Преломление

ПРОЛОГ

Их присутствие всегда было ощутимо. Однажды оно начало проявляться в звуках, запахах, видениях… Да так и продолжает до сих пор.

И всегда эти звуки, запахи и видения были непривычными, лишь при большой натяжке и допущении похожие на то, что кто-то когда-то чувствовал раньше.

Например, этот звук. Больше всего он напоминает перезвон колокольчиков в дуге над головой коренника. Мерный, тонкий, мелодичный.  Однако по округе он разносится очень долго. Настолько долго, что начинаешь ощущать его материальность. Кажется, что он уже щекочет ободок ушей, мочки, переносицу. Некоторые люди из-за этого даже часто-часто моргают, потому что им чудится, что звук образовался на кончиках их ресниц и его действительно можно стряхнуть.

А потом звук замирает. И как будто даже из памяти уходит.

И все остаются в глухой, словно ватой набитой тишине. Контужено переглядываются, озираются вокруг. И понимают: они там. За далекой орбитой Плутона.

И никуда не уйдут.

Да и нам уходить некуда.

ГЛАВА I

На дворе стояло лето. Теплое, не жаркое. Земляничное лето. Экзамены в университетах отменили. В школах тоже. Как, впрочем, отменили и пригородные автобусные рейсы. Говорили, что в кассах поездов дальнего следования тоже ни на один маршрут билетов нет. Вокруг вокзалов еще не ставили кордонов, но в город уже стекались мотострелковые подразделения. Военная часть под окнами нашего дома была приведена в повышенную боевую готовность. А в городе полным ходом шла мобилизация. Как, в общем-то, и по всей стране.

Я вышла на улицу в сарафане и сандалиях на плоской подошве (по какой-то безмолвной договоренности все вдруг перестали носить обувь на каблуках). Мне не надо было в магазин. Но я пошла. Возможно, в надежде получить там порцию утренних новостей. Несмотря на то, что телевизоры у всех работали круглые сутки, не отключалось радио и Интернет, за свежими городскими новостями ходили в места всеобщего скопления народа, которыми пару недель назад в нашем квартале стали продуктовый «Хороший», аптека, магазин «Медтехника» и гараж дяди Лёши. Хотя сам он умотал все те же две недели назад в деревню со всем своим НЗ, уместившемся в туристическом рюкзаке. В тот погожий солнечный день мы даже не задумывались о том, что дядя Лёша первый из тех наших соседей – ставших почти родственниками за годы жизни в одном дворе – которого мы больше никогда не увидим. «Дядя Леший ушел в леса», - шутили все вокруг, а многие не шутили и собирались за ним следом.

В магазине было пустовато. Скудновато там стало еще в позапрошлом месяце. А первого мая хозяин «Хорошего» повесил на стеклянные распахнутые двери грамматически стрёмную, но очень добрую записку: «Приходи, кто хочет, бери, что хочет» и пропал вместе со всей своей семьей, жившей в «хибарах» на Горе. Кстати, именно Сумская Гора опустела раньше всех остальных районов. Потом съехали новостройки и ипотечники. Только что отстроенные и брошенные хозяевами домики сразу же подверглись мародерским набегам. Облавы стояли жуткие. Но к лету все поутихло. И горожане вдруг резко перестали куда-то уезжать. Точно народ затаился. Точно выжидал. Вести о том, что «нас будут бомбить», вдруг незаметно и мгновенно сменились  на — «нас соберут и отвезут в безопасное место».

А потом в город стали прибывать военные. И всё кругом начали отменять.

Возле магазина тоже никого не было. Только неуверенно переминалась с ноги на ногу маленькая собачонка. Она заглядывала мне в глаза и даже попыталась увязаться за мной. Но я бросила на нее лишь быстрый взгляд, оценила, что ребра не торчат и до этого еще весьма далеко, и прошла мимо. Примагазинный промысел ей придется сменить на нечто иное — в магазинах не было уже ничего и никого. И вряд ли теперь когда-нибудь будет.
 
На углу соседского дома, рядом с наглухо закрытой местной библиотекой стояла моя одногруппница Оля Филатова. Она как раз жила в пригороде и не смогла уехать. Из универской же общаги всех выселили очень лихо, как только объявили, что отменяются экзамены, а на первом этаже разместят эвакопункт.

Она тоже, как та собачка, мялась около запертых дверей, оглядывалась, точно хотела у кого-то что-то спросить, а потом увидела меня и помахала рукой. Я ей кивнула. Мы с ней учились не только на одном факультете, но и в старших профильных классах лицея.

Однажды на одном из уроков истории, который у нас вел единственный гарный мужчина всей школы — бородач и хохмач Алексей Алексеевич, которого за глаза все звали Питекантроп — речь зашла о престолонаследии и незаметно перескочила на физиологию родов. Глядя на отвечавшую у доски Ольку, он сказал со знанием дела:

- Супруга князя была маленькой женщиной, как и ты, а маленьким женщинам вообще очень сложно рожать.

Ольгин взгляд надо было видеть. Вообще она за словом в карман никогда не лезла: девушка из деревни, быстрая, незастенчивая, уж если вмажет, так вмажет, как говорится. Сообразив, что запахло жареным и вскорости придется пикироваться с ученицей, Питекантроп быстро добавил, пытаясь исправить положение:

-  Хотя — главное, чтобы бедра были широкими...

Дружный гогот класса прервать смог только звонок с урока.

И с тех пор, каждый раз глядя на Ольку, я вспоминаю тот случай и думаю: а вот на самом деле, было бы весьма интересно узнать у нее, когда она родит, как же все прошло. Глупо, конечно. Но мне было жутко любопытно.

Но с другой стороны нашему поколению вообще теперь не представится возможность рожать. Я понимаю, что и в Великую Отечественную и вынашивали, и рожали, и воспитывали... Но то ж была война... А сейчас...

- Ты чего тут?

- Да, блин, я помню ты где-то тут... говорила когда-то... А не смогла вспомнить. Где народ вообще?! Там в центре такая жесть творится...

- Оль, ну я не знаю... надо маму спросить. Подождешь?

- Да куда я денусь.

  Честно говоря, уже несколько дней подряд, а может и дольше, я чувствовала себя как пыльным мешком ударенной. Никакие новости, никакая «жесть» и «жопа» в мире не вызывали у меня особых эмоций, кроме: ну, в принципе, все логично, все так и должно быть.

Мама вела себя спокойно и уравновешено. Когда возникали «посторонние шумы» — днем или среди ночи — мы с ней останавливались, подходили ближе друг к другу, а когда «шум» прекращался, продолжали заниматься тем, чем занимались до этого. Пару раз мы попытались обсудить, что же творится, кто, так сказать, виноват и что же делать, но ничего путного из этого не вышло. Я пользовалась сетевой информацией, которую не признавала она, а она — телевизионными новостями, бред из которых никоим образом не мог убедить меня.

Однако к выводу, что нужно собираться и сваливать за толпой, мы пришли как-то быстро и независимо друг от друга. Ночью, после очередного «внешнего прихода» - как мы начали называть проявления этих в нашем чувственном мире - мы с ней решили, что утром будем готовиться к эвакуации. А выйдя после рассвета в подъезд, поняли, что так, оказывается, решил весь дом. Потом выяснилось, что и весь квартал... А за остальных я не знаю. Мне плевать.

Во дворе было людно. И относительно шумно. По сравнению с пустыми улицами и магазином, конечно. А вообще все почему-то старались говорить тихими, низкими голосами. Точно не хотели разбудить больного или ребенка.

Через небольшой двор — с палисадниками и песочницей — от нашего трехэтажного двухподъездного дома располагался ряд слитно построенных кирпичных сараев, поштукатуренных когда-то белым. Их было шестнадцать. И двери каждого сегодня были открыты настежь. Соседи в каждой семье поделились на две бригады, работавших споро и быстро: одни сидели в погребе и подавали банки и прочую снедь тем, кто стоял наверху, принимал запасы и относил в квартиру.

Нашим с мамой запасам в погребе было уже лет десять. Однажды мы с ней рассудили, что, чем гробить лето на закрывание банок, лучше купить все это в магазине, когда действительно захочется консервов.  Судя по угрюмым лицам соседей — так решили в свое время не мы одни. Но пока никому не делалось от этого слишком страшно.
 
Мама сидела на верхней ступеньке погреба и крутила, поворачивая то одним, то другим боком, стоявшие на асфальтном холодном полу сарая банки, надписей на которых, естественно, не было, а наблюдался лишь плотный белесый слой пыли, намертво прилипший к стеклу из-за влажности в погребе.

- Ну что? - без особого интереса в голосе спросила я.

- Ну, хоть что-то, - с теми же интонациями ответила мама, не глядя на меня, и добавила: - Иди домой и посмотри новости. Кажется, что-то происходит...

И тут сердце у меня ёкнуло. Это неприятное убийственное чувство, очень похожее на то, когда тебе вдруг сообщают, что твой родной человек умер, и ты глупо таращишься и твердишь: «Как?..», а потом начинаешь плакать, потому что смысл слов до тебя наконец-то начинает доходить.

Я не знаю, почему меня эти простые мамины слова так сильно зацепили. Не знаю, что со мной произошло. Но внутри все оборвалось, похолодело и на ватных ногах я пошла к подъезду. Двор тихо переговаривался, шумели каштаны, пахло летом, праздником и будущим. Но я шла и боялась. И не просто чего-то там, а того, что как раз будущего-то ни у кого и нет. А, главное, его нет у меня. И это - вот это-то! - и убивало.

В подъезде было прохладно. Двери в квартиры – приоткрыты. Не распахнуты, а просто не закрыты на замок. Казалось, что ты идешь по дому одной большой семьи. И от этого мне сделалось еще страшнее: ведь если они все моя семья, если они все мои родные, как же больно их будет потерять, как больно знать, что все они уже...

На нашем последнем этаже я увидела маленькую соседушку — девочка стояла на пороге своей квартиры и, держась за ручку двери, покачивалась на ней. Трехлетняя красотка была одета дико, как никогда не одевала ее мама: в какую-то выцветшую бело-непонятную майку, заправленную в колготки!.. Которые еще и велики ей были — собрались в гармошку на сгибах тонких ножек.

- Ты что тут стоишь? - налетела на нее я.

Ребенок посмотрел на меня без особого выражения, еще пару раз качнулся, отцепился от ручки и отвернулся, собираясь пройти вглубь квартиры. И вдруг я увидела, что из ее комнатки выходит какой-то совершенно незнакомый мне мужчина. Я мгновенно озверела. Испугалась, возмутилась и озверела. Уже хотела было ринуться на чужака и... как минимум убить. Потому что он, незнакомый, злобный человек, проникший в пустую квартиру к беззащитному ребенку, хотел... Что?! Мысли у меня путались. Остановило от агрессии лишь то, что соседушка подошла к незнакомцу, привалилась, словно мимоходом, к его ноге, потерлась щекой о джинсы и пошла дальше, на кухню. Мужчина кивнул мне, точно спрашивая — что? (Что там происходит вокруг? Случилось что или что?) Я покачала в ответ головой: ничего не знаю.

- Игорь занесет вам пару банок, - наконец-то произнес мужчина.

Он как раз и был похож на Игоря - отца девочки. Родственник?

Я снова кивнула и зашла в свою квартиру.
 
И через секунду все произошедшее выветрилось из моей головы: и сиротливая Олька, и двор, спешно собиравший провизию в долгий путь, и Игорь, и этот незнакомый родственник, уже в курсе оказавшийся всех местных проблем – потому что я вспомнила слова мамы, помчалась к телевизору и включила громкость на полную.

Сюжетов давно не было. На экране все время присутствовал диктор. Были новости или не было новостей — дикторы не покидали экрана. Лишь периодически сменяли друг друга. Как солдаты на вахте. Наконец-то на суфлере перед ведущей что-то появилось, в ее взгляде блеснула осмысленность, глаза быстро забегали, читая строки пришедшей новости.

- Как и было сказано ранее, президент подписал соответствующие документы, и все города России сейчас приступают к эвакуации. Первым на поездах будет отправлен Северо-Кавказский федеральный округ, затем Южный и Северо-Западный и так далее. Конечный пункт назначения пока не разглашается в целях национальной безопасности.

Потом взгляд диктора потеплел, увлажнился — на пару кратких секунд, точно она вспомнила что-то свое, и сердце у нее ёкнуло так же, как и у меня там, во дворе. Она оторвалась от суфлера и посмотрела прямо на меня.

- И, пожалуйста, мы вас всех очень просим, дорогие наши, проявляйте не только бдительность, но будьте милосердны и гуманны друг к другу. Простите, что я так говорю. Так нельзя говорить. Но не сейчас же?.. Сейчас так можно. Но только так — прошу вас, все мы просим, будьте добры друг к другу, к тем, кто прибывает в ваши города, помогайте друг другу. Это наши родные. Но скоро и вы поедете, как и они, вместе с ними и где-то вас тоже будут принимать. Просим вас. Спасибо. Не отключайтесь. Мы все время будем с вами.

И я заплакала. Диктор украдкой смахивала влагу со щек, и я вместе с ней сидела и хлюпала носом. Потом ее сменил серьезный мужчина средних лет. Снова посмотрел на меня долгим темно-карим взглядом и уткнулся в бумаги на столе перед собой.

И тут я вскочила, как подорванная, и понеслась к окну на кухне, которое выходило во двор.

- Мама, - закричала я в него. - Мама, там Оля пришла, ты ее помнишь. Она с нами поедет. Но потом, когда приедут все остальные.

- Что там стряслось? - закричала мне мама, а вместе с ней и баба Маша, и Алькина мама. И вообще все головы во дворе повернулись ко мне.

А я, такая дура, сказала первое, что в голову пришло. Вранье, наверное, но это сказали по телевизору, и теперь им так хотелось верить.

- Нас не будут бомбить. Нас отвезут в безопасное место. Всех в свое время. Надо ждать. И быть... как это?.. «Взаемно ввичливыми».

ГЛАВА II

Кириллица путала нещадно. «N» как «Н», а буква «И», которая «е» или «i», вообще ни в какие ворота не лезла, как и «Я». Все вывернутое какое-то, отраженное.

Все-таки краткий курс русского был слишком кратким. Несмотря на всю свою собранность, двадцатилетнюю успешную карьеру военного и природную сообразительность Нора Тэлбот никак не могла разобраться в той каше, в которую превратился ее мозг после пересечения границы с Россией. Союзники были внимательны к ней, ее однополчанам и гражданам ее страны. Они даже там, где не успели сделать официальных двуязычных табличек, приклеивали распечатки с английским вариантом указателей или просто приписывали перевод мелом или маркером. Но чем дальше вглубь России продвигалась Нора Тэлбот со своим дивизионом, тем тяжелее становилось не только на сердце. В общении. Тревожные люди превращались в толпу на грани нервного срыва. Русские коллеги старались быть на уровне, держали себя в руках, но эвакуировавшиеся граждане... О двойных табличках уже и речи не шло. Каждый километр переезда добавлял седой волос в курчавую шевелюру сорока шестилетнего полковника транспортного корпуса Сухопутных войск Соединенных Штатов Америки Норы Тэлбот. А ведь война еще даже не началась.

- Ты не слишком близко к сердцу принимаешь все происходящее, дорогуша?

Нора дернула плечом и грустно улыбнулась, глядя на престарелую афро-американку, задавшую ей вопрос.

- Ты же знаешь, Эдди, что моя дочь где-то там… Затерялась на бескрайних просторах этого... государства, - ответила Тэлбот и крепче сжала ледяными пальцами кружку с горячим невкусным пойлом: то ли чаем, то ли кофе, да не все ли равно.

- Вряд ли она затерялась. Твоей дурынде уже больше четверти века, между прочим, - Эдуарда Киль всегда немножко подсмеивалась над своей бывшей ученицей, и даже самые серьезные вещи старалась преподнести в шутливой форме. Потому что Нора Тэлбот шутить вообще не умела.

- Я знаю, знаю, - полковник устало потерла лицо рукой.

Ладонь оказалась сухой, чуть ли не шершавой. Губы тоже шелушились. Да, она слишком психовала, сжирая саму себя изнутри из-за существующих и мнимых проблем. – Мне нужна только весточка от нее, только одно маленькое смс... Почему ни черта не работает?!

- Да все работает, душенька, - хмыкнула Эдди, и все ее подбородки презрительно колыхнулись над глубоким декольте дешевой футболки. – Просто вам запрещено, всем запрещено даже пукнуть в эфире… Я могу сказать и крепче, но ты же опять начнешь попрекать меня возрастом.

- Я не попрекаю тебя возрастом, - сыграла возмущение Нора. – Я просто всегда говорю тебе, что выражаться не к лицу такой… уважаемой леди, как ты.

Миссис Киль смерила собеседницу наиграно надменным взглядом и тихонько хмыкнула. А потом взяла полковника за руку и, глядя ей в лицо темными глазами с уставшими красными белками, произнесла:

- Она не злится на тебя. Возможно, что и не любит, но точно всё понимает. Не питай иллюзий. Сейчас нельзя тешить себя мыслью на тему всяких там сантиментов. Даже хорошо, если она потеряет привязанность к тебе. Возможно, так ей будет легче выжить. Ты все правильно сделала. Не изничтожай себя. И помни – ты всегда права. Если бы это было не так, тебе бы не поручили переправлять эту чертову уйму людей и солдат.

- Эдди…

- Не дави на жалость. Иди работай. Я тоже хочу еще немного пожить. И тот русский уже строил мне глазки.

- Боже мой…

- Он всего на 5 лет меня старше. Это все херня…

- Эдди, в твоем случае пять лет – это долбанная вечность, потому что вам обоим уже давно за «неприлично старые».

 - Ах ты, стерва. В мирное время я бы подала на тебя в суд за какую-нибудь там нетерпимость и дискриминацию по возрастному признаку!

Тэлбот наклонилась к разбушевавшейся старушке, поцеловала ее в сморщенную мягкую щеку и пошла прочь. Работать. Да, что еще оставалось…

Она всю жизнь работала. Сколько себя помнила. И всегда дело стояло на первом месте. Потом семья и прочие вечные ценности. Возможно, это и оказалось для нее приговором, согласно которому ей не суждено было иметь своих детей, да и своей семьи, по большому счету.

Нора шла в «офицерскую столовую» и откровенно себя жалела. Всю свою жизнь она посвятила чужим семьям, их безопасности, гробила здоровье, нервы, думала, что зачтется… Да нет — вообще ничего не думала. Считала, что только так и надо, только так и можно или даже нужно. А теперь вдруг осталась одна и никто... ведь никто не пожалеет. Потому что не за что. Все живы. Ну, не особо желанны и благодарны друг другу, но живы же. В общем — как была ты одна, душенька Нора, так и останешься на веки вечные.

«Офицерская столовая» представляла собой узкое длинное помещение с низкими потолками и двумя баками в своем самом дальнем углу, из которых дежурный извлекал пищу: первое блюдо — нечто жидкое с капустой и второе — то, что тут называли «гречневая каша с тушенкой». Соли на столах  не было, поэтому вкус этой еды остался сокрыт от полковника. Слева от пищевых баков «полевой», а, точнее, «бункерной» кухни стоял кулер. Без воды. Но рядом обнаружился железный бидон. Нора осторожно дотронулась до него — кипяток. Благо чашка у нее была с собой. Она разбавила остатки в ней водой из бидона, взяла «комплексный обед» и села за ближайший столик. Почти все они были свободными. Приемы пищи в бункере были расписаны по часам, только дежурным офицерам можно было приходить по собственному графику. Нора радовалась, что хоть в этот раз не столкнется с толпой гражданских, перевозимых из всех округов России и прочих стран к Уралу. Да и с коллегами ей сейчас встречаться не хотелось. Всё казалось отвратительным, как этот суп. Но она ела молча, методично работая челюстями.
 
Эйнджел выросла высокой, худощавой девушкой с пышными черными волосами. У нее тонкая бледная кожа, веснушки на носу, из-за которых в свое время она выносила матери мозг. Зато не пришлось носить брекеты. Но теперь не скажешь — говори за это маме спасибо. Потому что Нора не мама, а «не мам» не благодарят за гены. И обо всем об этом Норе пришлось рассказать своей приемной дочери. Скандал, во время которого и случилось признание, разгорелся, как и всегда, накануне отъезда Тэлбот в часть «по срочному вызову» и за два дня до всеобщей эвакуации Вашингтона. В памяти Норы остались почему-то лишь обрывочные воспоминания: как истошно свистел чайник, как колыхалась на сквозняке занавеска, почему-то оказавшаяся порванной, как Эйнджел разбила чашку об стену, когда поняла, что маму отправляют в «самое пекло» и поэтому она отказывается уезжать вместе с Эйнджел. Девушка работала на частном телеканале, знала много всякого мусора по поводу происходящего и свято верила, что теперь каждый должен быть сам за себя. Потому что от нависшей угрозы никто, и уж тем более правительство спасти не могут. Поэтому нужно уходить в леса, под землю, да хоть к черту на рога маленькими группками, желательно семьями. Ее любовник так и сделал — вернулся к жене и уехал с детьми в Аппалачи, в свой маленький охотничий домик, в котором он и Эйнджел любили друг друга. Когда-то.
 
Еще Нора помнила глаза дочери в потемневшем ободке проступивших синячков. У Норы была красивая девочка. Добрая и шумная, быстрая и смелая. И очень обидчивая. Поэтому Нора до сих пор надеялась, что ее ребенок просто на нее обиделся за то, что она его... ну да — обманывала, получается.

Ну зачем было раскрывать всю правду? Они же жили душа в душу. Были лучшими подружками… Когда мама была дома. Это было не часто, но...

Тэлбот вздохнула и обреченно съела еще одну ложку каши.

- Жуткий вкус, правда? - оказывается, она уже некоторое время сидела за одним столом с майором Энтони Джойсом, руководившим четвертым блоком.

- Нет-нет, я не поэтому, - зачем-то начала оправдываться Нора, потом спохватилась, закусила губу, но было поздно.

- Проблемы?

- Да у кого их сейчас нет?

- Я имею в виду — что-то личное?

- Личное...

- Расскажешь?

Общаться с майором Нора начала еще на родине. Он заведовал всем транспортом в ее штате, поэтому стыковаться с ним приходилось постоянно. На границе с Россией они даже напились. Независимо друг от друга, каждый в своем вагоне. Но встретились в тамбуре, покурили вместе, досуже поугукали на тему происходящего.  После этого обоим показалось, что пора отбросить формальное общение и перейти, как сказали бы русские, на «ты».

- Тони... у меня была дочь...

Лицо майора вытянулось. Нора поняла свой промах и быстро исправилась:

- Черт, нет. Она есть... просто — это приемная дочь. Я считаю ее дочерью. Она, твою мать, моя дочь!.. Но похоже, ребенок этого не понимает.

- Тинейджер?.. - понимающе протянул Джойс.

- Угу, - кивнула Нора и буркнула в чашку с остывавшим кипятком. - 25 лет... было, 7 месяцев назад...

Они рассмеялись.

- У тебя под тысячу людей на руках, если будешь нести еще и дочь — точно надорвешься.

- Ешь свою кашу.

- Да доел уже. Пойдем, прогуляемся.

Они вышли в коридор — узкий, длинный, темный, лампочки под потолком периодически мигали, точно наверху шла бомбежка. Но это было не так.

- Россия, - прошептала Нора.

- Почему у всех иностранцев здесь это слово стало ругательным? - улыбнулся майор. - Если бы не Россия, где бы мы все были...

- А где бы мы были, Тони? - вскинулась Тэлбот. - Кто уверен в происходящем? Откуда информация? Я далека от маниакальной идеи всемирного заговора, но слабо верится, что горы Урала спасут нас от инопланетной армии, притаившейся за Плутоном.

От последних слов Тэлбот передернуло. Даже не от слов. Воспоминаний о том, как ей впервые сообщили эту странную новость. На границе Солнечной системы (сначала это прозвучало, как «в далекой-далекой галактике») астрономы заметили искусственные объекты внеземного происхождения. Журналисты написали – флотилию чужаков. И вот эта «флотилия чужаков» на границе «нашей системы», это уже было… Как будто среди ночи в дверь постучали.

Джойс заметил ее смятение, но вида не подал, лишь плечами пожал.

- И армия ли это вообще? - Нора начала отряхивать рукав униформы, остановилась, посмотрела на собеседника. - Никто не знает точно, кто они такие, чего хотят. Контакта не было! Есть только факт — они там. Их много. И если бы они захотели напасть, если бы решили сбросить нам на голову ядерные бомбы — положение у них для этого самое что ни на есть выгодное. А вот у нас... Но... - Тэлбот набрала воздуху в грудь, сделала шаг вперед, однако майор за ней не последовал, и она остановилась, закончив буднично и без пафоса. - Но наше командование и командование десятков стран единогласно пришло к решению эвакуировать как можно большее количество людей по всему миру сюда, в Россию. Точно здесь, мать вашу, медом помазано. Эта уверенность, эта четкость приказов...

- Ты не рада, что нет паники, шумихи в прессе? - голос майора был тихим и не выразительным.

- Как говорит моя старинная подруга — всё есть. Просто нам узнать неоткуда. Всё же остановилось! Кроме внутренних каналов с допотопным способом связи — ничего не работает.

- Я могу попробовать узнать что-нибудь про твоего ангела, Нора.

Полковник отвернулась к стене. Ничего не сказала. Ей жгло глаза, но слез не было и казалось, что белки вот-вот закипят и взорвутся.

- Кстати, тебя с дивизионом и первым эвакоблоком перебрасывают первой очередью. Но ехать вместе с ними лично тебе не обязательно. Бумажная волокита осталась прежней, можно потянуть время и выехать чуть позже, следом...

Нора кивнула, принимая сказанное к сведению:

- Ладно, давай, - не оборачиваясь, пожала майору руку и пошла прочь по коридору.

Она не оглянулась, хотя точно знала, что Джойс смотрит ей вслед и не уходит. По крайней мере, не уходил, пока она не завернула за угол.

В новом коридоре вдоль стен шли плазмы. Так в бункере оповещали о дальнейших планах мирный персонал и беженцев. Нора начала считать экраны. Одни не работали, другие рябили помехами. Свет в очередной раз мигнул, все экраны на мгновение потемнели и вдруг какой-то сзади «заговорил человеческим голосом». От неожиданности Тэлбот подпрыгнула на месте и даже схватилась за кобуру на бедре.

- Давай, расстреляй меня!

С экрана на полковника смотрела Эдуарда Киль. На ней было что-то из красного бархата. А седые волосы — гладко забраны назад.

Нора вернулась к экрану и тупо уставилась на изображение.

- Мы тут подумали... я тут подумала и решила: ты должна остаться здесь. Сейчас. Поняла?

- Эдди, кто тебе разрешил?.. - устало начала Нора, соображая, какие еще проблемы организовала ее старушка.

- Тшш, спокойно. Здесь все договорено, - миссис Киль бросила назад милую заговорщическую улыбку, а потом снова посмотрела на Тэлбот: - Еще раз повторяю — и я тебя достану, пока до тебя, наконец-то, не дойдет — ты должна остаться здесь. Здесь. Прием! Понимаешь? Все, Киль отключилась.

Экран мгновенно потух, а потом пошел помехами.

Нора проморгалась, потерла лицо шершавой ладонью. Вздохнула. В голове было пусто и звонко. Вокруг — тишина. Лишь шипение экранов.

- Хорошо, - произнесла она вслух. - Волокита так волокита. Господи, что ж так приятно сходить с ума-то?..

Пока она возвращалась по коридору к столовой, поворачивала закоулками бункера в проходы четвертого эвакоблока, внутри у нее все сладко ныло, щемило и трепыхалось. Она даже почувствовала румянец на щеках. Хотелось истерично засмеяться или заплакать. Просто хотелось. Она представила майора, резкий изгиб его тяжелого квадратного подбородка, оспинки внизу на крутых скулах... И внутри затрепыхалось еще сильнее. Поздний обед плавно переходил в ночь, дежурство у них обоих, судя по всему, закончилось. Где же его искать?

Но ведьма Эдди наколдовала и встречу. Он стоял возле штабного стола в одиночестве: то ли  изучал документ, то ли дремал на ходу.

- Джойс...

Майор вскинул голову, удивленно зафиксировал взгляд на подошедшей Тэлбот. И улыбнулся через мгновение своей дьявольски притягательной белозубой улыбкой. 
Как они дошли до его каморки (хотя, судя по размерам, может, это было какое-то подсобное помещение для уборщиков?) Нора не запомнила. В памяти навсегда осталось лишь то, как они бешено целовались, шумно, со вздохами, пальцами, ударами зубов о зубы... Когда в порыве страсти Нора приложилась головой о стену, оба засмеялись и приняли горизонтальное положение. Снимать форму было тяжко. Поэтому порывистость страсти отложили. Методично освободись от одежды и слепились вместе, точно хотели вдавиться в тела друг друга раз и навсегда. В комнатке мгновенно стало невыносимо жарко, крошки с одеяла — или что там было под ними — тут же перекочевали на их взмокшие тела. Они царапали кожу в самых неожиданных местах. И тут Норе тоже захотелось это сделать — она с силой вонзила свои куцые, коротко подстриженные ногти в тело Энтони и расцарапала ему плечи. Он выдохнул приглушенный стон. И дальше Нора уже мало что запомнила, кроме того, с каким восхищением, восторгом и даже, может быть, триумфом она приняла в себя его плоть. Как жадно целовала его пахнущее потом, стандартным дезодорантом и заношенной одеждой тело, как зарывалась носом во влажные волоски на его груди.

А потом он прервал акт и кончил ей на живот. И пока горячая белесая жидкость растекалась по ее коже, Нору накрыл то ли оргазм, то ли нечто очень с  ним схожее. Она выгнулась, застонала и прижалась к любовнику.

Он целовал ее волосы на макушке, лицо, легко касаясь, гладил своей большой жесткой лапой плечи и грудь.  А когда они заснули, ей снова приснился уже раз сто, наверное, виденный до этого сон: что сидит она на осклизлом сером валуне, краем глаза видит разрушенную, явно православную церковь с куполами, золото с которых частично растащили. А сама смотрит во все глаза на тысячи  бесконечных железнодорожных путей, на которых до самого горизонта стоят ржаво-коричневые товарные вагоны без окон, с наглухо задвинутыми дверьми. У нее мокрое лицо, потому что отвратительная изморось падает с затянутого тугой пленкой непроглядных туч неба. И эти капли — горячие и почему-то соленые — разъедают ей щеки.

Нора проснулась в слезах в душной темной каморке. Джойса рядом уже не было. Видимо, он ушел среди ночи. Возможно, его вызвали. Но перед уходом он аккуратно сложил ее вещи.

Она поедет в грузовике вместе с ним, до железнодорожной станции, от которой уходит поезд с его блоком...

Нет. Она оформит все сейчас и уедет со своим дивизионом. Потому что все должно быть так, как надо.

Через два часа полночных бдений полковник Тэлбот решила все свои бумажные дела. Ее беженцы и солдаты отправлялись в срок под ее же чутким руководством. Ранним утром, еще до рассвета колонна грузовиков прибыла на станцию возле какого-то безымянного поселка.

Две колеи. Самая длинная железная дорога в мире... Туда и обратно. Но будет ли это обратно?

Нора запретила себе об этом думать и тем более надумывать дополнительные символические смыслы происходящего.

Началось сумасшествие выгрузки и погрузки людей на гигантский поезд. Механизм был отлажен. Ссоры и недовольство наблюдались в допустимом количестве.

Нора оглянулась на какой-то шум сзади. Сначала ей показалось, что это их рук дело. Поэтому оборачивалась нехотя, вяло. Но оказалось, что это подъехала диковатого вида машина с гастрономическим названием «буханка». Таких гостей не ожидалось, поэтому полковник ринулась разбираться, мысленно скрещивая пальцы, чтобы этот приезд не был знамением чего-то куда более неприятного.

Из коричневого уазика вышел майор Джойс. Нора замерла на полпути.

Энтони явно примчался в нарушение приказов и порядка эвакуации. Причина?.. Если причина в ней, то это куда более приемлемо, чем что-либо еще. Но заставить себя сдвинуться с места она так и не смогла.

Джойс подошел вплотную, быстро вскинул руку к козырьку, бегло осмотрел ее фигуру, задержался цепким взглядом на лице, потом взял Нору за локоть и отвел в сторону. Мимо громко прошествовала какая-то русская семья под огромными рюкзаками, которые им настоятельно рекомендовал снять и уменьшить до допустимого размера шедший рядом штабной офицер. Из всех из них по-английски изъяснялась только девочка-студентка, но она отказывалась переводить то, что в ответ на рекомендации офицера излагал ее отец. А офицер бесновался, т.к. его ценные указания не выполнялись.

- Официальное? - заговорила первой Тэлбот.

- Конечно, нет. Мне голову снесут за эту самоволку.

- Обойдется.

Они поцеловались. Крепко и неловко.

- Все равно мы все встретимся в одном месте... - отстранившись, попыталась успокоить себя и его Нора.

Джойс посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом и произнес, словно через силу:

- Время точно начало убыстряться... Не спрашивай, никто особо не понимает, что на самом деле происходит. Но под определение «время убыстряется» это всеобщее состояние людей и происходящего вокруг очень подходит.

- Что ты имеешь в виду? - Тэлбот осторожно, но цепко ухватилась за пальцы его руки.

Он не ответил на прикосновение.

- У вас тут суматоха. Поэтому незаметно. В бункере же было все спокойно после вашего отъезда. Следующая партия собиралась отъезжать только через 8 часов. Но вдруг началось это — ни звуки, ни свет, ни видения, ни запахи, а ощущение чуть ли не самого бытия. Я не знаю... Точно всё... ускорилось, черт возьми. Засуетилось. Замельтешило. Как будто все резко впали в истерию, забегали. Кажется, что секундная задержка, и мы неминуемо и безнадежно опоздаем. Куда, зачем? Люди на грани... Штаб спорит с командованием о времени отправки. Все хотят выехать сразу вслед за вами. И кажется, в ставке те же самые настроения.
Кончики пальцев у Норы похолодели. Она сглотнула и быстро сказала:

- Может быть, это их новое проявление такое?

- Честно говоря, никто и не сомневается, - Джойс наконец-то посмотрел ей в глаза.

И Тэлбот захотелось все послать к чертям собачьим и просто прижаться к этому человеку всем телом и так... да хоть умереть. Кроме него, стоявшего рядом, все вокруг вдруг стало казаться каким-то бессмысленным.

- Но справиться с этим оказалось еще сложнее, чем со всем их прочим присутствием...

Джойс сжал руку Норы и привлек женщину к себе.

- Как бы я хотел, чтобы всего этого не было.

Но все это было. Через мгновение полковника позвали на разборки с каким-то особо зарвавшимся вагоном беженцев. Они оказались из штата Айова и требовали личного присутствия главного по блоку, чтобы... ну чтобы высказать ей какое-то недовольство. За пару шагов до негодующих эвакуантов Тэлбот не выдержала и оглянулась. Высокая сухопарая фигура майора Джойса все удалялась и удалялась от места их нежданного свидания. Он уже подошел к УАЗу, откинул полу своего плаща-палатки, ухватился ручищей за испуганно скрипнувшую дверь и забрался внутрь кабины.

Полковник отвернулась и накинула капюшон на голову. Шел мелкий холодный дождь, а по рельсам – как ей тогда показалось – почти до самого горизонта тянулись безликие вагоны без окон, точно сошедшие с экранов хроник времен Второй Мировой войны.

ГЛАВА III
 
- Володя...

- Нету...

- Андрей...

- Ушел...

- Жена...

- В каптерке... А…  в смысле – Женя или жена? Торможу вообще...

- Пашка, иди поспи...

В маленькой гримерной, наспех сооруженной в какой-то комнатке непонятного назначения в ДК «Пионер», было тускло и душно. Радийщикам, конечно, не привыкать к клаустрофобно маленьким помещениям, но у этих двоих уже ум за разум начинал заходить. Ряды их редели, а новости поступали со страшной силой. И какие из них были новостями, а какие слухами, что можно было давать в эфир, а о чем — молчать в тряпочку, они уже сами не знали. И спросить особо было не у кого.

- Я-то пойду, а вот что ты будешь делать? - Павел с хрустом потянулся и поправил очки, собираясь то ли встать, то ли закимарить прямо на стуле.

- Выпью – что там у нас вместо кофе? – и найду Дина.
Павел выдал свой фирменный «пыф» в заросшую черную бороду и поднялся. Место для «спать» было выделено под окном, возле батареи. Последняя хоть и не топилась, но это было единственное место, где сквозняк гулял умеренно, да и сыростью там почти не тянуло.

- Нашла брата по разуму. Чем он тебе поможет?

- Он весомо постоит сзади, пока я буду с кем-нибудь договариваться... о чем-нибудь.

Павел почесал в затылке, пожал плечами и улегся на скомканные одеяла, даже не потрудившись их расстелить. Через секунду он сладко засопел.
Вероника посмотрела на него долгим, непонятным взглядом и потерла красный глаз, готовый разродиться ячменем. Голова болела, общее состояние — ложись и умирай, а делать нужно было дело, потому что...

«Свет и радость мы приносим людям!» вдруг раздалось где-то за дверью гримерки в бесконечных темных и промозглых коридорах ДК.

- А ну стоять! - истошно завопила Вероника и бросилась к входной двери.

Пашка под батареей даже не пошевелился, а вот дверь резко открылась прямо перед самым носом Вероники и с грохотом вмазалась в стену.

На пороге замер рослый мужчина средних лет с красным обветренным лицом.

- Что случилось? - трубно вопросил он, таращась на Веронику напряженным взглядом маленьких подслеповатых глаз.

- Макс... - с облегчением простонала Вероника и припала к широкой груди великана. - Ты не уехал. Какое счастье!

Максим Плотов басовито рассмеялся и похлопал бывшую коллегу по плечу.

- Я услышала твой рингтон и прямо ушам не поверила. Думала — чудится нелепость всякая, как обычно.

- Ну вряд ли они будут насылать морок в виде песенок из мультиков нашего детства, - весомо заявил Плотов и прошел внутрь. - Есть что поесть? Только с дороги, сейчас кони двину...

Вероника растеряно огляделась.

- Есть кипяток и вот... - она указала на спящего Павла, подразумевая, что, может, он что про еду знает.

Но Максим отреагировал по-своему:

- Нет, я такое не ем. Изжога, знаете ли мучит...

- Ох, Максимка, - было засмеялась Вероника, но вдруг расплакалась.

- Ну, снова здорОво, - забасил Плотов и привлек ее к себе. - Мало ты мне нервов на работе потрепала и тут начинаешь. Не жуй сопли — говори, что случилось.

И Вероника рассказала.

Сначала извинилась, что нервы сдали. Максима это, конечно, нисколько не удивило — Вероничка Ванифатова всегда была барышней истеричной, но зато за дело душой болела и прозывалась «танк» в близких и дальних кругах, т.к. славилась тем, что с живого тебя не слезет, пока не дашь ей то, что от тебя для общего блага нации нужно. За это ее и любили, и ненавидели, и лесом посылали, и полем. Но своего она все равно добивалась. Истерила страшно и при всех, а вот плакала только при Максиме. Другими словами, в этот раз задача по своей глобальности и маразматичности, а также важности, эпохальности и этичности шкалила такими высокими сферами, что уже начала казаться Веронике действительно непосильной. Если по порядку, то начинать нужно было с того, что в небольшом приуральском городке с бесконечными заброшенными шахтами, горами и лесами собралось народу видимо-невидимо. И половина из них были люди гражданские, мало и вообще по-русски не говорящие. Из этой половины четверть была склонна к суициду, потому что невидимая угроза так нещадно давила на психику, что люди просто напросто не знали, что думать, а вот бежать уже действительно было некуда.

Пока шла эвакуация, никто особо не задумывался, а что же будет потом. Никто не думал, куда их эвакуируют, когда планета в полной блокаде, простреливается с любой точки орбиты и спрятаться, в принципе, по логике-то этой чертовой вещей — негде. А вот когда все остановились, добежали, отдышались, огляделись, поняли, что запасы провизии — скудные, что их — людей — очень много для такого маленького пространства, что многие из тех, кого они знали, не выжили во время бега... Все это придавило, как говорится, людей почище незримого врага там, над головой. Все заговорили о конце света, о том, что земля и небо перевернулись, и теперь небеса, на которые так все стремились после смерти и уповали при жизни, стали адом, коий всех и поглотит.

В этом всем светопреставлении — как сказала бы бабушка Вероники — ей и ее немногочисленным коллегам, которых она сумела найти среди беженцев, предстояло не только оповещать народ о том, что же по всему этому поводу предпринимают военные, но и как-то развлекать их — людей. И военных, кстати, тоже надо. Сильно надо.

- Макс, они сказали, что им нужен концерт.

Гигант-радийщик из Краснодара поперхнулся кипятком.

- Ну нельзя же так... - глядя с укоризной на собеседницу, произнес он, прокашлявшись. - Чуть не угробила единственного меня.

Вероника хотела было что-то ответить, но в дверь тихо постучали.

- Ну заходи, кто такой культурный, - тихо возвестил Максим.

В дверь вошел товарищ Руслан с редкой фамилией Петров. Пожал руку Максиму, кивнул Веронике, порычал на кипяток и уже собирался снова выйти, как радийщик широким жестом обратил на себя внимание:

- Погодь, сосед. Присаживайся. Будем думу думать.

Руслан приставил руку к горлу, показывая, мол, что вот где у него все их думы, и снова пошел на выход.

- Да не демон ли ты часом?! А ну — молви слово человеческое!

- Да охрип я, черти. Идите вы все... прости Вероника... в... - прошипел на нижних регистрах Петров и заметался взглядом по помещению, но сочувствующих лиц не обнаружил. Только возле батареи складно храпел Павел.

- А вот туда мы точно не пойдем. У нас тут своя, персональная. Испей кипяточку... полегчает.

Руслан сел и обхватил голову руками.

- Знаком с проблемой?

Руслан кивнул, не поднимая головы.

- А я, представляешь, ее давно знаю. Веронику Проблемовну нашу.

«Я в курсе», - нашкрябал Руслан на извлеченной из нагрудного кармана, затертой, вчетверо свернутой бумажке.

Максим приготовился выдать что-нибудь в своем древнерусском духе по этому поводу, но Вероника остановила его:

- Ты отсутствовал долго, Макс, здесь все знают о нашей общей, а не моей личной проблеме. Это как бы и не концерт вовсе. Нам надо, как бы это, как раньше, помнишь, выезжали всякие знаменитые артисты кино, эстрады, театра на  фронт и выступали перед солдатами. Ну, в Великую Отечественную войну так было, там, Касаткина, кто еще...

- Шульженко... - подал голос Руслан.

- Да не шипи ты, пей кипяток, - отмахнулся от него Максим и с самым внимательным видом продолжил слушать Веронику. - Глаголь дальше, душа моя...

- Да, блин, Макс... Серьезно. Ну, там мы должны... как это — веселой шуткой, острым словом, песнями, номерами поднимать настроение, вдохновлять на подвиг...

- Ага-ага, истинно говоришь...

- «Всемерно мобилизовывать духовные силы народа на защиту Отечества и воспитывать чувство священной ненависти к подлому врагу...» Вот же ж... - Вероника запнулась.

Откуда всплыли эти слова — из какого Интернета, из каких уроков истории — она не поняла, но издевательски внимательный взгляд Максима ее добил.

- И «воспитывать во всем нашем народе чувства беззаветной и самоотверженной любви к Родине, чувства священной ненависти к подлому врагу, чувства бесстрашия и презрения к смерти, и отразить величие исторических наших дней в произведениях, достойных героев и героизма Отечественной войны», - закончил он.  - Я понимаю, что в России все, что сейчас происходит, пытаются приравнять к тому, что случилось с нашим народом в те страшные годы. А вот в той же Америке всё сравнивают с войной в Ираке или вьетнамской. Т.е. прослеживаешь настроения и национальную идею, да?

- Максим!..

- 45 лет я Максим! Вероника, ты дурью не майся. Давай разберемся сначала, а? А то я тебя знаю — есть приказ, шашку наголо и понеслась. Куда, зачем?! Ты же журналист, должна как-то...

- Мыслить... - ввернул звук Руслан и схлопотал подзатыльник от Вероники и «Не шипи!» от Максима.

- Ты, Русланчик, с ней три месяца бок о бок жил, вам же эту идею подкинули не вчера, так какого ж черта вы оба, простите, хрень творите? - все больше заводился радийщик.

- Хрень?! – вдруг обрел голос Петров, уважаемый, между прочим, корреспондент газеты ДВФУ острова Русский. - Да я тут... и днем и ночью... как савраска, мечусь по эвакоблокам, встречаю и провожаю поезда, пытаюсь в кучу собрать всю эту толпу, такое говорю, такие сказки сочиняю! - голос у него сипел и срывался, красивое лицо побагровело.  - А сегодня... с самого утра... целый вагон людей потеряли, не двоих, не троих, не на дальних рубежах, а здесь. Всё здесь уже происходит!.. А вы...

Вероника сидела тихо-тихо, желая только одного – сжаться в одну крохотную точку. Отчаяние, а не негодование Руслана привели ее в ужас. Она знала, что его почем зря привлекали к самым разным работам, но никак не могла предположить, что именно он всегда был в гуще событий... и молчал, утаивал, чтобы...

- Что ж ты за человек такой, - неожиданно раздался голос от батареи — Павел проснулся и протирал очки, не глядя на Петрова. - Ты что же... не мог нам ничего сказать?..

- Да пра... - попытался оправдаться вдруг резко скисший Руслан, но голос его подвел и совсем пропал.

Он достал все тот же затертый листок и нацарапал на нем постоянно отказывающейся писать ручкой: «Права не имел. Не взяли подписку, но слово дал. Иначе началась бы паника».

- Дурак ты... - только и сказала Вероника.

- Точно. Надо было просто помощи попросить. Мы ж тут все...
Руслан встал и вышел.

- …заодно, - глухо закончил фразу Павел, махнул рукой и снова лег. Спиной ко всем.

Вероника со стоном уронила голову на стол, звонко стукнувшись о ДСП лбом.

- Так, не реви, сейчас что-нибудь придумаем, - точно разговаривая сам с собой, произнес Максим и надолго замолчал.

Павел сопел под окном, в ДК было тихо, где-то капала в жестянку вода. За окном —  хоть глаз выколи. Лагерь для беженцев номер 147 спал мертвым сном.

Вместо того чтобы обживаться в новых городах, как-то приноравливаться к возникшей ситуации, эвакуировавшиеся граждане Земли угасали на глазах. Не возникало ни банд, ни группировок, ни общин, ни сект. Ни потасовок, ни бунтов. Люди не объединялись. Но и далеко друг от друга не уходили. Странная ситуация добровольной коммуны среди разных наций царила безраздельно. Ни межнациональной розни, ни конфликтов, ни притеснений. Поначалу, конечно, было всё. В первый месяц эвакуации военные вводили комендантский час, ужесточали порядки, все затягивали пояса. А потом, чем больше беженцев прибывало, тем спокойнее, малоподвижнее, в каком-то плане даже не заинтересованнее становились люди.

Когда с начала эвакуации планеты прошло 8 месяцев, как-то незаметно стихли и прекратились уже к тому моменту лишь локально проявлявшиеся стычки с военными. А когда прибыли беженцы с самых дальних широт, какие бы то ни было споры прекратились практически полностью. Идеологические заглохли еще раньше. В такой гулкой эмоциональной тишине оставалось место только панике. Первая волна всеобщего испуга прокатилась, когда дошли новости, что со всех радаров пропал поезд с беженцами Аляски. Через сутки поезд нашли далеко в  тайге, за несколько километров от железнодорожных путей. Он был таким же, каким его отправили в последний эвакогород, где всем предстояло жить, пока ситуация с оккупацией планеты как-то не разрешится. Но в поезде не было ни одного человека. Следом пропало еще несколько поездов с Японских островов, Новой Зеландии и Чукотки. Поползли слухи о том, что война — та самая, настоящая, с наземным фронтом, передовыми и жертвами — началась. В штабы начали поступать сведения о других пропавших. Оказалось, что еще в июне прошлого года, когда только-только страны приступили к плану глобальной эвакуации, начали пропадать целые семьи.

Как сражаться с невидимым врагом, раз он так силен? И как сражаться с космическим флотом, когда у нас просто нет такой техники ни наземной, ни, тем более, космической? Это как плевать вверх или...

- ...против ветра.

Вероника очнулась. Вместе с ней в комнате было уже 4 человека. Подошел Женька Комаристый. Злой, растрепанный, по локоть в грязи.

- Все бесполезно. Что бы мы не делали, пардон, не идут дела, - хмуро отмывая руки в тазу с ледяной дождевой водой, ругался он. - Зимбамбийцев нашли — потеряли румын. Этим не повезло больше. Похоже, они, действительно, исчезли всем своим палаточным городком. Говорили им: занимайте здания. И, кстати, про пампасы: помните новость, что там шли бои, что там видели этих господ хороших?.. Дратата все это. Гон. Не приземлялись в Африке товарищи чужие. Спросите Гидди. Он тоже из наших тамошних. Когда я ему эту побасенку рассказал, он ржал, что твоя зебра, простите... Боже, как я устал. Есть пожрать?

Вероника подала ему кипятку. Комаристый оскалился на кружку, но все-таки принял ее со «спасибо», искренне сказанным сквозь зубы.

- И вы знаете, сегодня все прошло так тихо. Когда начали шугать народ, разыскивая румын, уже никто не рыдал, не причитал. Нету, ну и нету. Представляете?

Вероника выразительно посмотрела на Максима.

- Иди ищи Дина, - огрызнулся радийщик. - И с ним занимайтесь повышением самосознания...

- Максим!..

- Ну, в хорошем смысле. Нужен же хотя бы один англоговорящий среди здесь... а то разговаривать с миром на нашем чучмекском...

В дверь снова постучали.

- Истинно говорю вам — это Дин свет Джефферсон, - пафосно провозгласил Женя и начал с кряхтением стягивать с себя кирзовые сапоги.

- Так, это моя реплика, - Максим поднялся навстречу гостю — высокому плотному американцу с  серо-седой трехдневной щетиной — и протянул ему руку: - О, на ловца и зверь бежит... Как это будет по-аглицки?

Вероника смерила Максима презрительным взглядом:

- Привет, Дин. Устал?

- А у нас не спрашивала, - с укоризной произнес Женя, выдергивая вторую ногу из сапога.

- О, ну все — газовая атака. Идем отсюда, - тут же сориентировалась Вероника и вывела Джефферсона из «гримерки». - Я знаю, где можно поесть.

- Какое ценное знание...

Вероника поспешно захлопнула за собой, не давая иронии коллег распространится в обиду.

Дин Джефферсон, радийный ведущий с какой-то нью-йоркской частной волны, был из древнего валлийского рода. Как он сам рассказывал. От этой породы в нем, видимо, остались только волосы — смоляные, с уже седыми проблесками и могучее телосложение. Ростом он был под метр девяносто и центнер весом. А низкий бархатный голос и бархатные же испанские глаза повергали Веронику в какой-то экстаз каждый раз, когда она с ним общалась. С Дином ей было легко и спокойно, не хотелось ни плакать, ни истерить. И он всегда улыбался в ответ своей мягкой домашней улыбкой, от которой ей становилось очень уютно. 

Светало.

Они сидели под навесом рядом со входом, точнее, черным выходом из какого-то одноэтажного длинного здания. Скорее всего, раньше там располагались склады, сейчас тоже хранили пожитки и разного рода консервы. Само здание располагалось на территории небольшого силикатного завода в части хозяйственных построек, включавших гаражи и облицованный рифленым железом цех по ремонту автомашин. В предрассветных сумерках все казалось грязно-серым, даже ржавчина. А провалы в асфальте зияли непроглядной тьмой, как будто в нем образовались не плеши, а глубокие многометровые ямы.

Но Вероника и Дин ели холодный слипшийся рис прямо из жестяных банок, поэтому им было хорошо и безмятежно. Они молча жевали, переглядывались и улыбались друг другу, когда встречались взглядами.

Одноэтажный городок, расчерченный, точно под линеечку, и приютившийся у подножия гор, еще дремал, и в его сонной тишине этим двоим было особенно приятно помолчать. Вместе.

- Ника, а твоя фамилия произносится как наше «tank»? - вдруг прервал тишину Джефферсон.

Вероника поперхнулась последней ложкой и засмеялась:

- Нееет, черт. Это тебе наши олухи сказали? Вот собаки!

- А что? Я что-то не то... прости, если это обидно...

- Да ты ни причем же... Нет, - Вероника проглотила рис и размерено объяснила:

- Это прозвище «танк» за то, что я катаю под асфальт. Ну, короче — добиваюсь всегда, чего хочу, - потом спохватилась и быстро добавила: - Ну, по работе. Это у меня по работе такое прозвище.

Джефферсон понимающе кивнул.

- Журналист должен иметь железную хватку. Это особенность профессии, - произнес он и улыбнулся.

Вероника мысленно пискнула, тая под этой улыбкой, а потом сказала:

- Да я и не журналист. Так, администратор. Организатор, можно сказать. А сейчас моя задача найти вас — профессионалов, творческих личностей и объединить, ради поставленной задачи.

- Что за задача?

- О, нам надо сделать концерт для военных и гражданских, чтоб поддержать их дух.

- А, - без особого энтузиазма отреагировал Дин. - А когда концерт?

- Через неделю где-то... А людей уже нет. Все разбредаются, кто куда. Еще эти похищения... - Вероника споткнулась о последнее слово и быстро исправилась, точно чего-то испугавшись: - Я имею в виду, что люди куда-то теряются. Ну, понимаешь.

Джефферсон кивнул, задумчиво глядя себе под ноги.

- Володя, как и говорил, уехал вместе с каким-то военным блоком на территорию, которую теперь принято считать прифронтовой. Андрей куда-то сбежал... Некоторым не сидится спокойно со всеми, точно им кажется, будто не безопаснее там, где много народу. Хотя большая часть уверена, что нужно оставаться в одном месте. Всем вместе. Господи, что я несу?.. Котелок уже совсем не варит, - Вероника почувствовала, что головная боль еще больше усилилась, а глаз обещал просто вывалиться. - Еще эта простуда на веке... донимает невероятно.

Джефферсон пододвинулся к ней ближе и привлек к себе. Вероника аккуратно умастилась у него на груди и закрыла глаза.

И тут он заговорил. Тихо, бархатно, точно убаюкивал полуночных слушателей,
вещая на все восточное побережье:

- Я их отлично понимаю, Никки. Всем, кто не в силах остаться, есть к чему или от чего бежать. Смотри сама, - он начал осторожно гладить ее по волосам, и Вероника подумала, что если бы была кошкой, то замурчала. Хотя в таком состоянии, у кошки просто бы не хватило сил. – Все бежали без оглядки, точно оглушенные неясным взрывом. Что сообщали: что планета оккупирована. Планета? Оккупирована? Что это значит вообще? Ты знаешь? Вот и никто не знал. Но люди, которые стояли во главе государств, уверенно говорили, что знают, как этому противостоять. И что для начала нужно обезопасить население, спасти как можно больше людей. И началось. Однако я так понимаю, если бы не их проявления здесь, у нас, в каждой квартире, в каждой подворотне, если бы не тот ступор, который все это вызывало – никто бы и не стал слушать эти странные приказы, все бы… ну вот я бы пошел в сопротивление. Как, знаешь, в кино показывали. Как это… родители рассказывали про подпольные ячейки, партизанские войны. Ты понимаешь? Нет ракет земля-космос? Пойдем с битами и топорами! Но против кого и чему сопротивляться? Все, что происходит, настолько противоречит истории всего человечества, настолько противоречит всей его природе, что человек просто впадает в какое-то забытье. И только четкие приказы, однозначные, неумолимые могут им руководить. Это страшно. И от этого, как минимум, хочется бежать.

Голос Джефферсона гудел в его широкой грудной клетке, заполнял Веронике все легкие, давил, казалось, на сам мозг. Но она лежала тихо, припав ухом к его груди. Потому что сама бы никогда всего этого не произнесла. И если бы были силы – и его заставила бы заткнуться. Может быть, ударила даже. Так, наверное, чувствует себя искренне набожный человек, в присутствии которого высмеивают Бога.

- И все поехали. Куда, зачем? Кто ни разу не задавал себе этого вопроса?.. А потом начались известные нестыковки, бюрократические проволочки, странные накладки… Да почему странные – вполне свойственные человеческой природе. Соседи терялись, друзья исчезали, семьи разлучались. Всем нам предстояло встретиться в одном месте? Согласно всемирному плану?! В этих чертовых ваших горах!.. - Дин прижал ее к себе так крепко, что грозил вот-вот задушить.

А Вероника сама не дышала, и уже не рада была, что оказалась здесь с этим человеком, но вместо страха или опасений ей хотелось плакать, и чтобы он плакал вместе с ней. Хотя, может, он и плакал, она не видела, только слышала, как он судорожно глотает и никак не может привести в норму сбившееся дыхание.

- Да ведь говорил бы я об этом... думал бы… если бы мои были со мной? Ни за что…

Он ослабил хватку, и Вероника тут же отстранилась. Внимательно посмотрела на Джефферсона. Его лицо в сером рассвете казалось очень бледным и старым. К взмокшему лбу прилипли волосы.
 
Он смотрел на нее своими большими добрыми глазами под тяжелыми веками и молчал, словно ожидая реакции. Вероника вдруг улыбнулась, погладила его по плечу и поцеловала у самого краешка губ в небритую колючую щеку.

- Ты очень хороший человек, Дин. Если я могу чем-то помочь...

Джефферсон покачал головой:

- Вряд ли... Но у меня есть одна зацепка.

Он убрал волосы со лба, вздохнул и продолжил спокойно и размерено, как будто и не срывался до этого.

- Румынские беженцы ехали в одном поезде с моей женой и сыном…

- Сколько ему?..

- Будет четыре через два месяца…

- Совсем взрослый помощник…

- Да, он у меня мировой парень. Так вот, как там она оказалась на этом поезде – я не знаю. Когда нас пересаживали: женщин с детьми, детей и стариков отдельно, мужчин отдельно, потому что нужно было помогать новой погрузке в Перми и силами военных уже не справлялись… В общем, я согласился. Все было настолько четко, что никто почему-то (что за бред!) и помыслить не мог, что будут какие-то сбои в плане… И я даже не пытаюсь понять, даже думать не хочу, каким образом моя жена оказалась на этом румынском поезде впоследствии. Но возле Тобольска, кажется, или… в общем где-то не так далеко отсюда случилось странное. Поезд стал, сильно зашумело... словно лишний пар выпускают автоклавы на кирпичном заводе. Точнее, так мне описали тот звук, в котором они проявились. Я вообще не знаю, о чем они… Ну так вот – люди, как обычно, выпали из реальности, а когда очнулись, выяснилось, что целый вагон народу ушел в леса. Или… неизвестно, что «или». Все решили, что они сами ушли, потому что испугались. Хотя это же совсем другой страх, когда они тут начинают звучать. Такой, который просто заставляет не двигаться, как в детстве, когда боишься монстра из шкафа, и сидишь под одеялом, не рискуя и пошевелиться.

Вероника хотела что-то сказать, но он поднял палец:

- Погоди… Те люди ушли, а остальные приехали. И здесь позавчера разместились. А потом пропали всем своим городком. И не общались особо ни с кем. Зарегистрировались, и все. Я знаю, что все это не имеет смысла, и уж, тем более, не поможет мне в поисках Энн… Но все собираются искать румын, и я тоже буду. Потому что уверен: найду их – и жену с сыном найду.

Вероника смотрела на него расширенными от удивления глазами, качала головой, не зная, что же на это сказать. Как-то услышанное не сильно вписывалось в ее личную картину мира на сегодня и планы на этого мужчину на всю жизнь.

- Черт… - Выдавила она, наконец. – Ну… и когда поисковая группа выходит?.. А кого-то из моих опять заберете?

Последний вопрос явно был не впопад и слишком эгоистичный, но, что поделать, думать о некой Энн и четырехлетнем Джефферсоне-младшем она уже не могла своим воспаленным маленьким мозгом.

Дин покачал головой и улыбнулся.

- Зараза... Да не улыбайся ты так, я же просто таю, - Вероника грубовато коснулась ладонью его губ, точно хотела стереть с них улыбку.

Он засмеялся, быстро привлек девушку к себе, крепко поцеловал с громким нарочитым чмоком, поднялся и зашагал прочь.

- Удачи! - крикнула ему вслед Вероника.

Не оборачиваясь, Джефферсон поднял руку в прощальном жесте и скрылся за цехом, поблескивавшим в лучах поднимавшегося солнца рифленым железом.

- Эх, твою ж мать... - прошептала Вероника, все еще глядя вслед тому, с кем ей уже судьбы не связать, и пошла обратно в ДК, захватив с собой по банке консервов каждому из своих новоявленных и не очень коллег.

В ДК свет был потушен, все мирно спали. На часах - начало седьмого, и вообще-то всех надо было уже поднимать. Накормить и – вперед и с песней в рутину трудовых будней. Но от сонных людей сознательности требовать бесполезно. Поэтому Вероника выставила припасы на стол, сняла куртку, бросила ее на пол рядом с большим и теплым Максом, легла возле и мгновенно отрубилась.

Пробуждение оказалось быстрым и даже приятным – помещение было залито ярким солнечным светом. В лучах, свободно проходивших сквозь настежь распахнутое окно, плясали пылинки. Доски пола под Вероникой тоже ходили ходуном и вибрировали, потому что по комнате хаотично, как девушке спросонья показалось, передвигались какие-то люди. Проморгавшись, Вероника признала в них Пашку и Максима.

- Ты спи-спи, - похлопал ее по плечу Максим и продолжил носиться с какими-то вещами по помещению.

Пашка заботливо укрыл ее еще одним одеялом – оказывается она спала уже на его месте: видимо, кто-то перенес, и теперь на нее свалили одеяла всех, кто еще несколько часов назад безмятежно спал, чтобы она не замерзла.

- Сколько времени? - выпрастываясь из под одеял, под которыми стало невыносимо жарко, спросила она.

- Двенадцатый час, сударыня.

- А где все?..

И тут до Вероники дошло – ребята собираются. И из всех ребят тут присутствовали только Паша и Макс.

Павел вздохнул, поправил очки, внимательно посмотрев на Веронику, и вышел, не произнеся ни слова.

- Слушай сюда, душа моя, - начал Максим таким тоном, что сердце Вероники оборвалось. – Женька умчался искать румын еще часа два назад. Обещал вернуться…

- Ну твою ж мать… он же сказал… - образ улыбающегося Дина свет Джефферсона начал блекнуть перед ее внутренним взором.

- Спокойно, - строго отреагировал Макс. – Это еще не все… Тихо! Мы с Павлом уезжаем вместе с блоком военных, который отправляется обратно, на Москву. Так сказать, прошли мы с ним мобилизацию успешно: у меня два минуса  на обоих глазах дали плюс по всем математическим правилам, а у него резко вылечилось плоскостопие и сорванная спина. И не истери... особенно при нем. Ему еще с женой объясняться… как-то.

- Да как же так… Зачем на Москву?.. Кого мобилизовывать, против кого?..

- А вот такие вопросы задавать вам, девушка, должно быть совестно. Земля в опасности…

Но шутить у Макса уже не получалось. Он встал и начал торопливо доупаковывать вещи. На столе сиротливо стояли две нетронутые банки консервов.

- Ну ты хоть поешь… - подала голос Вероника.

- Сама ты – «поешь», - огрызнулся Макс, быстро подошел к ней, неловко обнял и вымелся из комнаты.

После его ухода, точно оглушенная, Вероника просидела не двигаясь минут пять, не меньше. Потом ей стало так невыносимо страшно и одиноко, что она быстро напялила куртку, сапоги и выскочила во двор. Ревели моторы, отбывали грузовики, сновали военные и люди с рюкзаками. Кто-то ругался, кто-то пел… Кто-то плакал… Мужчины уезжали на фронт. Женщины уезжали на фронт. А те, кто оставались, сначала кричали, упрекали, потом рыдали и кидались на грудь… Точно в какой-то плохо поставленной наигранной пьесе, подумала Вероника. А потом ей приводились, как она выходит на импровизированную сцену где-то среди окопов перед людьми в серо-зеленой форме, которые курят махорку, какой-то аккордеонист растягивает меха, кивает ей, и она…

- Мы к вам заехали на час… -  спекшиеся губы сами собой разомкнулись и выдали относительно мелодичный шепот. – Привет, bonjour… hello…

Проходящая мимо пара посмотрела на нее, улыбнулась, женщина подмигнула даже. А Вероника, проводив ее долгим взглядом, пошла искать хоть кого-нибудь, кто сказал бы ей, что теперь делать.

ГЛАВА IV

Дин вытер пот со лба и привалился спиной к поросшему мхом большому камню. Голова кружилась: то ли воздух тут был слишком чистым, то ли у него от перенапряжения и нервов начало скакать давление, - но дальше продолжать путь он не мог. По крайней мере, сейчас. Нужно было отдышаться.
 
Где-то рядом, за поворотом очередной еле заметной тропки, шумел ручей или даже небольшая река. Птицы пели в прозрачном душистом воздухе, солнце лениво пробивалось сквозь ветки сосен. Обычный, сумасшедше обычный и прекрасный день, точнее, утро нового дня. Словно насмешка природы над всем тем, что происходило сейчас с людьми. В голове у Дина навязчиво крутился недавний разговор с лидером поисковой группы.

«Если не найдем сегодня до обеда — возвращаемся по-любому, - говорил он. - Идет мобилизация. Военные... всерьез занялись обороной. В лучших традициях Голливуда — шарахнем по ним ядерной боеголовкой... Я бы посмеялся с вами над этим, но моего... зятя... как это будет по-английски?.. В общем мужа сестры призвали еще полгода назад в ракетные. С беженцами оттуда он передал нам, что они сидят с пальцами на красных кнопках. Так что, дорогие... товарищи, началось. «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»... Не важно. Короче - «не доставайся же ты никому», полагаю, готовится».

Такой простой русский парень, с огромными заскорузлыми руками фермера. Наверное. Предположить, что обычный земледелец в совершенстве знает иностранный язык было большим допущением, как казалось Дину. Но на знакомство времени не было. Ночью один за одним шли визуальные и слуховые проявления пришельцев. И мало того, что поисковый отряд рыскал по лесу, удаляясь все глубже в горы, так еще все и замирали чуть ли не каждые два часа, дожидаясь, когда закончится этот чужеродный бред.   

Теперь вот снова разделились. Дину достался свой немаленький квадрат поисков, и он должен был обследовать его за оставшиеся 4 часа. Если в начале похода Дин был полон решимости и уверенности, то теперь осталась только пустота и гулкое ощущение никчемности происходящего. Энн и Сид вряд ли были где-то здесь. Или где-то там... Джефферсон споткнулся об этому мысль и замер. Нельзя было так думать.

Он решил спуститься к ручью и умыться ледяной водой, чтобы освежиться и как-то прийти в себя. Времени оставалось мало и нужно было верить, во что бы то ни стало верить. Иначе что... мобилизация? В независимости от нации и родов войск. Все это было еще большим бредом, чем их проявления.

Дин пошел по тропинке, кем-то заботливо протоптанной (бог знает, сколько лет назад), на шум бегущей воды. Казалось, она была очень близко. Но за поворотом оказался овраг, крутые склоны которого уже поросли молодняком и мелкими камушками осыпались под ногой в небольшую, но быструю речку, бежавшую внизу.
Дин замер, глядя на дно оврага. Если бы пологие склоны были чистыми от деревьев, можно было бы просто сбежать вниз: где-то на ногах, где-то кувырком. А что делать? Тут уж так или никак. Но поросль мешала этому плану. О нее можно было не слабо пораниться. И поэтому лучше было бы найти другую тропку. Но Дину искать не хотелось. Всё равно все дороги в России ведут к пропасти. Эта, по крайней мере, не казалась опасной. Просто нужно наплевать на ссадины и порезы. Главное — быстро.

И тут он услышал этот звук. Странный, вибрирующий звук. Похожий на неживой, а точно издаваемый каким-то механизмом. Но откуда здесь механизмы?.. И что это за механизмы?..

Скорее всего, это «пел» бекас. Да, точно, бекас. Они же здесь водятся.

Звук повторялся и повторялся вновь. И Дин не мог сдвинуться с места.

А потом появились они — на своих длинных костистых ногах. Дин не поверил своим глазам. Такого он никогда не видел. Точнее, нет. Такого он вообще никогда не ощущал. Раньше, когда они визуально проявлялись, все лишь недоуменно потирали глаза, глупо ими вращали, словно пребывая в ясной уверенности, что это всего лишь обман зрения, как после того, как посмотришь на яркий предмет, и он отпечатается на твоей сетчатке. И если хорошенько проморгаться, видения исчезнут. Они, конечно, не исчезали на самом деле, но никогда не вызывали ничего, кроме вот такой вот досады на собственное зрение. Как и их звуки.

А эти существа — ирреальные, огромные, нелепые, просто физически не могущие присутствовать в этом мире — вызывали настоящую дурноту, потому что, несмотря  на всю свою не бывалость, были самыми что ни на есть настоящими. Они шагали — сошедшие с холстов Дали слоны — словно гости из чьих-то сновидений и воспаленных грез. Они несли с собой тот мир, частью которого являлись. Они подчиняли себе все пространство, с которым соприкасались, изменяли его,  превращали в...

Дин не мог пошевелиться, таращил начавшие слезиться глаза, не в силах даже сморгнуть. Постепенно слезы начали заволакивать его взгляд, он уже еле различал, как они приближаются к нему. Лишенные запаха, лишенные плоти, полные сумасшедшей бредовой иллюзии, которая взламывала его мир, его реальность. И Дину показалось, на какую-то сотую долю секунды, что коснись они его, он сам превратится в то, во что они искажали весь этот мир. В полотно. Плоское, хрусткое, бестолково простое и... смертельное. Потому что дышать там, меж двух граней, невозможно.

Наверное, Дин закричал. Потом каким-то нечеловеческим усилием заставил руки вскинуться вверх, оттолкнуться от ствола какого-то дерева... И в следующее мгновение он уже кубарем летел вниз. Ветки били его тело, вонзались в него, точно хотели стать дополнительными ребрами.

А потом свет померк. И когда включился вновь, вокруг были лишь какие-то мягко светлые разводы, напоминающие стрельчатые бойницы в каком-то пастельно-воздушном замке... И было очень мягко. Мягко, тепло и спокойно.

Так бывает после наркоза, когда с жесткого операционного стола приходящего в сознание пациента укладывают на больничную койку. И она, пока еще нет места боли, поистине начинает казаться царским ложем.

Дин начал усиленно моргать и жмуриться. Лицо было мокрым то ли от слез, то ли... И тут он вспомнил, как пришелся головой со всей высота оврага о какой-то болезненный камень в быстрой речушке. Но зато он спустился вниз. А потом...

Слоны!

Время!

Дин застонал в отчаянии. Точнее, он подумал, что застонал. Потому сейчас это было единственным, что он мог сделать, сокрушаясь над произошедшим. Сколько он провалялся в беспамятстве в этом чертовом ручье, что они с ним сделали?! И где он, черт возьми?..

Джефферсон огляделся. Он стоял на четвереньках в какой-то небольшой сферической, но казавшейся очень просторной светлой комнате, уперев стесанные напряженные кулаки в почему-то мягкий, металлически поблескивавший пол. Неловко, точно опасаясь, что шея сломается, он посмотрел себе через плечо. За его спиной было большое, выгнутое окно. За которым раскинулся весь уральский городишко — с высоты полета очень гордой птицы, которая залетела совсем уж высоко. Вон там вчера (или черт его знает когда!) ночью он лакомился холодным консервированным рисом, оседавшим на нёбе неприятной жирной пленкой. А вот там шли прочерченные точно под линейку улицы, за которыми начинался лес...

Дин сел на корточки, обхватил голову руками и заплакал.

- Пап...

Голос пришел из ниоткуда и был совсем рядом.

- Что? - ответил Дин, не поднимая головы и наблюдая, как слеза за слезой срывается с кончика его носа и падает на грязные джинсы.

– Ты о’кей?

Но это был голос его ребенка.

Дин поднял голову и увидел Сида. Мальчик стоял рядом с откуда-то появившимся проходом, за которым был темный коридор, ведший неизвестно куда. Сид был аккуратно, но не по погоде одет в свои полинялые джинсовые шорты и светлую футболку, происхождения которой Дин не помнил. Его сын стоял там такой настороженный и в то же время озабоченный  поведением своего отца. Конечно же, в таком состоянии он своего супер-папу не видел никогда.

- Я о’кей… - прошептал Дин, почему-то боясь пошевелиться. - Иди сюда.
Мальчик отрицательно качнул головой, но напряженность из его маленькой фигуры ушла. Он улыбнулся, и в его светлых больших глазах запрыгали знакомые бесенята.

- Нет, ты иди сюда, - вот-вот готовый рассмеяться, звонко сказал мальчик.

Его сын был таким реальным, таким родным. Протяни руку и коснешься его. Дин тыльной стороной ладони вытер глаза, поднялся и сделал два шага к ребенку. Тот стоял, смешливо улыбаясь, будто собирался сорваться с места и начать играть в догонялки с отцом.

Это было так знакомо, они постоянно так делали. Когда оба были живы. В той, другой жизни. Настоящей. Сотни лет назад.

И тут, случайно поведя неверной рукой, Дин коснулся предплечья сына. Теплого, мягкого, точно шелкового, живого, плотного. И реального.

- Боже мой... - не в силах стоять, Дин упал на колени рядом с мальчиком, прижал его к себе, не обращая внимания, что тот протестующе упирается ему в грудь всеми ногами и руками, и разрыдался.

Ребенок тут же перестал вырываться, словно осознав, что папа не играет с ним в «Поймай меня!». А потом высвободил одну руку и начал гладить отца по голове. Как мама гладит. Чтобы пожалеть, чтобы успокоить.

- Пап...

- Что?..

- Идем.

- Идем, конечно, родной. Ты как?

- Я о’кей.

- А мама?

- Идем.

- Идем...

Но когда они вышли в коридор — тот самый, за темным провалом в этой светлой комнате — Дин Джефферсон, радио-ведущий одной частной нью-йоркской волны, вдруг понял, что потусторонним библейским миром тут и не пахнет.

ГЛАВА V

Через 15 дней после окончания годичной Глобальной Эвакуации (как позже ее назвали в учебниках новейшей истории) инопланетные силы покинули пределы Солнечной системы.

А еще через полгода состоялся Первый Контакт. Как заметил кто-то – в лучших традициях Star Trek (СНОСКА: «Звёздный путь: Первый контакт» (англ. Star Trek: First Contact) — восьмой полнометражный научно-фантастический фильм, действие которого происходит во вселенной «Звездного пути» (Star Trek).

А еще через год еще кто-то написал, что человечество вступило в Космическую Эру Возрождения.

По неофициальным данным за время Подготовки к противостоянию (как позже этот временной период назвали в учебниках новейшей истории) погибло какое-то необъяснимо большое количество мирных и военных граждан по всей Земле. Точное число выясняется поныне.

Однако до сих пор никто не смог внятно противопоставить хоть что-то существенное тому факту, что считавшиеся «пропавшими» и «похищенными» сегодня пребывали в полном здравии, будучи в свое время, можно сказать, «спасенными» пришельцами от непредвиденных случайностей, которые ежедневно обрушивала дорога на беженцев в тот злосчастный год Глобальной Эвакуации.

ГЛАВА VI

Этот старый двухэтажный дом на три или четыре подъезда: с деревянным фасадом, хаотично разбросанными окнами, балконами и слуховыми оконцами, ржавыми воронкообразными фонариками над железными подъездными козырьками с облупившейся зеленой краской и увитой засыхающим виноградом терраской – Алисе сразу понравился. Этот дом, в окнах которого кое-где не хватало стекол, примостился на узкой улице, вдоль неширокой, но гладкой асфальтной дороги, переходящей в небольшой мостик, под которым текла то ли природная, то ли искусственная речушка. На улице, где стояли такие же старые, хаотичной архитектуры дома. Этот город напоминал ее родной городок. Старую его часть, куда еще не добрались плиточники и стритрейсеры. И в этом доме ей предстояло жить. Неизвестно сколь долго и непонятно как счастливо.

Квартиру она выбрала с окнами во двор. Тихий, тенистый, запущенный, как и все в этой части города. Новая же часть - вымощенная белым камнем, со строгой геометрией посаженных по периметру деревьев и кустарников, - выглядела еще более уныло. Несмотря на то, что яркое, но мягкое солнце должно было добавить позитива в краски брошенной Идайны, она выглядела пустынной и даже мертвой.
В гостиной почти не было мебели. Кроме старого рыжего стола у окна с полуоборванными занавесками в мелкий нежно-голубой тюльпанчик.

Алиса приподняла ткань и обнаружила на запылившемся пластиковом подоконнике кем-то недопитый чай в прозрачной высокой чашке. Из нее торчала неровная алюминиевая проволока сантиметров пятнадцати. Пару минут Алиса не отрываясь смотрела на этот натюрморт, пытаясь понять, зачем проволока в стакане, кто мог положить, кто мог не допить, сколько эта чашка тут стоит, почему жидкость не испарилась до конца и что там суетливо движется в ней.

Потом девушку начало подташнивать: движение внутри чашки новой зародившейся цивилизации и отсутствие завтрака со вчерашнего дня давали о себе знать. Она отвернулась и пошла в соседнюю квартиру. И в который уже раз в памяти всплыли воспоминания о ее родном доме: на лестничной площадке было три двери, и все — приоткрыты. Снова не от кого было закрываться. Только теперь вообще не было никаких угроз — ни сверху, ни снизу.

Алиса зашла в прихожую соседней квартиры. В нос ударил густой запах чужих комнат, где долго жила, скорее всего, престарелая пара, а потом, эвакуируясь, законсервировала квартирку, плотно закрыла окна и двери... Теперь этот старческий тяжелый, хотя и не отвратительный запах пропитал тут все. Не выветришь. Надо будет предложить Тэлбот подобрать себе другие апартаменты или перебраться к ней, подумалось Алисе, пока она темным коридором пробиралась на кухню, откуда доносился надсадный рев засорившихся водопроводных труб.

- Привет, лапа! - стараясь перекричать этот шум, сказала Алиса молодой кудрявой женщине, полотенцем заслонившейся от кашляющего крана, расплевывавшего в разные стороны ржавую воду.

- Ну, привет... - хмуро отозвалась новоявленная хозяйка всех этих удобств. - Что там у тебя?

- Новая жизнь, - ответила Алиса, вспомнив чашку на подоконнике.

- А, - иронично отреагировала не так понявшая ее Тэлбот и добавила в том же тоне: - Весьма философский подход, я бы даже сказала –  оптимистичный.

Алиса посмотрела на молодую подругу долгим взглядом:

- Злишься, Ангелиночка?

- Да уж не радуюсь...

- А где твоя мама? Её ж ты собиралась встречать с утра?

- Её... - как-то сникнув, тихо ответила Тэлбот и отключила кран. Тишина тяжко обрушилась на уши. В квартире, да и во всем доме не было ни звука. С улицы тоже ничего не доносилось. Даже ветра не было.

- Я думала, мама приедет, когда все выяснилось. Ну что это не оккупация... Но оказалось, ее, как одну из первых, вступивших в контакт, привлекли к дипломатической работе. И знаешь... знаешь, что хочу сказать... Вот я всю жизнь была уверена, что у меня с мамой какая-то особая ментальная связь. Если она где-то далеко и ей плохо - ну что-то случилось на работе ее сумасшедшей - я сидела дома, и все чувствовала. И обязательно звонила. И мы с ней долго, если можно было, разговаривали. И постепенно мама успокаивалась. Мы так этим гордились. А потом она сказала, что я  приемная. Значит, этой кровной связи у нас не должно быть. И вот когда с ней и ее дивизионом все это случилось, когда они их «позвали», я тогда была в Тобольске... и ведь ничего не почувствовала.

- Ты это к чему?

- Я хочу к маме...

- И я...

Алисе в этот момент почему-то вспомнилось, как мама собирала ее в Идайну. В небольшой рюкзак она положила столько еды, что для одежды и прочих походных принадлежностей места почти не осталось. Как они потом заново перекладывали вещи и отбракованную провизию и до слез хохотали, вспомнив, что хотели с собой, эвакуируясь из своего городка, взять консервированные помидоры-огурцы. Давным-давно…

А сегодня девушки сидели на чьей-то чужой кухне, за некогда аккуратным столиком, покрытым ажурной клеенчатой скатертью. Сидели молча, грустно уставившись в одну точку.

И есть было нечего.

- Стоп, погоди-ка, - Эйнджел Тэлбот вдруг встала, в лице у нее наметилось просветление, и даже некоторая счастливая радость какого-то воспоминания мелькнула в глазах.

Девушка метнулась в темный коридор, чем-то там зашуршала, что-то уронила, тяжелое и звучное, и вернулась на кухню с плотно завернутым в несколько газет свертком.

- «Тобольская правда», - прочитала Алиса и рассмеялась. - Ничего себе раритет... Сколько ж ты его везла?...

- Боже мой... я надеюсь, там все в порядке...

Аккуратно, но быстро сверток подвергся распаковке. Несколько слоев газеты с занимательными статьями полугодичной давности полетели на пол. Потом туда же проследовали два полиэтиленовых пакета — розовый и желтый, а затем, когда осталась только одна чуть замасленная белая бумага, девушки угомонились и оставили сверток в покое, сев друг напротив друга за столом.

- Воняет оно... как положено... - резюмировала Алиса, принюхиваясь.

- Думаешь, не отравимся?..

- Пива бы...

Из бумаги были извлечены коричневые тушки сушеной воблы. Три штуки. Скукоженные и мало похожие на то, что можно было бы предложить на завтрак двум голодным барышням.

- Рискнем? - Тэлбот начала разрывать рыбку.  Кухню наполнил знакомый хруст и запах.

- Без воды мы тут... - с сомнением протянула Алиса, наблюдая за энтузиазмом подруги.

- Да сходим, здесь источник есть недалеко. Что  с ним могло сделаться?

- Так что же ты молчала?! - Алиса с азартом присоединилась к Тэлбот.
В разорванном виде есть от этих рыбок оказалось совсем почти что и нечего. Но девушки обсасывали каждый кусочек, жевали его, пока мякоть во рту совсем не истиралась между зубами до потери вкуса, сопели и довольно улыбались друг дружке.

Когда скудная еда закончилась, и в желудке приятно заурчало, Эйнджел вдруг предложила светскую беседу:

- И чем тебя привлек Штат суслика?..

- Ну, я предпочитаю думать, что приехала в Штат хлеба с маслом, на самом деле, - хохотнула Алиса и выразительно покосилась на остатки пиршества, коричнево-невесомой кучкой возвышавшегося на грязно-белой скатерти. - Знаешь же — и заработаю себе на хлеб с маслом... присказка такая у русских есть... Здесь мило... Нет слов как мило. И в бейсбол научусь играть наконец-то, а то тайна смысла этой игры до сих пор от меня ускользала.

- Не научишься. Сейчас не играют  в бейсбол... Ни во что не играют.

Помолчали.

- Ладно, - очнулась первой Эйнджел и решительно встала: - Идем по воду.

- О’кей, - осторожно согласилась Алиса, с уважением глядя на подругу, - Ты прям совершенствуешься в русском не по дням, а по часам.

- Могём, - подмигнула Эйнджел и вышла в коридор.

Алиса поспешила за ней. Но потом спохватилась, вернулась на кухню и начала судорожно искать емкости по вмонтированным ящикам.

- Ну и что мы делаем? – раздался голос Эйнджел за ее спиной.
Развернувшись, Алиса увидела картинно застывшую в дверях американку, покачивавшую на указательных пальцах две пластиковых канистры литров по пять каждая.

- А, ну, cool, почапали, - тут же сделав вид, что все идет так, как она и задумывала, сказала Алиса и, потеснив в дверях Эйнджел, уверенно вышла в коридор.

- Поча… What?! – тряхнула головой озадаченно возмущенная Эйнджел и поплелась за Алисой.

Окна в подъезде были закрыты разорванными картонными коробками. Под потолком через одну горели тусклые лампочки. Алиса кивнула на них, потом указала на окна, мол, надо бы навести порядок и тут – зачем электричество тратить. Эйнджел молча с ней согласилась. 

На втором этаже пахло котиками. Девушки, не сговариваясь, огляделись. Возле одной полу прикрытой двери стояла коробка из-под обуви, в которой лежали какие-то цветные тряпки, к ручке двери  был привязан на длинной нитке фантик от конфеты. А за коробкой стояла миска с засохшими остатками какой-то еды. Здесь, видимо, и после эвакуации жили люди. Причем пришли в квартиры, которые оставили открытыми. В закрытые никто не ломился. Да и запертых квартир было немного.

Внизу, оглушительно грохоча и матерясь на великом могучем и скудно тавтологичном английском одновременно, двое молодых парней пытались затащить огромный диван в весьма скромную подъездную дверь. Один постоянно пытался тянуть то с внутренней, то с внешней стороны, как белка по ветке, перебегая по дивану то в подъезд, то обратно на улицу. Второй – более основательный – до вздувшихся жил на шее тянул мебель внутрь.

- Привет, - осторожно вмешалась в процесс Алиса.

- Fuck! Who you?! – взвизгнули им в ответ.

Диван с горохотом был уронен на пол.

С улицы проворно метнулся мистер Белк и лучезарно улыбаясь, повторил вопрос:

- Вы откуда, девчонки?

- Здесь сказали, никто нет, - хмурясь и улыбаясь одновременно проговорил второй парень.

- Кто сказал? – непоследовательно продолжила разговор Алиса.

Беседа как-то не клеилась.

Но это никого не смущало.

- Я Глеб, - представился не-мистер-Белк и пожал горячей ладонью руки девушек.

- На соседней… street. I’m Reg.

- Приятно, - кивнула Алиса и заспешила за новой порцией информации: - На соседней стрит тоже заселяют дом?

- Ага, мы просто хотели пожить в месте потише. Там же почти все квартиры заняли, - сообщил Глеб, потирая оттянутые диваном руки.

- Когда мы сюда приехали, в Идайне было хоть шаром покати, - кивнула Эйнджел.

- Ну вчера несколько автобусов приехало. Разный народ.

- Откуда?

- Да отовсюда, - хохотнул Глеб, и Редж перестал хмуриться.

И вдруг, точно хотел застать диван врасплох, кинулся на него и с нечеловеческим «ыть» потянул на себя.

Раздался треск и визг, что-то металлически звякнуло об пол и покатилось, девчонки ахнули и выпучили глаза, а диван въехал в парадное.

- Так-то, - выпрямляясь, сообщил дивану и вселенной Редж, и довольно оглядел все собрание.

- Круть, - одобрительно кивнул Глеб и подмигнул девушкам.

- Кажется, что-то отвалилось, - заметила Алиса.

- Да ну…

- Кособочит его.

- Твою ж… блин, - согласился с диагнозом Глеб и посмотрел на Реджа с укоризной.

Тот пожал плечами, мол, допустимые потери.

Следующие несколько минут ребята ползали по полу подъезда в поисках отвалившейся фигни. Которая в итоге оказалась колесиком.

- Ну, - повертев в руках оторванную деталь, сказала Эйнджел, - Подложите что-нибудь.

- Ага, - забирая у нее колесико, недовольно пробурчал Глеб, - Это ж диван, а не стол. На нем прыгать будут.

Все уставились на парня. Догнав двусмысленность сказанного, он лишь пожал плечами:

- Из песни слов не выкинешь… а диван выкинешь.

Редж и Глеб тяжело вздохнули, то ли продолжая шутку, то ли осознав, что им теперь все придется проделывать заново.

- Всем оставаться на своих местах, - вдруг выпалила Алиса. – Сейчас мы его присобачим обратно.

- У тебя есть скотч! – по-клоунски взвился Глеб.

- Нет, - в той же манере ответила Алиса, - Проволока.

Кусочек алюминиевой проволоки по-прежнему стоял на окне, в чашке забытого чая, в котором завелись трехмиллиметровые «головастики», шустро «разбегавшиеся» в стороны, стоило только колыхнуть жидкость, и вновь припадавшие своими маленькими головками к пленке на поверхности «чая», как только вода в емкости замирала.   

Алиса бесцеремонно выхватила проволоку из этого «первичного бульона», разогнав головастиков, и быстро побежала обратно, с омерзением подумав, что чашку надо срочно вымыть. Но с другой стороны – головастиков жалко. У них там целая вселенная, а она ее - в канализацию. А с тридцать третьей стороны – воды-то нет.

Точно – вода!

- Вот проволока, - победно поднимая кусочек алюминия над головой провозгласила Алиса, вернувшись к ребятам.

Те уже все вместе обсели диван.

- Молодец, давай сюда, - протянул руку улыбавшийся Глеб.

- А вы нам что? – пряча проволоку за спину, по-детски осведомилась Алиса.

Парни переглянулись. Эйнджел хмыкнула и забрала у Алисы проволоку, передав ее Реджу.

- Они нам канистру воды пожаловали, ваше высочество, - пояснила она.

Редж полез под диван, поковырялся там, довольный поднялся на ноги, протянув
оставшийся хвостик проволоки девушкам:

- Сдача, - и зевнул.

Тут же зевнули все.

- Может, ну его нафиг, потом заселимся, а сейчас – спать? - неожиданно предложил Глеб.

Редж кивнул:

- Здесь? Давай хоть от двери оттащим.

Все рассмеялись. Алиса повертела проволоку в руке и шепнула Эйнджел:

- Я, конечно, наслышана о вашей голливудской улыбке, но как Редж проволоку перегрыз?

- Зашибись, - сообщила Эйнджел, с удивлением уставившись на подругу. – А еще высшее образование…

- Чего? – обиделась Алиса.

- Ладно, идемте, принцесса, я вам все объясню.

На этот раз гостили у Алисы. Вдоволь напившись холодной, отдающей  старым пластиком воды, девушки развалились на разложенном диване в гостиной. Эйнджел взяла проволоку и начала быстро ее сгибать и разгибать посередине. Через минуту она уже держала в руках два блестящих кусочка.

- А, - кивнула Алиса и снова сделала вид, что она и так все знала.

Эйнджел улыбнулась, подавила очередной зевок и заключила:

- Усталость металла называется. Ммм… материал ломается со временем. Просто повторяй с ним одно и то же какое-то действие. Сгибай и разгибай, сгибай и разгибай…

- Гипнотека какая-то, - согласилась Алиса.

Снова помолчали. Эйнджел даже показалось, что ей что-то приснилось, когда сквозь дрему она вдруг услышала глосс Алисы:

- Что ребята рассказали?

- Когда? Ах да… Город заселяется. Только вот совершенно новыми людьми.
Алиса с любопытством посмотрела на подругу.

- Славянами разными, немцами, даже бразильская семья есть… А прежние жители сюда вроде как и не торопятся. Вот родственники Реджа остались на Урале

- Хм, - медленно почесывая щеку, сказала Алиса, - переселение народов какое-то…

Эйнджел уставилась на подругу, медленные сонные почесывания которой просто усыпляли.

- Я пойду к себе, - вдруг сообщила она. – Если что – кричи.

- О’кей, ангелочек, споки ноки.

Эйнджел вышла, размышляя о том, что сил у нее нет даже думать. Действительно, надо вздремнуть.

А потом уж решать, как жить дальше. В перезаселяющемся мире.

Солнце медленно поднималось на небосвод, заполненный пышнотелыми белыми облаками, медленно плывшими куда-то по своим делам. А в это время внизу по узкой однополосной дороге, вывернув из-за поворота, медленно и чинно ехал старый, но аккуратно прибранный школьный автобус. Надпись на нем почти истерлась, но окна были свежевымыты, передние фары мерно горели. За рулем в кипенно-белой рубашке и тщательно отглаженной униформе сидел хмурый водитель средних лет. Мягко и, казалось, как-то осторожно, точно боясь нарушить тишину улицы, он остановил автобус напротив подъезда, в котором жили недавно въехавшие девушки, надвинул на глаза козырек фуражки и заерзал, устраиваясь поудобнее в своем водительском кресле, чтобы поспать.

За окнами дома, как и за стеклами автобуса, начинался новый день. Но все слишком устали, чтобы придать этому хоть какое-то значение.

Город погружался в сон.


Рецензии