8 Судьба

   Лес вокруг сибирских сел весной на утренних и вечерних зорях живёт особой жизнью. Темнота наполнена булькающим пением, бормотанием и грозным чуфыканьем. Это начинают ток косачи-тетерева. На сумеречных полянах, если сошёл снег,  самих птиц даже и не видно, видны только белые флаги вздыбленных хвостов. Так вальсируют и постепенно сближаются черныши, прежде чем завязать драку. Молодые петухи набираются опыта боев, исподволь наблюдая за старшим поколением косачей. Сблизившись, косачи замрут, словно красуясь или оценивая ситуацию. Затем птицы яростно наскочат друг на друга, во все стороны полетят перья, и затрещат от ударов крылья.
 
   В этот момент особо удачлив выстрел затаившегося охотника. Тетерева при этом недолго боятся смерти, и вновь собираются для драки. Не менее удачлив и заход ястреба-тетеревятника на токовище, где могут собраться  до двухсот птиц. Святое дело охотника по весне вдарить дробью и по ястребу!
 
   Но не только ястреб охоч до лесной курицы: на току нередко появляется и лиса. Патрикеевна большая любительница вкусить птичьего мясца. Заканчивается ток обычно к 10 часам утра, а значит и всяческая охота (человека, ястреба и лисицы) на незадачливых тетеревов…
 
   Мой поляк-прадед не был охотником, и берданки  сроду в руках не держал. Поэтому он по весне, отправился через лес собирать прошлогоднюю клюкву на Курское болото.

   Весенний праздник ощущался не только в лесу, но и здесь на постоянных токовищах глухарей по окраинам Курских болот, на опушках и в распадках . Они падали с деревьев, щёлкали и скрипели белыми клювами, стояли клюв в клюв напротив друг друга на привычных полянах, бородатые и красивые. Угрожая соперникам, птицы растопырили хвосты и налили алой яростью брови. Распущенные крылья чертили тающий снег. А в это время скромные пёстренькие самки-копалухи тихо посиживали под длинной хвоёй кедрачей, высматривая себе самых достойных самцов.
 
   Засмотревшись на птиц, прадед проникся настроением ликующей природы и набрёл на полянку, прикрытую свежей зеленой травкой. На полянке повсюду уже цвели  голубые незабудки и радовали глаз лютики. А посередине этой чудесной полянки клюкву собирала девица в лёгком сарафане, и таких красавиц не было в деревне. Весеннее солнце фонариком проникало через лёгкий сарафан и высвечивало стройные ножки. Прадед протёр глаза, подумал, что это наваждение, может мысли дурные о бабах такие: как-никак в его жизни после смерти жены другая женщина так и не появилась...

   Но наваждение не исчезало, а наоборот повернулось к нему спиной так, чтобы прадед мог рассмотреть её пленительную стать. Затем она откинула головой волнистые черные как смоль, волосы за спину, сверкнула голубыми глазами и улыбнулась прадеду через плечо.  То ли оттого, что  волосы по оголённым плечам рассыпались, то ли оттого, что мужики от таких взглядов не стоят, но её чарующий смех проник в самую душу предка. Мой прадед, молодой ещё и пылкий поляк, враз потерял голову и шагнул на полянку, по которой запросто бегали туда-сюда длинноносые и длинноклювые кулички-воробьи… и тут же угодил в жидкую грязь, едва прикрытую зеленью, по самую макушку.

   А ведьма болотная квакнула по-лягушачьи и плюхнулась в воду, только лягушачьи лапки сверкнули вместо очаровательных женских ступней, о которых было возмечтал мой прадед, и вцепилась в ноги несчастной жертвы. После каждого выныривания прадеда на поверхность ведьма с силой дергала человека вниз, на дно. Нет более верного пути для отправки живого существа на тот свет, чем угодить  в чарусу, обманчивую полянку, колдовское место  среди болот.

   Ночью, над этой полянкой, ведьма-обольстительница человеческих душ, зажгла блуждающие искорки метана в память об очередной жертве...