День длиною в век

               
                ПОВЕСТЬ



    Утренний свет преломлялся в оконном стекле, проникал в комнату, скользил по стенам, огромному платяному шкафу, перетекал на спинку дивана и замирал на морщинистом лице пожилой женщины. Крепкий сон принёс успокоение и отдых старому телу и не торопился выпустить её из своих властных объятий.  Открылась дверь, и женщина лет семидесяти осторожно, стараясь не шуметь, подошла к постели.
    - Мария Абрамовна, пора вставать, - негромко сказала она и коснулась её руки.
   Женщина вздрогнула и открыла глаза.
    - Ой, Верочка, это вы? В последнее время мне так трудно  уснуть… Всякие мысли не дают покоя, - виновато улыбнулась она, с заметным усилием отгоняя сон.
    - Давайте я помогу Вам подняться.
Вера Соломоновна наклонилась, мягко обхватила её руками за спину и посадила на край дивана.
    - Вы сами оденетесь или Вам помочь? – спросила она.
    - Я сама, Верочка, только достань мне серые штаны и розовую кофточку, они в шкафу на полке, ты знаешь где.
    - Пока Вы спали, я Ваши любимые кабачковые блинчики испекла, - заулыбалась Вера Соломоновна.
    - Какая умница! Ты не только прекрасный врач, но и замечательная хозяйка, дай Б-г тебе здоровья, - прошамкала Мария Абрамовна беззубым ртом.
    - Была врачом. Вы забыли, сколько мне лет, - вздохнула женщина.
    - Бывших врачей не бывает, Верочка.
    - И педагогов тоже. А Вы учитель от Б-га.
    - Спасибо, дорогая. Я сейчас оденусь и приду на кухню, а ты пока отдохни, - сказала Мария Абрамовна.
    Медленными движениями, кряхтя и сопя, она натянула на ноги фланелевые штаны, погрузила ступни ног в суконные тапочки. Надеть кофточку после этого уже не было серьёзной проблемой. Она осторожно поднялась с дивана, шаркающей походкой подошла к ходунку, и, сразу почувствовав себя уверенней, вышла из комнаты.
    Прохладная вода взбодрила её, освежила бледное лицо и придала молодой блеск серо-голубым глазам. Она довольно энергично пересекла гостиную, с некоторой опаской поглядывая на гладкий, покрытый большими керамическими плитами пол. Вера уже поставила на кухонный стол тарелку с блинчиками и пиалу со свежайшей сметаной из русского магазина.
    - Верочка, ты тоже поешь, - не унималась добрая Мария Абрамовна.
    - Да я не голодная, разве у Вас проголодаешься? И сколько мне надо в мои-то годы? Вы что будете пить?
    - Зелёный чай с мёдом и печеньем. Ты же знаешь, Верочка, привычка – вторая натура.
   После завтрака они вышли на прогулку. Пожилая женщина опиралась на руку Веры Соломоновны, и они медленно двигались по полупустой в это время дня улочке, поддерживая неторопливый разговор.
    - У моей внучки есть программа, и она просила меня помочь составить генеалогическое дерево нашего рода. Она хочет знать своих предков и историю семьи. В пятницу приедет с мужем, - горделиво произнесла Мария Абрамовна.
    - Ого, какая молодец, - одобрительно сказала Вера. – Теперь и Вам есть чем заняться.
 Будете вспоминать жизнь, родителей...
    - Да, вот сейчас вернёмся и начну работать. Только вот беда, у меня руки трясутся, не могу писать, - вздохнула она.
    - А зачем писать, Вы и так всё знаете.
    - Когда-то у меня была замечательная память. Я большие отрывки из речей Цицерона и Юлия Цезаря на латыни наизусть знала.
    - Сейчас тоже грех жаловаться, Мария Абрамовна.
    - Omnia mea mecum porto, - процитировала она.
    - Вы в свои 92 можете всем дать фору.  Я не знаю ни одного человека вашего возраста, который бы выучил иврит, чтобы нам ещё и преподавать.
    Они вернулись домой под оглушительный лай любвеобильного породистого спаниеля Кинга.
Вера завела Марию Абрамовну в её комнату и помогла лечь на диван – сказывались преклонные годы, и всё ещё болела спина после падения три месяца назад. Старший сын Михаил, у которого она жила, запретил ей с тех пор самой подниматься ночью. Хорошо хоть кости целы.
   - Ты уже иди, Верочка, скоро внучка должна зайти. Спасибо тебе.
   - Это моя работа, Мария Абрамовна. Ещё  сорок  минут осталось. А впрочем, давайте так договоримся: я отработаю это время, когда вам понадобится. А сейчас пойду готовиться к завтрашнему уроку. Что-то иврит мне не даётся в последнее время.
   - Зато точные науки и медицина тебе замечательно давались, а я была тупая, как пень. В школе, это было, когда наша семья уже перебралась во Львов, я сидела за одной партой с талантливым мальчиком, Давид его звали. Ему легко давались точные науки, а вот в гуманитарных предметах он был слаб. А я ничего не понимала в математике и физике. Так мы тянули друг друга. Он решал задачки и примеры для меня, а я писала ему сочинения и упражнения по иностранным языкам...   Языки - моя стихия, - оживилась Мария Абрамовна.
   Вера Соломоновна ушла. Пожилая женщина осталась одна, только собака в саду лениво тявкала в ответ на лай соседских собак. Она неподвижно лежала на диване, уставившись в потолок, и медленно погружалась в загадочный поток воспоминаний.
 
*  Всё своё ношу с собой (лат.)

   Отец её Авраам Келлер родился в Галиции в городе Станиславе в году 1880-ом. Дома он рассказывал, что в годы  Первой мировой войны служил в Австро-Венгерской армии. Их часть воевала в Альпах против французов. В первое время они передвигались на ослах, неприхотливых и выносливых существах, которые везли на себе амуницию и оружие. Но животные кричали в самое неподходящее время, выдавая противнику местоположение войск, и от них вынуждены были отказаться.
   Однажды под Веной, где его часть после боёв остановилась на отдых и пополнение, встретил он красавицу Дору.  Был он умён, высокого роста и ладного телосложения и приглянулся девушке. Молодые полюбили друг друга и решили пожениться. Время было военное, сегодня ты жив, а кто знает, что будет с тобой завтра. Родители её дали согласие, и Авраам с невестой на поездах, телегах и пешком по горным дорогам добрались до Станислава, где и произошла шумная еврейская свадьба с хупой под молитву раввина из городской синагоги. После медового месяца Авраам вновь присоединился к своему полку и воевал ещё год. Еврейский бог хранил его, и родители, и Дора, уже родившая ему сына Марека, молились за него. Многие его боевые товарищи погибли или были ранены,  а он остался цел и невредим, и вскоре объявили о прекращении военных действий и его демобилизовали. Он вернулся в родной город к жене и сыну и вышел на работу к богатому еврейскому торговцу. А весной 1918 года родилась старшая дочь Хелена.
     Галиция тогда вместе со столицей - городом Львов и Станиславом после поражения Австро-Венгрии была присоединена к Польше. Новая власть не забыла своего солдата, его вновь призвали в армию в чине хорунжего и назначили интендантом Брестской крепости.
    Поселился он с Дорой, Мареком и Хеленой на съёмной квартире на окраине Бреста-над-Бугом( так теперь стал называться Брест-Литовск ), в одноэтажном деревянном доме, в котором, кроме них, жили ещё три семьи: немец Шнайдер с женой - полячкой, семья Савчук и ещё одна, которую Мария Абрамовна вспомнить так и не смогла. Квартира состояла из большой кухни и трёх проходных комнат. Водопровода в доме не было – воду брали из колодца на пригорке во дворе.
    В те времена в еврейских семьях, как светских, так и религиозных, было много детей, и молодая семья Геллер тоже не собиралась останавливаться на двоих. В 1920  году появилась на свет сестра Хана, а ещё через год - брат Леон.

  «Я родилась  через два года после Леона», - воспоминания об отце, матери, братьях и сёстрах так живо коснулись чувств, что слёзы, не сдерживаемые ничем, выступили на её глазах. Она медленно, чтобы не потревожить притихшую боль в спине, приподнялась на локтях, чуть повернулась на бок, взяла лежащий на тумбочке носовой платок и обмакнула слёзы. Настенные часы показывали  половину первого, есть ещё не хотелось, но усталость после утренней прогулки прошла. Она чувствовала себя посвежевшей и решила перебраться в гостиную. Зазвонил телефон, и Мария Абрамовна взяла трубку.
    - Слушаю, - сказала она.
    - Бабушка, это я, Мира. Как ты себя чувствуешь?
    - Спасибо, дорогая, неплохо. Сейчас лежала и вспоминала мою семью. И меня как током ударило, когда я осознала, что осталась одна на свете, никого больше нет со мной. Я даже заплакала.
    - Бабушка, но ведь это не правда – мы и есть твоя семья, - воскликнула внучка.
    - Конечно, моя любимая, но я ведь о своих родителях, братьях и сёстрах говорю.
    - Мы завтра с Лёней и Ириской приедем.
    - Приезжайте, я по Ирис очень соскучилась, - сказала Мария Абрамовна, - да хранит вас Господь.
   Она зашла на кухню  выпить чашку чая с яблочным пирогом и поесть грецких орехов, которые накрошил для неё Миша – у неё уже почти не осталось зубов, и грызть орехи ей было больно. Потом она вернулась в гостиную, села на большой кожаный диван, взяла пульт управления и включила свою любимую программу «mezzo». Оркестр исполнял симфонию Бетховена. Она закрыла глаза, и память каким-то чудесным образом вновь вернула её на девяносто лет назад.

    Отец с мамой поднимались рано. Он завтракал и уходил на работу в крепость, которая была в километре от дома, за белым приземистым зданием тюрьмы, между Бугом и двумя рукавами речки Мухавец. Мама накрывала на стол и будила детей,  вначале сыновей в комнате, примыкавшей к кухне, а затем дочерей в следующей по пути к их с Авраамом последней комнате.
У них была корова в сарае во дворе, папа ухаживал за ней и кормил травой, которую косил на лугу недалеко от дома, а мама доила её, и Мария часто наблюдала за тем, как ловко работали мамины руки. Она ещё и сейчас как будто ощущает во рту неповторимый вкус молока. Из него родители делали сметану, творог и простоквашу, которые хранились на полках в погребе, куда спускались через люк в кухонном полу. А с другой стороны дома находился огород, где росли помидоры, огурцы, картошка и лук. Родители были людьми хозяйственными, как и многие в городе, где проживали десятки тысяч евреев, составляющих большую  часть его населения.
   Марек уже оканчивал мужскую гимназию и собирался поступать в Варшавский университет, а Хана и Леон учились в общеобразовательной школе. Мария вслед за Хеленой пошла в женскую классическую гимназию, где помимо основных предметов учила латынь, французский и польский язык. Ей тогда и в голову не могло прийти, что именно преподавание языков и станет делом её жизни. Однажды владение французским помогло  прорвать привычную границу её мира, где она родилась и который никогда не покидала. Он казался ей огромным, наполненным разнообразными и значительными событиями, а всё, что до поры оставалось за его пределами и о чём она узнавала в гимназии или слышала от родителей, Хелены и Марека, не задевало её девичьих чувств.
    Марии исполнилось тринадцать лет, когда мама получила письмо из Тулузы от старшей сестры. Она приглашала Дору приехать погостить у неё. Приглашение Берты было очень заманчивым, но она опасалась ехать во Францию, не зная ни слова на французском. Когда родители обсуждали дела, не предназначенные для детских ушей, они всегда переходили на идиш или немецкий. Но такие географические названия, как Париж и Франция, одинаково понятны на всех языках, и Мария внимательно прислушивалась к их разговорам. Она замечала необычные взгляды, которые родители бросали на неё, и не была удивлена, когда они спросили её, хочет ли она навестить тётю во Франции. Учениц гимназии уже отпустили на летние каникулы, и Мария с радостью согласилась.
    Из Бреста в Париж на поезде ехали двое суток. На границе с Германией в вагон вошли таможенники в аккуратных серых одеждах и фуражках с кокардами и потребовали у мамы предъявить документы. Они были несколько удивлены её прекрасным немецким и, пожелав приятной поездки, вышли из купе. Позади остались Варшава, Познань, Берлин и Франкфурт на Майне. Париж встретил их цветущими бульварами и праздным многолюдьем. Мария без большого труда общалась с французами и неплохо ориентировалась в городе. Добравшись на метро до небольшой уютной гостиницы, и, пообедав в ближайшем кафе, они отправились осматривать Париж.
Мария хорошо помнила, как они гуляли по площади Согласия и Елисейским Полям до Триумфальной арки, побывали в Доме инвалидов, в Лувре, в соборе Парижской Богоматери, поднимались лифтом на Эйфелеву башню и стояли на верхней площадке и смотрели оттуда на прекрасный Париж. На другой день они сели у моста Александра III на кораблик и совершили прогулку по Сене. Вечером третьего дня они были уже на железнодорожном вокзале, а на следующее утро тётя встречала их в Тулузе.
   В первые годы двадцатого века Берта встретила в Вене, где училась в университете, молодого коммерсанта Герца Вайнберга. Бурный роман продолжался около года. Время от времени он уезжал в деловые поездки по Австрии, Франции и Швейцарии, что только разжигало страсть.  Герц сделал Берте предложение, родители её благословили, и молодые переехали в большой дом в Тулузе, где проживали родители и младшая сестра жениха. Через год появился на свет первенец, года через полтора – второй сын. По окончании школы оба сына поступили на медицинский факультет Сорбонны. Медицинскую практику они начали в Тулузе и вскоре стали известными в городе врачами. Но коммерческий талант отца, подспудно ожидавший своего часа, дал о себе знать, когда они решили открыть в городе свою частную клинику. Дела пошли успешно, и вскоре клиника их стала весьма популярна не только в Тулузе, но и во всей провинции Лангедок.
   Дору и Марию тепло приняли в богатом особняке Вайнбергов, находившемся в центре города. Они жили в комнате, выходящей окнами на оживлённую улицу и канал реки Гаронна. По вечерам вся семья встречалась в гостиной, где Берта с помощью прислуги накрывала большой овальный стол к ужину. Лица родственников с трудом проступали сквозь толщу лет, Мария не понимала, когда говорили на идиш, живо поддерживала разговор на французском, который стремительно и разнообразно обогащался день ото дня. Ей запомнилась спокойная сердечная атмосфера, царившая в доме, добродушное к ним отношение. Преуспевающие сыновья Берты, жившие с их жёнами и детьми в других домах, в выходные дни приезжали навестить родителей, бабушку и дедушку и нередко брали Дору и Марию с собой на прогулку, в оперный театр или в один из многочисленных музеев. Музей живописи и скульптуры с богатейшей коллекцией картин французских и итальянских художников произвёл сильное впечатление на её девичье воображение, и свою тягу к рисованию, со временем открывшуюся в ней, Мария объясняет её первым тогдашним потрясением искусством, которое испытала в Тулузе.
   
   - Бабушка, с тобой всё в порядке? – Вика склонилась к ней. – Ты как бы отсутствуешь.
   - Всё в порядке, милая, просто  задумалась.
   - Я выведу собаку, а потом мы пообедаем, ладно? – деловито сказала она и Кинг, коснувшись мокрым носом руки Марии, пробежал к выходу мимо неё.
   Симфония Бетховена давно закончилась, сменившись квинтетом Шуберта, тихо урчал кондиционер. Мария Абрамовна почувствовала лёгкое чувство голода, медленно поднялась с кресла и направилась в кухню. Она вынула из холодильника кастрюльку с овощным супом, включила конфорку газовой плиты, взяла из стенного шкафа тарелки, достала из выдвижного ящика ложки, вилки и ножи, разложила   их на столе и присела на стул. Плов, приготовленный утром, уже ждал её на плите. Минут через десять скрипнула входная дверь, и собака, фыркая и учащённо дыша, вбежала в прихожую, таща за собой раскрасневшуюся внучку.
   - Мой руки и садись, Викуша. Я уже подогрела суп.
   - Хорошо, бабушка. А где Вера Соломоновна?
   - Так она у нас до двенадцати работает. Она ушла к другой своей подопечной.
   - А тебе одной не скучно? – спросила Вика, набирая половником суп и уверенным движением ставя тарелки на стол.
   - Мне, милая, никогда не бывает скучно. То газеты или книгу почитаю, то к урокам приготовлюсь, то фильм хороший по телевизору посмотрю. Папа мне всегда находит интересные статьи в компьютере… Я просто не успеваю – так много всего, - сказала Мария Абрамовна. – А когда Даниэль придёт?
  - Часов в шесть, он по дороге домой в супер должен заехать.
  - Он очень славный парень, умный и деловой. Хороший у тебя муж, Вика.
  - Я знаю, бабушка. Пойду сварю ему что-нибудь.
    Мария Абрамовна вспомнила, как месяц назад на свадьбе стояла под хупой, время от времени  поглядывая на жениха и невесту. Как красив был Даниэль в тёмном поблёскивающем костюме и как прекрасна Виктория в белом свадебном платье! «Чтоб Вы были счастливы, мои дорогие дети!», - подумала Мария.  Она прилегла на софу – в саду в полдень было ещё жарко, а здесь в гостиной прохладно и приятно.

    Летом они много времени проводили на Буге – до него идти от дома всего-то десять минут. Мария не помнит, как и когда научилась плавать, наверное, этот инстинкт затаился до поры у неё в подсознании. Тогда её, совсем ещё малышку, просто бросили в реку и заставили выплывать. Плавала она хорошо, и даже соседские мальчишки не могли состязаться с ней. Под надёжным родительским крылом  она наслаждалась жизнью: бегала с ребятами и девчатами по бесконечным катакомбам крепости, ходила с ними в лес по ягоды и грибы, играла в волейбол с солдатами -популярную тогда в крепости игру. Она была хороша собой, и один солдатик не на шутку ею увлёкся. Но пора любви тогда ещё не коснулась её  души, и она не без труда освободилась от влюблённого.
    Да и старшая сестра Хелена тоже не была готова к роману. Мужская гимназия располагалась недалеко от женской, и часто мальчики на переменах ходили посмотреть на девочек, а потом расходились домой нередко вместе с их прелестными попутчицами. Секретарём большой еврейской общины Бреста был тогда Вольф Бегин, его сын Менахем, умница и заводила еврейской молодёжи, оканчивал тогда гимназию и собирался поступать в Варшавский университет на юридический факультет. Однажды он увидел Хелену, она шла с подружками домой после уроков. У сестры всегда была яркая необычная внешность, и молодому  Бегину она понравилась. Он подошёл к ней и предложил проводить её домой. Между ними было пять лет разницы, ей исполнилось всего-то четырнадцать лет, и не слишком опытная в романтических делах Хелена решила, что он староват, и не проявила интереса к нему, да и мысли её были сосредоточены на том, чтобы успешно окончить гимназию. Но они подружились, и Менахем несколько раз встречался с ней и даже хотел привлечь в молодёжную сионистскую организацию. Потом он уехал в Варшаву и лишь иногда возвращался, чтобы навестить семью и встретиться с Хеленой. История их взаимоотношений завершилась с репатриацией в Израиль в начале 1992 года. Бегин, бывший премьер-министр страны, был уже очень болен. Когда Хелена Абрамовна узнала об этом, она позвонила по телефону его сыну Биньямину и попросила о встрече. Она хотела поддержать его в трудную минуту. Встреча была назначена на 7 марта, но накануне Менахему стало хуже, и 9 марта его не стало. Во время экскурсии в Иерусалим Хелена Абрамовна нашла могилу Бегина на Масличной горе и по еврейскому обычаю положила на неё камень.
   В году 36-ом завершилась служба Авраама в Брестской крепости, и он вышел на пенсию. Марек уже оканчивал Варшавский университет, а Хелена отправилась учиться во Львов. В родительском доме остались Леон, поступивший в техническое училище, Хана и Мария.
   В июне 39-го года семья  переехала во Львов, где Авраам на первых порах снял небольшую квартиру в небогатом районе. Мария должна была завершить среднее образование, и её записали в школу, а Леон и отец устроились на работу.
    Мария хорошо помнит начало войны. Был первый день нового учебного года. Школа пестрела букетами цветов и бурлила от множества нарядно одетых учениц, сдержанных, будто повзрослевших на год, учеников и озабоченных  учителей. Мария пришла с мамой – она ни с кем ещё не была знакома и с любопытством рассматривала со стороны молодые задорные лица. После собрания и традиционного приветствия в актовом зале Марию представили одноклассникам и подсадили к Давиду, симпатичному черноволосому мальчику. В конце урока в класс вошёл директор школы и сообщил о нападении Германии на Польшу. Утреннее беспечное настроение сменилось напряжённым ожиданием, и тревога овладела детьми. Занятия продолжались ещё дней десять. В городе говорили о предательстве Англии и Франции, оставивших Польшу один на один с агрессором. Когда немецкие моторизованные части прорвались к окрестностям, занятия в школах и в университете отменили. Мария днём выходила из дома на короткое время за покупками. На улицах было много военнослужащих – армия готовилась к обороне. Бои шли на подступах ко Львову, и канонада сотен орудий уже явственно слышалась днём и ночью. Потом всё стихло, и в город вошли войска вермахта. Но оккупация города продолжалась неделю, и уже в конце месяца их сменили войска Красной армии. Отец объяснил, что в Москве подписали договор, согласно которому Галиция и Полесье становились частью Советского Союза. Тогда же после ожесточённого сопротивления польской армии пала Варшава.
   По ночам ещё слышались выстрелы, и Хелена шепотом объяснила Марии, что это украинские националисты, которые не хотят жить под властью Москвы.   
    Марек до войны несколько лет работал адвокатом. Он женился на Рахэль,  дочери известного в Варшаве врача, с которой учился в университете, и у них родился сын. Марек, человек левых убеждений, всегда сочувствовал Советской власти. Оказавшись на территории, захваченной Германией, они под покровом ночи с годовалым ребёнком на руках перешли границу и через несколько дней вечером постучали в дверь квартиры Геллеров. Мария хорошо помнит ту волнующую встречу. Родители впервые увидели их первого внука и, покормив и успокоив его, уложили  спать в наспех приготовленную детскую кроватку. Увы, на поверку новая власть его преследовала, считая политически неблагонадёжным, дважды его приходили арестовывать, но он скрывался в Стрийском парке и лишь иногда по ночам приходил домой повидаться с семьёй и взять на руки сына. Положение это было невыносимо, и Марек тяжело переживал беззаконие, свидетелем и жертвой которого оказался. У Рахэли в Москве жила тётя Эмма Кубанцева. Старая большевичка, она работала в Кремлёвской больнице. Во время гражданской войны воевала в Первой конной и была личным врачом командарма Будённого. Она обратилась с просьбой к Семёну Михайловичу, и он помог получить разрешение на жительство не ближе ста километров от Львова. Марек с Рахэлью  поселились в небольшом городишке, где он устроился на работу бухгалтером на какое-то предприятие.    
    Однажды Авраам уставшим возвращался с овощной базы, где работал кладовщиком. Вечерело и при переходе через железнодорожные пути он споткнулся и упал - сказалось утомление и простуда, которой страдал в последние дни. Проходящий в это время поезд раздавил его. Мама ждала его весь вечер, а к ночи забеспокоилась, почувствовав неладное. Леон обратился в милицию. При Аврааме были документы, и, когда его нашли и установили его личность, сообщили в органы. Там Дора и узнала, что муж погиб. Похоронили его на еврейском кладбище по еврейскому обычаю.
    Мария Абрамовна заплакала, вспомнив, как привезли изуродованное  тело отца и как рыдали мама, она и сёстры, когда его, обёрнутого в белый саван, опускали в свежевырытую могилу. 

   Открылась входная дверь, и спаниель, всё время тихо лежавший на коврике в углу, с заливистым лаем кинулся навстречу Мише.
   - Мамочка, с тобой всё в порядке? А что ты плачешь? – озабоченно спросил он.
   - Всё нормально, Мишенька. Вспомнила, как погиб твой дедушка.
   - Я очень тебя прошу этого не делать. Думай о хорошем. Вот завтра у тебя встреча в клубе ветеранов. Ты обедала?
   - Да, с Викушей. Она очень славная, - улыбнулась Мария Абрамовна, - я тебя сейчас покормлю.
   - Я сам себе разогрею, Ниночка мне сказала, что на обед. Ты отдыхай.
    Пока Миша ел, она сидела на кресле в гостиной и смотрела на сына.
   - Ты очень напоминаешь деда Авраама. Жаль, что не осталось никаких фотографий. Всё уничтожено войной. Я стараюсь его представить, и никак мне не удаётся. Маму помню лучше – я на неё похожа… А твоего дядю Марека я нарисовала.
   - В образе Януша Корчака в рабочем кабинете, - подтвердил Миша. - Хорошо получилось.
   - Я бы неплохо рисовала, но у меня нет школы. Всю жизнь была занята вами, домом и работой.
   - Поверь мне, ты всё успела, не жалей ни о чём. В нашем городке ты популярный человек. Даже получила удостоверение почётного гражданина от мэра.
   - Да я бы все свои награды отдала за один год молодости. Совсем развалиной стала, - усмехнулась она. – Пойду прилечь, устала я.
   - Я тебя сейчас отведу. Вчера заказал тебе очередь к кардиологу, ты давно у него не была. И стимулятор нужно отрегулировать.
   - После двух операций на открытом сердце я ещё жива. Значит, Господь любит меня, - едва слышно проговорила она.
   Миша взял её под руку, и они неторопливо двинулись в комнату Марии. Она заснула почти сразу же, как только её голова коснулась подушки – сказалась напряжённая умственная работа. Через час сын разбудил её.
   - Довольно, мама, поднимайся, а то ночью спать не будешь, - резонно сказал он. – Пойдём в беседку, там сейчас хорошо, уже не жарко.
   Миша был прав. В последний год ей стало трудно засыпать ночью. Мозг вечером работал в полную силу и не давал передышки, мысль и память очищались от дневной пелены и приобретали ясность и глубину. Говорят, это расстройство характерно для пожилых людей, занятых умственным трудом, и требует самоконтроля. Невестка посоветовала ей вечером не заниматься и идти спать пораньше. «Легко сказать, когда столько дел и к каждому уроку нужно готовиться, - размышляла Мария Абрамовна, - хотя она права, я это и сама понимаю, нужно перестроиться и прекратить ночные бдения».
   Мягкое кресло под навесом охотно приняло её в свои объятья. Она любила этот садик, в который вложила немало сил. В детстве и юности, да, пожалуй, всю свою долгую жизнь она не чуждалась никакой работы, видела, как трудились отец и мать, поэтому и выжила в годы войны и стала на ноги в тяжёлые послевоенные годы. О таких людях говорят – «бедовая».
   «Так на чём я остановилась? – подумала Мария Абрамовна. – Да, на смерти папы»…

  …С потерей кормильца и главы семьи жить стало намного труднее. Мама нашла подработку в богатом еврейском доме, Леон работал на заводе, Марек переводил немного денег, хоть и сам нуждался. Мария должна была окончить школу, Хана помогала маме вести домашнее хозяйство.
В институте иностранных языков, где Хелена училась, в неё влюбился молодой преподаватель истории. Она ответила Аарону взаимностью, мама благословила их, они зарегистрировали брак в городском отделе ЗАГС, и скромную свадьбу отпраздновали дома у родителей жениха.
    В июне 1941 года Мария работала вожатой в пионерлагере недалеко от городка Брюховичи. Рано утром её разбудил гул, шедший откуда-то издалека, и отдалённый грохот взрывов, от которых даже здесь, в километрах десяти от Львова, дрожала земля. Мария  выглянула в окно – высоко в небе парила армада самолётов, двигавшаяся на восток. Её подруги тоже не спали, в напряжённом ожидании сидели на кроватях, ходили по комнатам, коридору и дорожке возле нового деревянного сруба, где они жили. Многие сознавали, что мирной жизни пришёл конец, и слово «война», произносимое шёпотом или громко и явственно, слышалось отовсюду. Когда все построились на утреннюю линейку, уже никто не нуждался в объяснении. Директор лагеря срывающимся голосом сказал, что сегодня утром фашистская Германия вероломно, без объявления войны напала на нашу страну. Он распорядился выдать всем вместо завтрака по буханке хлеба, распустил лагерь, предложив всем возвращаться в город . Мария нашла подругу Иду и двоих друзей - Яшу и Юру, они собрали детей и двинулись по лесной дороге. Впереди маячили фигуры директора и служащих, Мария, как и другие пионервожатые, шла со своим отрядом. Они прошли уже километра два, как группа вооружённых людей остановила их. Вожак подошёл к ним, спросил на чистом украинском языке, что они здесь делают, и, не дожидавшись ответа, стал остервенело срывать с ребят пионерские галстуки. Бандеровцы схватили директора лагеря и увели с собой, а остальных, отобрав хлеб и не желая связываться с детьми, отпустили восвояси.
  Через километров пять колонна вошла в какой-то посёлок. Старшая вожатая подошла к Марии и попросила взять с собой детей. Малолеток было семеро, они были напуганы, девочки плакали. Яша и Юра остановили грузовик, который  подвёз их во Львов. Мария отправилась разводить ребят по домам. По дороге заскочила домой, но там никого не застала. Детей, не нашедших свои дома, она отдала на попечение работницы райкома и сама осталась там, надеясь выбраться оттуда и опять пойти домой к маме, которая, конечно, волновалась. Но улицы города превратились в поле боя, из окон и из-за кустов торчали стволы винтовок, в скверах и палисадниках залегли группы бандеровцев, стреляя по тем, кого считали своими врагами. Когда ранили пионервожатого из её лагеря, Мария выбралась на улицу через чёрный ход, чтобы нарвать травы и сделать для него подушку.  Но её заметили.
   - Сейчас пидстрелю эту сучку, - послышался зычный голос и кустов.   
   - Хай живе, еще мала, - ответил ему другой.
   Мария, дрожа от страха, вернулась в здание. Происшедшее в один миг изменило ход её мыслей, и она решила уехать из города при первой возможности. Она попросила служащего позвонить по телефону соседке мамы, которая послала сына к Доре. Через несколько минут ожидания Мария услышала голос мамы.
   - Мамочка, я не могу добраться до тебя, мы окружены, меня даже хотели убить, но другой бандит решил, что я ещё ребёнок и меня отпустили.      
   - О, Боже дорогой! Беги отсюда, деточка, беги… Я останусь с Ханой, будем оберегать квартиру, а ты уезжай и не волнуйся за нас. Немцы – народ культурный, я политикой не занимаюсь, и они меня не тронут. Господи, спаси и сохрани Марию.
   Отец и мать в бога не верили, хотя еврейские традиции соблюдали, дети же все стали людьми светскими. Но Марию не удивило очевидное обращение мамы за помощью к высшей силе - в дни несчастий, страданий и страха человек всегда ищет защиту и спасения и находит их в непостижимой высоте у Всевышнего. Мария не могла тогда знать, что слышит маму в последний раз.
   Утром к райкому подкатил армейский грузовик. Солдаты, прибывшие на нём, усадили всех на дощатые скамейки, и уже через полчаса они мчались по полупустым улицам города. Изредка раздавались выстрелы, но им удалось благополучно вырваться из огромной непредсказуемой западни. Миновав пригороды, грузовик остановился у леса. Сержант, должно быть, самый старший из сопровождающих,  дал команду, и все пассажиры спустились на землю. Он сказал, чтобы теперь нужно идти на восток, махнул рукой в том направлении и поднялся в кабину водителя. Грузовик развернулся и двинулся в сторону города.
   Четверо друзей шли по лесной дороге вместе с армейским обозом. Скрипели телеги, ржали  и помахивали хвостами усталые кони, стонали раненые. Временами появлялись самолёты, и тогда все разбегались и прятались по сторонам, вжимаясь в сухую горячую от зноя землю. Каждый такой налёт приносил новые жертвы – убитые и раненые были то тут, то там, и вид убитых и покалеченных стал привычным и уже не вызывал у Марии  былого страха.
Она шла босиком, неся под мышкой новые туфли, которые братья подарили ей на день рождения. Однажды снаряд разорвался рядом с ней, образовав большую воронку, её оглушило и засыпало по пояс. Солдаты Марию откопали, но туфель не нашли, и ей дали снятые с убитого ботинки большого размера и портянки взамен носков. В благодарность за то, что их кормили и оберегали, ребята предложили начальнику свою помощь, ему недоставало здоровых молодых людей. Единственная медсестра не успевала заниматься всеми ранеными, и она попросила Марию и Иду помогать ей, а Юра и Яша оказались в распоряжении санитара. Это придало смысл их жизни и заполнило дни и ночи, как им теперь казалось, важным делом. Бомбёжки продолжались всё время, и раненых становилось больше, справляться с ними, обрабатывать и перевязывать раны и кормить их стало трудней, но Мария, которую стали называть дочерью полка, и её друзья работали, не жалуясь на усталость.
   Недели через три добрались до Киева. Раненых забрали и распределили по санбатам. Начальник обнял ребят и простился с ними. Он не мог оставить в полку беженцев - «западенцев». За время похода Мария привязалась к этому мужественному человеку, напоминавшему ей отца, и она не сдержалась и заплакала у него на плече. Он где-то раздобыл машину, ребята поднялись в кузов и помчались по всё ещё многолюдным улицам. Потом они узнали, что в одном из райкомов партии находится штаб Союза польских патриотов.
   Юра спросил у охранника, как пройти к полковнику Василевской, и вскоре они все ввалились в её кабинет. Ванда расспросила ребят, кто они, откуда и как добрались до Киева. Говорили на польском языке, дав волю затаившимся до поры чувствам. Ванда улыбалась, глядя на друзей, а потом позвонила кому-то. Вошел человек средних лет в штатском, и она продиктовала ему текст письма, обязывающего все службы оказывать содействие и необходимую помощь его предъявителям. Ребят накормили и устроили на ночлег, а утром они отправились на вокзал, где их усадили в вагон, предназначенный для перевозки скота. Эшелон шёл на Северный Кавказ. На третий день после равнин и холмов Украины и южной России на горизонте показались вершины Кавказских гор. Утром поезд прибыл в Нальчик, и друзья не без любопытства рассматривали окружающие долину горы, то лысые, то поросшие лесом и кустарником пологие, а дальше на юг просто скалистые, и сновавших вокруг людей, облик которых весьма отличался от облика привычных им европейцев.
    В горкоме партии они показали письмо секретарю, и после недолгого ожидания друзья получили разнарядку на завод. Там уже ждали. Их принял усатый черноволосый директор и  после короткой беседы распорядился обеспечить всех рабочей одеждой.
   - Нам нужен охранник, бывшего мобилизовали в армию, - сказал он с сильным кавказским акцентом. - Кто из вас пойдёт?
   - Ну давайте я, - неуверенно произнесла Мария, смекнув, что не слишком подойдёт для работы в цеху. Она и гвоздь-то в стенку не сумеет забить.
   - Да ты не беспокойся, народ здесь хоть и горячий, но честь блюдёт и воровством не промышляет, - успокоил тот. – А охранник по штату положен.
   Марии выдали военную форму, сапоги и винтовку, в последний раз стрелявшую в годы гражданской войны, и поставили на воротах. Друзья быстро освоились на заводе и во время обеденного перерыва собирались вместе в маленькой обшарпанной столовой. Жить устроились недалеко у добрых людей, Ида с Марией в одной комнате с двумя ржавыми, но прочными кроватями, а мальчики - в соседнем доме, хозяином которого был кабардинец девяноста трёх лет, помнивший ещё генерала Ермолова.
    Охраннику положено было пройти подготовку и на другой день её уже увезли на стрельбище.К немалому удивлению инструктора, Мария показала хороший результат, ею были весьма довольны, о чём сообщили и директору предприятия. Служба её не тяготила, но после прекрасного европейского Львова в Нальчике делать было нечего, да и плохое пока что владение русским языком общению с прибывающими со всей страны русскими не способствовало. Симпатичная сероглазая Мария приглянулась однажды молодому горцу, который почти каждый день ожидал её у проходной. Он пытался ухаживать за ней, как это хорошо умеют делать на Кавказе, но ей не нравился, с ним было скучно, и Мария с трудом отвязалась от пылкого юноши, да и он вскоре понял, что молодая аппетитная девушка, лепечущая что-то на незнакомом языке, ему не по плечу.
    Минула осень, за ней зима и весна в теплом хлебном краю, а летом 42-го произошли события, растревожившие и разрушившие человеческий муравейник, каким стал в последний год Нальчик. На заводе говорили, что немецкие и румынские войска прорвались на северный Кавказ и двигались в Кабардино-Балкарию, чтобы овладеть богатыми нефтью Грозным и Баку, и что альпинисты дивизии «Эдельвейс» водрузили на Эльбрусе знамя фашистской Германии. Директор объявил об эвакуации и закрытии предприятия и посоветовал друзьям идти на восток в Махачкалу. И снова, в который уже раз, они пустились в путь по извилистым дорогам  предгорья, от села к селу, от аула к аулу. Было тепло, и они ночевали то в распадках у ручья, то на склоне пологой горы, с восторгом взирая на усыпанное гроздьями ярких звёзд небо. Нечасто встречавшиеся автомобили с солдатами или боеприпасами шли на запад, а оттуда возвращались гружёные ранеными. В какой-то день им повезло, и их подобрала попутная грузовая и довезла до какого-то дагестанского городка. Однажды они услышали шум, доносившийся откуда-то снизу. Друзья подошли к краю узкого ущелья – внизу на стометровой глубине катил свои неистовые буруны Терек. Совсем недалеко, где ущелье сужалось, они увидели подвешенный на цепях ствол дерева. К этому подобию моста с обеих сторон была вытоптана тропа, это означало, что горцы повседневно им пользуются. Ребята побаивались, но, похоже, в округе другого моста не было. Решили перебираться на южный берег реки здесь. Первым прошёл по мосту Юра, за ним Мария, оседлав отёсанное сверху бревно и помогая себе руками, затем Ида, вся дрожа от страха. Яша, пройдя до середины, потерял равновесие и, с истошным криком рухнул в бездну. Подруги плакали и смотрели вниз, в надежде найти друга в пучине, но бурные воды поглотили его и унесли в море.
   
   Открылась стеклянная дверь, и с нетерпеливым лаем к ногам Марии Абрамовны подбежал Кинг, а за ним на площадку под навесом ступил Миша.
   - Мама, у тебя всё в порядке? – спросил он.
   - Да, дорогой, только я немного проголодалась, - улыбнулась в ответ Мария.
   - Нина испекла в духовке картофель с грибами, я прямо сюда и принесу. Здесь хорошо сейчас, не жарко, можно дышать.
   - Спасибо, сынок. А потом я бы выпила чаю, - сказала она и медленно поднялась с кресла,- пойду разомну старые кости и руки помою.
    Миша помог ей переступить порог, и Мария Абрамовна вошла в охлаждённый кондиционером салон. Потом она вернулась в садик, с аппетитом поужинала и с наслаждением растянулась на старом удобном диване.
   - Через час станет прохладней, и мы пройдёмся, - напомнил Миша и вышел, закрыв за собой раздвижную дверь.
   «А я часок подремлю, - решила Мария. - Как всё хорошо складывалось в моей жизни. Как будто провидение хранило меня, чтобы я дожила до этого дня и увидела счастье моих сыновей, внуков, внучек и правнучек. Так на чём я остановилась?»

    На следующий день они спустились с гор в долину и вошли в Махачкалу. Множество вооружённых автоматами и винтовками людей в военной форме, прибывающих морем из Астрахани, заполнило прибрежные улицы, ведущие к порту. Всё говорило о том, что армия генерала Петрова  готовится к наступлению. Здесь, на этом участке фронта, решалась судьба страны – захват немецкими войсками нефтяных полей Северного Кавказа и Баку привёл бы к острой нехватке горючего и параличу Красной Армии. А где-то там, под Сталинградом, войска вермахта уже прорвались к Волге.
  Больше следуя голосу инстинкта и стараясь сориентироваться в восточной толчее города, друзья вышли к берегу. Они сели на обветшалый каменный забор, стараясь осознать положение и принять решение, что делать дальше. Мария впервые в жизни видела море, но любопытство и радостное возбуждение, вызванное ощущением огромного покрытого водой  пространства и бесконечного горизонта, вскоре сменилось душевной усталостью и отчаянием загнанного на край света существа. Она заплакала, не стесняясь слёз, а Ида и Юра не делали никаких попыток её успокоить. Они понимали, что это поможет снять напряжение, которое испытывали в последние дни. Их внимание привлекли двое мужчин, идущих по кромке песчаного берега. Они были одеты в хорошо сидевшую на них форму, не похожую на красноармейскую, а осанка и военная выправка  говорили о принадлежности к офицерскому сословию. Что-то привлекло их в сидящих на ограде молодых людях, и военные после некоторого раздумья подошли  к ним.
   - Простите нас, но мы услышали польскую речь, - заговорил по-польски офицер, скорее всего старший по званию. -  Как вы сюда попали и почему панёнка плачет?
   - Мы бежали из Львова, а сюда пришли сегодня из Нальчика, - ответил Юра. – Мы просто не знаем, что нам делать.
   - Вы не слышали об армии Андерса? Правительство Польши в изгнании, оно эвакуировалось в Лондон, договорилось с советским о формировании нескольких дивизий, которые перебросят в Иран, а оттуда на ближний восток.
  - Да, мы слышали что-то, - сказал Юра, - но не уверен, что мы подходим, у нас нет никакой военной выучки.
   Офицеры переглянулись, спросили о возрасте и обещали завтра встретиться на этом же месте.
   - Мы с того корабля, - старший показал на стоящее недалеко на причале судно. – Если что-нибудь нужно, позовите. Меня зовут Януш Седлецкий. – А вы, панёнка, не плачьте. Всё будет хорошо.  Мы победим.
   Он пристально взглянул на Марию, и военные, отдав честь, пошли в сторону причала.
   Вечерело, очень хотелось есть, и друзья направились в город. На площади среди множества солдат они увидели полевую кухню, над которой возвышался усатый мужчина, умело орудующий половником.
   - Товарищ, ты можешь дать нам поесть? Мы очень голодны, - попросила Ида.
   - А почему нет, сколько вас, бедолаги? – усмехнулся повар.
   Он наполнил алюминиевые тарелки пловом с бараниной, и ребята, поблагодарив его, сели под деревом. Настроение после встречи с поляками и вкусной еды заметно улучшилось, и они решили поискать место для ночлега. Увы, в городе, запруженном прибывавшими войсками Красной армии и польскими частями, найти две свободные постели оказалось почти невозможно и друзья остановились в палисаднике одноэтажного дома на улице, ведущей в порту. Утомлённые за день скитаний, они вскоре уснули и проснулись утром от шума моторов грузовых машин с солдатами.
   В условленное время они были уже на берегу и сидели на том же каменном заборе. Они увидели Януша и его спутника и поднялись навстречу им. Пока второй офицер говорил с Юрой  и Идой, Януш отвёл Марию в сторону.
   - Пани, я одинокий человек, вся моя семья погибла в Варшаве в 39-м году, - взволнованно заговорил он. – Я вижу, ты тоже одна и загнана на обочину мира. Ты мне нравишься, Мария. Я капитан этого военного корабля, могу определить тебя на службу в польскую армию и зачислить в мою команду.
   Неожиданное предложение Януша её ошеломило, и минуту Мария молча смотрела на него.
   - Ты, наверное, хороший человек и мне тоже нравишься, - вымолвила она, - но в этой стране остались моя мать, сёстры и братья. Кончится война, и я их найду.
   - Ты идеалистка, пани, дай бог остаться в живых после этого кровавого месива, - не уступал Януш.  - Я вижу, ты еврейка, но здесь ничего не сообщают о том, как евреев уничтожают на оккупированных территориях… Из Советского Союза надо выбираться в свободный мир. Ваша страна предала нас, разорвав Польшу на части, она предаст и вас. Пойдём со мной, Мария.  Всех взять на судно я не могу, только тебя.
   - Януш, я ещё слишком молода, но я тебя понимаю. Пойми и ты меня. Не могу я.
    Он обнял Марию за плечи и, пристально посмотрев ей в глаза, поцеловал в губы. Потом резко повернулся и пошёл в сторону корабля. Она долго смотрела ему вслед - ещё никто на свете не целовал её так, как он. Впервые в жизни сделала она свой выбор и никогда об этом не пожалела.
    Ида и Юра после разговора с офицером ждали её на берегу, а когда Мария вернулась, не спрашивали ни о чём. Вечером они видели, как корабль отошёл от причала. Мария отрешённо смотрела вдаль, не проронив ни слова. Она рассказала о его предложении только на следующий день, когда они стояли на носу парома, шедшего на всех парах через Каспийское море на юго-восток.
    Красноводск  встретил их горячим дыханием пустыни и палящим солнцем. На пароме к ним присоединилось ещё двое парней, беженцев из Галиции, и уже впятером они отправились в горком партии. Там их накормили и сказали, что ехать нужно в Самарканд. Наутро, запасшись хлебом, огурцами, помидорами и арбузами, они пришли на вокзал и поднялись в вагон.
Поезд двигался через пустыню, где лишь изредка попадались люди на лошадях или верблюдах или вдруг показывалось за барханом убогое  селеньице. Но с приближением к Ашхабаду к ночи пустыня как бы оживилась, и прибытие на вокзал стало апофеозом долгого безликого дня. Стоянка продолжалась до утра, пассажиров прибавилось и опять в путь на восток, потом на северо-восток к зелёным высоким горам и цветущим долинам Амударьи. Вечером трехчасовая стоянка в Бухаре, и рано утром поезд прибыл в Самарканд.
   Убаюканные мерным стуком колёс на стыках, Мария и её друзья спустились на перрон и вошли в здание вокзала. Заспанный милиционер-узбек объяснил им, как добраться до горкома,  и уже в полдень они вошли в проходную кожевенного завода – рекомендательное письмо, полученное от Василевской год назад, помогало и сейчас без проволочек решать все проблемы. Её вновь определили в охрану, выдали одежду, а друзей направили на работу в цех.   
   Город  был полон эвакуированными, работали предприятия, государственные учреждения и школы, культурная жизнь стала ещё насыщеннее и богаче благодаря прибывшим из российских городов театрам. Но Мария стремилась на фронт, где, как она полагала, сражаются её братья. О гибели братьев в первые дни войны она узнает только через два года. Её зачислили на курсы снайперов, и, успешно закончив их, она с отличной характеристикой обратилась в военкомат. Комиссариат внутренних дел инициативу военкомата приостановил, не будучи уверенный в её благонадёжности - никто не хотел связываться с молодой польской еврейкой, плохо изъяснявшейся на русском языке. Мария была огорчена отказом, но фронт находился за тысячи километров от Самарканда.  Сочувствовавший ей парторг завода Василий Фёдорович  посоветовал окончить среднее образование, и она записалась в вечернюю школу. В июне Мария неплохо сдала экзамены и получила аттестат зрелости.
   Прошёл ещё год, и однажды Мария, бывшая в это время на посту, увидела до боли знакомую молодую женщину, шедшую к проходной.
    - Хелена! – закричала она по-польски и бросилась ей навстречу.
   Они долго стояли обнявшись на дороге, и слёзы счастья текли по гимнастёрке Марии и платью сестры. По такому случаю Марию отпустили с работы, и сёстры поехали в старый город, где дотемна бродили по площади Регистан и у мавзолея Биби Ханум и не могли наговориться.
    - Умница ты, сестричка, совсем взрослая стала, - сказала Хелена, когда Мария закончила свой рассказ. – Хорошо, что тебя не мобилизовали, ведь могли бы убить или мы потеряли бы с тобой всякую связь. А так в Бугуруслане нашли тебя в списках.
    - А как дела у Аарона? – спросила Мария.
    - В самом начале войны его вызвали в военное училище, которое срочно переводилось на восток. Я - его жена, отправилась с ним. Сейчас училище в Уральске, и он там преподаёт.
    - Я, наверное, не смогу уехать с тобой. Война ещё идёт, и солдатам нужна обувь. И ко мне здесь очень хорошо относятся, - с сожалением произнесла Мария.
    - Да, война ещё не закончилась, но почти вся территория страны уже освобождена, - заявила Хелена. – А что касается твоей работы, я завтра поговорю с начальством.

    Скрип сдвигаемой двери и дружелюбное сопение Кинга вернули Марию Абрамовну к реальности и она с наслаждением потянулась на софе.
   - Мама, так мы идём на прогулку? – спросил Миша, наклонившись к ней.
   - Пойдём, сынок, - ответила она. – Мне нужно размяться, что-то я сегодня залежалась.
    Они вышли из дома, и она, держа Мишу под руку, медленно, в который уже раз пустилась в свой путь. По дороге Мария по обыкновению села передохнуть на скамейку на границе между полем и городком.
   - Я волнуюсь, в Иерусалиме сейчас неспокойно. Виктор не звонил ещё? - спросила Мария.
   - Да всё в порядке у него. Не беспокойся, он в арабские кварталы не забредает, - успокоил её Миша.
   - А как дела у Вики? Она работу нашла? – не унималась Мария.
   - Завтра выходит на новую работу.
   - Она у тебя молодец, самостоятельная и умелая, какой всегда была я. 
   - Вика израильтянка до мозга костей, окончила  школу, отслужила в армии. Она ничего не боится, - сказал Миша.
   - Сегодня вспоминала свою жизнь и поняла, что дважды была в положении, решительно меняющем судьбу. Тогда не встретила бы папу, не появились  бы вы, мои сыновья, и не узнала бы я своих внуков.
   Они вернулись домой, Мария взяла очки и свежую газету и спустилась в садик. Она попыталась настроиться на чтение, но мысль упрямо возвращала её в прошлое.

    Хелена договорилась с директором завода, и Марию уволили по собственному желанию. Билеты на поезд достали не без труда, многие возвращались из эвакуации, и сёстры трое суток сидели в переполненном плацкартном вагоне. В Уральске их встретил Аарон, и ещё полчаса они добирались до дома на окраине города. Марию поселили в углу комнаты, где сестра с мужем жила почти три года - так существовали миллионы людей, вырванных войной из привычной жизни и заброшенных далеко на восток.
   Галиция была уже освобождена, и сёстры, обеспокоенные отсутствием каких-либо вестей от мамы и братьев, собрались во Львов. Аарон помог с билетами, и они вновь сидели в тесном плацкартном вагоне поезда, двигавшегося на юго-запад, как бы замыкая круг своих  судеб. Там узнали они трагедию, постигшую мать и сестру Хану. Когда Львов оккупировали немецкие войска, начался еврейский погром. Бандеровцы на улицах избивали и убивали евреев, вышвыривали из домов и помогали фашистам сгонять их в гетто. Туда и попали Дора с Ханой, а в октябре их перевезли на прицепленных к трамваю грузовых платформах в Яновский концентрационный лагерь, находившийся на Яновской улице на окраине Львова. Территорию лагеря нацисты вымостили надгробными плитами с расположенного рядом еврейского кладбища.
Их поместили в один из предназначенных для женщин бараков. Каждый день они слышали музыку, её исполнял оркестр, составленный из заключённых, профессоров консерватории и лучших еврейских музыкантов города. Музыка играла всегда во время истязаний, пыток и расстрелов, и всегда звучало «Танго смерти». Однажды их вывели из барака и погнали в находящуюся рядом Долину смерти. Оркестр играл ту же мелодию, едва заглушая выстрелы.  Их поставили возле неглубокой канавы и застрелили. Свидетели на Нюрнбергском процессе рассказывали, что дно долины на полтора метра было пропитано кровью.
   Летом и осенью 1943 года , когда нацисты поняли, что развязка близка, они направили в Долину смерти составленные из заключённых зондеркоманды. Тела убитых эксгумировали и сжигали, пепел рассеивали по земле и развеивали по ветру, а кости переламывали на специальных машинах.
   Сёстры стояли обнявшись на Гицель-горе, возвышающейся над долиной, и плакали, не стесняясь слёз. Огромное кладбище, где покоился прах мамы и сестры, бесстрастно дышало у их ног.
   Чтобы узнать судьбу братьев, они поехали в военкомат. Служащая открыла шкаф, вынула оттуда  толстую книгу и стала быстро скользить взглядом по строчкам бесконечного списка.
   - Келлер Леон, мобилизован 28 июня 1941 года, погиб в бою 4-го июля 1941 года, - прочитала она. – Да, тут ещё один Келлер, Марк, мобилизован  26 августа 1941 года, погиб 17 сентября 1941 года под Киевом.
    Они вышли на улицу и, сидя на скамейке в сквере, дали волю слезам. Они до вечера побродили по дорогому им, но такому чужому сейчас городу, подошли  к дому, откуда изгнала их война, и где теперь жили незнакомые им люди, и вернулись на вокзал. Поезд на Киев отходил в полночь.
      
   Кончилась война, и Аарона перевели  на Украину в лётное училище под Ворошиловградом, на «Острую могилу»,  где оно находилось и до войны. Мария заочно училась в Московском институте лёгкой промышленности, и задания по физике и математике давались ей с большим трудом.
    - Мария, я попрошу мужа, может быть, он найдёт кого-нибудь тебе помочь, - сказала Хелена.
Инженер-капитан Семён получил назначение на службу в училище лишь несколько месяцев назад. К нему и обратился подружившийся с ним Аарон, и однажды вечером на пороге комнаты, где жила семья Шехтман, появился молодой симпатичный офицер, принадлежность которого к иудейскому племени не вызывала сомнений. Хелена познакомила Семёна с сестрой, он сел за стол, за которым занималась Мария, и стал задавать ей  вопросы, но речь девушки, говорившей с сильным акцентом на густой смеси русского и украинского языков, вначале не понимал. 
  - Послушайте, Мария, я думаю, технический вуз не для Вас, - обратился он к ней, рассмотрев листы с контрольными работами и учебными пособиями, разложенными на столе.
  - А может быть, стоит попробовать? Образование ведь нужно получить? – вступила в разговор Хелена.
  - Вы правы, но заниматься нужно делом, к которому душа лежит, - настаивал Семён. – Что ей даётся легко?
  - У Марии хорошие способности к языкам, - ответила сестра после некоторого раздумья.
  - Аарон, - обратился гость к стоящему в стороне коллеге, - решение принять должны вы, но мне кажется, ей стоит пойти в гуманитарный вуз. Программу этого института она не одолеет.
   Молодой капитан попрощался и ушел, оставив семью Шехтман озадаченной.
  - Пожалуй, он прав, - сказал Аарон.
     Через несколько дней Мария вновь увидела капитана на вечере танцев в офицерском клубе. Играл духовой оркестр, и её по очереди приглашали офицеры - холостяки; она пользовалась успехом и слыла в военном городке самой красивой девушкой. Заметив её, Семён направился к ней и пригласил на танец. Он был настойчив, хорошо танцевал, и это понравилось Марии.
  - Так Вы думаете, что мне не стоит учиться в этом институте? - улыбнувшись, спросила она.
  - А Вы этот вопрос задайте себе, - ответил он и закружил её в "Венском вальсе".
   Теперь Мария отказывала всем и танцевала только с Семёном. Они увлечённо говорили обо всём, поглощённые новым чувством, возникшим между ними. Потом долго гуляли по аллеям парка, и Мария рассказывала ему о семье и своей жизни во время войны. Он проводил её домой, и они договорились встретиться на следующий день.
   - Как ты понял, что хочешь быть инженером? - с трудом составляя фразу, спросила Мария.
   - Мне кажется, не я выбирал профессию – это небо выбрало меня, - с некоторым пафосом ответил Семён. - Я строил и запускал модели самолётов, мечтал поскорее окончить школу и пойти учиться на лётчика. А началось всё с того, что преподаватель физкультуры повёл нас однажды в Пушкинский парк  на парашютную вышку. Мне понравилось, и на следующее воскресенье я поехал на Труханов остров, он находится на Днепре, поднялся на пятидесятиметровую вышку, как заправский парашютист, надел на себя подвесную систему, глянул вниз - и мне стало страшно. Я всё-таки прыгнул и получил удовольствие от парения. Меня заметил инструктор и предложил прыгать бесплатно. К окончанию школы я совершил более ста прыжков. Об этом узнали, вызвали в райком и спросили, хочу ли я стать лётчиком. Я с радостью согласился, пришёл домой и рассказал родителям. Они были категорически против, но я настоял на своём. И вот прохожу медкомиссию, всё отлично, последним был окулист. Он показал мне какую-то книгу, задал несколько вопросов и сказал, что я дальтоник. У меня внутри всё рухнуло, - закончил Семён.
   - Может быть, и хорошо, что ты не стал лётчиком. Ведь мог бы погибнуть, и мы бы с тобой не встретились, - резонно заметила Мария.
   - Я как-то об этом не подумал, но пожалуй ты права, - спохватился он. – Всё-таки мои мечты сбылись. Я случайно прочитал в газете, что Ленинградский институт ГВФ, который построили тогда на Пулковских высотах, объявляет о приёме студентов на первый курс, и послал документы. Меня допустили к экзаменам, и я поступил. Учебная программа такая же, как в Академии Жуковского, а в 41-ом нас передали военному ведомству, и заканчивал я уже военно-воздушную академию имени Можайского.
   - А это что за награда ? – спросила она, приложив указательный палец к значку на кителе.
   - Удивительно, но я успевал вместе с учёбой заниматься ещё чем-то, ведь учиться было трудно.    Когда объявили о кружке парашютистов, я сразу записался – это моя страсть ещё со школы. Не только сам прыгал, но прошёл курс инструктора парашютного спорта, совершил сорок прыжков с самолёта и многих научил, - не без гордости сказал Семён. – Да, предложил конструкцию парашюта для десантирования с больших высот и написал в отдел изобретений НКО, но от моей идеи отмахнулись, а жаль, сколько людей могли бы спасти! – Он на минуту задумался и потом продолжил. – Эти пять лет были, наверное, самыми счастливыми в моей жизни. Я летал на планерах, это помогло мне понять уже тогда суть полёта. А ещё занимался альпинизмом и поднимался на Эльбрус.
   Они виделись почти каждый день, ходили в кино, на танцы или гуляли по городку, иногда ездили в Ворошиловград.
   - Сеня, а что ты делал во время войны? – как-то спросила она.
   - Ремонтировал самолёты, осваивал новые, читал теорию полёта и объяснял лётчикам устройство двигателей и самолётов. Однажды  перед наступлением под Москвой меня вызвали в Москву в автобронетанковое управление и направили в войска расконсервировать и готовить к бою аэросани, которые снимали прямо с железнодорожных платформ. А мороз 40 градусов, и я научил их запускать моторы в таких условиях. Успех был ошеломляющий, и меня хотели оставить там. Но штаб ВВС потребовал вернуть меня в авиационный полк.Я рвался на фронт, не один раз писал рапорты. Однажды вызвали меня к командующему Московского военного округа. Он говорит: «Ваша просьба справедлива и понятна, но есть приказ Сталина о подготовке лётчиков и техников, их не хватает, для этого вас учили в академии - так идите выполнять приказ, у вас это очень хорошо получается»... Как-то под Харьковом нас подняли по тревоге и повезли на полуторках на ближайший железнодорожный узел, захваченный немецкими диверсантами. Прибываем туда –стрельба, взрывы гранат, и всё стихло -  отряд НКВД справился с ними сам, а вооружены мы были гаечными ключами, лопатами и молотками. Мог бы даром погибнуть.
   - Мне подруги завидуют, говорят, что я капитана приворожила, - сказала как-то Мария. – Им всем хочется замуж.
   - Женихов не стало, сколько мужчин погибло и покалечено, - заметил он. - Для них это настоящая трагедия.
   - А до меня у тебя девушки были?
   - В Ижевске бреду как-то по городу и вижу, идёт молодая женщина, а на ногах у неё босоножки, а на улице страшный мороз, и я решил отдать ей овчинный полушубок и валенки. Она меня при всех расцеловала. Вся семья её погибла, а до войны училась в университете на юриста. Мы полюбили друг друга и хотели пожениться, но друзья меня отговорили. Потом нас перебросили в Подмосковье, и я потерял с ней связь.
   - И хорошо, что вы расстались. Тебе я была предназначена, - пошутила она.
    Прошло три месяца. Мария была счастлива, она полюбила Семёна и терпеливо ждала, пока он сделает ей предложение. На следующий день она надела нарядное платье и босоножки сестры, и они пошли в городской ЗАГС. Тот июньский день 1946 года Мария запомнила на всю жизнь. Километров семь до города прошли быстро, целуясь, срывая цветы и распевая песню Дины Дурбин из знаменитого тогда голливудского фильма. Молодая женщина за столом выписала им брачное свидетельство на бланке из газетной бумаги. Обручальных колец не было – жениху и невесте они были не по карману. Только через двадцать пять лет им прислали свидетельство, сделанное на хорошей бумаге. Тогда Мария и Семён впервые купили себе золотые обручальные кольца.
   На обратном пути в военный городок они шли по обочине дороги, держась за руки и светясь от радости и любви. Вдруг возле них остановился роскошный чёрный автомобиль. Дверь открылась, и
Мария увидела крупного мужчину в сутане.
   - Молодые люди, куда вы идёте? – спросил он.
   - Мы только что расписались и возвращаемся в училище, - ответил Семён.
   - Садитесь, я вас подвезу.
    Они, не раздумывая, забрались в ЗИМ.
   - Я вижу, вы не верующие, но всё же я хочу вас благословить, дети мои, – он повернулся к ним и перекрестил правой рукой. - Ещё до революции я был знаком с Анатолием Васильевичем Луначарским и сотрудничал с ним. Он со своими товарищами по партии хотел соединить марксизм с христианством, занимался строительством пролетарской религии и признавал существование Всевышнего. Потом наши пути разошлись. По окончании духовной академии я получил приход. Пока Луначарский был жив, меня не трогали, но в 37-ом арестовали, девять лет отсидел в Магадане, еле выжил. А сейчас назначен Верховным синодом сюда митрополитом.
    - Отец, а семья у Вас есть? – спросила Мария.
    - Конечно, жена и двое детей. Дочь учительница в школе, а сын – капитан артиллерии, всю войну прошёл и ни разу не был ранен. Так есть Бог? Я не сомневаюсь.
    Несомненно, он понял, что парень и девушка - евреи, но никаких вопросов не задавал.
    Так они добрались до «Острой могилы» и, поблагодарив священника, направились домой к Хелене.
    Семён пошёл к начальнику тыла, и тот по случаю бракосочетания приказал выдать молодожёнам бесплатно мясо, муку, спирт, сало, сахар, макароны, картофель, капусту и хлеб. На свадьбу пригласили человек двадцать, им кричали «Горько!»,  и они с удовольствием целовались.
   Семейную жизнь начали «вольными птицами», узнавали, кто из офицеров отправляется в отпуск, и Семён шёл договариваться. Или вечером брали у Шехтман матрас Марии и уходили ночевать в парк. Однажды утром дежурный по гарнизону обнаружил их спящих под деревьями и доложил генералу. Семёна вызвали к начальнику училища, и генерал сказал ему, что в двухэтажном доме, который скоро будет восстановлен, он получит комнату.
   Однажды муж пришёл домой немного не в своей тарелке. Мария сразу же почувствовала перемену в его настроении.
   - Что-то случилось? – спросила она.
   - Меня вызвал на беседу майор Катков. Ты знаешь его, он начальник секретного отдела.
   - Да, я его знаю, он как-то пытался за мной ухаживать.
   - Он предложил мне сотрудничество. Я ему отказал, заявил, что своих товарищей оговаривать не буду, - сказал Семён, вытирая пот со лба.
   - И правильно поступил. Не бойся, он тебе ничего не сделает. Таких специалистов, как ты, ещё поискать, - заверила его Мария.
   В стране после летней засухи, охватившей большинство областей, начался голод. Колхозники пошли на продажу и массовый убой скота, и Семён с Аароном решили купить корову. Старшина помог её забить, и мясо засолили в бочке. Потом они часто вспоминали о той «мясозаготовке», которая помогла пережить холодную и голодную зиму.   
   Тем временем Мария забеременела, и в феврале 1947 года благополучно родила. Сына назвали Мишей. Генерал сдержал слово, и Семёну вручили ключи от комнаты на втором этаже. Стужа за окном проникала в неотапливаемую комнату, в которой ничего не было, кроме матраса. Помог женсовет, и через несколько дней у них появились старая солдатская кровать, столик, тумбочка и два табурета, а жёны офицеров принесли простыни и наволочки. Но паровое отопление ещё не работало, и мальчонка простудился, он плакал и кашлял. В развалинах домов Семён откопал чугунную плиту с конфорками и дымовые трубы, нашёл печника, и тот сложил печь за бутылку водки и полбуханки чёрного хлеба. В комнате стало тепло. Одежду для Мишеньки Мария шила вручную из белья мужа, пелёнки и распашонки сушились над трубой, проходящей вдоль стены через всю комнату. Весной купили детскую коляску, и Мария гуляла с сыном по военному городку. В августе пришла радостная весть - Семён получил очередное звание инженер-майор. Тогда же ему пришёл вызов на курсы в Ленинградскую военно-воздушную инженерную академию. Он посоветовался с Марией и дал согласие.
  По дороге в Ленинград заехали в Киев повидаться с родителями и братом мужа. Они встретили Марию радушно и не переставали восхищаться выбором Семёна. Яков и Гольда без конца возились с внуком, а Борис сажал племянника на шею и расхаживал по комнате.
   - Помнишь, папа, как в 43-м после освобождения Киева, я приезжал вас навестить, я тогда волновался, не знал, вернулись ли вы из эвакуации, живы ли. Узнал, что бабашка и её сёстры погибли в Бабьем Яру. Был Йом-Кипур, и ты повёл меня в синагогу на Подол.
  - А ты боялся показать, что офицер и снял все знаки отличия, - подтвердил Яков.
  - Приходим туда, и я глазам своим не верю – сидят десятки генералов и полковников и молятся.
Я никогда не думал, что нас так много в руководстве армии, - сказал Семён.
  - Ты забыл обо мне, - вступил в разговор Борис. – Я был командиром батареи катюш под Сталинградом, а во время Берлинской операции получил майора.      
В день отъезда все отправились на вокзал на трамвае, обнимали Марию и внука и стояли на перроне, пока поезд не скрылся за поворотом.
   В Ленинграде поселились в квартире старшей сестры Семёна, которая на год уехала с мужем в Германию. С октября стало холодно, в посуде застывала вода. Семён купил машину дров, и они стали топить, но одной печки явно не хватало, и приходилось подтапливать газом, который подавался урывками, и они частенько угорали.  Чтобы согреться, надевали на себя и Мишеньку всё, что можно было надеть, а когда Семён возвращался домой, шли погулять и отдышаться от пропахшей газом квартиры. Мария и Миша постоянно простужались, и это выбивало из колеи. В середине декабря получили телеграмму из Киева - умер Яков. Семён попросил краткосрочный отпуск и поехал хоронить отца.
   В начале июня Мария призналась мужу, что беременна. Семён был счастлив.
   По поводу успешного окончания курсов во дворце Шереметьева организовали банкет, и Семёну и его товарищам пошили новые мундиры. На балу в огромном зале Мария пела и танцевала, мечтая о будущей красивой жизни. Муж ожидал хорошего назначения и был разочарован, когда узнал, что его направляют в Краснодарский авиаполк. По указке вождя народов в стране насаждался антисемитизм, и Семён нередко шептался об этом со своими друзьями - евреями. Их начали убирать с руководящих должностей. То же происходило и в армии, поэтому новое назначение мужа не обрадовало. Мария с грустью покидала полюбившийся ей Ленинград, уже нося под сердцем второго ребёнка.

    - Мама, что ты в темноте сидишь? – услышала она голос сына.
Мария взглянула на Мишу и улыбнулась.
    - Я не читала, дорогой. Я вспоминала мою жизнь, и ты знаешь – это так затягивает, - произнесла она. - Мне казалось, прошлое забыто и его не вернёшь. Но такое ощущение, как будто всё было вчера.
    - Я в пятницу собираюсь  поехать на кладбище убрать могилу.
    - Я с тобой, Мишенька, - попросила Мария. – Хочу поговорить с папочкой.
    - Так у тебя же спина болит, как я тебя повезу?
    - Да тут же недалеко, я потерплю.
    - Ладно, я подумаю, - сказал он. – Ты хочешь зайти в дом, телевизор посмотреть?
    - Нет, спасибо, сынок, сейчас здесь хорошо. Я посижу ещё.
    - А завтра сядем за английский. Давно не занимались, я подготовлю последний твой урок, - спохватился он.
   Миша скрылся за дверью, и Мария вновь погрузилась в поток, унёсший её почти на семьдесят лет назад.   
   

   В Краснодар они прибыли в сентябре 48-го. Начальник курсов полковник Васильев принял Семёна недоброжелательно, заявив, что у него уже есть инженер на этой должности. В тот день он встретил приятеля, однокашника по академии, который помог найти подходящую частную квартиру. Вскоре Семён с головой ушёл в работу, ни свет, ни заря он уходил на аэродром и возвращался поздно вечером. Не однажды поднимался в воздух с лётчиками, заняв место второго пилота. 
   В январе у Марии начались схватки. Семён посадил её в коляску мотоцикла, и они помчались по булыжной, усаженной высокими тополями дороге в городской роддом, находившийся в особняке бывшего атамана Кубанского казачества. В полночь Мария родила, и мальчик огласил своё появление на свет пронзительно звонким криком. Сына назвали Виктором, и через несколько дней счастливый отец отвёз мать с ребёнком домой.
   Начальство оценило Семёна, а тут командиром полка назначили Георгия Плетнёва, весёлого человека, гитариста и жизнелюба. Они подружились, стали подругами и их жёны. Жора помог своему заместителю получить две комнаты в доме в военном городке, и они стали соседями. А через года два произошла трагедия – во время ночного полёта Жора разбился. Его долго искали и нашли лишь на третий месяц в горах под Геленджиком.
    Летом Мария сдала экзамены и поступила в институт иностранных языков. Училась она с большим желанием, оставив детей на нянечку, жившую поблизости в посёлке, и уже на первом курсе её признали лучшей ученицей.
   Кампания против космополитов сменилась делом еврейского антифашистского комитета, потом арестовали кремлёвских «врачей-отравителей». Несмотря на разгул антисемитизма, Семёну присвоили очередное воинское звание. Но за ним пристально следили, ожидая любого промаха, который не заставил себя ждать. В полку планировались учения, и он доложил полковнику Тимофееву, что готов выставить только шестнадцать машин, остальные находятся в ремонте.
   - Мало, товарищ инженер-подполковник, - настаивал командир.
   - Товарищ полковник, самолёты неисправны, больше выпустить в полёт не могу.
   - Мы с Вами не согласны. Объявляем Вам политическое недоверие, - вмешался в разговор замполит.
   У Семёна, понимавшего, насколько серьёзно обвинение, подкосились ноги, но он настоял на своём, затем без разрешения вышел из кабинета и не вернулся, несмотря на громогласное требование командира полка.
   В гарнизоне ходили слухи, что в отделе кадров составляют списки офицеров - евреев. Друзья говорили, что готовится выселение на восток. Из иняза уволили несколько профессоров. Особенно студенты недоумевали по поводу Израиля Львовича Духина, преподававшего литературу и латынь. У Марии тоже начались неприятности. Её вызвали в деканат и сказали, что не могут допустить к выпускным экзаменам – аттестат зрелости, выданный в Узбекистане, не имеет силу в Российской Федерации.
   - Но в Московский институт меня приняли, сюда я поступила тоже и отучилась четыре года.А теперь, оказывается, я нахожусь здесь незаконно? – возмутилась Мария.
 Её подруга Леночка Миловидова, дочь начальника НКВД, попыталась защитить её и профессоров, но решение ректората отменить не удалось. Мария понимала, что без документа о среднем образовании ей никогда не позволят стать преподавателем. Она опять села за учебники и в конце учебного года получила аттестат зрелости.
  Умер Сталин, и полк подняли по тревоге. Потом объявили отбой. Целыми днями звучала траурная музыка. Мария плакала, вешая на портрет вождя траурную ленту, отрезанную от чёрной юбки.
   Семён однажды возвращался с аэродрома, когда увидел бегущего навстречу ему с газетой в руке замполита полка.
   - Семён Яковлевич, - радостно заговорил он, - поздравляю тебя! Кремлёвские врачи  не отравители, их оправдали! 
   Василий Фёдорович протянул руку для пожатия, но Семён руки не подал.
   - А если бы они были отравители, то какое отношение это имеет ко мне, ко всем остальным евреям? – парировал он.
   Дело врачей закрыли по отсутствию состава преступления, и тягостная атмосфера последних лет сменилась покоем. Семёна хвалили, стараясь загладить вину за заявленное ему недоверие, а проректор института приехал к Марии домой и пригласил её на работу в институт.   
  Через два года муж получил новое назначение. Мария была недовольна, она жила и работала в полюбившемся ей южном городе. Но, увы, такова участь офицерских жён, и весной 1955 года они поселились на улице Фрунзе в одном из центральных районов Таганрога. Младший сын пошёл в первый класс, Миша - в третий, а Мария стала преподавать французский язык в школе. У неё был хороший голос, и она стала брать уроки вокала у бывшей оперной певицы. На концерты она надевала панбархатное расшитое бисером платье, пела арии из опер и имела большой успех. Семён гордился ею, получая комплименты от коллег.

     На городок  спустилась тёплая летняя ночь, а  Мария всё ещё сидела в садике под навесом, погружённая в своё трудное, но прекрасное прошлое. Она медленно поднялась с кресла и, осторожно ступая, направилась в гостиную. Нина и Миша смотрели какой-то фильм, но Мария даже не спросила о нём. Она пожелала им спокойной ночи, и, умывшись и почистив зубы, пошла к себе в комнату. Лёжа на кровати, она без больших усилий мысленно вернулась в тёплый город, где они прожили три года.   

   Обещанное Семёну назначение не было утверждено Москвой. Должность начальника инженерной службы получил майор. Муж болезненно переживал несправедливость и без колебаний согласился на назначение в Камышин заместителем начальника высшего авиационного училища. Она сердилась на мужа, но ничего не могла поделать. Из Таганрога плыли по Волго-Донскому каналу на корабле, и Мария, прогуливаясь по палубе и наслаждаясь небогатой, но живописной природой, успокоилась.
   После устройства на новом месте она без труда нашла работу в медучилище, где стала преподавать латынь, потом её назначили завучем и избрали депутатом городского совета. Дети росли и хорошо учились, а она поступила в музыкальную школу для взрослых. Ещё в Краснодаре купили они немецкое пианино с бронзовыми подсвечниками, и Марии страстно хотелось научиться играть. Иногда в воскресенье в квартире  собирались сослуживцы с жёнами, и после застолья в салоне звучала музыка, Мария пела, аккомпанируя себе на пианино, а потом садилась за инструмент жена майора, ученица Глиэра, и играла Бетховена и Шопена. Семён тяжело работал с утра до ночи и, приходя домой уставшим, ложился в постель и мгновенно засыпал. Училище располагалось за стекольным заводом на высоком берегу Волги, и на обратном пути он, бывало, спускался к рыбакам-браконьерам и покупал осетров и трёхлитровую банку чёрной осетровой икры.
   Семён отдыхал в Пуще Водице под Киевом, когда к нему в палату ввалился начальник санатория. Он поднял всех на ноги и зачитал телеграмму о присвоении ему приказом Министра Обороны очередного воинского звания. Семёну было 38, и молодые офицеры, не мешкая, скинулись на выпивку и закуску, накрыли  стол и пили водку за его здоровье. Потом он узнал, что стал самым молодым в Советской Армии авиационным инженером-полковником. Казалось, его ждёт блестящая карьера. Увы, тогда случилась авария – на взлёте потерпел крушение самолёт, и погибло трое молодых ребят. Генерал, руководивший окружной комиссией по расследованию, хотел взвалить вину на техников. Муж, член комиссии, высказал свою точку зрения, с которой потом согласился и генерал. Но Семёну, человеку честному и прямолинейному, недоставало дипломатического такта, он отверг предложение генерала, ищущего примирения. Мария с тех пор была уверена, что эти качества мужа, вместе с национальной принадлежностью, стали в дальнейшем одним из препятствий в продвижении его по службе.
   Пришедший после смерти Сталина к власти Никита Хрущёв, одержимый идеей ракетного перевооружения армии, приказал провести сокращение военно-воздушных сил. Одно из лучших в округе училищ подлежало расформированию. Многие офицеры увольнялись без выходного пособия, а Семёну было предложена должность начальника учебно-лётного отдела Качинского лётного училища. На следующий день он перелетел в Сталинград на новое место работы. Самолёт подрулил прямо к штабу училища, где его встретил знакомый ему по работе главный инженер Григорий Шульман.
     Мария с детьми прибыла на пароходе по Волге. В четырёхкомнатной квартире недавно отстроенного дома они прожили четыре года. В первое время одну комнату занимал дважды Герой Советского Союза, с которым они все очень подружились. Через полгода ему присвоили звание генерала, и он уехал в Ростов на Дону.
   Когда Мария поступила на работу в медицинский институт, её попросили  предоставить диплом о высшем образовании. Хелена жила тогда с Аароном в Иркутске, где преподавала в институте иностранных языков. Сёстры созвонились, и Хелена послала ей материалы, которые необходимо было проштудировать. В Иркутск Мария поехала поездом. Она успешно сдала государственные экзамены и, попрощавшись с сестрой, пустилась в обратный путь с дипломом, байкальским омулем и в хорошем настроении – препятствие, воздвигнутое перед нею десять лет назад, наконец, было преодолено. Вернувшись, она стала работать над диссертацией, выбрав интересную ей тему - медицинские термины Леонардо да Винчи и Везалия.
   Семён весьма тяготился тем, что ему приходится заниматься кабинетной работой, сердце его было с самолётами на аэродроме. Поэтому новое назначение принял с радостью.
   - Сеня, откажись, сколько можно переезжать! – убеждала Мария мужа.-  Опять я вынуждена бросить прекрасную работу, диссертацию, друзей и начинать всё сначала.  Старшему сыну нужно поступать в институт, а младшему закончить школу.
    Но её аргументы были бессильны перед острой ситуацией, в которой оказался муж, и она скрепя сердцем уступила.
    В сентябре 64-го семья опять перебралась в Краснодар. Семёна назначили начальником авиаремонтного завода. Самолёты поступали со всех частей военного округа. Он наладил производство и лётные испытания, построил новые цеха. Его уважают, ему доверяют, эта тяжёлая работа ему по плечу. Семён изучил статистику дефектов самолётов и выступил с докладом в штабе округа. Его пригласили в НИИ ВВС в Москву, где его исследование вызвало большой резонанс. Тут бы ему угомониться, но работа с авиационной техникой ему интересней; он обратился к командованию с просьбой о переводе в лётное училище. А что же Мария? Она и здесь не уступает мужу и преподаёт польский язык и латынь в университете. Сыновья, отказавшись от предложения отца учиться на авиационного инженера, поступили в политехнический институт.
   Семён вновь на аэродромах в своей стихии, но начальник училища генерал Романенко проявлял к нему и его товарищам - евреям заметную антипатию, мешал работе и постоянно делал замечания. Победа Израиля в шестидневной войне вызвала у них гордость и воодушевление.
Генерала назначили военным советником в Египет, и все вздохнули с облегчением, но через два года он вернулся в чине генерал-лейтенанта. Возобновились нападки на офицеров и антисемитские высказывания, которые муж не был готов терпеть. Он обратился с рапортом к Министру Обороны с просьбой уволить его по собственному желанию и к концу 1971 года вышел в отставку. Его хотели вернуть и дать высокую должность, по этому поводу его друг генерал Мороз командировал в училище полковника. Они встретились, но муж решил на службу не возвращаться. Дети защитили дипломы и разъехались, Мишу призвали  на два года в армию, а Витя после распределения уехал в Волгоград, где уже жила переехавшая из Сибири сестра с Аароном и двумя дочерьми.
   Первое время Семён не находил себе места, потом устроился инженером в политехнический, где его хорошо знали. И тут из Киева пришло письмо от брата. Борис писал, что мама очень больна и хочет всех видеть. Приезд Марии и Семёна обрадовал Гольду, она почувствовала себя лучше и даже настояла, чтобы её повели в кино. Бывший военврач, знакомый Бориса, начал лечить маму медовыми мазями, пчелиным молочком и прополисом, и раны на ногах зарубцевались. Она лежала в постели и не могла наговориться. В один из дней ей стало плохо, она потеряла сознание, что-то забормотала на идиш и вдруг затихла. Вернулся Борис, уезжавший в аптеку, и вызвал скорую. Врач констатировал смерть от тромбоза сосудов головного мозга. Мария, которую Гольда очень любила, плакала навзрыд. На похороны собралось множество людей, которые её хорошо знали и уважали,  - в этом доме на Тургеневской, где родились Семён, Ева и Борис, она прожила пятьдесят четыре года. На кладбище муж сестры Семёна, читал кадиш.
   Кончина Гольды и время, проведённое вместе, сплотили семью, и Семёну пришла в голову мысль перебраться в Киев. Мария не возражала, и через несколько месяцев Борис и сёстры уже встречали  их на вокзале.
   В 74-м вернулся из Волгограда Витя, но власти прописать его в родительской квартире  отказались. Тогда Семён одел полковничий китель с орденами и медалями и пошёл на приём к секретарю горкома партии.  Разрешение было получено. Сын устроился на работу и через года полтора  женился на Римме. Женился и Михаил, но его семейная жизнь не заладилась, и он развёлся, когда его сыну Лёвочке было два года. Тогда же благополучно разрешилась родами и Римма, внучку назвали Мирой.
   С приходом к власти Михаила Горбачёва возобновилась после десяти лет затишья эмиграция. Семья Виктора подала на выезд и получила разрешение. Апрельской ночью, стоя на перроне железнодорожного вокзала, они прощались с сыном, его женой и внучкой, не веря, что увидят их ещё когда-нибудь. Но жизнь меняет взгляды и всегда приносит сюрпризы, когда их не ожидаешь. Распался Советский Союз, дороговизна, Чернобыль и  антисемитизм погнали евреев из страны. Борис уехал в Америку, куда звали его друзья, поднялся после второй женитьбы и Миша с молодой женой Ниной и трёхлетней дочкой Викой, их третьей внучкой. Мария с мужем после недолгого размышления решили присоединиться к сыну. Она уволилась с работы в институте иностранных языков, где преподавала латынь и польский язык, и с нетерпением ждала встречи с Витей и сестрой, семья которой уехала несколько месяцев назад.
   Наверное, Израиль она полюбила ещё до того, как самолёт коснулся бетонной полосы аэропорта Бен Гурион. Их встречала сестра с мужем и Витя, и Мария сразу поняла, нет, скорее даже почувствовала, что вернулась домой.

   Когда Миша зашёл к ней в комнату, она уже спала, и на лице её ещё светилась улыбка умудрённого долгой жизнью человека.