***

I
Подойдя к зеркалу в ванной комнате, которое ярко освещалось двумя лампочками по бокам, Лина неторопливо разглядывала пометки времени, накопившиеся к тридцати с небольшим годам, она без ужаса или тоски, просто наблюдала за первой сединой и первыми морщинами, наблюдала напротив с каким-то необычайным спокойствием. Как будто эта грим или парик  принадлежавший какой-нибудь другой женщине, не ей, которая так страстно заботилась о своей красоте, а обыкновенной ничем не примечательной прохожей. Она вглядывалась и понимала, что вот так, достаточно быстро она переходит из категории молоденькой красотки, в моложавую женщину. Зайдя в ванную, чтобы протереть зеркало, увидев себя, ей вдруг открылось – при этом она даже улыбнулась, – что еще пару лет назад ей было странно слышать о том, как много делают для поддержания своей красоты другие. Но теперь и она теряла тот облик, который так нравился и сводил с ума многих. Время шло и сжигало её, не спеша превращая в пепел.
Стоял зимний день, Москва не радовала солнцем, но времени было достаточно до прихода Генри. Он обычно приходил к часам семи, а сейчас всего-то два, так что было достаточно времени, чтобы вытянуться на постели, закрыть глаза, не думать ни о чем. Дать себе насладиться тишиной и бездействием, дать ослабнуть напряжению. Она пошла в спальню и думала, как же приятно отдохнуть от собственных мыслей и всех этих ненужных переживаний, которые только прибавляют седину и морщины на лице. Уже больше месяца её мучила беспокойная апатия, которая будила её среди ночи, заставляла блуждать из комнаты в комнату, от окна к окну, то пригубливая теплое молоко, то чай, в такие минуты она жалела, что избавилась от всего алкоголя в доме, бокал сухого красного снял бы сильное внутреннее напряжение.
Она вошла в спальню, где желтые занавески переливались на низком, зимнем солнце. Нагнулась, чтобы расправить покрывало и потянулась к столику за иллюстрациями Пикассо, Генри попросил её взглянуть, он удивлялся, что его картины имели такой бешеный спрос, может это всего лишь стадное чувство, которое подпитывает мода времени… Её голова провалилась в пуховую подушку и ей сразу же это напомнило кое-что другое. Это были венские каникулы в Зальсбурге, она была с Александром, они готовились к концерту в замке на холме, он ходил по номеру и примерял рубашки, он был беспокойным, но прекрасным молодым человеком, а она лежала, утопая в мягкой подушке, без каких-либо действий, мыслей и чувствовала, что это ненадолго, что они вместе ненадолго. Это было лет двенадцать назад. Ей был двадцать один год. И внезапно в ней проснулось такое счастье, лицо её озарилось, она расплылась в улыбке и желая скрыть свой сияющий лик, перевернулась на бок пряча его в подушках, Александр всегда замечал в ней даже самые маленькие изменения настроения, он один умел любить её такой, какая она была. А была она, как картины Пикассо, весьма яркой, странной и непонятной. То мгновение ей заполнилось, как минута полного спокойного счастья, которое больше ни с чем было не сравнимо…  Но это воспоминание радовало её не долго, оно переросло в боль о нарушенном обещании. Которое они дали друг другу уже задолго до Зальсбурга.
Генри пришел по своему обыкновению молча, незаметно, тихо. Сам в себе. В первую минуту зайдя в спальню он ее не заметил и, будучи в своих мыслях, направился к окну. Она вздохнула и потянулась, он обернулся с виноватым видом.  - Прости, милая, я тебя не заметил, трудный день - заговорил он, –  я сегодня раньше.
- А я задремала.
- Что снилось? – они всегда обсуждали сны друг друга, пытаясь найти в них таинственный смысл.
- Точно сейчас не помню, но послевкусие приятное.
- Все равно рано или поздно приходится просыпаться, – грустно отозвался он. И этот тон означал, что он устал, потому что он не был хныкающим юнцом. - Пойдем перекусим, - предложил он, и сам с серьезным лицом сел на край кровати, снимая рубашку.
Вид у него был почти сконфуженный. Лина очень хорошо чувствовала его и его переживания и она испытывала глубокую к нему симпатию. Во всяком случае, он никогда не играл роль и не пытался что-то из себя состроить. Он всегда был собой, сознающий, что не всегда галантен или дружелюбен. И не натягивал должную улыбку, чтобы кому-то понравится. Это было честно.
- Кажется, все еще идет снег?
Она рассмеялась. Ей нравилось быть с ним в образе хорошенькой, легкой спутницы. С кем-то ей хотелось быть деловой, даже по внешности, а с ним нет. Но играть получалось недолго. Он не любил маскарад и сразу угадывал притворство.
- Да-да, идет, – весело подтвердила она.
Он вскинул на нее глаза.
- Будь собой! – произнес он. – ты знаешь, я ценю искренность, пойдем есть.
Она озадаченно взглянула на него.
- Почему же мне совсем нельзя с тобой пофлиртовать?
- Да так.
Он отвернулся. С каждой минутой он отдалялся, а это значило, что ему нужно побыть одному и лучше его больше не трогать.
- Я пойду накрою на стол, милый, приходи, – сказала она. – твои домашние брюки на вешалке в шкафу.
- Я знаю, – отозвался он. – Я понял, что дома редко бываю. Целый день работаю, возвращаюсь усталый и сразу ложусь. Это неправильно.
- да, -подтвердила Лина.
Лина окончательно запуталась в своих суждениях о внутреннем мире этого человека. Внешностью строгий, не кокетничает, работает целый день, но это его скорее угнетает… Она чуть было не спросила: «Ну, что ты предлагаешь?» – но удержалась. Такое любопытство вызвало бы сильное напряжение.
- Я устаю морально от всего этого, – продолжал Генри - Приходится много работать, ложиться в полночь, вставать на рассвете…
- Но сегодня мы можем лечь раньше, - заметила Лина.
- Сегодня утром мне написали с Донбасса, что моего хорошего знакомого ранили, - протянул он.
Лина вздрогнула. Он не подымал глаз.
- Боже мой! – воскликнула она. – И он умер?
Оба встали с постели и направились на кухню.  В прихожей он взял из кармана куртки сигарету.
- Нет. – ответил он, прикуривая и вдыхая едкий дым.
Он взволнованно зашагал по кухне.
– Успокойся, мы не можем повлиять на все, что происходит – посоветовала Лина. И промолчала по поводу сигареты.
Она вдруг пришла в хорошее расположение духа, даже развеселилась. Так было всегда, когда нужно было найти силы ободрить его и поддержать.
- Пойду на балкон, – сказал Генри. – Я быстро. Подожди меня.
Он вышел, Лина открыла окно и села на стул. Жизнь с ним была не спокойной, но живая. С яркими каждодневными переживаниями и узнаваниями себя, его и всего этого необъятного мира.