Иконы стиля

           Эммануэль никак не может получить первый срок. Вроде, все к тому идет – и пацаны давно уже отсидели, и выпрашивает тщательно, и участковый согласен, а все никак. Потому что некогда нашему молодому участковому Пете Сорокину вплотную заняться этим обмылком, другие дела заедают. Вот и шляется Эмка, где не приколочено со своим вечным быдлячим корпоративным: «э, слышь, стопэ давай».
           Безупречное чувство стиля.
           Мать у него учительница химии в нашей школе.
           Отец неизвестен.
           Сам – икона. Корки, поддельные адидасовские или пумовские штаны, кепарь, сёмки, полторашка пивасика и тд. Полжизни – на кортах, по-лагерному вприсядку.
           Намедни сумочку вырвали у какой-то гражданки. Но оказалось, что это они думали «у какой-то», а гражданка – жена Бактериологической войны. 
           Такое длинное погоняло носит Олег Добролюбов из четвертого подъезда. А с Добролюбовым у нас, как и с Писаревым, кстати, предпочитают не связываться. Фамилии критиков-демократов, доставшиеся двум этим деятелям – трагическая случайность, а не злая закономерность. Но речь сейчас не о Писареве, переехавшим в соседний микрорайон, и временно оставившим наш в покое, а о Бактериологической войне, то есть Добролюбове.
           В общем, вырвали сумку и побежали.
           Впереди Эммануэль, за ним – Кузбасс, следом – Паштет.
           Добежали до густых кустов, растущих возле огромных труб, обернутых блестящими листами какой-то непонятной жести, что идут вдоль забора детского сада, там распотрошили сумку и рванули дальше – к Тертому.
           У Тертого затарились, чем хотели, затем пошли на квартиру к Ленке Амбросимовой, где и заторчали.
           А жена Бактериологической войны, ее Маша зовут, тем временем, немного отойдя от шока, вытащила мобильный телефон, который на счастье в кармане плаща лежал, а не в сумке, и позвонила мужу. Маша не то чтобы сильно испугалась, нет, дело-то привычное, но ошалела от наглости, считая себя полностью защищенной авторитетом Войны. Который это идиотское погоняло получил еще в восьмом классе на уроке военного дела. Погоняло очень неудобное и труднопроизносимое, но когда надо уточнить о каком Олеге идет речь, о Добролюбове или, например, Макоше, уточняющий спрашивает – Война? Рассказывающий отвечает – да, и все становится понятным.
           Маша звонит и докладывает мужу о происшествии. Тот спрашивает, как выглядели налетчики, потом говорит – а ладно, без разницы, иди домой. А сам направляется к Тертому, у которого интересуется – у тебя сегодня, за последние час-полтора, кто брал? Чего? – отвечает Тертый. Того, ****ь, наседает Война. Тертый говорит, слушай, дорогой, ты мне тут не надо, у вас свой бизнес – у нас свой бизнес. И смотрит в сторону, намекает, падла, что под Хасаном ходит и почти никого не ссыт. Тогда Война достает из кармана портмоне и интересуется – сколько? Ну, возбуждается Тертый, сколько не жалко. Война швыряет ему пару купюр, а Тертый рассказывает, что заходили Эммануэль, Кузбасс и Паштет.
           Война выходит от Тертого, заворачивает к седьмому дому, спускается по ступенькам в подвал к дяде Вагизу и просит у него кусок водопроводной трубы, метра эдак полтора. Вагиз выдает ему трубу, и разрешает ее не возвращать. Хотя, можешь и вернуть. А чего, нужна? Нет, если не хочешь, можешь бросить, конечно. Нужна, что ли? Нет. Нет? Нет. Точно?
           Бактериологическая война ломится в Ленке, но там уже никого. Он находит компанию все в тех же кустах у детского сада. У них там, в естественном природном закутке, стоит дизайнерская мягкая мебель, притащенная от ближайших помоек. Диван, два кресла, книжный шкаф со стаканами. Все в весьма приличном состоянии. Велюровое, коричневого цвета. Были коричневого, сейчас от грязи уже непонятно какого.
           Паштет спит в позе звезды – он самый слабый, его растерло, Кузбасс, как обычно, чего-то буровит непотребное, а Эммануэль возбуждено блестит глазами и треплется по телефону. Говорит – ну да, да, а че? не… не, да я сказал, а ты дашь? че… че? кто? а че? а… че?
           В это время Добролюбов подходит к ним поплотнее, перехватывает трубу поудобнее, и, размахнувшись из-за головы, бьет Эммануэля, целя по кумполу. Но промахивается и попадает по плечу. Но тоже удачно – раздается отвратительный полухруст–полушмяк. Эммануэль визжит и валится с кресла, Кузбасс соображает быстро, выхватывает перочинный ножик и засаживает его Войне в правую ягодицу. Тот с разворота бьет Кузбасса трубой по лицу. Паштет как спал, так и спит.
           Война добавляет Кузбассу по башке, делает пару шагов, спотыкается об кресло и, почти падая, шарашит упавшего и перевернувшегося на живот Эммануэля по спине. Приземляется на колено. Матерится и вдруг понимает, что все бесполезно – сумка, наверняка, выброшена, все, что в ней было ценного – у Тертого, а с него не получишь пока не закусишься с Хасаном. А закусываться с Хасаном, который на самом деле, Гасан Войне сейчас совершенно ни к чему.
           Да еще порез на заднице болит, и штаны намокают кровью.
           Но для профилактики навалять им было правильно, чтобы чуяли, черти, масть и фишку рубили пополам с рамсом. Война бросает трубу подальше в кусты, дает с ноги Кузбассу по почкам и уходит, прихрамывая на раненую полупопицу.
           В этот же вечер его принимают менты, причем рулит всем даже не опер какой, а родной участковый Петя Сорокин.
           Ну, ты даешь, говорит ему Добролюбов.
           А чего ты хотел? искренне удивляется Петя и продолжает чего-то докладывать в телефон своему начальству – Лидии Юрьевне.
           А Эммануэлю опять не удается подсесть.