумане, совсем обессилив, он
постучал в дверь небольшого домика, стоявшего вблизи реки.
Дверь отворилась, и на пороге появился мужчина крупного
телосложения, импозантный, с бородкой и с красным от загара лицом.
Он молча уставился на пришельца, рассматривая его.
«Helfen Sie mir, bitte1», – проговорил тот. «Treten Sie bitte ein», –
ответил бородач и распахнул дверь.
Мужчина, пошатываясь, вошёл в дом.
***
Я был дома, смотрел телевизионную передачу, когда в дверь
квартиры позвонили. Я пошёл в прихожую и открыл дверь. На пороге
стояла молодая девушка. Она приятно улыбалась. «Добрый день,
Мирон Григорьевич. Я Маша Александрова из Москвы. Ранее я Вам
звонила, и мы условились о встрече».
Я провёл её в зал, выключил телевизор, и мы уселись в кресла.
Она вынула из своей сумочки фотографию и протянула мне: «Мой
дедушка Цветков Александр Константинович просил передать Вам
это фото на память, а также свои наилучшие пожелания».
Я хорошо помнил Сашу Цветкова. Это был мой сокурсник по учёбе
в институте. На студенческой фотографии, которой у меня не было: в
центре её – Геннадий Иванович Янаев, студент нашего факультета,
будущий вице-президент СССР, по правую руку от него – Саша
Цветков, по левую – я. Это было давнишнее фото комсомольцев-
активистов на какой-то конференции. Я поблагодарил её,
поинтересовался здоровьем Саши и, выслушав ответ, сказал: «Я думаю,
Вы приехали из Москвы не только для того, чтобы передать фото и
привет от моего старого друга. У Вас есть какие-то дела ко мне?»
«Да, конечно, – девушка рассмеялась. – Я, как Вам уже известно,
журналистка, живу в Москве и работаю в газете «Новые времена».
Мы проводим одно интересное расследование, и я нахожусь здесь в
командировке. Мне назначены два термина. Первый термин – завтра в
10 часов утра в Центре «Лиги немецкого народного содружества» на
Кайзерштрассе, 11«А» во Франкфурте. Термин мне назначил
президент организации – господин ВольфШлахт.
Второй термин назначен мне на четверг в Центральном
полицейском управлении города, где у меня состоится встреча с
комиссаром полиции господином Гансом Дирдихом. Для этих встреч
я нуждаюсь в хорошем переводчике, так как мой немецкий желает
лучшего, а Вы давно живёте здесь, во Франкфурте-на-Майне, знаете
немецкий в совершенстве; к тому же, как говорил мой дедушка,
человек опытный и проницательный».

«Расскажите вкратце, – попросил я, – что это за расследование,
которое проводит ваша газета, и почему расследование ведётся
именно здесь, в Германии».
«Мы расследуем, – начала Маша, – террористическую
деятельность одного активного участника бандформирований на
Кавказе. Фамилия и имя его – Мирзоев Отар. Он известен также как
Иконников Пётр. Этот уголовник и убийца бежал из России на Кавказ.
На его счету разного рода преступления в Нижегородской области, в
Дагестане и в Северной Осетии. Затем он был переправлен в
Пакистан, где принял ислам и стал Мирзоевым Отаром; прошёл
спецподготовку и примкнул к талибам в Афганистане, потом был
схвачен американцами, ЦРУ, и переправлен с какой-то целью сюда, в
Германию. Здесь ему удалось с помощью русской мафии вырваться из
лап ЦРУ, и он бежал; попал, очевидно, в подстроенную ему
автомобильную аварию, был задержан и сейчас находится в
Центральной тюрьме города Франкфурта.
Россия настаивает на его экстрадиции на родину, где он должен
будет предстать перед судом. Но немецкие власти под разными
предлогами чинят препятствия этому. Также просматривается связь в
прошлом этого преступника с Центром «Лиги немецкого народного
содружества», расположенного здесь же, во Франкфурте. Кстати,
фамилия Иконников Вам ничего не говорит? У меня есть его
фотография, правда, она давнишняя».
Порывшись в своей сумочке, она вынула фотографию человека,
одетого в тюремную робу, и протянула мне.
«Нет, – посмотрев на фото, ответил я. – Этого человека никогда
не встречал. Но фамилию такую слышал, когда последний раз был в
России. Там мне о нём поведал при нашей встрече майор ФСБ Синцов
Сергей Павлович. Вы случайно не слышали о таком?» – «Первый раз
слышу», – сказала Маша.
Лицо девушки удивлённо вытянулось, её глаза выражали
изумление.
«О, – подумалось мне, – возможно, лукавит. Не исключено, что в
этом проводимом расследовании как-то замешана и ФСБ». Но я
ничего не сказал. Она обезоруживала меня своим поведением, своими
ответами, своей улыбкой, и я согласился ей помочь.
Потом мы пили кофе и на завтра условились о встрече на
Кайзерштрассе 11«А» в 10 часов утра.
***
На следующий день ровно в назначенное время мы были в Центре
на Кайзерштрассе. В своём большом кабинете нас принимал сам
президент Вольф Шлахт, высокий худощавый блондин лет
пятидесяти.
Он был подчёркнуто вежлив и внимателен. Мы уселись на
диванчике за столом, стоящим в углу кабинета. Его секретарь принёс
напитки и, поставив на стол, удалился. Маша, попросив разрешение,
вынула из сумочки диктофон, поставила на стол и, включив его, стала
задавать вопросы господину Шлахту. Я переводил. На вопрос – были
ли какие-либо контакты возглавляемого им Центра с такими
организациями в России, как «Национал-социалистическое
движение», «Русский комитет» и с другими, господин Шлахт ответил,
что ему об этом абсолютно ничего не известно, так как он в качестве
президента работает недавно – всего год тому назад был избран на эту
должность. На вопрос Маши об Иконникове-Мирзоеве – террористе
из России, арестованном здесь, в Германии, и находящемся теперь во
Франкфуртской тюрьме, Шлахт ответил, что слышал об этом из
передач центрального телевидения и из газет и это, в общем, вся
известная ему информация по данному вопросу.
Зато на вопрос, чем занимается руководимый им Центр, господин
Шлахт оживился. Он встал из-за стола, подошёл к большому шкафу,
стоящему в кабинете, и вынул целую пачку различных проспектов,
журналов, газет, альбомов с фотографиями. Принёс всё это и
разложил перед нами на столе.
Он подробно рассказывал о большой работе, проводимой
Центром по изучению истории, традиций, культуры и обычаев
коренных немцев, живших в древней Германии; рассказывал о
большой просветительской работе среди молодёжи и о
благотворительности, осуществляемой Центром. На вопрос Маши, кто
финансирует Центр, Шлахт ответил, что финансирование
осуществляется за счёт взносов членов организации, добровольных
пожертвований лиц, разделяющих идеологию и направленность работ,
проводимых Центром, а также за счёт спонсоров, в частности,
крупнейшего в Германии «Нацтрансбанка».
На замечание Маши о том, что «Нацтрансбанк» является
дочерним филиалом одного из известнейших американских банков,
господинШлахт ответил, что он не исключает этого.
На все вопросы господин Вольф Шлахт отвечал уклончиво, уходя
от прямых ответов. Интервью длилось ровно 40 минут, после чего мы,
поблагодарив его, удалились.
А Вольф Шлахт, проводив журналистов, остался в кабинете, сел
на своё рабочее место и задумался. «Дело принимает, – думал он, –
неприятный оборот. Русские неслучайно заинтересовались Центром.
Возможно даже, что эти русские журналисты являются агентами
спецслужб России». Он хорошо знал, что арестованный Иконников-
Мирзоев вывезен ЦРУ в Германию для проведения специальной
акции. А зачем понадобилась им эта акция – можно только лишь
догадываться. Политика – дело тонкое, тёмное. Но если этот
находящийся в тюрьме русский вдруг заговорит и расскажет
известные ему секреты, бесспорно, возникнет большой
международный скандал. ЦРУ вновь, как было уже не раз, опозорится,
а его Центру, замешенному в этом деле, придётся туго. Надо что-то
срочно предпринять. Самое лучшее было бы, если бы этот русский
вдруг замолчал навсегда. Но это уже головная боль ЦРУ. А Центру
всё же акцию придётся продолжить, ведь она хорошо оплачена. К
тому же кандидатура исполнителя у него имеется. Этот фанатик
Флориан Шварц всё исполнит. Надо ещё раз пригласить его и
поработать с ним как следует.
***
Три года тому назад комиссар полиции Ганс Дирдих был
переведён в Центральное полицейское управление города Франкфурта
из Эльценау, где он много лет служил в полиции. Это было
повышение по службе, его успех. Сегодня в своём служебном
кабинете он принимал двух русских журналистов. Он слушал речь
Маши в моём переводе предельно внимательно. Лёгкая усмешка
блуждала на его губах, большое сытое лицо и голубые глаза выражали
доброту и приветливость.
Выслушав всё до конца, он сказал, что, как ему известно, этот
Иконников-Мирзоев, которым мы интересуемся, уже на территории
Германии совершил тяжкое преступление. После подстроенной ему
автомобильной аварии недалеко от трассы Франкфурт –
Ашаффенбург он остался жив, бежал и оказался на окраине города
Ханау. Там его приютил, а затем сообщил в полицию, житель этого
города некто господин Франц Вебер. Позднее после возникшей между
ними ссоры Вебер был убит преступником Мирзоевым, пытавшимся
после на автомашине убитого скрыться, но был в конце концов
задержан полицией и перепровождён в центральную тюрьму города
Франкфурта, где позавчера ночью при невыясненных обстоятельствах
повесился в своей камере. Сейчас проводится тщательное и
всестороннее расследование этого ЧП. По результатам расследования
нашим пресс-атташе будет сделано официальное сообщение, и оно
станет достоянием общественности и прессы.
Изумлению Маши не было предела. Уже сидя в скверике во дворе
полицейского управления, она пришла в себя. «Что бы это всё
значило?» – повторяла она.
«Этому Иконникову-Мирзоеву, думаю, помогли повеситься, так
как он, вероятно, слишком много знал и потому, возможно,
представлял для кого-то большую опасность, и от него таким образом
решили избавиться», – резюмировал я.
***
У Флориана Шварца родители – этнические немцы – были
переселенцами из Сибири.
Они вернулись на свою историческую родину, когда Флориан был
ещё ребёнком. Семья была большой – четыре девочки и два мальчика.
Живя и работая в России, родители полностью ассимилировались,
немецкого языка не знали, своих обычаев и праздников не соблюдали.
Флориан в школе и в гимназии учился плохо. Гимназию он так и
не закончил. Это был парень маленького роста, щупленький,
малоприметный и непривлекательный. Живя во Франкфурте, он
постепенно возненавидел всех «чужаков», коими он называл всех
турок, арабов, африканцев, евреев, считая их виновниками всех своих
неудач. После гимназии он нигде не работал, жил на небольшое
социальное пособие и целые дни коротал за компьютером, где у него в
Интернете был свой сайт, на котором он размещал свои суждения,
полные ненависти ко всем «чужакам», заполнившим, по его мнению,
весь фатерланд. Особенно его раздражали многочисленные эмигранты
из Турции. «Вскоре, – писал он на своем сайте, – Германия
превратится в одну из провинций “Истамбула”». Надо сказать, что его
суждения находили благодарный отклик среди определённой части
немецкой молодёжи, и это его радовало и вдохновляло.
Однажды на его электронный адрес пришло приглашение на
встречу в Центр «Лиги немецкого народного содружества»,
расположенный на Кайзерштрассе, 11«А», и он охотно откликнулся на
это приглашение.
Господин Вольф Шлахт принял его в своём кабинете весьма
благосклонно. Подробно расспросив о семье, о его предпочтениях и
взглядах, он предложил парню работу – распространение среди
жителей города газетёнок, пропагандистских листков и реклам,
издаваемых Центром.
Теперь Флориан разъезжал на велосипеде по городу и рассовывал
эту писанину по почтовым ящикам добропорядочных бюргеров, за что
получал от Центра ежемесячное вознаграждение в сумме 250 евро. Но
постепенно он возненавидел свою работу, видя, как многие жители
города, не читая, выбрасывали эту макулатуру на свалку. Это его
сильно раздражало. Он жаждал настоящих действий. Он мечтал
прославиться.
***
Был весенний апрельский тёплый день. Этот день Флориан
Шварц считал одним из самых удачных. Ему было поручено провести
акцию в аэропорту города Франкфурта. Это было настоящее дело,
которое, как считал он, всколыхнёт наконец эту спящую, сытую
Германию и прославит его.
В своём кабинете Вольф Шлахт развернул перед ним на столе
карту служебных помещений аэропорта и, усадив Флориана в кресло,
сказал: «Слушай меня внимательно, Флориан. 20 апреля, а ты знаешь,
что это за памятный день, в 9 часов 20 минут утра прибудут с
небольшим интервалом из Турции один за другим два пассажирских
самолёта. К 9 часам ты уж должен быть в центральном зале второго
терминала аэропорта. Там возле информационного бюро тебя будет
ждать Карл Пффениг – ты его знаешь. Он передаст тебе такой вот
чемоданчик». Шлахт вынул из шкафа небольшой по размерам чемодан,
принёс и положил его на стол. «Ты с этим чемоданчиком, – продолжил
он, – спустишься вниз по эскалатору, а затем через служебный вход
войдёшь в комнату № 113, – он показал на карте, – пройдёшь через
комнату и выйдешь в помещение выдачи пассажирского багажа. И
когда на один из вращающихся посреди зала транспортёров начнёт
поступать багаж, подойдёшь и вдавишь вот эту кнопку на чемоданчике,
расположенную возле ручки (он показал Шварцу), и этим самым
приведёшь в действие взрывное устройство. Положишь чемодан
быстро и незаметно на вращающийся транспортёр и уйдёшь. Ровно
через 13 минут должен произойти мощный взрыв. Ты же должен как
можно скорее спуститься на лифте к поездам, сесть на электричку и
доехать до вокзала г.Ханау. Там на платформе тебя будет уже ждать
Карл. Вы пересядете в поезд, идущий на Бад Зоден, и там, в санатории
доктора Конна, пробудете три недели. Это будет ваше алиби, Флориан.
Профессор Конн о вашем прибытии будет извещён заранее. Вот тебе
ключи от служебной комнаты и удостоверение сотрудника аэропорта.
После проведения акции тебе необходимо избавиться от всего этого.
Гонорар Центр переведёт на твой расчётный счёт.
Если вопросов нет, то ты свободен, Флориан».
Он проводил Шварца до двери своего кабинета, дружески
похлопал его по спине и пожелал успеха. Затем, постояв немного в
раздумье, подошёл к боковой двери в комнате, открыл её и сказал:
«Заходи, Карл. Ты всё слышал?» – «Да, шеф», – ответил тот.
«Так вот, садись в кресло и слушай меня внимательно. После того
как Шварц выполнит своё задание, ты должен убрать его. Лучше
всего, если сможешь внезапно столкнуть его с платформы под
проходящий мимо скоростной поезд или же ликвидировать в лесочке
по дороге в санаторий. Вот твой гонорар, Карл». Он вынул из ящика
стола пачку денег и передал ему. «Это аванс – остальное после», –
сказал Вольф Шлахт.
***
Константин Сергеевич Бароев, несмотря на свой преклонный
возраст, активно сотрудничал с русскоязычной газетой «Родина»,
издаваемой в Берлине. Его статьи, публикуемые в газете, были
актуальны и злободневны. В них поднимались и рассматривались
вопросы провала мультикультуры в Германии, отсутствие
толерантности в обществе, рост среди определённой части населения
ксенофобии, расизма, фашизма и антисемитизма. Он занимал
активную гражданскую позицию. В своих статьях использовал
материалы полицейских расследований, судебных разбирательств, а
также различные материалы и факты, публикуемые в Интернете,
никем не контролируемые.
Он был активным пользователем Интернета. Вот и сейчас, войдя в
Интернет, Бароев обратил внимание на статью некоего Флориана
Шварца, полную ненависти к «чужакам», откровенно фашистскую, в
которой он извещал всех членов Центра «Лиги немецкого народного
содружества» и всех истинных немцев о предстоящем грандиозном
«фейерверке» в памятный день 20 апреля в аэропорту Франкфурта-на-
Майне.
Прочитав статью, Бароев обеспокоился. Интуиция подсказывала
ему, что статья написана не случайно и всё может быть серьёзно, ведь
20 апреля – день рождения бесноватого фюрера, ввергнувшего весь
мир в пучину кровопролитной Второй мировой войны. Войны,
стоившей человечеству десятков миллионов жертв и невероятных
страданий. Войны, в которой он был активным участником. И Бароев
после долгих колебаний решил позвонить своему строму знакомому
Гансу Дирдиху, комиссару полиции, с которым у него сложились
хорошие отношения ещё с тех пор, когда тот принимал участие в
расследовании покушения на него в Эльценау.
Ганс Дидрих, выслушав информацию Бароева, поблагодарил его,
пообещав провести проверку данного сообщения и принять
необходимы меры. «Ох уж эти настырные русские – везде лезут, всё им
надо», – размышлял Дирдих и всё же после небольшого раздумья
набрал номер телефона B.K.A.1. «Это их проблема, – решил он, – и
пресловутый Центр, и фанатик Шварц, и возможный «фейерверк»
20 апреля в аэропорту».
***
В ночь на 20 апреля Вольф Шлахт долго не мог уснуть. Он
вертелся в своей постели, вставал, пил воду, подходил к окну своей
спальни и смотрел во двор. Там по серому небу плыли тяжёлые тучи,
лил дождь, и по стёклам его спальни медленно текли струйки
весеннего апрельского дождя, стучал резкий, холодный ветер.
В 9 часов утра, невыспавшийся, бледный, с осунувшимся лицом,
он уже был в своём рабочем кабинете.
Встречая его в приёмной, секретарь Рихард Глобке отметил про
себя неважный видШлахта и спросил: «Как Вы себя чувствуете, шеф?»
«Всё в порядке, Глобке. Принесите, пожалуйста, почту», –
ответилШлахт.
В своём кабинете он включил телевизор и, сидя за столом,
просматривал принесённую почту, ожидая чрезвычайного сообщения
в последних известиях, а также информацию от Карла Пффенига.
Время шло, а чрезвычайного сообщения и информации от Карла
не поступало. Шлахт терпеливо ждал, затем решил позвонить жене и
сообщить ей о том, что обедать он не придёт, так как слишком много
дел на службе.

Он потянул стоящий на столе телефонный аппарат поближе к себе
и вдруг заметил крохотный, еле приметный проводок, идущий из-под
днища аппарата. Уже предчувствуя неладное, достал отвёрточку из
своего стола, отвернул днище и, увидев подслушивающее устройство
внутри, похолодел от ужаса.
***
Пассажирские рейсовые самолёты из Турции прибыли 20 апреля
один за другим точно по расписанию.
Вскоре в центре зала выдачи багажа заработали ленточные
транспортёры. Помещение начало заполняться прилетевшими
пассажирами. В это время в боковой стене помещения открылась
дверь служебной комнаты и оттуда вышел небольшого роста
худощавый молодой человек. В руке он держал небольшой
чемоданчик. Он подошёл к вращающемуся ленточному транспортёру,
остановился и стал наблюдать за поступлением и передвижением
багажа. В это же время двое мужчин, сидевших в зале, встали со своих
мест и, подойдя к молодому человеку с двух сторон, схватили его за
руки. Третий мужчина, стоявший невдалеке возле колонны, подошёл к
ним и ловким движением выхватил чемоданчик, затем направился в
конец зала и сунул его в небольшой бронированный контейнер,
стоящий на тележке. После чего всё это спустил на лифте в
подвальное помещение аэропорта. Схватка длилась считанные
минуты, почти мгновенно. Никто ничего не заметил и не обратил
внимания. В средствах массовой информации сообщений об этом
инциденте в аэропорту города Франкфурта-на-Майне не было.

                ЭПИЛОГ

После вышеописанных событий «Лига немецкого народного
содружества» была запрещена в Германии.
Вольф Шлахт, Флориан Шварц и Карл Пффениг были арестованы
и осуждены Верховным земельным судом на длительные сроки.
Константин Бароев на девяностом году жизни скончался. Его прах
по завещанию после кремации был отправлен на родину, в Россию,
для захоронения.
Комиссар полиции Ганс Дирдих вышел на пенсию. Постоянно
проживает во Франкфурте. Активный член общества рыболовов.

Конец