ИМЯ

   В детстве мне нравились сложные, замысловатые имена: Тринидата, Антонелла, Донатонелла, Люсита, Лилиана... Они щекотали воображение и вызывали внутренний восторг.
Однажды я сообщила — вошедшей в пике — маме, что моё имя мне не нравится. Слишком простое, незвучное.

Мама в своей доброжелательной манере объяснила: у евреев имя даётся не просто так, а в честь умерших близких. В моём случае — в честь её младшего брата Ильи (Эли), погибшего на фронте. Меня назвали Элей, а вторым именем дали Соню — по бабушке, маминой маме, ушедшей после раскулачивания от инфаркта. Её же именем была названа и мамина дочь от первого брака, погибшая в трёхлетнем возрасте во время бомбёжки Сталинграда.

Второе имя мне не нравилось совсем. Соседнюю кошку звали Сонькой. Сонька была наглая и навязчивая: прыгала на наш стол и хватала всё, что могла утащить. С таким «именным багажом» я и внимания на него не стала акцентировать.
Имя — не украшение, а судьба. Просто у одних она позолочена, у других — оцинкована.

Элю в загсе белорусской Орши записали как Неллу, заявив маме, что «Эля» — не имя, и «не по-белоруски».
А имена, как выяснилось, влияют на характер. На грузинском нела значит «медленно». И действительно: вставала я с трудом, ела ещё медленнее, чем раздражала всех — особенно мою нянечку Любтю.
Некоторые имена словно ставят жизнь на паузу — пока не появится нужный человек, чтобы нажать «Play».

Медленно одеваюсь я и сегодня, только уже по объективным причинам, не связанным с именем.

С появлением в Тбилиси, где меня записали как Нелли, началась другая история. Тогда я ещё не ползала — только какала и писала в пелёнки. Но имя сделало своё: я стала шустрой, хулиганистой, в некотором роде — гиперактивной.
Иногда достаточно добавить одну букву, чтобы из черепахи получился ураган.

Чулочные резинки я ненавидела с особой страстью. Одна из них всегда рвалась, и я, как Пеппи Длинныйчулок, бегала в одном спущенном чулке. Любтя соорудила пояс с резинками, чтобы я не позорила «хороших людей». Не помогло.

В школе носилась по этажам, сметая всё и всех, выделывала цирковые номера, от которых учителя хватались за сердце.
Однажды, перелетев через подоконник, шмякнулась на пол. Все кости уцелели — кроме носа.
Взлетела красиво, приземлилась реалистично — с тех пор к подвигам не тянет.
С тех пор боюсь высоты: коленки дрожат при одном слове «подоконник».

Писать стихи я начала рано, и потребность в их декламировании была почти болезненной. Мой поэтический дар дома воспринимала только Любтя. Остальные — зевали.
В каждом поэте живёт ребёнок, которому так и не хватило слушателей.

Позже, написав в стихах школьное сочинение по Островскому, я получила маленькое признание. Просьбы «рифмовать на заказ» посыпались как из ведра. Мне это быстро осточертело. Я с облегчением объявила о временной потере вдохновения — без надежды на скорое выздоровление.

…А потом началась настоящая чехарда. В Израиле в документах я стала Нели, потом Нили. Узнав, что это — аббревиатура НеЦах Исраэль Ло Ишакер, я подумала: вот ведь как бывает — всю жизнь живёшь без вранья, и только потом узнаёшь, что твоё имя об этом предупреждало.
Иногда имя знает о тебе больше, чем ты сам о себе. Главное — вовремя его расшифровать.

Хоть горшком назови — только на голову не надевай.