3 Степняк и степь

   Пришлый люд делал необходимые закупки, гулял по кабакам, а комиссары озаботились поиском степняка, знающего дорогу. Только после полудня переселенцы собрались и решили заночевать за Каинском-Томским в степи, подальше от лихих людей.  Когда добрые христиане, католики и православные, разместились на подводах, сотворили молитву, крестясь каждый по-своему, проводник-параба  несколько раз пробормотал на своём языке заклинание: «Хазыр-Илйас йулдаш булзын (Хазыр-Ильяс, попутчиком будь)».
 
   Свою телегу комиссары поставили впереди обоза, и лошади неспешно побрели через березовые колки  и унылую степь, покрытую блестящим чием, серебристым ковылём, да словно смазанным воском щетинистым типчаком...
 
   Заканчивался сентябрь. Было солнечно. Этот месяц - лучший здесь по постоянству погоды. В иное время даже по большаку после дождей нет проезда, так как грунт настолько слаб, что дождь обращает дорогу в жидкий бурый кисель.
 
   В обозе, рядом с передней подводой комиссаров, верхом на невысокой гнедой степной кобылке  передвигался проводник. Теперь Нюша могла получше разглядеть наряд тюрка. Параба был одет в длиннополый распашной кафтан, полы которого были перехвачены домотканым поясом. Из-под пол кафтана выглядывали короткие кривые ноги, словно обёрнутые синей пестрорядью  полосатых штанов. Штаны, в свою очередь, были заправлены в мягкие узорные ичиги бараньей кожи. Войлочный колпак, расшитый узорами из синельной пряжи с выступом сзади, одетый прямо на тюбетейку, дополнял наряд степняка. Иногда проводник рысью уходил вперёд разведать дорогу, а затем не спеша возвращался к обозу. Комиссары, пока парабы  не было, вели учёт полосатых верстовых столбов и лениво переговаривались между собой:

- Вышли поздно. Как думаешь, сколько дней понадобится на переход? – спросил комиссар помоложе.

- До Дорофеева почитай полторы сотни вёрст. Если лошади выдюжат, да при хорошей погоде дня четыре не боле, – но подумав, добавил. - Опять же, бездорожье!

- Сколько же будет сверх того?

- Дня два добавим. Только нам это не с руки, - и дальше они стали о чём-то говорить совсем тихо, почти шептаться, чтобы никто не услышал.
 
   Проводник вернулся, его лошадка пристроилась слева от головной телеги, а сам он затянул песню, словно вёл беседу с самим собой. Комиссары поморщились: «Отстань чуток, не мешай разговаривать…»

   Параба отстал и поравнялся с повозкой Нюши. Она слушала заунывную народную песню сидя, перевязанная большим пуховым платком крест накрест. Ноги свисали с телеги. Ей дорога не казалась в тягость, так всё вокруг было интересно. В степи кое-где, несмотря на сентябрь, слышалось жужжание редких пчёл, спешно обирающих последние розовые цветы на длинных стеблях медоносной хатьмы. Дорогу то и дело перебегали корсаки, небольшие ушастые степные лисички. Ноздри дразнил сухой и горьковатый запах чабреца.

   Проводник заметил, что после путешествия в поезде ребёнок стал покашливать,  надышавшись сырого воздуха степи. Параба улыбнулся девочке, и спросил её на своём тарабарском наречии: «Синен исемен ничек?». Пошутил может, или спросил "Как тебя зовут", но ребёнок его не понял и промолчал.  Татарин отъехал, разыскал в поле солодку, вытащил из земли желтый сладковатый корешок, очистил ножом и показал девочке жестами, что лакрицу  надо сосать. Дитяти многого не надо, и с этой минуты не избалованной сладостями Нюше параба уже казался добрым, и она перестала его побаиваться. Так и улыбались друг другу пока обоз незаметно тащился первые 10 вёрст.

   Перед Каинском, в поле у  озера Большие Кайлы, обоз заночевал, люди спешились, размяли ноги и развели костры, на которых сварили себе нехитрый кулеш, дабы согреться пищей перед сном. На ночь путники завернулись, кто в одеяла, кто в попоны, и примостились, кто, где и как мог, лишь бы уснуть. Наутро же предстояло продолжить движение от рассвета до заката с часовым перерывом…



Продолжение:
Начало: