Глава 14 Альберт

Сверкающий красным нарядным глянцем и никелем локомотив тянул за собой вереницу платформ, груженых лесом и щебнем. За ними шли вагоны, в которых прятались ряды белых молочных коров, и далее - пять оранжевых цистерн с наливным топливом. Это была мощная и умная машина, которая без усилий втаскивала состав на самый крутой уклон, а на поворотах пути сама, без команды, замедляла ход. Если бы я хотел, то мог бы дотянуться до пульта и перевести стрелки, чтобы направить ее в депо, но мне нравилось наблюдать за тем, как мой новый литерный обходит на перегонах старые поезда, которые терпеливо ждут своей очереди. Модель американского восьмитысячника Union Pacific GTELs, изготовленная вручную в Швейцарии, бежала по пятиметровому столу, ныряя в бархатистую тьму пластмассовых тоннелей, оклеенных изнутри черной бумагой, и скрываясь с глаз среди сосновых рощ и населенных лилипутами деревушек. Она проносилась в ажурном ограждении подвесных мостов над вечно неподвижной рекой. Старинные мельницы, поросшие зеленой поролоновой крошкой, как плющом, провожали его взмахами крошечных лопастей, а локомотив спешил все дальше и дальше… Он понемногу подбирался к подножию горы, которую венчал замок Нойшванштайн - творение Людвига II Баварского*, последнего безумного короля-романтика. Исключительно точная копия великолепного неоготического ансамбля. Я собирал, склеивал и раскрашивал этот дворец целых полгода. Странное смущение вчера не позволило мне привести сюда Юру и показать ему ювелирное великолепие этого карликового мира. Может быть, в следующий раз…

- Тебе… Вам нравится… господин?

- Ага…- проговорил я и доверчиво протянул человеку, что подарил мне локомотив, журнальный разворот,- Посмотрите сами, Михал Иваныч. Даже заглушки на топливном баке, даже клейма на воздушном резервуаре - все, как настоящее! Возьмите лупу… Конечно, мне нравится, спасибо вам! Огромное!

- Всегда к тво… к вашим услугам, господин! Мне показалось, что он будет отличным дополнением этой коллекции.

- Конечно! Я уже сам хотел его заказать, но вы…

- О, чистая случайность,- поднял твердые, как доски, ладони Михал Иваныч,- В последний день, в Цюрихе прогуливался по Банхофштрассе… Неважно. Вспомнил почему-то, как вы рассматривали каталог. Сам не знаю, как узнал эту машину… Совпадение, не более, поверьте.

Илья Ильич кашлянул и угнетающе посмотрел на нас. Говоря откровенно, я думал, что он выругает меня за вечернее бегство и приготовился уже к долгому, виноватому объяснению, но этот самый Михал Иваныч, которого я и видел-то до сих пор один или два раза, вовремя появился на нашем пороге.

- Нам предстоят дела, Михал Иваныч. Прошу вас, не долго!

- Конечно, Илья Ильич!

Илья Ильич отправил мне еще один длинный взгляд и кивнул:

- Я буду ждать вас в кабинете Нины Георгиевны.

И вышел.

- Знаешь… Простите, Ваша Светлость. Знаете…

- Говорите, как вам удобно,- разрешил я ему, не сводя глаз с тепловоза, и пожаловался, будто своему,- Меня уже все замучили этой «Светлостью»...

- Знаешь, Альберт, у меня ведь не было таких игрушек в детстве. А сейчас я смотрю на тебя, и во мне вдруг просыпается такой же мальчишка! Ой, прости… Сам себя не узнаю! Я подумал - не завести ли мне вот такую же железную дорогу дома? Поэтому, собственно говоря… Только, прошу, не смейся! Поэтому я и пришел… Ты не мог бы… Как-нибудь заехать ко мне и помочь все это вот…

Михал Иваныч смущенно обвел рукой стол:

- Вот это все обустроить. У меня большой, просторный дом. Хоть и не такой, как твой, но, думаю, там найдется подходящее помещение… Кроме тебя, других коллекционеров я не знаю, а искать… Немного несолидно, наверное… Возраст, положение все-таки… Словом, если, конечно это не будет дерзостью с моей стороны… Твои советы…

Было столь забавно наблюдать за этим дорого и элегантно одетым, крупным, поджарым мужчиной с рубленым упрямыми складками лицом, который нескладно просит мальчика помочь построить дома модель железной дороги, что я, против воли, ему поверил и распахнулся навстречу:

- Конечно, Михал Иваныч! Какие пустяки! Я вам помогу!

Михал Иваныч улыбнулся.

- Спасибо, Альберт! То есть… Ваша Светлость!

Мы рассмеялись, как два заговорщика, дружески поглядывая друг на друга. Затем Михал Иваныч скосил глаза на состав, обходящий замок по длинной дуге.

- А почему бы не прорубить тоннель под дворцом? Мне кажется, так можно срезать путь на десять-двенадцать «километров».

- А зачем? - не понял я.

- Я, конечно, только учусь, но мне кажется, так будет даже живописнее. Широкий арочный тоннель под каменной кладкой в две колеи. Представь себе! С освещением! И тепловоз экономит топливо. Ведь по этой дуге,- он показал рукой,- Все равно нет ни остановок, ни стрелок, ни перегонов. Разве не так? Зачем же ему объезжать дворец?

- Ну…- растерялся я,- Потому что это дворец, наверное. Хотя, не знаю… А что это даст?

- Экономию…- нетерпеливо повторил Михал Иваныч, но тут же добавил,- И красоту! Подумай сам. Строгая инженерная красота этого тоннеля станет жемчужиной архитектуры и добавит очарования самому замку!

- А как же король?

- А королю будет даже приятно наблюдать сверху, как проносятся по тоннелю быстрые поезда! Вот как тебе сейчас, например. И подумай сам… этот локомотив, он ведь везет товар. Доска, которую покупают твои маленькие подданные, станет дешевле на грош, молоко на два гроша. Бензин в их автомобильчиках на три… Они смогут покупать их больше и станут чуть счастливее…

- На шесть грошей? - уточнил я невинным голосом.

Михал Иваныч дрогнул, смутившись…

- Разве не этого желает король в своем дворце?

- Я подумаю…- пообещал я, наклонив голову и рассматривая его внимательнее, наново…

Когда он ушел, Илья Ильич провел меня в бабушкин кабинет и усадил за стол, в ее кресло, а сам устроился напротив. Он положил перед собой очки - верный признак недовольства… Я вздохнул. Лучше бы бабушка была дома и наказала меня как-нибудь по-своему.

- О чем вы говорили, господин?

- О железной дороге…- я отвел глаза,- Он хочет… Неважно! Во всяком случае, это к делам не относится.

- Вот как?

- Ну, правда, Илья Ильич! Я же не буду… Я все понимаю!

- Все ли?

- Если вы насчет вчерашнего…- начал я, но Главный Сенешаль лишь досадливо повел щекой:

- Вы знаете, кто такой Михал Иваныч?

- Какой-то бабушкин человек,- пробормотал я,- Кажется, из Министерства местной промышленности?

- Верно. Он один из наших вассалов,- скучно подтвердил Илья Ильич,- Но он не просто вассал Дома, а нечто большее. Он из тех, кого люди в миру теперь называют «цеховиками». И его функции значительно шире. Вы слышали раньше такой термин?

Я неуверенно кивнул.

- Он что… дает нам деньги?

- Не только и не столько деньги... И не так просто, как вы это себе представляете. Но, в целом, вы верно обозначили этот аспект наших отношений.

- А что даем ему мы?

- Мы даем ему, в первую очередь, здешнее забалансовое сырье и площади на границах административных областей но, самое главное, сверхлимиты импортных красильных и пошивочных линий, которые покупает Внешторг на валютную выручку. Кроме этого, мы не даем…- Илья Ильич сделал ударение на этом «не» все тем же скучающим голосом,- Никому входить в его цеха. Сейчас он производит столько же готового текстиля первой категории ГОСТа, чем - по остаточному принципу - любая из фабрик нашего комбината. Можно сказать, что это… хмм… еще одна такая фабрика, которая напрямую, минуя распределение, поставляет в розничную сеть постельное белье, мужские и женские сорочки… даже нитки, прости Господи! - он задумчиво почесал подбородок, и я на миг заметил в его глазах удивленное выражение, сразу вспомнив, сколько ему лет,- То бишь, товары… второй дефицитной группы.

- По-моему, это неплохо…- осторожно сказал я, чтобы что-нибудь сказать.

Положа руку на сердце, все эти скучные швейно-прядильные мистерии интересовали меня куда меньше, чем предстоящее свидание с тремя мертвыми головами в Доме Профсоюзов, о котором я думал с утра, пока Михал Иваныч не вторгся со своим подарком.

- Да, господин…

- И чего он хочет?

- Формально? Он всего лишь хотел засвидетельствовать вам свое уважение.

- Он это сделал. А… на самом деле?

- На самом деле он уже два года добивается, чтобы мы позволили ему забирать оборудование и, что гораздо важнее, итальянские и шведские тканевые красители прямо на Кундзиньсала**, в Риге, то есть в портовых владениях вашей тетки. А не в Управлении снабжения Минлегкпрома, в Москве.

- У тети Альберты?

- Да, господин.

- А ей принадлежит порт?

- Конечно, Альб… Господин,- немного раздраженно пояснил Илья Ильич,- Ей «принадлежит» порт в такой же мере, в какой вашей бабушке «принадлежат» комбинат и хлопководческие совхозы или, например, вашему двоюродному дяде - танковая дивизия…

- На да! У нас же есть целая танковая дивизия! - мои глаза загорелись, я забыл о мертвецах и поездах и живо представил себе, как ныряю вместе с Юрой в люк бронированного мастодонта, и как гусеницы этого чудовища, вспахивая высушенную зноем землю, неостановимо несут нас на заросший бурьяном высокий холм, господствующий над полигоном! Как потом будет страшно грохотать и содрогаться длинная пушка, расстреливая беззащитные мишени! Как вокруг величаво поднимутся в воздух целые облака дыма и деревянных осколков! Как Юра отпрянет от визира, сдвинет ребристый шлем на затылок и с раскрасневшимся лицом облапит меня дрожащими руками: «Берта! Супер! Ты самый лучший…». И вслед за этим гулко и празднично ударит металлом о металл отброшенная снарядная гильза! Последний звук я услышал едва ли не наяву…

Илья Ильич строго постукивал оправой очков о бронзовый чернильный прибор двухвековой старины:

- Давайте не будем отвлекаться, господин! О танках, если не возражаете, мы поговорим после.

- Я просто думал… Ну, ладно… Так что там? Какие-то краски?

- Красители для ткани. Он хочет получать их прямо на портовых складах. Вряд ли завтра, но в следующую вашу встречу он обязательно скажет вам об этом. Он будет утверждать, что это снизит его транспортные расходы и увеличит нашу…- он прокашлялся, подыскивая слова,- Скажем, акционерную прибыль.

- А что в этом плохого? - на миг вспомнил я о замке Нойшванштайн и поездах, бегущих под горой.

Илья Ильич сделал какое-то странное движение глазами к потолку, как будто прося у неба терпения. Я, встряхнувшись, представил себе, как поеду с Юрой на полигон в эти выходные, и раздраженно пожал плечами:

- Прибыль? Ну и пусть себе увеличивает… Ведь они для этого и существуют, веские такие Михал-Иванычи, разве не так? Чтобы платить нам? Чтобы…- мне внезапно захотелось выглядеть взрослее, и я добавил с развязным цинизмом,- Чтобы набивать золотом наши сундуки!

Однако Илья Ильич оставался невозмутим. Он сказал:

- Во-первых, Ваша Светлость, это создаст ненужный дисбаланс влияния внутри семьи. Если разрешить такое, то положение вашей рижской тетки сильно укрепится.

- Тетя Альберта хорошая…- начал я, но Илья Ильич не дал мне закончить:

- Хорошая тетя, вы хотели сказать? Да. Но, кроме того, она еще и одна из Старейшин этого дома и ее слово имеет слишком большой вес. Ей прямо или косвенно смотрит в рот вся Прибалтийская знать. И не только наша. Я знаю, что Михал Иваныч уже раз или два был у нее в этом году. Собственно, мне доложили, что они и Цюрих ездили тоже вдвоем… Уверен, что она в ближайшее время либо сама попросится к вам в гости, либо, что более вероятно, они вместе найдут вас на Большом Сентябрьском Балу, на день Кернунна** и тогда вы должны…

- Бал…- почти экстатически прошептал я. Новое феерическое зрелище немедленно заслонило в моем воображении все танковые и железнодорожные полигоны на свете. Огромный Бал всех советских Семей с музыкой, танцами и фейерверками, старинными обрядами, играми и охотой в наших заповедниках над гробницами, в Жигулевских Горах - три теплых сентябрьских ночи напролет! Вот куда я отвезу Юру, и где нам будет по-настоящему хорошо вдвоем! Никакие танки не сравнятся с этим! Ну, конечно! Как я мог забыть?!

- Господин… Господин!

- А? Да…- вздохнул я, старательно погасив блеск в глазах,- Да, краски… то есть красители. Влияние тети Альберты?

- Они найдут вас,- упрямо продолжал Илья Ильич,- И вы должны будете мягко им отказать…

- Ну, все равно, почему?

- Одну причину я уже вам назвал. Есть и другая.

- Назовите еще одну…

Илья Ильич выпрямился в кресле:

- Обещайте слушать меня очень внимательно, Ваша Светлость. Это важно!

- Хорошо,- робко согласился я, на этот раз ему удалось все-таки намертво приковать мое внимание.

- Вторая, и главная, причина в том, что таких купцов, как Михал Иваныч, нельзя допускать близко к таможенным барьерам. Вообще к границам СССР. Нельзя давать или даже намекать им на возможность налаживать собственные, сколько-нибудь устойчивые, связи с внешним миром. Нельзя позволять выстраивать производственные цепочки от начала до конца и финансовые цепочки из конца в начало. Минуя власть! Каждая петля обмена «товар-деньги» и «деньги-товар» должна быть прикручена, как стальным шурупом, к государственной доске! Каждую такую нить должен сжимать в кулаке наш чиновник! Выбранный и поставленный нами, независимо от того - вор он, дурак, или грамотный управленец! Грамотных управленцев мы можем выставить мало, но это принцип абсолютной власти! Только мы решаем, какие преференции и кому дать, а также у кого отнять. Какие петли ослабить, а какие стянуть в мертвый узел. Пусть они жалуются вам, что это накапливает издержки, Ваша Светлость! Или что растут цены. Они всегда на что-нибудь жалуются, имейте ввиду… На словах они сама покорность, но внутри слишком самостоятельны и независимы и, в итоговом счете, думают только о своем деле и капитале! И отнюдь не по-марксистски… Словом, сколько бы мы не взяли с них вассальных клятв, сколько раз они не вступили бы в КПСС и не расписались в преданности - чрезвычайно опасно позволять им нарушать наши иерархии и монополию на внешнюю торговлю, которые мы создавали и укрепляли десятки лет. В противном случае…- Илья Ильич позволил себе мягкую покровительственную улыбку,- Наши сундуки быстро опустеют, господин!

- Но ведь они нас боятся,- спросил я подавленно,- Разве нет?

- Боятся, конечно. Но они по характеру своему склонны к риску. Увы, это необходимое «купеческое» качество, иначе бы мы не смогли их хоть как-то использовать… Шире говоря, это вообще свойство человека разумного. А как бы, по-вашему, они посмели прикоснуться к огню тысячелетия назад, если бы любопытство не боролось в них со страхом? Да… Так вот, при малейшей возможности они попытаются завоевать немного воли тут и там - за пределами необходимого и достаточного…- он поджал губы,- Могут даже на короткое время повести за собой чернь, как это было век и два века назад. В Европе и здесь, в старой, благословенной Империи тоже. Этого недопустимо! Поэтому, Ваша Светлость, время от времени следует выборочно и келейно грубой силой либо с помощью закона изымать у них все созданное и передавать другим, еще слабым и верным нам. Иногда, даже исподволь разрушать часть уже построенного. Менять акценты в экономике, искусстве, политике на прямо противоположные… Это в высшей степени ювелирная работа, господин, и ее нужно делать с полным пониманием каждого шага.

- Вам их совсем не жалко? - вскинул я глаза на Илью Ильича.

- Раньше я думал иначе…- сказал он, после паузы и уже другим голосом,- Но, когда князь Ференц нашел меня и сделал меня одним из членов Семьи, я стал жить интересами Семьи. То, о чем я говорю, Альберт… Прости, я один раз назову тебя так, мой мальчик… То, о чем я говорю, страшно вредно для страны и ее хозяйства. Для народа, если хочешь... Ты должен также понимать и это. Со всей ясностью, как понимал в свое время и я! Государство - хрупкое имущество. Поэтому я и подчеркнул, что работа это - ювелирная, точная и, увы… наверное, обреченная. Видишь ли… сами по себе, клыки - скверная защита против толпы, и даже сто отборных воинов Семьи лишь умрут на пороге твоего дворца, но не остановят сто тысяч пьяных от злобы санкюлотов. А все поиски людьми свободы всегда кончаются именно этим…  С огромным трудом нам удалось восстановить порядок в двадцатых годах, серьезно поработав с идеологией и заключив конкордаты с трусливыми большевистскими вождями. И, тем не менее, люди все равно подняли головы. Можно один раз по-мясницки свернуть им шеи, как было после НЭПа, и столкнуться с голодом и кровавыми номенклатурными войнами тридцатых годов. Такое, конечно, не должно повториться. Но ты также должен понимать, что, в общем, иного способа сохранить твою будущую власть просто не существует. Это лишь вопрос масштабов и избирательности репрессий. Я должен думать о том, Альберт, чтобы твоя рука не только твердо держала хлыст, но и знала - как и куда наносить удары и соизмеряла их силу!

Он еще помолчал и продолжил:

- Но ты спросил, жалко ли мне этих людей? Купцов, «цеховиков» и прочую предприимчивую публику? Да, жалко! Их энергии, храбрости и уму нельзя не отдать должное. Тот же Михал Иваныч ведь вызывает несомненную симпатию. И больше того, уважение! Когда ты узнаешь, из какого сора он создал свое дело и сколько труда, смекалки и расчета вложил в него, ты тоже начнешь его уважать. Уничтожать такой материал это… как шаг в пещеру. Однако я отчетливо понимаю, что ответной жалости и уважения ни ты, ни я от них никогда не дождемся. Глубоко внутри они презирают нас и называют паразитами, когда думают, что их никто не слышит. Если дать им волю, они…

- Убьют нас? - тихо спросил я, снова возвращаясь мыслями к отрубленным головам в атриуме.

- Убьют? Ах, вот вы о чем… Нет, этих несчастных убили не люди. В этом я убежден и следствие покажет, что я прав. Оно только началось и предстоит узнать, кто за этим стоит, но это наши внутренние дела, не сомневайся! Что касается людей… Люди слишком жестоки и равнодушны в своем яростном стремлении к жизни. Они просто сбросят нас, как ненужную рухлядь, на ее обочину и пойдут вперед. Состояние быстро растает. Мы не умеем ни наживать его, ни управлять им с таким же изяществом, как они, а век наш слишком долог… Я видел подобное… И тебе, мальчик, в какой-то момент придется торговать собой, чтобы купить нищенскую квоту на кровь у одного из старых Латинских Домов, которые растеряли прежнюю великую власть, но смогли приспособиться к новому времени…

- Но ведь они тоже захотят жить долго. Как всегда делают человеческие правители? Почему бы нам не заключить с ними такие же союзы?

- Ты умен, но это, извини меня, еще ум ребенка,- печально ответил Илья Ильич,- Ты видел пока слишком мало чисел. Миром правят средние величины. Мы же - живем на переломе эпох. До изобретения прививок от оспы и чумы, до открытия пенициллина, до взрывных успехов рентгеноскопии, микрохирургии, микробиологии, имплантологии… да и вообще почти любой отрасли знания в последние два столетия, человек мог рассчитывать прожить сорок или пятьдесят лет. В лучшем случае. А в начале тысячелетия - тридцать. Поэтому он и плодился, как кролик… Сейчас, на исходе века, его ожидаемый предсмертный возраст приблизился к семидесяти-восьмидесяти годам, а что будет завтра? И это не остановить ни Великими Охотами, ни войнами, ни эпидемиями. Это, к сожалению, прогресс, и он набирает темп. Из десяти крупнейших медицинских открытий нашего века, восемь сделаны в последней его трети! Надо быть готовыми к тому, что уже через пятьдесят лет даже самые закоренелые властолюбцы преклонных лет станут задумываться - так ли мы им нужны и не пора ли разорвать наши соглашения? А ты говоришь о людях, которые умеют изобретать новое и считать деньги… Они не договороспособны. Все, что у нас есть перед лицом этого - древние модели государственных иерархий, а также унаследованный человеком страх и власть над ним, которую надо удерживать с еще большим усилием! 

Я опустил голову и увидел свое темное, мертвое отражение, тонущее под полированной ореховой поверхностью бабушкиного стола. Мои ладони сами собой сошлись над этим портретом, словно стараясь защитить, уберечь его от скудного света…

- Слишком мрачное будущее я вам нарисовал? - спросил Илья Ильич, снова переходя на «вы» и как бы отстраняясь от меня.

- Да…- прошептал я.

- Не бойтесь, Ваша Светлость. Мы не позволим людям ничего такого! Держите голову прямо! Ну! Не смейте опускать ее ни перед чем, Князь-Эрпатор! На нашей стороне есть еще одна сила, которую мы время от времени пускаем в ход,- он усмехнулся,- Орудие Судного Дня, простите за пафос…

- Какая?

- Трудящиеся, господин! Старый надежный римский плебс! Прожорливая, вечно ждущая подачек толпа, не умеющая ни создавать, ни богатеть, ни даже принимать решения о собственной судьбе. Только умирать и убивать. Люди, к счастью, не умеют отличать их от самих себя, принимают их за своих. Для них это всегда было и будет естественной ловушкой выбора между чувством собственного превосходства и мечтой о всеобщем равенстве…- Илья Ильич расставил ладони, оградив ими пропасть мутных бликов на лакированной столешнице,- А пролетарии, в глубине своей примитивной души, завидуют людям и ненавидят их еще больше, чем нас самих, так как тоже считают равными себе. Нужно лишь уметь правильно управлять их ненавистью, и мы это, поверьте, умеем. Этой ненависти тысячи лет и никакой прогресс ее до сих пор не уменьшил ни на йоту… Однако, господин,- он поднял руку и снова предупреждающе звякнул очками о барочную чернильницу,- К подобной мере нужно прибегать лишь в крайнем случае.

- Почему?

- Потому что любое движение черни слишком разрушительно. Независимо от того, кто им руководит, и чьи клыки чувствуют у своей шеи популисты и демагоги, которые чернью управляют. В такие времена на поверхность само собой всплывает все самое низкое и уродливое, что свойственно смертным, самые отвратительные парвеню проникают во власть, а в общественных нравах на два поколения вперед воцаряется смрад как в… que Votre Crace me pardonne… un cloaque de paysan! Je crois que vous n'allez pas aimer cette odeur…****

Я кивнул.

- Следует избегать таких шагов. Вместо этого нужно регулировать давление в котлах, как это делается… в ваших тепловозах. А значит, иногда стравливать лишнюю инициативу таких людей, как Михал Иваныч… Итак, на Большом Балу, когда они с вашей теткой найдут вас и зададут вопрос о Рижском транзите, вы деликатно, но твердо…

- Ну… ладно,- кротко сказал я,- Отказать, да? Эти красители… Как вы думаете, Илья Ильич, мне разрешат взять с собой Юру?

- Какого Юру… Ах, Юру… Господин, вам никто не может ничего запретить… кроме Княгини-Матери, конечно. Куда вы хотите его взять?

- На Бал Кернунна!

- Нет! Это исключено!

- Но мне бы этого так хотелось…- вздохнул я и посмотрел ему прямо в глаза,- Ведь тетя Альберта возьмет туда с собой этого Михал Иваныча?

- Я уже говорил вам, Ваша Светлость…- начал было Илья Ильич и оборвал себя, задумавшись,- Впрочем, как вам угодно, я узнаю, что можно сделать. Но вы должны помнить о том, что я вам сказал. И при встрече…

- Отказать им, я понял,- я почти молитвенно сложил перед собой руки,- Пожалуйста, Илья Ильич! Эти красители… Рига… Москва… Я понял! Я сделаю все, как полагается… Но я, правда, хочу, чтобы Юра поехал со мной.

- Хорошо, господин. Теперь я вас оставлю. Да… Не забудьте,- поднимаясь, сказал он,- Через два часа нам надо быть в Доме Профсоюзов. Эта панихида…

- Конечно. Я помню, Илья Ильич.

Когда он вышел, я обмяк в бабушкином кресле. Мне не хотелось ни двигаться, ни даже думать. Со стены, из богатой портретной рамы, смотрел на меня дед Ференц в снежно-белом сюртуке такого покроя, который, должно быть, вошел в моду при Баррасе***** во времена Директории. Его вытянутое лицо в тисках высокого отложного воротника было, как бледная маска высокомерия. Но глаза жили совсем иной жизнью, они светились упрямым весельем и напоминали мне глаза Евгения Дмитриевича. Неужели и деду рассказывали такое прежние сенешали? Значит, и в этих глазах, видевших якобинские гильотины, тоже, где-то глубоко на дне, должен был обитать неусыпный страх, о котором никогда до конца не забудешь и который нельзя показывать никому…

Я не выдержал дедушкин взгляд и отвел свой. Справа от меня, на краю стола стояло три телефона. Два роскошных, цвета слоновой кости аппарата, с круглыми дисками, украшенными колосистыми гербами, и один черный, простой и безыскусный, без цифр, но с зеленым глазком в углу. Я протянул к нему руку. Ровный голос в динамике произнес:

- Коммутатор…- но я мочал,- С кем вас соединить, господин?

«С кем?- подумал я вяло и отстраненно,- С кем меня соединить? И кто со мной сейчас говорит, прилежно называя «господином»? Тоже человек, конечно… Разве мои кузены снизойдут до того, чтобы сесть за пульт коммутатора?» Затем, повинуясь непонятному толчку, я назвал имя одного из своих дядьев. Того самого, что вчера намеревался запереться в дедушкином горном замке, окружив себя воинами семьи. Он был единственным, кто громко выступал против меня и железной воли Ильи Ильича…

- Князь,- сказал я, выслушав скомканное дядино «Ваша Светлость»,- Я хочу спросить вас кое о чем?

- К вашим услугам… О чем?

Я набрал воздуха в легкие, еще раз поднял глаза на портрет деда Ференца, и спросил, тщательно проговаривая слова, чтобы не сбиться:

- Кто сейчас возглавляет Управление снабжения Министерства легкой промышленности в Москве?

На другом конце провода воцарилась растерянная тишина. Я слышал только медленный плеск воды, бьющейся о борта водоема - видимо, мой звонок застал дядю во время купания. Я знал, что в его здешнем доме бассейна не было. Значит, он все-таки не выдержал и удрал за город, в свой закрытый санаторий…

- Так кто?

Он с заминкой назвал мне женское имя. Смутно знакомое.

- Кто она нам?

- Она тв… ваша троюродная племянница по линии матери. Родная дочь от второго брака Ильи Ильича с вашей теткой Викторией с Патриаршьих… А что? К чему вдруг этот интерес? Альберт… Ваша Светлость, нам все-таки нужно поговорить. Мы можем увидеться наедине?

Зеленый индикатор уютно светился, линия связи была защищена. Все, что я сказал дяде, и все, что услышал в ответ, превращалось в шипящий шквал бессвязных шорохов и скрипов. Но ведь и хитроумные машины, о которых мне рассказывали и которые сейчас мельчат мою речь в конфетти, а затем снова собирают из нее осмысленные фразы на другом конце линии, тоже создали чьи-то человеческие руки. С такими же твердыми, привычными к точной работе пальцами, как у Михал Иваныча…

- Вы можете найти меня на панихиде… Если, конечно, успеете к началу. Потом я буду занят…- сказал я и бережно, по-саперски, положил трубку на рычаги, как деталь опасного механизма.
   
*Людвиг II Отто Фриидрих Вильгельм Баварский - король Баварии (1864-1886) из династии Виттельсбахов. Старший сын Максимилиана II. Вошёл в историю как «сказочный король» благодаря эксцентричному поведению и построенным при нём замкам, самый знаменитый из которых Нойшванштайн, сооружение которого ввело казну в крупные долги и едва не стоило бюджетного кризиса.

** Кундзиньсала (латыш. Kundzinsala или «Остров госпожи»), район и остров в Риге, где с середины 1970х гг. расположен крупнейший контейнерный терминал Рижского порта и отдельный железнодорожный узел.

*** Кернунн или Цернунн (галльск.-лат. Cernunnos, «Рогатый [Бог]) - вероятно, одно из древнейших божеств праевропейского пантеона, сохранившееся в верованиях кельтов и этрусков. Хтоническое существо, человек-олень, изображается на галльских и даже римских памятниках. Вероятно, связан с культом охоты.

**** …как в мужицком нужнике… да простит меня Ваша Светлость! Думаю, вам не понравится этот запах… (фр.)

***** Поль Франсуа Жан Никола, виконт де Баррас (1755-1829) - деятель Великой французской революции, один из лидеров термидорианского переворота, директор всех составов Директории и фактический её руководитель в 1795-1799. Активный руководитель Термидорианского переворота, низвергнувшего власть якобинцев и фактически проложившего путь к трону Наполеону Бонапарту.