Картинки не с выставки...

               
                - эхо летящего дня-


     Разговор книготорговца с книгопродавцем.

     Правильно говорят мудрые: настоящая жизнь начинается тогда, когда кто-то кому-то что-то продал. У меня началась именно такая жизнь: продаю книги.
     Раньше я их читал, теперь продаю...   
    И вот захожу я к Серёге в «киоск», сгибаясь под тяжестью чужой мудрости.
     А Серёга — Железный дровосек. Или — нет:  Ленин сегодня -  прост, как правда.
     Машет лапами-сковородками бывшего слесаря по у-образным дизелям:
     - Только не надо вот это втюхивать: «Я принёс такое, что отхватят с руками.» Нету такого: всё брехня!  У меня двадцать энциклопедий по геморрою, а глянь на табуретку, на которой я сижу. Глянь, нечего рыло от жизненной правды воротить.
     - О Господи: ничего не помогает? Но ты  всё-таки человек, торгующий  лучшим в мире товаром: книгами. Надо, шеф,  как-то и вербально, и вообще...
     - Не надо !  Я же не читателю говорю, а книгопродавцу. С ударением на «а».
     И всё-таки, нравится или не нравится мне стиль нашего общения, сдаваться  нельзя: сигареты ещё вечера кончились. Посему рекламствую, увы, не во Христе:
     - Книженцию, что я  тебе принёс, оторвут именно с руками: «Великие влюблённые»! Какие иллюстрации, сэр:  одна  Натали Пушкина чего стоит…
     - Сто тринадцатая она была, твоя Натали, у того забулдыги. Но дело не в этом.
     - Ничего не читают?
     - После недельной засухи позавчера одну продал. Кстати - об иллюстрациям. Хочешь посмотреть? Энциклопедия у меня есть. Семьсот страниц и триста фоток: «Лучшие сиськи Евразии». Дуська Кривохлябова грозится завтра купить, как только девки в выходные хорошо заработают: вечерами у неё весёлый народ собирается.
    - А какую продал?
    - «Лучший зеб Африки». Соображаешь?  У меня за бумажной перегородкой дама контрацептивами торгует. Надо, и правда, поосторожней с неформальной лексикой…
   - Конечно, надо. Так ты берёшь или нет моих «Великих влюблённых»?
   - За стольник возьму. Если вас, совков позорных, не подкармливать,- хоть закрывайся,- вздыхает Серёга. - А так, похаваете, может, опять читать станете.
     Короче, спасибо, Серый, что ты у нас, на хуторе вдали от Диканьки,  вообще есть.
     Да ещё такой:  букинист на звёздам!
 

   
     Романист с крупным стажем.

    В местный «Интерлиньяж», что на пересечении переулков Сакко и Ванцетти, - то есть в  «тупографию», как мстительно называет её уволенный за кражу бумаги стериотипёр Чурилов, - зачастил старый сидят Федя Белковский, живущий рядом.
    Федя, на ногах у которого написано «Они устали», а в другом месте «Встаёт раньше Солнца»,  всё от звонка до звонка отволок. Сейчас пишет роман. И время от времени заходит в «Интерлиньяж», чтобы выяснить всякие подробности по изданию будущей книги.
    Ну и  рассказать  полиграфистам, «за чё» там у него в романе базар.
    Директор, ничему не  удивляясь, слушает.
    А чему удивляться? Клиент — это святое…
    - Голая правда – гарантируется,- прокурено хрипит романист. - Не то, что всякие дутективы, которые сами же мусора, в натуре, и пишут. У меня — чистый спирт! Понял-нет?
- Понял...
- Сидим, значит,  мы на Колыме. Так?
- Ну, пусть так.
- А к нам приходят две вольняшки: мужик и баба. Он — хлипак.  Она - при всём. Инженера по древесине, в натуре. Мы как раз всей братвой лес валили. Понял-нет?
- Понял.
- И она, - баба, которая при всём, - делает с наших шифонером хлипаку роги.
- Шифоньер — это как?
- Чё за непонятки? С бригадиром: здоровый, как шифонер.
- Ясно. Давай дальше.
- Через несколько дней  к нам в барак приходит хлипак: заказывает  страшную месть. Мол, оформите  мою девушку вашим  братским хором. Но без хипеса и фанатизма, культурно: максимум человек пять. Сюжет, понял?
- Понял.
- А нам - что: заказ — дело святое! Пригласили мы инженершу в штабеля: качество леса проверить. Там — целый город из брёвен: улицы, переулки, микрорайоны! Всё культурно оформили, как супруг заказал. Мы-то причём. Правильно говорю?
- А то нет конечно, правильно.
- Молодец. Идём по сюжету дальше. Через неделю в барак приходит она. Разобралась девушка в ситуации — заказывает своего хлипака. Опять те же указывая точные  параметры страшной мести…
- Без фанатизма и не больше пяти человек?
- Не угадал: не больше семи. А нам — что: заказ — дело святое! Инженер, правда, упирался: не хотел качество леса проверять. Пришлось ущемить его в  некоторых гражданские правах. И даже временно зафиксировать в штабелях.
- Дальше всё ясно: культурно и без фанатизма. И что - инженер: как он после проверки качества леса себя вёл, господин автор? И по сюжету, и в жизни!
- А что — инженер? - Федя пожал иссохшими к шестидесяти годам плечами бышего скокаря и лесоруба.- Я тогда в бега с зоны  ушёл: тоска по воле нахлынула меня совершенно страшная. Знаешь, что такое тоска по воле? Ностальгия называется. О, Интерлиньяж: это пушной зверь всему!  А когда по-новой меня сбуркали, братва сказала, что хлипак повесился. Хотя никто так и не понял, в чём проблемы и  почему… Как сюжет. начальник? Издашь?
- Без проблем: двадцать тонн — и ты известный писатель.
- Читать - будут?
- А то: это же не «Война и мир». Давай не тяни, Федя: народ ждёт ярких страстей...
- С этим не заржавеет, начальник: страсти по нашей части - сделаем !
К сожалению, роман так и не издали: Федя опять за что-то сел.
Но сказал, что последний раз.
То есть откинется — и допишет. Такими сюжетами разбрасываться нельзя.




              К 100-летию,-  а почему нет!-, Октября.

Да, вот так: ровно век тому назад это было.    
Целый век!
И, если вы считаете, что это событие вошло в историю «Днепрогэсом», планом «ГОЭЛРО»  и другими техническими голиафами, то мне,- как бы помягче?-, даже неловко за ваш  взгляд на родную историю. Всё было гораздо сложнее. Поскольку переделывались прежде всего мы…
И вот стоим в школьном дворе на большой перемене в году этак 1948-м от Рождества Христова (шутка: Бога нет, и об этом никто даже не вспоминает, поскольку есть товарищ Сталин). С нами  - учитель географии Михаил Александрович Соломович.
Осень, грязь: Бога нет, асфальта — тоже. Идёт дождик.
Пацанва в основном в шинелях, «подогнанных» под нас, мелкоту. Серые — советские. Зеленовато-голубые  - английские. Были-были: по ленд-лизу, наверно. Чёрные — железнодорожные. И все сплошь — в резиновых ботах разных цветов.
В таких же где-то стоял Юрок Гагарин. Но не у нас.
И я, любопытный, как обезьяна, спрашиваю:
- Михаил Александрович, а мы Америку — перегнали?
Географ честно задумывается. Отвечает:
- Насколько я в курсе, это произошло ровно год тому назад...
Я перевожу взгляд на свои красные боты, склеенные отцом, офицером ВОВ, из студебеккерской резины,-  и с гордостью думаю: «Лучшие в мире, однако!»
*

Очень драматичным было наше расставание с Иосифом Виссарионовичем.
Сестра-студентка,- в красной косыночке ни когда не ходившая,-  прислала матери из института письмо по поводу кончины вождя, воистину омытое слезами: «Мы были за ним как за каменной стеной! Что с нами будет дальше, мама: как мы будем жить без  Него?»
Я, правда, попал под раздачу, не связанную со знаменитым докладом Хрущёва.
«Раздача» оказалась в три этапа. Весьма разных.
Сперва, уже на выходе из тинейджерства, стал я случайным свидетелем дивного разговора, о подобном которому не читал ни в одной книге и не слышал ни в одном кино.
У отца моего школьного товарища, куда меня занесло с какой-то оказией, собрались сельские механики и всякие прочие «командиры среднего звена». Все — участники войны, как правило, боевые офицеры-окопники. Плюс хорошо информированные члены партии.
То есть русский народ в  точном смысле этого слова.
Да бросьте молоть чушь: причём тут «партократия»? Это механик МТС — партократия!?
Собрались — и говорят:
-Отец,- не товарища отец, а Отец народов Земли-, умирает. Кто станет на его место?
- Лаврентий Павлович, конечно.
- Да, скорее всего: он настоящий ленинец.
- А к тому же кавказец: а они долго живут…
Вторым актом той «раздачи» был железнодорожник дядя Коля, отец двоюродного брата. Придя со смены и видя, что мы крупно грустим (вождь только что отошёл), он сказал довольно резко: «Переживаете? Не надо переживать об этом живодёре». И, как говорится, привёл ряд примеров.  Всем известных, но многими уже забытых.
И, наконец, акт третий: уже в институте.
Опять же посредством продвинутой матушки одного из приятелей я был познакомлен со студентами «университета Сосо».  Так они говорили о своей гулаговской десятки, только что вернувшись после её отбытия.
 Это были биологи, в основном гинетики, восставшие против мракобесия Лысенко.
То есть я очень рано расстался со многими иллюзиями. Именно — задолго до Доклада.

*
Но — странно! Но диво дивное: совком я, однако, остался навсегда!
То есть — никаких трибун, никаких публичных клятв в верности чему-то или кому-то, никаких осуждений стиляг: у самого галстук до колен и любовь к «музыке толстых», - однако  со всего институтского курса медалюгу за Целину мне дали одному. Хотя, поскольку я довольно быстро её потерял, можете мне вообще в данном разе не верить…
А вот что я скажу дальше —  тому опять верьте.
Кореш у меня был. В принципе, был и есть, но он уже лет пятнадцать живёт в Израиле, поскольку и мама не русская, и отец «инженер». А еврей, живущий в Израиле, это не более странно, чем русский, живущий в Томбове. Зная, что я «пописываю», он  годами меня когда-то костерил: бюрократов, мол,  надо долбать, партократов громить, а я реагировал вяло.
  Ну, не борец с системами.
  И вот — недавняя встреча.
  Постаревший хасид с сивой бородой, говорит, хлопая меня ладонью по шее:
  - Привет, волчара!- комплимент совершенно не заслуженный, но всё приятно.- Помнишь, как я тебя на критику власти науськивал? Молодец, что не поддался: лучшей страной этого сраного мира  - был СССР. Никого, кроме меня, не слушай, понял? Все врут!  Я бы даже сказал: все, волчара, брешут. А лучшими в мире людьми были  — мы, совки позорные:  весёлые, остроумные, компанейские, не жадные, начитанные. Все остальные — полусонные дураки! Ни одного нашего анекдота никто на земле Обетованной так и не понял. Хотя там больше половины —  чисто еврейские анекдоты…
А что? Ну, так, значит так. Мне-то что?
Тем более, что я и сам так думаю.



                Мы и Запад.

В Советский Союз, только что разгромивший фашизм и освободивший в том числе прекрасную Францию (на этот раз Пышке даже не пришлось совершать свой эротический подвиг), приезжает с гастролями сам Ив Монтан.
Любовь к французскому певцу в разрушенной и полуголодной стране, валом валящей на концерты Ива, скрипя костылями и звеня медалями, - зашкаливает.
А как его не любить?
Наши ревуны стоят на эстраде по стойке смирно, полузадушенные галстуками. А этот, чего-то там в темпе прохрипел — и пошёл ходить по сцене колесом.
К тому же у Монтана,- в отличие от наших, для которых секса вроде вообще не существует, - красивый и публично открытый роман с Симоной Сирьоре.
Вот оно - настоящее искусство вечно вожделенной Европы! 
Восторг советских граждан, на миг забывших о своём «облико морале», просто зашкаливал. Даже стихи появились. Вроде сатирические, а на самом деле ничуть:

                Ах как он преподнёс «Стилягу»!
                Вот подойду  сейчас — лягу:
                Бери меня, срывай нейлон -
                Бушует чувств во мне мильон!

Короче, попел Ив Монтан, покувыркался. И, вернувшись в прекрасную Францию, в благодарность за освобождение от фашизма устроил выставку убогого женского белья в победившей не понятно для чего стране. Прихватив с собой несколько чудовищных, на взгляд француза,  образцов «сталинского исподнего": женских рубашек, трусов до колен и бюстгальтеров...
Вам это что-то напоминает? Мне — продажу английской матроснёй стеклянных бус туземцам. Мы вам — бусы. В данном случае в ипостаси шансонье. Вы нам — золотишко и жемчуг. В данном случае в ипостаси победы над фашизмом.
А мы потом в своём Пале-Рояле над вами посмеёмся.
Впрочем, если кому-то это напоминает что-то совсем другое или вообще ничего, то, как говорится, -  флаг ему в руки.

                Виксавел-2.